А. И. Гончарова роман -Обыкновенная История

ИЛЛЮСТРАЦИЯ В.Н. Минаева к роману И. А. Гончарова «Обыкновенная история»  Александр Адуев с дядюшкой Петром Иванычем Адуевым.   

А.И. ГОНЧАРОВА  РОМАН —— "О Б Ы К Н О В Е Н Н А Я   И С Т О Р И Я". — СЮЖЕТ. ГЕРОИ.   РЕМИНИСЦЕНТНЫЙ  ПЛАН  И   СИМВОЛИКА  РОМАНА


И.А. ГОНЧАРОВ  —  «ОБЫКНОВЕННАЯ   ИСТОРИЯ»,  РОМАН   (1847).  Иван Александрович Гончаров преклонялся перед гением Пушкина. Но Гончарову очень не нравились блистательно изображённые гениями типажи «паразитов» Онегина и Печорина. Гончаров радовался, что именно после произведений Гоголя литературная мода на таких господ ослабела, но к несчастью, в жизни подобные граждане не перевелись. Одной из серьёзныз проблем было неправильное понимание произведений Пушкина и Лермонтова, когда вместо морального урока читатели начинали подражать персонажам, как сам Онегин подражал Чайльд Гарольду.

С опорой на произведения Грибоедова, Пушкина, Лермонтова и Гоголя борьбе с рассеянными в обществе чертами нелюбимых героев Гончаров посвятит всю жизнь. Например, название  «Обыкновенная история» и сюжет этого романа начинается как развитие пушкинских строк о возможной судьбе Владимира Ленского:

А может быть и то: поэта
О б ы к н о в е н н ы й ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нём пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле...–  «Евгений Онегин», Гл. 6. XXXVIII; XXXIX)
      ************

Создав свой первый роман в 35 лет, Гончаров с поклоном учился у классиков русской литературы. Пока герой «Обыкновенной истории» Александр Адуевбудет постепенно узнавать «жизнь на самом деле», в нём отразятся и онегинские, и печоринские черты, а в конце романа явится и отражение Чичикова из «Мёртвых душ» Гоголя. То есть яркие отрицательные типажи уже ранее созданы, а Гончаров вслед за Гоголем будет «докапываться» до мелочей в сознании и душах обыкновенных, в обществе вроде бы ничем особенным не выделяющихся граждан.

Считается, что в «Обыкновенной истории» на примере двух героев – антагонистов показан тогда в литературе и в жизни текущий конфликт между «реализмом» и «романтизмом». Крайние формы как первого, так и второго Автор романа будет высмеивать.

Комическое особенно ярко проявится в спорах  г е р о я  «Обыкновенной истории» молодого романтика Александра Адуева со своим прагматиком дядей Петром Иванычем Адуевым, оба из которых играют в сюжете равные роли (парная зеркальная роль!), и оба будут в своём роде правы и не правы одновременно. А так сказать, географически изживающий себя и уже несколько мещанский романтизм будет помещён в провинции – в Азии, откуда приедет в столицу племянник, а доходящий до циничности реализм в европейском Петербурге, где уже лет двадцать проживает этого племянника дядя по отцу, удачливый чиновник.

Племянник привозит дяде от его с дядей общей провинциальной родственницы письмо, где она просит: «Н е т  л и,  б р а т е ц, у  в а с  х о р о ш е н ь к и х  к н и ж е к? пришлите... Говорят, очень хороши сочинения господина Загоскина и господина Марлинского, — хоть их; а то я ещё видела в газетах заглавие — «О Предрассудках», соч. г-на Пузины* — пришлите, — я терпеть не могу предрассудков».

Загоскин М. Н. (1789-1852) — плодовитый исторический романист. Наибольшей популярностью в 30-х годах пользовался его роман «Юрий Милославский», идеализировавший патриархальную старину  и монархический патриотизм. Марлинский — псевдоним декабриста А. А. Бестужева (1797-1837), автора популярных в 1830-е годы романтических повестей, с впечатляющими приключениями и высокими чувствами, описанными высоким слогом.

С резкой критикой подобного романтизма выступил в 1840 году В. Белинский. После чего популярность произведений такого рода упала. Но именно такие книги и просит прислать провинциальная дама. И конечно, деловой Пётр Иваныч этих книг не читал и не собирается вообще ничего посылать.
__________________________

*Поликарп Иванович Пузино (1781—1866) — российский медик, писатель, он действительно издал книгу «Взгляд на суеверие и предрассудки» (С.-Пб. 1834)

«УЧЁНОСТИ  ПЛОДЫ».   ВЛАДИМИР   ЛЕНСКИЙ   И   АЛЕКСАНДР   АДУЕВ.   Начинается   «Обыкновенная   история»   с того, что молодой пылкий, по словам Белинского,  «т р и ж д ы   р о м а н т и к»,  Адуев «Александр Федорыч, белокурый молодой человек, в цвете лет, здоровья и сил» собирается из провинциального имения средней руки в обетованную землю, в Петербург», где намерен прославиться как поэт и обрести «вечную любовь» и «неизменную дружбу». То есть у   г е р о я   изначально налицо явные признаки неудобного в обществе   л и ш н е г о   ч е л о в е к а.  Помнится, Владимир Ленский:

         – VI –
...Из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.
<…>
        – VIII –
Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы...
        ********

В Германии Александр Адуев не был, но тот же самый набор «плодов учёности» - выше перечисленные романтические идеи «привезёт» в столицу из провинциального университета. Александру: «Е м у   б ы л о  д в а д ц а т ь  л е т. Жизнь от пелён ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его... нянька всё пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко... И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в доме. О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете...»

«Г о р а з д о  б о л е е  б е д ы  д л я  н е г о  б ы л о  в  т о м, что мать его, при всей своей нежности, не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу с тем, что ожидало его и ожидает всякого впереди. Но для этого нужно было искусную руку, тонкий ум и запас большой опытности, не ограниченной тесным деревенским горизонтом.

Н у ж н о  б ы л о  даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо него и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать о своей судьбе — словом, узнать, что он мужчина».
                ***********************************

Впрочем, Автор сообщает, что Александр был не испорченный добрый малый, только при развитом самолюбии и влюбчивости «доверчивость до излишества». Александр Адуев: «М е ч т а л   о н   и   о  п о л ь з е, которую принесет отечеству... В аттестате его сказано было, что он знает с дюжину наук да с полдюжины древних и новых языков. Всего же более он мечтал о славе писателя. Стихи его удивляли товарищей. Перед ним расстилалось множество путей, и один казался лучше другого. Он не знал, на который броситься. Скрывался от глаз только прямой путь; заметь он его, так тогда, может быть, и не поехал бы...»

Мать уговаривает Александра остаться и не покидать уютного «дворянского гнезда», хоть это наименование в первом романе Гончарова отсутствует. Мать убеждает сына: «К а к   н е   у в и д и ш ь  петербургского житья, так и покажется тебе, живучи здесь, что ты первый в мире; и во всем так, мой милый!» Сын, как обычно бывает, не послушает мать.


ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ   ДЕЛОВОГО   ПЕТЕРБУРГА  И  ПРОВИНЦИИ. С балкона своего имения Александр Адуев видел, как «н а  д а л ё к о е  п р о с т р а н с т в о   раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — тёмно-синее, как небо, которое отражалось в нём… А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами... примыкали к тёмному лесу».

В Петербурге: «А л е к с а н д р... п о д о ш ё л   к  о к н у  и увидел одни трубы, да крыши, да чёрные, грязные, кирпичные бока домов... и сравнил с тем, что видел, назад, тому две недели, из окна своего деревенского дома. Ему стало грустно»;  «Н а в о д и л и  т о с к у  эти однообразные каменные громады, которые, как колоссальные гробницы, сплошною массою тянутся одна за другою».

Слишком деловой европейский Петербург и в духовном плане противопоставлен сохранившей патриархальные привычки провинции: «В Петербурге... всё уравнено, как моды, так и страсти, и дела, и удовольствия, всё взвешено... оценено... всему назначены границы» – «Т я ж е л ы   п е р в ы е   в п е ч а т л е н и я   провинциала в Петербурге. Ему дико, грустно; его никто не замечает; он потерялся здесь...».  В столице «так взглядом и сталкивают прочь с дороги, как будто все враги между собою».

«Е щ ё   б о л е е   в з г р у с т н ё т с я  п р о в и н ц и а л у, как он войдет в один из этих домов, с письмом издалека. Он думает, вот отворятся ему широкие объятия, не будут знать, как принять его, где посадить, как угостить... К уда! на него едва глядят, морщатся, извиняются занятиями...  Хозяин пятится от объятий, смотрит на гостя как-то странно... Всё назаперти, везде колокольчики: не мизерно ли это? да какие-то холодные, нелюдимые лица». В чём-то провинциальный гость прав.
               
                *****************************************               

В  СВОЮ  ОЧЕРЕДЬ ВО МНОГОМ,  ХОТЯ  И  НЕ  ВО  ВСЁМ  ПРАВ  И  ДЯДЯ Пётр Иванович, когда саркастически говорит о провинции:
– У   в а с   т а м   с в о й   в з г л я д   н а   ж и з н ь:  как переработаешь его? <...> Плачут, хнычут да любезничают, а дела не делают… как я отучу тебя от всего этого? <...> А у вас всё еще по-старому: можно прийти в гости ночью и сейчас ужин состряпают?
— Что ж, дядюшка, надеюсь этой черты порицать нельзя. Добродетель русских…

— Полно! какая тут добродетель. От скуки там всякому мерзавцу рады: “Милости просим, кушай, сколько хочешь, только займи как-нибудь нашу праздность... а кушанья не пожалеем это нам здесь ровно ничего не стоит...” Препротивная добродетель.

Дядина правота явлена в «Обыкновенной истории» персонажем - в провинции обнищавшим помещиком и совершенно бесполезным человеком Антоном Ивановичем, который живёт разъездами по гостям – по всем свадьбам, похоронамИ  – и передачей приветов и сплетен. И при этом хорошо в гостях за нескольких человек кушает и сладко спит.

«К т о  н е  з н а е т  Антона Иваныча? Это вечный жид. Он существовал всегда и всюду, с самых древнейших времен, и не переводился никогда. Он присутствовал и на греческих и на римских пирах, ел, конечно, и упитанного тельца, закланного счастливым отцом по случаю возвращения блудного сына.

У  н а с, н а  Р у с и, он бывает разнообразен...  у него душ двадцать заложенных и перезаложенных; живет он почти в избе  Хозяйства он дома не держит. Нет человека из его знакомых, который бы у него отобедал, отужинал или выпил чашку чаю, но нет также человека, у которого бы он сам не делал этого по пятидесяти раз в год...»

                *****************************************************

Да, в провинции немало «скотининых», и провинциал, как правило, самолюбивый патриот ему привычного. Автор романа противопоставляет патриархально провинциальные и европейски холодные столичные нравы с гоголевской иронией:

«П р о в и н ц и а л ь н ы й   э г о и з м  его <провинциала>  объявляет войну всему, что он видит здесь  <в Петербурге>  и чего не видел у себя... <…>  Провинциал вздыхает, и по заборе, который напротив его окон, и по пыльной и грязной улице... Ему противно сознаться, что Исакиевский собор лучше и выше собора в его городе...»

В романах Гончарова  г е р о и   будут уезжать из провинции в столицу, или обратно из столицы в провинцию, причём в момент появления на новом месте они будут для местных жителей людьми странными, то есть нарушающими общепринятые нормы – «л и ш н и м и   л ю д ь м и», которые могут такими остаться, а могут и сделаться для общества людьми приемлемыми – «как все». Столкновение старого с новым –  в изменении или в статичности взглядов  персонажей и тому сопутствующих событиях и заключается сюжет.

Вот самое и начало перековки провинциала в столичного жителя: «А л е к с а н д р   добрался до Адмиралтейской площади и остолбенел. Он с час простоял перед Медным Всадником, но не с горьким упреком в душе, как бедный Евгений, а с восторженной думой. Взглянул на Неву, окружающие её здания — и глаза его засверкали…

Е м у   с т а л о   в е с е л о   и   л е г к о.  И суматоха, и толпа — всё в глазах его получило другое значение. Замелькали опять надежды, подавленные на время грустным впечатлением; новая жизнь отверзала ему объятия и манила к чему-то неизвестному. Сердце его сильно билось. Он мечтал о благородном труде, о высоких стремлениях и преважно выступал по Невскому проспекту, считая себя гражданином нового мира...» — от автора «Обыкновенной истории» — поклон и Пушкину, и Гоголю разом!


ДЯДЯ  И  ПЛЕМЯННИК.  В «Обыкновенной истории» деловой циничный Петербург представлен дядей Александра Адуева — Пётром Ивановичем Адуевым — весьма преуспевающим состоятельным чиновником лет под сорок, превыше всего почитающим умение владеть собою и о провинциальных родственниках лет за 17 - 20 пребывания в столице забывший.

