Учение Кудрявцева – одна из самых глубоко продуманных и стройно законченных систем в русской философии. В девятнадцатом веке в один ряд с Кудрявцевым по силе умозрения может быть поставлен лишь Владимир Соловьев.
С.А. Левицкий
Виктор Дмитриевич Кудрявцев – выдающийся русский религиозный мыслитель, превосходный истолкователь и строгий судья философских учений, тонкий критик деистических, пантеистических и атеистических концепций, блестяще проанализировавший ключевые идеи Канта и Гегеля, Якоби и Шлейермахера, Фейербаха и Конта, истинный философ как в своей жизни, так и в академических чтениях, обладавший изощренной чуткостью к Истине, создатель системы трансцендентального монизма и превосходный апологет христианства, вслед за великими отцами и учителями Церкви – святителем Григорием Богословом и преподобным Максимом Исповедником – убежденный, что разум и вера примиряются в познании Божественной Истины. Рассуждая о гармоничной взаимосвязи веры и знания, Кудрявцев писал: «Как растение без корня, так знание без веры невозможно; без постоянного прилива жизненных соков из глубины нашего духа, без постоянного оживления непосредственным и живым созерцанием сверхчувственного наше знание было бы так же сухо и безжизненно, как растение, оторванное от своего корня. Но существование веры без знания или веры, не сопровождаемой полным и соответствующим себе знанием так же возможно, как существование семени без корня и вовсе не прозябшего или пустившего лишь самые незначительные ростки и побеги. При благоприятных условиях, эта никогда не истлевающее, хотя и заглушаемое часто человеком, семя Богопознания может развиться в роскошное древо религиозного знания, особенно, когда почва, где оно заложено, – дух человека, будет согреваема и озаряема светом Божественного Откровения и орошаема от Господа сходящею росою Его благодати». По своему миросозерцанию Кудрявцев был глубоко религиозным и христианским мыслителем – он никогда не терял своей веры, а потому перед ним не стояла задача (столь занимавшая Владимира Соловьева) – «оправдать веру отцов наших» на суде разума и совести. Глубокая религиозность Кудрявцева нашла свое яркое выражение не только в его религиозно-философской системе, но и в молитвенном настроении его возвышенной души – в его сосредоточенном молении в часы богослужений, совершающихся в академическом храме, в его устремленности к горнему и жажде познания Абсолютной Истины – неуловимой для наших органов чувств – эмпирического познания, запредельной для рационального мышления и непостижимой для естественных наук, но открывшейся миру в чудесной Личности Христа Богочеловека и запечатленной в Божественном Откровении. Как христианский философ Кудрявцев был убежден, что знание без веры невозможно, а религия и наука родственны должны пребывать в тесном взаимном союзе. В основе религиозной философии Кудрявцева лежала мысль о том, что вера и знание – одно неразрывно целое, а образованность и религиозность не должны существовать отдельно, но должны образовывать симфоническую стройность и гармоническое согласие. В своей жизни и в ученой деятельности Кудрявцев опирался на Божественное Откровение, не пренебрегая и произведениями человеческой мудрости, руководствуясь святоотеческим правилом, изложенным святителем Григорием Богословом в его надгробном слове святителю Василию Великому: «Полагаю же, что всякий имеющий ум признает первым для нас благом ученость, и не только сию благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, приемлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которой многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожной, опасной и удаляющей от Бога... В науках мы заимствовали исследования и умозрения, но отринули все то, что ведет к заблуждению. Мы извлекали из них полезное даже для самого благочестия, чрез худшее научившись лучшему, и немощь их обратив в твердость нашего учения». Когда задумываешься о личности В.Д. Кудрявцева и его религиозно-философских воззрениях, то в сознании сразу восстает светлый образ христианского философа, обладающего необычайно крепкой верой и благородной натурой, чуждой низменных побуждений и честолюбия, но сосредоточенной на вековечных философских вопросах широчайшего диапазона – от теории познания, метафизики и проблемы бытия Божиего до этики и космологии. На протяжении всей своей жизни Кудрявцев всей душой отдавался философским изысканиям и ученым трудам – перо выпало из его рук лишь на смертном одре, но умерев, он оставил России и миру свои религиозно-философские произведения – драгоценный плод неутомимого духовного, интеллектуального и творческого труда, составивших славу его имени, почти забытому в наши дни. В свое время имя Виктора Кудрявцева было широко известно в православных кругах русского общества – его талант и ученость встречали всеобщее почитание в церковной среде, царь-освободитель Александр II избрал его наставником своего первенца, не было таких русских религиозных философов и богословов, которые бы не знали трудов Кудрявцева, публиковавшихся на страницах духовных журналов. Для справедливости надо отметить, что славное имя Кудрявцева не было столь широко известно в России в среде русской интеллигенции как имена Владимира Соловьева и Константина Леонтьева, что объясняется как драматичным разрывом между Духовными Академиями и общественной и культурной жизнью России, так и легкомысленным невниманием светского общества к духовной науке и пренебрежением атеистически и нигилистически настроенного студенчества к религиозной метафизике и христианской этике. В своей «Истории русской философии» протоиерей В. Зеньковский будет сетовать на то, что исследовательская литература о Кудрявцеве исключительно невелика – его знали по преимуществу лишь в академических кругах, а «вся напряженная и бурная жизнь в России времени Кудрявцева словно не замечала его, проходила мимо его построений». С горечью оплакивая смерть Кудрявцева – «великого учителя Академии», архимандрит Антоний с грустью заметит: «Когда я занимался философией, то случалось не раз, что тщетно проискав точного и ясного определения какой-либо истины умозрения у современных и прежних знаменитостей западного мира, я совершенно неожиданно находил вполне удовлетворяющий ответ в творениях усопшего наставника; – ответ твердый, величественный в своей скромности и простоте, но с такой неотразимой ясностью раскрывающий читателю свойства человеческого духа и законы его познания и жизни, что автор его мог бы с полным правом говорить: «всяк, иже есть от истины, послушает гласа моего» (Ио.18:37). Тогда-то, бывало, я изумлялся, почему же так мало известны людям эти ответы, эти разрешения философских споров, из коих некоторым был бы положен конец, если б творения Виктора Дмитриевича были распространены шире. Как, бывало, я негодовал на равнодушие к ним наших соотечественников!.. Как возмущало меня продолжавшееся и после обнародования трудов усопшего слепое самопревозношение совершенно разбитых им систем позитивизма и полуматериализма в русской печати, нагло провозглашавших себя последними словами науки!». По слову Алексея Введенского: «Если в светском обществе, которое в большинстве еще продолжает свое прежнее идолопоклонство в отношении к иностранному Западу и всему западному, имя нашего истинного философа-христианина мало известно, его сочинения мало читались и читаются, а скорее читаются и распространяются сочинения, например, таких писателей как граф Лев Толстой и подобные: то далеко не так в кругу людей, которым близко и дорого имя Виктора Дмитриевича, и слово истины, исходившее из уст и из-под пера его. Студентам духовной академии, особенно Московской, имя В. Д. Кудрявцева известно раньше, нежели они поступают в Академию. Его сочинения читались и читаются в означенном кругу людей с глубоким вниманием и даже увлечением, не смотря на серьезный характер их содержания». По складу своего мышления и своему значению в истории русской религиозно-философской мысли Кудрявцев был глубочайший и редкий философский и богословский ум, неутомимый искатель и провозвестник Божественной Истины, служащий духовному просвещению и оставивший богатое литературное наследие, которое не должно лежать «мертвым грузом» в старых и труднодоступных журнальных книгах, но должно ожить для нас – быть воспринято и осмысленно как выражение высших и идеальных стремлений его души, его сокровенных религиозных чувств и заветных идей, изожженных не только логическим языком рассудка, но и живым, волнующим языком чувствующего и верующего сердца.
Как истинный философ по призванию и христианин по вере, Кудрявцев посвятил свою жизнь служению Богу на философском поприще – он жил самой напряженной жизнью духа, приобщался к вечности через раскрытие вечной Истины, с неотразимой убедительностью возвещая о бытии Бога и провозглашая, что истинная мудрость заключена в христианстве. Будучи преемником протоиерея Ф.А Голубинского в преподавании философских наук в Московской Духовной Академии, Кудрявцев отличался исключительно обширной эрудицией в области этики и теории познания, в метафизике, естествознании и истории религий, а его умственный взор был обращен к основным вопросам человеческого бытия и мышления. В своей речи, посвященной Кудрявцеву как христианскому философу, знавший его лично доцент А.Д. Беляев говорил: «С юношеских лет и до самой смерти ум его занимали возвышенные философские идеи. В своих академических чтениях и в своих многочисленных и разнообразных по содержанию сочинениях он раскрывал учение о бытии, существе и свойствах Божиих, о происхождении и гармоническом устройстве мира, о происхождении и единстве человеческого рода, о промысле Божием и о бессмертии души, о происхождении, сущности и разнообразных видах и формах религии, о философии и способах познания – умозрительном и опытном. Кроме положительного раскрытия философских и религиозных истин он дал истинно-философский разбор атеизма, материализма, скептицизма, пантеизма, теизма, позитивизма и дарвинизма. Строгость и выдержанность плана, необычайная последовательность течения мыслей, твердость доказательств и логичность выводов, прозрачная ясность мысли, простота и изящество ее выражения – эти отличительные достоинства чтений и сочинений его сами собой говорят о возвышенности и силе его разума. Погружаясь в философские размышления, увлекаемый созерцанием высших истин и идей, разум его еще при жизни далеко возвышался над мелочными интересами будничной жизни, и душе его были чужды дрязги и злоба дня. И эта философская возвышенность разума отображалась в его светлых взорах, в его серьезном лице и во всей его осанке невозмутимым спокойствием, каким-то созерцательным безмятежием и тишиной величия серьезной, самоуглублений мысли». В философской деятельности Кудрявцева следует различать три стороны: первая – его спокойное и вдумчивое лекционное изложение истории философской мысли с разъяснением самых сложных вопросов философской науки; вторая – его печатные труды, в которых он с наибольшей силой выразил себя как мыслитель-теоретик и метафизик, создавший собственную оригинальную в своей композиции и основных идеях философскую систему – трансцендентальный монизм, по глубине метафизических рассуждений и изощренности философской мысли не уступающий умозрениям Канта и Фихте, Гегеля и Шеллинга; третья – сама его личность есть воплощение истинного философа, рассматривающего и разрешающего все философские вопросы с осторожностью в суждениях, вдумчивостью и глубокой жизненной мудростью, являвшегося мудрецом не только на страницах своих сочинений, но и в самой жизни своей. По справедливому замечанию Ф. Преображенского, «это был философ и в жизни, человек с глубокими религиозными и философскими убеждениями соединявший привлекательное благородство истинного христианина и философа в жизни. Это значит, что он не работал только в области чистой отвлеченной мысли, стремящейся разрешить весь мир в систему логических понятий и для немногих доступной, – нет, всю жизнь он трудился над созданием христианской теодицей и уяснением тех высших вопросов, которые неотразимо представляются человеку на всех ступенях его развития и составляют ту почву, на которой соприкасаются религия и философия. Это был религиозный философ… Религиозный элемент был душой его философского мировоззрения, которой нельзя было отнять, не разрушив всего стройного здания его философской системы. Свет религиозной идеи положил на все, вышедшее из под пера почившего, печать глубочайшей искренности и замечательной ясности, и потому его система столь далека от искусственного строя систем, построенных или на каком-либо логическом начале рационализма, или на безотчетно-смутном чувстве мистицизма. Религиозная идея была руководящим началом его философии». Кудрявцев был истинным христианским философом, создавшим свою цельную философскую систему христианского теизма, отличающуюся удивительной глубиной мысли и архитектонической стройностью и законченностью, умением ясно говорить о самых таинственных и сложных вопросах философской мысли. По свидетельству современников, Кудрявцев без преувеличения был «славой и украшением Московской Духовной Академии», где довершил свое образование и в течение тридцати семи лет преподавал философские науки. По характеристике профессора А.В. Соколова: «Глубоко философски-образованный, тщательно следивший, до последних дней своей жизни, за всеми бесконечно-разнообразными обнаружениями свободной философской мысли, Кудрявцев твердо устоял против всяких соблазнов и увлечений, так обычных и естественных в его науке. Началом его премудрости был страх Господень (Прит.9:10) и он не только до конца свято сохранил чистоту своей религиозной философии, но даже чем дальше, тем тверже стояла она в его убеждении, тем более широко развитой и всестороннее обоснованной являлась она в его творениях. Философствующая мысль не подрывала, как это часто бывает, а напротив, питала и поддерживала в нем живое религиозное чувство».
По праву считаясь красой и славой Московской Духовной Академии, Кудрявцев стал знаменит в своем отечестве как подвижник философской науки и один из лучших представителей христианской философии, а кроме того – человек высоких нравственных качеств – верный и надежный, исполненный высокого благородства, великой доброты, способный горячо любить и возвышенно мыслить. Для своих студентов Кудрявцев был «апостолом правды и науки», «мощным двигателем русской философской мысли» и «образцом высоконравственного человека», «великим учителем» и «неустанным глашатаем Истины, возвещающим ее устно и печатно для всех жаждущих, умеющим пробуждать в людях самые высокие устремления и запросы человеческого духа, увлекать их умы философской мыслью, просвещенной Слово Божиим и находящейся в согласии с православной верой. По слову Алексея Введенского, «умственная атмосфера, которою приходилось дышать его ученикам, была так насыщена его идеями, и при том эти идеи находили такую полную реализацию в собственной жизни философа, что их влиянию невозможно было не подчиняться: они действовали и приковывали к себе не только в силу логичной неотразимости тех доводов, на которых они основаны, но и в силу эстетического обаяния тех форм жизни философа, в которых они находили свое конкретное воплощение». Для Кудрявцева было очевидно, что философия – это не только теоретическая наука и совокупность определенного рода знаний, но и искусство – искусство мыслить и жить в согласии со своими убеждениями. Как блестящий лектор и заботливый педагог, Кудрявцев умел покорять умы и сердца своих воспитанников, а тайна его изумительного влияния на своих учеников заключалась в неотразимом обаянии его личности и его высокой нравственности. С изумлением описывая духовно-нравственный облик Кудрявцева в самых светлых красках, Алексей Введенский писал: «…он был человек не только замечательного ума, но и любящего, отзывчивого на всякое добро сердца. Если же мы ближе и пристальнее всмотримся в его общий духовный облик, то еще более убедимся в тон, что это был человек вполне гармонически развитый и высоко настроенный в своих духовных силах, способностях и деятельности. А только такое именно развитие и настроение и в состоянии создать истинную философию, особенно важную в наше время или односторонней специализации знаний или же уклонения на сторону интересов низших, потворствующих материализму и утилитаризму. Кто близко знал высокий, благородный личный характер почившего, его величайшую во всем скромность, всегдашнюю приветливость и любовь ко всем, его неподкупную честность, стойкость в убеждениях и в делах правды, при мягкости общего тона его обращения, его беспристрастие и справедливость, его тонкое чувство меры во всем, его уважение к мнениям других, даже если бы они не согласны были с его собственным мнением, что особенно бывало видно и важно при чтении им студенческих и других сочинений, его чуткую восприимчивость и живую отзывчивость в обмене мыслей и чувств тот вполне согласятся, что это был человек, соединявший в себе идеальные черты истинного мудреца. И таким он был неизменно, всегда, как в частной жизни, так и на кафедре, как в обществе, так и в печатных своих сочинениях. В его частной жизни с этой стороны прекрасным дополнением к нему служила его супруга – Капитолина Васильевна, пользовавшаяся также глубоким уважением и в среде академического общества и в среде сторонних для Академии лиц, родных и знакомых. Поэтому их дом был всегда желанным и обычным местом посещения для всех в минуты отдыха, душевного волнения, нуждавшегося в успокоении, сомнения, требовавшего для себя разрешения. И искомое всегда находилось в этом доме, в умной, задушевной беседе его хозяев. На кафедре и в общественных собраниях Кудрявцев всегда производил глубокое и неотразимое, сильное и в то же время умиротворяющее, вообще благотворное влияние одним своим появлением, не говоря о слове его, которое всегда исполнено было великой силы, глубокого смысла и в то же время дышало добротою и каким-то неземным величием. Все мелкое и ничтожное, все, чем питается душа человека, ищущего дешевой популярности, тщеславного, было чуждо душе Виктора Дмитриевича».
