Обреченность

Часть первая.

- Сережа, останови у аптеки.
- Что взять, Евгений Михайлович?
- Спроси от изжоги чего-нибудь.

Машина плавно причалила к тротуару напротив аптечного крыльца и водитель, - он же, по совместительству, телохранитель, - вышел, аккуратно притворив за собой дверцу…

С недавних пор Сутягин стал задумываться о возрасте. Странная штука, вроде бы ты еще не стар, хватает сил и здоровья делать дела - благо, все в жизни сложилось удачно, а вот лезут в голову  ранее несвойственные тебе мысли, всплывают откуда-то, казалось, давно забытые воспоминания и появляется в душе странное ощущение тоски. Не то, чтоб уж слишком мучительной и острой, нет, скорее тягучей, пепельно-серой… И не понять, с какого перепуга?
 
Денег… Да не то что хватает, их никогда не хватает, но дети – в Англии, нормально пристроились, грех жаловаться.
Бизнес – достаточно крепкий, да и покровители у него неслабые, всякая чушь, -  типа конкуренции или назойливого внимания государства, -  не грозит.
Да и сам Сутягин фигура не из мелких, это уж без ложной скромности. Даром, что ли прошли безумные и смертельно опасные 90-е, а потом -  нажористые, но не менее лихие двухтысячные? Да уж, есть, что вспомнить…

Черт, да что за мерзкое жжение в груди! Что-то в обед съел не то, точно. Твари. Даже в дорогих кабаках готовят дерьмово. И где этот идиот?!
 
Как будто в ответ дверь машины распахнулась:
- Извините, Евгений Михайлович. Очередь, - с виду виновато, но с каким-то демонстративно-внутренним достоинством сказал Сергей, протягивая упаковку таблеток, - это точно поможет.

«Умеет подать себя, гаденыш, что есть, то есть», - с некоторых пор Сутягин периодически испытывал к Сергею не то антипатию, не то зависть и, бывало, не на шутку злился на себя после этих приступов. Самое интересное – Сергей был очень хорошим сотрудником, пожалуй, даже слишком хорошим и работал не первый год.

Телохранителем его можно было назвать с большой натяжкой, так как делал он и кучу других полезных вещей – планировал день Сутягина, договаривался о встречах, в случае нужды – выполнял деликатные поручения и за все эти годы ни разу не подвел. Но… Сутягин и сам не мог объяснить, что – «но», однако появлялось иногда какое-то лютое раздражение, необъяснимое и иррациональное. Ладно, черт с ним.

- Вода, Евгений Михайлович, - Сергей протянул бутылочку минералки.
- Спасибо, Сереж.

Машина тронулась и Сутягин, проглотив таблетку, вновь погрузился в размышления.

В далекие уже 90-е Евгений Михайлович был просто Жекой Сутягиным, которого друзья-приятели величали «Джоном». Занятия (причем, небезуспешные) боксом как-то плавно переросли в занятия несколько иного рода – спортивная ОПГ, одна из нескольких, «попиливших» родной город на сферы влияния, была, пожалуй, не самой крутой, но – достаточно многочисленной и авторитетной.

Забавы молодости Сутягин вспоминал нечасто, да и что там вспоминать-то? Тогда ему повезло – не сел, не убили на «разборках», а обладая умом, превосходящим братанов-подельников, он умудрился еще и скопить кое-какие денежки, которые удалось нормально вложить в почти легальный бизнес.

Ну, а дальше пошло-поехало, времена как-то быстро поменялись, и власть, технично передушив преступные сообщества, сама подсказала Сутягину, куда двигать дальше.
С той поры «Джон» стал Евгением Михайловичем, сначала банкиром, потом главой инвестиционной группы компаний, и вот, буквально на днях – будущим кандидатом в депутаты Государственной Думы.

Все. Хватит подвигов, пора на степенный и солидный покой…

Черт! Да что за хрень!
Проклятое жжение в грудине, несмотря на принятое лекарство, не проходило. Мало того оно, кажется, стало еще сильнее.

Вдруг Сутягина ослепила режущая вспышка света, совпавшая с тяжелой тупой болью. И наступила тьма…

 
Часть вторая.

Оглушительная тишина нарушалась лишь слабыми шуршащими звуками.

Сутягин открыл глаза. Он прекрасно помнил все до последнего момента: машина, Сергей, жжение в груди. Сейчас же обстановка была настолько иной, что просто не укладывалась ни в какие рамки. Какой-то сюрреализм.

Пустая полутемная комната, подсвеченная одинокой лампочкой, висящей под потолком, чуть поодаль стоял старый канцелярский стол - такие, наверное, еще при царе Горохе делали -  а за столом, на таком же древнем стуле, сидел и что-то неторопливо записывал в толстенной амбарной книге невзрачный мужичонка неопределенного возраста.

Сам Сутягин лежал на какой-то немыслимо-убогой кушетке, заботливо, по подбородок, укрытый грубым суконным покрывалом.
 
Жизненные передряги дано приучили Сутягина соображать быстро, поэтому он вновь закрыл глаза и стал перебирать варианты.