Дядя при первой же встрече скажет племяннику: «Т ы,  д о л ж н о   б ы т ь,  м е ч т а т е л ь,  а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать». От прибывшего из глухого угла племянника дядя предвидит одни неприятности. «О д и н   восторжен до сумасбродства,  д р у г о й   л е д я н   д о  о ж е с т о ч е н и я»  –  так Гончаров к середине романа с помощью умной героини - женщины характеризует дядю и племянника, надеясь, что читатель ещё раньше этой фразы припомнит характеристику Ленского и Онегина:

                ...Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
        ***********

С начала романа дядя и племянник – абсолютные противоположности. Племянник всё жаждет обнять – по-родственному «п р и ж а т ь   к  г р у д и   о б о ж а е м о г о   д я д ю». Уклоняясь от объятий, дядя ему доселе незнакомого племянника считает даже смешным любить и помогает ему только из чувства долга. Высокопарно романтические речи племянника дяде кажутся «дичью». Забавно, что столичный дядя, сам того не заметив, почти повторяет слова из глухой провинции матери Александра.

ТАК  ПРИ   ПЕРВОЙ   ВСТРЕЧЕ   ДЯДЯ   ГОВОРИТ  ПЛЕМЯННИКУ: «Л у ч ш е   б ы   т е б е   о с т а т ь с я   т а м  <в провинции>.  Прожил бы ты век свой славно: был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном»; «Т ы,  д о л ж н о   б ы т ь, м е ч т а т е л ь, а мечтать здесь некогда... ездят сюда дело делать».
                *******************************************************

ИНТЕРЕСНО   И  СРАВНЕНИЕ  ВНЕШНОСТИ  ПЛЕМЯННИКА   И   ДЯДИ: «К а к а я   р а з н и ц а   м е ж д у   н и м и: один…  стройный, полный, человек крепкой и здоровой натуры, с самоуверенностью в глазах и в манерах. Но ни в одном взгляде, ни в движении, ни в слове нельзя было угадать мысли или характера Петра Иваныча — так всё прикрыто было в нём светскостью и искусством владеть собой… Бледное, бесстрастное лицо показывало, что в этом человеке немного разгула страстям под деспотическим правлением ума, что сердце у него бьётся или не бьётся по приговору головы.

В  А л е к с а н д р е,  н а п р о т и в,  всё показывало слабое и нежное сложение, и изменчивое выражение лица, и какая-то лень или медленность и неровность движений, и матовый взгляд, который сейчас высказывал, какое ощущение тревожило сердце его или какая мысль шевелилась в голове. Он был среднего роста, но худ и бледен, — не от природы... а от беспрерывных душевных волнений; волосы… спускались по вискам и по затылку длинными, слабыми, но чрезвычайно мягкими, шелковистыми прядями светлого цвета, с прекрасным отливом».

Пётр Адуев старший воспитательно внушает племяннику: «В о с т о р г и,  э к з а л ь т а ц и я — тут человек всего менее похож на человека и хвастаться нечем. Надо спросить, умеет ли он управлять чувствами; если умеет, то и человек».

Дядя Александра считает, что дружба, любовь, поэзия, слава — красивые, но малозначащие в реальности слова. Заниматься нужно в жизни делом: работать, карьеру делать. Однако хотя все печальные предсказания опытного дяди насчёт разочарований в вечной любви и сбудутся, но поступать-то племянник будет по-своему, и неумение согласовать идеалы с реальной жизнью «подкинет» строптивому племяннику проблем.


СТОЛИЧНАЯ   БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ   МАШИНА.  У Гончарова бесподобно тонкий юмор. Так очень забавен разговор дяди и племянника о том, что юноша собирается делать в столице? Если карьеру и фортуну, так надобно служить. Дядя откровенно и справедливо смеётся над амбициями племянника:

 — Есть места министров, — говорил Пётр Иваныч, — товарищей их, директоров, вице-директоров, начальников отделений, столоначальников, их помощников, чиновников особых поручений, мало ли?
Александр задумался. Он растерялся и не знал, какое выбрать.
— Вот бы на первый раз место столоначальника хорошо, — сказал он.
<…>
Дядя навострил уши.
— Конечно, конечно! — сказал он, — потом через три месяца в директоры, ну, а там через год и в министры: так, что ли?»

                **********************************************

В итоге в департаменте, признав почерк Александра некрасивым, посадили его начерно переписывать бумаги. И Александр с грустью мыслит: «И  к а ж д ы й   д е н ь, каждый час, и сегодня и завтра, и целый век, бюрократическая машина работает стройно, непрерывно, без отдыха, как будто нет людей, — одни колеса да пружины... Где же разум, оживляющий и двигающий эту фабрику бумаг? — думал Александр, — в книгах ли, в самих ли бумагах, или в головах этих людей?»

«И  к а к и е  л и ц а   у в и д е л   о н   т у т!  На улице как будто этакие и не встречаются и не выходят на божий свет: тут, кажется, они родились, выросли, срослись с своими местами, тут и умрут. Поглядел Адуев пристально на начальника отделения: точно Юпитер громовержец; откроет рот — и бежит Меркурий с медной бляхой на груди; протянет руку с бумагой — и десять рук тянутся принять её...» — совершенно гоголевское описание от автора романа.

Гончаров почти всю жизнь служил и дослужился до высокого чина, поэтому и бюрократическую «машину» знал не понаслышке. Не потому ли он позволяет дядюшке дельно предупредить племянника, что на службе вокруг него гораздо более подлецов, картёжников и кляузников, а не прекраснодушных людей, склонных к «сердечным излияниям»?!

«И <Александр> Адуев  с т а л  о д н о ю   и з  п р у ж и н   м а ш и н ы. Он писал, писал, писал без конца и удивлялся уже, что по утрам можно делать что-нибудь другое; а когда вспоминал о своих проектах, краска бросалась ему в лицо.  “Дядюшка! — думал он, — в одном уж ты прав, немилосердно прав; неужели и во всем так? ужели я ошибался и в заветных, вдохновенных думах, и в теплых верованиях в любовь, в дружбу... и в людей... и в самого себя?.. Что же жизнь?”».


ДИСПУТЫ  ДЯДИ  И  ПЛЕМЯННИКА  ОБ  ИСКУССТВЕ  И  ПОЭЗИИ. Обманутый в исполнении высших стремлений про петербургскую жизнь племянник мыслит: «Э т о   к а к а я - т о деревянная жизнь! ...прозябание, а не жизнь! прозябать без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви...»  Герой цитирует строки из стихотворения А.С. Пушкина «Я помню чудное мгновенье...». Александр Адуев вообще очень часто цитирует Пушкина, но как-то сопоставление пушкинских строк с положением  г е р о я  всегда вызывает улыбку, чего и хотел автор «Обыкновенной истории».

Путь к поэтической славе оказывается более тернист, чем мыслил молодой провинциал. Александр считает, что: «П о э т  заклеймен особенною печатью: в нём таится присутствие высшей силы...», а слава «истинная награда певца...». Александру: «Т р у д и т ь с я  казалось ему тоже странным. “Зачем же талант? — говорил он. — Трудится бездарный труженик; талант творит легко и свободно...”» Эта вскользь упомянутая черта будет детально разработана в третьем и последнем романе Гончарова «Обрыв».

По чувству долга и методе все дела доводить до конца  воспитывая племянника, дядя усердно внушает, что слава – это пустое слово, а есть известность, когда поэту деньги платят: «З а т о  н ы н ч е  порядочный писатель и живет порядочно, не мерзнет и не умирает с голода на чердаке...»  Племянник возражает:

 — Вы смешиваете искусство с ремеслом, дядюшка.
  — Боже сохрани! Искусство само по себе, ремесло само по себе, а творчество может быть и в том и в другом, так же точно, как и не быть. Если нет его, так ремесленник так и называется ремесленник, а не творец, и поэт без творчества уж не поэт, а сочинитель... Да разве вам об этом не читали в университете?

                *********************************************************

Вроде бы дядюшка выражает почти  мечту Пушкина, чтобы поэзию стали считать профессиональным занятием, а не из милости оплачиваемым баловством. Вроде бы всё правильно... Однако диалоги дяди и племянника построены так, что ни с одним из них полностью согласиться нельзя. Оба спорящие как бы стоят на крайних позициях, а между ними - пустота.

Как поэт Александр Адуев не слишком даровит: «Е г о   с т и х и   полны любовной чепухи», как у Ленского. Как и Пушкин сочинил за Ленского, Гончаров эти сочинённые за Александра Адуева стихи в изобилии помещает в роман. Только за Ленского сочинены гениальные стихи, а за Александра сочинённое, скорее, пародийно. Вероятно, чтобы читатель не подумал, будто и правда бюрократическая «машина» в очередной раз убивает ещё одного гения. Точнее, «убивает» стихи – жестоко их критикует дядюшка. «Пётр Иваныч... читал:

Кто отгадает, отчего
Проступит хладными слезами
Вдруг побледневшее чело...

— Как же это так? Чело потом проступает, а слезами — не видывал.
<…>
Гляжу на небо: там луна...

— Луна непременно: без нее никак нельзя! Если у тебя тут есть мечта и дева — ты погиб: я отступаюсь от тебя.

Гляжу на небо: там луна
Безмолвно плавает, сияя,
И мнится, в ней погребена
От века тайна роковая…»
       **********

Резюме на взгляд читателя о стихах племянника резюме дяди не такое уж строгое: «Н и  х у д о,  н и  х о р о ш о! — сказал он... — Впрочем, другие начинали и хуже; попробуй, пиши, занимайся, если есть охота; может быть, и обнаружится талант; тогда другое дело». Но Александр-то считает, что поэт это сразу с неба упавший дар божий.

Стихи Александра подражательны. Зато хороши оказываются по знакомству от дяди заказываемые журналами и Александром исполняемые с французского и немецкого переводы различных далёких от поэзии статей, за что недурно платят. Так что денег искателю славы хватает. Даже дядя его хвалит. Но самому племяннику всё это скучно. Он же не на серую подёнщину ехал в столицу!

«П р о ш л о   б о л е е   д в у х   л е т.  Юноша превратился в мужчину. Кто бы узнал нашего провинциала в этом молодом человеке с изящными манерами, в щегольском костюме? Он очень изменился, возмужал. <…> Прежняя восторженность на лице Александра умерялась легким оттенком задумчивости, первым признаком закравшейся в душу недоверчивости… 
<…> 
П р е ж д е  у Александра болело и ныло сердце от этих стычек розовых его мечтаний с действительностью. Ему не приходило в голову спросить себя: да что же я сделал отличного, чем отличился от толпы? Где мои заслуги и за что должны замечать меня? А между тем самолюбие его страдало...
<…>
И  в о т  о н   н а ч а л   у ч и т ь с я  владеть собою, не так часто обнаруживал порывы и волнения и реже говорил диким языком, по крайней мере при посторонних. <…> Но всё ещё, к немалому горю Петра Иваныча, он далеко был от холодного разложения на простые начала всего, что волнует и потрясает душу человека. О приведении же в ясность всех тайн и загадок сердца он не хотел и слушать».

«А   д е л о... ш л о   д а   ш л о  своим чередом. В службе заметили способности Александра и дали ему порядочное место. <…>  В редакции журнала Александр тоже сделался важным лицом. Он занимался и выбором, и переводом, и поправкою чужих статей... Но не всегда он работал для денег. Он не отказывался от отрадной мысли о другом, высшем призвании. Юношеских его сил ставало на всё. Он крал время у сна, у службы и писал и стихи, и повести, и исторические очерки...

Дядя... читал их молча, потом посвистывал или говорил: "Д а! э т о  л у ч ш е  п р е ж н е г о". Несколько статей явилось под чужим именем. Александр с радостным трепетом прислушивался к одобрительному суду друзей, которых у него было множество и на службе…  и в частных домах. Исполнялась его лучшая, после любви, мечта. Будущность обещала ему много блеску, торжества...»

*Гончаров приписал Александру свои в юности сочинённые стихи. По признанию Гончарова в Александре Адуеве, и в Обломове есть и его собственные черты.


ПОВОРОТ   СУДЬБЫ   ГЕРОЯ. Когда бы Автор позволил герою исполнить выше приведённую программу, то дальше по логике возможны несколько вариантов продолжения: либо повествование об успешном чиновнике и среднего уровня литераторе, который сам может не признавать свою  «среднесть», при этом заблуждении оставаясь вполне счастливым. Тема не особенно интересная.

Либо вдруг герою неожиданный творческий успех: прорыв гениальности, что в данном случае было бы нереалистично. Либо крутой поворот сюжета в сторону, что и реализовал Гончаров: «Е г о,  к а з а л о сь,  о ж и д а л  не совсем обыкновенный жребий, как  в д р у г...»

В момент психологического перелома что обычно  в д р у г  случается с  г е р о е м  классического романа воспитания? Ведь Гончаров уже после первого своего романа будет признан классиком - мастером жанра романа. В романах на крутом повороте судьбы обычно  г е р о й  в д р у г  влюбляется: счастливо или несчастливо – это уже другой вопрос.

«”Г д е  ж е  л ю б о в ь?  О,  л ю б в и,  л ю б в и  ж а ж д у! — говорил он  <Александр>, — и скоро ли придет она? когда настанут эти дивные минуты, эти сладостные страдания, трепет блаженства, слезы...” и проч.» Вот только светские девушки кажутся ему похожими одна на другую: искренние чувства у них прикрыты светскими манерами. В любви Александр жаждет единственной, только для него судьбой предназначенной оригинальности.

