Агент русской разведки

В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами.
В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы.
Ф.М. Достоевский


Для прапорщика Яна Мацкевича, недавно выпущенного первым классом из юнкерского училища, это был первый бой, первая сабельная атака. Встречный ветер свистел в его ушах и вышибал слёзы из глаз; лицо под козырьком кивера, нагретого палящим солнцем, заливал пот; рот, искажённый криком «ура», извергал нескончаемое «а-а-а-а». Упоительный победный вопль Яна сливался с боевым кличем драгун, казаков и топотом лошадей, скачущих во весь опор. Казалось, ничто не могло остановить людскую массу, в едином порыве мчащуюся на врага. Ян чувствовал себя частицей лавы, изливающейся из проснувшегося вулкана.
Испытывал ли он страх перед противником? Ведь на него стремительно надвигалась столь же устрашающая лава неприятеля. Нет, паники не было! Вместо неё — молодецкая удаль, гусарская лихость и нескончаемый восторг без тени шапкозакидательства. Потому что рядом его друзья, товарищи, однополчане... Вон впереди на белом коне мощная фигура генерала Скоблова, облачённого в белоснежный китель; рядом, с опережением на полкорпуса, — вороной жеребец прапорщика Громбашевича; справа от них — чистокровный ахалтекинец с юным безусым всадником в седле; позади — нескончаемый, ощетинившийся пиками поток драгун и казаков. Яну ли испытывать страх среди таких молодцов!
«Ы-ых!» — первый в жизни удар саблей по живой плоти слева-направо-вниз.
«Ы-ых!» — ещё один рубящий удар на выдохе.
«Ы-ых! Н-на-а!»
Удар, ещё удар. Отбил, увернулся, кольнул...
Всё смешалось на поле битвы, завертелось в лихом столкновении с джигитами алайцев — многоголосый шум, крики раненых, лошадиное ржание, возгласы командиров.
Алайские киргизы тоже не промах. Вот они теснят левый фланг, но сила русского оружия на порядок выше. Стремительный взмах руки генерала Скоблова в сторону слабеющего фланга — и Мацкевич с Громбашевичем устремляются туда, увлекая за собой драгун. Полусотня русских всадников с пиками наперевес врезаются между своими и теснящими их джигитами, отсекая ряды врагов, словно пласт сала острым ножом. Какой-то смельчак твёрдой рукой запускает пику в коня под предводителем алайцев. Всадник падает на землю, но живо вскакивает на ноги, сжимая в руках кривые клинки. Он быстр — настоящий барс, один из сыновей алайской царицы. Вокруг него тут же смыкаются стеной верные нукеры. Они готовы отдать жизнь за своего командира. У Яна мелькает шальная мысль: «Хорошо бы захватить царевича в плен!»
— Ребятушки! — крикнул он. — Не убивайте этого джигита. Это Батырбек — сын алайской царицы. Берите его живьём!
Но куда там! Вокруг Батырбека — лучшие из лучших нукеров, не подступиться. Однако прапорщик Мацкевич не ослабляет напор, не зря же он был в юнкерском училище одним из лучших фехтовальщиков. Раздавая направо и налево удары, он медленно пробивает путь к Батырбеку. В это время на правом фланге русских слышится победное «ур-ра-а-а-а» — противник бежит. Ян радостно поворачивается на клич и... получает сокрушительный удар по голове, который сносит его с лошади. Звуки пропадают. Он лежит на земле, раскинув руки, правая сжимает саблю. Над ним мелькают подковы, лошадиные брюхи, каблуки со шпорами и серебристые лезвия сабель. В гаснущем сознании Яна искрой вспыхивает мысль: «Странно... ни одна лошадь на меня не наступила...»
Часть первая
ГЛАВА 1
1868 год. Бухарский эмират. Туркестанское генерал-губернаторство

В начале второй половины девятнадцатого века в Бухарском эмирате сложилась напряжённая обстановка. Причиной тому были непростые отношения с Российской империей. Их итогом стало формирование двух лагерей. Первый состоял из бухарского духовенства и сановников, требующих от эмира твёрдой и радикальной деятельности против России, второй представляло бухарское купечество, заинтересованное в сотрудничестве с северным соседом.
Между тем военные действия в тот момент Бухарскому эмирату, ослабленному предыдущими походами русских, были не нужны. Он ещё не оправился от отделения Кокандского ханства. Вместе с тем российское военное руководство тоже не желало активных военных действий. Его первоочередной задачей являлось укрепление новосозданных административных единиц Туркестанского генерал-губернаторства и урегулирование испорченных отношений с Кокандом .
На бухарском троне тогда восседал эмир Музаффар, такой же кровожадный и жестокий, как его отец — эмир Насрулла, самый безнравственный из всех правителей династии Мангытов на троне Бухары. Бухарцы называли его «мясником». Продолжительное правление Насруллы ознаменовалось низменным коварством, колоссальной бесчестностью, стяжательством и ужасными злодеяниями: ему ничего не стоило устраивать казни своих подданных сотнями в день.
Возгордясь своим мнимым могуществом, эмир перестал считаться с какими-либо принципами в отношениях между странами. По его приказу были брошены в тюрьму, а затем прилюдно казнены на Регистане  посол Англии со свитой, турецкий военный, итальянские купцы. Обвинения, брошенные против иноземцев, полностью соответствовали уровню развития бухарского самодура и его приближённых.
— Повелитель приказал казнить иноверцев! — объявили глашатаи на площади. — Кяфиры обвиняются в том, что привезли с собой ящики с чаем, перемешанным с алмазной крошкой, чтобы отравить всех жителей нашего святого города. Кроме того, они одержимы колдовством и с помощью множества искусных вещей умеют превращать день в ночь.
— А-ах! — в едином выдохе ахнула площадь.
Два палача поставили несчастных на колени, схватили за подбородки и, запрокинув их головы, одновременно резанули по горлам. На жёлтый песок Регистана полилась алая кровь невинных жертв.
— О-ох! — вдохнула площадь.
— Кассоб, — это уже шёпотом, вполголоса, чтобы не слышали соглядатаи, — амири-кассоб...
Неизвестно, сколько бы продолжалась тирания Насруллы, но однажды он имел неосторожность силой взять в жены дочь своего злейшего врага — бека города Шаар-Сабиза. Женщина, не выдержав бесчестия и многолетнего унижения, влила ртуть в ухо спящего эмира. Деспот умер в страшных мучениях, но перед этим успел насладиться казнью преступницы.
