Деревенская одиссея или время с апреля по ноябрь

Вместо посвящения.
Писателю, как известно, позволено не только пересматривать произошедшие события, действия, но и не упоминать о тех или иных личностях в собственных произведениях.
Именно этим правом я и воспользовалась в части данного повествования, дабы, так сказать, уменьшить само изложение…
И хотя я не стану останавливаться и толковать обобщенно о самих деревенских и городских жителях, которые сопровождая, поддерживали мою одиссею по деревне… Не могу не упомянуть и не выразить признательность в помощи самым важным спутникам в том моем удивительном путешествии…
Потому, выражаю, благодарность моему старшему брату, Андрюше, по милости которого был приобретен мой (точнее наш с ним) дом в деревне Бурдуково Сямженского района, и в целом осуществился переезд в Вологодчину. Благодарность, тому, что пока я копала, рубила, тяпала, убирала, носила, мой брат также тягостно работал за баранкой микроавтобуса, не имея выходных, почасту без сна, без полноценной еды, от долгих поездок ощущая боль в спине, руках и ногах. Именно благодаря трудолюбию моего родного брата в этот год нам удалось столько убрать, возделать, восстановить и реконструировать как во дворе, так и в самом доме.
Выражаю благодарность моей соседке Аннушке, которая первая, и с особой теплотой, встретила меня в Бурдуково, и на протяжении всего деревенского сезона делилась семенами, рассадой, неизменно поддерживая добрым, подбадривающим словом, столь нужным в тот момент моей жизни…
И, конечно, выражаю огромную благодарность Володе, жителю соседней деревни Федосиха, силами которого строился и обустраивался наш двор и дом… Человеку который помогал, подсказывал, водил в лес и на болота за ягодами и грибами! Володе,  благодаря, удивительным и неисчерпаемым знаниям, которого, я увидела, ощутила царственность и благолепие неповторимой природы Вологодчины!


Наверное, я шла к этому всю свою жизнь…
Ведь, бывает так, что в силу складывающейся жизненной ситуации ты пребываешь в городе, а мечтаешь дышать в деревне…
Случается так, что рождаешься, растешь и взрослеешь в огромном, ровно муравейник, мегаполисе, а чувствуешь, что должен был становится человеком, где-то на уеденном островке природы о каменистый берег которого бьют будто в попытке прорубить себе проход с высоко-пенистым гребнем волны…
И так порой происходит, что, честно исполняя обязанности дочери, жены, матери ты ощущаешь себя нездешним в том мире, в той обстановке…
Обстановке, где городское марево сжимает рамки жизни, начертав перед тобой лишь единственный путь движения, когда после ночи, выпив кофе, ты отправляешься в фирму, контору, шарагу, дабы исполнить ряд бессмысленных функций, а завершаешь свой день непременным ужином в кругу семьи или вне ее…
Бессмысленность многочисленных организаций и их функций, я поняла время спустя, когда не первая из них закрылась, то ли обанкротившись, то ли просто банально развалившись… Когда пришло осознание, завтрашний день все равно наступит, вопреки тому, что обязанности, согласно установленной инструкции, ты уже, однозначно, не выполнишь… Когда ощущение, что если ты и станешь плохим работником астероид на Землю не упадет и жизнь на ней продолжится даже после того, как ты накосячил…
Редкие радости самой жизни: поездка с семьей в горы, на море, празднование каких-либо событий, стали меркнуть в собственной значимости с взрослением детей, их отпочкованием от родителей, их естественным становлением в этом обществе…
Именно тогда я стала задумываться, что жизнь моя так мгновенно промелькнула…
И в попытке стать образцовой дочерью, женой, матерью…я, определенно, не заметила, как постарела… Нет, пока еще не вступила в пору старчества, но, несомненно, приблизилась к этой черте… Черте, за которой и вовсе разом приходила смерть, а значит и исчезновение тебя, как личности, которая к чему-то стремилась, что-то выполняла, а по итогу…
Итог…
Каков же был мой итог… там в городе, где день однотипно похожий на прожитый, затягивал меня в пучину городского марева…тумана, где исчезал сам смысл жизни, уничтожался в потоке забот каждый прожитый или только пережитый день…
Наверное, я шла к этому всю свою жизнь…
Или только тот его отрезок, когда на мою долю выпало слишком много боли, горя и страданий… И в единственной фразе – «я устала»…выматывающей и уничтожающей все лучшее, внезапно пришло понимание, что оставшиеся годы, можно прожить так как хочется…
Не так, как положено обществом, вскормлено родителями, узаконено самим возрастом…а так как хочется мне…
Наверное, я шла к этому всю свою жизнь…
Медленно, но уверенно направляя мою поступь в деревню…
Потому и сам дом я выбрала в уединенной от городской суеты деревне, где в ближайшем обозрении человека можно было встретить пройдя километра два… где было всего лишь пятнадцать домов, да и те частью стояли разрушенные. А если в них и жили, то только в летнее время года, когда в деревню приезжали пожилые его жители, выросшие тут, а после уехавшие на постоянное место жительство в города. Вероятно, с возрастом их стала звать родная деревня и они томимые тоской приезжали сюда в летнее время, чтобы набраться сил, здоровья, а может и насладиться другой стороной жизни…
Эту другую сторону я ощутила сразу… стоило только мне приехать в деревню…