«Это не больница. Точно, это, по-любому, не больница. Так. Спокойно, Сутягин, спокойно. Это и не дом. Значит? Похищение?».
 
Нет, это чушь собачья. Кто мог пойти на такое, сейчас, в 2018 году, да еще с человеком его уровня?

Но иных, более правдоподобных вариантов просто не прорисовывалось, и что-то надо было делать.

Но что?

Сутягин незаметно пошевелил руками-ногами. Да нет, никаких наручников или веревок не было. Что же делать?
 
Мужик за столом не был похож на злодея-похитителя, скорее наоборот. Вполне безобидный с виду пухлый человечишка в старомодных очках, довольно небрежно одетый. Небритое, какое-то блеклое, лицо не позволяло определить его возраст. Можно было дать и сорок лет, и шестьдесят. Он, похоже, был увлечен своим делом и совершенно не обращал внимания на Сутягина.

Что делать? Вступить в переговоры или тряхнуть стариной и взять этого типа за горло? А кто находится в другой комнате? Вопрос. Сколько их? Второй вопрос.
Все-таки, что-то неправильное, нелогичное было во всей этой дурацкой ситуации.
Так. Что? Что не укладывается в схему? Откуда это странное чувство?

И вдруг Сутягин понял, что ему совершенно не страшно. Нет выброса адреналина, заставляющего учащенно биться сердце. Нет смятения мыслей. Полное спокойствие, которого, по идее, быть не должно.

- Я приветствую вас, Евгений Михайлович, - вдруг подал голос человек из-за стола.
- Что? – совершенно по-идиотски спросил Сутягин.
- Обстоятельства нашей встречи не позволяют мне использовать более привычную для вас форму «здравствуйте», уж не обессудьте. Как вы себя ощущаете? – спросил мужичонка, не отрываясь от своего занятия.

Как-то резануло слух Сутягину это «ощущаете». А может, это сон? Или галлюцинация? Наверное, каждый человек пребывал в подобном состоянии, не имея возможности отличить смутное состояние разума от яви.
 
«Ладно. Выясним по ходу».

- Ты кто? – спросил от человека за столом, - и где я?
- Я регистратор. А вы – на транзитном пункте.
- Какой, к чертям собачьим, транзитный пункт? Где я? Что со мной произошло? – Сутягин сбросил покрывало и сел на кровати. Только сейчас он заметил, что одет в какой-то светлый балахон, но, опять-таки, - удивления не было, вроде так и надо.

Человек за столом неторопливо закрыл книгу, отложил ручку и спокойно глянул на Сутягина поверх очков.

- Ну, если говорить просто и по существу – вы, Евгений Михайлович, скончались.
- Что?
- Умерли. Инфаркт миокарда. В том мире, где вы существовали, вас больше нет.

Сутягин молчал. Не то, чтобы фраза, произнесенная этим типом, срубила его горем и отчаянием, нет, Евгений Вадимович как-то сразу принял информацию о собственной кончине, без уже ненужного волнения.
 
Но как-то просто все. Всю жизнь пер куда-то, как бульдозер, не считаясь с потерями, нервами, бедами, спешкой, и вот – на тебе. Приехали.

- А к вам-то как обращаться? - спросил Сутягин, тоже перейдя на «вы». Голос его прозвучал в тишине непривычно бледно, куда-то пропали жесткие властные ноты и резкость подачи, столь свойственные ему ранее.

- Самое забавное время для меня. Оттуда только вышел, а здесь еще не привык, - улыбнулся собеседник, - но вы быстро схватываете ситуацию, что меня вполне устраивает. Терпеть не могу, когда прибывший транзитер начинает истерить, безнадежно и бесцельно цепляясь за свое земное прошлое.
Как меня зовут? А меня много имен: Анубис, Инпу, Огмиос, Идзанами-но-Микото, Оя... Зовите меня Харон, Евгений Михайлович. Вы хотели о чем-то спросить, верно? Не стесняйтесь, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

Сутягин задумался. Вопросов роилась тьма, но, с какого начать?
 
- Да вы не выбирайте, Евгений Михайлович, - с легкой улыбкой произнес Харон, - времени у нас более чем предостаточно.
- А сколько это «предостаточно»?
- По вашим людским меркам - аккурат сорок дней. Но вы же понимаете, что привычного для вас времени здесь не существует. Как по-вашему, вы давно вы здесь?

Сутягин попытался прикинуть.
- Часа полтора?

Харон еще раз улыбнулся.
- Тридцать две секунды земного времени.

Сутягин чуть подался вперед:
- Так меня еще вполне могут спасти! Получается, я жив? Я даже еще не в клинической смерти?

Харон одобрительно хмыкнул:
- Вы, люди, неисправимы… Вам достаточно комфортно? Впрочем, не отвечайте, я сам. Вам удивительно спокойно, вы чувствуете легкость в теле – ощущение, давно позабытое на фоне вашей многолетней привычке к хрустящим суставам, одышке и периодическим болям в пояснице. Сейчас вы идеально видите и слышите, а уж дышится-то как, Евгений Михайлович! И заметьте – вам совершенно не страшно. Верно?

