А что делать?

   - Васи-илий! - властный голос, не признающий ответов типа «Ну, что еще?», прервал обычный гомон деревенского утра. Притихли куры в соседнем дворе. Петух, собравшийся было оповестить ближайших коллег о своем добром здравии, поперхнулся на втором «Ку-ка-…». Перестал брехать бездомный пес на улице. Кошка, лениво наблюдавшая за курами, сиганула со столба по другую сторону забора.
   - Васька!!! – в голосе появились нотки зарождающегося гнева. – Куда опять запропастился, изверг царя небесного.
   Затем раздраженное ворчание послышалось во дворе.
   - Ну, так и есть. Опять с тетрадкой в сарае спрятался и рассказики карябает, Шукшин доморощенный! А картошку кто копать будет, писатель хренов? У соседей давно уж в погреб ссыпана, а у нас нетронута стоит! Марш в огород, я там лопату с ведром приготовила! 
   Висящая на одном шарнире дверь с опаской приоткрылась, затем распахнулась, и из сарая пулей вылетел мужичонка неопределенных лет, лысоватый, небритый, в одетой на застиранную майку фуфайке, в старом спортивном трико и галошах на босу ногу. Обогнув на приличном расстоянии стоящую на пути владелицу властного голоса – дородную женщину в старом цветастом халате, беглец проскочил в огородную калитку и ухватился за черенок лопаты. Следом за ним к пожухлой ботве прошествовала дама. Еще не остывшая от праведного, по ее мнению, гнева, она ступала гордой поступью хозяйки. Тяготы последних лет свели на нет былую красу: опали некогда румяные щечки, вытянулись в нитку губы, мешки проступили под глазами. Лишь горделивая осанка да надменный взгляд, словно скопированные с картины Крамского «Неизвестная», остались от той, что когда-то сводила с ума деревенских парней.   
   Отобрала у мужа лопату:
   - Картошку выбирай, лысый черт! Да тщательнее, тщательнее, как говорит твой собрат по перу Жванецкий! - И устав уж, наверное, властвовать, продолжила назидательно  -  Ты, Вася, мелкой-то картошечкой не пренебрегай, не пренебрегай. Я ее Кузьмовне снесу для борова. А она зимой нам сальца шматок поднесет. Эх, Вася, а ведь совсем недавно и у нас все было как у людей: и коровка с теленочком, и порося, и курочки. А я-то, Вась, помнишь, на праздник революции седьмого ноября каждый год новые кофточку или юбку одевала. И ты со мной рядом, Вася, такой важный, представительный в выходном костюме с новым галстуком…  В президиумах сидел, потому как знатный механизатор. Счастье-то было какое, Вас-ся…
   Всплакнув и промокнув слезы отворотом халата, вновь налегла на лопату, продолжая голосом профессиональной плакальщицы:
   - И что ж ты наде-елал-то, голова твоя пуста-а. Иль, сама я виновата? На кой черт сунулась тогда к председателю и филологов этих на постой взяла. Думала, ты у них уму-разуму наберешься, интеллектуалом станешь. Ой, Ва-аська, дурак, ты, дурак! Вот для таких как ты гласность-то и объявили… Ты ж совсем умом рехнулся, про жизнь деревенску перестроечну постояльцам сказывать начал. Ну, пропечатали филологи брехню твою в газете, гонорар в десять рублей прислали. О, богатства-то! А ты с ума-то окончательно свихнулся. Книжки писать начал. Про все забыл, хозяйство забросил. Огород не копаный травой затянуло, скотинка не обихоженна пропала. А ты пишешь и пишешь. Другие, вон, колхозно добро по дворам растащили, а ты свое по ветру пустил. Дома каменны строят, а у нас пол в бане прогнил. А как раньше-то все завидовали новой баньке-е нашей. Печка по белому: протопил, попарился, подкинул еще чуток и парься дальше. И предбанник теплый. А как мы-то с тобой, Вась: попаримся, чайку попьем, побалуемся в теплом предбанничке, и опять – в парилку. Ой, Васька, каким ты охальником-то в баньке… А, Вась, помнишь? Да-а, я уж и забыла, когда ты мне спину-то тер последний раз. Давно уж двуручной мочалкой сама себе задницу шоркаю…
   Тут плаксивая мечтательность в голосе пропала, и продолжила дама строго и резко, словно, капусту на засолку шинковать взялась.   
   - Нет, Васька, ничего ты не помнишь. Ты и сейчас-то меня не слушашь. Все о музах своих думашь. Те, простихосподи городские, про которых бабы сказывают, деньги у мужиков вываживают. А эти-то, музы твои душу из тебя вынули. Живешь, словно тряпица застирана на ветру моташься. А кому нужен мужик без ума и души, к хозяйству не расположенной? 