— А-а-а! — корчился от боли Насрулла. — Дочь шайтана! Гореть тебе в аду! О Аллах, не дай мне умереть! А-а-а-а! Будь проклят тот день, когда я взял её в жены! А-а-а!
Несчастная была зарезана на глазах умирающего. Ради прихоти тирана совершилась ещё более ужасная казнь — на плаху взошли и дети, нажитые в совместном браке с отравительницей.
Наследник престола Музаффар мало чем отличался от своего отца. Родовитые кочевые узбеки хорошо знали его любовь к кровопролитию, склонность к деспотизму и жестокосердие, поэтому совсем не желали видеть своим повелителем. Но неожиданная смерть эмира Насруллы заставила их волей-неволей возвести Музаффара на престол. Это не помешало ему истребить тех из их числа, кого он подозревал во враждебном отношении к себе. Ни во что не ставил новоявленный эмир и достоинства узбекского военного руководства. При его отце было заведено на всех письменных указах и распоряжениях, направляемых от лица эмира, вместе с печатью повелителя ставить печати и некоторых узбекских высших сановников . Через короткое время Музаффар перестал это делать и в противовес своему узбекскому окружению сосредоточил всё внимание на молодых красивых персидских рабах. Что бы эмир ни захотел совершить, дурное или благое, они во всём ему потакали, всячески льстили и сами во всём подражали покровителю.
Не приходится удивляться тому, что при полном отсутствии управленческой культуры и низком уровне развития война с Российской империей, которую Бухара сама же и спровоцировала, закончилась для неё полным провалом. Подполковник Черняев, по прозвищу «Ташкентский лев», двумя тысячами солдат при двенадцати орудиях штурмом взял стотысячный Ташкент.
Эмир Музаффар, ошеломлённый успехом русских, приказал немедля укреплять Джизак, считая его преградой к окрестностям Бухары. Вокруг города построили невероятно высокую крепкую стену. Набрали множество нукеров и наукария  для отражения атак русских. Командовать своим войском эмир назначил кушбеги  Якуба, который был до этого всего лишь дворцовым слугой и за свою жизнь не участвовал ни в одном сражении. Узнав об этом, даже самые неопытные наукария сочли бесчестьем для себя подчиняться приказам горе-главнокомандующего. Среди воинов возникли волнения.
— Позор!
— Бесчестье!
— Срамота!
— Какое унижение! Мы с таким командующим при первом же столкновении проиграем.
— Кто будет управлять? Этот Якуб?! Не позорьте мою седую голову. Он же даже ружейного выстрела в жизни не слышал... Какой позор!
Русские ещё не успели подступить к крепости, а в Бухаре уже, по примеру Джизака, тоже начались брожение и ропот. Первыми взволновались студенты медресе и представители духовенства.
— Что мы здесь сидим? Это же джихад!
— Точно!
— Верно говоришь!
— Все на джихад!
— Это фарз! На джихад!
— Все на джихад! — кричали на Регистане муллы. — Это обязанность каждого! Малого и великого, простолюдина и благородного. Все на священную войну!
Эмир Музаффар, потрясённый воодушевлением простых людей и священства, был вынужден объявить всеобщий сбор военных сил. Затем, едва закончив приготовления, правитель выступил с войском из Бухары в направлении Джизака. В обозе имелось множество пушек и верблюдов, при этом порох и боеприпасы ещё находились в Бухаре. А когда их подвезли на позиции, то порох оказался отвратительным: мокрым и негодным для заряжания пушек и ружей. Удивительная беспечность.
После отхода войска по городу затрубили трубы-карнаи и загрохотали литавры-нагора, призывая людей на газават . Добровольцы стучали палками в ворота каждого дома, чтобы мусульмане скорее покинули жилища и шли на священную войну. Доходило до смешного: никогда не воевавшие городские жители думали, что газават — это нечто вроде борцовой площади или арены для скачек. Каждый вооружался длинной палкой с железным обручем, набитым на острие: мол, если русский бросит в него палкой, так и он долбанёт его по голове.
И вот набралось немереное количество отрядов из числа горожан. Одни шли в войско по глупости, другие по незнанию, третьи по причине истовой веры в священность войны, хотя даже само духовенство не могло толком объяснить, как этот поход стал религиозным обязательством.
Когда Музаффар увидел несметные толпы людей, растянувшихся на два фарсаха  — что в длину, что в ширину, его сердце забилось от прилива гордыни. Голову вскружило сознание безграничной силы и непобедимости. Под его влиянием эмир принял безрассудное решение:
— О Аллах! Благодарю тебя, что обратил внимание на своего главного раба! Я с таким войском дойду до самого Петербурга. Я дойду до столицы русского императора и низвергну его!
В окружении свиты Музаффар представлял себя самим Тамерланом, а грохот барабанов и резкие гласы труб — вестью о своём невероятном достоинстве самим небесам. Он приказывал делать остановки каждые полфарсаха и пировал с приближёнными по двое суток. Так продолжалось около двух месяцев, пока войско наконец не достигло водоёма, называемого Вонючее озеро — Сасык-куль.
К этому времени многие уже раскаялись, что отправились в этот поход, и даже, грешным делом, думали спасаться бегством, потому как недостача провианта дошла до последнего предела. Бойцам за веру ничего не оставалось делать, как просить или вымогать пропитание.
Между тем русские даже и не думали выступать навстречу. Узнав от разведчиков о приближении войска Музаффара, покрывшего окрестности, словно саранча, командование благорассудительно послало гонца в его лагерь с предложением мира. К несчастью для бухарцев, то ли Аллах отвернулся от эмира, то ли министры не смогли внятно объяснить ему содержание письма, но Музаффар с напыщенным видом отверг предложение русских.
В итоге встреча противников всё же состоялась. Вскоре на горизонте появилось российское войско численностью около двух тысяч солдат во главе с генералом Кауфманом. Бухарцам показалось, будто на них надвигается железная стена.
Только эмир Музаффар сохранял безмятежность, удобно расположившись в палатке, раскинутой на возвышении.
— Мы повелеваем завлечь русских в невыгодное для них место, окружить, связать и забрать в плен! — приказал он.
— Да, повелитель! — повиновался, склонив голову, начальник пехоты Шер-Али.
А эмир под сенью палатки продолжил развлекаться: играл в шахматы, слушал стихи и сказки, которые декламировали ему приближённые. Время от времени он прерывался на то, чтобы, похлопывая стопами о землю под ритм боевых барабанов, внушать своим слугам:
— Передайте моим нукерам: упаси Аллах, если казна русских попадёт в руки нукария и будет разграблена ими!
— Слушаюсь и повинуюсь, повелитель!
