Горжусь. Помню

 Посвящается:
Якову Александровичу Романову,
Герой Советского Союза.
            
            Со вчерашнего дня собиралась поздравить тётю Лиду с днём рождения. Я приготовила букет из красных роз. Забежала в магазин и запаслась тортом «Весенняя сказка». В этот, казалось бы, радостный для неё день, тётя была какая-то задумчивая и печальная лицом. Разливая душистый горячий чай в фарфоровые чашки, она некоторое время молчала, а потом, как бы отбросив сомнения, решилась:
           — Когда моя мама узнала новость, что немцы захватили второй раз город Ростов-на-Дону, заплакала, прижимая нас, детей, к груди. Председатель МТС Беляев Александр Иванович созвал жителей на совет, и мы хвостиками побежали за родителями. В моей памяти на всю жизнь отпечатался тот вечер. Взрослые заседали до первых петухов, а мы, дети, предоставленные сами себе, играли тут же у конторы.  А потом уснули: кто на земле под деревьями, кто на лавочках. — её голос в этот момент дрогнул, она отвела взгляд в сторону окна. Приложив усилия над всплеском эмоций, и сумев их обуздать, тётя продолжила:
       —   И на наши плечи легла вся тяжесть трудовых военных будней, — горестно вздохнула тётя Лида, — малыши быстро взрослели! Не покладая рук, работали с ранней зари до позднего вечера. Жили в поле, днём и ночью убирая, урожай. Мы с подружками подбрасывали зерно вверх небольшими деревянными лопатками. Наша главная задача была, как говорил бригадир, не дать зерну согреться в буртах. Помню, как устюг забивался и в рот, и в нос. От него и от пота тело зудело. Хорошо, что волосы закрывали до самых бровей платками. На ладонях, от черенков лопат образовались мозоли, и они вначале сильно болели.  Девчата постарше серпами срезали пшеницу, собирали в стога. Пацаны-подростки работали на молотилках. Дни стояли знойные, и в прожаренном воздухе плотной пеленой клубилась пыль.  Ох, как тяжело было, по ночам рученьки и ноженьки ломило, мы от усталости засыпали на ходу.  Но работали все вместе хватко, на виду, у всей деревни на глазах, а это, скажу тебе, подстёгивает. Стараешься не отставать друг от друга, чтобы стыдно не было потом. И руководил нами, малышнёй, Яшка Романов, мой троюродный брат. — Она снова замолчала, сделала маленький глоток почти остывшего чая. Чайной ложкой отломила кусочек торта, но так и оставила его на тарелочке:
          — Яша родился в 1925 году, ему в октябре 1942 года должно было исполниться семнадцать. Но скажу тебе, какой был заводной парубок!  В его в руках всё горело. Конечно, по-другому ему и нельзя, он же секретарь комсомольской ячейки.
           — Постойте, тётя Лида! — осторожно остановила я поток её нахлынувших воспоминаний. — Вы говорите о Якове Александровиче Романове, в честь которого названа школа в нашем селе?  Он  — Герой Советского Союза, и звание ему было присвоено в марте 1945 года посмертно? Это он? — Тётя Лида в подтверждение кивнула головой. — Я всегда знала, что он мне дальний родственник. Но не знала по какой линии!  Моя мама не любила вспоминать дни немецкой оккупации. И когда я, бывало, приставала с расспросами, отмахивалась, как от назойливой мухи.
          — Первого августа сорок второго года, когда немецкие войска ворвались в нашу деревню, мне едва исполнилось десять лет. Твои родители постарше, и поэтому именно на их плечи легла самая тяжёлая работа, — подытожила тётя Лида, — матери-то твоей почти шестнадцать в сорок втором году было. А отец на два годика младше её, но ростом вымахал, каланча каланчой. Рук не хватало. Взрослые мужики ушли на фронт, остались бабы да дети. — Она долила в чашку мне и себе кипятка, в задумчивости села на стул. — Я, почему начала этот разговор?! Завтра у него день рождения, а кровных родных, боюсь, не осталось. Мать его — Надежда померла, о сестре Ольге ничего не ведаю. Мало кто теперь знает подлинную историю жизни этого удивительного парня-заводилы, который был душой компании. Всегда он ходил с голубой тетрадкой в руке, свёрнутой в трубочку, а в зубах — соломинка. Табак он не нюхал, соломинка для форса, видать. Они, комсомольцы, выпускали стенгазету и критиковали лодырей, хотя таких почти не было, но что греха таить, были и нерадивые. Им в тягость колхозные земли, овчарни, скотные дворы. Больше уделяли время личному хозяйству. Комсомольцы прямо на полевом стане повесили лист фанеры для объявлений, где каждое утро прикалывали новый листок со сводками с фронта и карикатурами на хапуг. И как только новости узнавали, когда успевали? До прихода немцев, старших девчат председатель отправил со стадом коров в плавни. Все жители надеялись, что немчура долго не протянет и её под зад погонят, — она снова горестно вздохнула, — но они, ироды, были почти полгода. Только в начале февраля 1943 года их турнули. В доме ветврача Кужарова Матвея Даниловича, он жил в селе Маргаритова, в погребе, находилось подполье. Прямо у румын под носом. — Она улыбнулась так, словно до сих пор ей в это сложно было поверить. — Лесов-то у нас нет. Вначале в плавнях, в шалашах прятались. Пока стояли тёплые деньки, ещё, куда ни шло, но ударили морозы. Куда деваться? Табор коровий немцы разбомбили, кто-то из местных предателей донёс. Остатки стада собрали и в Азов решили погнать на убой.  