Дядюшка будет безрезультатно внушать, что в любви и чувствах, как и во всём на свете, тоже нужен расчёт: «В о с т о р г и,  э к з а л ь т а ц и я: тут человек всего менее похож на человека, и хвастаться нечем. Надо спросить, умеет ли он управлять чувствами; если умеет, то и человек...»

К несчастью для племянника, дядя окажется во многом прав. Влюбившись, племянник  даже про «необыкновенный жребий» прославленного поэта: «Служба, журнальные труды — всё забыто, заброшено». Как заниматься подобной ерундой тому, кто «поклоняясь» своему божеству», «т в о р и т  о с о б ы й  м и р» и «б е с е д у е т  со своим я»?


О   ЛЮБВИ,   БРАКАХ   И   ДРУЖБЕ.  Как и следует в романе о молодом человеке, Александр Адуев влюбляется в очень милую девушку Наденьку, про которую дяде сообщает, что его избранница — ангел: «К а к и м  с в е т л ы м  у м о м  блестят её суждения! что за огонь в чувствах! как глубоко понимает она жизнь! Вы своим взглядом отравляете её, а Наденька мирит меня с нею».

А дядюшка в ответ говорит, что племянник, как и все влюблённые, похож на сумасшедшего; и что ничего оригинального в его любви нет: с сотворения мира всё одно и тоже, поэтому у племянника не выйдет «любить вечно и однажды»: «В е д ь   л ю б о в ь   п р о й д ё т — это уж пошлая истина».

Кстати дядюшка поражает племянника сообщением, что он тоже влюблён, только не животной страстью юности, а разумно в 39 лет влюблён и собирается жениться не по расчёту, но с расчётом: «Л ю б о в ь  п р о й д ё т... и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего...

Тогда как выбирая, ты хладнокровно рассудишь, имеет ли такая-то... женщина качества, какие хочешь видеть в жене: вот в чём главный расчет. И если отыщешь такую женщину, она непременно должна нравиться тебе постоянно... Из этого возникнут между ею и тобою близкие отношения, которые потом образуют...
— Л ю б о в ь? — спросил Александр.
— Д а... п р и в ы ч к у».
    ************

Интересно, что дядя практически повторяет в «Евгении Онегине» сказанное про по воле родителей выданную замуж мать Татьяны Лариной, которая: «Рвалась и плакала сначала,  С супругом чуть не развелась;  Потом хозяйством занялась,  П р и в ы к л а  и довольна стала». Дядя как-то к слову проговаривается, что любит поэзию Пушкина и много его стихов знает наизусть. Таким образом, получается, что  племянник поэзию Пушкина с жизнью соотнести не может, а дядя соотносит слишком цинично.
 
НЕСОГЛАСНЫЙ   С  ДЯДИНОЙ   ТЕОРИЕЙ   ЛЮБВИ,   ПЛЕМЯННИК   в ответ  произносит пылкую речь: «У с л ы ш и ш ь  о  с в а д ь б е...  видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок, и вдруг её отрывают от кукол... от детских игр... и слава богу, если только от этого, а часто не заглянут в её сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей. Её… убирают цветами и, несмотря на слезы… влекут, как жертву, и ставят... подле пожилого человека, по большей части некрасивого...

Он или бросает на неё взоры оскорбительных желаний, или холодно... думает... “Хороша ты, да, чай, с блажью в голове: любовь да розы, — я уйму эту дурь, это — глупости! у меня полно вздыхать да мечтать, а веди себя пристойно”, или ещё хуже — мечтает об её имении. Самому молодому мало-мало тридцать лет. Он часто с лысиною, правда... иногда со звездой... <…> А кругом толпой теснятся те, кто, по молодости и красоте, под пару ей...»

                *******************************************************

НА  ЧЬЕЙ  СТОРОНЕ  АВТОР: НА  СТОРОНЕ  ДЯДИ  ИЛИ  ПЛЕМЯННИКА? Автор ни на чьей стороне. Гончаров соглашался, что выдавать замуж против воли аморально, хотя и было позволено законом и освящено церковью. Но как выдавать за тех, кто не может обеспечить семью, да и толком в своих чувствах не разобрался? Кроме того к самостоятельному выбору партнёра по любви девушке надо быть морально готовой, и обществу тоже надо быть готовым не клеймить такой выбор позором, чтобы в общих чертах не повторилась история Гретхен из «Фауста» Гёте.

Сейчас кажущееся простым, было выработано в течение долгого исторического процесса, только начавшегося в России в 1840-х. Наконец, пылкая страсть и любовь — не совсем одно и то же: любовь предполагает более личной ответственности и семейная жизнь не исключает привычку. Этим проблемам Гончаров посвятит свой третий роман «Обрыв». А пока дядюшка предсказывает, что в этот раз племянник к счастью для него не женится, потому как девушка его «вероятно, обманет»:

  — Вы после этого скажете, что и я надую?
  — Со временем — да, и ты.
  — Я! про тех, кого вы не знаете, вы можете заключать, что угодно; но меня — не грех ли вам подозревать в такой гнусности? Кто же я в ваших глазах?
  — Ч е л о в е к... Тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить не позволила».

И тут уже Автор романа как бы возражает дядюшке лирическим почти пушкинским отступлением. Может быть, природа вечно любить и не позволила, но бывает такая «о б с т а н о в к а   д л я   л ю б в и  в этом сне природы, в этом сумраке, в безмолвных деревьях, благоухающих цветах и уединении! Как могущественно всё настраивало ум к мечтам, сердце к тем редким ощущениям, которые во всегдашней, правильной и строгой жизни кажутся такими бесполезными, неуместными и смешными отступлениями».


КРАХ   ПЕРВОЙ   ЛЮБВИ   АЛЕКСАНДРА   АДУЕВА.  Как ни печально, но в основном дядюшка оказывается прав, хотя всё произойдёт в менее циничной форме. В избраннице Александра «м н о г о   б ы л о... порывистого, что даёт природа всем, но что потом искусство отнимает до последнего следа, вместо того, чтоб только смягчить... В разговорах... то верное суждение, то мечтательность, резкий приговор, потом ребяческая выходка или тонкое притворство. Всё показывало в ней ум пылкий, сердце своенравное и непостоянное. И не Александр сошёл бы с ума от неё...»

Не замученной строгим воспитанием девушке  Александр подходит как первый опыт влюблённости, над предметом которой она стремится властвовать и изрядно по мелочам издевается. Когда же по настоящему полюбит другого, то над ним смеяться уже не будет. Наденькина голова не заморочена романтическими высокими идеалами, как у убеждённого в вечной взаимной любви Александра: «Д а, т в о й, в е ч н о   т в о й». Наденька любит проще. Пусть всё остаётся как есть сейчас: «Л и ш ь   б ы   н е   б ы л о   х у ж е, — весело отвечала она».
             


ЛЮБОВЬ,  ДЕМОН   И  ПОЧТИ  ДУЭЛЬ. Ещё вначале жизни в Петербурге Александр писал о дяде, что он «с м о т р и т  п р е с т р а н н о, или засмеется как-то по-своему, таким смехом, который леденит у меня кровь, — и прощай, вдохновение! Я иногда вижу в нём как будто пушкинского демона...» Речь идёт о стихотворение Пушкина "Демон"

В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия —
И взоры дев, и шум дубровы,
И ночью пенье соловья —
Когда возвышенные чувства,
Свобода, слава и любовь
И вдохновенные искусства
Так сильно волновали кровь, —
Часы надежд и наслаждений
Тоской внезапной осеня,
Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел —
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел. (1823)
         **********

Во время счастливого течения любви племянник не общается с уже женатым дядей: «А   д я д я?  З а ч е м  с м у щ а е т  о н   м и р  д у ш и  м о е й? Не демон ли это, посланный мне судьбою?  Зачем отравляет он желчью всё мое благо? не из зависти ли, что сердце его чуждо этим чистым радостям, или, может быть, из мрачного желания вредить... о, дальше, дальше от него!.. Он убьёт, заразит своею ненавистью мою любящую душу, развратит её...»

Александр «с в о и  с у ж д е н и я  с ч и т а л  непогрешительными, мнения и чувства непреложными и решился вперед руководствоваться только ими, говоря, что он уже не мальчик и что зачем же мнения чужие только святы? (слова Чацкого из «Горя от ума»)». Встающий в гордую позу лермонтовского «Демона» и Чацкого одновременно просто обречён на неуспех в реально текущей «серой прозе» жизни.

Стоит ли удивляться, что так мыслящий терпит крах как прозаик. Александр отсылает свои повести в журналы и получает ответы: «С л а б о,   н е в е р н о,   н е з р е л о,  в я л о,  н е р а з в и т о... Вообще заметно незнание сердца, излишняя пылкость, неестественность, всё на ходулях, нигде не видно человека... герой уродлив... таких людей не бывает... к  н а п е ч а т а н и ю  н е у д о б н о!»

Н Гончаров иронизирует: «Ч а с т о   з а р я   з а с т а в а л а  е г о  <Александра>  за какой-нибудь элегией... Он напишет стихотворение и прочтет его Наденьке; та перепишет на хорошенькой бумажке и выучит, и он “познал высшее блаженство поэта — слышать своё произведение из милых уст”»; «С п р а в е д л и в о с т ь  т р е б у е т  с к а з а т ь, что она иногда на вздохи и стихи отвечала зевотой...»

А в это время слуга поэта Евсей занят, по его мнению, наиважнейшим в жизни «поэтическим» делом: до зеркального блеска чистит барину сапоги, как никто кроме него чистить не умеет. Такое от автора комическое сопоставние заранее предсказывает крах любви Александра.

По социальному уровню избранница Александра ему ровня. Он и матери своей избранницы нравится. Казалось бы, никаких препятствий!.. Но Наденька уже скучает, а тут является ловкий соперник - светский человек молодой граф Новинский, и Александр в пылу ревности цитирует Ленского:

Не попущу, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал...    («Евгений Онегин», гл. 6, строфы XV, XVI, XVII).
         ************

Что прекрасно под пером Пушкина, то не всегда уместно в обыденной жизни. Владимир Ленский был убит на дуэли, а новый Ленский будет убит в переносном смысле. Александр Адуев ведёт себя глупо, грубо и от ревности становится смешон и жалок. Между тем автор романа ясно говорит, что Александр умел занять на время только сердце девушки, но не её ум. Наденька видит, что Новинский и умнее, и вежливее, и скучать ей не даёт... Когда неудачливый отставной жених обвиняет Наденьку в измене, та без громких фраз естественно отвечает, что, да, она разлюбила его, но «в с ё  с д е л а л о с ь  н е ч а я н н о, против моей воли... не знаю как...». Сердцу не прикажешь. Обыкновенная история.

Желая вызвать графа на дуэль, Александр опять начинает «нести романтическую дичь» в стиле: «Я  и с т р е б л ю   э т о г о   п о ш л о г о   в о л о к и т у! не жить ему, не наслаждаться похищенным сокровищем... Я сотру его с лица земли!». Да ещё и зовёт дядю в секунданты. Отказавшись от этой чести, дядя прехладнокровно объясняет, что дуэль – глупый предрассудок, и что отлично стреляющий граф соперника непременно убьёт. Если же каким-то чудом не державшему в руках пистолета племяннику и удастся убить графа, то он этим сделает историю и ославит девушку. Какая же это любовь, когда племянник думает только о своём оскорблённом самолюбии?!

«О, п р о в и н ц и я! о, Азия! На Востоке бы тебе жить: там ещё приказывают женщинам, кого любить; а не слушают, так их топят» – восклицает дядя. Нужна была совсем другая дуэль: терпеливо из раза в раз вести себя умнее, вежливее и воспитаннее графа, а девушке ни в коем случае не делать сцен ревности, и не раздражать её упрёками. «Т ы... н и ч е г о  н е  с м ы с л и ш ь в сердечных тайнах, оттого твои любовные дела и повести так плохи» – заключает дядя. Но как позже выяснится в сердечных тайнах и сам он смыслит более в теории.

 Суд над племянником и дядей Гончаров поручает произвести дядиной молодой жене – умной, чувствительной Лизавете Александровне. Сравнивая мужа с племянником, она думает, что «У  н е г о  у м  н е й д ё т   н а р а в н е  с  с е р д ц е м, вот он и виноват в глазах тех, у кого ум забежал слишком вперед, кто хочет взять везде только рассудком...»

Мужа Лизавета Александровна мужа характеризует так: «П ё т р  И в а н ы ч  б ы л человек с умом и тактом, не часто встречающимися... Он понимал все тревоги сердца, все душевные бури, но понимал — и только. Весь кодекс сердечных дел был у него в голове, но не в сердце. В его суждениях... видно было, что он говорит как бы слышанное и затверженное, но отнюдь не прочувствованное. Он рассуждал о страстях верно, но не признавал над собой их власти, даже смеялся над ними, считая их ошибками, уродливыми отступлениями от действительности, чем-то вроде болезней, для которых со временем явится своя медицина». 

А Лизавете Александровне хочется любить мужа и быть любимой не только логически, но и сердцем. Но не так сумасбродно как племянник. Она между мужем и его племянником оказывается как бы между двух огней: «О н а   б ы л а   с в и д е т е л ь н и ц е й   д в у х  с т р а ш н ы х   к р а й н о с т е й — в племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства, другой — ледян до ожесточения.  “Как мало понимают оба они, да и большая часть мужчин, истинное чувство!”... — думала она».