— Ещё мы повелеваем начальнику артиллерии Салим-бею и начальнику пехоты Шер-али, чтобы много русских не убивали, а привели живыми. Они будут у нас служить и введут дисциплину.
— Да, повелитель!
Тем временем вдоль бухарского войска, восседая на вороном коне, разъезжал Яхья-ходжа, назначенный на должность главного муллы, и громким голосом вещал:
— Стойте крепко! Сражайтесь за веру!
Его проповедь прервала атака русского войска. По команде генерала Кауфмана солдаты моментально захватили пушки бухарцев и, развернув их, сделали несколько выстрелов. Бойцы за веру будто только и ждали этих выстрелов. Не успел рассеяться грохот первого взрыва, как воины эмира бросились бежать. Одним из первых пустил лошадь вскачь главный мулла Яхья-ходжа, сбросив с головы чалму.
Когда Музаффар увидел, что его войско изменило ему, то и он в испуге, как был неодетый за игрой в шахматы, так и вскочил на неосёдланную лошадь, пустившись наутёк. Ещё накануне он заявлял, что дойдёт со своим несметным войском до Петербурга, а теперь стремительно убегал от русских, не имея даже возможности остановиться для передышки. К ночи эмир достиг селения Хаваст и там наконец смог передохнуть. Подоспели слуги и сняли своего обгаженного повелителя с лошади — он справлял нужду прямо на коне, не снимая штанов. С восходом солнца собрались приближённые, в том числе сановники, и переодели Музаффара в чистые одежды. Так что в Бухару эмир вернулся в подобающем виде. Правда, после позорного бегства у него от двухсоттысячного войска осталось лишь пятьсот нукеров.
Столь сокрушительные потери объяснялись тем, что народ Бухары никогда не видел настоящего боя, ведомого регулярными войсками; мало кто из них представлял, что победители могут отказаться от преследования врага. Потому, побросав оружие и снаряжение, «воины джихада» побежали куда глаза глядят. Многие, заплутавшись, вышли на берега Сырдарьи, другие попрятались в горах, третьи затаились в степи, а некоторые умудрились выйти на расположение русского войска. Там к ним проявили сострадание: напоили, накормили и отправили по домам.
— Давай иди! Иди! Хош бол!
— Передай привет эмиру!
— Больше не воюйте!
Никому не было дела до снаряжения бухарского войска, оставшегося на месте последнего расположения. Русские даже не взглянули на это добро. Весь скарб: оружие, провиант в котлах, скатерти с утварью — впоследствии был разграблен степными киргизами и казахами.
Через месяц Бухарский эмир Музаффар признал вассальную зависимость от Российской империи.
Прошло пять лет после этого события, и по новому договору Бухарский эмират признавался протекторатом России. Но правительство Российской империи, во избежание неприятностей с Англией, не ратифицировало договор о протекторате и официально считало Эмират независимым. Поэтому Музаффару, невзирая на его «славное» боевое прошлое, был пожалован почётный титул Высочества. При этом, разумеется, наместник российского императора не собирался ставить его в известность о реальном положении дел.
По истечении времени, в конце 1876 года, к Его Высочеству Эмиру Музаффару прибыла делегация русских военных. В её составе находился молодой подпоручик Мацкевич — потомок польских татар . На протяжении нескольких столетий его предки занимались исключительно военным делом. Такая же почётная доля выпала и Яну. После Кокандского похода его признали «негодным» к службе в регулярной армии из-за контузии. По прохождении обучения при Генеральном штабе было решено вернуть Мацкевича в строй в качестве агента-разведчика в Туркестанское генерал-губернаторство. В связи со сложными и напряжёнными отношениями между Россией и Англией на этом направлении возникла крайняя необходимость в образованных, думающих и преданных офицерах. Таковым являлся Ян Мацкевич — хорошо подготовленный физически, эрудированный, артистичный, знающий множество языков и отлично представляющий роль и место Российской империи в современном мире.
Он сразу был определён во двор эмира в качестве инструктора нукеров и личного охранника Его Высочества. Под прикрытием этой роли Мацкевич осуществлял свою главную задачу — не допустить контактов эмира с представителями других государств, в первую очередь с Англией. У Музаффара в связи с его появлением тоже возникли тайные устремления — молодой, подтянутый, симпатичный русский приглянулся ему в первый же день. Персидских рабов эмира тут же обуяла ревность при виде того, как их повелитель расточает знаки внимания офицеру с ровной полоской чёрных «венгерских» усов над столь же ровной линией волевого рта. Хотя Мацкевич, воспитанный в строгих традициях русской аристократии, сразу отверг нелепые попытки ухаживания со стороны эмира и сосредоточился на своих обязанностях военного инструктора. Музаффар ничем не выдал уязвлённости, но затаил азиатскую коварную злобу. И в скором времени ему представился случай отомстить своенравному русскому.

ГЛАВА 2
1877 год. Бухарский эмират. Туркестанское генерал-губернаторство

В вечерней тишине, лишь изредка прерываемой редким стрекотом цикад и шелестом листвы, вдруг прозвучал призывный шёпот:
— Пс-с-ст! Э-эй!
«Показалось или нет?! Кажется, кто-то зовёт?!» — подумал Ян.
И вот опять шёпотом:
— Э-эй! Сударь!
Стараясь не звякать шпорами о камни мощёной дорожки, подпоручик приблизился к двухэтажному зданию, расположенному во дворце эмира. В окне мелькнула чья-то паранджа. Средь узоров ажурной решётки второго этажа появился сложенный вчетверо лист бумаги и упал к ногам офицера. Мацкевич осторожно оглянулся по сторонам и, быстро наклонившись, поднял записку. Затем без промедления удалился под тень деревьев дворцового сада — мало не покажется, если его увидят рядом с домом жён и наложниц эмира. Встав под кроной старой алычи, Ян развернул бумагу, пахнущую розовым маслом. Записка была написана на русском языке красивым витиеватым почерком: «Сударь! Умоляю спасти меня, забрать отсюда. Я благородная русская девица, которую обманом привезли из Самарканда и держат в неволе. С тех пор мне свет не мил. Слава Богу, эмир пока не обращает на меня внимания. Но его старшая жена проходу не даёт. Прошу Вас, сударь, помогите! Ольга К.».