Сутягин кивнул. Да, действительно, Харон был совершенно прав.
 
- Так вот, дорогой вы мой. Сейчас там, – Харон указал рукой куда-то в пол, -  вы находитесь в бессознательном состоянии. Ваш водитель лихорадочно вызывает «Скорую» и пытается делать вам искусственное дыхание. Врачи приедут через восемь минут, но – увы. В сознание вы уже не придете. Иначе здесь вас не было бы. А еще мне придется сообщить вам крайне пренеприятное известие.

- К нам едет ревизор? – почему-то попытался пошутить Сутягин.

Харон внимательно посмотрел ему прямо в глаза и продолжил после затянувшейся паузы:
-  Вас ждет ломка, Евгений Михайлович. Придется потерпеть напоследок.
- То есть?
- Реаниматологи будут стараться на совесть, ведь вы были человеком влиятельным и достаточно известным. Они будут своими дефибрилляторами, стимуляторами и вентиляцией легких пытаться оживить вас, но добьются только того, что разок выдернут в биологическое пограничье между жизнью и смертью, а это, уж поверьте, малоприятно.
Подождите немного и поймете, о чем я говорю.

Сутягин молчал. До него как-то очень четко дошло понимание того, что – все. Это не сон. И не бред. Все будет именно так, как говорит сидящий напротив человек. Человек? Нет, это не человек. Это слуга Смерти. Невзрачная и доброжелательно-разговорчивая сущность, провожающая то, что не так давно было Сутягиным в мир иной.
И все-таки, почему совсем нет страха?

Часть третья.

Страх сопровождал Евгения Михайловича всегда. Он пытался выгрызть из него силу на ринге. Он прессовал его бессонницей перед выездом на «стрелки» да «разборки».

Страх ледяным ветерком обдувал его в моменты, когда Сутягин прорывался к вершинам по костям и головам недругов, понимая, что каждый его прорыв – это концентрат чьей-то ненависти, заточка, направленная ему в спину. Страх был рожден, пожалуй, не инстинктом самосохранения, нет, об этом Сутягин думал меньше всего. Боязнь проигрыша и неизбежного падения вниз, перспектива стать посмешищем и получить клеймо беспомощного неудачника – вот, что угнетало его практически всю сознательную жизнь, но, вместе с тем, служило допингом, мобилизовало, и, в конечном итоге, привело к успеху.

Мало того, со временем ему удалось оседлать страх и с пользой для себя наводить его на других. Сутягина боялись. Боялись всегда. Он привык брать то, что ему нравилось, и сантиментами никогда не страдал. Раз отдаешь – значит слаб, значит не стоишь дорожной пыли под сапогами более сильного, значит – доля твоя такая. Ломать всех! Всех, кто стоит на пути к твоей цели или может стать материалом для очередной ступеньки наверх!
 
Бывало, конечно, и такое, что кто-то был сильнее Сутягина.
Их приходилось опасаться, но и это не являлось препятствием для терпеливого человека. В этом случае в ход шло другое оружие – лесть, подлость, подставы разного уровня, да и простое, как мир предательство. Сутягин побеждал всегда, и неважно, кто становился проигравшим, даже если они до поры до времени считались друзьями.
Все проходит – пройдет и это.
А уж вволю оттоптаться на прахе поверженного противника – это сам бог велел. Горе побежденному – эта истина стала для Евгения Михайловича единственной и главной. И он никогда не жалел об этом…

Часть четвертая.

- О чем вы задумались, Евгений Михайлович? – спросил Харон, нарушив затянувшуюся паузу.
 - Позвольте полюбопытствовать, что же со мной будет дальше? – вопросом на вопрос ответил Сутягин. Данная манера разговора была ему совершенно несвойственна, но, как-то незаметно он перестал удивляться происходящим с ним переменам.
- Куда дальше, так, наверное, корректней звучит ваш вопрос здесь, на пункте транзита? - отозвался Харон.
- Ну, да… В рай или ад? – попытка придать голосу привычное легкое презрение и сарказм получилась весьма натянутой. Не оторопь или боязнь были тому причиной, нет, а какое-то понимание, что ли? Понимание неявной, но глубинной, как бездна, катастрофы.
- А-ха-ха-ха! – рассмеялся Харон, - да вы человек с юмором! Черт возьми, вы очень интересный экземпляр, давненько не было у меня таких.

Смеялся он заливисто, как говорят от души, но давануло от этого смеха чем-то… как бы это описать? Чем-то вроде оркестра, играющего вальс Штрауса для очереди перед входом в бухенвальдский крематорий.

Щелк! Вдруг в голове Сутягина будто стала спадать пелена, и он, кажется, начал понимать, что отсутствие страха не делает все происходящее простым и безопасным. Мелькнуло ощущение, что он краем глаза глянул в замочную скважину и увидел то, что превосходит все мыслимые и немыслимые страхи. Что есть на свете Ужас, который при жизни и представить-то невозможно ограниченным человеческим разумом.
 