Весну в деревню на черных кончиках своих крыльев принесли серые журавли, крупные птицы с синевато-серым опереньем, темечки голов которых были прикрыты красными шапочками. Своим вольным, как и в целом, раздольные земли Вологодчины, курлыканьем они наполнили допрежь тихие просторы жизнью. И если дотоль их прибытия в Сямженские пределы и протяжного курлы-курлы, в Бурдуково царило отишье, пожалуй, что не нарушаемое даже беспричинным стрекотом вездесущей сороки или тихим поскрипыванием трясогузки цвик-цли-цлив-цлив, то с прилетом этих царственных птиц местность, моментально заполонили звуки… Шипящее токование глухаря, неторопливые флейтовые свисты дрозда, повторяющиеся свистовые колена зяблика, короткие зир-зир-зир овсянки, раскатистое рю-рю-рю синицы, жужащее цици-джээ гаички и всякое иное напевное, игривое, беспокойное чир чир-рик, син-син-син, дерг-дерг, куропаток, жаворонков, коростелей перемешанное и отдающееся вибрацией воздуха от работы маленьких моторчиков черно-желтых шмелей, первых насекомых появившихся на луговье Вологодчины. Журавли, не только включили громкость звуков этого приволья, но и сменили оттенки самой земли, и если досель ее бурые тона, чуть поддернутые белизной снежных краюх, точно отражались в таком же пепельно-дымчатом небосводе, то с прибытием в эти земли птичьего хора, местность стала живописаться, мягкой изумрудностью пробивающихся из-под пожухлого опада и соломы травы-муравы, янтарной спелостью пятачков мать-и- мачехи, лимонно-желтой ароматностью шапочек одуванчиков, солнечной яркостью соцветий купальницы, цветов, создающих целые островки в тех зеленых пашнях. Березы да осины и вовсе махом наполнив жизненной силой почки на собственных веточках, опять же единожды надломив их мягкие податливые тела, выпустили нежные, липкие листочки, обрядив себя в малахитовые наряды. А многочисленные ели да сосны выплеснули потоки жизненной силы в свои хвоинки окрасив их в прямо-таки бирюзовые тона с легкой просинью в переливах солнечных лучей. И вновь, будто отображая в себе зелено-голубые тона земель лазурью отозвалось небо, в котором засиял золотыми оттенками солнечный диск, окончательно утверждая в Вологодчине весну, разрубая на мельчайшие куски льдины в бурых водах Симы, сглатывая их остатки, согревая отдельные узконосые сосульки в студеных родниках, многочисленно питающих реку, вытесняя аромат зимнего хлада и наполняя воздух медовым привкусом весеннего благоухания возрождающейся после зимы жизни.


Земля… Сине-зеленым шаром она колыхается в безбрежных фиолетовых водах космоса, поражая своей красотой, хрупкостью и уникальностью…
Земля… Буро-коричневыми пластами она лежит перед нами, вскармливая, питая человеческий род на протяжении тысяч лет…
Земля… Сколько же пролито в тебя слез, пота и крови…
Матушка, Богиня, Кормилица – прекрасная, чудесная и неповторимая для любого человека…
Порой она становится для людского рода суровой мачехой, когда посылая голод или болезни, превращается в злобную истощенную старуху, лицо которой испещряют морщины засухи… Но зачастую Земля это дородная красавица, раскрывающая собственные недра для пропитания чад, рыхлое тело которой окутывают бархатистые злаки, из колосков оных и создается в жилищах людей достаток и аромат счастья.
Для наших предков Мать-Сыра-Земля слыла живым, разумным созданием, из плоти которой все взрастало и со временем погибая, исчезало в ней. Каменные горы были костями ее, мощные корни деревьев мышцами и жилами, а текущая по руслам рек вода, кровью.
Полногрудая женщина, чью голову увивали расплетенные ровно волосы, шелковые травы, увенчанные белокрылыми ромашками, медовыми одуванчиками, бирюзовыми васильками, с мягкими, подобия мшистых подушек, руками и голубыми, как небесный купол глазами, ласкает, любит, кохает богиня собственных деток, столь разно ступающих по ее поверхности: лапами аль ногами…
Каждому из них она дарует по силе, ловкости, труду и значимости в круговерти жизни…


Большую часть апреля в деревне я жила одна, и компанию мне составляли лишь мелколапый с кривым прикусом Шарик и бело-рыжий, пушистый кот Медолап… коротко говоря, после отъезда в город моего брата, в Бурдуково мы остались втроем…
Я выросла в крупном городе, прожила, окруженная со всех сторон жилищами, и самими людьми, и оставаясь в деревне в обществе собаки и кота не боялась, ибо полагала, что для человека будет достаточным перекинуться с кем-нибудь словечком и пусть не получить вразумительного ответа, но увидеть его в умных глазах животного…
Я не боялась одиночества, так как чувствовала всегда особое удовлетворение от столь редкой возможности побыть наедине с собой… когда хотелось поговорить, что-либо обсудить, а быть может и о чем-то поспорить с самим собой…
Иметь возможность обдумать прожитое и быть может найти новую нить для создания своего романа, повести, рассказа.
Я не боялась уединенности… разве можно боятся тишины этого мира, когда не кричат за забором соседи, не визжат шины автомобилей и бесконечный говор города не мешает насладиться звездным ночным небом…
Впрочем, в первые вечера в деревне я не выходила из дома, так как тишина и отсутствие света в окнах домов наводили на меня тоску об ушедшей навсегда из этих мест жизни, которую естественным образом создают люди…
В апреле практически не удавалось поработать в огороде или в палисаднике, дожди сменялись ветрами, сумрачный паморок лишь иногда замещался голубо-желтыми нотками на небосводе, беспременно притом наполняя волгостью почвы, так что под лезвием лопаты она бралась огромными грубыми кусками, не желающими распадаться на зернистость, которая ей полагалась.
