Зимнее море

Я заблокировала все эмоции.
Иногда чувствую что-то, но большинству чувств не пробиться через эту ватную стену. Она глушит всё.
Я стала избегать эмоций. Я устала бояться, тревожиться, ждать, терпеть, злиться.
Я устала и просто смотрю.
Я ничего не пишу, потому что просто смотрю. Там, где можно лишний раз ничего не чувствовать, я выбираю не чувствовать.
Не знаю, куда это меня приведет.

.

Не придумала ничего лучше, чем уехать в другой далекий город и гулять в своем любимом лесу. Подальше от всех, хотя от кого от всех, непонятно, потому что никого давно рядом нет.
Может, мне кажется, что дело в обстановке, или в прохожих на улице, или в знакомых местах, которые вызывают воспоминания, и мне кажется, что от них можно уехать и затереть в памяти новыми впечатлениями.
Но от себя не уедешь.

Каждый год я планировала много поездок. Изучала видео, смотрела карты, запоминала места и редкие достопримечательности, до которых не доходят туристы.
А потом приезжала в свой любимый город и никуда больше не хотела. Ходила в лес, гуляла по набережной, и ничего больше не надо было. Все запланированные поездки казались тягостными, дорога изматывала. Может, если бы была своя машина... Но ничего милее моего леса для меня не находилось.
В этот раз я приехала зимой.
В январе здесь было как ранней весной.
Коты, сжавшись в шарики, сидели на крышах и у ворот. Снег маленькими островками лежал на зазеленевшей траве и мокрой земле. Повсюду веяло весенней водой, небо розовело на закате. На городском пляже люди кормили лебедей и черных лысух.

Я будто попала в безвременье, где смешались все сезоны - зеленая трава и мох на прогретых солнцем проталинах, снег в тени под заборами, под деревьями, весенний свежий ветерок, ясное небо, бурые листья вперемешку с желтой хвоей, пахнущие прелым осенним духом.


Лес опьянил меня. Серые ветви, серая земля. Один мох торжествовал, ярко зеленея на фоне этой серости. Сухие растения, припыленные глиной, валуны, бледное солнце сквозь плотный равномерный слой облаков.
Я не находила слов. Когда хотелось описать свои впечатления, восторг, я не помнила ни эпитетов, ни интересных сравнений. Прикольно. Круто. Классно. Слова потерялись, новые не приходили.
Мне нечего было сказать.

Только в лесу мне было по-настоящему хорошо. Там было идеально все. Бурые лужи, следы от козлиных копыт и собачьих лап на глиняном месиве дорожек. Сухие корни, как сухожилия, торчащие из земли. Заячий помет - светлые травяные шарики - лежал под кустами и в ямках. Я раскладывала на пни семечки и орехи, пробиралась через заросли кустов, тонкие веточки хлестали по лицу, иглы шиповника кололи пальцы. Капли крови как крошечные бусины проступали на них. Это плата лесу. Я не могла заблудиться, я знала его, а если сворачивала на незнакомую тропку, всегда выходила из леса и знала, куда. Много елей стояли порыжевшими, это печалило меня. Значит, они уже умерли.

В городе я кормила котов. Стоило одному насыпать горстку корма, не пойми откуда вылезало еще с десяток, все накидывались на еду, боролись, отгоняли друг друга, хрустели камушками. Я раскладывала корм отдельными кучками, и они чуть ли не с рук начинали его есть, бодали головой мои ладони. В карманах куртки лежали горсти мелких семечек и фундука, корм в пакете, свисток от бродячих собак, маленький фонарик и пакет с кусочками моркови для уток, лысух и лебедей.

Темнело рано, в шесть вечера. Возвращаясь домой, я подолгу стояла и смотрела в темное небо над одноэтажными домами, выбирая закоулки, где не было фонарей. Дома молчали, коты прятались в темноте, небо обнимало меня, и запрокинув кружащуюся от необъятной черноты голову, я выдыхала облачка пара во тьму. Звёзды мерцали над городом, складывались в созвездия.
Некоторые звёзды видно только боковым зрением, если не смотреть на них напрямую. Они были словно пылинки, рассыпанные по черной ткани. Яркие точки проглядывали сквозь длинное перистое облако, прозрачным мазком вытянувшееся вдали над морем.