Ян скомкал записку и спрятал в карман. «Как же поступить? — думал он. — С одной стороны, я связан перед эмиром обязательством об охране, в том числе его домочадцев. С другой стороны, долг любого христианина — помогать единоверцу, попавшему в беду. Надо каким-то образом всё проверить. Может статься, что это и вовсе ловушка, устроенная коварным эмиром». Думать так Яна заставляла перемена в отношении к себе со стороны Музаффара: он стал холоден; при встрече не задерживался рядом, как ранее, чтобы завязать беседу; смотрел куда-то сквозь него. Впрочем, Ян не нуждался в расположении своего, по сути, поднадзорного: главное, чтобы исправно платил жалованье и был на виду. За полгода эмир никуда не выезжал. Правда, ему нанесли визиты послы из Турции и Персии, зазывали в гости, но наместник пресёк всякие сношения с ними. Заявил, что вопросы взаимных отношений следует решать через российских послов в своих странах.
— Они способны ответить на любые вопросы относительно Бухарского протектората! — такова была жёсткая рекомендация.
Весной текущего года, вследствие Балканского кризиса, совершенно испортились отношения России и Османской империи. Жестокость, с которой было подавлено восстание в Болгарии, вызвала сочувствие к положению христиан Османской империи в Европе и особенно в России. Попытки мирными средствами улучшить их положение были сорваны упорным нежеланием турок идти на уступки Европе, и в апреле 1877 года Россия объявила Турции войну.
В тот же день, едва узнав об этом, Мацкевич примчался к наместнику царя и потребовал направить его в действующую русскую армию:
— Я не могу отсиживаться здесь, среди напыщенных дворцовых извращенцев.
— У вас, сударь, «здесь» другая задача, — сказал наместник. — Извольте выйти вон и больше с этим вопросом не подходите. Я только что получил депешу из Санкт-Петербурга об усилении контроля над эмиром. Его Высочество пытается проявить самостоятельность. Пишут, было перехвачено его письмо османскому султану.
Пришлось Яну уйти не солоно хлебавши. Но не прошло и месяца после того разговора, как случилось событие, в корне изменившее его судьбу. К этому времени он успел с помощью записок наладить регулярное общение с Ольгой-наложницей. Делали они это следующим образом: девушка теперь не бросала записки на землю, а спускала на тонкой шёлковой нитке. Мацкевич забирал послание и привязывал своё, заранее написанное. Или же крепил нить к решётке нижнего этажа. Когда была необходимость что-либо сообщить, он несколько раз дёргал за ниточку, и девушка отвечала. Их секретному общению благоприятствовало то, что окно комнаты затворницы выходило в ту сторону сада, на которой мало кто бывал, кроме него.
Однажды Яну представился случай лицезреть гарем эмира, хотя это запрещалось категорически. В тот день он, как обычно, делал обход охранников, расставленных вокруг дворца. Было дано указание усиленно охранять территорию сада. Ожидалось, что эмир, пользуясь тёплой весенней погодой, соизволит сегодня услаждать слух хорошей музыкой и ласкать взор красивыми танцами. На дворе стояла весна, в саду вовсю цвела алыча, создавая особо радостное настроение.
Согласно правилам, принятым после прибытия русских в Бухару, личный охранник эмира должен был сопровождать его во всех выходах из дворца. Поэтому подпоручик Мацкевич находился в составе свиты повелителя. Выйдя в сад, Музаффар разместился на заранее приготовленном ложе, устроенном на возвышении; его жёны заняли места по одну сторону от супруга, наложницы — по другую, чуть ниже. Фигуры всех женщин скрывала паранджа без чачвана . Однако среди наложниц одна из девушек всё же выделялась высоким ростом. Ян предположил, что это Ольга, с которой он вёл переписку. По повороту головы и пристальному взгляду голубых глаз через прорезь паранджи Мацкевич догадался, что и она его узнала. Впрочем, это не составляло для неё труда, ведь Ольга видела Яна раньше из окна своей комнаты. Подпоручик еле заметно кивнул. В ответ Ольга просунула длинную косу в ложный рукав паранджи и стала теребить русые пряди кончика пальцами. Похоже, это был её своеобразный протест — по шариату женщинам запрещалось демонстрировать волосы чужим.
В саду в это время играла восточная мелодия в исполнении дворцовых музыкантов. Солист, выдвинувшись вперёд, тенором выводил рулады, аккомпанируя себе на дуторе . Закончив пение, дуторист без паузы заиграл ритмичную мелодию и, обернувшись к другим музыкантам, закивал головой в такт музыке, приглашая поддержать. Теперь вперёд выдвинулся виртуоз с дойрой в руках. Пальцами обеих рук он выбивал барабанную дробь на туго натянутой коже и в то же время встряхивал дойру таким образом, чтобы выводить мелодичный звон металлических колец, закреплённых на инструменте. Он исполнял усул — ритмический аккомпанемент к танцу. В его руках дойра словно ожила. Пальцы музыканта извлекали из инструмента то нежные звуки, напоминающие шелест ветра, то громкую, как весенний гром, ритмичную дробь.
Одна из наложниц выпорхнула на середину импровизированного танцевального круга и, высоко подняв вращающиеся ладони, закружила так, что даже эмир стал покачивать бёдрами в такт музыке. Видя, что их повелитель в настроении, свита, жёны и наложницы эмира захлопали в ладоши, подбадривая танцовщицу. Так продолжалось довольно продолжительное время — музыканты исполняли мелодию за мелодией, песню за песней, одну танцовщицу сменяла другая, третья, четвёртая... Все были вовлечены в общее веселье. Все, кроме Ольги и Яна...
С этого дня Мацкевич твёрдо решил помочь соотечественнице сбежать из дворца эмира. Случай, который поспособствовал осуществлению плана, представился, после того как Мацкевич спас от расправы толстяка-кастрата, приглядывающего за гаремом. Услышав однажды крики о помощи, доносящиеся из дальней комнаты дворца, Ян устремился туда и увидел занесённую над бедолагой руку с кривой саблей. Подпоручик не задумываясь с ходу выхватил своё оружие и сильным ударом отбил саблю нукера. Тот на мгновение опешил, но тут же с яростью бросился на чужака. Однако он не учёл уровень фехтовальной подготовки противника, поэтому Ян после пары отбитых ударов закрутил руку с саблей особым приёмом и выбил оружие нукера. Он не стал убивать или ранить побеждённого, опасаясь гнева эмира, — ограничился тем, что поддел кончиком своей сабли с пола его оружие и, поймав на лету, протянул стражнику.
— Возьми! — сказал гневно. — Последнее дело для нукера убивать безоружного. Иди отсюда и доложи командиру о случившемся.
Тот молча удалился, лишь обратив мутные расширенные зрачки в сторону кастрата, который тотчас бросился к ногам Мацкевича и стал целовать его сапог.
— О, господин офицер! Благодарю вас! Вы спасли жизнь несчастного Ахуна. Я ваш раб навеки!