Высокий нравственный облик Кудрявцева раскрывался в его любви к ученикам, в миролюбии и глубоком смирении, в умении выслушать каждого приходящего к нему и дать мудрый совет, а сама личность его была высоким нравственным образцом усердной церковной жизни. По восторженному воспоминанию студента Ф. Преображенского, восхищенного величием нравственного облика Кудрявцева: «Это была душа, ясная как Божий день, чистая, благородная, кроткая и смиренная, участливая и любящая. При всем величии его духа, пред которым останавливаешься с благоговением, это была воплощенная простота, в которой и познается истинное величие, – простота незлобивая и изящная, привлекавшая и очаровывавшая своей нравственной красотой. Он жил любовью. Как любил он родную Академию! Ради нее он забывал интересы честолюбия и выгоды положения и лучше желал до конца послужить ей, чем блистать на кафедрах университетов, куда его не один раз приглашали! Как любил он учащееся юношество, для которого являлся всегда любящим заступником! Когда случалась беда, куда обращался студент? К почившему, – и у него всегда было готово слово если не помощи, то утешения. Если можно было сделать что-либо, почивший всегда с охотой старался, чтобы вывести неудачника из беды. Если нельзя было, если не в его власти было облегчить чью-либо участь или исполнить какую-либо просьбу, то он по крайней мере не вселял ложных надежд, говорил откровенно и прямо, и всегда старался утешить просителя, делая это с замечательной задушевностью и теплотой. А его благородное, чарующее обращение со всеми, его ласковая улыбка, которой он неизменно встречал привходившего к нему студента…». В драматичное и смутное время, когда научный скептицизм подтачивал религиозные убеждения и ввергал в смущение умы и сердца людей, Кудрявцев явил себя как превосходный христианский апологет и духовный вождь православного студенчества – в духовном и нравственном образе этого великого и мудрого ученого мужа находили опору колеблющиеся в вере и сомневающиеся. На академических лекциях Кудрявцева студенты избавлялись от отчаянных сомнений в истинности православной веры и научались согласовывать веру и знание, в его печатных религиозно-философских трудах читатели черпали обширные знания, а сама личность его научала их христианской жизни и пробуждала в душах самоотверженную любовь к Истине и благородный дух философского творчества. По воспоминанию благодарных студентов, влияние Кудрявцева «в среде духовного юношества не ограничивалось стенами родной Академии. Мы были учениками почившего раньше, чем сделались его непосредственными слушателями. Наше философское мышление воспитывалось на сочинениях почившего; в умы многих именно его многочисленные статьи забросили искру сознательной философской мысли еще в то время, когда они были семинаристами, и конечно они именно почившего должны считать крестным отцом своего духовного развития. А сколько учеников почившего, рассеянных по всей России, которые считают за честь и счастье считаться его учениками и которые, преподавая философские науки, следуют духу и направлению своего незабвенного учителя!». По заветной мысли Кудрявцева, «высшая и самостоятельная цель философского образования есть установление здравого, согласного с началами религии, философского миросозерцания, потребность которого естественно законно вытекает из самого строя разумной природы человека».
Как классического философа Кудрявцева наиболее волновал вопрос о познании Абсолютной Истины – один из самых главных, волнующих и центральных вопросов философии. В свое время Исаак Ньютон сравнивал себя с маленьким мальчиком, играющим на берегу и время от времени находящим красивые камешки и ракушки, в то время как перед его взором раскинулся бескрайний океан неизъяснимых тайн и волнующих истин. При всей своей глубокой религиозности и будучи профессором Московской Духовной Академии, Кудрявцев проявлял необыкновенное свободомыслие в трактовке философских проблем и не страшился пускаться в «плавание» по необозримому пространству мировой философской мысли – безбрежному «океану идей». По мудрому умозаключению Кудрявцева, «влияние религии на ход философского мышления должно быть влиянием советующего друга и руководителя, но не простираться до деспотического давления и стеснения свободы этого мышления», что вытекает из самой сущности христианства, призванного «просветить, очистить и оживить нашу способность мышления, не уничтожая ее собственной жизнедеятельности». В своей книге «Пути русского богословия» протоиерей Георгий Флоровский высоко оценил Кудрявцева как ученика и преемника Голубинского, как мыслителя «недрогнувшей веры»: «В книгах Кудрявцева покоряет этот стиль внутренней свободы, душевное изящество и благородство, с какими этот человек недрогнувшей веры ведет свое спекулятивное оправдание или обоснование этой веры, стоит весь свой критический синтез среди недостаточных решений других философских школ. В религиозном мировоззрении он отводит философии роль «советующего друга». Так, характерно для него это спокойное сочетание верующей очевидности и методического построения». Схожую, но более развернутую характеристику личности Кудрявцева дал протоиерей В. Зеньковский в своей фундаментальной книге «История русской философии»: «Характерной чертой философского мышления Кудрявцева является исключительная внутренняя свобода. Глубокое внутреннее переживание подлинного единства христианства и сводной мысли освобождало Кудрявцева от задачи, которая так беспокоила Владимира Соловьева – «оправдать веру отцов». В этом отношении, по типу своей мысли, Кудрявцев ближе всего стоит к Хомякову – он всегда свободен и смел, идет за своей мыслью до конца Дар построения системы в полной мере сказался в нем… Будучи глубоко религиозным человеком, Кудрявцев оставался свободным в своей мысли а в построении системы настойчиво и решительно исходил из критического анализа познания Однако примат гносеологии при построении системы не должен закрывать глаза на принципиальный онтологизм у Кудрявцева. Идея Абсолютного Бытия для него (как и для Голубинского) есть высшая и верховная идея… Кудрявцев пишет не систему догматики, а систему философии». Вся философская система Кудрявцева есть опыт христианской философии – оригинальной и самобытной, хотя и изложенной в русле трансцендентализма, это – грандиозная попытка преодоления картезианского дуализма духа и материи, равно как и аналитического скептицизма Канта, отвергавшего интеллектуальную интуицию в области гносеологии и утверждавшего, что мы не способны познавать сущности вещей – «ноумены» бытия. В исследовательской литературе о жизни и творчестве Кудрявцева порой встречаются суждения, что его учение о познании есть обыкновенный «наивный реализм», а его теория возникновения религии не оригинальна и основана на устарелых психологических схемах. В действительности же трансцендентальный монизм Кудрявцева – это не только словесная формулировка, но и ясный метафизический принцип, лежащий в основе его онтологии и метафизики, его мысли о возникновении религии основываются на библейской вере в непосредственное Божественное воздействие на нас, его гносеологические воззрения прошли как через умозрения Платона и неоплатоников, так и через критическую аналитику Канта и диалектику Гегеля, оставшись глубоко христианскими по содержанию и ясными по изложению. Литературный стиль Кудрявцева чужд поэтическому изяществу и стремлению к литературному блеску – к риторическим приемам, блестящим парадоксам и остроумным высказываниям, но в то же время ему присуща своеобразная «величавость» и умение очаровывать художественной ясностью и спокойным рассуждением. На страницах религиозно-философских сочинений Кудрявцева не только раскрывается внутренняя гармония ума и веры, но чувствует истинный философский пафос – стремление к оживлению и просветлению сферы мысли светом христианской веру, отсюда – их близость творениям богословов-философов первых веков христианской эры. Как верно писал Алексей Введенский, Кудрявцев «был христианский философ в полном и строгом смысле этого слова: этим сказано все. Все остальная свойства его философии имеют значение подчиненное, – суть свойства производная, определяемая именно этим только что указанным взглядом его на конечную цель философствования и из него вытекавшая. Правда, в виду этого можно сказать, что миросозерцание Виктора Дмитриевича не оригинально и не ново, но это – почтенная старость и завидная неоригинальность: его философия стара как сама истина, многостороння как жизнь, чиста и возвышенна как христианский идеал!». В исследовательской литературе о жизни и творчестве Кудрявцева высказывался упрек в том, что его философские воззрения не были современными, ведь он не затрагивал актуальных вопросов своего времени. В действительности же миросозерцание Кудрявцева было выше своего времени, а его религиозная философия в ее основных задачах и идеалах возвышалась над своей исторической эпохой, но вместе с тем, он внимательно следил за текущими вопросами своего века и живо отзывался на них, решительно полемизируя с теми течениями философской мысли, которые грозили загасить свет христианского просвещения в России. По свидетельству Алексея Введенского, «когда у нас молились на Гегеля и говорили, что «к его сочинениям нужно приступать со страхом и верою, как к таинствам религии» (из письма Огарева Герцену), то Кудрявцев смело заявил, что Гегель – это не божество, а всего лишь кумир, искусно закутанный в туман диалектики. Когда у нас пропагандировали контизм, как мнимое противоядие философии, он, подвергнув его основательной и остроумной критике, пришел к заключению, что «Конт, к чести его философского ума, дает нам гораздо больше того, что сам считает философией», – дает философию, хотя и своеобразную. Когда у нас стали увлекаться дарвинизмом и философией эволюции, он заметил, что это не решение биологических и космологических вопросов, а лишь их перестановка».
Виктор Дмитриевич Кудрявцев родился в 1828 году в Псковской губернии в семье полкового священника – протоиерея Дмитрия Алексеевича Кудрявцева. В силу того, что его отец должен был следовать за своим полком и вел кочевую жизнь, Кудрявцев в детские и отроческие годы постоянно переводился из одного учебного заведения в другое – начав обучение в дворянском училище одного из уездов Виленской губернии, он затем провел три года в Варшавском духовном училище, а после – продолжал свое образование в Волынской, Могилевской и Черниговской семинариях. С благодарностью вспоминая о летах, проведенных в Варшавском духовном училище, Кудрявцев по случаю его приглашения на пятидесятилетний юбилей Варшавского духовного училища в 1890 году, напишет: «Промыслу Божию угодно было, чтобы открытие училища в 1840 году имело чрезвычайно важное, решительное значение в моей жизни. Сын полкового священника, я первоначальное образование получил в Литве, в Свенцянском уездном для дворян училище (которое соответствовало нынешней прогимназии); с переходом моего отца (вместе с полком) в бывшее царство Польское, где тогда не было ни одного русского учебного заведения, мне предстояла опасность продолжать свое образование в какой либо из Польских школ. Вследствие моей болезненности, отец не мог решиться отправить меня одного в какое либо из русских духовных училищ, не пользовавшихся в то время особенно хорошей репутацией. Было уже намерение поместить меня в одну из провинциальных Польских гимназий – Радомскую. Но вдруг неожиданно открывается духовное училище в Варшаве. К великой радости моего отца, к великому благу для меня самого, Богу угодно было изменить все течение моей жизни и направить меня по пути духовного образования. Я поступаю в Варшавское духовное училище, с которым у меня соединены самые теплые и благодарные воспоминания. Прошу принять мое искреннейшее приветствие с совершившимся пятидесятилетием училища и пожелать ему долговременного процветания и постоянно благоуспешного служения делу духовного просвещения». Несмотря на свои житейские скитания, Кудрявцев ощущал, что его хранит Промысел Божий, направляя к получению высшего духовного образования и служению Богу на ученом поприще. С раннего детства Кудрявцев отличался высокими духовными и интеллектуальными дарованиями – во всех учебных заведениях он учился превосходно, а написанные им русские и латинские сочинения – «хрии» и «рассуждения», свидетельствовали не только о его широких познаниях и философском складе мышления, создав ему репутацию блестящего ученика, но и об умение самостоятельно мыслить и творчески перерабатывать изученное, разбираться в тонких философских вопросах и писать проповеди и сочинения богословского содержания. Как лучший ученик в 1848 году Кудрявцев поступил из Черниговской духовной семинарии в Московскую Духовную Академию, где сразу обратил на себя внимание своими блестящими дарованиями и обширными познаниями разного рода – от знакомства с древними и новыми языками до познаний в области философских наук и богословия. По свидетельству современников, Кудрявцев поступил в Московскую Духовную Академию первым по списку и всегда был лучшим учащимся – не кичась своими талантами и знаниями, он всегда искусно и скромно помогал своим сокурсникам в изучении наук, а его сочинения и устные ответы всегда были лучшими. В то время в Московской Духовной Академии преподавал профессор и протоиерей Ф.А. Голубинский – выдающийся ученый и христианский философ, оставивший словесный портрет своего ученика – он был «среднего роста, темнорус, не толст, узкобород». В стенах Московской Духовной Академии изучались различные богословские и светские науки: догматическое и нравственное богословие, экзегетика и чтение Священного Писания, церковное красноречие и церковная история, каноническое право и философия, всеобщая словесность и гражданская история, математика и различные языки – иврит, греческий, французский, немецкий и английский. За четыре года своего академического обучения Кудрявцев проявил себя как трудолюбивый, удивительно скромный и разносторонне одаренный студент, получивший стипендию митрополита Платона, что по существующей традиции дало ему право прибавить к своей фамилии имя Платона и называться Кудрявцев-Платонов. Как пояснял Алексей Введенский, «успехи 1848 –1851 годов, имевшие своим последствием усвоение В.Д. Кудрявцеву фамилии Платонова, ясно показывали, что Академия, признавая в лице В.Д. Кудрявцева лучшее украшение означенного курса, уже тогда смотрела на него, как на будущего, достойного ее исторической славы, профессора». Как отмечали современники Кудрявцева: «Поступив в Академию в 1848 году, Виктор Дмитриевич необыкновенными дарованиями своими, трудолюбием и скромностью обратил на себя общее внимание наставников, которые и в то время усматривали в нем великого мыслителя. Его прилежание заслуживало особенного уважения и, потому что он не отличался крепким здоровьем, а иногда подвергался болезням». Блистательно учась в Московской Духовной Академии и усердно занимаясь науками, Кудрявцев рано сформировался как христианский мыслитель, а его магистерская диссертация «О единстве рода человеческого» не только ясно демонстрировала его способность к научному труду и незаурядный ум – ясный и спокойный, аналитический и осторожный в суждениях, но и своеобразный литературный талант. В своей магистерской диссертации «О единстве рода человеческого» Кудрявцев писал: «Только ясное сознание, что все люди – наши братья по духовной и телесной природе, как созданные «от одной крови» одним и общим Отцом Небесным, ущедренный от Него едиными духовными дарами и призванные поэтому к достижению одного общего назначения, может быть началом истиной, нелицемерной любви даже к тем из наших братьев, кои не находятся к нам ни в каких более близких отношениях родства или единомысленности». Богословский труд Кудрявцева высоко оценили не только его учителя, но и митрополит Филарет Московский – строгий судия, скупой на похвалу, великий богослов и гениальный проповедник, зорким оком следивший за всеми изменениями в жизни Московской Духовной Академии и твердой рукой направлявший процесс обучения в согласии с догматами и канонами Православия. Светлым впечатлением от чтения богословских сочинений Кудрявцева и его товарища Шаврова, митрополит Филарет Московский, присутствовавший 27 июня 1852 года на публичном выпускном экзамене в Московской Духовной Академии, поделился в письме со своим викарием – епископом Оренбургским – Иосифом: «Сегодня был я на окончательном экзамене в Академии. Слава Богу, на Академию нашу можно смотреть мирным оком. Сегодня читали по части из двух сочинений: о единстве рода человеческого, и о третьей книге Ездры. Когда сии сочинения дойдут до вас: надеюсь, вы признаете в них исследования основательные и многосторонние». Когда сочинение Кудрявцева появилось в печати, то известный ученостью и богословской эрудицией архиепископ Филарет Гумилевский в письме от 17 декабря 1853 года написал A.В. Горскому – выдающемуся русскому богослову и профессору Московской Духовной Академии: «Статья о единстве рода человеческого – превосходная статья. Я читал ее с наслаждением. Слышал прекрасные отзывы о ней докторов здешнего университета. Дай Бог молодому сочинителю силы и усердия трудиться и впредь с такою же пользою для святой Церкви!».