На краю леса - конюшня. Иногда я вижу девушку, она гуляет с четырьмя большими собаками. Они носятся по лесу, но всегда отзываются на ее свист. У нее темные волосы до плеч, огромные резиновые сапоги, в них заправлены широкие штаны. Видавшая виды куртка, похожая на телогрейку. Девушка курит сигареты одну за другой, идет напролом по грязи, через ручьи и бурелом, собаки верно следуют за ней. Она мелодично свистит, псы срываются с места, разбрасывая в стороны прошлогодние листья. Она сидит на поваленном дереве, пока псы застыли у сосны, подняв морды вверх. Они внимательно смотрят и не двигаются уже 10 минут. Может, там белка или птица.
Несколько раз я видела ее, скачущую на коне.
Может, однажды я загляну на конюшню и познакомлюсь с этой дикой девушкой и ее псами.


Но пока не решаюсь. Несколько месяцев я ни с кем не говорила больше пары фраз. Не знаю, получится ли у меня вести связную беседу. В письменном виде пока получается, но вживую я обычно запинаюсь и краснею, так как слушаю сама себя, пока говорю, и возникает ошибка программы, как иногда во время звонков, когда слышишь в трубке собственный голос, отдающийся эхом с небольшим опозданием. Это полностью дезориентирует. Поэтому когда я говорю вслух, мой мозг моментально просчитывает, как это можно понять, как это можно неправильно понять, я уже отвечаю сама себе все эти варианты, решаю, что говорю чушь, поэтому к конце предложения мой голос уже совсем слаб и тих, фраза разваливается окончательно, и я замолкаю. Слишком много думаю, что говорю и зачем, слишком много осознаю и включена на полную мощность каждый момент. Наверно, мои мозги перегрелись, поэтому мне так хочется гулять по январскому лесу и оставить только органы чувств работать в фоновом режиме.

В старой куртке бурого цвета, в вязаной шапке, которая слишком велика мне, в перчатках с обрезанными пальцами, в старых ботинках; карманы, как у Вассермана на жилетке, набиты необходимыми вещами. Туда же идут сосновые шишки, сморщенный потемневший шиповник, прошлогодняя полынь, побелевшая на солнце. 

Что же надломило меня? Это как посмотреть. Кто-то сказал бы, что раз я жива и здорова, руки-ноги целы, то и нечего жаловаться. Надо вставать, радоваться новому дню и весело шуровать на работу.
Кто-то поймет, скажет, что у него было так же, и начнет подробно рассказывать свою историю, часа так на полтора-два длиной.
В общем, это как посмотреть. Нечто надломило меня, если не сказать, что развалило в хлам, и неважно, что это было, раз оно смогло так.
Кто-то прыгает с крыши из-за двойки по математике, а кто-то выживает в чудовищной аварии, потеряв всех близких и искалечившись, но живет дальше и находит такую бодрость духа, которой не было до этого.
Все это так неоднозначно. Пути и извилистые тропки нашей психики, ума, сознания и подсознания настолько загадочны и до сих пор не расшифрованы, что ясно одно - нужно смотреть не на обстоятельства, сравнивать не причины, а последствия. Декорации разные, но боль-то одна. Одинаковая. Может, я вообще накрутила себе свой личный ад на пустом месте, если посмотреть со стороны.
Но он был адом, самым настоящим, самым забористым, и какая разница, что там было со стороны. Вы не были там, вы видели только мою оболочку, лежащую в темной кухне на полу у батареи, свернувшуюся и закрывшую глаза. Кажется, что ничего не происходит, голова-то с руками и ногами на месте.
Но это только кажется.

.

