Он жил, когда гении жили...

Не ошибусь, если скажу: каждый, кто хоть раз в своей жизни бывал на Смоленском кладбище и просил заступничества у святой блаженной Ксении Петербургской, замечал рядом с ее часовней скромную могилу поэта и критика Александра Измайлова. Выпускник столичной Духовной академии, Измайлов посвятил свою жизнь не Церкви, а литературе, но все же погребен был в Смоленском некрополе как сын настоятеля кладбищенского храма.

Литературоведам Измайлов знаком прежде всего как один из лучших пародистов Серебряного века. Одна из самых ярких его пародий называется «Знаменитые встречи» с подзаголовком «Из литературных воспоминаний Акундина Козодоева». Измайловский герой так заявлял о себе:

«Колоссы таланта, титаны труда –
Я с гордостью это признаю всегда, –
Свое мне вниманье дарили».

«Дарили вниманье» пробовавшему перо Козодоеву русские классики: Некрасов («В приемную вышел с сигарой поэт / И взял мой рассказ для прочтенья»), Тургенев («Он мимо прошел и, задевши меня, / Чуть слышно сказал: “Извините!”»), Достоевский («Качали писателя дружно, и я – / Держал его левую ногу»), Островский («Мне выпало счастье его увидать / Однажды в Москве, на Лубянке»). Замыкает круг литературных небожителей угасающий Толстой, к которому просителя не пустили (но все же «С кухаркой я графской имел интервью, / Мне прачка кой-что диктовала»). А известный ныне лишь профессиональным литературоведам «маститый Старчевский» вовсе не обратил на Козодоева внимания и «на мозоль наступил невзначай», чем ничуть не огорчил восхищенного мемуариста. Готовясь к переходу в Вечность, он не без гордости восклицает: «Да! Есть мне чем вспомнить былые года! / Я жил, когда гении жили!..»

Сродни измайловскому Козодоеву, на первый взгляд, персонаж рассказа Алексея Ахматова «Там, где жил Паутиныч»*. Фамилия у него также говорящая: Промокашкин. «Сухощавый старик под девяносто» Тимофей Кузьмич Промокашкин оказался настолько «старейшим критиком города», что «запросто мог себе позволить вспомнить, как Мариенгоф накричал на него в комаровском Доме творчества из-за курицы, которую начинающий критик готовил под его окном». И сама Анна Андреевна Ахматова тоже «поучаствовала» в судьбе Промокашкина – выхлопотала ему через директора Литфонда «прекрасную подушку» взамен слежавшейся из казенного комплекта, что полагался каждому новому постояльцу известнейшего литературного заповедника.

Именно Дом творчества и писательские дачи в Комарово красной нитью проходят через все повествование Алексея Ахматова. Автору несомненно удалось донести до читателя атмосферу страны победившего социализма, где многие блага полагались только в порядке очереди, по карточкам или талонам. Исключением не стал и элитарный Союз писателей, в котором «инженеров человеческих душ» как опору своей идеологии заботливо взращивало государство. Однако и литераторы вполне познали на себе лозунг «Экономика должна быть экономной», когда для творческого отдохновения им предлагались каркасно-щитовые (или, по меткому замечанию автора, каркасно-щелевые) дома. Позднее, уже в постперестроечную эпоху, писательские дачи в Комарово необходимо было разделять с соседями, которых вовсе не выбирали. Поэтому «работники пера и без внешних раздражителей не были замечены в большой нежности друг к другу», и подчас «неосторожное слово могло привести к скандалу или прекращению общения на долгие годы…».

Но различные бытовые неурядицы в конце концов меркли перед главным предназначением Дома творчества: создавать писателям и поэтам «покой не праздный, а рабочий», где «еле слышный стрекот печатных машинок» приводил в благоговейный восторг гостей и посетителей поселка на берегу Финского залива. В минуты отдыха и ожидания творческого вдохновения труженики пера охотно беседовали с Тимофеем Кузьмичом, который проявлял поистине феноменальную память – от литературных произведений лично ему знакомых художников слова до содержания текстов передовиц газет сталинской, хрущевской и брежневской эпох. Он мог часами рассказывать о дружбе с Юрием Лотманом и Федором Абрамовым, ссоре с Глебом Горышиным и даже мелких подробностях из комаровского быта Владимира Бахтина. На недоуменные же вопросы собеседника всегда был готов и ответ, напрашивающийся сам собою: «Мне вам не объяснить. Вы в то время не жили».

Автор рассказа и его герой неоднократно беседуют о сложных хитросплетениях писательских судеб в эпоху СССР. При этом Тимофей Кузьмич не объявляет себя явным противником советского строя, хотя не без иронии отмечает литераторов, сделавших вполне успешную карьеру на почве восхваления партийно-коммунистических ценностей. Но травлю литературоведов Гуковского, Жирмунского, Азадовского и Эйхенбаума «за космополитизм и недооценку великой русской литературы» Промокашкин отнюдь не одобряет. И с гордостью заявляет автору рассказа: «Это были наши учителя, наши любимые профессора… Вы еще слишком молоды. Вы не жили тогда».