Ян с отвращением оттолкнул толстяка:
— Ты не мой раб, а раб эмира! Перестань унижаться! Лучше скажи, что здесь произошло.
Кастрат отполз на пару шагов и, встав на колени, проговорил:
— Этот Файзрахман-нукер давно меня невзлюбил. Как-то раз я его, обкуренного гашишем, не пустил к наложницам эмира. Хотя даже не доложил об этом случае кому следует. Лишиться бы ему головы в таком случае.
— И что он хотел от тебя на этот раз?
— Мы с ним столкнулись в коридоре дворца. Файзрахман должен был сегодня охранять вход в покои повелителя, а вместо этого опять курил гашиш в углу. Увидев меня, он, как в прошлый раз, набросился на меня с кулаками, затолкал в эту комнату и стал избивать. Но, хвала Всевышнему, в это время появились вы и спасли меня.
— Как, говоришь, тебя зовут?
— Ахун.
— Ахун, иди по своим делам. И не бойся — он больше тебя не тронет!
— Спасибо, господин офицер! Ахун не забудет вашей доброты!
Расставшись с толстяком, Мацкевич пошёл искать командира нукеров-охранников. Он обнаружил его о чём-то толкующим с тем самым Файзрахманом. Гашишник, увидев русского, попятился и исчез за дверью, ведущей к выходу. Командира нукеров звали Абдурахман. Он был потомственным нукером из узбеков, а Файзрахман — его племянником. Абдурахман взял его на службу во дворец по убедительной просьбе брата, хотя знал, что тот нечист на руку и балуется гашишем. Но Файзрахман клятвенно обещал вести себя прилично и покончить с пагубным пристрастием.
Абдурахман, увидев Яна, сделал суровое лицо, но обратился почтительно:
— Я вас приветствую, Ян-усто! Мне надо с вами серьёзно поговорить!
Нукеры называли Мацкевича «усто» — «мастер» за его великолепную военную выучку — прежде всего за виртуозное фехтование на саблях. Никто не мог устоять против него, хотя у узбеков ещё со времён Тамерлана были свои традиции в этом боевом искусстве. Дело в том, что их кривые сабли больше подходили лишь для одной разновидности удара — сверху вниз. Колющий удар ими нанести было невозможно, не говоря уже об иных приёмах фехтования. А прямая сабля Мацкевича показывала чудеса универсальности, чем он и пользовался.
— Я сам искал вас, Абдурахман-командир! Как раз по поводу вашего подчинённого, который только что отошёл. Надеюсь, он доложил о происшествии?
— Да, доложил! Он заявил, что вы неожиданно напали на него, отобрали саблю и избили...
Подпоручик рассмеялся. Он, конечно, знал о врождённом коварстве и хитрости азиатов, но до каких пределов порой доходит их откровенная подлость, не представлял.
— Вот стервец! — воскликнул Ян. — А разве он не доложил, что перед этим, накурившись гашиша, вместо охраны покоев своего повелителя, пристал к кастрату Ахуну и чуть не зарубил того?! Я лишь помог не свершиться преступлению и тем самым спас самого Файзрахмана от гнева эмира!
— Простите меня, Ян-усто! Файзрахман — мой племянник. Не губите его докладом эмиру. Я сам с ним разберусь.
— И скажите ему, чтобы больше не обижал Ахуна.
— Хорошо, Ян-усто! Вы благородный человек!
Мацкевич знал, что слова Абдурахмана ничего не стоят. С это дня Ян приобрёл злейшего врага — Файзрахмана, пользующегося покровительством родственника, и преданного друга — в лице Ахуна.
Как-то раз, встретив евнуха, Мацкевич попросил его об одолжении.
— Для вас что угодно, господин офицер! — заявил кастрат тонким голосом.
— Расскажи мне, Ахун, что за русская девушка в гареме эмира?
Ахун опасливо оглянулся по сторонам и сказал:
— Господин офицер, об этом нельзя говорить! Не вводите в грех Ахуна!
— Ну что же ты, Ахун?! Она же моя несчастная соотечественница. Мне её так же жалко, как тебя. И так же, как тебе помог в трудную минуту, хочу ей помочь. Понимаешь?!
Ахун немного помолчал, обдумывая предложение, наконец природная доброта и приобретённая мягкость победили сомнения.
— Её привезли люди Абдурахмана из Самарканда. Он иногда выезжает в другие города, чтобы подобрать девушку для эмира. Хотя эмир не очень расположен к девушкам — он больше предпочитает юношей, но положение повелителя обязывает иметь гарем. Девушку выкрали, когда она гуляла по самаркандскому базару без сопровождения мужчины.
— И она ещё не посещала покои эмира?
— Нет.
— А почему её невзлюбила старшая жена повелителя?
— А кого она любит? — рассмеялся Ахун. — Она ко всем придирается. Откуда вы об этом знаете?
— Знаю... Ты лучше скажи, как можно её вывести из дворца?
Ахун по-женски всплеснул руками и испуганно отшатнулся:
— Астагфируллах ! Вы хотите меня отправить на Регистан, чтобы лишить жизни, господин офицер?! Об этом даже думать забудьте.
— А ты сделай так, чтобы никто на тебя не подумал, Ахун.
— Как это? Ведь ключи от входа в покои наложниц находятся у меня!
— Я видел, что в сад выходит окно, которое открывается иногда.
— Да, мы открываем окна, чтобы впустить свежий воздух перед сном...
— Вот и сделай как-нибудь, чтобы забыли закрыть одно окно.
— Бывает и такое иногда... — сказал Ахун, задумавшись. — Но там же высоко.
— За это не волнуйся. Я знаю, что Ольга — девушка крепкая, оренбургская казачка. С детства верхом ездила, как мужчина. Свяжет простыни и спустится по ним. Но главное не в этом.
— А в чём же?
— Надо ей в комнату доставить мужскую одежду, которую я тебе передам. Передашь ей, а сам на эту ночь отпросись проведать родственников. Я же знаю, что твои родители живут в Бухаре. Верно?
— Да, господин офицер, вы всё знаете. Мой отец был беден настолько, что продал меня во дворец, когда я был совсем юным мальчиком. Меня оскопили и определили служить в покоях наложниц эмира. Я начинал ещё при эмире-мяснике — отце нынешнего повелителя. Теперь мои отец и мать живут хорошо — я им помогаю регулярно из жалования.
— Ну вот и договорились, Ахун. Если ты это сделаешь, то можешь считать, что свободен от обязательств, данных себе в отношении меня. Я тебе скажу, в какой день лучше это сделать.