После окончания курса обучения в 1852 году Кудрявцев был оставлен бакалавром библейской истории и греческого языка в Московской Духовной Академии. В своих лекциях по библейской истории Кудрявцев твердо держался Слово Божиего, искусно и основательно разбирая и опровергая мнения скептически настроенных ученых и освещая главные события библейской истории. После смерти профессора Голубинского в 1854 году, Кудрявцев перешел на кафедру метафизики и истории древней философии, взяв курсы покойного профессора, а после ухода из Московской Духовной Академии профессора В.И. Лебедева – взял и преподавание новоевропеской философии. На протяжении всей своей последующей жизни имя Кудрявцева будет связано с Московской Духовной Академией – он всецело посвятит себя педагогической, научной и литературной деятельности, охватив почти все философские науки. Приобретя громкую известность как глубоко религиозный мыслитель и талантливый преподаватель, Кудрявцев в 1857 году возведен был в звание экстраординарного профессора, а в следующем 1858 году – в звание ординарного профессора. С усердием и тихими философскими раздумьями Кудрявцев трудился над курсом лекций по метафизике и истории философии – с древнейших времен до Канта и Гегеля, рассматривал метафизический вопрос об отношении Божества к миру, о происхождении зла и о целях вселенной, подвергал остроумной критике пантеистические и атеистические теории, опубликовав в богословских журналах целый ряд религиозно-философских и апологетических сочинений – «О единобожии», «Безусловный прогресс и истинное усовершенствование рода человеческого», «О религиозном индиферентизме», «Об источнике идеи Божества», «Религия и позитивная философия», «Телеологическая идея и материализм», «Телеологическое значение природы», «Материалистический атомизм», «Религия, ее сущность и происхождение». Плодотворная научная и педагогическая деятельность принесла Кудрявцеву заслуженную славу не только в академических кругах, но и при дворе – ему были поручены занятия по логике и метафизике с сыном императора Александра II, а также он давал уроки психологии Николаю Максимилиановичу – герцогу Лейхтенбергскому. Пребывая в Санкт-Петербурге, Кудрявцев проявил себя как великолепный педагог и талантливый христианский мыслитель, а потому ему было предложено возглавить кафедру философии в Московском или Санкт-Петербургском университете, но это означало бы, что Московская Духовная Академия потеряла бы великолепного ученого и философа, составлявшего ее славу. В ответ на обращение министра народного просвещения графа Е.В. Путятина с предложением о переводе Кудрявцева в один из столичных университетов, митрополит Филарет Московский с присущими ему тактом и убедительностью мудро заметил, что Кудрявцев преподает «здравую философию», согласную с вечной истиной христианской веры, а потому, чтобы не ослабить философскую кафедру Московской Духовной Академии, профессора Кудрявцева необходимо оставить там, ведь Академия «дает законоучителей высшим и средним училищам, а сии законоучителя в настоящее время имеют нужду в значительном философском образовании, потому что лжефилософия не молчит и на кафедрах, и в печати, и в обществе». Закончив занятия с венценосным наследником, Кудрявцев вернулся к преподавательской деятельности в Московской Духовной Академии, став ее подлинной опорой и украшением. Как выдающийся педагог Кудрявцев не только умел с удивительной стройностью, ясностью ума и живостью чувства философствовать о вечных метафизических и религиозных началах всякого бытия и разрешать вопросы, волнующие умы и сердца своих студентов, сея в их души свет знания и любовь к наукам, но и всем сердцем искренне любил своих воспитанников – с сочувствием относился к их печалям, умел выслушать и уврачевать душевные язвы, взращивая в учениках своих самые благородные устремления духа. Как религиозный философ Кудрявцев был носителем традиций Московской Духовной Академии и выразителем ее духа, а его высокий нравственный образ и возвышенный ум – само имя его, окруженное светлым ореолом почтения, наряду с именами Голубинского и Горского, стало самым благоговейным образом связываться в сознании студентов с Академией и ее святыми нравственными идеалами. С трогательной благодарностью и светлой памятью о наставнике студент И. Николин вспоминал: «мысль о Московской Академии почему-то связывалась с именем Виктора Дмитриевича Кудрявцева. Расхватывались брошюры его, с горячностью и вниманием читались и перечитывались статьи его. Без знакомства с ними не решались ехать в Московскую Академию… Живо помню то время, когда мы, не уверенные, смущенные, подъезжали впервые к Академии. Тревожно билось сердце. С трепетом, не преувеличу, если скажу с благоговением, вступали мы под кров Академии. Она казалась нам храмом, святилищем. С нами случилось так, что на пороге Академии нам встретился маститый патриарх ее – Виктор Дмитриевич. Да, именно впечатление «патриарха» он произвел на нас, при первой встрече с нами, своим высоким умным челом, типичными чертами лица, трогательной добротой, которая привлекала к нему и покоряла сердца. Какой ласковой простотой, радушной приветливостью, любезной предупредительностью дышал его прием! Одно из первых академических впечатлений было самое светлое и оно связано неразрывно с личностью нашего дорогого почившего наставника». Манера философствования Кудрявцева как на кафедре, так и на страницах своих произведений, была спокойной и ровной, чуждой полемического задора, его рассуждения всегда отличались логической последовательностью и изящной стройностью, согретой пафосом религиозного и нравственного воодушевления, а его речь производила неотразимое впечатление и уносила слушателей в идеальные сферы. Рядом с педагогической деятельностью Кудрявцева непрерывно шла и его учено-литературная и богословско-философская деятельность, а его сочинения явили собой «полное и стройное исследование и изложение основных вопросов философии, глубоко проникнутое, при том, православно-христианским воззрением». На основе своих лекций Кудрявцев составил учебник для преподавания философии в духовных учебных заведениях – «Введение в философию» и «Начальные основания философии», заключающие в себе учение о познании и естественное богословие, а кроме того его перу принадлежат религиозно-философские и богословские сочинения, касающиеся проблем теологии и космологии, учения о человеческом духе и вопроса о сущности и происхождении религии. Публикация учебников Кудрявцева стала значимым событием в культурной и духовной жизни России, а его имя стало известно в научно-педагогических кругах, ведь его сочинения были первым опытом самостоятельного труда в области метафизики – самой изощренной и таинственной науки, занимающейся разрешением наиболее волнующих и животрепещущих вопросов человеческого бытия и познания. Сочинения Кудрявцева имели громадный успех среди духовенства и были высоко оценены славянофилами, но оставались мало известны широкой публике русского общества, не читающей духовных журналов. В свою бурную эпоху, всколыхнувшую русское общество, когда на смену «людям сороковых годов» – идеалистам и славянофилам – пришли нигилистически настроенные материалисты и сторонники позитивизма, имевшего в те дни очарование последнего слова науки, когда религия стала рассматриваться как собрание мифов, искусство стремились подчинить утилитарным целям, а метафизика объявлялась ненужной новому прагматичному веку, Кудрявцев убедительно показал, что метафизика является наукой о духе и стал одни из наиболее талантливых противником материалистических и атеистических доктрин. Лекции и произведения его стали «светлым оазисом в сухой и безжизненной умственной пустыне». Как религиозный философ и христианский апологет, Кудрявцев стал одним из главнейших руководителей жизни Московской Духовной Академии в те дни, когда «властителями дум» среди русской интеллигенции и широких слоев нашего студенчества были позитивист Конт и Бюхнер с его книгой «Сила и материя», а человек объявлялся – существом, случайно возникшим из лона природы и бесследно в ней исчезающим. Защищая религиозную веру и критикуя позитивистскую философию Конта, Кудрявцев метко подметил, что исследование законов природы не мешает ученому быть человеком религиозным, а глубокая религиозность не препятствует занятию наукой. «Исследования Ньютона не были менее основательны и точны от того, что он занимался толкованием Апокалипсиса, и живое участие, какое принимал Паскаль в религиозных спорах своего времени, не помешало ему быть знаменитым математиком». В своей духовной борьбе с материализмом и позитивистской философией Конта, Кудрявцев не примкнул к славянофилам, сочетавшим искреннюю религиозность с романическим преклонением перед допетровской Русью и сентиментальной идеализацией всеславянского братства, но твердо исповедуя православную веру, он провозглашал, что вера есть непосредственное знание бытия Бога и сверхчувственной действительности, а христианство есть данный Богом ответ на мировые вопросы, волновавшие людей со времен Адама, Иова и ветхозаветных пророков. По заветной мысли Кудрявцева, идея личного Бога и Его бытие есть неопровержимая истина как для верующего сердца, так и для мыслящего разума, человек есть не бездушный автомат, но разумная и свободная личность, предназначенная к бессмертию, а симфоническая стройность космоса свидетельствует, что вселенная – это творение, созданное разумной и всемогущей волей всеблагого и всесовершенного Творца, ведущего нас к наивысшей цели – Царству Небесному. Со всей силой своего философского ума и слова защищая цельное теистическое миросозерцание и исповедуя христианские нравственные идеалы на страницах своих религиозно-философских сочинений, Кудрявцев создал стройную систему трансцендентального монизма как симфонию христианской философии. Не будучи кабинетным мыслителем, Кудрявцев был помощником ректора на богословском факультете, во второй половине семидесятых годов XIX века он исполнял обязанности ректора Московской Духовной Академии, кроме того – он работал в составе редакционного комитета «Православного обозрения», печатал свои лекции по метафизике в журнале «Вера и Разум» и участвовал в разработке устава Академии, а с 1877 года и до конца своей жизни – до 3 декабря 1891 года – возглавлял «Братство преподобного Сергия», созданное для помощи нуждающимся студентам и воспитанникам Московской Духовной Академии, завещав Братству все свои религиозно-философские и богословские сочинения. После смерти В.Д. Кудрявцева «Братство преподобного Сергия» издало собрание его сочинений в трех объемных томах, вобравших почти все написанные им произведения.