Я начала работы на земле, ближе к маю, так и не дождавшись потепления, сперва вырубив кустарник и его корни в палисаднике, возле покосившейся и вскоре подлежащей разбору веранде. Мне удалось перекопать там и участок земли, но в целом палисадник оказался непосильным для меня, по причине многочисленных корней, которые заполнили землю, пролегая не только от березы и ели, но и многочисленных кустарников растущих на данном участке. Впрочем, коль толковать о кустарнике, я все-таки вырубила его весь…
Еще в апреле я убралась в теплице, подготовила землю в ней к посадке и даже посадила зелень, петрушку, укроп, щавель… Чуть позднее, уже в мае, высадила в теплицу огурцы, перец и помидоры…
В Бурдуково жители стали приезжать с середины апреля, постепенно заполняя все еще жилые и живые дома и с тем возрождая течение и самого бытия деревни…
В мае начался новый этап жизни, кажется, полностью поглотивший мои дни…
Начались основные работы в огороде…
В огороде, который на протяжении десятков лет никто не вскапывал, не пропалывал…
В огороде, в котором на протяжении десятков лет никто ничего не сажал…
В огороде, в котором на протяжении десятков лет зарывали бытовой мусор…
В огороде, в котором мощные, черные от времени корневища кустарников и деревьев плотно избороздили почву, окутывая отростками полусгнившие пеньки, огромные валуны, густо сокрытом сухими травами не убираемых на протяжении десятков лет… Эти почвы не решался брать даже плуг трактора, потому мне пришлось граблей и руками собирать сухостой, заполнять полиэтиленовые мешки бытовым мусором, вырубать кустарники, деревья, выкорчевывать многочисленные корни и пни, выкапывать огромные булыжники, камни и даже валуны…
А после того как трактор все же вскопал землю в огороде (точнее, будет сказать, это было два трактора) мне пришлось дни… дни закапывать многочисленные ямы, углубления, водомоины, копанки, выравнивать и саму поверхность земли, сбивая тяпкой холмики и кучи на ней, собирать вывернутые коренья многочисленного сорняка, и вновь камни…камни…камни…
В эти дни, обливаясь потом, чувствуя непосильную боль и усталость в руках, ногах и спине, особенно сильно отдающуюся ночами, когда и сны не давали возможности забыться, я с тоской смотрела в голубые небеса, поддернутые кистью и красками пролегающих облаков, или таращилась в бурые покрова земли выпячивающей очередное препятствие, и, вспоминала собственные мысли о городской усталости…осознавая, что и большую часть жизни работая в приусадебном огороде своего частного дома никогда не испытывала такой тяготы…
Чего греха таить, когда горькие капли пота текущие по моему лбу, смешивались на щеках с солеными слезами и тяжелой моросью летели на землю, падая на остатки трав, камушков и корешков, питая собственным бременем сажаемые в почву семена, во мне зрела обида за эту землю, при жизни хозяев покинутой, неухоженной и грязной старухи, схожей со стареющей матерью, чьи дети напрочь забыли чувства любви и благодарности за ее труды…
Чувство обиды за Мать-Сыра-Землю перемешивались с желанием, все бросить и уйти, уехать из деревни, убежать в столь ненавидимый мною город…пред тем высказав самой нищенке, вряд ли богине, самой земле, всю горечь неподъемного труда на ней…
В эти дни… недели, передо мной лишь мелькало заостренное полотно тяпки создающей грядки, ряды, лунки, да зубцы грабли…
И, пожалуй, что не слышались какие-либо звуки, не ощущались запахи, не хватало сил смотреть в синь неба и любоваться зелеными далями, на стыке с небесным куполом, смыкающимися, словно на замок бирюзово-хвойными соснами и елями, да оливково-лепестковыми березами и осинами.
В этом одуревшем от потуги и труда, посадок, вскапывания, прополки моменте жизни, я и не заметила, как прошел май, всего только в единый вздох, заместившись июнем.


Лето в Бурдуково на кончиках своих узких крыльев принесли ласточки. Они столь резво ворвались в эти земли, заполонив само приволье Вологодчины радостной щебечущей трелью вновь возрожденной и не прекращающейся, ни на миг, жизни. Их стремительные полеты в зеркально-лазуревом небосклоне, в котором точно отражался простор мятно-травной земли, казалось, разрывали на части оставшиеся после майских дождей бело-рыхлые клубы облаков, превращая их в мельчайшие туманные тени, почасту поднимающиеся вечерами с болотных мест. И также, словно по мановению взмахов длинных с развилкой хвостов ласточек эту местность наполнил гнус, сперва только в виде мошки (позднее оводов, слепней и комаров) пожалуй, что приглушив низкое гудение многочисленного царства желто-черных в собственной окраске перепончатокрылых, не только тех которые снабжают людей медом, тех которые, опыляя растения, увеличивают их урожайность, но и остального не менее обширного класса насекомых. Летнее время напитало светом не только дневную пору, но и ночную, отправляя солнце на покой едва лишь на мгновение, ровно понукая животный мир насладиться тем обилием тепла и лучезарности, насыщая пространство земли сменяемостью ярчайших оттенков, где в аквамариновых травах вспыхивали полянками красок бело-янтарные пятачки ромашек, пурпурно-розовые кисти кипрея, золотистые шляпки пижмы. А седые от времени сизо-зеленые лесные дали, опутывая, сплетали на хвойных ветвях елей и сосен курчаво-шафранные бороды лишайников, мало-помалу заполняя мшисто-малахитовые болотные кочки голубыми, синими, красными каплями ягод голубики, черники, брусники. Начиная с конца июля выпуская из буро-рыхлой присыпанной сухой хвоей земли желто-коричневые шляпки маслят, по форме полушария столь схожие с кружащим в небесах таким же блестяще-маслянистым солнышком. Течение Симы, подоткнувшей собственным руслом высокий берег на котором возвышалось Бурдуково, в середине лета нагрело свои воды, прекратив в них любое волнение и беспокойство, усмирив движение малька, рыбки или рыбины, сменив и сам цвет водного покрова на темно-зеленый, всплесками раскидав на нем капельно-фисташковую акварель плавающих в форме сердца листьев кубышки, порой величаемой кувшинкой. И пашни Сямженского небокрая оросились приторно-медовой сладостью цветущего Иван-чая, охмеляющего близостью с праотцами.