   - Душа при мне, - воспользовавшись паузой, подал голос Вася. – Телу, конечно, тепла и сытости хочется. А душе, Галя, светлая мечта нужна. Иначе она - камень холодный, как у нашего нового председателя. Хозяйство у него справное, а глаза не радостью светятся, а алчностью горят. Без мечты человек, что тварь земная, неразумная - жрущая и плодящаяся. А человек должен о будущем мыслить, как это будущее сделать лучше. Помнишь, я тебе про роман Даниила Гранина «Иду на грозу» рассказывал. Сколь навредили науке псевдоученые и приспособленцы всякие! Писатель открыл всем глаза, пролил свет на сложившееся в научных кругах положение. И правда победила. Сейчас в науке нет приспособленцев, и она движется вперед семимильными шагами. А я, Галь, про жизнь деревенскую пишу, в современных судьбоносных условиях проходящую. Про проблемы нашего времени. Мечтой тщусь, чтобы те, кто после нас здесь жить будут, знали бы, где грабли лежат и на них уже не наступали бы. Ну, Галь, про грабли-то я так, образно выражаясь. Надо, чтобы будущее поколение, прочитав все книжки, мои конечно тоже, мудрее стало бы, прозорливее и наших ошибок не повторяло. Вот в чем главная задача писателя и счастье его настоящее.
   - Мечтой живешь? За будущее переживашь? А, я вот посмотрю сегодня вечером: мечтать ты будешь, глядя в потолок, или жрать запросишь. А на ужин тебе – вот эта картошечка всухую. Маслица, извини, купить не на что! Васька, и что у них за условия такие, безгонорарные? Ты им – тетрадки шлешь, а они тебе – дипломы да грамотки. Бумажки, конечно, красивые и с печатями. Но, не деньги же! Тамарка-продавщица на них товару не даст, сахарку да маслица не отвесит! Шолохов, вон, за свои книжки целу станицу отстроил, а у тебя рубахи теплой на зиму нет. На печи зиму хочешь пересидеть, бумагу царапая? А дров ты на зиму наготовил? Не дам баню на дрова пилить, изверг! Итак, все хозяйство, паразит, извел, – вновь сорвалась на визг супруга. – Пегаса что ли, урода двукрылого, в телегу запряжешь, чтоб валежника навозить? 
   - Ты, Галь, коняшку крылатую не тронь, – унося в сарай последнее ведро картошки, буркнул писатель. 
 
   Вечереет. Петухи откукарекали закатную зорьку. Коровы в хлевах укладываются на свежую солому. Собаки перелаиваются, голоса к ночи проверяя.
   Распаренная, разомлевшая лежит Галя на топчане в теплом предбаннике. Слушает, как Василий за толстой банной дверью охает и ухает, себя веничком охаживая. Ждет, как выйдет Вася - к ней приляжет. Любит Васька баньку жаркую, духовитую. И это дело в баньке любит...  Ладошкой  лобка коснулась: лысый лобок-то, истерлись волосики. Васькина работа… Воспоминания, банным духом разбуженные, в голову поплыли. О годах прошедших, о жизни прежней.
   О сегодняшней безысходной думать не хочется.
   «Что ж, больша часть ее позади: всяко было, есть что вспомнить. Бойка росла. От парней отбоя не было. Да, радости-то? Вечером нацедят тайком из отцовской фляги браги стакан, выпьют и лезут с дурными глазами, стараясь ухватиться за какие ни попадя девичьи упругости. Стыд один, и больше ничего. А Вася не такой. Как присядут, бывало, на скамеечке, так он о книжках прочитанных рассказыват. Да так интересно, живо. Заслушашься: и всплакнешь, и посмеешься. Хорошо! Так и заговорил сердце девичье. Многое из рассказов его узнала, да не раз в жизни вспомнила. У самой к книжкам интерес появился.
   А Вася хоть ни ростом, ни лицом не вышел, а всюду первым норовил стать. И в работе брал не нахрапом – за ум ценили, за сноровку. В передовиках числился, всегда на виду был. В сельхозтехникуме заочно выучился - на должность определили, жалование хорошее дали. А с таким-то, что ж ...
   Свадьбу сыграли, дом поставили, хозяйством обзавелись. Хорошо зажили. Всяко, конечно, было. Бабы на обеспеченного мужика глазом косили, да плечиками поигрывали. А и Васька - не промах. Вот и жили как все: даст мужу подзатыльника, чтоб не больно-то усердствовал, да селянку-паскуду встретит в проулке да оттаскат за волосья. Не со зла, конечно, для порядка больше: чтоб знала кошка, чье мясо распробовала и иллюзий излишних на будуще не строила...