На следующий день Мацкевич сходил в дом наместника царя и узнал про планы русских купцов. Их караван должен был отправиться обратно через четыре дня. С купцами договорился просто: заплатил караванщику положенную сумму, а сопровождающих их казаков попросил по-братски помочь соотечественнице. Те с удовольствием обещали поучаствовать в авантюре подпоручика.
Наступила ночь перед отправкой каравана на родину, причём безлунная — на счастье четырёх всадников в казачьей форме, подъехавших ко дворцу эмира со стороны сада. Точнее, всадников было трое. Одна из осёдланных лошадей ещё только дожидалась своего верхового. Через некоторое время за высоким забором появилась голова в казачьей папахе. Тогда один из всадников встал на спину своего коня и медленно направил его в сторону каменного забора. Приблизившись, он помог неизвестному перебраться через преграду, затем ловко опустился вместе с ним в седло — четвертый казачок оказался лёгким как пушинка. При пристальном рассмотрении можно было понять, что он не казачок вовсе, а казачка, да ещё и молодая, судя по той ловкости, с которой она перебралась на свободную лошадь. После этого четвёрка, не мешкая пустив коней вскачь, исчезла в темноте. Никому до них не было дела, кроме лающих вслед собак.
Ян постоял ещё немного, вслушиваясь в отдаляющийся топот копыт. Вот звуки стихли совсем, и подпоручик с довольным видом направился в сторону дворца. Ему предстояло проверить, как несут службу охранники. Но не успел он ступить и шагу по садовой дорожке, как был схвачен за руки с обеих сторон и обезоружен. Затем ему посветили в лицо масляным фонарём.
— Он! — сказал утвердительно знакомый голос. — Ян-усто! Ведите его.
Это были последние слова, которые он услышал в ту ночь. Ему немедля напялили мешок на голову и потащили вон. Утром он уже очнулся во дворцовом зиндане.

ГЛАВА 3
1877 год. Бухарский эмират. Поездка в княжество Сват

Ян находился в глубокой яме высотой в три и шириной в две сажени. Его лицо, разбитое вчерашними тумаками нукеров, освещалось лучами солнца, проникающими сквозь решётку, которая закрывала зиндан. Мацкевич со стоном повернулся на спину, затем, превозмогая слабость, сел и стал медленно ощупывать себя. Кажется, кроме нескольких ребер, ничего не сломано. Он даже не помнил, как его спустили в яму. Судя по самочувствию, особо не церемонились — просто сбросили. Возможно, боль в рёбрах и есть результат падения. Если так, то легко отделался. Но отделался ли?! Какая его ждёт судьба? Отведут на Регистан и «секир башка» или прямо здесь зарежут? Да, вряд ли будут водить на площадь, им теперь ссориться с русским царём ни к чему — сделают всё по-тихому.
— Эй, урус! — послышалось сверху. — Ты там живой?
— Живой... — ответил слабым голосом Мацкевич.
— На, держи! А то подохнешь раньше времени! Ха-ха-ха...
К ногам Яна упала половина лепёшки. Она была ещё тёплой, наверное, только из тандыра. Через минуту на верёвке спустили кувшин. Мацкевич припал губами к носику и стал жадно глотать воду. Потом догадался отвязать верёвку, чтобы не вытянули обратно. С них станет...
Потянулись долгие мучительные дни и ночи на дне ямы. Земляной пол, пропахший мочой и экскрементами, нисколько не способствовал раздумьям. Так же, как и в первый день, каждое утро ему бросали половину лепёшки и спускали на верёвке кувшин с водой. Несмотря на ужасающие условия, Ян чувствовал себя с каждым днём лучше. Молодой, крепкий и тренированный организм с лёгкостью справлялся с трудностями. Рёбра срастались. Однажды ему спустили на верёвке кетмен и ведро.
— Урус! Чистить будем яму! Копай!
Ян с удовольствием принялся за физический труд: глядишь, и в яме дышать станет легче. С помощью кетмена он снимал верхний слой грунта, складывал в ведро и отправлял наверх, а оттуда вместо наполненного опускали пустое ведро. Так, за пару часов работы Мацкевич вычистил всю площадку. Когда он, отправив инструменты надсмотрщику, приготовился отдохнуть, к его ногам снова упал конец верёвки. На этот раз это был аркан, свитый из нескольких бечёвок.
— Урус! Привязывайся! Будем тебя поднимать...
Теперь Ян узнал голос — он принадлежал Файзрахману, племяннику командира охранников эмира. Как только Мацкевича подняли наверх, его подхватили два нукера, скрутили руки назад и крепко связали. Затем затолкали в стоящую рядом крытую арбу и, грохоча колёсами по мостовой, долго везли по улицам города. Через какое-то время повозка остановилась в одном из дворов, обнесённом высоким дувалом . Яна стащили с арбы и завели в просторную комнату большого дома.
— Раздевайся, урус!
— Как я разденусь, если у меня руки связаны?
Подошёл один из молодчиков и, срезав кривым ножом верёвки, отскочил в сторону. Помимо двух нукеров и Файзрахмана в комнате находился ещё один человек — по всей видимости, хозяин дома — пожилой, но крепкий узбек с чалмой на голове.
— Раздевайся! — снова приказным тоном сказал Файзрахман. — Всё снимай! Сапоги тоже!
Мацкевич стащил сапог и, неожиданно изловчившись, кинул его в лицо рядом стоящего нукера, затем подсёк ударом ноги и свалил на пол. Овладев его ножом, развернулся в сторону невольных зрителей, на мгновение опешивших. Они быстро очухались и стали лихорадочно хвататься за клинки, лежавшее в ножнах. Но Мацкевич был быстр, как разъярённый барс. Два молниеносных движения трофейным оружием — и два нукера, успевшие лишь наполовину вытянуть сабли, скрючившись, схватились за раненые плечи. И вот уже нож приставлен к горлу Файзрахмана. Тот, побелев, прижался к стене.
— Не убивайте меня, Ян-усто!
— Ах, теперь я усто?! Теперь не урус?! Говори быстро, если жизнь дорога, куда меня привезли и что собирались делать?
— Привезли тебя ко мне, урус, — послышался сзади спокойный и твёрдый мужской голос. — Не оборачивайся и опусти нож, иначе я разнесу твою голову!
Ян ощутил затылком прикосновение холодного металла. «Мультук!» — понял Мацкевич по запаху тлеющего фитиля. Он уронил нож под ноги и тут же получил удар по голове прикладом оружия. Теряя сознание, успел подумать: «Снова отвлёкся, как тогда в бою...»
— А собираемся мы продать тебя в рабство, урус! — закончил ответ мужчина уже потерявшему сознание русскому.