Снег был словно рыхлый сахар, серовато-кристальный, искрился на солнце гранями, хрустел и рассыпался под ногами.
Лебеди качались на волнах, наевшись хлеба и попкорна, набросанного детьми с причала. Солнце выбеленными лучами будто холодило воздух, сырой ветер налетал с моря и прошивал насквозь. Я укуталась в глубокий капюшон, надела варежки, но все равно мерзла. Термос с кофе каждый раз быстро остывал, поэтому иногда я заходила в кофейню. Там было всего два столика, в основном люди покупали кофе в окошке навынос, внутрь почти не заходили. А я любила только это место, нигде больше не могла находиться. Здесь были белые стены и пахло все время лимоном и имбирем, этот запах был такой чистый и нейтральный, хотелось дышать им вечно.
Я ни о чем не думала, только смотрела на прохожих через большое окно, смотрела, как лучи солнца пробираются через стекла и ползут к моему столику, подсвечивают связку прозрачных кристаллов, подвешенных на потолке, и они брызгают на стены яркие разноцветные капли радуги. Я смотрела, дышала лимонным воздухом, отпивала кофе как можно более мелкими глотками, слушала звон чашек, шипение пара в кофейной машине, и вертела в пальцах деревянный кулон на шее. Он был выточен в виде ромба, отшлифован и ничем не покрыт. Только внизу вставлено колечко и три красные бисеринки на нем. Я снимала его только в душе, чтобы дерево не испортилось. Он стал частью моего тела. Когда я касалась его, мне казалось, что всё будет в порядке, что я защищена, и день пройдет спокойно. Но помогало не всегда.

Эмоции пока не вернулись. Но вряд ли у них был шанс, если я только ходила по лесу, ни с кем не общалась и вечерами сидела дома.
Серый пухлый кот все время заходил ко мне после ужина. Он просто мяукал под дверью, я открывала, он заходил и ложился всегда на то же место, - на ковролин между входной дверью и комнатой. Он поджимал под себя лапы и становился похож на круглый батон хлеба. Перед этим он конечно же уничтожал большую миску корма, - я купила ему розовую пластиковую, других цветов не оказалось, зато она была очень удобная, с покатыми краями, и можно было облизать весь влажный корм без остатка, почистить усы, облизнуться и наконец улечься на ковре, сощурив глаза.

Он был соседским котом, но ходил по разным домам, и везде видимо его подкармливали, судя по круглым бокам. Належавшись, он садился у двери в комнату, пока я не открою, медленно заходил, осматривался, прицеливался и прыгал на диван. Хоть он и был дворовым котом, я не боялась пускать его. Я сворачивала покрывало вокруг него, как бы отгораживая, клала рядом подушку и одеяло, и так мы спали всю ночь. Он только менял позы, но лежал строго на том же месте. Утром он подходил к входной двери, смотрел на меня и ждал, пока открою, иногда мяукал, если не замечала. И пропадал до следующего вечера.

По ночам я плохо спала. Мне было страшно одной, всегда, даже дома, а здесь другой город, хоть и знакомый, и любимый. С котом было немного легче. Иногда я, намучившись полусном и бредовыми картинками, сменяющими друг друга, будто участвуют в гонке, вставала и ковыляла на кухню с гудящей головой. Смотрела в ночное окно, не включая света. В темноте был другой мир, он не пугал меня. В темноте ничего почти не было, только пара цветов и очертания нескольких предметов, похожих на равномерно закрашенные геометрические фигуры. Ночью все было просто, минимум раздражителей для органов чувств. Поэтому был большой риск уйти в мысли. Но мысли я тоже почти научилась отключать.
Если что-то пролетало в голове, как ветерок, я просто не давала им жизни. Не развивала мысль, и она затухала, как рябь на воде. Я не хотела их думать.
Иногда я думала о девушке, работающей на конюшне, но что я сказала бы ей? Наверняка ей тоже одиноко, но что-то подсказывало мне, что нарушать ее спокойствие не стоило. Как и свое, честно говоря.

.

В лесу на моих любимых дорожках стояли глубокие лужи, глинистая почва подолгу не просыхала.
Мне хотелось насмотреться, надышаться, но я не могла. Непонятно было, что нужно для этого сделать. Как остановить миг, чтобы он длился и длился, одинаковый, вечный, совершенный.
Но так не бывает. Наш мозг создает время, чтобы картинки сменялись и мы думали, что двигаемся куда-то. Впечатления должны меняться, глаза - двигаться, чтобы видеть. Все должно чередоваться, прыгать, мельтешить. Жить.
Синица чирикнула где-то рядом, я подняла голову - сидит на ветке, повернувшись боком и глядя на меня одним глазом. Я достала горсть семечек и застыла, подняв руку и приставив ее к стволу сосны. Она повертелась еще немного, так и сяк, попрыгала, не решаясь, и наконец молниеносно сорвалась с ветки, уцепилась мне за кончики пальцев своими тонкими лапками, быстро склюнула семечку и улетела. Я очень старалась ее разглядеть, запомнить колкость коготков на руке, прохладу цепких лапок.