   И снова всё баско да лодом. Хорошо жили, счастливо.   
   Ухмыльнулась в полумрак: «А, и сама утехи молодости «на потом» не откладывала. Не одного Васьки стараниями волосики-то стерлись. Полно познала и счастье женское и разочарование. В райцентре на курсах  да семинарах областных брала свое, природой положенное. За те грехи, наверное, Господь и подослал филологов этих. Фольклористы хреновы. Ой, сама беду в дом привела. Понадеялась, что в общении поймут ученые люди Васькину своеобразность, в город его возьмут, как самородка и дарование природное. Писателем станет. А писатели-то все в городах больших живут... 
   А, и не только из-за Васьки филологов приютила.
   Руководитель у них мужчина видный был, на артиста Стриженова похож. Обнадёжилось сердце женское... Да толку-то. Умастил на сеновале, и что? Только навстречу подалась, а он, нате вам, уже готов. Подтерся и штаны одевает: «Извините, Галина Семеновна, на почту надо срочно бежать, переговоры телефонные у меня с руководством института заказаны». Ах, ты, хлюст городской! Смочил конец, раззадорил… и в кусты? Шуганула так, что съехал по лестнице с не застегнутыми штанами…
   А вечером варенье себе в чай подкладыват да подкладыват. Отодвинула вазочку: «Нече балалайке однострунной добро переводить. Сахар у нас не дармовой, денег стоит». Культурный - покраснел. А и зла-то уж не было… Совестливый мужчина попался. В оставшиеся две недели сполна отработал и варенье, и ватрушки, и сметанку деревенску.
   А с Васькой не сложилось… Раньше-то, ладно хоть, только на собраниях выступал, поучал всех, как ново общество справедливое перестроечное создавать надо. В начале слушали люди, смеялись, сейчас насмехаются. Тут Васька и свихнулся. Книжки писать начал, филологов этих наслушавшись. Да, не вписалась простота Васькина в перестройку. Не по заслугам стали чтить, а по востребованности. А кому простодыра нужен? 
   Терпелось, пока  хозяйство было. А сейчас куда ж терпеть-то? Всё Васька по миру пустил... Может, прибрал бы уж Господь никчемного? Грех желать такого? Так все с грехом живут. Хозяйство восстановить бы. А как без мужских-то рук? Самой не сдюжить, Васька не помощник.
   Вот на курсах областных познакомилась с одним из соседнего района. Основательный мужчина, крепкий. И в постели основательный и после уважительный. С делегациями по обмену опытом наезжали когда в их район, опять же встречались. Крепко живет, по хозяйски. Главно, одинокий. Продавай всё, говорит, приезжай... Продать не сложно. А Ваську-то куда же!? Прибрал бы Бог...
   Перекрестилась: "Чой-то я... Ну, а как?».
   Прислушалась: «Что-то затих Васятка. Предбанник хоть и теплый, а одной нагишом зябко. Это ж надо, столько лежать, мужика дожидаясь! Да, что ж ты, злыдень, затаился-то?».
   Поднялась. Рванула тугую банную дверь...
   Лежит Вася на полке, глаза – в потолок и губами шевелит. Никак, сюжет очередной складывает, персонажей по местам расставляет. Главный герой - передовой механизатор, опять видать, остальных правильности жизни учит. Видно, не все еще колхозное добро растащили, на один рассказик осталось.
   Вспомнилась слышанная где-то фраза: «Писать - не преступление, жить с писателем – наказание». Вскипело сердце женское, в надеждах обманутое: «Хозяйство по миру пустил! И меня как сучку последню побоку». Глянула в угол, где топорик лучину на растопку щепать прислонен: «Достоевский, твою …!».
   Опомнилась, однако: «Топор – в колодец, а Ваську куда?». Перекрестилась: «Да минёт меня участь леди этой, лесковской Макбет».
   В печку заглянула – огонечки желтые и голубоватые над угольями играют.
   Задвинула заслонку, дверцу печную приоткрытой оставила.
   Лежит Вася, шепчет что-то в потолок, то хмурясь, то улыбаясь.
   Вышла тихонько. Дверь плотно притворила и,скамейкой подперев,перекрестила.
   - Не обессудь, Васенька. Пусть наука наша семимильными... поколение будущее прямой дорогой... а счастья-то сейчас хочется. Может, вдовье-то оно лучше нынешнего случится. Чтоб хозяйство опять как у всех, и в доме чтоб не хуже, и хозяин мужиком бы. Разны у нас цели, Васенька: твои небесны, мои земные.
   А Бог простит.

                1988 г.