- Да неужели вы, любезный Евгений Михайлович, даже предположить могли, что такие сложные и нужные механизмы, как люди, после первого же срока использования будут утилизированы в двух мусорных корзинах с надписями «Рай» и «Ад»? Вы! Человек явно неглупый?

Сутягин молчал.
Он прятался за молчанием от того, что ему предстояло узнать, и знал, что не спрятаться, не отсидеться, не закрыть уши и глаза, подобно малышу, который закутывается в одеяло с головой в надежде защититься так от придуманных им же страшных монстров, проникших в детскую спальню.

 - Конечно же, вы будете жить снова! – с каким-то неправильным пафосом произнес Харон, - и, конечно, жить вы будете на Земле. Для того вы и созданы.
- Реинкарнация? – спросил Сутягин, - неужто, это правда?

Читал он про эту хренотень, но никогда особо не принимал во внимание, полагая, что верить в подобную чушь может только придурок, ни на что дельное не годный.

Харон встал из-за стола, медленно обошел его и вновь сел. Затем снял очки и сказал:
- Вы когда-нибудь слыхали о десятимиллиардных циклах, которые описал в своей последней статье Сергей Капица?
- Не помню. Вряд ли.
- А напрасно, милейший Евгений Михайлович, напрасно. Я порой искренне удивляюсь, насколько некоторые из вас приближаются к пониманию Закона, практически приходят к нему, но не могут сделать более-менее правильный вывод из этого понимания, - Харон, казалось, слегка разгорячился, -  от которого зависит каждый из вас, из всех десяти миллиардов. Минуточку.
Харон открыл один из ящиков стола, достал оттуда потрепанные листы бумаги и прочитал вслух:
«…почему исторические периоды становятся со временем короче и короче? Верхний палеолит продолжался около миллиона лет, а на всю остальную человеческую историю осталось всего полмиллиона. Средние века – тысяча лет, остается всего пятьсот. От верхнего палеолита до средневековья история, похоже, ускорилась в тысячу раз.
Это явление хорошо известно историкам и философам. Историческая периодизация следует не астрономическому времени, текущему равномерно и независимо от человеческой истории, а собственному времени системы. Собственное же время следует той же зависимости, что и потребление энергии или прирост населения: оно течет тем быстрее, чем выше сложность нашей системы, то есть чем больше людей живет на Земле.
Когда я начинал эту работу, то не предполагал, что из моей модели логически следует периодизация истории от палеолита до наших дней. Если считать, что история измеряется не оборотами Земли вокруг Солнца, а прожитыми человеческими жизнями, укорачивающиеся исторические периоды мгновенно получают объяснение. Палеолит длился миллион лет, но численность наших предков составляла тогда всего около ста тысяч – получается, что общее число живших в палеолите людей составляет около десяти миллиардов. Ровно такое же число людей прошло по земле и за тысячу лет средневековья (численность человечества – несколько сотен миллионов), и за сто двадцать пять лет новейшей истории.

Таким образом, наша демографическая модель нарезает всю историю человечества на одинаковые (не по длительности, а по содержательности) куски, на протяжении каждого из которых жило около десяти миллиардов человек. Самое удивительное, что именно такая периодизация существовала в истории и палеонтологии задолго до появления глобальных демографических моделей. Все же гуманитариям, при всех их проблемах с математикой, нельзя отказать в интуиции.

Сейчас десять миллиардов людей проходят по земле всего за полстолетия. Это значит, что «историческая эпоха» сжалась до одного поколения…».

- Каково? Ведь прямая подсказка ответа о сущности вашего бытия! – Харон повысил голос, но это никоим образом не отразилось на невыразительной мимике его лица.

Треск! Синхронно с мерзким свистящим звуком, проникающим, казалось в каждую клетку организма! Какой-то свирепый калейдоскоп быстро меняющихся картинок и боль, боль, боль, боль, заполняющаяся весь мир вокруг! Мучения Сутягина были просто чудовищны, он в считанные мгновения разом, одновременно, ощутил леденящий запирающий дух холод и треск собственной плоти от нестерпимого жара,
сжирающую все его естество ненависть и самоубийственное отчаяние обреченного. Казалось, что в это краткий момент времени Сутягин  принял смертельную дозу разочарований и потерь…
 
Часть пятая.

Сутягин пришел в себя и открыл глаза. Та же комната, тот же мутновато тусклый свет лампочки под потолком. Он снова лежал на той же кушетке, укрытый тем же покрывалом.
 
- О! С возвращением, Евгений Михайлович, - раздался голос Харона, - как оно?
- Нормально, - отозвался Сутягин, - это и была обещанная ломка?
- Точно, - как-то даже радостно сообщил собеседник.
- Это еще повторится?
- Нет-нет, все для вас уже закончилось. Сейчас мы с вами просто подождем подходящего транзитного рейса, и на этом наше знакомство будет прервано.   
Сутягин не испытывал боли или какого-нибудь дискомфорта, беспокоило его лишь то, что Харон так и не сказал – куда же его, черт возьми, отправят?
- Харон.
- Да?
- А куда я дальше-то?

