Дело Пушкина7. Досье. Лис в овечьей шкуре

       Тех, кто утверждает, поклоняясь Гончаровой, как новой мадонне, что любила она всей душой только мужа и взирала на француза с равнодушием полной луны, хочу отослать к воспоминаниям современников. При всей субъективности, противоречивости их оценок у нас нет других свидетелей, как нет свидетельств о жизни древней Руси, кроме летописей и берестяных писем…

       А современники самой знаменитой литературной пары России (ах, Пушкин, да он специально под пулю полез, какой пиар! нынешние звездообразные из кожи лезут, а тут – какой пиар!.. короче, этот он… как он себя называл - сукин он сын...) так вот, современники отмечали несомненную обоюдную склонность красавицы и кавалергарда. Простите, но люди замечают все. Вы видели, как расползаются слухи? Двое переглядываются, щебечут; они сами еще ничего не поняли, а их уже приговорили: любовь. Невербалика болтливее, чем самые откровенные слова, словами – лгут, но лицами солгать невозможно. Окружающие легко и быстро чуют чужие любови.
       Счастливые лица. Эти двое так хорошо смотрятся вместе. Вальсируют. Прелестная женская головка, как писали сентиментальные классики, выделывая пером вензеля, клонится на его мужественную грудь. Во время долгих кружений по залам он объясняется ей в любви, действуя стремительно, наскоком, как привык. Еще немного - и вслед путешествующему «папаше» летит письмо: она мне отказала, но она меня любит.

       Письма Дантеса к Геккерену как документ имеют неоспоримое достоинство: помимо наиценнейшей информации, в них содержащейся, они помогают восстановить хронологию дуэльных событий. В 1835 году сердце Дантеса было занято, у него был роман с великосветской дамой, которую мужчины между собой именовали «Супругой», - предположительно графиней Бобринской:
       «Как вы поживаете на ваших Островах? Кто вас навещает, кто верен вашим предвечерним собраниям? Я вспоминаю бедного Дантеса, как он бродил перед вашим домом…» – из письма императрицы Александры Федоровны 21 июля 1838 года Софье Бобринской.
       Она была хороша собой, значительно старше Жоржа и вела уединенный образ жизни. К обширному письму от 26 ноября 1835 года Дантес в самом конце, словно спохватившись, делает приписку, легко и равнодушно сообщая посланнику о своем намерении порвать с Супругой. В январе он пишет приемному отцу о новой пассии и срок влюбленности обозначает в 6 месяцев. Следовательно, за Натальей Николаевной француз начал ухаживать в сентябре 1935 года, все еще поддерживая отношения с Супругой. К концу осени он влюблен, питает надежды и, порвав с любовницей, жаждет объясниться с новой красавицей:
       «Любить друг друга и не иметь иной возможности признаться в этом, кроме как между двумя ритурнелями контрданса, ужасно».
       Со своей обычной немецкой восторженностью он называет эту страсть безумством, повторяет, что жизнь для него с некоторых пор превратилась в пытку, и он не в состоянии рассуждать, хоть и следовало бы, потому что эта страсть отравляет его существование. Самое же ужасное, признается он, «что она тоже любит меня, однако встречаться мы не можем, и до сих пор это невозможно, так как муж возмутительно ревнив». Вместе с тем он успокаивает любовника: я осмотрителен и благоразумен, - и вкрадчиво добавляет:
       «Будь снисходителен к моей новой страсти, ведь тебя я тоже люблю всем сердцем».
       Он расточает чувства, но сквозь пылкие излияния проглядывает обычная рассудительность «милого друга». Интересно его отношения к любви в принципе. Вот он делает глазки голландцу, в 40 с лишним лет испытавшим юношеский расцвет чувств:
       «…когда ты пишешь, что не смог бы пережить меня, случись со мною беда, неужели ты думаешь, что и мне никогда не приходила в голову подобная мысль? – и тут же добавляет: - Но я много рассудительней тебя, я эти мысли гоню, как жуткие кошмары».
       Разумеется, не стрелять же себе в голову из-за потери партнера. А вот он рассказывает о Валериане Платонове, будущем государственном деятеле, который карьеру сделал, в отличие от папеньки Платона Зубова, отнюдь не в постели. Внебрачный сын последнего фаворита Екатерины II, получив пренебрежительный отказ от княжны Бибиковой, заперся у себя в комнате, избегая даже родных:
       «Такое поведение удивляет меня в умном молодом человеке, ибо он влюблен так, как нам представляют героев в романах. Последних я вполне понимаю, - иронично замечает Дантес, - ведь надобно же что-то придумывать, чем заполнить страницы, но для человека здравомыслящего это крайняя нелепость».
       Через несколько месяцев он будет писать «папеньке» о страшной пытке, навязчивой идее, которая не отпускает ни во сне, ни наяву. Получив, наконец, доступ в дом красавицы, он не имеет возможности видеться с женщиной наедине, но он полон решимости, и нет силы, способной ему помешать, потому что:
       «…Только так я вновь обрету жизнь и спокойствие».
       Все шло по классическому варианту: препятствия увеличивают желание, - юноша молод, пылок, да и к промедлениям не привык.
       В начале февраля объяснение происходит – непостижимым для Геккерена-Дантеса образом.