После разрыва Александра Адуева с Наденькой прошёл год. Хоть ненависть к изменщице и счастливому сопернику уже и стушевалась, но Александру «нравилось играть роль страдальца». Он вопрошал: «Н е у ж е л и  с у д ь б а  п о с л а л а  м е н я  в  м и р  для того, чтоб все, что было во мне высокого, принести в жертву ничтожеству?»

То есть Александр был романтиком восторженным, а теперь стал романтиком разочарованным байронического типа. Соответственно в прошлом «ангела» Наденьку он теперь именует «пошлой кокеткой». Поскольку своих слов у Александра маловато, он опять пушкинскими строками «ж а л о в а л с я   н а   с к у к  у   ж и з н и, пустоту души, на томительную тоску.

Я пережил свои страданья,
Я разлюбил свои мечты... —
твердил он беспрестанно.

— И теперь меня преследует чёрный демон. Он... всюду со мной: и ночью, и за дружеской беседой, за чашей пиршества, и в минуту глубокой думы!»

Когд некто так выражается, то можно быть спокойным: до самоубийства здесь ещё очень далеко!


ИДЕАЛ   ДРУЖБЫ   АДУЕВА – МЛАДШЕГО   ТОЖЕ   ПОТЕРПИТ   КРАХ.  Встреченный Александром в Петербурге из провинции в прошлом тоже романтик и по университету друг «до гроба» Поспелов, выслушав выспренние речи Адуева, как «люди обокрали его душу», смеётся и говорит: «Т ы   е щ ё   в с ё... т а к о й  ж е  м е ч т а т е л ь!». Поспелов предлагает для успокоения выпить водки и расспрашивает, служит ли Александр? И не нужно ли ему помочь? Возмущённый такой прагматичностью, Александр «бежал от чудовища» с очерствелым сердцем. А дядя говорит, что после сколько-то летней разлуки вообще первым  узнавший приятеля и его к себе пригласивший – друг хороший.

В общем нашему  г е р о ю  понравилось играть роль разочарованного страдальца, выражающегося вольно применяемыми фразами из Пушкина, Лермонтова и представляющего себя новым Чацким. Все люди сделались Александру противны «н и з о с т ь ю,  м е л к о с т ь ю   д у ш и...», и он сам делал «из жизни пытку». Занят он теперь больше сравнением своих знакомых со зверьми из басен Крылова.

Дядя логически доказывает, что племянник сам друг плохой и о людях не заботится: матери который уже месяц в деревню не писал, тётушка его постоянно утешает, и сам дядя который год с племянником возится, а он забыл их включить в число друзей. А те, которых он сравнивал со зверьми из басен Крылова, может быть, и имеют серьёзные недостатки, да только они без всякой для себя выгоды сколько лет приглашали Александра к себе и кормили.


В придачу к этой отповеди после очередной неудачи со своей новой повестью Александр впадает в самоуничижение: «Я  т е п е р ь   г а д о к   с а м о м у   с е б е.  Презирал, ненавидел людей, а теперь и себя. От людей можно скрыться, а от себя куда уйдешь?»

Но тут дядя неожиданно просит ему помочь: у него на пару с компаньонами фарфоровый завод. Один из компаньонов как влюбится, так из основного в завод вложенного капитала часть забрать хочет, чтобы шикарнее за дамой поухаживать. А это для дела не опасно. Так не мог бы племянник поухаживать – «прикинутся немножко влюбленным» в молодую красивую вдову – предмет очередной страсти компаньона, чтобы он разочаровался в даме и деньги на неё не стал бы мотать? Скрепя сердце племянник соглашается попробовать помочь дяде и неожиданно влюбляется.


ВТОРАЯ  «ВЕЧНАЯ  ЛЮБОВЬ»  И  ЕЁ  КРАХ.  Оправившись от первых разочарований в дружбе и в первой любви, Александр Адуев неожиданно увлекается красивой молодой вдовой Юлией Тофаевой. И здесь для начала Гончаров с бесподобным юмором описывает стандартно уродливое домашнее воспитание дворянской девицы: уничтожающее нормальные чувства воспитание. Вот познания Юлии в русском языке:

« О н а   м о г л а   д а ж е  разом исчислить все предлоги, союзы, наречия, и когда учитель важно вопрошал: “А какие суть междометия страха или удивления”, она вдруг, не переводя духу, проговаривала: “ах,  ох,  эх,  увы,  о,  а,  ну,  эге!” И наставник был в восторге. Она узнала несколько истин и из синтаксиса, но не могла никогда приложить их к делу и осталась при грамматических ошибках на всю жизнь».

Далее Юлия воспитывалась на сентиментальных романах, и поэтому:  «О н а   н е  м о г л а  н и к а к  п р е д с т а в и т ь  с е б е  тихой, простой любви без бурных проявлений, без неумеренной нежности. Она бы тотчас разлюбила человека, — если б он не пал к её ногам... если б не клялся ей всеми силами души, если б осмелился не сжечь и испепелить её в своих объятиях, или дерзнул бы, кроме любви, заняться другим делом, а не пил бы только чашу жизни по капле в её слезах и поцелуях». Называвший подобные чувства «дичью», Адуев – дядя не так уж неправ!

Взгляды Юлии на любовь вполне созвучны взглядам Александра Адува, который от возлюбленной считает естественным требовать: «п е р в е н с т в а   в   е ё   с е р д ц е.  Любимая женщина не должна замечать, видеть других мужчин, кроме меня; все они должны казаться ей невыносимы. Я один выше, прекраснее… лучше, благороднее всех. Каждый миг, прожитый не со мной, для неё потерянный миг. В моих глазах, в моих разговорах должна она почерпать блаженство и не знать другого...
 <...>
— Д л я   м е н я, — продолжал он с блистающими глазами, — она должна жертвовать всем: презренными выгодами, расчетами, свергнуть с себя деспотическое иго матери, мужа, бежать, если нужно, на край света, сносить энергически все лишения, наконец? презреть самую смерть — вот любовь!»

На вопрос чем бы он вознаградил так полюбившую? — следует ответ: «Я? О! — начал Александр, возводя взоры к небу, — я бы посвятил всю жизнь ей, я бы лежал у ног её. Смотреть ей в глаза было бы высшим счастьем. Каждое слово её было бы мне законом. Я бы пел её красоту, нашу любовь, природу:

С ней обрели б уста мои
Язык Петрарки и любви.  («Евгений Онегин», гл. 1, строфа XLIX)
   *******************

Как и Александр Юлия восхищена поэмой «Евгений Онегина» и читала «Кавказского пленника» Лермонтова, но совершенно не поняла достоинств этих произведений, а просто приняла за образец для подражания: «Она взяла себе за образец Татьяну и мысленно повторяла своему идеалу пламенные строки Татьянина письма к Онегину, и сердце её ныло, билось. Воображение искало то Онегина, то какого-нибудь героя мастеров новой школы — бледного, грустного, разочарованного...» Помним, что Гончаров к героям в стиле Онегина относился весьма критически.

  И вот после скучного, подобного сну пятилетнего замужества с обыкновенным мужем – старше её состоятельным чиновником овдовевшая Юлия Павловна наконец-то встречает свой идеал – Александра Адуева. 

При первом знакомстве она скажет Александру: «”К а к  в ы  у г а д а л и  м е н я! <…>  Из мужчин никто, даже муж, не могли понять хорошенько моего характера.”
А дело в том, что чуть ли Александр и сам не был таков. То-то было раздолье ему!»

ЮЛИЯ   ПОЛЮБИЛА   АЛЕКСАНДРА   «ещё сильнее, нежели он её... Беда была в том, что сердце у ней было развито донельзя, обработано романами и приготовлено... для той романической любви, которая существует в некоторых романах, а не в природе, и которая оттого всегда бывает несчастлива, что невозможна на деле. Между тем ум Юлии не находил в чтении одних романов здоровой пищи и отставал от сердца.

Итак, Александр Адуев обретает под стать себе даму: «С к о л ь к о   н а с л а ж д е н и й!  Никогда Александру и не мечталось о такой полноте искренних, сердечных излияний». То есть от Юлии наш герой получил всё им  теоретически требуемое: в её сердце он единственный и неповторимый. 

 Казалось бы, что в этом случае две родственные души просто обречены на счастливую идиллию: двое обожают друг друга как по прописи «вечной любовью» и «систематически упиваются блаженством». И они уж даже было решили сочетаться браком, но оба оказались в любви тиранами: он боится измены, она ревнуют, оба нещадно изводят друг друга попрёками. Обещанное идеальной возлюбленной Александр оказался выполнить не в состоянии. В конце концов, Александру вдруг становится нестерпимо скучно, дама вдруг так ему надоела своим однообразным обожанием, что наш герой от неё просто сбежал.


ВТОРОЕ   РАЗОЧАРОВАНИЕ   АЛЕКСАНДРА   АДУЕВА.   После разрыва с Наденькой первое разочарование Александра было байронического типа, когда гордый герой презирает ничтожность мелких людских стремлений. После разрыва с Юлией будет другое: Александр «бежав Юлии,  б р о с и л с я   в  в и х р ь   ш у м н ы х   р а д о с т е й. О н твердил стихи известного нашего поэта:

Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где глас души, где глас страстей молчит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись счастьем ложным.
Я приучусь к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я сердца усмирю заботы… (А.С. Хомяков «Желание покоя»)
     ****************

Пишущий себе программу дальнейшей жизни опять в стихах всё ещё остаётся романтиком. И опять Гончаров уже не в первый раз  как бы «переводит» в «низкую» прозу очередной отрывок из 1-й главы «Евгения Онегина»:

   ...рано чувства в нём остыли;
Ему наскучил света шум,
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум:
Измены утомить успели,
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова...
      ************

У   АЛЕКСАНДРА  АДУЕВА  ТОЖЕ: «Я в и л а с ь   с е м ь я   д р уз е й, и с ними неизбежная чаша. Друзья созерцали лики свои в пенистой влаге, потом в лакированных сапогах. “Прочь горе, — восклицали они, ликуя, — прочь заботы! Истратим, уничтожим, испепелим, выпьем жизнь и молодость! Ура!” Стаканы и бутылки с треском летели на пол...»

«Н а   н е к о т о р о е   в р е м я  свобода, шумные сборища, беспечная жизнь заставили его забыть Юлию и тоску. Но все одно да одно, обеды у рестораторов, те же лица с мутными глазами; ежедневно всё тот же глупый и пьяный бред собеседников и, вдобавок к этому, ещё постоянно расстроенный желудок: нет, это не по нём. Слабый организм тела и душа Александра, настроенная на грустный, элегический тон, не вынесли этих забав.

Он бежал весёлых игр за радостным столом и очутился один в своей комнате, наедине с собой, с забытыми книгами. Но книга вываливалась из рук, перо не слушалось вдохновения. Шиллер, Гёте, Байрон являли ему мрачную сторону человечества — светлой он не замечал...»

       
Зачем Гончаров многократно делает открытые или крайне легко завуалированные сравнения своего героя с Онегиным? А Гончаров cмеётся над тем, как можно было строками из произведений Пушкина и других гениев оправдывать свои недостатки, чему в жизни видел многие примеры.

Рассказ о вторичном разочаровании Александра Адуева можно назвать развёрнутым и соответственно уровню личности сниженным от автора «Обыкновенной истории» переводом в прозу из «Евгения Онегина» строфы, начало из которой наш герой произносит сам в разговоре с пытающейся вызвать его на откровенность супругой дяди:

«В ы   с п р а ш и в а е т е,  отчего я прячусь от людей, отчего я ко всему равнодушен, отчего не вижусь даже с вами?., отчего? Знайте же, что жизнь давно опротивела мне, и я избрал себе такой быт, где она меньше заметна. Я ничего не хочу, не ищу, кроме покоя, сна души.

Я  и з в е д а л   в с ю   п у с т о т у   и всю ничтожность жизни — и глубоко презираю её. Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей. («ЕО» Гл. 1 – XLVI) Деятельность, хлопоты, заботы, развлечение — всё надоело мне. Я ничего не хочу добиваться и искать; у меня нет цели, потому что к чему повлечешься, достигнешь — и увидишь, что всё призрак.

Р а д о с т и   д л я   м е н я   м и н о в а л и с ь;  я к ним охладел. В образованном мире, с людьми, я сильнее чувствую невыгоды жизни, а у себя, один, вдалеке от толпы, я одеревенел: случись что хочет в этом сне — я не замечаю ни людей, ни себя. Я ничего не делаю и не вижу ни чужих, ни своих поступков — и покоен... мне всё равно: счастья не может быть, а несчастье не проймет меня...

— Это ужасно! Александр, — сказала тётка, — в эти лета такое охлаждение ко всему...».

         
В речи Александра много позы соответственно им произнесённой пушкинской цитате. Полностью строфа звучит так:

         –  XLVI  –
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет...   
       ***********
И  ВОТ  ТЕПЕРЬ  АЛЕКСАНДР   ВИДИТ   ЖИЗНЬ  ТАК: «”Т о л ь к о  г о р е  р е а л ь н о, а оно впереди. Там и болезни, и старость, и разные утраты... Все эти удары рока, как говорит деревенская тётушка, стерегут его; а отрады какие? Высокое поэтическое назначение изменило; на него наваливают тяжкую ношу и называют это долгом! Остаются жалкие е блага — деньги, комфорт, чины... Бог с ними! О, как грустно разглядеть жизнь, понять, какова она, и не понять, зачем она!”