В своем религиозно-философском творчестве Кудрявцев не гнался за современностью, но возвышался над своей исторической эпохой и исповедовал возвышенные христианские идеалы, сообщавшие его миросозерцанию особую духовную глубину и возвышенность, а его слову – огромную силу воспитательного воздействия на учеников, что дополнялось самой его личностью – одухотворенной и высоконравственной. Как религиозный мыслитель Кудрявцев создал стройную симфонию христианской философии в новейшей форме изложения – «систему трансцендентального монизма», преодолевшую критическую аналитику Канта и его трансцендентальный идеализм и избегая различных форм имманентного монизма – рационально-идеалистического у Гегеля и духовно-реалистического у Шеллинга с их пантеистическими тенденциями. Когда были развенчаны грандиозные идеалистические системы немецких философов – Фихте, Шеллинга и Гегеля, представлявших собой вершину спекулятивной мысли, то многим казалось, что философия исчерпала себя – на руинах монументальных идеалистических систем возникли новые течения мысли – нигилистический утилитаризм и позитивизм Конта с их вульгарной материалистической картиной мира и стремлением разрешить все вековечные вопросы философии с позиции «здравого смысла» и «трезвого рассудка». В ответ на вызов позитивизма и нигилистического утилитаризма Кудрявцев не только блестяще защищал и пламенно исповедовал христианские ценности и нравственные идеалы, но и высоко поднял знамя русской религиозной философии – христианской по своему духу и содержанию. По замечанию протоиерея В. Зеньковского, «спокойный и вдумчивый критический анализ, внимательная и добросовестная проверка слишком дороги Кудрявцеву; не будем поэтому удивляться, что он иронически относится к учению Шеллинга об «интеллектуальной интуиции», «для которого вдруг и неизвестно как открывается первое начало знания и бытия». Столь же сдержано относится Кудрявцев к учению Якоби о вере как основе знания». Как религиозный философ Кудрявцев выступает как против крайностей рационализма, так и против крайностей иррационализма – вслед за Декартом он не хотел ничего принимать на веру, но жаждал исходить из принципов убедительных и доказанных, в то же время, предостерегая от чрезмерного доверия к разуму, логической аргументации и диалектике. Для Кудрявцева очевидно, что познавательные способности разума имеют свои границы, а Божественное сверхрационально и открывается верующему и молящемуся сердцу, но вместе с тем, вера просвещает разум и возвышает его до метафизических высот богословской мысли. Размышляя о методе философии, Кудрявцев писал, что начало философии заключено в способности нашего мыслящего духа, являющегося ее источником – в вопрошающем и исследующем разуме, устремленном к познанию Абсолютной Истины и постижению окружающего мира и самого себя, ибо «исследование самого разума есть первое и существенное дело» философии. «Мы должны прежде изучить наш рассудок, как в нем самом, так и в его продуктах, – философских теориях, чтобы видеть, может ли и что может он знать, чтобы потом не трудиться, может быть, напрасно, над решением вопросов, недоступных нашей познавательной силе». Задаваясь краеугольным вопросом о том, что такое философия и анализируя ее значение как особой науки, Кудрявцев напоминал, что само слово философия означает любовь к мудрости, но не разъясняет тайну философствования, ибо «каждая наука имеет право в своем роде называться любомудрием, – философией». Будучи проницательным и рассудительным мыслителем, Кудрявцев указал на то, что если естественные науки имеют свои четки методы и задачи – физика изучает бытие с физической точки зрения, химия исследует химические процессы, а биология – живую природу, то философия как чистое выражение любви к мудрости есть великая загадка.Как известно слово «философия» восходит к Пифагору, который на вопрос изумленного его мудростью и красноречием властителя Флиоса Леона – «в какой науке или искусстве он считает себя особенно сведущим?», смиренномудро ответил – «ни в какой, ведь я – только философ». На вопрос – «что за люди – философы, и чем они отличаются от других людей?», Пифагор ответил великолепной философской притчей: «Человеческую жизнь можно сравнить с большим торжищем и с олимпийскими играми. На торжище есть продавцы и покупатели, которые стараются приобрести прибыль; на играх участники их заботятся о славе и известности; но там есть еще третий класс людей, – это зрители, которые смотрят на тех и других и внимательно наблюдают, что там происходит. Так и в жизни людской: большая часть людей заботится только о богатстве и славе; все здесь погоня и движение; один гонится за тем, другой – за другим. Только немногие среди этой шумной толкотни не принимают в ней участия, но созерцают и исследуют природу вещей и познание Истины любят больше всего; это любители мудрости – философы. Называются же они философами, а не мудрецами потому, что мудрым может быть только один Бог, человеку же свойственно только стремление, любовь к мудрости». В своих научных изысканиях обращая внимание на то, что древние философы были одновременно естествоиспытателями (как философы Ионийской школы), математиками (как Пифагор), теологами (как жрец Эмпедокл) и ораторами (как Цицерон), а у Аристотеля философия представляла собой энциклопедию почти всех человеческих знаний, Кудрявцев констатировал – у древних философов мы не находим точных определений философии, ведь каждый мыслитель понимал ее по своему. Если философы Ионийской школы под философией разумели учение о происхождении природы и ее основных элементах, а пифагорейцы – изъяснение сущности, формы и взаимоотношения вещей из чисел и их сочетаний, то элеаты – учение о едином вечном и неизменном бытии. Афинский мудрец Сократ полагал, что главная цель философии – познание человеком самого себя и постижение Истины. Величайший древнегреческий философ Платон учил, что философия есть постижение вечного сущего и неизменного – царства чистых идей – наука об идеях, а также – искусство освобождать душу от уз чувственности и умение умирать – приуготовлять себя к вечности. Античный энциклопедист и отец формальной логики Аристотель считал, что философия есть исследование всего сущего, а метафизика – наука об истоках всего существующего и высочайшей причине бытия. Стоики определяли философию как знание о вещах Божественных и человеческих, как жизнь в согласии с собственной природой и стремление к бесстрастию, а неоплатоники – как постижение устройства мироздания, нравственное очищение души человека и отрешение от всего суетного, преходящего и чувственного, восхождение к Единому и слияние с Вечным. Величественный и прекрасный гимн в честь философии сложил Цицерон – величайший оратор античного мира, восклицавший: «О, философия, путеводительница жизни, учительница добродетели, изгнательница пороков! Как без тебя могли бы существовать не только мы, но и вся жизнь человеческая! Ты создала города; ты рассеянных людей призвала к общественной жизни, соединила их, сначала жилищами, затем супружеством, наконец, общностью языка и наук; ты изобрела законы, научила нравственности и доброму порядку жизни. К тебе прибегаем, у тебя просим помощи... Один день, проведенный хорошо по твоим наставлениям, лучше, чем порочное бессмертие». В средневековой схоластике философию стремились основать на началах христианской веры и понимали как познание разума о Боге, мире и человеке и их взаимных отношениях. По воззрению Канта, философия есть специфичная наука, в ее центре стоят вопросы – «Что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться?». Для Фихте философия есть наука о знании и о сознании – наукоучение, а Якоби определяет высшую задачу философию как возведение мыслящего разума к достоверности веры и религиозного чувства. В понимании Гегеля философия есть наука об Абсолютном в диалектической и логической форме – наука об Абсолютной Идее, а у Шеллинга наука об Абсолютном основана на его стремлении к гармоничному тождеству идеального и реального бытия. Рассматривая язвительные и остроумные нападки на философию со стороны столь гениального мыслителя как Блез Паскаль, Кудрявцев отмечал, что он выступал против рациональной философии и абстрактных философских систем – от средневековой схоластики до Декарта, но создал свою оригинальную религиозную метафизику и проникнутую библейскими мотивами философию – волнующую и трепетную, согретую огнем веры и молитвы, стремящуюся разрешить все важнейшие философские вопросы. Не случайно, что сам Паскаль в своем знаменитом афоризме выразил ключевой парадокс всякой критики философии – «смеяться над философом, значит уже философствовать». Размышляя о том, что в чем состоит преимущество философии в сравнении с иными науками и почему Аристотель считал, что «все другие науки более необходимы и полезны, чем философия, но лучше ее – нет ни одной», Кудрявцев умозаключал: «Кто видит цель жизни не в постоянном стремлении к совершенству в знании и деятельности, а только в удовлетворении вещественны потребностей и в достижении эгоистических целей, тому нечего говорить о пользе какого бы то ни было знания, как скоро они не имеет наглядной для него выгоды – о пользе философии мене всего», но тот, кто вращается умом в мире высоких идей и смотрит на жизнь свою и историю мира с идеальной точке зрения, оценивая все по внутреннему смыслу, устремляясь к совершенству в познаниях и в нравственной жизни, тот достоин именоваться философом и почитаться истинным любителем мудрости.
В возвышенном понимании Кудрявцева, философия – это не дело отвлеченного ума, занимающегося пустыми абстракциями, а наука, занимающаяся самыми возвышенными предметами и охватывающая всю сферу познаваемого – в древности она обнимала почти все науки, которые впоследствии выделились из философии. Как универсальная наука, рассматривающая разом бытие и познание в их общих основаниях, философия является объединяющей связью всех наук. Различая две стороны в бытии – идеальную и эмпирическую, Кудрявцев определял истину «как совпадение того, чем предмет должен быть, с тем, что он есть или чем бывает», иными словами – совпадение идеи с явлением, а стало быть – философия есть наука об идеях, основаниях и целях существующего, но в то же время – философия есть наука об Абсолютном и идеях в их взаимной связи и в проявлении в феноменальном и эмпирическом бытии. «Как царство мира идеального представляет собою гармоническую систему взаимно связанных между собою идей, сосредоточивающихся в высшей идее абсолютного; так и отражение этого мира в познании, – философия должна быт стройным, систематическим объединением всех тех идеальных элементов, которые могут содержаться, в отдельных науках. Она должна дать нам не только разрозненные опыты философии той или другой науки, но единое, цельное философское миросозерцание. Но если бы при этом требовании наша наука не ограничиваясь общею идеальною стороною бытия, захотела заниматься и эмпирическою его стороною, в законном, по-видимому, желании соединить философское знание с положительным, то она совершенно вовлекла, бы в себя все науки или лучше, – вместо философии и наук опытных явилась бы одна универсальная наука, которая совместима бы в себе все познания как об общем, так и о частном, как об идеальном, так и феноменальном, соединив те и другие в единство стройной системы. Конечно, такая наука есть идеал человеческого знания, потому что, с одной стороны, и философия должна бы стараться представить нам не одни общие идеи, но и раскрыть их в применении ко всем видам феноменального бытия, не отступая даже пред малозначительными предметами, так как и им не чужд идеальный элемент; для истинного философа, как справедливо думает Платон, нет малозначительные вещей, ибо каждая из них имеет свою идею. С другой стороны, и эмпирические науки своею высшею целью должны бы иметь не простое изучение фактов и их систематизацию, не ближайшие только законы эмпирических явлений, но и дать отчет в самых основных понятиях эмпирического знания, стараться уловить затем значение, смысл и цель мировых явлений в общей системы бытия». Развивая свою мысль о философии как познании всего сущего и исходя из своего христианского миропонимания, Кудрявцев пришел к мысли, что существует три вида бытия: эмпирическое бытие – окружающий нас материальный мир, идеальное бытие – мир идей и нашего самосознания, Абсолютное Бытие – Бог, Творец неба и земли, Создатель всего духовного и материального. Следовательно, три главных предмета философии – Бог, мир и человек, при этом в деле познания о Боге мы имеем религиозное, а в христианской религии – откровенное учение о Боге, в деле познания мира – естественные науки, а в деле познания человека – психологию логику и этику, теория искусства и литература. Глубокомысленно определив философию как науку о сущности, высшем основании и цели всего существующего, Кудрявцев полагал, что ее значимость неоспорима как в деле Богопознания – «истинное понятие о Боге, насколько оно доступно нашему уму, составляет и высочайшую цель религиозного знания», а стало быть – и религиозной философии, в деле познания мира – философия отвечает на не решаемые эмпирическими науками вопросы о первоначале мирового бытия, его целесообразности и последней цели, а в учении о человеке – философия исследует его свободный дух и смысл его жизни, ведет нас к разрешению вопросов о его происхождении и последней цели его существования. Поставив перед собой высокую и сложную задачу – доказать неоспоримую нужность и значимость философии – ее возможность как науке о сущностях вещей и явлений – метафизике, Кудрявцев вступал в полемику с идеями Канта и позитивистов, отмечая, что наше знание не есть «лишь продукт нашей субъективной организации», более того – возможно как эмпирическое и рациональное, так и идеальное – религиозное, метафизическое и мистическое познание, а философия возможна как метафизика и нужна для разрешения вековечных вопросов человеческого духа и бытия. Обращая внимание на прагматичный дух своего века и процветание естественных наук, Кудрявцев указывал на то, что если опытные науки идут в даль, то философские – вглубь, отсюда – « требовать от философии постоянного, чуть не ежедневного увеличения объектов познания или новых истин, в том смысле, как это требуется от других наук, значит не понимать ее задачи. Но мы имеем право требовать от философии постепенного уяснения, раскрытия, более и более точного и строгого доказательства тех понятий, которые составляют ее содержание, – и история философии показывает, что такое требование постоянно выполнялось… Науки положительные, действительно, не возвращаются к прежней стадии развития, идут вперед не оборачиваясь назад и не повторяя того, что раз или признано за верное или оказалось несостоятельными. Философия представляет несомненно идущее вперед, но спирально-круговращательное движение; старые идеи, общие воззрения, знакомые и древнейшим философам вновь и вновь появляются в истории философской мысли, но каждый раз в новой форме, в новой более научной и широкой постановке. Может быть, этот способ поступательного движения более медлен, чем прямолинейный, но тем не менее, он основан на самом существе философского познания и несомненно ведет к большему и большему расширению кругозора философской мысли». Размышляя о методе философии, Кудрявцев особенно акцентировал внимание на том, что ключевые философские вопросы невозможно разрешить одним аналитическим методом, а, следовательно, для философского познания нужен синтетический метод: «Цельность и полнота философского миросозерцания возможны только тогда, когда мы будем обозревать все существующее, исходя из одного высшего начала, из идеи истинно сущего и первоначального. Только с возвышенности мы можем видеть общий характер местности, ясно представить отдельные части и предметы в их взаимном отношении и составить таким образом цельное представление о ней. Такого представления не может дать нам самое внимательное обозрение каждого отдельного предмета; оно даст нам только представление об отдельных предметах, но не понятие о целом; за деревьями мы не увидим леса. Таким образом синтетический метод составляет естественную особенность философского познания». В своих рассуждениях о роковых неудачах идеалистических философских систем Фихте, Шеллинга и Гегеля, Кудрявцев отмечал, что «смелая мысль – построить стройную систему философии совершенно а priori, силой одной творческой деятельности мышления и не выходя никуда за его пределы, прельщала многих философов, но в приложении она всегда оказывалась и неудачной и неудобоисполнимой. История идеалистических систем, созданных даже первостепенными мыслителями, показывает, что при всей их логической стройности, при всем блеске глубокомысленных построений и выводов, они оказывались несостоятельными, потому что представляли опыты миросозерцания, не выдерживавшие поверки действительностью. Скоро замечали, что в подобных блестящих системах много искусственной стройности, но нет духа жизни; что в них действительность, как скоро не подходила под отвлеченные, a priori выведенные, формулы, или искажалась, или даже совершенно отрицалась как нечто призрачное, не истинное, не существующее». В представлении Кудрявцева, философия всегда должна опираться на опыт – духовный и чувственный, ибо акт самопознания человека есть внутренний опыт, а акт практической деятельности – внешний опыт, тем самым философ должен сочетать эмпирическое и рациональное познание, а «синтетическому построению философской системы должна предшествовать философская теория познания, основанная на аналитическом исследовании самого органа познания – разума». На типе философствования Кудрявцева и его манере рассуждения сказался дух его времени, наложивший отпечаток до конца не преодоленного рационализма, отсюда – желание создать философскую систему и убеждение в том, что «наш ум несравненно выше ценит познания, изложенные в форме систематической, чем в бессвязном виде отрывочных мнений, положений, частных фактов; истинное знание не иначе мыслимо, как систематическим». По воззрению Кудрявцева, «высшая задача философии состоит в том, чтобы, исходя из твердо обоснованных путем анализа принципов, представить все существующее в одном цельном миросозерцании, как один идеальный мир в гармонической связи и соотношении его частей. Но отображение этого мира в нашем уме может быть выражено только в виде системы, как научного целого, исходящего из одного принципа и путем дедукции стройно проводящего этот принцип по всем частям философского исследования. Задача философии в том и состоит, чтобы реальную систему вселенной отобразить в более или менее адекватной форме в системе нашего познания. Вот почему понятие системы всегда считалось чем-то по преимуществу свойственным философии.... В истинно философской системе важно не столько то, в каком порядке изложены мысли философа, сколько то, соответствуют ли они одна другой, совместимы ли в целом организме науки. Так например, читая разнородные и, по-видимому, ничем между собой не связанные диалоги Платона, мы, тем не менее, признаем в его философии строгую систему, потому что находим единство и взаимную связь всех его идей». Разделив состав философии на три сферы, Кудрявцев писал, что к первой сфере относятся науки основные и пропедевтические, с преобладающим аналитическим методом, – логика, опытная психология, история философии; ко второй – науки составные, с преобладающим синтетическим методом – метафизика, этика, философия права и эстетика; а к третьей – науки прикладные, в которых одинаковое участие принимает как анализ, так и синтез – философия истории и философия религии. Раскрывая состав метафизики, Кудрявцев указывал на то, что она вмещает в себя как гносеологию – учение о познании, так и онтологию – учение о бытии Бога, духовного мира и физического мира.