Иногда я доходила до самого высокого холма и смотрела на море. Смотрела и смотрела, даже широко открывала глаза, крутила головой, пытаясь охватить как можно больше. Но я не могла впитать его. Хотелось выпить, иссушить его, поглотить всю его воду, соль, песок, все что в нем есть. Уничтожить, вобрав в себя. И даже тогда вряд ли я поняла бы его суть.
Море просто есть, потому что так получилось. Сосны посадили здесь на склонах сотню лет назад, а потом их все сжег летний пожар. Просто так получилось. К этому привело несколько обстоятельств, которые развивались сами по себе и сошлись в этой точке, образовав новое обстоятельство. И склоны снова пустые, в черных скелетах сосен - скоро их уберут, и эти холмы опять станут пустым нагромождением глины, которую год за годом дождь и весенние воды смывают в море, обнажая валуны. Как это объяснить? А зачем все объяснять? Просто так складывается - если бы могло быть по-другому, было бы.
Я не могу абсолютно все, не могу выбрать себе и сотворить любую судьбу, потому что я живу здесь одновременно с большим количеством людей, животных и физических законов, которые действуют по-своему, и всё это влияет. Все друг на друга влияют, прописывая судьбу и обстоятельства. А мы всё объясняем и комментируем, понятия ни о чем не имея... потому что такой глобальный процесс невозможно охватить нашим скудным умом.
Я захотела пойти и посмотреть на море, но это ноги принесли меня, - я просто услышала в сознании импульс, говорящий мне, что делать, а не захотела. И даже когда ты еще раз думаешь и борешься с импульсом, даже если ты 500 раз пересматриваешь свое решение, твой выбор все равно чем-то обусловлен. И ты не знаешь чем. Не знаешь.
 

Чаще всего я ощущаю себя никем. Просто смотрю на то, что происходит. На то, как всё само делается.
Я думаю, что все отключила, что память ушла, но ночами она возвращается, и я снова и снова понимаю, как глупо думать, что я все обнулила и такая независимая живу дальше.
Некоторые периоды возвращаются, и не просто отрывочными картинками, а захватывают меня с головой. Я долго и мучительно переживаю их, я попадаю в то время, будто оно сейчас всё длится и длится. И мне нужно с кем-то об этом поговорить, чтобы не сойти с ума окончательно, сидя на ночной кухне и почти разговаривая сама с собой.
Мне нужно выйти на воздух, сказать это вслух, чтобы воспоминания точно ушли, вместе с облачком пара выплыли в темноту и растворились над неспящим городом.

Я всегда отгоняла эти воспоминания, но всё же надо признать - иногда я хочу вернуться в юность, в свои 16. Там было еще не так плохо. Хотя уже начиналось. Но там хотя бы всё еще могло быть впереди. Если бы я включилась и начала жить тогда, начала жить сразу... Не ждала бы, что начну, а начала...

.