Земля…
Не просто та, которая покачивается сине-округлой с сизым налетом ягодкой в объятиях аметистово-звездных потоков космического пространства.
Не просто земля, почва, грунт… а сама Богиня, Мать-Сыра-Земля…
Наши предки верили, что Мать-Сыра-Земля была создана на заре времен самим Родом (творцом всего Явного, первичного духа и Прабога, хранителя родственных уз, всего того, что вмещает в себя слог -род, а именно Род-ители, Род-ня, Род-ственники, с-Род-ники,  при-Рода и сами, конечно, многочисленные Род-ники). Толковали славяне, что в седой древности из пролитого в галактической шире молока, пахтанием, сотворил Род кусочек масла, из которого и явилась Богиня Земля. Плодородная почва коей на протяжении всего времени кормила травы, деревья, животных и самого младшего ее творения - человека.
Проживая на земле, наши предки покланялись Мать-Сыра-Земле не просто, как месту обитания, а полагали ее высшим созданием, ласково величая Матушка-Земля, Землица. Они всегда относились к ней, как к святыне, почитая ее как сверхценное, дорогое и духовно чтимое Создание, проливая за нее кровь, отстаивая ее в побоищах ценой собственной жизни, любя ее по сыновье нежно и трепетно.
Будучи женской ипостасью, Богиня, по поверьям наших отцов слыла источником самой жизни, потому к ней в просьбах обращались, как к Матери: богатыри, отправляясь на подвиги; женщины, испрашивая рождения здоровых детей. Уезжая в дальние края, люди брали с собой горсть земли, таким образом, сберегая на груди кусочек родного края, а возвращаясь, неизменно, целовали землю, словно свидевшись с Матушкой. Славяне бросали на прах умерших горсть земли тем, возвращая его к истокам из которых он когда-то вышел, в надежде, что Мать-Сыра-Земля вмале вернет его в явный мир.



Наскочивший на Вологодчину июнь также резко нагнал тепла в эти земли тем самым завершив мои посадки в огородной среде и борьбу с бытовым мусором, так что я даже успела выдохнуть и слегка оглядеться… Приметив неповторимо низко нависающий надо мной лазоревый небесный купол, с раскиданными по нему то тут, то там бело-вафельными облаками, увенчанного ярко-блестящим солнечным светилом. Под теми неоглядными небесами расстилалась такая же безбрежная земля, на каковой поднимаясь, набирались сил травы и желающий вскоре окрасить пространство окрест Бурдуково в сине-алые тона копорский чай. Впрочем, травы поднимались не только в лугах, когда-то бывших колхозными полями, по которым, прежде, перекатываясь ровно небесно-морские волны, скользил, покачивая собственными завитками, цветущий летней порой лен, они принялись вставать и в моем огороде, где всего-навсего вчера я закончила удалять бытовой мусор, камни, пни, корни. Мне и вовсе показалось, что стоило лишь взглянуть на небосвод, даже не успев им толком полюбоваться, когда возле моих ног и округ только, что бурой вскопанной земли, убранной в рядки и гряды, вырос стеной уже кудлато-зеленый сорняк.
И это был очередной бой, который я вела, обливаясь пОтом, отбиваясь от вышедшего на сцену летнего сезона гнуса, в июне от изводящей-злобной мошки, в июле от болезненно-съедающих оводов и слепней (одного из которого местные прозвали Билайн, в силу золотисто-черной расцветки столь схожей со знаменитой торговой маркой компании оказывающей телекоммуникационные услуги), и порой пролетающего комара (после Краснодара оказавшегося в северных районах весьма воспитанным насекомым, всегда предупреждающем о собственном появлении). Пришедшие в Бурдуково белые ночи благоволили к раннему подъему, так что я подумывала, предки наши поднимались летом рано не по причине обязательных работ в полях, а в силу того, что нисходящее с неба солнце толком не давало насладиться темными ночами и спокойными в тех ночах снами, взбадривая людей уже в четвертом часу.