АЛЕКСАНДРУ  в душу запали неосторожные слова дяди: «Д е л а й  в с ё,  к а к  д р у г и е, — и судьба не обойдет тебя: найдёшь своё. Смешно воображать себя особенным, великим человеком, когда ты не создан таким! Ну, о чем же ты горюешь?»; «А  т ы   д у м а л,  ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный человек...». Дядина проповедь счастливой среднести стремлений привела к плохому результату: «К а к   я   м е л о к,  н и ч т о ж е н! — говорил в раздумье Александр, — нет у меня сердца! я жалок, нищ духом». Разочароваться в самом себе, опаснее, чем в некоем идеале.

АЛЕКСАНДР «в г л я д ы в а я с ь   в   ж и з н ь... с у ж а с о м   в и д е л,  что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: всё уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид!» – ритмизованной прозою опять почти пересказ строфы из «Евгения Онегина»:

НО ГРУСТНО  ДУМАТЬ, ЧТО  НАПРАСНО
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой…
    ****************

Гончаров рисует даже не пародию на Онегина, а как бы его бледную тень: так же как и Евгений, Александр Адуев заперся в своём кабинете, где, ничего не делая, лежит на диване и смотрит в потолок. Он опустился, ничего не читает, неряшливо одет. Влюбившийся Евгений о«чуть с ума не своротил». Адуев - дядя более прозаически боится за племянника, что «м а л ы й   р е х н ё т с я». Удачно найденный образ лежанья на диване как спасения от волнений жизни в следующем романе Гончарова достанется в удел Илье Ильичу Обломову.


РАЗОЧАРОВАННЫЙ   В   ЖИЗНИ   И   В   САМОМ   СЕБЕ   АЛЕКСАНДР:  «Т е п е р ь   о н   ж е л а л   т о л ь к о   о д н о г о: забвения прошедшего, спокойствия, сна души. Он охлаждался более и более к жизни, на всё смотрел сонными глазами. В толпе людской, в шуме собраний он находил скуку, бежал от них, а скука за ним». Если он не высшего разряда человек, пусть так и будет назло миру и самому себе. Дабы более не страдать, надо ничего не желать, тогда даже скука не будет ощущаться.

ТЕПЕРЬ   АЛЕКСАНДР  «т а к  ж е   у с е р д н о   с т а р а л с я   умертвить в себе духовное начало, как отшельники стараются об умерщвлении плоти»; «С о   с т а р ы м и   з н а к о м ы м и   о н  перестал видеться; приближение нового лица обдавало его холодом... душа его погрузилась в совершенную дремоту. Он предался какому-то истуканному равнодушию, жил праздно, упрямо удалялся от всего, что только напоминало образованный мир...»

«О н  и с к а л  б е с е д ы  людей с желчным, озлобленным умом, с ожесточенным сердцем и отводил душу, слушая злые насмешки над судьбой; или проводил время с людьми, не равными ему ни по уму, ни по воспитанию...» — с «незатейливыми людьми», с которыми играет в шашки, удит рыбу... Вот и все за пределами писания бумаг в департаменте занятия.

 Дяде племянник говорит, что теперь хочет только «н е  х л о п о т а т ь  н и   о   ч ё м  и быть покойным»; «Я   о ч е р т и л  с е б е   к р у г   д е й с т в и я   и не хочу выходить из этой черты. Тут я хозяин: вот моя карьера». Дядя пытается убеждать:

— Это лень... Ты не вправе лежать на боку, когда можешь делать что-нибудь, пока есть силы...
— Я делаю дело. Никто не упрекнет меня в праздности. Утро я занят в службе, а трудиться сверх того — это роскошь, произвольная обязанность. Зачем я буду хлопотать?
— Все хлопочут из чего-нибудь — иной потому, что считает своим долгом делать, сколько есть сил, другой из денег, третий из почета... Ты что за исключение?»

       
Даже с искренним желанием помочь племяннику от головы проповедь Петра Иваныча не может иметь успеха: нельзя логикой убедить впавшего в депрессию. На восклицание дяди  –  «Д а   р а з в е   э т о   ж и з н ь?» следует ответ:

 «А   п о - м о е м у,  т а   ж и з н ь,  к о т о р о ю   в ы   ж и в ё т е,  н е   ж и з н ь:  стало быть, и я прав». Это опять байроническое презрение к миру под несколько другим лозунгом, что все «”Пустые, ничтожные люди, животные!” — думал он. А иногда-таки впадал в глубокое раздумье. “Их так много, этих ничтожных людей... а я один: неужели... все они... пусты... неправы... а я?..” Тут ему казалось, что чуть ли не он один виноват, и он делался от этого ещё несчастнее».

Разочарованный романтик становится как бы циником опять-таки на почве романтизма. Здесь Гончаров предвосхищает из повести «Записки из подполья» (1964) Достоевского безымянного героя – «человека из подполья» – подполья жизни. Поэтому даже имени у этого героя нет.

«Т а к  х а н д р и л  о н   и  н е  в и д е л   и с х о д а   и з  о м у т а   э т и х  с о м н е н и й.  Опыты только понапрасну измяли его, а здоровья не подбавили в жизнь, не очистили воздуха в ней и не дали света»; «В   д у ш е   б ы л о  д и к о  и  п у с т о, как в заглохшем саду. Ему оставалось уж немного до состояния совершенной одеревенелости. Ещё несколько месяцев — и прощай!   Н о   в о т   ч т о   с л у ч и л о с ь...»

«БЕДНАЯ  ЛИЗА»   И   БЕДНЫЙ   АЛЕКСАНДР.  Случилась очередная «о б ы к н о в е н н а я   и с т о р и я». С приятелем из мещан Александр частенько за городом удит рыбу и на берегу случайно встречает гуляющую с отцом по берегу молоденькую хорошенькую девушку Лизу. У Александра невольно: «зашевелились все прежние мечты. Сердце стало биться усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы...»

Заинтригованная таинственным рыбаком, девушка «заметила в нем признаки воспитания, на лице прочла мысль; от нее не ускользнул даже и оттенок грусти». Лиза слегка кокетничает, и в ответ Александр Адуев довольно цинично пытается играть роль этакого скучающего Чайльд Гарольда или отчасти Печорина. Правда, он сам толком не знает, хочет он соблазнить Лизу или нет?

Как всегда Гончаров реминисцентен: перед читателем разыгрывается повесть Карамзина «Бедная Лиза», только наоборот. Отправляясь на решающее свидание с Лизой в беседку, соблазнитель встречает там догадливого отца девушки, от него получая изрядную отповедь. Александру стыдно и он идёт к речке вроде как топиться... В повести Карамзина наоборот утопилась обманутая любовником «Бедная Лиза». А неудавшееся Александру Адуеву соблазнение в беседке перейдёт в последний роман Гончарова «Обрыв».

В сцене несостоявшегося самоутопления автор «Обыкновенной истории» над своим  г е р о е м   уже явно издевается:  герой  «м ы с л е н н о   п р о щ а л с я   с  ж и з н ь ю», а когда случайно чуть не упал в реку с разводимого на ночь моста, приложил к спасению все усилия. Автор, однако, понимает, что этим завершить роман нельзя: какой урок получат читатели?  Ещё нужного для сюжета героя  надо как-нибудь спасать от духовной спячки – смерти, а роман следует спасать от совершенно непонятного завершения.


ИСЦЕЛЕНИЕ   МУЗЫКОЙ.  Жена дяди Лизавета Александровна упросила Александра пойти с ней на концерт и музыка - игра заезжего скрипача - виртуоза разбудила духовно спящего, как во втором романе Гончарова музыка разбудит – хоть ненадолго призовёт к жизни Обломова.

«В и р т у о з   з а в е р ш и л   и г р у, и в зале раздался рев и страшные рукоплескания. И вдруг этот артист согнулся в свой черед перед толпой и начал униженно кланяться и благодарить.
”И   о н   п о к л о н я е т с я  е й, — думал Александр, глядя с робостью на эту тысячеглавую гидру, — он, стоящий так высоко перед ней!..”
<...>
А л е к с а н д р  п о б л е д н е л  и поник головой. Эти звуки, как нарочно, внятно рассказывали ему прошедшее, всю жизнь его, горькую и обманутую. <...> Александр проклинал... и артиста, а более всего судьбу, что она не дает ему забыться. “И к чему? с какой целью? — думал он, — чего она добивается от меня? к чему напоминать мне моё бессилие, бесполезность прошедшего, которого не воротишь?”» Но всё-таки искусство – музыка ему помогла преодолеть духовную апатию. За пределом логических понятий музыка только и могла помочь.

АЛЕКСАНДР   ПОНИМАЕТ: «К а к   я... м е л о к,  н и ч т о ж е н   в  собственных глазах, с своей тоской, страданиями!..». В финальном перед отъездом из Петербурга споре с дядей Александр, не уступая ему, говорит, что дядина теория, будто в деловой век надо жить головой, а не чувством, такие проповедуемые дядей взгляды преждевременно убили в нём все мечты и надежду на счастье. Потому как даже разочаровываться каждому следует в своё время, а не по чужой прописи:

Д я д ю ш к а...  —  с к а з а л   Александр, — вы много помогли обстоятельствам сделать из меня то, что я теперь... Я сам виноват, что не умел... воспользоваться вашими уроками... потому что не был приготовлен к ним. Вы, может быть, отчасти виноваты тем, что поняли мою натуру с первого раза и... хотели переработать её... <…>  вы возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не могли примирить их: что ж вышло? Все превратилось во мне в сомнение, в какой-то хаос.  <…> 
<ВЫ> п р е д с т а вили мне жизнь в самой безобразной наготе, и в какие лета? когда я должен был понимать её только с светлой стороны. <…> Но вы только выпустили одно из виду, дядюшка: с ч а с т ь е   с о т к а н о   из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из любви, дружбы…».

«Я  в а с  н е   в и н ю,  д я д ю ш к а, напротив, я умею ценить ваши намерения и от души благодарю за них. Что делать, что они не удались? Не вините же и меня. Мы не поняли друг друга — вот в чем наша беда! Что может нравиться и годиться вам, другому, третьему — не нравится мне».


ВОЗВРАЩЕНИЕ   В   ДЕРЕВНЮ   БЛУДНОГО   СЫНА.  Итак, все намерения потерпели крах, поэтому делать в Петербурге разочарованному Александру Адуеву более нечего. Дядя советует, коли племянник хочет покоя, ехать обратно в деревню. На этот раз следуя совету дяди, племянник выходит в отставку и едет обратно в провинцию, в своё деревенское имение. Как можно предположить, после петербуржских приключений в имении ему тоже делать будет нечего, кроме как «есть, пить, толстеть, хиреть».

При прощании с Петербургом   г е р о й   читает стихи Пушкина, от второго из которых автор приводит первую строку, а остальное читатель должен бы домыслить сам. Александр думает: «”П р о щ а й, — г о в о р и л   о н, покачивая головой… — прощай, город поддельных волос, вставных зубов, ваточных подражаний природе… город учтивой спеси, искусственных чувств, безжизненной суматохи! Прощай, великолепная гробница глубоких, сильных, нежных и теплых движений души.

Я   з д е с ь   восемь лет стоял лицом к лицу с современною жизнью, но спиною к природе, и она отвернулась от меня: я утратил жизненные силы и состарелся в двадцать девять лет; а было время…

Прощай, прощай, город,*
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил. («Евгений Онегин» гл. 1, строфа L).

К  в а м  п р о с т и р а ю  о б ъ я т и я, широкие поля, к вам, благодатные веси и пажити моей родины: примите меня в свое лоно, да оживу и воскресну душой!” Тут он прочел стихотворение Пушкина: «Художник варвар кистью сонной» и т. д., отер влажные глаза и спрятался в глубину кареты».

ХУДОЖНИК – ВАРВАР   КИСТЬЮ   СОННОЙ
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуёй;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья
С измученной души моей,
И возникают в ней виденья
Первоначальных, чистых дней. <1819?>
    ***********

По всей видимости «заблужденьем» Александр Фёдорович на этот момент считает своё пребывание в Петербурге. Но сцена эта перекликается с несколькими главами ранее имевшей место другой забавной сценкой между Александром и его крепостным слугой Евсеем. После довольно справедливой отповеди дяди, что племянник сам изрядный эгоист, и уже потому не имеет права так строго судить людей, племянник возвращается к себе:

«А л е к с а н д р   с и д е л   с м у щ ё н н ы й, угрюмый. К нему подкрался Евсей с сапогом, в который опустил руку.
— Извольте-ка посмотреть, сударь, — сказал он умильно, — какая вакса-то: вычистишь, словно зеркало, а всего четвертак стоит.

Александр очнулся, посмотрел машинально на сапог, потом на Евсея.
— Пошёл вон! — сказал он, — ты дурак!
— В деревню бы послать… — начал опять Евсей.
— Пошёл, говорю тебе, пошёл! — закричал Александр, почти плача, — ты измучил меня, ты своими сапогами сведешь меня в могилу... ты...  в а р в а р».