Снова встретила девушку с конюшни, на этот раз лицом к лицу. Я шла, задрав голову вверх, и высматривала белку, которая скакала по верхушкам сосен. Хотела накормить ее грецкими орехами. Поэтому встреча оказалась неожиданной, у меня не было времени собраться с духом или придумать какие-то слова. Хотя была вероятность, что говорить никто не будет, и мы просто разойдемся разными дорогами.  Девушка сидела на той самой поваленной сосне, которую я облюбовала несколько лет назад. Думала, что в эти дебри никто не забирается, но вот она тоже на нее набрела, наверно шла за псами, бегущими напролом через лес. А может это тоже ее любимая сосна, и она нашла ее раньше меня, кто знает.
Мы встретились взглядами.
- Привет, - сказала я, глупо и смущенно усмехнувшись. Она смотрела на меня в упор без всякого выражения, и мое смущение нарастало, потому что по ее безразличному виду невозможно было понять, какую реакцию вызвала моя реплика и как она отреагирует на нее.
- Привет, - отозвалась она без всякого выражения, и отвернулась, продолжая смотреть куда-то вверх на деревья. Две собаки лежали рядом.
- Я тут белку видела, пытаюсь накормить ее орехами, - и что это за разговорчивость на меня напала, будь она неладна?! Сама вечно ненавидела эти вежливые беседы, когда сидишь в очереди в поликлинике и рядом сидящая бабушка почему-то решает, что надо начать с тобой разговаривать, раз вы оказались рядом. Теперь я веду себя так же.
- Не жареными, надеюсь? - откликнулась она. Ого, да тут хозяйка леса, не иначе. Хочет убедиться, не накормит ли глупая городская туристка ее белочек вредной едой.
- Конечно нет, гуглить я умею, - ответила я, снова с дурацкой улыбочкой, чтобы вроде как сгладить свой явно саркастичный ответ.
- Ммм, - протянула она. Беседа явно не клеилась.
- А на кого так собаки смотрят, интересно? - спросила я. Псы снова, как и в прошлый раз, когда я видела их, внимательно и неотрывно смотрели вверх, на деревья.
- Не знаю, спроси у них, - ответила она, даже не поворачивая голову в мою сторону. Расстегнула карман, достала пачку сигарет, закурила. Руки у нее были грубые, с большими суставами на пальцах, с короткими ногтями.
- Хотите немного орехов оставлю, вдруг белка появится, - ненавидя себя, ляпнула я, сделав последнюю попытку подружиться.
- Нет, спасибо, - буркнула она.
- Ладно, - сказала я и пошла прочь, только бы побыстрее убраться оттуда. Щеки горели, я как дура поперла напролом через кусты, влезла в размякшую глину, в кучу прошлогодних листьев, проминающихся под ногами. Наверняка она смотрит мне вслед и думает, что я полезла в обычных ботинках в непроходимую грязь, что я несу чушь и вообще нарисовалась откуда-то в ее любимом лесу, где она гуляет, потому что здесь почти не бывает людей, особенно зимой и в межсезонье. Что ж, вот и познакомились.

Больше никогда. Никогда.


Да, эмоции немного оттаяли. Негативные. Вспомнила, как это. Как всю жизнь боялась любого косого взгляда, отвержения, грубые слова убивали меня, дробили на куски, вонзались ножами. Один раз не получилось, отвергли - все, конец света, я никому не нужна, самая плохая, никчемная, ужасная, недостойная.
Какой эгоизм... какая глухота к самой себе. Считать себя комом из всего сразу, ломаться всей сразу, всей массой, когда тебя обидели в чем-то одном. Все части себя смешала и перестала их видеть. Весь мир болел, чернел, ополчался против меня. Я путала мир и себя. Мир всегда был одинаковым... Проще обвинить всех и вся вокруг, чем посмотреть в свою личную боль. Мы закрываем глаза ладошками, как маленькие дети, и больше не взрослеем.
Я шла назад через лес, шлепала в лужи, не обращая внимания. Вышло солнце, засветив рыжие стволы сосен и рыхлый снег. Я шла и шла, как маршировала, хотелось дышать всем телом, всеми легкими вдохнуть. Я поняла что-то фундаментально новое, но никак не могла понять. Никак не могла присвоить это чувство. Вроде надо обидеться, но мне легко. Легко... В сжатой накрепко ладони все еще были орехи, я швырнула их под ближайшее дерево. Щеки пылали, стало жарко. Все это не умещалось во мне - яркий солнечный день, деревья, шумящие вершинами на свежем зимне-весеннем ветру, море, голубеющее вдали.
Придя домой, я уставилась в телевизор и съела целую пачку печенья, не в силах переварить ничего из произошедшего.

.

На следующее утро я гуляла по набережной. Серые камни домов, холодный песок, ледяное море. Лебеди качались на волнах далеко от берега. Напротив музея древностей кот сидел на ветке дерева, дремал, иногда, качнувшись вперед, садился ровнее, не открывая глаз. В парке на высоких густых тополях, вытянувшихся, казалось, до самого неба и заросших сплетениями густых ветвей, гнездились вороны. Они орали резкими хрипатыми голосами, кружили и кружили вокруг деревьев. Их круглые спутанные гнезда чернели на самых верхушках.
Теперь я боялась идти в лес, не хотелось снова встретить ее. Наверно, она тоже считает лес своим и не любит, когда нарушают ее покой. Ну и ладно. Пойду в другую его часть, благо что лес большой, всем хватит места.
Вчерашнее озарение так и не смогло вшиться в меня. Наутро я снова ничего не чувствовала - ни вчерашнего воодушевления, ни инсайтов, ни облегчения. Серые облака укутали небо, в кофейне заняли все столики, музей оказался закрыт. Было сыро, тошно, тошно от самой себя.
После обеда я пошла в лес, будто хотела потеребить свежую рану, отодрать тонкую кожицу, только начавшую нарастать, чтобы снова потекла яркая алая кровь, защипало и заболело, засаднило и проняло.
А может, мне нужно было время, чтобы что-то новое сложилось в недрах моего подсознания, и вынырнуло уже готовым.