       Выдвигалась версия, что расписывая в письмах свою страсть, Дантес имел в виду не Наталью Николаевну, а некую другую женщину. Однако куда же деться от наблюдений современников, которые с начала февраля увеличиваются в геометрической прогрессии и по времени совпадают с эпистолярной влюбленностью Дантеса? Среди первых – наблюдение девицы Мердер, дочери воспитателя наследника престола. В своем дневнике – ах, эти маленькие листочки, разбросанные по всей эпохе, маленькие улики, которые выдают то, что человек, казалось бы, надежно упрятал в самые потаенные уголки своей души,– в дневнике девица пишет, как взволнованный барон высматривал кого-то вдалеке, а потом кинулся в соседнюю залу, а появился – с мадам Пушкиной под руку. Выражение их лиц не оставляло сомнений в правильности наблюдений, сделанных приметливой девицей ранее:
       «Они безумно влюблены друг в друга!.. Барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной. Как счастливы они казались в ту минуту!»
       Старший барон, как опытный лис, остерегал «сына», что тот и признал впоследствии, когда над ними уже открыто подтрунивали в свете:
       «Наследник Великий Князь, обратясь ко мне, отпускает шутливое замечание о ней, из чего я тотчас заключил, что в свете, должно быть, прохаживались на мой счёт».
       И выдавала француза не беспримерная наглость, как толкуют порой, а заурядная невербальная коммуникация, которую бдительное коллективное око неизменно считывает с лиц:
       «Я любовников счастливых узнаю по их глазам,
       В них мерцает пламень томный,
       Наслаждений знак нескромный».
       Наслаждения могут быть вполне платоническими.
       Другая версия: письма подложные, и написаны Дантесом задним числом, во французский период, - что, по меньшей мере, странно: зачем писать письма самому себе спустя десятилетия, а потом прятать в личный архив?.. При всем своем самомнении барон Геккерен-младший и предположить не мог, что будет настолько интересен потомкам, что исследователи будут гоняться за каждым его листком, а потом ломать копья над его безграмотными опусами (а знал бы, возможно, подкорректировал, дабы не испытывать хоть и посмертное, но все же чувство стыда). Для подавляющего большинства людей история заканчивается в момент их личной смерти.

       Ну что ж, осенью 1935 года первый парень на петербургском дворе оказался у ног госпожи Пушкиной.
       Женщина была польщена. А поскольку уже привыкла кокетничать (ох, предупреждал ее старый и мудрый муж: не балуй!), кокетничать со всеми, даже с царем, обольщая попусту, из любви к искусству, из желания ощутить себя привлекательной, пробуя свое могущество, как спортсмен – силу мышц, не получая от завлекаемых мужчин отпора (галантный, галантный век, где мужчины прощали Цирцеям бесплодный флирт), Наталья Николаевна пустила в ход немудреный женский арсенал, обольщая и французского кавалергарда – для коллекции. И не заметила, как увлеклась сама.
       В сентябре начался их роман, в сентябре Пушкин в последний раз уехал в Михайловское. Подспудная тревога гложет его, долговые обязательства все сокрушительнее давят на плечи, жена небрежна как никогда: уже 21-е, 25-е, а от тебя ни строчки, - и раздражена, и изволит, «закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M deKatherine». Кавалергарды мелькают в его письмах, он будто что-то предчувствует, вокруг шумит молодая поросль, он глядится в зеркало, всматривается в глаза окружающих - постарел… Этой осенью он сорвался домой раньше времени, ухватившись за болезнь матери то ли как за предлог, то ли как за повод бросить бесплодную в этот раз музу…