Харон зачем-то открыл лежащую перед ним амбарную книгу, поправил очки и полистав страницы, похоже, нашел нужную графу.
 
- А. Ну с вами все просто. Вы пойдете по ближнему кругу. Честно говоря, не самый удачный маршрут, но – ничего. Бывает хуже.
- Что это значит?
- Дорогой Евгений Михайлович, вы действительно хотите это знать заранее?
- Если вас не затруднит, - опять выдал Сутягин в совершенно несвойственной ему манере. Заразился, что ли?
- Ну, что же, воля ваша. Слушайте…

 Часть шестая.

- Вы, люди, презабавнейшие существа. Нелогичные, непоследовательные, да, по правде сказать, и абсолютно несамостоятельные, но обладающие столь высокими амбициями и гордыней, что они не позволяют вам, даже имея подсказки, делать правильные выводы о природе вещей.
 
Вы постоянно пытаетесь возвыситься друг над другом, а как этого добиваетесь? Да втаптывая своих собратьев в грязь! И даже не подозреваете, что это – вопиющее нарушение Закона!

- Ого, - съязвил Сутягин, - время проповедей?
- Заткнись, кретин.

Это было настолько неожиданно, что Сутягин сначала даже не понял смысла последней фразы, произнесенной Хароном.
 
А тот продолжал:
- Сейчас я объясню тебе кое-что, человечишко бессмысленный, а ты внимательно слушай, - голос его приобрел жесткие ноты, а лицо исказилось до предгримасного состояния.

О, это был уже не нелепый смотритель транзитного пункта, сейчас в глаза Сутягину смотрела истинная, реальная Сила, в сравнении с которой он, Сутягин, чувствовал себя даже не пылью, а какой-то примитивно-аморфной массой. Протоплазмой.

- Так вот, я объясню тебе, кто ты, а точнее – что ты. Зачем я это делаю? Ваша цивилизация сейчас на грани завершения ее, как проекта. А ты – та самая точка бифуркации, от которой зависит, перевалит ли она эту грань или нет.

Сутягина вдруг охватило волнение, смешанное…
Да со страхом же! Только не простым человеческим страхом – производным инстинкта самосохранения, а настоящим, стопроцентным страхом, которого ни при каких обстоятельствах не испытать в земной жизни. Под его тяжестью он ссутулился, съежился и сжался, почуяв, что сейчас прозвучит что-то самое важное.

Харон продолжил:
- Закон, который я упомянул – это закон Создателей. Даже при одном только его упоминании ты должен почтительно молчать, засунув свой язык так глубоко, как только сможешь, ибо Закон – это не закорючки на бумаге, которые известны тебе, а истинные правила, по которым устроена Вселенная. Именно по этому Закону и было принято решение заселить одну из планет Солнечной системы живыми существами на основе углеводородного радикала, создав на этой планете испытательно-исследовательский полигон. Не твоим умишком понимать, для чего это понадобилось Создателям, поэтому углубляться в этот вопрос я не буду.

Вначале он привели Землю в порядок, поскольку насаждать на ней жизнь в данной формации было затруднительно – нестабильное вращение, броски полюсов не соответствовали нормальному развитию эксперимента. Пришлось смонтировать противовес – Луну и, соответственно, организовать там пункт аппаратного контроля и наблюдения.
 
Следующим шагом были созданы простейшие одноклеточные, а затем -  растения, в основе которых был, само собой, тот же углеводородный радикал. Надеюсь, слово «унификация» тебе знакомо. С этого момента к Создателям стала поступать первая информация о способности развития и коммуникации растений, включая межвидовую и интеграция их с планетой. Что ты глаза вылупил? Не ожидал, что растения общаются меж собой? А, ну да, вы ж цари природы…

Сутягин вдруг поймал себя на мысли, что он перестал существовать, как субъект разговора. Голос Харона и слова, которые он говорил, будто записывались сразу в его мозг ровным непрерывным потоком.

- Так вот, - продолжил тот, - растения поправили атмосферные и климатические девиации, создав попутно кормовую базу для разработки животных, насекомых, птиц и прочей живности. Это тоже прошло нормально. Сам понимаешь, каждое живое существо передавало в единую вселенскую базу познания еще более сложную форму информации. Ты улавливаешь суть?

Сутягин кивнул и спросил:
- То есть, все это было создано искусственно?
- Именно так. Создатели постоянно ведут исследования разного рода и, в  отличие от вас, людей, обладают бесконечным и вечным неограниченным ничем ресурсом. Но, надо понимать, пути познания тоже бесконечны и вечны, а значит - к ним можно идти, как к линии горизонта, но дойти до конечной точки – нет. Всегда впереди есть еще что-то. Так что даже Создатели не в состоянии представить, что такое Разум, если мы говорим об истинном Разуме, хранителе настоящих Истин. Его надо постигать. Ты оценил величие процесса? Запомни. Нет ни начала, ни конца. Есть Процесс.
 
И вот, только после окончания формирования биосферы Земли, мы приступили к разработке людей.