В другой части леса все было зловещее, незнакомое. Почему-то вскопанные дороги, земля засохла большими неровными комьями. Кривые сосны чернели на фоне неба, заросли колючих кустов загораживали вид спутанной изгородью. Тянуло дымом от дачного поселка в низине. Иголки скользким пожелтевшим ковром устилали землю. Было тихо, только ветер иногда гудел в верхушках деревьев. Я не могла этого выносить и, развернувшись, пошла обратно. Лучше залезу в свой любимый заброшенный домик и буду сидеть там. Надеюсь, лошадница его не облюбовала.

Дом стоял на краю поселка впритык к лесу. Крайний участок на возвышении, чудесный вид из окон - вдали море, сбоку через пару метров - лесная тропинка и верхушки деревьев. Здесь было много заколоченных домов, остальные использовались только как летние дачи. Постоянно жили только домах в четырех-пяти.
Домик был маленький, даже крошечный, будто для детей. Остались только стены - ни дверей, ни стекол, только остатки деревянных рам. Малюсенькое пространство внизу с чем-то вроде очажка, подвал и лесенка наверх, наверху - одна большая комната квадратов шесть, не больше. Крошечный балкончик. Если встать в центре комнаты, окно было будто картина в раме - тропинка и деревья вдали. Я села в проеме от балконной двери, не решаясь выходить на остатки балконного пола, стала смотреть на море. Серая тишина обволокла меня. Иногда где-то рядом попискивали синицы, дул ветерок, но все эти звуки были составляющими общей тишины, затопившей весь лес и мою голову. Хотелось слиться со стеной и стать частью этого маленького дома, стоять здесь и смотреть на море. Сезоны сменяются, солнце сушит, снег налипает влажными комьями, оставляя темные пятна на штукатурке, ледяной ветер обжигает, худосочные листья трав прорастают в трещинах и вытягиваются к весеннему свету.

Вдруг я услышала мелодичный свист. Только не это. Зашуршали кусты, и собака показалась среди веток, пронеслась куда-то вперед по полузаросшей тропе. Через пару минут я увидела ее, свою вчерашнюю неудавшуюся подругу. Все в той же телогрейке, в огромных сапогах. Бредет, будто через болото, тяжело волочит ноги. В зубах неизменная сигарета. Я замерла, стараясь не дышать. Только бы не заметила, подумает еще, что я за ней слежу. Она остановилась, посвистела еще, вынув сигарету и держа ее как мужчина - большим и указательным пальцами. Постояла немного, прислушиваясь, и побрела дальше. Шорох ветвей стих, собаки больше не показывались.
Не лезь к людям со своим общением, пока не научилась нормально проводить время с собой, подумалось мне.
Разберись в себе.
Но я так устала от самокопаний, они всегда заводят в тупик.
Ты знаешь только то, что ничего не знаешь. Ты есть, а кто ты, какой ты и где ты - не узнаешь никогда.


На склоне холма паслись две коровы, звенели колокольчиками. Глубокие лужи с жемчужно-зеленоватой водой стояли на дорожках, от них тянуло холодом. Природа вдруг перестала меня радовать. Кошачий корм и орехи так и лежали в карманах.
Если ты запрещаешь себе злиться или грустить, радоваться ты тоже перестаешь. Тебя выбрасывает в открытое море серой неподвижной воды, где нет ни ветра, ни течений, и ничего не происходит. Сознание есть, но оно заперто в неподвижной кукле. Ему страшно, что кинопленка встала на месте, ничего не происходит, нечем жить. Проектор сломался. И застыл на сумрачном кадре с неподвижной водой и блеклым небом.

.