Разрешая вопрос о соотношении философии и религии, Кудрявцев писал, что по своему содержанию богословие и философия в важнейших задачах своих совпадают – они обращены к высочайшему началу бытия – к Богу, рассматривают вопрос о смысле и цели человеческого бытия, а следовательно – «основные и всеобщие истины религии всегда составляли важнейший предмет и философского знания». По определению Кудрявцева, философия есть знание рациональное и научное, а в основе религии лежит вера – христианская вера дает истинные понятия о Боге, Его отношении к миру и человеку, о нравственности и духовной жизни, а потому – философия должна опираться на христианство как богооткровенную религию, «освещающую своим Божественным Светом путь, по которому должен идти наш разум в познании истины. Предлагая человеку откровенное учение о Боге, она не уничтожает тем самодеятельности нашего ума, не обращает его в деле Богопознания в пассивную способность, все назначение которой состоит в одном восприятии готового, отвне данного содержания. Напротив, возрождая человека всецело, по всем сторонам его духовной природы, христианская религия сообщает новую жизнь не только нравственным, но и умственным его силам. Поэтому, если у нас есть, как показывает вся история мышления, естественное, законное и неискоренимое стремление к рациональному разъяснению высших вопросов знания и жизни, то это стремление должно находить себе законное удовлетворение и в области религии христианской». Задаваясь вопросом – «Если у нас есть свет солнечный – богооткровенная истина, то зачем, могут сказать, искать нам истины при помощи тусклого света свечи – человеческого разума, философии?», Кудрявцев пояснял, что наш ум – это темная и мертвая таблица, освещаемая свыше, то солнцем – Откровением, то свечей – философией, напротив – ум человеческий есть живая и творческая сила духа, данная нам для познания Истины. «Откровение можно назвать светом солнечным в сравнении с светом разума относительно важнейших вопросов нравственно-религиозной жизни, и истинная философия при решении их должна идти при руководстве этого света. Но этот свет не уничтожает самодеятельности нашего ума; он не ослепляет человека, но делает более ясным его собственное зрение. Сказать, что при свете Откровения человек должен отказаться от самодеятельности разума, не значит ли тоже, что требовать, чтобы человек при свете солнца закрыл глаза, чтобы лучше видеть? Если же наш разум есть сила живая, самодеятельная и потому нуждающаяся в соответственном упражнении, чтобы не чахнуть и не слабеть в бездействии, то он, конечно, не только может, но и должен иметь свою долю участия в деле Богопознания». Вслед за великими православными богословами и святыми отцами Церкви – святителем Василием Великим и святителем Григорием Богословом, преподобным Максимом Исповедником и преподобным Иоанном Дамаскиным – Кудрявцев провозглашал, что каждый христианин должен не только веровать, но и разуметь то, во что верует – веровать осмысленно и осознанно, читать Слово Божие и писания святоотеческие, изучать толкование Священного Писания и догматы Церкви, вникать в тончайшие богословские споры и изощренные философские проблемы. «Философия еще большее имеет значение для тех лиц, для которых истины христианской религии служат не только предметом веры, но и научного разъяснения – для лиц, изучающих богословие. Религиозная вера, как скоро принимает форму научного знания, становится богословием, необходимо должна допустить и общенаучные приемы исследования. Не довольствуясь непосредственным признанием религиозных истин, наш разум стремится изложить эти истины в систематической связи и подтвердить их соответствующими доказательствами; религиозную веру он должен сделать не только верой сердца, но и ума, верой сознательной и разумной. Но для достижения этой цели всего лучше может служить философское образование ума, так как философия не только указывает нормальные формы и приемы научного мышления (логика), но и сама, по своему преимущественно синтетическому методу и по своим предметам, часто совпадающим с предметами религиозного знания, более чем какая другая наука имеет сродство с богословием и более, поэтому, чем какая-либо иная наука может содействовать образованию научно-богословского мышления. Что касается до самого содержания богословия, то для более отчетливого уразумения богословских истин и их исторического раскрытия, во многих случаях необходима помощь философии. Постепенное уяснение и раскрытие догматов в древней христианской Церкви постоянно шло в самом тесном и живом соприкосновении с философией своего времени. Ни полемика отцов и учителей Церкви против современного язычества и, состоявших иногда под влиянием философии, еретических учений; ни положительные доказательства ими многих истин христианской религии, причем они и имели в виду лучшее в языческой философии и пользовались приемами исследования, употребительными в современной философской науке; ни точный смысл догматической терминологии, образовавшейся не без содействия философской терминологии своего времени – не могут быть надлежащим образом поняты и оценены без знания древней философии». Возражая против утверждения Тертуллиана, что философия есть матерь всех ересей и источник ложных понятий о Боге, Кудрявцев разъяснял, что ложные религиозные понятия существовали у всех языческих народов и до возникновения философии, а в христианском мире гораздо больше ересей возникало из неправильного понимания Священного Писания, чем из влияния философских теорий. Когда говорят, что философия есть плод вольнодумства, возбуждающий в умах и сердцах людей дух сомнения и неверия, то забывают, что кроме ложной мудрости – скептической и материалистической философии, отрицающей богооткровенные истины христианской веры, существует истинная философия, ведущая к познанию Бога и основанная на Слове Божием, согласная со святоотеческим наследием Православной Церкви и служащая могущественным средством к духовному, интеллектуальному и нравственному усовершенствованию человека. По мысли Кудрявцева, в отличие от богословия, философия «не имеет право начинать с учения об Абсолютном», но философское исследование приводит нас к идее Абсолютного – совершенного Бога, стоящего над миром. Как пояснял С.А. Левицкий, философское умозрение логически приводит нас к преддверию Абсолютного, но само Абсолютное открывается лишь вере – лишь верующему разуму и верующему сердцу. Убежденный в том, что в основе бытия не могут лежать два безусловно отличны и независимых начала – дух и материя, Кудрявцев провозглашал, что онтологический дуализм духа и материи с их взаимной несводимостью друг к другу, преодолевается не субстанциальным пантеистическим монизмом, а «трансцендентальным монизмом» – признанием, что источник единство мира пребывает выше мира – в Боге, возвышающемся над вселенной. Ключевая идея «трансцендентального монизма» Кудрявцева – это высочайшая философская идея совершенной и всемогущей Абсолютной Личности, стоящей над миром – идея Бога. В сущности, «трансцендентальный монизм» Кудрявцева есть философское обоснование христианского теизма, хотя, как верно подметил протоиерей В. Зеньковский, понятие «трансцендентальный» глубочайшим образом связано с философскими системами Канта, Фихте и Шеллинга, оно имеет определенный смысл и не может быть искусственно оторвана от гносеологической концепции, запечатленной в этом термине, а потому лучше охарактеризовать его философскую систему как «супранатуральный монизм», провозглашающий, что начало онтологического единства мира лежит выше мира – в надмирном и личном Боге.
В своей космологии Кудрявцев выделял четыре главных космологических воззрения, определяемые философскими понятиями о первой и высочайшей причине бытия – материалистическое, пантеистическое, дуалистическое и теистическое, защищая библейскую идею сотворения Богом мира из ничего. Материализм отрицает существование высочайшей и независимой от мира духовной причины бытия, видит в материи – субстанциональную основу бытия вселенной и высказывает абсурдную мысль, гласящую, что мир возник случайно. Находчиво и остроумно критикуя материалистическую теорию возникновения мира, Кудрявцев проницательно отмечал, что «с понятием случая никак не вяжется последовательное и законосообразное развитие», иными словами – если бы вселенная возникла случайно, то у нее не могло бы быть четких законов, а кто признает случайность возникновения мира с его законами, тот допустить случайность возникновения дома и машины. Если существуют законы вселенной, то это означает, что она – имеет разумную причину бытия и стройный замысел своего существования, предполагающий бытие всемогущего и разумного Творца – Бога: «Законы природы предполагают Законодателя; их целесообразность и гармоническая связь – Художника и Творца мира. Между тем, по учению материализма, отрицающего этого Законодателя и Художника, но в то же время признающего законосообразность мира, вопреки здравому смыслу выходит, что мир есть какая-то фантастическая машина, находящаяся в вечном движении без начала и конца, машина, которая к тому же изобрела сама себя, сама себя привела в движение, и сама же установила законы этого движения». Размышляя об идеальной основе мира, Кудрявцев пояснял, что надо отличать идеальную сторону бытия как сотворенный Богом сверхчувственный и духовный мир от нетварных идеей – как Божественных мыслей о вещах, от вечности возникших в Божественном Уме – творчески задуманных Богом в преддверии акта творения. Излагая виталистическую концепцию природы, Кудрявцев утверждал, что Бог есть источник жизни, а органическое царство природы его восхождением от низших органических форм к высшим – овеяно «жизненной силой», а сам генезис жизни подчинен «высшей, разумно-всемогущей, Божественной Силе» – Богу. «В настоящем течении мировой жизни не каждая вновь возникающая вещь творится Богом непосредственно, но является вследствие первоначально данных природой условий, естественным путем, что в мире есть некоторого рода процесс самотворения, в смысле произведения вещей самой природой.... Но иное дело – произведение вещей из данных первоначальных условий бытия, по данным и определенным законам, и иное дело – происхождение самых этих первоначальных условий, которые для мира физического составляют вещества, силы и законы природы, для мира существ живых – первоначально созданные Богом родоначальники этих существ. По отношению к этим условиям не может быть никакого естественного самотворения, так как возможность возникновения их вовсе не замечается в природе первоначального, созданного Богом, субстрата физического бытия, материи с ее первичными силами. Отсюда необходимо заключить об их трансцендентном происхождении, иначе, непосредственном творении их Богом». Рассматривая природу как симфоническое целое – с позиции витализма, Кудрявцев считал, что высшая цель природы – сохранение и развитие жизни, существующей в целесообразном космосе, а также – «содействие к осуществлению высших целей бытия существ разумно-нравственных». По неизреченной благости Своей Бог создал мир для человека, а духовная и нравственная цель его жизни – предстоять Богу и возносить молитву от лица всего мира, как псалмопевец Давид, жить высоконравственной и духовной жизнью, постичь загадки бытия и пребывать в вечном единстве с Богом – жить Его вечной и блаженной жизнью. Критикуя механистический материализм, Кудрявцев подчеркивал, что природа не есть нечто бездушное и механически самозамкнутое, совершенно чуждое нашему духу, напротив – «как между Богом и человеком есть нечто общее, – именно духовность, что и условливает возможность их взаимодействия, так и между физическим миром и духом человека, несмотря на разность их по существу, также есть нечто общее уже по одному тому, что оба они подпадают под одно понятие бытия ограниченного – есть некоторая внутренняя связь, которая и делает возможным их взаимодействе». В своей космологии Кудрявцев ввел промежуточную духовную сущность между Богом и миром – мировую душу, которая бессознательна и не может дать свободное направление своего развития, но в таком случае, как верно подметил протоиерей В. Зеньковский, «один из главных мотивов введения понятия мировой души – объяснении зла в мире – оказывается без разрешения». Рассматривая дуалистическую теорию происхождения мира и раскрывая ее несостоятельность, Кудрявцев отмечал, что если Бог есть Существо всемогущее и свободное – надмирная Абсолютная Личность, то Он не имеет никакого совечного и равного Себе начала, а потому – единый исток мирового бытия и его незыблемая метафизическая основа – творческая воля Бога, задумавшего сотворить мир. Убежденный, что гипотеза о независимой от Бога материи нисколько не объясняет происхождение мира, Кудрявцев писал, что «за устранением самобытной материи, у нас остается одно истинно абсолютное существо – Бог, как единая и исключительная причина мирового бытия». Критикуя пантеистическую теорию возникновения мира, столь ярко изложенную как в индийских священных текстах – в Упанишадах, так и в античной философской мысли – в стоицизме и неоплатонизме, а также – в философских системах Спинозы, Гегеля и Шеллинга, видящих в Божестве субстрат мирообразования и духовную сущность вселенной, Кудрявцев пояснял, что «мир такой, каков он есть, не может быть со своими недостатками развитием абсолютно совершенной субстанции – Бога, следовательно, он может быть только Его творением». Все пантеистические учения отличаются вульгарно-натуралистическим пониманием Бога и отождествляют его с духовной сущностью и идеальной субстанцией космоса, оно они не могут объяснить возникновение зла, делают невозможной теодицею и в сущности своей отрицают свободу человека и высшую ценность его уникальной личности.