- Зачем? - вырвалось у Сутягина – ведь до нас, наверное, все было органично согласованно и сбалансировано? Зачем было улучшать и без того хорошо сделанный мир?

Харон улыбнулся:
- А ты не такой дурак, как кажешься. Затем, что стабильная среда слабоинформативна. Круг интересов животных узок и, как правило, ограничивается инстинктом сохранения вида, то есть размножением, питанием, бегством от опасности, короче – минимальным набором биологического существа. Конечно, они поставляли нам еще кучу данных по сейсмике, климату, опять же, о межвидовых коммуникациях и взаимодействии с флорой, но…
Этого было мало. Нужна была сумятица, интеллектуальный конфликт иного уровня, появления существа с мощным ассоциативным мышлением, способного создавать сложные мыслеформы и управлять ими!

Было создано десять миллиардов полевых структур увеличенной сложности. Проще говоря -  исследовательских матриц, каждая из которых выполняла и функции оперативного управления телом, и накопителя информации, которую антенна - мозг, проще говоря - транслировала в один из центров обработки и анализа. А уже эти данные Создатели используют для постижения Разума.

Часть седьмая.

- Зачем я рассказываю тебе это, Сутягин?
Внезапный вопрос стряхнул с Сутягина полугипнотическое оцепенение, навеянное монологом Харона.

- Не знаю. Не могу понять.
- Сейчас поймешь. Так вот – в процессе нашего общения ты проходишь, если так можно выразиться, некое переформатирование. Все, что ты сейчас слышишь, ты не запомнишь, это тебе в новой жизни ни к чему, равно, как и память о твоей прошедшей жизни. Но, глубоко в подкорке твоего нового мозга, в маленьком участке, назначения которого вы, люди, никогда не поймете, останется небольшая кодировка. Мы называем ее эволюционным катализатором. А вы – совестью.

- И в новой жизни я буду матерью Терезой? – Сутягин ощутил легкую злость.

Показалось, что Харон разговаривает с ним то ли как с подростком в школе, то ли как с психбольным. И хотя умом Сутягин понимал, что не ему здесь устанавливать правила, но все же…

- Закрой пасть и слушай внимательно. Я даже не буду тебя пугать последствиями в случае хренового усвоения материала. И еще – я тебе не сочувствую, мне тебя не жаль и ты мне абсолютно неинтересен. То, что ты сейчас дергаешься – это не более, чем не до конца оборванная связь с привычным тебе миром. Она закончится через сорок дней по человеческому пониманию времени. Так вот. Ты для меня – объект для выполнения моей работы. Советую тебе это понимать, если хочешь избежать больших проблем в будущем.

Так вот. Ты – изделие. Как и все остальные десять миллиардов. У каждого изделия есть четко очерченная функция. Говоря высокопарно – предназначение, и я тебе его, в общих чертах, описал – это сбор необходимой Создателям информации. У нас все нормально получилось с флорой и фауной и вы, люди, должны были стать завершающей фазой этого механизма, которое ваш ученый Вернадский назвал «ноосферой».

Ах, черт возьми, и среди людей встречаются просто дивные экземпляры!

Это ж надо так сформулировать: «…в биосфере существует великая геологическая, быть может, космическая сила, планетное действие которой обычно не принимается во внимание в представлениях о космосе… Эта сила есть разум человека, устремленная и организованная воля его как существа общественного».
 
Каково, Сутягин?! Ведь Владимир Иванович практически описал нашу задумку по использовании планеты Земля! Восхитительная теория, вплотную приблизившая человечество к пониманию сути и смысла Закона, Порожденного Разумом!

Харон, вскочил из-за стола и обогнул его по кругу.

- Были, были люди действительно просветленные, и немало их было. Но. Но. Но… Не получается пока создать их достаточную концентрацию в одной точке пространства и времени. Никак. Поэтому ваша, Сутягин, версия человечества – уже пятая. Первые четыре эксперимента завершились провалом, а по пятой версии, которая существует ныне, нам еще предстоит принять решение, оставить его или вновь стереть.

Харон задумался, а Сутягин пытался осмыслить сказанное им.
Принять все происходящее за сон или бред он не мог, было во всем происходящем что-то объективно справедливое и правильное, а мышление уже четко настроилось, что называется, «на одну волну» с Хароном, вошло в резонанс, и расшатывало сознание, расширяя его до невероятных пределов.

- Позволь спросить тебя, Харон?

Тот поднял взгляд на Сутягина:
- Спрашивай.
- Ты начал говорить о совести. Я примерно понял, что это значит, но как-то смутно. Зачем это вам?
- Ах, да! Не договорил. Ну, что ж, слушай.

Совесть является непременным атрибутом образования и нормального существования ноосферы, если мы обсуждаем чисто земной вопрос. Для чего нам эта самая ноосфера – ты уже понял. А теперь – в развитие темы.
При жизни ты был довольно состоятельным человеком, так?