Два дня я никуда не ходила, спала с котом на диване. На улице подморозило, и он приходил уже с утра, целый день валялся со мной на диване, периодически вытягиваясь или вертясь с боку на бок.
На третий день сквозь сизые тучи прорезалось солнце, резкими острыми лучами вкалываясь в море. Я вышла на пустынный пляж, чтобы поснимать море. Но на фотографиях оно получалось скучным и плоским, цвета выглядели иными, и, поудаляв все отснятое, я пошла в киоск за какао.
"Можно мне двойное какао", - сказала я продавщице. У них в ценнике была указана только позиция 200 мл, но как-то я поинтересовалась, есть ли у них стаканы побольше и можно ли мне сделать в один две порции, соответственно, за двойную цену, и бариста без проблем согласился. Кофе тут был паршивее некуда, но какао сносное, и стоило дешево.
Женщина удивленно посмотрела на меня и протянула - неет, как я вам сделаю, оно же выльется... оно не уместится, можно только 200 мл.
Я растерялась и не нашлась, что сказать, она уже наливала маленький стакан, я молча расплатилась и ушла. Что тут еще скажешь? Всегда только один вопрос - почему не поняла она, а стыдно и неудобно мне? И почему это всегда так чертовски сильно выбивает меня из колеи?

Я вернулась на пляж, села на единственную маленькую лавочку в закутке. На самом пляже некуда было сесть, особенно в несезон, когда на песке сидеть холодно и мокро.
Минут пять я расслаблялась, попивая какао и подставив лицо неожиданно теплому ветерку.
Раздались голоса, кто-то спускался по лестнице.
"Ой, здравствуйте, тут такое дело, приятно познакомиться. Мы тут семьей пришли, всегда здесь сидим, нас много, можете уйти, мы тут сядем?" - скороговоркой затараторил маленький плюгавый мужчина, в темных очках и с пузом, обтянутым кожанкой. Я мгновенно оценила обстановку - местные борзые, которые считают все здесь своим, тем более их действительно много, женщины, дети, несколько мужчин. От греха подальше я сразу же встала и не глядя на них пошла прочь.
Но это было еще не все. По набережной шла она. Сердце неприятно и больно екнуло, сжалось, пропустило удар. Она была уже близко и, словно в замедленной съемке, повернула голову, уставив взгляд прямо на меня. Наверно, я выглядела жалко. Ее черные глаза злобно сверкнули, лицо скривилось, и через пару секунд она отвернулась, чуть ли не свернув себе шею, насколько могла. Быстро пронеслась мимо.

Почему все так? Почему? Я что, какое-то ничтожество, пустое место? Меня можно прогнать, как собаку? Что я им всем сделала?

Я швырнула пустой стаканчик в урну, со злостью рванула шарф с шеи, чтобы ослабить, стало тошно, жарко.
Слезы выступили, я ненавидела себя за них, за эту слабость, за свое эго, которое вечно ставит себя в центр и придает такое значение себе любимому.
Но я не могла загнать эту обиду внутрь, она жгла и жгла, невозможно было затоптать ее, обнулить, отменить.

Я бежала и бежала, ненавидя прохожих, что они увидят мое перекошенное лицо, эти дурацкие слезы, затопившие глаза и затуманившие весь видимый мир. Я бежала к парку, мимо роддома, кипарисовой аллеи, заколоченного хостела, высоких акаций на берегу.




В точности зная, что так думать нельзя ни за что и никогда, я сказала себе, ожесточенно вышагивая по обледенелому парку - бог, я так устала, я не понимаю, зачем я здесь нужна. Забери меня к себе, я не хочу здесь больше быть.
И пошла дальше и дальше, ожидая и наблюдая, что вызовет во мне этот фатальный зов. Мне было страшно, что сбудется, что сама призвала, и кто откликнется, еще непонятно. Мне было волнительно, а вдруг сработает? Наконец-то!.. я шла и шла, хоть мне никуда и не надо было, внутри кипели противоречия, осознание неблагодарности по отношению к родителям и вместе с тем нарекания, зачем родили меня, ведь не получалось, потом смирились, и получилось. Недоразумение, неуклюжее, не умеющее нормально жить и радоваться.
Я шла, пытаясь оправдать себя, что не страшно, что нет, не навлекла на себя ничего ужасного.

Потом успокоилась, и внутренняя тишина затопила весь мир.
А потом бог ответил мне.
Он сказал - куда тебя забирать? Я и так всегда здесь. Никуда не надо идти ко мне, я всегда был рядом.