Даже ранний подъем не обещал тебе отсутствия вездесущей мошки, чьи укусы вызывали зуд, жжение, отеки, заползающей под майку, кусающей спину и живот, заднюю часть шеи, проникающей в носки и с тем поглощающей лодыжки, впрочем, хуже всего было моим глазам, чьи веки стали излюбленным гарниром для гнуса… Честно сказать, после мошки, даже олений слепень Билайн, не казался таким страшным, ибо от него всегда можно было отмахнуться. В июне мошка присутствовала круглые сутки во дворе, не покидая его ни на минуту и даже после того, как я прополола сорняк в огороде, выкосила его вокруг самого участка. Победить мошку не удавалось ни многочисленными народными средствами подсмотренными в Интернете такими, как раствор ванилина на водке, эфирные масла пихты и чайного дерева, и даже спиртовой настойки валерианы, ни средствами химической промышленности современности… Впрочем, отделить от себя получилось приобретением пчеловодческого костюма, через маску которого ни одна мошка, да и в целом гнус, не мог пробраться…Потому выходя во двор я, неизменно, облачалась, аки космонавт в скафандр, и, выглядела с тяпкой наперевес, в центре огорода, весьма своеобразно.
Сорняк в огороде ликовал, особенно в моменты проливающегося с неба дождя, столь частого гостя в северных краях. Когда переходя на соседнюю грядку, я, оглядываясь, с тоской наблюдала, как прямо на глазах, под каплями дождя выгребаются из земли и насмешливо зырятся на меня отростки пырея, вездесущего и тут нелюбимого елушника, раздражающе-обжигающей даже собственными корнями  крапивы. Это был, как мне казалось неравный бой, когда я полола сорняк с утра до вечера, в ночь вновь падая на кровать и ощущая тугую боль в руках, локтях и всех десяти пальцах, онемение поясницы и тупую тяжесть в позвоночнике, плечах… И, то меня радовало, что после дождя земля высыхала буквально в течении часа, предоставляя мне возможность массажировать свои наделы не только руками, ногами, но и тяпкой, граблей.
Особенно маетно приходилось мне в дни, когда я, завершая круговерть в огороде, переходила подчищать такой же неухоженный, неопрятный дом, вынося груды бытового мусора с чердака, вычищая пласты многолетнего навоза оставленного когда-то живущей в подполе (в данном случае помещение под всем срубом) скотиной. И это были не просто ведра, а целые тележки навоза, как и остатки лежалой соломы, льна… Это была разборка бестолково созданных в подполе загонов для коз, овец, коровы, деревянных ящиков в которых когда-то и что-то хранилось…
А когда я возвращалась в огород, убрав очередной кусочек дома, тягостно глядя на кустящиеся сорняки, всего-навсего тяжко вздыхала… В июне я реже думала о том, что ошиблась в выборе своей будущности… Порой, когда сорняк и не собирался поддаваться, или мне в относительной темноте, что сама собой создавалась в подполе под блеклый свет фонарика, не хотел поддаваться самодельный загон, мне все-таки хотелось плюнуть на все эти тяготы и податься в город… Но мгновение трудностей проходило, и я все чаще убеждала себя, что коль справилась с землей, пнями, камнями, картошкой, грядками и кучами мусора, то и саму эту малость сорняка или загородки осилю…
И я осилила…
Так что в июле сорняк сам собой сошел на нет…
Не то, чтобы его совсем не стало, просто он уступил моим стараниям и стал расти так, что я, по сути, за день-два могла обойти его тяпкой и в течение недели уже не обращать на огород внимания… и то, естественно, благо, что на Вологодчине, в отличие от Краснодара, нет надобности каждый день поливать (даже в жарком июле) растения…
В начале июля мне удалось побывать впервые в жизни на болоте, и даже набрать две горстки морошки (просто в этом году в наших краях морошка не уродилась), повидать незабываемые темно-оливковые с синеватым отливом, словно сохранившиеся с глубокой старины, зеленые легкие планеты, напитанные в утренней зарнице студенисто-прозрачным воздухом, в котором можно искупаться. Июль принес возможность передохнуть, сходить на пажить за лечебными травами: ромашкой, зверобоем, пижмой… Собрать и рукотворным способом сотворить чай с кипрея. Покупаться в реке, не только близлежащей под горой Симе, но и неспешно волокущей свои воды Кубене.
На конец июля пришелся сбор маслят…
Дотоль я так долго мечтала увидеть в лесу хоть малый грибочек, не говоря уже о крупных белых, подберезовиках, боровиках кои нацепили на ножки не просто шляпки, а так-таки мексиканские сомбреро, но и встретившиеся впервые в сосновом бору маслята, прикрытые рослыми травами, поразившие меня собственной массивностью, и красотой… Растущие плотными полянками маслята настойчиво просились в ведро, и, неожиданно, всхлипывали при жарке на сковороде, будто их прошения не оправдались, завершившись в кипящем подсолнечном масле…
Как и в первый раз, так и после, при сборе грибов я поражала саму себя жадностью, так ровно собирала последний раз или в доме на лавках сидели семеро голодных ребятишек…
А всего только я проявляла особую радость собрать, почистить, замариновать и с тем в зимнюю пору порадовать своих близких.
В июле деревня стала наполовину жилой и из пятнадцати домов, семь оказались заполнены людьми, в основном пожилыми, впрочем, теми которые напоили срубы светом, дворы многочисленными звуками…
Труд продолжался не только для меня…
Мой любимый кот Медолап стоял на охране двора и дома от вездесущих мышей и крыс, принося их в дневную пору до шести, семи штук… Не редкостью можно было наблюдать его сидящим где-нибудь в огороде в каком-то уставше-утомленном виде, неподвижно наблюдающим за лежащей на земле скошенной травой… Медулька частенько приносил мышей мне, делился с Шариком, полагая его самым ленивым членом в нашем сообществе, точнее даже бездельником.
Хотя Шарик также нес свою службу, в летнюю пору охраняя дом от посторонних звуков, огород от вездесущих зайцев (любителей на халяву съесть морковь или заточить капусту), не позволяя им даже показываться в родимых тех просторах.