       Он был красив, юн, обаятелен. Они были ровесниками, с ним ей было легко. Где-то за спиной маячил немолодой муж, вечно озабоченный (грусть…тоска… вздыхал он, припоминали его приятели), такой привычный Пушкин. Дети требовали забот; хозяйство, безденежье… А этот – молодой и сияющий - олицетворение беззаботности. Надо помнить, Наталье Николаевне на тот момент шел 24-ый год. И если добродетель ее устояла, то краем души она позволила себе помечтать.
       Беда в том, что и в этот галантный век не каждый кавалер соглашался на платонические отношения, отвергая бесконечные авансы своей Дульсинеи и требуя оплаты в весомой любовной валюте, тем более, если это был такой лис в овечьей шкуре, как Жорж Дантес.

       Заполучив доступ в дом Пушкиных, уже к середине февраля Дантес объяснился. Тем более, что его не слишком отталкивали: женщина призналась в ответной любви:
«В этой женщине обычно находят мало ума, - он не был бы зубоскалом, этот Дантес, если бы не отметил изъянец партнерши, - не знаю, любовь ли даёт его, но невозможно было вести себя с большим тактом, изяществом и умом, чем она при этом разговоре».
       Разговор был тяжелым – для мужчины, который женщину возжелал, а теперь умолял «пренебречь ради него своим долгом», т. е. переспать с ним:
«…Она описала мне своё положение с такой доверчивостью, просила пощадить её с такою наивностью, что я воистину был сражён и не нашёл слов в ответ».
Он потерялся настолько, что у него «стеснило дыхание», - но зря Дантес приписывал свою немоту любви. Здесь было больше изумления, хотеть – еще не значит любить, и надо сказать, было чему изумляться.
       «…С этого дня моя любовь к ней стала ещё сильнее. Только теперь она сделалась иной: теперь я её боготворю и почитаю, как боготворят и чтят тех, к кому привязаны всем существом».
       «Я люблю вас, - сказала женщина - как никогда не любила, но не просите большего, чем моё сердце, ибо всё остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя все свои обязательства, пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой».
       Отказав возлюбленному в плотских радостях, женщина предложила ему вечную платоническую любовь.
       Однако.

       Есть женщины, которые делают мужчин лучше. На какое-то время ситуация так поразила французского кавалергарда, что он готов был смириться и свое удивление принял за любовь. Ах, этот кривоватый нос красавца Дантеса, который снова и снова заводил его не туда – теперь в любви.
       Он подавлен, он в недоумении; еще какое-то время они видятся – теперь всегда на людях. Он совершенно по-онегински избегает встреч:
       «…Я и сам бы не поверил, что мне достанет духу жить поблизости от женщины, любимой так, как я её люблю, и не бывать у неё, имея для этого все возможности».
       Встревоженный Геккерен пытается то успокоить приемного сына, то опорочить его возлюбленную, намекая на некую связь с другим мужчиной (несложно догадаться - с кем; о бедный Пушкин, какие же сплетни ходили о его жене задолго до кривоносого! не зря он то и дело хватался за пистолет; его отец с негодованием отмечал, что даже выкидыш доплясавшейся «стрекозы» в свете приписывали побоям мужа…) Дантес самодовольно отмахнулся - в даме он уверен:
       «Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне всё, и что же, мой дорогой друг? — никогда ничего! Никогда!»
       Геккерен, который до сих пор смотрел сквозь пальцы на измены своего аманата (а Дантес вечно кому-то изменял), забеспокоился. Жорж его успокаивает: «ты отнёсся к этому слишком трагически», - но в целом «милый друг» становится небрежней и требовательней; если б ему нужно было подстегнуть чувства «отца», лучшего кнута, чем ревность, конечно же, не придумать. Милая наивность женщины настолько тронула француза, что он спорит с голландским посланником, который усомнился в искренности дамы: а не является ли сия добродетель уловкой, дабы завлечь мужчину в пучину страстей, и не следовало ли последнему решительно перебороть сопротивление?.. Дантес защищает красавицу:
       «Она оказалась гораздо сильней меня, больше 20 раз просила она пожалеть её и детей, её будущность, и была в эти минуты столь прекрасна (а какая женщина не была бы), что если бы она хотела получить отказ, то повела бы себя иначе... В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение».
       Приходится признать, что в первые месяцы 1836 года Наталья Николаевна и Дантес «больше 20 раз» находились в положении, когда мужчина умоляет женщину отдаться, а она стойко держит оборону, - положении, подразумевающем уединение и тесный телесный контакт. Иными словами, он домогался, а она просила сжалиться и убрать руки.
       Однако!