Человек, держащий в руке мультук, был тот самый пожилой чалмоносец. Он повелительно взмахнул рукой, и нукеры бросились раздевать Мацкевича. В два счёта стянули оставшийся сапог, освободили от одежды, сорвали нательный крест, затем стали снова одевать Яна, но теперь уже в другое облачение. Вскоре на полу лежал босой, мало отличимый от местных жителей восточный человек. Лишь цвет кожи выдавал в нём чужестранца.
Через некоторое время Ян очнулся и обнаружил себя одиноко лежащим посреди большой пустой комнаты с зарешёченными окнами. Опять косо падали солнечные лучи, как тогда в яме, — солнце явно хотело поддержать человека своим теплом. У Мацкевича страшно гудела голова и болели повреждённые рёбра. Он подвигал во рту непослушным языком, пытаясь вызвать слюноотделение, — горло было сухое, словно посыпанное горячим песком.
— Воды! — просипел он. — Э-эй! Кто тут есть? Э-эй...
Его слабый возглас остался без ответа. Силы покинули подпоручика, и он снова впал в забытье. В полусне, в полубреду ему приходили виденья, будто они с Ольгой в Оренбурге едут на санях, запряжённых в тройку белых коней с бубенцами. Девушка смеётся, радостная и счастливая. Говорит ему:
— Спасибо, сударь, что вызволили меня из плена басурман. Папенька доволен, обещал вам сапоги подарить. А то вы всё босиком да босиком... Мёрзнут же ноги!
Опять смеётся во весь голос. И правда, Ян смотрит на свои голые ноги, слегка припорошенные снегом. Сам в тулупе, а ноги без сапог. Они и впрямь мёрзнут. «А где ж я сапоги потерял?!» — думает подпоручик. Хочет полами тулупа прикрыть, но не достает.
— Но-о! Урусы проклятые! — кричит кучер по-узбекски.
«Странно, почему кучер узбек?» — опять удивляется Мацкевич. Кучер машет плёткой, подгоняя лошадей, и попадает по ногам подпоручика обжигающим ударом. Мацкевич вздрагивает от боли и... просыпается. Лежит и, не открывая глаз, прислушивается к ощущениям: всё так же болят голова и рёбра, теперь присоединилась боль в стопах. Новый обжигающий удар по пяткам.
— Просыпайся! Очнись, проклятый урус!
Мацкевич открывает глаза и видит ненавистную бородатую рожу Файзрахмана. Тот сверлит подпоручика расширенными зрачками, склонившись над головой. От него пахнет гашишем и бараниной.
— Воды! — просит Ян, еле ворочая пересохшим языком.
— Сейчас угощу тебя водой, урус! — кривляясь, говорит Файзрахман и замахивается плёткой, чтобы снова ударить. Но хлопок в ладоши, громко прозвучавший в пустой комнате, останавливает замах на полпути.
— Дайте ему воды! — звучит знакомый властный голос.
В дверях тут же появляется нукер с кувшином. Он сам наливает в пиалу воду и подносит к губам Мацкевича. Ян осушает посуду в несколько глотков. Живительная влага разносится по телу, принося облегчение.
— Поставьте его на ноги!
Нукеры рывком поднимают подпоручика с пола. У Яна слегка кружится голова, но он достаточно крепко стоит на ногах.
— Ты можешь идти? — спросил пожилой узбек в чалме.
Мацкевич посмотрел на свои босые ноги, подвигал пальцами и отрицательно покачал головой. Пожилой узбек понятливо хмыкнул. Затем хлопнул в ладоши пару раз, и снова, как по мановению волшебного жезла, из дверей появился человек, неся в руках махси — невысокие кожаные носки, считай сапоги без каблука.
— Надевай!
Человек, принесший обувь, знал своё дело — махси оказались впору, хотя и ношеные.
— По дому можешь ходить в них, — сказал узбек в чалме. — Для улицы подберут туфли-кавуш. Предупреждаю, урус, не пытайся сбежать и не причиняй вреда моим людям! Иначе подрежут твои пятки и затолкают туда конский волос. Надеюсь, ты знаешь, что это такое?!
Мацкевич понятливо кивнул. Он знал об этом изощрённом методе азиатов. Рабов или пленных, склонных к побегу, ловили, делали острым ножом несколько надрезов на пятках. Туда заталкивали рубленый конский волос. Когда рана зарастала, волосы причиняли боль несчастному при ходьбе. Он мог передвигаться только на коленях или враскоряку, наступая лишь на внешние края ступней.
— Поживёшь тут малость, пока всё не успокоится, — продолжил пожилой узбек. — Как перестанут тебя искать русские, тогда и решим, что делать.
Подпоручика отвели в другую комнату, поменьше размером и с одним зарешечённым окном. Из него открывался вид на двор, а за высоким дувалом были видны только крыши близлежащих домов. По двору сновали люди, выполняя разнообразные поручения. Вот прошли к воротам нукеры эмира. Ян заметил, что Файзрахман задержался и принял из рук узбека в чалме мешочек с монетами. Судя по всему, суровый аксакал окончательно стал полновластным хозяином Мацкевича.
...Звали узбека Маджид. Он был одним из сановников эмирата. Поговаривали, что Маджид, несмотря на кажущийся аскетизм в повседневной жизни, был одним из богатейших людей страны. Под его началом находились вопросы торговли, налогов и таможни. Он контролировал несметные товарные потоки, не брезговал и участием в торговле живым товаром. Маджида в день ареста Мацкевича соизволил вызвать к себе сам эмир.
— Маджид, — сказал он, перебирая в руках чётки, — твоему эмиру нанесено оскорбление. Надо придумать, что делать с этим русским.
— Как прикажете, мой повелитель! — ответил Маджид, прижав руку к сердцу и склонив голову. — Если пожелаете, мы его кинем на съедение волкам или сбросим с самого высокого минарета. Или вы хотите, чтобы ему перерезали горло на Регистане?!
— Нет, Маджид! Если бы мне была нужна его смерть, я позвал бы не тебя. Твой эмир желает, чтобы он мучился долгие годы, вспоминая совершённую ошибку. Твой эмир желает, чтобы ты его продал в рабство. И подальше отсюда, где нет влияния русских.
— Слушаюсь, повелитель!
Нельзя сказать, чтобы Мацкевича не искали на территории Туркестанского генерал-губернаторства. Наместник метал громы и молнии от бешенства:
— Как это так? Пропадает подданный Государя Императора, а вы даже ухом не повели? Найти немедленно и представить пред мои очи! Если он запил, я с него три шкуры спущу, не посмотрю, что благородных кровей. Позорите меня перед Его Высочеством Эмиром. Сегодня он целый час сокрушался по поводу исчезновения инструктора его нукеров.