          
Потом Евсей уже в деревне скажет, что жить в Петербурге было: «И  н е   д а й   б о г,  к а к   п л о х о!  <…>  Только хороша одна вакса: уж вакса, так и не наглядишься! и запах какой: так бы и съел!»

Евсей со своей страстью к чистке сапог до зеркального блеска весь роман комически сопутствует барину во всех последнего трагикомических переживаниях. Мать Александра обвинит слугу, что тот в Петербурге плохо за барином смотрел. На что Евсей с достоинством ответствует: «Я  л и   н е   с м о т р е л,   с у д а р ы н я? <…> Дай бог всякому так свою должность справить. <…>   в должность пойдут, а я за сапоги: целое утро чищу, все перечищу, иные раза по три; вечером снимут — опять вычищу. Как, сударыня, не смотрел: да я ни у одного из господ таких сапог не видывал. У Петра Иваныча хуже вычищены, даром что трое лакеев».

Комическая парная роль господин – слуга будет детально разработана во втором романе Гончарова «Обломов», где черты характера барина Ильи Ильича Обломова как бы будут отражены в сходных, но соответствующих низшему положению чертах его крепостного слуги Захара.
_________________________
*Первая строка добавлена к двум пушкинским. Полностью в «Евгения Онегина» так:

Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил. (Гл. 1 строфа L)


ВТОРОЙ   КРУГ   РАЗВИТИЯ   ГЕРОЯ. Когда бы Гончаров на отъезде Александра из Петербурга завершил роман, то был бы открытый конец: возвращение к родным пенатам наконец избавившегося от всего чуждого блудного сына. Тогда было бы воскрешение «трижды романтика» деревенского... Но нет! У Ивана Александровича Гончарова были другие планы, и на этом роман не завершается! Ситуация по второму кругу возвращается к противопоставлению патриархально якобы добродушной провинции и будто бы до циничности делового Петербурга.

Вдруг становится ясно, что мать Александра Фёдоровича – это более лояльная, но по типажу всё та же  г-жа Скотинина из «Недоросля» Фонвизина: соответствующие реминисценции в тексте есть. Так в ответ на допрос матери, отчего это сын в плохо выглядит, крепостной слуга  отвечает, как понимает. Дескать дядя виноват, потому что племянника работать заставлял: «”Ч т о, г о в о р я т,  н и ч е г о  н  д е л а е ш ь?  Здесь, говорят, не деревня, надо работать, говорят, а не на боку лежать! Всё, говорят, мечтаешь!” А то ещё и выбранят...»

МАТЬ   ВОЗМУЩЕНА:  «Ч т о б  е м у  п у с т о  б ы л о! — сказала, плюнув, Анна Павловна. — Своих бы пострелят народил, да и ругал бы! Чем бы унять, а он... Господи, боже мой, царь милосердый! — воскликнула она, — на кого нынче надеяться, коли и родные свои хуже дикого зверя? Собака, и та бережет своих щенят, а тут дядя извёл родного племянника! А ты, дурачина этакой, не мог дядюшке-то сказать, чтоб он не изволил так лаяться на барина, а отваливал бы прочь. Кричал бы на жену свою, мерзавку этакую! Видишь, нашёл кого ругать: “Работай, работай!” Сам бы околевал над работой! Собака, право, собака, — прости господи! Холопа нашел работать!»

И вот на этом фоне воззрения дяди выглядят уже вполне передовыми. И понятно, отчего он лет 20 назад уехав из провинции, не хотел с там оставшимися родственниками знаться. Вот только дядя, как говорится, перестарался в избавлении племянника от всех иллюзий. А Александр на домашних хлебах и угождении единственному сыну и барину постепенно пришёл в себя, отъелся, отоспался. В провинции он опять был «в с е о б щ и й   и д о л  на несколько вёрст кругом». Якобы глобально обновлённое мировоззрение опять будет основано на вырваной из контекста подходящей к настроению  героя цитате из Пушкина. Ведь подходящие цитаты всегда можно найти!

АЛЕКСАНДР   ДУМАЕТ:  «Б о ж е   м о й!   к а к   з д е с ь   х о р о ш о! <…>  вдали от суеты, от этой мелочной жизни, от того муравейника, где люди

     ...в кучах, за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов (А.С. Пушкин из поэмы «Цыганы»)

К а к  у с т а ё ш ь  т а м   ж и т ь  и как отдыхаешь душой здесь, в этой простой, несложной, немудрёной жизни! Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных дел с сердцем: и то, и другое в ладу. Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим сердцем и умом... скользишь взглядом от рощи к пашне, от пашни к холму, и потом погружаешь его в бездонную синеву неба».

«А л е к с а н д р   н а ч а л  п о с т и г а т ь  поэзию серенького неба, сломанного забора, калитки, грязного пруда и трепака*. Узкий щегольской фрак он заменил широким халатом домашней работы...» — ещё немного и он превратится в Обломова. Потому что в произведениях Гончарова широкий халат –  символ духовной спячки.

*И ещё раз автор насмехается над  г е р о е м, когда тот на бытовой уровень как бы переводит опять ниже приводимую цитату из Пушкина:

Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи —
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне балалайка
Да пьяный топот трепака...     («Евгений Онегин», из «Путешествия Онегина»)
    ***************

Получается, что разочарованный и скучающий Александр Адуев в его понимании прикатил в деревню как скучающий Евгений Онегин. Увы! Александр продолжает подражать кому-либо.
         **************

Как Александр Адуев применяет сам к себе поэзию Пушкина – это одно, а с каким смыслом  -  как её использует в тексте романа Гончаров – совсем другое. Если есть сравнение с Онегиным, то и события должны произойти соответствующие, хоть в многократно сниженном – не пушкинском варианте: не дорос Александр до понимания поэзии Пушкина, хоть и цитирует его строк постоянно!  Онегина деревня сначала развлекла, а потом:

Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
карт, ни балов, ни стихов.
      **********

В одной и той же главе (для Гончарова невероятная краткость!) г е р о й  из столицы  вернётся в деревню и из неё обратно отправится в Петербург.

           ************************************************

 ПРОШЛО  ГОДА  ПОЛТОРА после возвращени Александра в деревню: «А л е к с а н д р... о п я т ь  н а ч а л  з а д у м ы в а т ь с я. Желаний у него не было никаких, а какие и были, так их немудрено было удовлетворить: они не выходили из пределов семейной жизни. Ничто его не тревожило: ни забота, ни сомнение, а он скучал! Ему мало-помалу надоел тесный домашний круг; угождения матери стали докучны... и природа не пленяла его.
<…>
О н...  о т к р ы л, ч т о  е м у  б ы л о  с к у ч н о — по Петербургу?! Удалясь от минувшего, он начал жалеть о нём. Кровь еще кипела в нем, сердце билось, душа и тело просили деятельности... Опять задача. Боже мой! он чуть не заплакал от этого открытия. Он думал, что эта скука пройдёт, что он приживется в деревне, привыкнет, — нет: чем дольше он жил там, тем сердце пуще ныло и опять просилось в   о м у т,  теперь уже знакомый ему.

Он помирился с прошедшим: оно стало ему мило… ”что я здесь делаю? — с досадой говорил он, — за что вяну? Зачем гаснут мои дарования? Почему мне не блистать там своим трудом?.. Теперь я стал рассудительнее. Чем дядюшка лучше меня? Разве я не могу отыскать себе дороги? Ну, не удалось до сих пор, не за свое брался — что ж? опомнился теперь: пора, пора! <…> Там тот и другой — все вышли в люди… А моя карьера, а фортуна?.. я только один отстал... да за что же? да почему же?”»

Подражая раньше и Онегину, и Печорину, а вторично явившись в Петербург будет подражать дядюшке и довольно удачно на этот раз.


ВОЗВРАЩЕНИЕ  В  ПЕТЕРБУРГ.  Первый раз Александр Адуев явился в Петербург в двадцать лет и пробыл в столице восемь лет. Потом года два жил у себя в имении в деревне и заскучал по Петербургу. Следовательно, вернётся он тридцатилетним, предварительно написав трогательное письмо тётке – дядиной жене:

«Н е  у д и в л я й т е с ь   и   н е   б о й т е с ь  моего возвращения: к вам приедет не сумасброд, не мечтатель, не разочарованный, не провинциал, а просто человек, каких в Петербурге много и каким бы давно мне пора быть»; «К т о  н е   п л а к а л, сочувствуя высокому и прекрасному? Если найдется такой человек, пусть он бросит камень в меня — я ему не завидую. Я краснею за свои юношеские мечты, но чту их: они залог чистоты сердца, признак души благородной, расположенной к добру».

ВТОРОЕ  ПИСЬМО  ДЯДЕ  ПЕТРУ  ИВАНОВИЧУ, у которого племянник опять просит протекции для поступления на службу: «Ч т о   к а с а е т с я   т в о р ч е с т в а,  о котором вы имели жестокость упомянуть в одном из ваших писем, то... не грех ли вам тревожить давно забытые глупости, когда я сам краснею за них?.. Эх, дядюшка, эх, ваше превосходительство! Кто ж не был молод и отчасти глуп? У кого не было какой-нибудь странной, так называемой заветной мечты, которой никогда не суждено сбываться?

 Вот мой сосед, справа, воображал себя героем, исполином — ловцом пред господом… он хотел изумить мир своими подвигами… и кончилось тем, что он вышел прапорщиком в отставку, не бывши на войне, и мирно разводит картофель и сеет репу. Другой, слева, мечтал по-своему переделать весь свет и Россию, а сам, пописав некоторое время бумаги в палате, удалился сюда и до сих пор не может переделать старого забора.

Я думал, что в меня вложен свыше творческий дар, и хотел поведать миру новые, неведомые тайны, не подозревая, что это уже не тайны и что я не пророк. Все мы смешны; но скажите, кто, не краснея за себя, решится заклеймить позорною бранью эти юношеские, благородные, пылкие… мечты? Кто не питал в свою очередь бесплодного желания, не ставил себя героем доблестного подвига… <…> Кто не плакал, сочувствуя высокому и прекрасному? Если найдется такой человек, пусть он бросит камень в меня — я ему не завидую».

      
Если вдуматься, то это письмо дяде это отречение или нечто вроде красивой надгробной плиты на прошлых «высоких стремлениях». Дальнейшие события предсказуемы, а Гончаров ещё заранее предсказывает их, потому что в «Обыкновенной истории есть  своя полуироническая символика.


СИМВОЛИКА   В   «ОБЫКНОВЕННОЙ   ИСТОРИИ»: ПРУД – ОМУТ,   ЖЁЛТЫЕ    ЦВЕТЫ   И   «ИСКРЕННИЕ   ИЗЛИЯНИЯ».

В широком смысле символом является весь огромный реминисцентный уровень «Обыкновенной истории». Александр Адуев под любое своё настроение подбирает вырванную из общего целого цитату из Грибоедова и Пушкина, но описано это Гончаровым так, что явно видно несоответствие между употреблением этих цитат   г е р о е м   Александром Адуевым и вложенным в них Авторами смыслом в соответствии с замыслом всего романа.

Например, после краха своей первой любви разочарованный, принявший гордую байроническую театральную позу разочарованного и несправедливо попранного судьбой, Александр в бурных речах изливает своё презрение на всё человечество. Несколько удивлённый дядя резонно спрашивает племянника:

« — А  ТЫ  ДАВНО ЛИ  СТАЛ  БРАНИТЬ  ИХ, ПЕРЕСТАЛ  НАЗЫВАТЬ  АНГЕЛАМИ?
— Пока не знал, а теперь... о люди, люди! жалкий род, достойный слез и смеха (цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Полководец»)! Сознаюсь, кругом виноват, что не слушал вас, когда вы советовали остерегаться всякого…»
                **********************

Цитата из Пушкина подчёркивает надуманность взятой на себя Александром роли. Ведь с кем он косвенно себя сравнивает? Стихотворение Пушкина «Полководец» посвящено памяти талантливого полководца М. Б. Барклая де Толли (1761—1818), главнокомандующего русскими войсками в начале Отечественной войны 1812 года.  Барклай де Толли выработал план отступления русской армии вглубь страны и руководил войсками до 17 августа 1812 г., но не имел в армии авторитета из-за своего шотландско-немецкого происхождения, а при дворе был не угоден в ущерб карьере отстаиванием по военным вопросам своего мнения. Пушкин скажет:

О вождь несчастливый!.. Суров был жребий твой:
Всё в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шёл один ты с мыслию великой…
<…>
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко…
<…>
О  ЛЮДИ!  ЖАЛКИЙ  РОД,  ДОСТОЙНЫЙ  СЛЕЗ  И  СМЕХА!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущей поколенье
Поэта приведёт в восторг и в умиленье!
       *******************

Цитируя пушкинскую строку, Александр Адуев как бы становится в позу Барклая де Толли, что вообще-то смешно. Ещё более смешно для Александра «примерять» к себе всё стихотворение Пушкина и даже роль самого великого поэта. Гончаров рассчитывал на знание читателем поэзии Пушкина.
               
 Фразы «и с к р е н и е   и з л и я н и я» и «ч у в с т в о в а н и я / в ы с о кие/ б л а г о р о д н ы е/с т р а с т н ы е...» будут символизировать преувеличенно ходульный романтизм: из книг почерпнутые законы страсти. Но есть в романе и конкретные, так сказать, материальные символы.