Сутягин кивнул, и Харон продолжил:

- Но, непременным условием твоего материального богатства является то, что оно относительно, поэтому ты не сможешь быть богат, если рядом не будет достаточного количества бедных и обездоленных. За малую толику твоего состояния, они должны быть готовы выполнять твои прихоти, работать на тебя, оказывать тебе уважение из страха просто умереть с голоду, впав в немилость. А эту малую толику ты дашь им по собственному усмотрению, верно?

- Не совсем. Если им не нравится работать на меня – пусть идут в другое место, какие проблемы?

- А! Лукавишь, Сутягин, лукавишь. Ты же прекрасно знаешь, что все материальное на земле, все ее недра, все, необходимые ресурсы у вас давно присвоены и поделены между полутора сотнями кланов. Им принадлежит все, а остальным – как получится. Кто-то, как ты, например, стоит повыше в пирамиде, а кто-то пониже. Совсем невезучим досталось дно. А почему так?
Потому, что одни слабее, другие сильнее и, сдуру, можно подумать, что все у людей конструктивно так же, как у животных, а значит – это правильно. А вот ни хрена подобного! То, что для вас кажется нормальным совершенно не устраивает Создателей. Ты улавливаешь суть?

- Пока не очень.

- Поясняю. Человек, у которого отняли доступ к ресурсам, начинает приближаться по образу мышления к животным. Еда, тепло, безопасность и – сильно сниженное стремление к размножению. Как там у вас говорят: «Чего нищету плодить?». Это в более-менее развитых странах. А в менее развитых – вроде плодятся, но голод, болезни, военные конфликты сводят все это на нет. Это один аспект. Парадокс – Земля, если брать сушу и мировой океан, вполне может прокормить и дать возможность достойного существования пятидесяти миллиардам, а у вас семь сейчас и процентов восемьдесят из них живут в нищете и голоде. Животные и есть.
А второй аспект еще более парадоксален. Как только человек приближается к вершине пирамиды присвоения и распределения материального ресурса, его интересы тоже падают до животного уровня! Во как!  Жрать. Но поскольку способность потреблять пищу чисто физиологически ограничена, то жрать приходится немыслимо дорого. Оставить в ресторане деньги, на которые можно прокормить сотни, если не тысячи людей – это животное начало. В стае волков или львов матерые самцы сжирают самое вкусное, наедаясь до отвала, а остальным – что останется. Дальше – больше и интересы этих состоятельных людей все более сужаются. Еда, безопасность - ведь всегда существует угроза, что богатство твое отберут те, кто сильнее… А с продолжением рода – тоже странное. Не хотят рожать и выращивать! А если и родили – вырастают монстры, которых и животными-то не всегда назовешь, не оскорбив животных.
Вот и прикинь, Сутягин, какую скудную информацию мы вынуждены считывать с этих недосуществ!

А вот теперь – о совести. Производные от нее – справедливость, мораль, честь, творчество, а это именно то, что, с одной стороны, отдаляет вас от животного мира и уберегает от самоуничтожения, а с другой – позволяет Создателям получить свое. То, ради чего вы и были сконструированы.
 
Слушая Харона, Сутягин воспринимал его слова легко и просто. Крыть было нечем и удивляло одно – почему при жизни у него даже не возникало желания подумать об этих, таких понятных сейчас, вещах?

- Слушай, Харон, а почему вы не сделали совесть или - как там?-  эволюционный катализатор помощнее? Ведь тогда бы все шло так, как нужно вам, без сбоев? Нерационально как-то…
- Увы, Евгений Михайлович, - ответил Харон, - нам нужны приборы с тонкой настройкой. Как говорится – все хорошо в меру. Для того и дана вам, людям, совесть в микроскопической дозе, грубо говоря. Что есть ассоциативное мышление? Это возможность, имея какой-то информационный массив, анализировать его, прогнозировать, хотя бы, ближайшее будущее и – самое главное – выбирать один из многих вариантов действий. Для наиболее интенсивной работы и повышения точности  вы снабжены интересной штуковиной, которую можно назвать «свободной волей», то есть – с ее помощью вы можете подавить животную составляющую, либо – усилить ее. Поэтому совести много быть не должно. Ровно столько, чтобы посеять сомнения в правильности сиюминутного выбора, не более. На то она и катализатор. Дошло? Слушай дальше.
Совесть для вас – это сигнализация, которая при любой выработанной вами мыслеформе посылает сигнал в ваши же мозги о соответствии или несоответствии планируемого действия истинному Закону мироздания. Сигнал этот достаточно слаб, и, пользуясь свободной волей, вы легко можете его подавить, совершив фатальную ошибку. А можете – принять его в качестве руководства к действию и сделать что-то правильное.
Так вот. Усилив совесть сверх необходимых пределов, мы бы получили десять миллиардов послушных кукол-исполнителей, не развивающихся абсолютно. А оно нам надо? Ведь мы строим саморазвивающиеся миры, понимаешь? Ну, или саморазрушающиеся, это уж как получится…

Часть восьмая.

- Вас кто-нибудь любил при жизни, Евгений Михайлович? – Харон вдруг опять стал доброжелательно-вежлив.
 