— Ваше превосходительство, а может, его сам эмир того?!
— Что? Даже думать не смейте! Ищите лучше! Поспрашивайте, кто и где его в последний раз видел!
— Спрашивали уже... Говорят, что к купцам приходил нашим, шептался о чём-то. Может, с ними уехал?!
— Пошлите гонца в Самарканд! Пусть узнают, был среди них офицер или нет. Может, на самом деле ослушался меня. Приходил он ко мне, просился в действующую армию.
— Слушаюсь, Ваше превосходительство!
Тем временем подпоручик коротал дни и бессонные ночи в доме сановника Маджида, ожидая своей участи. Кормили его два раза в день, на прогулку выводили только тёмной ночью со связанными руками и стреноженными ногами, чтобы он мог передвигаться только мелкими шажками. Время от времени к нему в комнату заходил сам Маджид и пытался вести светские беседы. Ян, конечно, понимал истинную причину этих разговоров. Маджид силился понять, на что способен этот русский и сколько он сможет выручить за него.
— Ты, урус, не обижайся, что так случилось с тобой, и смирись, — говорил Маджид назидательно. — Ты же сам виноват, что покусился на святая святых эмира — на его гарем. Это харам. Значит, ты должен быть наказан.
— Я лишь помог своей соотечественнице избежать позора.
— Благородное чувство — понимаю. Но это спорно. Девушка жила в покоях эмира как царица. Тем более, зная повадки нашего эмира, да продлит его дни Аллах, никто не покушался на её честь. Глядишь, через какое-то время эмир выдал бы её замуж за одного из сановников. И жила бы она как у бога за пазухой. Так, кажется, говорят русские?!
— Лучше на своей стороне за любимого, чем здесь «у бога за пазухой». Я не жалею, что помог ей сбежать. А что касается своей участи, так...
— Благодари своего бога, — перебил его Маджид, — что не сбросили с минарета, а оставили тебе жизнь.
— И куда вы меня собираетесь отправить?
— В ближайшие дни приедет покупатель. Скоро сам узнаешь, какая тебе уготована судьба.
Между тем судьба уготовила Яну прожить в этой комнате ещё неделю. За эти дни он так оброс бородой, что сослуживцы вряд ли смогли узнать его при встрече. Тем более в восточной одежде.
Наконец в доме Маджида возникла большая суета: резали баранов, кипятили воду в большом казане, украшали комнаты и коридоры; на вычищенный, вымытый двор вынесли и постелили множество ковров — готовились встречать большого гостя. По отдельным словам, раздающимся во дворе, Яну стало понятно, что в эмират приехал посланник ахунда  далёкого княжества. После встречи посланника с эмиром Маджид планировал устроить гостя в своём доме. По большому счёту именно он организовал приезд важной персоны — посла правителя княжества Сват, ахунда Абдул Гафура.
Наверное, не было такого человека в мусульманском мире, кто бы не знал этого старца — основателя и главу почти всех тайных обществ, заслуживших упоминания среди мусульман, и духовного вождя всех остальных правоверных. Его показная непримиримость к ваххабитам являлась лишь маской, и рука убийцы, казнившая лорда Майо, безусловно, ловко направлялась Абдул Гафуром.
Февральским днём 1872 года лорд Майо, вице-король Британской Индии, прибыл на Андаманские острова в Бенгальском заливе для инспекции тюремных колоний. Уже наступали сумерки, когда он, прежде чем покинуть четвёртый остров, решил взобраться на холм, чтобы окинуть взглядом окрестности. С этого момента его свиту стал тайно преследовать индус, вооружённый ножом. Ему представился удобный случай во время прогулки лорда, ожидающего лодку, вдоль пристани. Убийца неожиданно для Майо прыгнул на его спину и дважды вонзил длинный нож под лопатку. Несчастный лорд умер практически мгновенно. Убийца по имени Шерали был тут же схвачен и подвергнут избиению солдатами. Но его фанатичные глаза при этом горели от радости, а на губах блуждала улыбка. Позже, когда спросили о причинах убийства, он ответил: «По велению Аллаха».
Дервиши, члены ордена Бекташи , все завывающие пляшущие нищие и прочие странствующие суфии признавали власть ахунда превыше власти шейх-уль-ислама  над правоверными. Вряд ли османы или персы, какими бы еретиками они ни были, осмелились бы когда-нибудь издать хоть один указ без одобрения Абдул Гафура. Фанатичный и хитрый, он, вместо того чтобы давать жёсткие указания истреблять ваххабитов, посылал свои проклятья и указывал пальцем только на тех из них, кто стоял на его пути. С другими же он поддерживал, хотя и втайне, дружеские отношения.
— ...Эй, урус! Ты что, уснул?!
Мерное покачивание на спине верблюда и весенние лучи солнца вкупе с монотонным рассказом попутчика действительно способствовали дремоте. Хотя приближённого Абдул Гафура трудно было назвать просто попутчиком, потому что в сложившейся ситуации потомственный польский дворянин, подпоручик Русской Императорской армии, офицер Генерального штаба, был рабом.
— Нет, нет, уважаемый Сейф аль-Малюк. Я вас внимательно слушаю. Очень увлекательный рассказ про моего будущего хозяина.
Сейф аль-Малюк действительно захватывающе откровенно рассказывал Яну про ахунда Абдул Гафура, потому что видел: во-первых, русский — человек образованный, то есть хороший собеседник, во-вторых, полноценный раб. Но раб не простой, который будет хлопотать по дому или гнуть спину в каменоломне, а специально заказанный своевольным ахундом в качестве воспитателя младшего сына. Абдул Гафур чувствовал, что дни его сочтены, и желал, чтобы воспитанием наследника занялся европеец. Русский офицер как нельзя лучше отвечал его требованиям: знал воинское искусство, был высокообразован и, главное, умел разговаривать на разных языках, в том числе на языке извечных врагов ахунда — англичан. В отношении сына Абдул Гафур имел далеко идущие планы, выходящие за пределы княжества.
Таким образом, можно было предполагать, что Ян Мацкевич был самым драгоценным «грузом» верблюжьего каравана, снаряжённого для Абдул Гафура множеством бухарских даров. У проданного в рабство офицера появилась возможность обдумать это открытие во время короткой остановки, пока правоверные спутники совершали намаз. После чего караван покинул пределы Бухарского эмирата и взял путь в далёкое горное княжество Сват, находящееся в Британской Индии.

Конец ознакомительного фрагмента