Но у Займа-Обрыва партизаны из отряда Сахарова И.Т. отбили животных, и вернули жителям прилегающих деревень. А Яша, с твоей бабушкой Олей подпольщиков продуктами снабжали. Она ночами хлеб пекла, а он   был связным. Нам, детям, строго настрого приказывали держать язык за зубами и чужакам ничего никогда не рассказывать. — Она поставила чайник на газовую плиту, зажгла конфорку. Так и стояла у плиты некоторое время, задумавшись. Потом, словно опомнившись, вернулась к столу, и с глубокой печалью в голосе продолжила:
            — Писали листовки, и ночами расклеивали по тёмным улицам. Одну дивчину румыны-изверги поймали. Она оказалась бывшей пионервожатой и дочерью прихвостня-старосты.  Как бы отпустили, но поиздевались. Так она, горемычная, сама на себя руки наложила, повесилась в саду, за хатой.  —  Тётя Лида положила руки на стол, словно застыла, смотрела перед собой, не мигая. Воспоминания будоражили память, возникали хаотично, отзываясь жгучей болью в сердце. — А батьку твоего в рыболовецкую бригаду староста записал. Рыбаки, вроде, немцам рыбку ловили, но больше в балках, в тайниках улов прятали и партизанам отдавали. Летучие бригады партизан, по пять-шесть человек, много иродам басурманским кровушки попортили.  Мать моя меня тоже прятала, когда полицай пошёл по дворам и записывал   всех подростков по приказу немецкого командования. Помню, взрослые рассказывали, как румыны собрали тех, кто не смог хорошо скрыться. Посадили на телеги и повезли в районный центр — Азов. Но по дороге группа партизан их освободила, а сопровождающих прихвостней, румынских и местных, народные мстители утопили в море. Этих спасённых детишек-малолеток по хуторам пристроили до прихода наших. А Яша ушёл на фронт в феврале 1943 года, сразу после освобождения деревни регулярными войсками Красной Армии.  И уже по весне 1944 года вызвался добровольцем с пятью товарищами в Севастополь, разведать обстановку. Им не повезло. Они не успели сойти с лодок на берег, как сразу напоролись на засаду.  Явно немцы их поджидали. Завязался бой на улицах Севастополя, — она не сдержалась, всплакнула, — так жалко, совсем молоденький! Ведь ему-то не было и восемнадцати. Он прибавил годик. — Она тихо плакала, вытирая глаза уголком махровой салфетки. — Я, когда была в том городе, в Севастополе, видела памятную доску. В музее узнала, что во время боя Яша оторвался от основной группы. Немцы его прижали у Сапун-горы. Он же худенький, влез в расщелину и оттуда стрелял по фрицам, пока патроны и гранаты не кончились. Они тогда решили его огнём выкурить и стали бомбить ту гору, и видно, смертельно ранили. Но того последнего, кто из немчуры пытался пролезть в расщелину, он убил ножом. А тут и наши ребятушки подоспели, но Яша уже был мёртвый. А у этой Сапун-горы лежали двадцать девять немецких солдат, раненых и убитых. — Она поднялась, выключила свистящий чайник, принесла шкатулку, сшитую из цветных красочных открыток, вытащила из неё маленький солдатский треугольник. — Вот, его последнее письмо. Мать Яши, Надежда, мне давала почитать да и забыла забрать.  Хочу в музей боевой славы отдать. Старая совсем стала, сегодня мне семьдесят восемь лет стукнуло. — Она нежно, двумя руками разгладила пожелтевший, потёртый на изгибах листик с крупным, аккуратным почерком. Химический карандаш уже начал расплываться, но ещё можно было прочитать написанное. В их семье, кроме Яши был старший сын Семён, он погиб под Керчью летом 1942 года. Отца — Александра расстреляли немцы за связь с партизанами. Мать его, когда ещё живая была, открывала памятник с вечным огнём в честь него поставленный. Может, ты видела такую высокую стелу на главной площади города Азова? — Тётя Лида вновь горестно вздохнула и попросила:
          — Давай, племянница, мы с тобой помянем родную душу винцом. Как жалко, прервалась ветвь их родовой линии, погибли парни молодыми. Тётя Лида из графина налила в маленькие стопочки вишнёвую настойку. Мы выпили, стоя, и она продолжила:
          — В этом городе Севастополе есть улица имени Якова Романова, есть бюст в музее и памятная доска. Вот и ты помни и передавай эту память своим детям и внукам. А сможешь, поезжай, поклонись до земли, от всего нашего рода!
 2010 год