Начало августа, как и его плавно выходящая середина, принесли сбор грибов: маслят, лисичек, белых, подберезовиков… Сбор ягоды: черники, малины и брусники, степенно сменяющейся в графике работ, когда ягоды замораживались, из них варилось варенье, джем, компот.
Август стал самым прекрасным летним месяцем… Гнус почти завершил собственные опустошительные налеты, а вышедшие в поход комары, оказались, своими ребятами, которые не только загодя предупреждали о прилете, будучи весьма беззлобными, не настаивая на том, чтобы выпить твоей кровушки…да и в целом их было не столь много, как мошки и слепней.
На август пришелся основной сбор урожая, засолки огурцов, помидоров, грибов… Так точно земля весь тот срок зорко наблюдающая за проводимыми на ней работами, развернувшись ко мне лицом, расправив от мануальных техник собственные плечи, решила по максимуму обеспечить меня всеми возможными природными дарами. Поэтому картошки, морквы, свеклы, капусты, огурцов, томатов, лука народила столько, что я пожимая плечами не понимала куда все это буду девать… Каждый день земля снабжала меня растущими прямо на глазах огурцами, помидорами, точно приговаривая: « на, дорогая, бери, кушай, соли, маринуй!»
 И я брала, кушала, солила, мариновала!
Это был месяц, когда много времени я проводила в лесу, в сборе ягод и грибов, каждый раз восхищаясь красотой Вологодчины, где первозданные леса с подымающимися исполинами из изумрудных сосен со сквозистой, высокоподнятой кроной и малахитовых густо-конических  елей окружали рыхло-комковатые болотные наделы, а фисташковые подушки мха встряхивали на собственной поверхности кустики голубовато-пепельных ягод черники, вдыхая неповторимый горьковато-прозрачный аромат этих мест, вход в который жаждалось спрятать от людских взглядов и помыслов.
На летний период выдался снос веранды, постройка крыльца, реконструкция бани (и то хорошо, не моими силами и руками)… Впрочем, и тут мне досталось поработать: разбор деревянного остова снесенной веранды, превращение ее остатков в дрова, расчистка территории. На это время пришлась рассортировка старого пиломатериала, лежащего огромной кучей позади дома, перевоз там же складируемых долгие лета дров на новое место, уборка огромных веток оставшихся от спила двух высоких елей, выкорчевывание горчицы посаженной в июне в огороде, как сидератов, и превратившейся к августу в довольно-таки значительные заросли, да, подготовка самой земли под осеннее вскапывание.
В августе боль в руках сформировалась в основном в локтях, судя по всему сместившись туда или только скопившись там, так что порой было тяжело не то, чтобы полоть, носить, но даже их разгибать. В ночную пору, я пыталась пристроить руки хоть как бы, на подушку или под нее, чтобы умиротворить боль и снять тяжесть, отдающуюся в пальцах…
И вместе с тем, даже с тяготами работ оные не уменьшились в августе, мысль о том, чтобы убежать из деревни во мне сменилась на недоумение…и как я только об этом могла подумать…подумать о том, чтобы убежать отсюда…
А наступающая осенняя пора с особым спокойствием и чистотой и вовсе принялась затемнять воспоминания о мучительных моментах, которые пришлись на первые месяцы трудов в Бурдуково.


Осень в деревню на длинных, остроконечных крыльях принесли вОроны…те самые будто прилетевшие из славянских мифов, кои ассоциировались с ветром, будучи мудрыми, вещими птицами, дарителями живой и мертвой воды, хранителями ключей от Ирий-сада (христианского рая), чье угольно-блестящее с металлическим отливом оперенье переливалось в нежно-голубых раздольях небес, лишенных и малой заверти облаков, а трубное, гортанное карканье, своим громким крух-ток, неизменно, отправляло к легендарным истокам Вологодчины, где кристально белая, светлая, ясная вода в переводе с древневепсского языка и составила название столицы и области.
Тишина в эти первые осенние дни в сочетании с мягкостью солнечных лучей полюбовно ласкающих расстилающиеся внизу земли, с легкой медлительностью меняло краски на ней… кажется вчера бывшей мятно-травной, а сегодня ставшей яично-каштановой… И если почва зримо приобрела кореневые цвета, словно впитав в себя шоколадные оттенки, а деревья стали окрашиваться в шафранные тона, то болотные дали, огороженные шеренгами в зелено-хвойных мини-юбках сосен и распашных поневах елей, почитай до декабря поражали изумрудностью мхов с раскиданными по ним крупными шаровидными, рдяными, кисло-горькими ягодами клюквы. Безмятежность этих земель поражала собственной чистотой воздуха, вроде в нем пропал, изъяв навсегда любое воспоминание о себе, многочисленный гнус, степенно загнав пчел и шмелей в свои домики, оставив в наблюдении только нечасто порхающих бабочек, и тут опять одевшихся в буро-пелёсую, подстать самой почве, акварель. Из всего присутствующего колора в луговинах, что и продолжало мелькать так лишь бело-перьевое опахало Иван-чая, тем своим легким помахиванием напоминая покачивающиеся метелочки веника, ровно причесывающие небокрай Вологодчины. В седеющих лесах тем временем поднимались и также сразу пропадали рыжие грибы, любимцы вологжан, собственным видом схожие с выступающими из земли куполообразными горными грядами, особенно вкусными в соленом виде.
