Чудеса случаются! Глава 7

         – А, почему только «поначалу»? – смеясь спросил Игорь.
         – Потому что человек быстро ко всему привыкает, – ответил я и предположил: - Скорее всего на четвёртый-пятый раз брал баксы без особой радости, так как должное и уже привычное.
         – На четвёртый или пятый раз он предложил мне исповедоваться, – вспоминал слегка улыбаясь Игорь и стал рассказывать:
         – «Вижу, сын мой,» – говорит он, – «что грешен ты очень».
         – «Есть малёхо», – признаюсь ему.
         – «Душу твою давят грехи, покой отбирают», – говорит он.
         – «Бывает и такое», – снова признаюсь.
         – «Зачем тебе мучатся более? Грехи разрешения требуют. Покаяться нужно, сын мой, отпустить их следует», – таким тихим задушевным голосом говорит он.
         – «Вы можете отпустить?» – насторожился я.
         – «Волею данной мне Богом – могу», – отвечает отец Иван, гордо вскинув голову.
         – «Вот и хорошо», – произнёс я обрадованно, но призадумался о самой возможности мне исповедоваться и уклончиво ответил: – «Я подумаю».

         – «Что там думать? Пошли, сын мой», – произнёс он и взяв меня за рукав потянул за собой и очутились мы в какой-то маленькой комнатке, рассеянный свет исходил откуда-то сверху создавая освещение густых сумерек. Возле голой стены стояло два стула.
         – Наклонись, – сказал он мне.
         И хотел было мне что-то на голову накинуть, но я серьёзно предупредил, что ему лучше этого не делать, так как я хорошо знаю, чем заканчивается тёмная. Он не сразу, но смирился и пригласил сесть. Сел я на стул, он почему-то долгим взглядом посмотрел на меня, затем пожал плечами, сел на другое и не глядя на меня стал спрашивать. Ну, я ему рассказал кое-что, что было ещё по малолетке. А так как жизнь наша, была переполнена событиями, то я ему битый час рассказывал и всё только из юности. В общем прервались только потому, что ему куда-то нужно было уезжать. Снял он с меня грешки юности, я не скупясь отвалил ему зелени. А прощаясь он сказал, чтобы пришёл я через неделю и мы продолжим.

         Через неделю я не пришёл – некогда было. Пришёл через месяц принёс десятину отец Иван её с радостью принял и потянул меня в каморку на исповедь. Начал я рассказывать, уже с того момента, как в тюрьму попал и о своих делах там, но его это вроде как-то мало заинтересовало. Смотрю, батюшка оживился, торопит меня на теперешние дела всё разговор переводит, вижу большой интерес к ним имеет. Да и такие хитрые вопросы и так умело, стал задавать – ну, ни дать, ни взять работает, как опер на допросе, словно расколоть меня собрался. И не просто опер, а опытный опер. Не знаю, сам он такой умный или натаскал его кто-то за этот месяц. Но этот явно нечистый интерес с выпытыванием подробностей и тормознул меня. Я замолчал и призадумался.
         – «Не замыкайся, сын мой, выскажи все грехи свои, чтобы я смог их отпустить. Излей душу, облегчи её», – наседал отец Иван.
         А я сижу, думаю, что если я ему всё как есть расскажу, то за мои откровения, мне легко лет двадцать впаять могут. Да и всем нутром чувствую, хитрый и скользкий поп, словом, на чистое хочет вывести.

         – «Ага, конечно, думает, что сильно умный», – соображаю я. – «Тоже мне лохарика нашёл: вот щас возьму и всё выложу, как на блюдечке с голубой каёмочкой! А ты, чудо длиннорясое, наберёшь номерок и отрапортуешь, настучав на меня. Видали мы и не таких хитрых, только они все плохо заканчивали».
         – «Не раздумывай, сын мой, рассказывай», – подгонял он меня и заверил: – «Тайна исповеди священна и нерушима».
         Я молчу, соображаю, что-то меня удерживало и подсказывало, что не следует ему доверяться, скользкий поп.
         – «Рассказывай, сын мой, облегчай душу», – подгоняет он меня. – «Не тяни –  ведь Богу и так всё известно. Да ведь …»
         – «Да?» – спросил я делая вид, что это для меня откровение.
         – «Даже и не сомневайся, сын мой. От всевидящего ока Бога ничего невозможно скрыть, он наши мысли и души читает, как открытую книгу».
         – «Ну, так это очень упрощает дело», – радостно улыбаясь сказал я, а отец Иван решив, что меня убедил склоняет голову набок ближе ко мне, наставляя ухо.
         – «Ну раз Бог уже глазами прочитал всё, что есть в моей душе, то зачем я ему ещё и уши буду засорять подробностями моей блатной беспутной жизни», – громко заговорил я отцу Ивану прямо в ухо.