       Возлюбленная держит оборону, любовник (какая пикантная ситуация!) волнуется, Дантес, как обычно, делает мину при плохой игре:
       «…Письмо твоё было таким добрым, в нём было столько правды и столь нежная дружба, что я ни мгновения не колебался; с той же минуты я полностью изменил своё поведение с нею: я избегал встреч так же старательно, как прежде искал их».
       Едва объяснившись с женщиной, он подлизывается к голландцу: «не ревнуй, мой драгоценный… ты останешься навсегда, что же до неё, время произведёт своё действие и изменит её, и ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил, тогда как к тебе, мой драгоценный, каждый новый день привязывает меня всё крепче, напоминая, что без тебя я был бы ничто». В этих словах весь Жорж Дантес: практическое чувство действительности всегда преобладает, - и в этих словах вся глубина его любви. Уже в начале марта он говорит, что победил себя, и только преклонение и тихое восхищение осталось в его сердце.

       Итак, она отказала. Он смирился. Она ангел.

       Надо сказать, смириться было легко. Провидение ставит на его пути препятствия, предупреждая вновь и вновь, но Жорж Дантес начисто лишен интуиции.
Скончалась матушка Пушкина, и все разрешилось, казалось бы, само собой. Пушкины в трауре, что исключает возможность любых встреч. Но главное, Наталья Николаевна была на сносях. Да-да, это для тех, кто утверждает, что жене Пушкина, вечно беременной и с кучей младенцев на руках, флиртовать было некогда. Так вот, с шестимесячной(!) беременностью, немилосердно затягиваясь в корсет, мадонна до упаду прыгала на балах, любезничая с поклонниками. Иногда соглашаешься с теми, кто отказывал ей в уме. Одного ребенка таким образом она потеряла.
       По поводу беременностей есть еще небольшое соображение. Исправно принося поэту по ребенку в год, мадонна удивительным образом не забрюхатела напоследок. Если бы график пополнения семейства соблюдался до конца, мадам Пушкина через три-четыре месяца опосля дуэли снова принесла бы приплод. Но этого не случилось… В тот год, когда развивался ее роман с кавалергардом, они с Пушкиным ребенка не зачали. Не указывает ли сей незначительный, казалось бы, факт на трещину между супругами, наметившуюся в последний год семейной жизни?.. «От меня вечор Леила…»
       В бытность уже супругой Ланского Наталья Николаевна в 35 лет откажется от деторождения, невзирая на робкое сопротивление благоверного, которому хотелось, вероятно, наследника (у Ланских в течение 4-х лет появилось три девочки), и мотивировать будет заботой о благосостоянии и счастье уже имеющихся: «Ограничимся благоразумно теми, что у нас есть, и пусть Бог поможет нам всех их сохранить». Семерых детей и нескольких племянников, конечно, предостаточно для материнского счастья, но в 1836 году их было только четверо. Что также немало, и, возможно, Пушкины, как и Ланские, благоразумно решили остановиться на достигнутом, однако много рожавшей считалась в то время женщина, имевшая не менее 6 детей. Борьба со скудной контрацепцией велась практически до ХХ века, предохраняться было не просто аморально, а еще и греховно, и удивительно, что строго религиозная в остальных случаях Наталья Николаевна здесь не просто идет в ногу с веком, а опережает его. Впрочем, из всей контрацепции, пребывающей в то невинное время в зачаточном состоянии, широкое распространение имел, пожалуй, только прерванный акт, а также – отлучение супруга от ложа. Имеющиеся факты: вышеприведенное письмо госпожи Ланской мужу, выпадение из графика досель исправно беременеющей Пушкиной, Леила, уходящая вечор (на которую указал еще Д.Благой), а также маячивший на горизонте влюбленный кавалергард, - все это невольно наводит на размышления.

       Теперь она неохотно шла к нему, он, уязвленный, не приходил тоже – когда появляется третий, сексуальная жизнь между супругами неминуемо дает трещину. «От меня вечор Леила равнодушно уходила…»
       Голова твоя седа.
       Камфора годна гробам.