Сима уже остановила движение вод, если и встряхивая побуревшую ту поверхность, так всего-навсего от дождевых капель, редко скидываемых с тускнеющего в собственном сиянии небесного свода…Кажется река подстроилась под общее состояние Сямженского края, не сообщая о собственных заботах, связанных с приходом холодов… А сами эти земли с наступлением осеннего безмолвия наполнились не только звездной просинью ночного неба, но и ароматом свежевспаханной горьковатой почвы, успокаивающей какие-либо тревоги и невзгоды. Степенно уменьшающаяся дневная полоса света, ровно гасила сочность солнечного диска всего только перекатывающегося по верхушкам деревьев в краснолесье, подготавливая живых тварей к приближающимся зимним временам.
 

Земля…
Для меня она все-таки не просто одна из планет Солнечной системы, которая в виде сферы двигается по указанной ей свыше траектории в колоритности лилового отсвета мироздания…или славянская Богиня Мать-Сыра-Земля, создающая жизнь в самой Яви, дарующая плодородие и продолжение всего сущего…
Земля, лично для меня связывается с тем местом, с которым мне посчастливилось соприкоснуться...
И для меня земля, это то место, где я родилась и выросла…А выросла я в пределах Заилийского Алатау, где горные хребты венчали ледяные рушники едва задеваемые солнечным светилом, края которых обволакивали матово-белые плотные массы облаков. Сложенные из гранита, известняка, сланца, преклонных лет горные склоны ниспускали на стремительных потоках ветра крошево гальки и пенисто-студенистые воды узких речушек, собственной чистотой заглушая ароматы альпийских лугов, ослабляя видимость подымающихся на кручах темно-зеленых тянь-шаньских елей, украшенных фиолетовыми шишками.
И для меня земля, это то место, где я впервые встретила свою любовь, вкусила запах близости и родила своего первенца.. и где величественный в движении собственного русла великий Дон создал калач. И тем изгибом разграничил край на лесной и степной. Он высадил на правом высоком, изрезанном оврагами и подоткнутого земляным уступом, берегу могучие липы, дубы, тополя, многочисленные, низкорослые кустарники и покрыл землю янтарно-малахитовыми травами. А низкий, левый брег, где темно-изумрудные воды реки сочленились с желтым песчаным привольем, то там, то тут украсил невысокими фисташкового оттенка травами, разбросав по ним акварель фиалкового, раскидистого шалфея иль стелющегося по почве пурпурного чабреца.
И для меня земля, это то место, которое навсегда стало ассоциироваться с младшим, любимым моим сыном, когда он шестилеткой в красных сапожках, вспахивал их носочком покрытую бурой листвой рыхло-коричневую землю. А предгорья Кавказа, в середине октября и в отсутствии холода, дождей, ветра и снега, сменили зеленую цветовую гамму на золотые краски в самом горном лесу. И где высокие, массивные тополя, укрепив на собственных стволах салатные мхи и каштаново-сиреневые трутовики дотронулись ветвями до бледно-голубого, увитого тончайше-белой органзой, небосвода, схоронив под своими  могутными телами, низкие лещины с овальными, все еще зелеными листами, кустарники боярышника с пелёсыми ягодами, пожухшие травы и никлую листву. Или теперь навсегда оставшейся в памяти, связанной с уже ушедшими мужем и отцом, морской далью, где ширь ночного небосвода, темно-фиолетового со скользящей дымкой бархатных облаков, печально смотрело на меня мельчайшими слезинками звездных светил, и где комковатые с курчавыми челками блестяще-белые волны, плеснувшись на берег Черного моря, нежно приголубили его песчано-соломенную гладь, оставив на ней мельчайший сгусток пены.
Земля…
Именно в соотношении с просмотренным, пережитым мы ощущаем, видим и чувствуем ее…
Именно в понимание потерянного или приобретенного мы сопоставляем те или иные краски, звуки, запахи…
А потому любим или проклинаем конкретные места, части тела или только фрагменты памяти связанные с Матушкой, Богиней, Землей, ровно круглым малахитовым яблочком покачивающейся в сине-багровом космическом приволье, которое покоится на когда-то пролитом молочном…млечном пути.


Сентябрь оказался тихим месяцем… Когда спокойствие и благолепие пришло не только в природу, но и мою жизнь…И хотя я продолжала работать в огороде, подготавливая ее к осенним посадкам, вскапывая, высаживая чеснок, убираясь в доме после строительных работ, существующая в природе безмятежность проникла и в мою душу…И я чаще задумывалась о пролетевшем лете, наблюдая все исполненное за это время, любуясь белокипенными, словно снежинки, облаками, улыбаясь блестяще-медовому солнцу и восторгаясь сменой красок в природе, когда зеленая листва на деревьях медлительно бурея преображалась в желтые, каштановые тона, на фоне которых вспыхивали ярко-красными каплями ягоды калины и рябины…В сентябре удалось сходить на болото за клюквой, собрать калину и черноплодную рябину в соседских и уже брошено-обездоленных дворах.
Осень стала периодом времени, когда тишина природы накрыла и саму деревню, а потому и те малые капли света, в окнах жилых домов, резко потухнув, принесли плотную ночную темноту и в Бурдуковские земли.