В основе теории познания трансцендентального монизма Кудрявцева лежит вера в существование трех главных сфер бытия – Бог, духовный мир и физический мир, а, следовательно – существуют три ступени познания – эмпирическое, рациональное и идеальное: «Бог, мир духовный и физический, – вот три главные предмета метафизики… В нашем познании, и по различию направлений нашей познавательной силы, и по различию познаваемых предметов, мы можем различать три формы или степени: познание эмпирическое (чувственное), рациональное (рассудочное) и идеальное (умственное)». В своей гносеологии Кудрявцев защищает достоверность познания – он положительно относится к методическому скептицизму Декарта, учившего, что философ ничего не должен принимать на веру, и согласен, что единственной незыблемой истиной для философствующего ума, одолеваемого сомнением, является тезис – «Я мысли, следовательно, я существую», но в то же время, русский философ замечает, что в самом идее самосознания наше «Я» существует на темном фоне «не-Я», а, следовательно – существует не только мое «философствующее Я», но и окружающий меня мир, который я могу исследовать и познавать. Различая две формы скептицизма – методический и позитивистский, Кудрявцев отмечал, что первая форма скептицизма – декартовского скептицизма – не противна духу философского исследования, если удерживается в должных границах, более того – она образует движущий нерв философского познания, но пример самого Декарта свидетельствует, что методический скептицизм редко удерживается в своих границах и переходит в безграничное, всеохватывающее, универсальное сомнение – в отрицание возможности знать Истину. Обращая внимание на то, что позитивистский скептицизм таит в себе внутреннее логическое противоречие – провозглашает невозможность знать Истину как неоспоримо истинное утверждение, как последнее и окончательное слово науки, тем самым доказывая, что должно существовать истинное знание. С изящной логической аргументацией доказывая, что позитивистский скептицизм не выдерживает диалектической критики в области познания, а в области жизни ведет к отрицанию этических норм и целесообразности всякой деятельности, Кудрявцев указал на то, что человек не может во всем сомневаться, ибо, когда он говорит, что сомневается во всем, то, следовательно, признает, что сам он мыслит и существует, и это – несомненная истина. Когда скептик говорит – «я сомневаюсь во всем», и отвергает чужие мнения, то он тем самым признает действительное бытие своих идейных оппонентов и бытие реально существующих вещей окружающего мира, ибо отрицает и подвергает сомнению чужие понятия и представления о вещах. Когда скептик говорит об ограниченности наших знаний, то тем самым он признает существование Абсолютной Истины и совершенного знания – полного и целостного знания. В ходе тончайших диалектических и аналитических рассуждения Кудрявцев – более великолепный аналитик, чем Кант, и более изощренный диалектик, чем Гегель – приходит к признанию трех сфер бытия – Бога, духовного мира и физического мира. Человек есть загадочное и многомерное существо, причастное всем трем сферам бытия – Богу, духовному миру и физическому миру, а, следовательно – человек имеет способность к трем способам познания – эмпирическому познанию через органы чувств, наблюдение и эксперимент, рациональному познанию – через действие рассудка, логику и диалектику, и идеальному познанию – познанию Бога. В своих аналитически-изощренных рассуждениях об эмпирическом познании Кудрявцев отмечал, что чувственные ощущения и опыт дает нам способность воспринимать внешний материальный мир, но одного чувственного опыта недостаточно для познания, ведь разрозненный хаос чувственных впечатлений и ощущений систематизируется рассудком, более того – «мир, при более внимательном анализе получаемых от него впечатлений, вдруг лишается именно тех свойств, которые составляли всю его живость, богатство и разнообразие его явлений – богатство красок, цветов, звуков исчезает и оказывается существующим не вне нас, а внутри нас». В душе человека существует «особая комбинирующая сила, отличная от восприятия и образов», ее название – мышление. Мы должны признать неверным сенсуалистическую формулу, гласящую, что все наши знания – плод чувственного опыта, ведь наше чувственное познание ограничено и нашему ощущению доступно не все, что существует в материальном мире, а значит – чувственный опыт лишь «грубый материал», а действительный источник нашего познания о внешнем мире заключен в разуме, который обрабатывает и систематизирует, анализирует и осмысливает чувственные впечатления. Затрагивая поднятый Кантом вопрос о пространстве и времени, Кудрявцев отмечал, что пространство и время существуют реально как формы бытия действительного, а идеально – как формы мыслимого бытия, иначе говоря – как понятия, «основанные на идее бесконечного, простирающей свое влияние на все наши познавательные силы, а в том числе и на способность представления». Размышляя о том – «соответствует ли действительность нашему эмпирическому познанию или опыту?», Кудрявцев писал, что материализм отвечает, что «объективно только познание внешнего опыта, так как существует только бытие материальное», идеализм возвещает, что «объективно только дознание внутреннего опыта, так как существует только бытие духовное», а истина состоит в том, что существует как чувственное, так и духовное бытие, которое человек способен познавать, соединяя в себе способность как к эмпирическому, так и к рациональному познанию. По замечанию Алексея Введенского, затрагивая вопрос о рациональном познании и его глубочайших корнях, как познания универсального и априорного, Кудрявцев отмечал, что в своем психологическом генезисе оно существенно обусловлено опытом – «потенциально заключающиеся в природе нашего духа категории получают свою актуальность при помощи воздействия на наш дух впечатлений отвне, совокупность которых мы называем опытом. Их развитие должно подлежать тем же законам, каким подчинено вообще все развитие нашей духовной жизни. Оно условливается двумя факторами: с одной стороны, совершенно самостоятельным и по внутренним имманентным законам совершающимся развитием нашей духовной познавательной силы, которая, как сила ограниченная, подчиненная закону времени, не может выступить вся вдруг, во всей полноте своих обнаружений; с другой стороны, – постоянно расширяющимся влиянием на нас так называемого опыта, совокупности всех сознательных впечатлений мира внешнего, дающего материал для нашей познавательной деятельности и служащего в то же время мотивом для возбуждения этой деятельности». В своей метафизической критике рационального познания Кудрявцев даст блестящую критику диалектической философии Гегеля, указав на то, что диалектический метод заимствует из опыта свои понятия: «Если теперь воздействие на наше познающее я множественного, разнообразного, предметного, в самом общем и широком смысле можно назвать опытом, то мы, конечно, имеем право сказать, что в генезисе категорий, априорное основание которых заключается в природе нашего разума, принимает участие и опыт. При этом считаем не излишним заметить, что обычное в рациональной философии выражение, что категории существуют a priori опыта, никак не должно понимать в смысле психологическом, как обозначение временного предшествования их в нашем познающем разуме данному из опыта материалу познания, так, как будто они существуют в виде готовых форм или схем, которые затем налагаются на привносимое ответ содержание. Такое понимание слова: a priori может возбуждать справедливое недоразумение эмпириков. Психологически они могут быть названы априорными разве в том общем смысле, что каждому определенному познанию должен предсуществовать производитель его – наше я с имманентными ему законами познания, хотя и в этом смысле выражение: a priori будет выражать скорее идеальный, чем действительный эмпирический факт. Ибо хотя первый момент или первый акт нашей познавательной деятельности недоступен нашему самонаблюдению, как лежащий за пределами нашей сознательной жизни, но, судя по тому, что деятельность наших внешних чувств обнаруживается с самого первого момента существования человека, что усвоение чувственных впечатлений составляет уже некоторый первоначальный вид опыта, мы вправе предположить, что и в первоначальной, предсознательной стадии существования души категории возникают одновременно с опытом, а не прежде его. Но выражения: «a priori опыта», «составляющие условия возможности самого опыта», по отношению к категориям имеют тот определенный смысл, что ими отрицается то ложное эмпирическое учение, будто они составляют результат обобщения или комбинации чувственных впечатлений, так как самая эта обобщающая и комбинирующая деятельность разума, даже в самом первоначальном и грубом виде, невозможна без применения к опыту категорических понятий. Самая простая комбинация чувственных представлений по их однородности, смежности, современности, сходству, предполагает уже понятия тожества и различия, количества, качества. В этом отношении категории, несомненно, составляют условия возможности самого опыта, как комбинации первоначальных чувственных воззрений». Понятия составляются нашим разумом на основании чувственного опыта, но не происходят из одного опыта исключительно – во-первых, в нашем уме существуют априорные формы восприятия действительности, на которые указывал Кант, а во-вторых, наш ум не замкнут исключительно к области эмпирического мира, но обращен и к миру идей и смыслов. По глубокомысленному изречению Кудрявцева, «если все наше знание относится только к миру явлений, то оно не заслуживает имени знания». Эмпирическое знание, основанное на восприятии явлений окружающего чувственного мира, предполагает существование более высокого знания – знания о сущностях явлений и идеях, тем самым возможно не только естествознание, но и философия как наука об идеях и смыслах. «Идеальную основу чувственно являющегося нам бытия мы познаем разумом, но не ощущаем эмпирически». В отличие от эмпирического бытия действительность идеи есть действительность сверхопытная и сверхчувственная, то ее познание осуществляется метафизикой – наукой о бытии сверхчувственно. Надо сказать, что Кудрявцев не смог в полной мере преодолеть рационализм, столь характерный для трансцендентальной философии, и полагал, что познание сверхчувственного бытия должно быть рациональным, в то время как в действительности оно может быть познано духовной любовью и сердечным созерцанием, религиозной верой и молитвой, эстетическим созерцанием и мистической интуицией. Но Кудрявцев совершенно прав, когда учит о том, что в самом таинственном существе человеческого духа заложено исконное устремление к познанию Бога, мира сверхчувственного и мира чувственного, а стало быть – к обретению трех видов знания – идеально-религиозного, рационально-философского и эмпирического, которые должны пребывать в гармоничной взаимосвязи для достижения всей полноты Абсолютной Истины.
Высшая задача и цель «идеального познания» есть Богопознание: «Идеальное естественное богословие должно показать нам самые реальные Откровения Бога и Его высочайших совершенств – премудрости и благости в мире физическом и духовном, во всех явлениях того и другого, как бы малозначительными они ни казались для обыденного воззрения. Если идеальная задача естествознания должна состоять в подведении всех конкретных явлений и законов к одному всеобщему закону и изъяснению их из него, этого закона, то задача Богопознания должна состоять в выведении из высочайшей идеи Божества всех частных фактов Божественного Откровения и мироуправления. Идеал такого богопознания был бы достигнут тогда, если бы мы каждое частное явление природы могли бы понять как необходимое откровение божественной премудрости и благости, в каждом частном факте духовной жизни, как каждого человека, так и человечества могли бы усмотреть ясные следы божественного Промысла, все направляющего к благу». Как истинно христианский мыслитель Кудрявцев убежден, что высшая цель наших духовных стремлений есть Существо всесовершенное – Бог, а стремление к Абсолютной Истине, Добру и Красоте есть стремление к высочайшему – к Богу. В своей книге «История русской философии» протоиерей В. Зеньковский пояснял, что введенное Кудрявцевым выражение «идеальное познание» неудачно и затрудняет понимание его трансцендентальной системы и теории познания, ведь под «идеальным познанием» он разумеет не познание духовного мира – «идеальной стороны космоса», а мистическое и религиозное познание Самого Бога, стоящее в центре его философии. Вслед за немецким философом Гегелем, Кудрявцев убежден, что «содержание философии есть Бог и уразумение Бога». По заветному убеждению Кудрявцева, кроме рационального мышления и органов чувств, человек обладает особой духовной способностью восприятия сверхчувственного бытия и непосредственного восприятия Бога. «Признав воздействие Божества на наш дух первоначальным источником находящейся в нас религиозной идеи, мы тем самым признали уже и необходимость допустить в нашей душе и особую способность к восприятию и усвоению этого воздействия. К признанию такой особой способности привело нас критическое рассмотрение односторонних философских теорий, искавших источник этой идеи в низших познавательных силах нашего духа». «Необходимость допустить такой орган – высшую способность идеального ведения, отличную от рассудка, как способности дискурсивного мышления, издавна чувствовали философы». «Идеальное созерцание дает понятие о Боге более совершенное, чем какое может быть добыто рассудком, даже вспомоществуемым верою, потому что здесь предмет созерцания – Бог всецело наполняет душу, увлекает ее. В новой философии, хотя мы встречаем постоянные попытки отличить под именем рассудка и разума, или под другими синонимическими названиями две стороны в нашей познавательной деятельности, но это различие касается большею частью форм деятельности одной и той же способности мышления, но не существенного отличия их по предмету и способу деятельности. Наиболее ясно и определенно выраженным такое понимание рассудка и разума мы видели у Канта, у которого рассудок определятся как способность суждений, а разум, как способность умозаключений; в связи с этим, чисто формальным различием, и идеи ума признаются у него точно такими же субъективными регулятивными формами его деятельности, как категории – рассудка. Первым философом нового времени, указавшим необходимость признать существование в нашем духе особой способности к познанию мира сверхчувственного, мы должны признать Якоби. Но Якоби хотя провел ясную границу между этою способностью и рассудком, не мог дать о ней вполне точного и определенного понятия. На эту неточность указывает уже колебание Якоби в выборе настоящего термина для ее названия. Он называет ее то «чувством», то «чувствованием» внутренним или духовным, то «верою», то «способностью разумной веры», то «разумом», причем выражения: «разум» и «рассудок» употребляются иногда безразлично и одно вместо другого. Очень заметное уже у Якоби склонение к пониманию высшей способности нашего духа, как способности чувствования, со всею ясностью выразилось у Шлейермахера, который источник религиозной идеи находил именно в чувстве всецелой зависимости от окружающего бытия, которое у него сливается с Абсолютным. Под влиянием Якоби, а еще более Шлейермахера, высшая способность человеческого духа, обращенная к миру сверхчувственному, более и более теряет теоретический характер и принимает исключительно значение чувствования. Односторонность такого понимания приводит некоторых философов (например, Бена и Шенкеля.) к отожествлению способности нашего духа ощущать Божественное с нравственным чувством или совестью. Теоретический характер рассматриваемая нами способность, под именем разума, получает снова у Шеллинга и Гегеля. У Шеллинга Абсолютное Начало бытия познается не рассудочным мышлением, а разумом: «У всех нас есть таинственная, дивная способность отрешаться от изменчивости временного бытия и сосредоточиваться в своем внутреннейшем бытии, в чистой от приражения всего внешнего, самости и здесь под формою неизменности созерцать вечное. Это созерцание есть самый внутренний, самый близкий нам опыт, от которого одного зависит все то, что мы знаем и чему веруем относительно мира сверхчувственного». Этот опыт Шеллинг называет «интеллектуальным воззрением». Но этот опыт, это созерцание не есть созерцание чего-либо внешнего нам; он состоит в созерцании Абсолютного в нас же самих…». Размышляя о различных методах философского познания – от сомнения Декарта и диалектики Гегеля до интеллектуальной интуиции Шеллинга и религиозного чувства Якоби, Кудрявцев признавал, что рационального и логического мышления недостаточно, чтобы постичь Абсолютную Истину – Абсолют выше нашего ограниченного ума, но в то же время, русский религиозный философ защищал способность нашего разума возвышаться к познанию Истины и указывал на то, что если бы результатом критики разума «оказалась невозможность для разума знать объективную истину, то и в таком случае мы должны признать несомненным, что разум может достоверно знать эту невозможность, следовательно, может иметь достоверное знание о всем том, о чем только он может знать, хотя бы круг этого знания сводился к ничтожному и неутешительному результату – сознанию своей несостоятельности. Что касается до попыток помочь этой неудовлетворительности разума открытием или новых приемов познания, высших, чем указываемые логикою, или новых источников его, то и здесь опять укажем на тот факт, что доказательство истины или преимущества этих приемов, или этих источников происходит, однако же, при помощи тех же логических приемов, которые считаются недостаточными для знания и подлежащими замене новыми. Не говорим о том, что новость этих способов познания, независимость от логического мышления и превосходство над ним оказываются на деле очень сомнительными. Так, например, философская критика диалектического метода Гегеля, столь резко противополагаемого им рассудочному мышлению, ясно показала, что этот метод в существе своем не только не есть что-либо новое, но только своеобразное и на деле неудачное видоизменение обыкновенного синтетического метода. Еще менее может служить заменою рационального мышления в философии непосредственное, мистическое созерцание, как источник познания высочайшего объекта философского знания – Существа абсолютного. Мы не отвергаем теоретической возможности непосредственного созерцания Существа высочайшего, познания Его не посредством умозаключений рассудка, но путем живого ощущения Его воздействий на наш дух; такая возможность условливается Богоподобием человека и высшим совершенством его духовной природы. Но с одной стороны, мы не должны забывать и того, что эта теоретическая возможность находит значительное ограничение и препятствие к своему осуществлению в дознанном на опыте факте, ненормального состояния человеческой природы, следствием чего является отчужденность естественного человека от живого общения с Богом, а отсюда невозможность для него с полною безопасностью пользоваться способностью непосредственного созерцания в виде Богопознания. Для мистика всегда предстоит опасность самообольщения, – опасность принять за непосредственное откровение создания собственной мысли, чувства, даже воображения. С другой стороны, если бы мы и предположили нормальную чистоту и неповрежденность способности созерцания, то и в таком случае применение ее в области философии должны бы ограничить областью мира сверхчувственного и религии. Для познания мира чувственного и ограниченно-духовного, человеческого, по самому строю нашей природы, должно служить не созерцание и Откровение, а разум и его законы. Но и самое познание сверхчувственного, которое могло бы быть приобретено путем созерцания, могло бы быть названо знанием только в смысле несобственном; его точнее должно назвать верою. Как скоро оно желает быть действительным знанием, оно неизбежно должно стать знанием рациональным, осуществляемыми при помощи обычных приемов рассудочного мышления». По воззрению Кудрявцева, мистицизм содержит в себе высокую истину о воздействии Божества на наш человеческий дух для достижения Богопознания, но главный недостаток мистицизма – «умаление и даже совершенное отрицание значения разума в деле религиозного познания». При всей своей изящной и стройной логической защите нашего разума и рационального мышления в деле познания Истины и признания того факта, что в «генезисе категорий», априорное основание которых заложено в разуме, участвует и чувственный опыт, как православный философ и богослов Кудрявцев подчеркивал, что «в философии есть области и самые высшие, где совершенно оставляет нас опыт, где положительные науки сохраняют полное молчание; такова вся область наших познаний о Боге».