В начале «Обыкновенной истории». Мать  Александра Адуева: «Анна Павловна отпускала сына в Петербург на службу, или, как она говорила, людей посмотреть и себя показать». Не желающая расставаться с сыном мать убеждает его:

«Ж е н и л с я   б ы,  послал бы бог тебе деточек, а я бы нянчила их — и жил бы без горя, без забот, и прожил бы век свой мирно, тихо, никому бы не позавидовал; а там, может, и не будет хорошо...
— А посмотри-ка сюда, — продолжала она, отворяя дверь на балкон, — и тебе не жаль покинуть такой уголок? С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип... черемухи и кустов сирени... <…> И ты хочешь бежать от такой благодати, ещё не знаешь куда, в  о м у т, может быть, прости господи... Останься!»

Провинция считает  о м у т о м  Петербург, а там считают  о м у т о м    провинцию.               

ЖЁЛТЫЕ  ЦВЕТЫ.  В первый раз приехавший в Петербург к своему весьма прагматичному, ставящему разум выше чувств дяде по отцу Александр Адуев в привозит письмо от своей тётки - сестры матери:

«”Л ю б е з н ы й   б р а т е ц,  милостивый государь, Пётр Иваныч! <…> Хотя рок разлучил нас… По гроб жизни буду помнить, как мы вместе, гуляючи около нашего   о з е р а,  вы, с опасностию жизни и здоровья, влезли по колено в воду и достали для меня в тростнике большой   ж ё л т ы й   ц в е т о к,  как из стебелька оного тёк какой-то сок и перемарал нам руки, а вы почерпнули картузом воды, дабы мы могли их вымыть; мы очень много тогда этому смеялись. Как я была тогда счастлива! Сей   ц в е т о к   и ныне хранится в книжке...”

Адуев остановился. Видно было, что это обстоятельство ему очень не нравилось; он даже недоверчиво покачал головой. <…>  “А я обрекла себя на незамужнюю жизнь и чувствую себя весьма счастливою; никто не запретит воспоминать сии блаженные времена…”
“А, старая девка! — подумал Пётр Иваныч. — Немудрено, что у ней ещё   ж ё л т ы е   ц в е т ы    на уме! Что там ещё?”

“Но что я говорю? какая ужасная мысль останавливает перо моё! может быть, уже вы забыли нас, и где вам помнить бедною страдалицу, которая удалилась от света и льет слезы? Но нет! я не могу подумать, чтоб вы могли быть извергом, как все мужчины: нет! мне сердце говорит, что вы сохранили к нам ко всем прежние   ч у в с т в о в а н и я   среди роскоши и удовольствий великолепной столицы...”»

Пётр Иванович не только не сохранил «п р е ж н и х   ч у в с т в о в а н и й», но даже не хочет вспоминать о прошлом, как о чём-то глупом и недостойном для делового, идущего в ногу с веком человека. И  ж ё л т ы е   ц в е т ы  сделаются для него своеобразным символом провинциальной отсталости.

Так возмущённый прагматичностью дяди племянник скажет:
— Вы, дядюшка, удивительный человек! для вас не существует постоянства, нет святости обещаний... Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она как гладкое, прекрасное  о з е р о...
— На котором растут   ж ё л т ы е   ц в е т ы,   что ли? — перебил дядя.

— Как  о з е р о, — продолжал Александр, — она полна чего-то таинственного, заманчивого, скрывающего в себе так много...
— Т и н ы,  любезный.
— Зачем же вы, дядюшка, черпаете   т и н у,  зачем так разрушаете и уничтожаете все радости, надежды, блага... смотрите с чёрной стороны?

— Я смотрю с настоящей — и тебе тоже советую: в дураках не будешь». С твоими понятиями жизнь хороша там, в провинции, где её не ведают... Да ещё такие мечтатели, как ты: водят носом по ветру, не пахнет ли откуда-нибудь неизменной дружбой да любовью... В сотый раз скажу: напрасно приезжал!»

Дядей  ж ё л т ы е   ц в е т ы   будут поминаться постоянно. Петр Иваныч, скажет, что племянник «был сильно испорчен в деревне тёткой да   ж ё л т ы м и   ц в е т а м и, оттого так туго и развивается». Или вот дядя отчитывает уже разочарованного племянника: « Ты, едучи сюда, воображал, что здесь всё ж ё л т ы е   ц в е т ы, любовь да дружба; что люди только и делают, что одни пишут стихи, другие слушают да изредка, так, для разнообразия, примутся за прозу?..

Я   д о к а з ы в а л   т е б е,  что человеку… надо работать, и много работать  <…> даже до боли в пояснице... ц в е т о о в   ж ё л т ы х   нет, есть чины, деньги: это гораздо лучше! …я не отчаивался, что ты поймешь наконец, что такое жизнь, особенно как её теперь понимают. Ты и понял, да как увидел, что в ней мало   ц в е т о в   и стихов, и вообразил, что жизнь — большая ошибка...»
                *************************************************

ПРУД   И  ОМУТ  ЖИЗНИ. С   т и н о й  пруд символически превращается в   о м у т.  Для дяди провинция  - это отсталый   о м у т  заснувшей жизни.  А для провинции  наоборот как по бытующему выражению  «о м у т  страстей / сомнений» есть неведомая и уже тем представляющая опасной как   о м у т   столичная жизнь..

О разочарованном в самом себе Александре сказано: «О,  к а к   г р у с т н о   разглядеть жизнь, понять, какова она, и не понять, зачем она! Так хандрил он и не видел исхода из   о м у т а   этих   с о м н е н и й.  Опыты только понапрасну измяли его, а здоровья не подбавили в жизнь, не очистили воздуха в ней и не дали света».

Дядина супруга приглашает разочарованного, отрёкшегося от былых идей Александра с собой на концерт и взволнованный прекрасной музыкой он её упрекает: «Я   у с н у л   б ы л о   с о в с е м,  а вы будите и ум, и сердце, и толкаете их опять в   о м у т…» — подразумевается   о м у т   с т р а с т е й.

Перед возвращением Александра из Петербурга в деревню его матери снится сон: «В д р у г   Сашенька и входит, такой печальный… и говорит, да так, словно наяву говорит: “Прощайте, говорит, маменька, я еду далеко, вон туда, — и указал на   о з е р о, — и больше, говорит, не приеду”. — “Куда же это, мой дружочек?” — спрашиваю я, а сердце так и ноет у меня. Он будто молчит, а сам смотрит на меня так странно да жалостно. «Да откуда ты взялся, голубчик?» — будто спрашиваю я опять. А он, сердечный, вздохнул и опять указал на   о з е р о. “Из   о м у т а, — молвил чуть слышно, — от   в о д я н ы х”. Я так вся и затряслась — и проснулась. Подушка у меня вся в слезах; и наяву-то не могу опомниться; сижу на постели, а сама плачу, так и заливаюсь...»
               
                **********************************

Петербург – поэты именовали Северной Венецией. После Венеции – города на воде – Петербург город с наибольшим количеством каналов, надвое перерезанный Невой и граничащий с Финским заливом. Можно сказать, что Петербург – тоже город на воде.  Поэтому  «из  о м у т а... от  в о д я н ы х» — означает возвращение разочарованного в себе Александра.

То, что сын во сне указывает на озеро, для суеверной матери страшно как знамение некоего несчастья. Но Гончаров таким образом предсказывает через сколько-то времени возвращение Александра опять в «о м у т» Петербурга а заодно и его духовное перерождение в человека наподобие дяди Петра Ивановича, с которым до того боролся.

До романного Эпилога дядя в борьбе с племянником побеждает. Живущему в мире своих представлений племяннику дядя даже представляется чем-то вроде демона - искусителя из одноименной поэмы Лермонтова. Но поскольку первый раз, по мнению дяди, племянник не оценил его помощь и сам испортил свою карьеру, то захочет ли прагматичный дяжюшка помочь другой раз? И племянник пишет дяде письмо, так сказать, и повинительное за своё прошлое, и слегка игриво обвинительное в адрес дядюшки:

«НЕ  ЕСТЬ ЛИ  ЭТО  ОБЩИЙ  ЗАКОН  ПРИРОДЫ, что молодость должна быть тревожна, кипуча, иногда сумасбродна, глупа и что у всякого мечты со временем улягутся, как улеглись теперь у меня? А ваша собственная молодость разве чужда этих грехов? Вспомните, поройтесь в памяти. Вижу отсюда, как вы, с вашим покойным, никогда не смущающимся взором, качаете головой и говорите: нет ничего! Позвольте же уличить вас, например, хоть в любви… отрекаетесь? не отречетесь: улика у меня в руках... <...>
Т е а т р   в а ш и х   л ю б о в н ы х   п о х о ж д е н и й   перед моими глазами — это  о з е р о.  На нём ещё растут  ж ё л т ы е  ц в е т ы;  один, высушив надлежащим образом, честь имею препроводить при сем к вашему превосходительству, для сладкого воспоминания. Но есть страшнее оружие против ваших гонений на любовь вообще и на мою в особенности — это документ... Вы хмуритесь? и какой документ!!! побледнели? Я похитил эту драгоценную ветхость у тетушки, с не менее ветхой груди, и везу с собой как вечную улику против вас и как защиту себе. Трепещите, дядюшка!

 М а л о   т о г о,  я в подробности знаю всю историю вашей любви: тётушка рассказывает мне каждый день... по интересному факту, а я вношу все эти драгоценные материалы в особый мемуар. Я не премину вручить его вам лично… Я, с своей стороны, долгом считаю уверять тетушку в неизменности ваших к ней   ч у в с т в о в а н и й,  как она говорит. Когда удостоюсь получить от вашего превосходительства благоприятный, по моей просьбе, ответ...».


ГОДА   ЧЕРЕЗ   ЧЕТЫРЕ   ПОСЛЕ  ВТОРИЧНОГО   ВОЗВРАЩЕНИЯ  В  Петербург Александр Адуев племянник уже сделал прекрасную чиновную карьеру, собирается жениться по расчёту и о своих прошлых пылких «чувствованиях» вспоминает снисходительно: «М о л о д о с т ь,   м о л о д о с т ь,  д я д ю ш к а!  Не понимал сущности дела». Этот забавный диалог лучше процитировать полностью, поскольку в пересказе пропадает юмор. Дядюшка ехидно напоминает племяннику все его прошлые «любови» и спрашивает, где же теперь:

— Где “колоссальная страсть, слезы”? <…> Что? Полно предаваться “и с к р е н н и м   и з л и я н и я м”, полно рвать   ж ё л т ы е  ц в е т ы! <…>

— О, если так, дядюшка, я докажу, что не я один... бесновался, ревновал, плакал… позвольте, позвольте, у меня имеется письменный документ...
Он вынул из кармана бумажник и... вытащил какой-то ветхий... пожелтевший листок бумаги.

— Вот, ma tante, — сказал он, — доказательство, что дядюшка не всегда был такой рассудительный, насмешливый и положительный человек. И он ведал   и с к р е н и е   и з л и я н и я... Четыре года таскал я этот лоскуток с собой и все ждал случая уличить дядюшку...
<...>
Александр поднес бумажку к глазам дяди. Вдруг лицо Петра Иваныча потемнело.
— Отдай! отдай, Александр! — закричал он торопливо и хотел схватить лоскуток. Но Александр проворно отдернул руку...

— Нет, дядюшка, не отдам, — говорил Александр, — пока не сознаетесь здесь, при тётушке, что и вы когда-то любили, как я, как все... Или иначе этот документ передастся в её руки, в вечный упрек вам.

— Варвар! — закричал Петр Иваныч, — что ты делаешь со мной? <…> Ну, ну: любил. Подай.
— Нет, позвольте, что вы бесновались, ревновали?
— Ну, ревновал, бесновался... — говорил, морщась, Петр Иваныч.
— Плакали?
— Нет, не плакал.
— Неправда! я слышал от тетушки: признавайтесь.
— Язык не ворочается, Александр: вот разве теперь заплачу.
— ma tante! извольте документ...

— Плакал, плакал! Подай! — отчаянно возопил Петр Иваныч.
— Над   о з е р о м?
— Над   о з е р о м.

— И рвали  ж ё л т ы е   ц в е т ы?
— Рвал. Ну тебя совсем! Подай!
— Нет, не все: дайте честное слово, что вы предадите вечному забвению мои глупости и перестанете колоть мне ими глаза.
— Честное слово.
Александр отдал лоскуток. Пётр Иваныч схватил его, зажег спичку и тут же сжег бумажку».               

Вот так «племянник» отомстил дядюшке за его былую, якобы неколебимую правоту. Когда Пётр Иванович сжигает привезённое ему племянником и у него вымоленное своё юношеское письмо, Лизавета Александровна спрашивает, что это такое?

 — Нет, милая, этого и на страшном суде не скажу,— отвечал Петр Иваныч. — Да неужели я писал это? Быть не может...
 — Вы, дядюшка! — перебил Александр.— Я, пожалуй, скажу, что тут написано: я наизусть знаю:  “А н г е л,  о б о ж а е м а я   м н о ю...”
 — Александр! Навек поссоримся! — закричал Пётр Иваныч сердито.
 — Краснеют, как преступления — и чего! — сказала Лизавета Александровна, — первой, нежной любви.
Она пожала плечами и отвернулась от них.