         Отец Иван резко отклонился от меня, прикрыл ладонью ухо и сверкнув колючим взглядом произнёс:
         – «Как же я отпущу тебе твои грехи, сын мой, если я их не знаю?»
         – «Вы меня, как-то так, совсем немножко извините, отче, но я в натуре что-то не догоняю: Вы мне грехи прощаете или Бог?»
         Отец Иван, заёрзал на стуле и потупив глаза в пол, негромко, но убеждённо ответил:
         – «Конечно Бог!»
         – «А он же всё о моих грехах и прегрешениях знает. Моя жизнь для него вся открыта и видна как на ладони, то зачем мне отбирать у него время и перечислять ему разные неприятные события из моей жизни, о которых он и так прекрасно знает? Зачем ему тратить своё драгоценное время на такого, в его понимании микроба, как я? У него ведь столько очень важных дел! Для него ведь главное, чтобы я искренне покаялся. Правильно?»
         – «Совершенно верно, сын мой, но…»
         – «А я покаялся! И чистосердечно покаялся!»
         – «Но…»

         – «Можете не сомневаться! Покаялся чисто конкретно, как перед смертью!»
         – «Но ведь я молиться за твою душу буду! Мне ведь нужно знать за какие грехи вымаливать прощения для тебя у Бога».
         – «Вымаливай, отче, за все грехи и прегрешения! В моём случае точно не ошибётесь,» – твёрдо сказал я раскрыв барсетос и отсчитал ему штуку зелени.
         Отец Иван явно разочарованный таким поворотом, взял баксы в руку и так кисло смотрит на них развернув веером и со вздохом говорит:
         – «Чувствую, очень тяжёлые грехи имеешь на душе, сын мой».
         Смотрю внимательно на отца Ивана и вижу, что не впечатлила его врученная сумма, отсчитываю ему ещё штуку зелени и тихо говорю:
         – «И самые тяжёлые отмаливайте тоже!»
         Отец Иван безропотно принял, сложил все купюры в ровненькую стопочку и также продолжая держать их в руке перед собой с тяжёлым вздохом произнёс:
         – «Очень нелегко будет отмолить твои грехи, сын мой. Целыми днями нужно будет стоять на коленях, читать молитвы и бить поклоны. Ох как нелегко будет!»
         Прикусив губу я в очередной раз открыв барсетос и отсчитал ещё пол штуки зелени, сунул ему в руки. Он приняв бабло и сразу же тихим сдавленным голосом глядя на пачку зелени ещё раз попросил:
         – «Расскажи – очисть душу».

         – «Молитесь, отче, с усердием», – наставлял я его, не желая больше ничего рассказывать
         – «Чувствую: очень мне трудно будет. Чувствую, тяжки грехи твои до невыносимости! Не знаю даже: смогу-ли отмолить?».
         – «Вот вам ещё двести баксов, для подкрепления телесных сил, чтобы уже точно смогли», – сказал я чувствуя, что уже начинаю серьёзно злиться, видя такую алчность священника.
         – «Ох! Хватит-ли сил у меня?» – негромко бормоча сомневался отец Иван, аккуратно принимая деньги.
         – «Ладно, раз у вас недостаточно сил чтобы отмолить мои грехи, то я обращусь к другому священнику», – резко проговорил я и протянул руку за баксами.
         Видел бы ты – я глазами только успел моргнуть, а баксов уже не стало. Вмиг бабло исчезло с его рук, и я снова не успел заметить куда он сунул.
         – «Я денно и ночно буду молиться, сын мой», – быстро и бойко уверил он меня. – «Не сомневайся - буду! Это же мой долг!».