Как православный богослов Кудрявцев понимал, что мы не можем обрести полное познание Бога, ведь «Абсолютное по самому понятию своему не может быть объято или постигнуто одним каким-либо целостным актом познания существа ограниченного». «Ограниченное существо не может постигнуть и вполне понять Существо неограниченное; только бесконечный Бог может обнять и понять Самого Себя; Бог, нами понятый, не был бы уже и Богом, потому что Он стал тогда ограниченным. Но, тем не менее, непостижимость Божества не отнимает у нашего разума права и возможности познавать Его в меру сил нашего разума и в меру Откровения Его совершенств в бытии сотворенном». Вслед за великими православными богословами – святым Дионисием Ареопагитом и преподобным Максимом Исповедником – Кудрявцев исповедовал вечную истину апофатического богословия – Бог Сам в Себе непостижим и невыразим, Его сокровенная Сущность вше всех определений, а то что мы познаем о Боге есть отблески Его Божественного величия и неизъяснимого совершенства, сияние Его вечной славы и Его любовь, премудрость и всемогущество, открывающиеся в Божественных делах Его неисповедимого Промысла. Самое живое, имеющее непосредственное влияние на весь строй нашей нравственной жизни, последствие убеждения в бытии личного, высочайшего Существа есть вера в божественный Промысел. Как бы глубоко ни была укоренена в нашем сердце, каким бы светом разумного сознания ни была озарена в нашем уме истина бытия Божия, она не вышла бы из ряда отвлеченных теоретических истин, имеющих важное значение для одного только знания, оставаясь совершенно бесплодною для жизни, если бы была лишена дальнейшего, естественного, логического вывода, гласящего, что Бог, как Существо личное, есть не только Миросоздатель, но и Мироправитель. Мысль о верховном Начале мира только тогда может иметь живое и действительное влияние на нашу жизнь, когда она соединена с уверенностью, что Бог не только безучастный зритель всего созданного Им, но имеет постоянное, деятельное отношение к Своему творению, что Он все хранит и направляет к благу, печется о благе не только целого мира, но и каждого существа, как бы оно незначительно не было. Только к такому Существу можно обращаться с благодарностью, с молитвою о помощи, с чувством преданности воли Божьей, с надеждой на торжество добродетели и наказание порока. Вообще все те отношения к Богу, которые мы называем религиозными, вполне основываются на мысли о Промысле. Без этой мысли, возможно, было бы теоретическое учение о Божестве, но не было бы никакой религии… Разум должен преклониться перед мыслью о не постижимости путей Промысла и бесконечной мудрости Творца, которая определяет место, время и способ необыкновенных действий Божественного всемогущества, и если не производить чудес постоянно, то не потому, что бы они были невозможны, но потому, что такой образ действования не согласен с неведомыми нам предначертаниями Божества о благе человечества. Единственный свет здесь может быть пролит только Божественным Откровением, которое в истории домостроительства о спасении человека указывает и на план сверхъестественного восстановления человека и нате необычайные пути и средства, которыми оно вело и ведет его к спасению». С позиции христианского теизма Кудрявцев критиковал как пантеизм, натуралистично и субстанциально отождествляющий Бога и природу, так и деизм, отвергающий возможность сверхъестественного воздействия Бога на мировую жизнь и утверждающий, что создав мир и установив его законы, Творец отстранился от Своего творения и не участвует в истории вселенной. Как христианский мыслитель Кудрявцев был убежден, что Бог есть Существо личное и абсолютно совершенное, а библейское понятие о личном и совершенном Боге предполагает Его деятельное проявление и участие в судьбе мира Им сотворенного. «На основании самого понятия о Боге, мы не можем представить, чтобы высочайшие Его совершенства: всемогущество, премудрость, благость и другие деятельно проявились только в один какой – то момент, например в акте создания мира, а потом навсегда прекратили свое обнаружение. Мы не можем допустить, чтобы Бог, обнаружив и явив Свои творческие совершенства в сотворении мира, потом предоставил этот мир самому себе, уединился, так сказать, или скрылся от мира. Подобное представление могло бы быть мыслимо только в таком случае, если бы мы предположили, что в мире, в Своем создании, Бог всецело и без остатка выразил всю полноту Своих совершенств, истощил их, так сказать, в процессе мирообразования, так что для дальнейшей Его какой – либо деятельности не представлялось ни места, ни возможности. Но это могло быть только тогда, если бы мир был вполне подобен Своему Творцу, вполне осуществил собою все Его бесконечные совершенства, был бы верным образом и подобием Самого Божества, против чего ясно говорят не только несовершенства мира, но и сама его ограниченность». Если вдумчиво проанализировать вышеприведенные богословские аргументы Кудрявцева с позиции православного миросозерцания, то мы обнаружим в них существенные изъяны – во-первых, сотворенный предвечным Богом первозданным мир был великолепен и совершенен – всемогущий и премудрый Творец осуществил Свой творческий замысел – создал задуманное и открыл Своим разумным и свободным созданиям – Ангелам и людям – перспективу высшего духовного совершенства – обожения, а во-вторых, из эсхатологических пророчеств Апокалипсиса мы знаем, что когда преобразятся небо и земля, а Бог будет всем во всем – все вошедшие в Царство Небесное станут Его верным образом и подобием, то Он не отстранится от них, но будет Святыней их сердец и приобщит их к Своей вечной жизни. В богословских рассуждениях Кудрявцева содержится ложная мысль о том, что Бог не смог создать совершенный мир, но подобное воззрение содержит в себе скрытое отрицание всемогущества Бога и Его премудрости, а также противоречит Библии, где сказано, что созданный Богом первозданный мир до грехопадения трети Ангелов на небесах и первых людей на земле – был великолепен и совершенен. Но в богословских суждениях Кудрявцева есть истинные и мудрые мысли – он верно замечает, что абсолютное совершенство Бога не может истощиться, а всемогущество, премудрость и благость Творца и Вседержителя «объемлют собою все Его творение, сохраняя его и направляя к достижению тех целей, какие предположены Им при создании». По глубокомысленному рассуждению Кудрявцева, мы приписываем Богу все совершенства – премудрость, всеблагость, всемогущество и вечную жизнь – не потому, что мы их сами имеем, а потому что Бог есть Тот, совершеннее Которого не может быть и нельзя даже помыслить, а каждый человек сотворен по образу и подобию Божиему – является личностью и обладает разумом, совестью, эстетическим чувством и свободной волей. По глубокой мысли Кудрявцева, промыслительная деятельность Творца и Зиждителя вселенной не ограничивается хранением и управлением созданным миром, но и воздействует на наш дух и таинственным и неизъяснимым образом участвует в нашей жизни. Рассудительно обращая внимание на то, что ныне человек пребывает в падшем состоянии – горестном результате трагедии грехопадения Адама, описанного в книге Бытия, Кудрявцев подчеркивал, что отпадение человека от Бога «не есть совершенное прекращение всякой связи между Богом и человеком» – в противном случае прекратилось бы и самое бытие человека, как самоопределяющейся, разумной и нравственной личности. В результате грехопадения в поврежденном и оскверненном естестве падшего человека произошло роковое ослабление духовной способности к восприятию Божественного Откровения, а не ее уничтожение, иначе мы не могли бы воспринимать и понимать Божественное Откровение и не были бы способны к духовной жизни.
Размышляя о тайне возникновения религиозной идеи Бога, Кудрявцев утверждал, что религия не есть изобретение отдельных лиц – жрецов, законодателей и мудрецов, она – не плод нашей фантазии и мышления, ведь тайна возникновения религиозных истин в нашем уме остается необъяснимой, а глубочайший источник ее возникновения – не чувство, но воздействие Бога на наш дух, а «без врожденной нашему духу способности ощущать сверхчувственное наш разум оставался бы даже без всякого побуждения искать его». «Для объяснения происхождения религии должно допустить возможность постоянного действования Божества на наш дух, которое можно назвать откровением естественным. Возможность такого религиозного действования Божества на наш дух вытекает как из самого понятия о Боге и высшем достоинстве человеческой природы, так и из наблюдений над способом приобретения нами познания о предметах реально существующих. Действование Божества на наш дух предполагает особенный орган или способность для восприятия этого действования, – ум. Деятельность этой способности, по отношению к сверхчувственному воспринимательная, аналогичная по форме с деятельностью чувств внешних по отношению к миру внешнему. Знание сверхчувственного, сообщаемое этой способностью, непосредственное». По заветному убеждению Кудрявцева, Бог в самой духовной природе человека заложил способность к религиозности, тем самым религия – это «не одно только стремление человека к Богу, к познанию Его, к соединению с Ним; она союз односторонний и живой, в котором деятельным образом участвует не только человек – своим стремлением к Богу, но и Бог – Своим снисхождением к человеку. Бог не только познается человеком, но и открывает себя человеку; Он не только служит высшей целью нравственных стремлений человека, но и сам постоянно действует на человека, сообщая ему действительные силы для нравственной жизни. Отсюда видно, что истинная религия не может быть одним только более или менее несовершенным произведением ума человеческого и его стремления приблизиться к Богу; она сообщаемое Самим Богом и усвояемое человеком истинное и спасительное учение о всех предметах религиозного знания и жизни – словом, истинная религия – религия Откровенная. Но как скоро дело религии есть дело не только человека, но и Бога, как скоро Сам Бог открывает Себя человеку и сообщает ему религиозные познания в религии Откровенной; то затруднения в искании истинной религии падают сами собой, когда на помощь слабому уму человека является свет высшей Истины». Убежденный, что для объяснения происхождения религиозной жизни нужно допустить непосредственное воздействие Бога на нашу духовного природу, Кудрявцев пояснял, что «мы воспринимаем действие Божества не прямо, но посредством известного органа нашей души – ума; условия и законы этого органа необходимо должны отразиться и на том самом познании, какое мы получили в созерцании сверхчувственного. Луч Божества падает на наш дух не прямо, но как бы чрез призму нашей познавательной силы, и вследствие этого разлагается и принимает оттенки цветов, которых не имеет в своей полноте». Таинственное непосредственное и непрестанное воздействие Бога на нашу духовную природу – на наш дух – не лишает никого из нас свободы, более того – в самом предстоянии Богу каждый из нас является свободной и самоопределяющейся личностью, а потому духовная и нравственная, религиозная и интеллектуальная жизнь предполагает со стороны самого человека не только пассивное восприятие воздействий Божества на наш дух, но и активное волевое и творческое действие. В своих рассуждениях о тайне возникновения и сущности религиозной жизни Кудрявцев указывал, что, во-первых, промыслительная деятельность Бога не ограничивается хранением и управлением вселенной, но и предполагает Его постоянное воздействие на наш дух; во-вторых, религия – это не плод чувственного опыта, грез нашей фантазии и не измышление рассудка, она имеет сверхъестественное происхождение – Божественное воздействие; в-третьих, воздействие Бога на наш дух, предполагает особый духовный орган восприятия Божественного воздействия – ум, воспринимающий сверхчувственное; в-четвертых, воздействие Бога на наш дух – «естественное Откровение» – предполагает не пассивное восприятие с нашей стороны, а активное и волевое познание и восприятие, ибо каждый из нас есть субъект – свободная и самоопределяющаяся личность. В области этики и нравственного богословия Кудрявцев отстаивал свободную волю человека – как самосознающей и самоопределяющейся личности, несущей нравственную ответственность за всю свою жизнь – внутреннюю и внешнюю – за каждое слово и дела, за каждое намерение и помышление. Защищая «умеренный индетерминизм» – признавая нашу волю безусловно свободной, но понимая ограниченность ее эмпирических проявлений в нашем мире – абсолютно свободен в проявлениях Своей воли только всемогущий Бог, Кудрявцев вместе с тем исповедовал теономную этику и провозглашал, что высочайший нравственный идеал для нас – жить по Слову Божиему и евангельским заповедям Иисуса Христа.