               И это было особое плотное затишье…
               Я ощущала эту тишину второй раз в жизни…
               В первый раз, когда потеряла мужа и болезненно тоскуя за ним, смотрела на угасающую в Краснодаре осень, живописавшейся в цветке розовой хризантемы, что изящно покачивала тончайшими угловатыми лепестками, собранными в крупные корзинки, как источника целостного физического постоянства, смены рождения и смерти, пробуждения и сна, затихающего жизненной силой в зиму, а с первыми проблесками весны возрождающегося в зеленых побегах, листах, соцветиях. И второй раз тут на Вологодчине, только сейчас это была другая тишина, наполненная теплотой душевного обновления, когда ты, пройдя длинный, извилистый и горестный путь жизни, наконец, обрела момент счастья, в тех простых его формах: стареющем рядом срубе, чистоте воздуха, голубизне неба, и запечатлела его в осенней медленно увядающей природе.
Впрочем, и на октябрь, и, увы! на ноябрь пришлось много дел…
Так, что принимаясь за них, я, тягостно вздыхая, успокаивала себя, что это последние потуги в сем году, а потому все с той же четкостью красила крыльцо, баню, возведенный осенью сарай, убирала остатки строительного мусора: после постройки сарая, ремонта полов и потолка в доме, удаления обоев в комнатах…
И хотя вылазки в лес степенно сходили на нет…изредка я, выбиралась в его близлежащие края, оглядывала медленно вступающую в свои права позднюю осень, золотую в ослепительности собственной акварели.
Временами стелющиеся, как покров проходящие дожди приносили изморозь в Вологодчину, ровно подготавливая людей к холодам, но и на октябрь, и на ноябрь приходилось достаточно сухих, теплых и не по северному спокойных дней, пугающих местных жителей той необычностью…
Все тише становилось кругом, к середине ноября и последний житель Бурдуково отбыл из деревни, оставив меня вновь одну…впрочем, в сообществе с Медолапом и Шариком. Мой любимый кот к началу ноября стал основательно скучать во дворе, большая часть мышей уже уйдя в свои глубокие норки, если и казали носы лишь в нашем теплом срубе…И я глядя на сидящего где-нибудь возле сухой кучи травы и весьма грустного Медульку, почасту звала его домой… Медолап поворачивал голову, прерывисто вздыхал, будто всплакнув о лучших временах, но домой не шел, всего только менял пост наблюдения.
И вся эта умиротворенность в увядше-шоколадной листве берез и осин, едва зеленоватой прижавшейся к земле траве, и загадочно-оливковых елях и соснах, поражало своей неповторимой красотой, чистотой и благодатью, чаруя серовато-прозрачными отблесками небес и почти белоснежного, едва теплого солнца, снисходительно спускающего промеж стоячих стеблей Иван-чая желтовато-молочные свои лучи.
И тогда, вопреки и вовсе уснувшей природе, я внезапно осознала, что оказалась в раю… Любуясь той свежестью  и мягкостью осеннего дня, я поняла, что еще при жизни очутилась в раю, приобретя душевный покой… а мой старый, ссутулившийся дом, словно расправив плечи, стал выше, чище, роднее…
И в этом срубе, которому своим приходом я даровала вторую жизнь, где вообще не имелось никаких удобств, в партнерстве с Шариком и Медолапом, я могу быть счастливой всего только от ощущения царствующей кругом тишины и благоволения ниспосланного природой, когда с ночных небес на тебя поглядывает восковая в ледяных переливах звезда, или в яркости дневного света едва просматривается проселочная дорога ведущая теперь уже в родную до боли деревню с таким удивительно-теплым названием, Бурдуково.


P.S. Все эти годы я шла к Вологодчине, желая, мечтая жить в деревне, вдали от городского общества, суеты и в целом городского конвейера, перемалывающего любые устремления…В одном из своих рассказов я когда-то написала: «Город – это злая сила. Она не просто сильного делает слабым, она поглощает человека, превращая его из творца, создателя в мельчайший винтик того самого огромного городского конвейера, отсутствие которого не на что не повлияет, отсутствие которого никто не обнаружит».
Но прожив в деревне всего лишь восемь месяцев, я не просто увидела, но и прочувствовала, что здесь человек это целый механизм, отсутствие которого удаляет из края не только сами селения, чистые дороги, поля, но и жизнь… когда в домах дотоль полных детей, живности, исчезает сперва свет, звуки, а после и он весь сам медлительно растворяется в земле; когда ухоженные поля, на которых, прежде, перекатываясь ровно небесно-морские волны, скользил, покачивая собственными завитками, цветущий летней порой лен, зарастают сорными травами.
В деревне ежесекундо видима твоя жизнь, твой каждый шаг, твое каждое действие, а посадки и возделываемое в огороде, неизменно, приумножившись, одарит вкуснейшей и полезной пищей…
В деревне замечаешь не только восход солнца, но и как само это солнце, скатившись в осеннюю пору, повечеру едва выглядывает из-за строя лесного надела…
В деревне наблюдаешь приезд-отъезд твоих соседей, уход тех или иных людей, как и их появление в твоей жизни…
Звуки, запахи, цвета в деревне не проходят мимо, они наполняют каждый твой день и пусть даже этот день был напитан тяжким трудом…когда я боролась с бытовым мусором, пнями, корнями, камнями в огороде, или избавляла подполье от столетнего навоза…
Но особенно прекрасно в деревне оказалось в середине осени, когда мне удалось ощутить всю ту величавость природы, сроднится с моим старым срубом и, наконец, окончательно успокоить себя тем, что выбор и цель моего переезда оправдалась, и я ощутила, что еще при жизни попала в рай, преодолев физические трудности и наполнившись душевным благолепием!
Благодарю тебя Бурдуково!


КОНЕЦ

Вологодская область,
Сямженский район,
деревня Бурдуково,
январь 2025г.