         – «Я что-то не догоняю, отче: списали-ли вы мне мои грехи или нет?» – спросил я продолжая всё ещё держать перед собой руку раскрытой ладонью к верху.
– «Отпускаю. Отпустил и больше не греши, сын мой,» – быстро произнёс он и накрыл мою ладонь своею, вроде бы я её протянул для пожатия.
         Затем он благословил меня. Знаешь? Я был удовлетворён и абсолютно не жалел об отданных бабках. Было ощущение лёгкости, радости, прямо восторженности какой-то, вроде с души моей, в момент, весь груз грехов сняли. Мне это чувство тяжело передать.
         А отец Иван, почему-то с очень грустным выражением лица провожая меня и уже за порогом храма, негромко, слабым и очень просительным голосом предложил:
         – «Давай, в следующий раз, ты придёшь и всё мне расскажешь».
         – «Дорогой мой отче, я где-то читал, а может слышал, что даже со святыми происходили страшные несчастья, когда они хотели узнать больше чем знает Бог или пытались пронюхать чьи-то сокровенные тайны».
         Отец Иван покорно опустив глаза, тяжело вздохнув и тихо произнёс:
         – «Больше Бога знать невозможно. А что касается меня, сын мой, то я совершенно безразличен к чужим тайнам. Я далёк от суеты мира сего со всеми его страстями и соблазнами».
         – «Буду надеяться, что так оно и есть!» – сказал я и попрощался с ним.


         – Значит, Игорёк, грехи с тебя списали вчистую! С тех пор ты стал безгрешен, яко младенец, – слегка улыбнувшись произнёс я, когда он закончил свой рассказ.
         Напарник немножко помолчал, пристально глядя мне в глаза и серьёзно проговорил:
         – Ты можешь верить, можешь не верить, а ушёл я от него чувствуя большое облегчение. Знаешь, вроде, как груз тяжёлый и давивший многие годы с меня вдруг сняли, а на душе стало легко, светло и наполнилась она какой-то тихой радостью. Такого я никогда в жизни не испытывал. Со мною никогда-никогда такого не случалось, чтобы хотелось весь мир обнять и каждого утешить.
         Я снова удивился, как он хорошо изложил свою мысль и говорит без труда подбирая слова. И никак не вязался у меня этот седой человек с тем молодым отчаянным, грубым, косноязычным молодым человеком, которому, для того, чтобы понятно выразиться нужно было густо пересыпать нормальные слова грубейшим матом. И только в таком виде появлялся какой-то смысл и возможность для понимания, того, что на самом деле хочет он сказать.

         – Давай лучше выпьем, – предложил Игорь и потянулся рукой к бутылке, но сразу же увидел, что там коньяка только на донышке, несколько разочарованно протянул: – О-о-о-о…
         – Так это ж хорошо, – улыбаясь сказал я.
         – Что же тут хорошего? – спросил Напарник.
         – Как что? – удивился я и пояснил: – Как раз нормально выпили. Завтра голова не будет болеть. Это же хорошо!
         – Это очень плохо! – убеждённо произнёс Игорь.
         – Почему? – спросил я и с интересом посмотрел на него.
         – Вот проснёшься ты завтра, всё у тебя нормально, чувствуешь себя хорошо. Сразу мысли о работе. Засядешь царапать свои буквы и даже не вспомнишь о нашей встрече. Правильно?
         – Ну, почему «не вспомню»? Вспомню, конечно, – уверял я товарища.

         – Ну, может когда-нибудь, так вскользь вспомнишь и всё, – согласился Напарник и продолжил развивая свою мысль: – А так, мы посидим как положено, попьём в удовольствие, до полного исчезновения этого-самого удовольствия, поговорим по душам, вспомним молодость. Затем обнимемся, и уронив скупую мужскую слезу – расстанемся. А завтра ты проснёшься, сушняк давит, репа раскалывается. Писать не хочется, в голове никаких мыслей вообще, не говоря уже о возвышенных, одна сплошная боль и воспоминания сегодняшнего вечера вперемешку с периодично возникающим желанием попить холодного пивка, – произнёс Игорь и весело рассмеялся, глядя на меня искрящимися глазами.
         – «Во как говорить научился», – подумал я снова удивившись, а вслух продолжил мысль Игоря:
         – Стало быть, ты хочешь позаботиться о том, чтобы на целый завтрашний день головная боль мне была обеспеченна. Чтобы беспрестанно возвращала мои мысли в сегодняшний вечер, вспоминая, как мы хорошо посидели, о чём поговорили, и чтобы я прилаживая руки к голове, в сто первый раз, с великой досадой, задавал бы себе один и тот же вопрос: – «И на хрена я так вчера нажрался?».
         – Точно так и будет, – смеялся Напарник и глянув на меня заговорщицким взглядом хлопнул в ладоши.
         Не успел я даже изумиться для чего он это сделал, как в дверях появился молодой широкоплечий парень лет двадцати, едва переступив порог он застыл на месте молча глядя на Игоря.