По заветному убеждению Кудрявцева, «первоначальное в существенное основание нашей уверенности в истине бытия Божия заключается в непосредственном ощущении нами Божественного воздействия на нас, которое так же и с такою же силою убедительности удостоверяет для нас бытие Божия, как действие предметов внешних на наши чувства – их реальное основание. Бог, скажем словами Якоби, непосредственно дает ощущать себя и близок к нам в нашем собственном духе, точно так же как природа дает нам ощущать себя и близка к нам в нашем собственном теле. Поэтому, мы можем дерзнуть на смелое слово, что в Бога мы верим потому, что видим Его, хотя, конечно, не телесными очами». Рассматривая тему доказательств бытия Божиего, Кудрявцев отмечал, что кантовская критика с ее аналитической изощренностью принадлежала первостепенному философскому уму и нанесла их защитникам серьезное философское поражение, хотя не только не имела в виду поколебать высочайшую истину религии, но, в практическом разуме думала дать ей новую и более прочную опору. «Возражения Канта казались до такой степени неустранимыми, что не только многочисленные последователи критической философии, но и решительные противники ее соглашались с его оценкой доказательств бытия Божия и с его заключением о невозможности рационально доказать эту истину». После аналитической критики Канта многим казалось, что доказательства бытия Божиего потеряли всякое значение в философии: одни пришли к мысли, что доказательства бытия Божиего лишь методологические схемы, подобные алгебраическим формулам, иные – начали искать новые доказательства бытия Божиего, не затронутые критикой Канта, а третьи – думали, что уверенность в истине бытия Божия есть непосредственный факт религиозного сознания, не основанный на умозаключениях и доказательствах, а значит – всякая попытка рационально доказать ее – бесполезна, она не вдохнет в сердца людей живую религиозную веру. Признавая, что бытие Бога – неоспоримая и очевидная истина для верующего сердца, Кудрявцев отмечал, что мы есть существа не только верующие, но и мыслящие, а «философская мысль никогда не удовлетворялась этой простой уверенностью непосредственного сознания и общего смысла, но анализ чувственного и рационального познания всегда поставляла одной из важнейших своих задач». Если истина бытия Божия ясна и неоспорима для религиозного сознания и верующего сердца, то нельзя сказать того же о философском мышлении, отсюда вытекает необходимость рационального исследования вопроса о доказательствах бытия Божиего как в философско-исследовательских, так и в апологетических целях. Если бы истина бытия Божия не требовала доказательств, то все люди имели не колеблющуюся веру, но в действительности люди есть существа сомневающиеся, а потому – укрепление веры в Бога должно ожидать от более внимательного и всестороннего рационального исследования истины бытия Божия. Для сомневающегося доказательства бытия Божиего нужнее, чем для верующего. Если верующий в самой вере находит непосредственное доказательство бытия Божия, более и более усиливающееся по мере духовного и нравственного совершенствования, то сомневающийся, но жаждущий верить нуждается в рациональных доказательствах бытия Божиего – желает уяснить при свете разума богооткровенные истины веры. Будучи убежденным, что истина бытия Божия принадлежит к числу первоначальных истин нашего знания, а главная задача философии состоит в ее обосновании, Кудрявцев полагал, что христианский философ не может уклониться от рационального исследования доказательств бытия Божиего. Рассматривая и философски анализируя космологическое, онтологическое, психологическое, историческое и нравственное доказательства бытия Божиего, Кудрявцев пришел к мысли, что в совокупности своей они могут служить твердой опорой философской уверенности в существовании Бога и имеют бесспорно важное значение в истории религиозно-философской мысли. Религиозная философия Кудрявцева есть христианская и теистическая философия, изложенная в форме трансцендентальной системы, как опыт преодоления трансцендентального идеализма – прежде всего философии Канта: в теологии – тонкой и аргументированной защитой традиционных доказательств бытия Божиего; в этике – преодолением категорического императива – всеобщего нравственного закона Канта – учением о свободной любви и бескорыстной и самоотверженной преданности святой воле Бога; в космологии – исповеданием идеи сотворения мира всемогущим Богом из ничего и Его промыслительной опекой над вселенной и каждым Своим созданием; в трансцендентальной эстетике – установлением объективной реальности пространства и времени, которые не являются лишь априорными формами познания; в трансцендентальной аналитике – критикой «трансцендентальной дедукции» категорий; в гносеологии – онтологическим реализмом, признающим возможность как познания чувственной стороны бытия – явлений, так познания платонических идей и сущностей вещей, а самое главное – возможность метафизики и подлинного Богопознания. Концепция трансцендентального монизма Кудрявцева – это стройное христианское миропонимание, нацеленное на разрешение сложнейших философских проблем и соединяющее в себе теорию познания и космологию, метафизику и постижение предназначения человека и высшей цели его бытия. Как христианский мыслитель Кудрявцев верил, что Бог есть высочайшее Совершенство и Благо, Он не только предмет познания ума, но и цель устремления нашего духа, а весь смысл духовной жизни состоит в соединении с Богом. Вслед за преподобным Исааком Сириным русский философ провозглашал, что Рай – это ощущение Бога, а ясное ощущение Бога может обрести только человек с нравственно чистым оком души, иными словами – святой, следовательно – цель всей христианской жизни есть достижение наивысшего духовного и нравственного совершенства – святости. Если духовной и нравственной жизнью усиливается и совершенствуется духовное чувство Бога, то человек призван устремляться к Богу всей душой, волей и разумением своим, нравственно, интеллектуально и духовно совершенствоваться, ибо от меры нравственного, духовного и интеллектуального совершенства человека зависит и степень его познания Божественной Истины. Разрешая экзистенциальную проблему смысла жизни, Кудрявцев высказывал мысль о том, что высшее назначение человека – достижение наивысшего духовного совершенства и вечное соединение с Богом – недостижима в полной мере в рамках скоротечного земного существования, а значит – предполагает посмертное бытие бессмертие души человеческой. В своей глубокомысленной и тонкой статье «Бессмертие души», выражающей основополагающие истины христианского персонализма, Кудрявцев писал, что отрицание бессмертия души есть отрицание высшей цели человеческого бытия и абсолютной ценности каждой человеческой личности, сотворенной по образу и подобию Божиему. Если бы идея абсолютного совершенства была бы обманчивой грезой нашего ума, не имеющей реального бытия, то наши духовные устремления к Абсолютному – Истине, Добру и Красоте – были бы неосуществимыми стремлениями и несбыточными мечтаниями, мнимым приближением к вечно удаляющейся и недостижимой цели – миражом в пустыне, что обессмыслило бы всю нашу духовную, религиозную, научную, нравственную и творческую деятельность.
Жизненный путь Виктора Дмитриевича Кудрявцева завершился 3 декабря 1891 года, а его кончина стала великой и невосполнимой утратой как для Московской Духовной Академии, так и для всей Русской Православной Церкви, которая в его лице имела одного из лучших своих профессоров и сильнейших защитников ее вековечных и богооткровенных истин, подлинного подвижника философской науки, оставившего потомкам свои религиозно-философские и богословские сочинения. Описывая последние годы жизни Кудрявцева и день его смерти, Алексей Введенский писал, что еще в 1861 году в Петербурге он «получил хронический катар дыхательных путей, вернувшись оттуда больным. Этот катар потом с годами все более и более усиливался, выражаясь столь знакомым для всех знавших Виктора Дмитриевича удушливым кашлем с его зловещими хрипами. Поэтому и вообще не крепкое здоровье его еще более было ослабляемо частыми недомоганиями и простудами и поддерживалось только величайшею осторожностью и умеренностью в образе жизни и нежных уходов любящей и взаимно любимой супруги; наконец смерть супруги, с которою Кудрявцев прожил в редком согласии целых 35 дет, последовавшая 8 января 1891 года, сломила остатки сил и здоровья Виктора Дмитриевича. Удручаемый горем о потере любимой супруги (детей у них не было), он видимо стал чахнуть и с каждым днем все более и более таял как свеча. Летом 1891 года он, частью в видах поправления здоровья, но более с целью отвлечения от томившей его тоски одиночества и от душевного страдания, совершил поездку в Крым: но и эта поездка не принесла ему желанного облегчения. Вернувшись домой, он еще более почувствовал скорбь одинокой, беспомощной жизни, лишился успокаивающего нервы сна и часто выражал свою скорбь слезами и словами… Во вторник 3 декабря Сергиеву Лавру и Академию посетил на прощании владыка митрополит Киевский, бывший дотоле Московским, Иоанникий, с искренним беспокойством узнавший о болезни Виктора Дмитриевича, которого также глубоко уважал, и с отеческою заботливостью подававший советы к избавлению от нее, а в благословение болящему прислал чрез профессора Н.И. Субботина икону Спасителя. Икона тотчас же и была привезена к больному другом и товарищем его; но Н.И. Субботин, приехавший к нему в дом с другим профессором П.И. Цветковым, застал его уже почти без сознания и с слабыми признаками жизни. По этому он тотчас же распорядился приглашением докторов и священника, который напутствовал умирающего святыми таинствами покаяния и причащения. Вскоре после напутствования больной и скончался, тихо, безболезненно». Печальная весть о кончине В.Д. Кудрявцева быстро разнеслась по городу, над бездыханным, но еще неохладевшим телом покойного совершил панихиду архимандрит Антоний, а 6 декабря на руках профессоров и студентов Академии из дома вынесли его гроб и перенесли в академический храм, где под звуки церковных молитв и песнопений и при свете восковых свечей украсили гроб венками, с лентами, на которых было начертано: «Философу-христианину, дорогому наставнику, В.Д. Кудрявцеву-Платонову, от сослуживцев»; «Благодарные ученики любимому профессору», «Незабвенному В.Д. Кудрявцеву от почетного блюстителя Академии». На следующий день 7 декабря 1891 года состоялось погребение – гроб с останками почившего на руках преподавателей и студентов Московской Духовной Академии был поднят и отнесен на Сергиево-Посадское Вознесенское кладбище, где на могиле была отслужена заупокойная лития, а после – тело усопшего было погребено в могиле, рядом с могилой его супруги. В память об усопшем было сказано много хвалебных речей. В своей возвышенной речи, сказанной перед отпеванием, профессор В.А. Соколов, подражая надгробным песнопениям преподобного Ефрема Сирина, сказал: «Пал наш столп! Угас наш светильник! Нет больше нашего превосходнейшего украшения! Осиротела, возлюбленные мои, осиротела наша Академия; – осиротела так, что едва ли удастся ей скоро оправиться от ужасной потери. Как во время былое имя Московской академии неразрывно связано было с славным именем Александра Васильевича, так в последние десятки лет оно тесно сроднилось с не менее славным именем Виктора Дмитриевича, и всякий, кто знает и помнит доселе Московскую академию, знает и помнит ее не иначе, как вместе с дорогим именем профессора Кудрявцева. Не потому он так дорог нам, что почти сорок лет, – всю трудовую жизнь свою, посвятил на служение академии, не потому что стоял все эти годы во главе той области знаний, которая, вместе с богословием, искони составляла основу духовного, академического образования, а потому что он был именно тем, чем он был, что он являл собой драгоценный и редкий пример истинного философа-христианина». Не только профессора, но и студенты оплакивали В.Д. Кудрявцева как незабвенного мыслителя и проповедника Истины, апостола науки и правды, высказывая надежду, что он пребудет живым не только своей бессмертной душой на небесах, но и на земле – в своих богословских и философских трудах. Скорбь, вызванная кончиной Кудрявцева, была с удивительной силой и светлой грустью, трогающей сердце лирической проникновенностью, поэтически выражена в стихотворении Н.И. Успенского «На могиле В.Д. Кудрявцева»:
Жестокая смерть беспощадной рукой
Жизнь косит на лево и право, –
Взмахнула... свершился удар роковой,
И нет у нас больше тебя, дорогой,
Тебя, наша гордость и слава!
В холодном гробу одинок ты лежишь,
Не видишь печали и муки;
Взываем к тебе, – но ты нем, ты молчишь,
Не слышишь рыданий и слезы не зришь
Родных и питомцев науки.
Нежданно угас ты... Утрата горька!
При звуках надгробного пенья
Тяжелая сердце сжимает тоска!
Ужасна потеря, печаль велика!
Но все же и есть утешенье:
Нет, мы не вполне, расставаясь с тобой,
Осталися здесь сиротами:
Лишь прах твой – наследие тьмы гробовой,
Но светлой и чистой жив ты душой,
Жив в памяти вечной меж нами.
И нам ли забыть, если в жизни твоей
Явил ты нам столько благого?!
Ты жил, озаряя нас светом идей,
Ты жил, поучая нас жизнью своей
И силой горячего слова...
И вот ты замолк и посыпан землей
В могиле сырой и холодной:
Но образ твой, вечной сияя красой,
Средь тьмы заблуждений в юдоли земной
Нам будет звездой путеводной.
Будучи истинным христианским философом и верным сыном Русской Православной Церкви, принесшим на ее алтарь в жертву всю свою жизнь – жизнь подвижника науки и апостола Божественной Истины, Виктор Дмитриевич Кудрявцев был высоконравственным и глубоко религиозным человеком, всегда с благоговением и молитвенным трепетом приступающим к святым таинствам Церкви, возвышенно размышляющим о предметах религиозных и богословских, являясь великолепным христианским апологетом на академической кафедре и в печати, посвятив всю свою профессорско-педагогическую и учено-литературную деятельность как преподаванию философских наук, так и защите христианской мудрости и веры от нападок лжемудрости – атеистической и нигилистической, позитивистской и материалистической философии. По справедливой оценке профессора Н.И. Субботина, «с высоты своей профессорской кафедры, в течение сорока почти лета, провозвещал Кудрявцев юношеству уроки христианской мудрости, почерпая их преимущественно у Того, Кто есть сама Истина и источник премудрости…». В своих богословских и религиозно-философских сочинениях Кудрявцев защищал хранимые Православной Церковью «высшие истины Откровения» и проявил себя как любитель мудрости «Божественной, духовной, церковной». В лице Кудрявцева была явлена самобытная русская философская мысль – по метафизическому глубокомыслию, изощренной аналитике и тонкости диалектических рассуждений не уступающая Канту, Шеллингу и Гегелю, вобрав в себя все достижения трансцендентальной немецкой философии и преодолев ее, дав сокрушительный отпор вульгарной позитивистской и материалистической философии, содействуя освобождению русской философской мысли от тяжелых уз западной философии. Как с благоговейным почтением к личности Кудрявцева и его философским трудам писал Алексей Введенский, «тайна обаятельного влияния творений Виктора Дмитриевича на читателей и их вразумительность объясняется именно тем гармоническим соединением в его лице древнего философа, житейского мудреца, с одной стороны, и глубокомысленного метафизика, с другой. Виктор Дмитриевич – философ опирался в своих суждениях по многосложным вопросам обыденной действительности и жизни на строго научную работу Виктора Дмитриевича – метафизика; но за то, в свою очередь, и этот последний заимствовал у первого тайну говорить с читателем, как с живым слушателем и собеседником. Вот почему его творения так просты и доступны: в них невольно отображалось выработанное живым общением уменье просто говорить о трудных вопросах». В истории русской религиозно-философской мысли Виктору Дмитриевичу Кудрявцеву принадлежит огромная заслуга не только как блестящему лектору и талантливому педагогу, но и как тонкому диалектику и метафизику – мастеру развенчивать кумиры «последних слов в науке», ставить метафизические проблемы и с логической ясностью и энциклопедической эрудицией разрешать их, а неотразимое очарование его личности заключалось не только в изящном и вразумительном слове академического наставника, но и в возвышенной настроенности его души – души истинного христианского философа и мудреца. Свой пространный очерк, посвященный удивительной личности В.Д. Кудрявцева и его религиозной философии мне хотелось бы завершить словами С.А. Левицкого, актуальными и в наше время: «никакой подлинный историк русской мысли не может пройти мимо учения Кудрявцева, а, ввиду его малой исследованности изучение философского наследия Кудрявцева может представить богатый материал для будущих монографий об этом полузабытом мыслителе».
Трансцендентальный монизм В. Д. Кудрявцева
© Copyright: Руслан Игнашкин, 2025
Свидетельство о публикации №225020900444
Свидетельство о публикации №225020900444
Рецензии