Сутягин задумался. Он, при этой самой жизни, никогда особо не заморачивался подобными вещами. Уважение, страх – это да, это ему требовалось всегда и, по сути, было смыслом жизни. А любовь…

Мать с отцом? Ну, наверное, любили как-то по-своему, как все родители любят своих детей.
Жена? Хм. Какая из трех? Первая и вторая – да хрен их знает, может, любили, а может – не любили. После разводов – тут и говорить не о чем. Разводился Сутягин оба раза жестко и всегда по своему сценарию.
А последняя, Светка? Из моделей, почти на двадцать лет моложе, хотя – далеко не дура. Держала планку, ничего не скажешь, а что у нее на уме было, кто знает?

Детей у Сутягина было двое, сын и дочь.  От второго брака. Лешке сейчас 25, а Лизке – 30. Живут в Лондоне. А чего не жить? Папка обеспечил на всю оставшуюся, а Лизка еще и замуж за какого-то небедного англичанина вышла. Любят они Сутягина? Хороший вопрос, особенно, если конкретизировать – любят Сутягина или возможности Сутягина и его кошелек? Проявлениями нежных чувств дети точно не страдали. Эх…

- Зачем Вам это, Харон?
- Пора рассчитывать ваш дальнейший маршрут, Евгений Михайлович. Работа есть работа, да и время вашего пребывания здесь заканчивается.
- Рассчитывать? – спросил Сутягин, - я почему-то думал, что это вы решаете, куда мне дальше-то…
- Что вы, что вы! Я обычный регистратор, и подобных полномочий у меня нет. Все по формулам, по методичкам. Пока вас, любезнейший, ломало, я в этот момент из пограничного слоя вашего состояния вывел, записал, загрузил и обработал все ваши прижизненные контакты с людьми. «Вся жизнь пронеслась перед его глазами за считанные мгновения» - так ведь пишут в ваших романах?

Харон улыбнулся и продолжил:
- Формула расчета пересадки предельно проста. Если вас кто-то любит, искренне, от души, порой даже совершенно иррационально – он генерирует сигналы определенной интенсивности и на определенных частотах.
Если вас кто-то столь же искренне ненавидит – происходит то же самое, все ваши эмоции имеют совершенно одинаковую природу и систему измерения, только по знаку полярности отличаются.
Я суммирую эти сигналы и получаю общую оценку всей вашей жизни – плюс или минус. Кстати, Евгений Михайлович, полагаю, что вы не обольщаетесь насчет получившегося у меня результата?

Сутягин не обольщался. Но все-таки – что дальше?

- А дальше, - будто читая его мысли, продолжал Харон, - из общего минусового массива выбирается образ человека, ненавидящего вас, Евгений Михайлович, сильнее всего. Именно в нем вам и предстоит прожить еще одну жизнь. Одну из десяти миллиардов возможных вариантов.
- Кто это?
- Ну-у-у-у… Евгений Михайлович, дорогой вы мой. Давайте оставим легкий элемент интриги. Всему свое время, правильно? Я вам говорил уже – ближний круг. То есть, вам предстоит жить в привычном для вас времени, обладая телом и мозгом человека, который видел вас, знает вас, и – либо общался с вами, либо имел с вами какие-то дела. В общем, в образе того, кто в состоянии отправить вам самый сильный эмоциональный посыл адресно и персонально. Согласитесь – восхитительно простая и действенная система?

Да уж...
Сутягину оставалось лишь гадать, кем ему доведется стать и прожить целую жизнь. Кооператором из 90-х, которого волей рэкетира Джона держали прикованным на цепи в подвале и били до тех пор, пока бедолага не отписал им все свое барахло? Или девчонкой-проституткой, над которой он с друзьями вволю и с перебором поиздевался как-то раз по пьяни? А может кем-то из «кинутых» и доведенных до грани нищеты партнеров по бизнесу, вкладчиков, дольщиков?
 
Бесполезно перебирать-то. Список уж больно внушительный получается.

- Харон, можно еще пару вопросов?
- Но, Евгений Михайлович, пару. Пора заканчивать.
- Ну, проживу я эту будущую жизнь. Так понимаю, придется горя хлебнуть. А что потом?

Сутягину показалось, что регистратор посмотрел на него как-то уважительно, с пониманием, что ли?

- Как что? Следующий цикл эксплуатации. Берем следующий образ человека, который ненавидел вас чуть слабее. И так – до выхода в нулевую точку. Придется прожить все жизни людей, которым вы причинили боль, ставшую причиной ненависти. Я думал, вы догадаетесь сами.

Сутягин молчал. А что ему еще оставалось делать?

- Был второй вопрос? – Харон пристально смотрел на него.
- Да. Вы, Харон, когда-то были человеком, верно?
- Да. Был. И не раз. Почему, Евгений Михайлович, вы спросили об этом?
- Как вы стали регистратором?
 
Харон, отвернулся и прошелся по комнате. Сел за стол. Для чего-то переложил с места на место свои бумажки.
Наконец вздохнул и ответил:
- Я – единственный, кого оставили после первой версии. Той, которую стерли…