— В этой любви так много... глупого, — сказал Пётр Иваныч мягко, вкрадчиво. — Вот у нас с тобой и помину не было об искренних излияниях, о цветах, о прогулках при луне... а ведь ты любишь же меня…
— Да, я очень... привыкла к тебе, — рассеянно отвечала Лизавета Александровна».

Такая получилась расплата за отрицание любви и дружбы.

 
          ЭПИЛОГ  «ОБЫКНОВЕННОЙ   ИСТОРИИ».  НАКАЗАНИЕ   ДЯДИ  ПЕТРА  ИВАНЫЧА.

«В о т   ч т о,  с п у с т я   г о д а   ч е т ы р е  после вторичного приезда Александра в Петербург, происходило с главными действующими лицами этого романа». Возвратившийся в Петербург  г е р о й  через несколько лет делает прекрасную – «скучную» чиновную карьеру.

Со временем под давлением обычной жизненной з Адуева может повыветрился романтизм, и из идеалистично настроенного прекраснодушного юноши получился обыкновенный преуспевающий чиновник, всем довольный и больше не цитирующий стихи Пушкина: в жизни  о б ы к н о в е н н н а я   и с т о р и я.

И вот тут-то начало другой, может быть, уже не столь обыкновенной истории. У прагматичного «ледяного» дяди жена сделалась больна как бы равнодушием к жизни. Врач говорит, что надо «б о л ь ш е   д в и ж е н и я  и телу, и духу: и то, и другое у ней в неестественном усыплении». Ведь она вместе с Александром слушала «лекции» мужа, что любовь – только привычка и тому подобное.

Вот, например, ещё в первый приезд в столицу Александр дяде и его супруге читает списанные им из книг и понравившиеся ему цитаты о дружбе и любви. И выслушав о легендарной дружбе Ореста и Пилада дядя смеётся:
« — “Окровавленные объятия, страшная клятва, удар кинжала!..” <…>  Ну-ка, прочти о любви, — продолжал он...
— Если это может доставить вам случай посмеяться ещё — извольте! — сказал Александр и начал читать следующее:

“Л ю б и ть — значит не принадлежать себе, перестать жить для себя, перейти в существование другого, сосредоточить на одном предмете все человеческие чувства — надежду, страх, горесть, наслаждение; любить — значит жить в бесконечном…”
— Чорт знает, что такое! — перебил Петр Иваныч, — какой набор слов!
— Нет, это очень хорошо! мне нравится, — заметила Лизавета Александровна. — Продолжайте, Александр.

“Не знать предела чувству, посвятить себя одному существу, — продолжал Александр читать, — и жить, мыслить только для его счастья, находить величие в унижении, наслаждение в грусти и грусть в наслаждении, предаваться всевозможным противоположностям, кроме любви и ненависти. Любить — значит жить в идеальном мире…”               
<…>
“Наконец любить — значит подстерегать каждый взгляд любимого существа, как бедуин подстерегает каждую каплю росы, для освежения запёкшихся от зноя уст; волноваться в отсутствии его роем мыслей, а при нём не уметь высказать ни одной, стараться превзойти друг друга в пожертвованиях…”»
— Довольно, ради бога, довольно! — перебил Петр Иваныч, — терпенья нет!».

                ***************************************************

Когда Лизавета Ивановна  пытается уверить Александра, что тоска его пройдёт, он полюбит вновь и будет счастлив, следует ответ:

— Я теперь не могу притвориться, когда разлюблю и перестану быть счастлив; не могу также не увидеть, когда жена притворится; будем оба хитрить, как хитрите… например, вы и дядюшка…
— Мы? — с изумлением и с испугом спросила Лизавета Александровна.
— Да, вы! Скажите-ка, так ли вы счастливы, как мечтали некогда?
— Не так, как мечтала… но счастлива иначе, нежели мечтала, разумнее, может быть, больше — не все ли это равно?.. — с замешательством отвечала Лизавета Александровна, — и вы тоже…
— Разумнее! Ах, ma tante, не вы бы говорили: так дядюшкой и отзывается!»

У ma tante есть причины пугаться. Дядя не только племяннику, но и жене доказывал, что всё диктуемое прагматичным веком правильно и даже свято: всё надо рассчитывать и обдумывать, не позволять себе забыться, помечтать, увлечься хоть и обманом, и что любовь – это взаимно удобная привычка. Супруга почти в отчаянии спрашивает:

 — Как! правда, что надо больше рассуждать, нежели чувствовать? Не давать воли сердцу, удерживаться от порывов чувства? не предаваться и не верить искреннему излиянию? <…> И это свято, что любовь не главное в жизни... верить, что любовь должна кончаться охлаждением, изменой или привычкой? что дружба привычка? Это всё правда?

— Это была всегда правда, — отвечал Петр Иваныч, — только прежде не хотели верить ей, а нынче это сделалось общеизвестной истиной.
— Свято и это, что всё надо… не позволять себе забыться, помечтать, увлечься хоть и обманом, лишь бы быть оттого счастливым?..
— Свято, потому что разумно, — сказал Петр Иваныч.
— Правда и это, что умом надобно действовать и с близкими сердцу… например, с женой?.. <…> Хорош век! нечего сказать».

    
В Эпилоге романа мы видим совершенно незнакомого нам нового Александра. К дяде с тётей: «Я в и л с я   Александр.  К а к  о н  п е р е м е н и л с я! Как пополнел, оплешивел, как стал румян! С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее! Глаза его сияли радостью. Он с особенным чувством поцеловал руку у тетки и пожал дядину руку...». Он собирается жениться на богатой невесте. На вопрос тётки, нравится ли он своей невесте, и вообще зачем он женится, племянник отвечает:

— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите... Да вот, я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь пройдет и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся... Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили...


К  ЭПИЛОГУ   РОМАНА   ЕЛИЗАВЕТОЙ   АЛЕКСАНДРОВНОЙ  произошло то же, что ранее с её племянником Александром. От проповедей мужа утратив вкус к жизни, молодая женщина в апатию, ничего  не хочет, на глазах у супруга чахнет, худеет и бледнеет.

ПЁТР   ИВАНЫЧ   «д а л   б ы  б о г   з н а е т   ч т о,  ч т о б   п о п р а в и т ь   з л о; но как поправить?  <…>  Он терялся в средствах, чувствуя, что для изобретения их нужно больше сердца, чем головы. А где ему взять его? Ему что-то говорило, что если б он мог пасть к её ногам, с любовью заключить её в объятия и голосом страсти сказать ей, что жил только для неё, что цель всех трудов... карьеры... — была она, что его методический образ поведения с ней внушен был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой её сердце… Он понимал, что такие слова были бы действием гальванизма на труп, что она вдруг процвела бы здоровьем, счастьем...

Н о  с к а з а т ь  и  д о к а з а т ь  —  д в е  в е щ и  р а з н ы е. Чтоб доказать это, надо точно иметь страсть. А порывшись в душе своей, Пётр Иваныч не нашёл там и следа страсти. Он чувствовал только, что жена была необходима ему, — это правда, но наравне с прочими необходимостями жизни, необходима по привычке. Он, пожалуй, не прочь бы притвориться, сыграть роль любовника, как ни смешно в пятьдесят лет вдруг заговорить языком страсти; но обманешь ли женщину страстью, когда её нет?»
                ****************************************

ДЯДЯ  С  ТРУДОМ  НАШЁЛ  ТОЛЬКО   ОДИН   ВОЗМОЖНЫЙ   ВЫХОД.  Отрицавший любовь человек оказывается способным бросить карьеру на самом пике, чтобы везти жену лечиться за границу под предлогом, что ему самому надо лечиться. А жена сожалеет о прежнем мечтателе Александре Адуеве:

— Неужели вы желали бы, ma tante, чтоб я остался таким, каким был лет десять назад? — возразил Александр. — Дядюшка правду говорит, что эта глупая мечтательность... <…>
— Нет, не таким, — отвечала Лизавета Александров» на, — как десять лет, а как четыре года назад: помните, какое письмо вы написали ко мне из деревни? Как вы хороши были там!
— Я, кажется, тоже мечтал там, — сказал Александр.

— Нет, не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь; там вы были прекрасны, благородны, умны... Зачем не остались такими? Зачем это было только на словах, на бумаге, а не на деле? Это прекрасное мелькнуло, как солнце из-за туч — на одну минуту...

— Вы хотите сказать, ma tante, что теперь я... не умен и... не благороден...
— Боже сохрани! нет! Но теперь вы умны и благородны... по-другому, не по-моему...
— Что делать, ma tante? — сказал с громким вздохом Александр, — век такой. Я иду наравне с веком: нельзя же отставать! Вот я сошлюсь на дядюшку, приведу его слова...

— Александр! — свирепо сказал Петр Иваныч, — пойдем на минуту ко мне в кабинет: мне нужно сказать тебе одно слово...».

ДЯДЮШКА СТРАДАЕТ: пришла его расплата. Но нельзя отрешиться от своей натуры. Узнав, что у невесты более трёхсот тысяч приданого: «Д я д я,  с к р е с т и в   р у к и   н а   г р у д и, смотрел несколько минут с уважением на племянника.

— И карьера, и фортуна! — говорил он почти про себя, любуясь им, — И какая фортуна! и вдруг! всё! всё!.. Александр! — гордо, торжественно прибавил он, — ты моя кровь, ты — Адуев!».

Весь роман дядюшка, когда видел Александра в расстроенных чувствах, спрашивал, не нужно ли племяннику денег? Для дядюшки это была высшая мера хороших родственных и дружеских чувств. Но племянник всегда гордо отказывался: за деньги счастья не купишь. В этой последней финальной сцене романа дядюшка снова спросит:

Ну, неужели тебе и теперь не нужно презренного металла? Обратись же ко мне хоть однажды.
— Ах! нужно, дядюшка: издержек множество. Если вы можете дать десять, пятнадцать тысяч…
— Насилу, в первый раз! — провозгласил Пётр Иваныч.
— И в последний, дядюшка: это необыкновенный случай!  —  сказал Александр». 

    К О Н Е Ц    Р О М А Н А   —   «О Б Ы К Н О В Е Н Н А Я    И С Т О Р И Я»


ЧТО   ТАКОЕ   СМЕРТЬ   ЛИТЕРАТУРНОГО   ГЕРОЯ?  Речь пойдёт совсем не о том, когда героя по сюжету убивают и оплакивают, либо описывают его похороны.

В конце первого романа Гончарова  случается «н е о б ы к н о в е н н ы й   с л у ч а й», но от этого история жизни молодого человека не перестаёт быть «о б ы к н о в е н н о й». Необыкновенно мастерство, с каким создан роман «Обыкновенная история». Необыкновенно то, как с помощью потока реминисценций Гончаров смог за пределами печатного текста психологически расширить смысл романа чуть ли не бездонности.

Что, собственно,  всем этим хочет сказать Гончаров? Общественные установки всегда влияют на сознание личности. Сопротивляющийся давлению общественных установок рискует оказаться «лишним человеком», а подчиняющийся давлению «плывёт по течению» и взамен согласия с большинством и удобства непротивления теряет индивидуальность: становится «как все».

Невольно вспоминаются вдруг из «Горя от ума» слова Чацкого: «Молчалины блаженствуют на свете. Или Адуевы. А какая фортуна лучше, пусть читатель решает сам: средней руки бедный поэт - мечтатель или преуспевающий чиновник в 35 лет с лысиной и с брюшком, зато с орденом в петлице. Самого Чацкого в этой роли трудно представить, а вот его подражателей можно.

В жизни всё так перемешано: нельзя отрицать ни вечную любовь, ни измену. И не раз бывали случаи, когда замечательные поэты в частной жизни бывали довольно прагматичными, не брезговавшими чинами людьми, как например, Гёте или Жуковский, весьма много работавшие и для денег и карьеры, и для искусства бесплатно. Не прав был в начале романа всё идеальное отрицавший дядя. Не прав в конце романа и его племянник, забывший все свои прежние идеалы. А как уравновесить реальность с мечтами? Для всех общего рецепта нет.

В романах Гончарова не будет трагедий в стиле бедного художника Пискарёва или сошедшего с ума Попришина. И не будет фантастики в духе гоголевского «Носа» (1833) или «Шинели» (1842). Но гоголевские интонации проскальзывают за текстом от автора особенно сильно в «Обыкновенной истории». Чем в конце романа Александр Адуев по мировоззрению отличается от Чичикова? Только тем, что сделал более удачную карьеру, и ему нет нужды добывать деньги сомнительным для закона способом.

Итак в «Обыкновенной истории» изначально  «л и ш н и й   ч е л о в е к»  Александр Адуев к концу романа стал в обществе не лишним, но сделался ли он от этого интересен именно как  л и т е р а т у р н ы й  г е р о й?  Формально персонаж остался жив и здоров, но  г е р о й  как бы скончался – перестал быть интересен.

Когда литературный персонаж становится неинтересеН и не может далее вести сюжет, такой герой умирает для читателей и перестаёт существовать, поскольку он всё-таки не реальный человек, а создание творческой фантазии писателя. Соответственно из романа «Обыкновенная история» литературный герой Александр Адуев «умирает», а Гончаров продолжит поиски «героя своего времени» в следующих романах «Обломов» и «Обрыв».