И неудивительно, что постояльцы Дома творчества в Комарово наконец «безоговорочно произвели Промокашкина в местные патриархи», ему же было усвоено прозвище – Паутиныч. Для человека, неискушенного в филологии, такая кличка могла бы показаться обидной, однако мы читаем у псалмопевца Давида в славянском переводе Библии: «Лета наша яко паучина поучахуся…» (Пс. 89:10), что значит «наши годы также непрочны, как и паутина». Эта же паутина может символизировать и «времен связующую нить», которую можно легко оборвать, а восстановить едва ли удастся. Вот поэтому и берегли Тимофея Кузьмича комаровские литераторы, как зеницу ока, но время все же неумолимо: герой рассказа Алексея Ахматова, приблизившись к столетнему рубежу, стал немощным старцем, требующем серьезного попечения и участия в его последних годах…

О религии Тимофей Кузьмич, как дитя своего времени, почти не говорит – лишь цитирует четверостишие Дмитрия Толстобы, где Бог как бы разделяет страдания человека, сотворенного по образу и подобию Создателя. Тем не менее, ближе к финалу рассказа с престарелым Промокашкиным происходят поистине удивительные вещи, которые могли быть описаны только в историях о святых подвижниках – монахах и аскетах. Пропав из поля зрения постояльцев Дома творчества, он однажды убегает из пансионата «Спутник» (куда был помещен стараниями сородичей) и является на свою половину дома в Комарово в образе «несуразно одетого бородатого старика, замотанного в плед прямо поверх одежды». Будучи неузнанным и принятым за бомжа, Тимофей Кузьмич рисковал быть отправленным в ближайшее отделение милиции. Но история завершилась благополучно – литераторы признали своего многолетнего собрата по перу и передали его подоспевшим из пансионата медикам и сиделкам. Нечто подобное читаем в житии святого старца Феодора Кузьмича, который, будучи представителем знати (по легенде – переодетым императором Александром I, инсценировавшим свою смерть), переоделся в простолюдина, отрастил бороду и отказывался называть свое имя – даже несмотря на телесные наказания.

«…Я знал, наверное, половину людей, что здесь похоронены», – поведал Промокашкин, когда они вместе с рассказчиком оказались во святая святых Комарово – некрополь, где нашли свое последнее пристанище многие литературные и театральные знаменитости. Удивлению автора не было предела, когда престарелый критик показал ему и… свою собственную могилу, где «и в самом деле стоял скромный невысокий гранитный квадрат с надписью: Тимофей Кузьмич Промокашкин 1925 – … Последней даты выбито не было». Герой Алексея Ахматова объясняет заботу о своем захоронении бытовыми проблемами, которые не хотел возлагать на родственников – и никакой мистики, ни малейшего намека на собственные размышления о Вечности.

Однако древние патерики просто пестрят рассказами о том, как тот или иной старец или монах собственными руками изготовил себе гроб и наметил место захоронения – согласно библейской заповеди «Помни последняя твоя – и вовек не согрешишь» (Сир. 7:39). Хотя в случае с Тимофеем Кузьмичом все можно объяснить предельно просто: хотел лежать близ Анны Андреевны Ахматовой, могила которой почиталась в Комарово не меньше, чем часовня святой блаженной Ксении Петербургской на Смоленском кладбище…

Так повелось, что смерть и воскресение в русской культуре – понятия неразделимые: человек умирает не для того, чтобы, по первоначальной мысли героя «Сна смешного человека» Ф. М. Достоевского, «упокоиться в ничтожестве», а воскреснуть в славе, дарованной Творцом своему возлюбленному созданию. Поэтому Тимофей Кузьмич Промокашкин, сделавшийся живой легендой Дома творчества в Комарово, просто не мог безвозвратно уйти на Комаровское кладбище. Вначале на некоторое время как бы исчезает его могила, а затем литераторы едва ли не на грани инфаркта видят на подоконнике его половины дома урну с прахом, в действительности оказавшуюся всего лишь вазой оригинальной формы. Разгадку истории с якобы имевшими место посмертными приключениями Тимофея Кузьмича автор рассказа мысленно адресует случайному знакомому, когда-то оказавшемуся в кафе, где Ахматов и Промокашкин дружески беседовали под бокал вина: «Подскажи, где теперь Тимофей Кузьмич»?

Отвечая на последний вопрос, вполне уместно провести параллель между творческими путями литературного критика Промокашкина и дореволюционного литератора Виктора Бибикова, тексты которого давно канули в Лету. «Бибиков был молодой человек из тех писателей, которые не оставляют следа в литературе, но которые, однако, являются более или менее соединительной тканью в ней. Они играют роль посредников между ее главнейшими органами. Как без Бибикова можно было бы соединить не только Лескова и меня, но Лескова и Арсеньева...»  – писал в своих мемуарах известный на рубеже XIX–XX столетий издатель и литератор Иероним Ясинский. А сколько творческих судеб объединил за свою многолетнюю жизнь Тимофей Кузьмич Промокашкин, который, несомненно, имел реальный прототип? Ответ на этот вопрос наверняка знают многие герои рассказа Алексея Ахматова, в том числе и сам автор.

* Ахматов Алексей. Там, где жил Паутиныч. Рассказ // Аврора. 2022. № 6. С. 62–93.