3. О семье, частной собственности и неумолимых...

–3–
О семье, частной собственности и неумолимых законах пола

Я знаю, и дед, и бабушка не такой хотели себе судьбы, не такой жизни. Но только трудно сказать, что посчитали бы они нормой и счастьем.
    Всё сбила и перевернула революция. Если б не революция – что, разве не пошла бы юная симпатичная Оля Котельникова за немолодого купца Ивана Павловича, одного из самых богатых торговцев в уездном городке Щигры Курской губернии?
    Наверное, да. Конечно, да. Скорей всего, да. Он даже дом построил для будущей семьи. Влюбился, ухаживал не один год.
    В семье у бабушки – девять братьев. Единственную дочку баловали, старались одеть получше. Её считали красивой, её голубые, немного навыкате, глаза действовали на купца магнетически. Он ждал, пока она подрастёт.
    А тут случились четыре года смуты.
    Развеяло дым, всё более-менее успокоилось, и – чудеса! – там, где оставил невесту, купец обнаружил в сентябре 1921-го молодую замужнюю даму Ольгу Михайлову. Черноволосый, татаристого вида деревенский парень – Михайлов, муж, – служил письмоводителем в красном военном комиссариате в Щиграх.
    Прежние представления о счастье вдруг перестали действовать. Их отменили вместе собственностью, сословиями и прочим, – иначе как бы перешёл дорогу купцу этот юный губастый красноармеец с жёсткой шевелюрой над низким лбом?
    Не о таком зяте мечтал бабушкин отец Ефим Котельников, первым в их роду порвавший с деревней, первым перебравшийся в город вместе с большой семьёй, начавший печь и продавать здесь хлеб и, казалось, уже увидавший впереди жизнь совсем иную.
    Но – не сбылось. В разные стороны покидало сыновей. Старший, опора отца, обстоятельный, «правильный», как говорили о нём, Евграф, попал на фронт.
    Закономерно или нет – этот «правильный» стал там большевиком.
    Но он погиб, сгинул в шестнадцатом году в битве на реке Стоход. Остальные братья – кто куда.
    Зато теперь такой вот родственник появился в семье.

Господи, как суметь через целое столетие заглянуть в начало тех двадцатых? Как понять что-нибудь в поступках тех людей? Оба, бабушка и дед, до самой смерти считали себя атеистами – а ведь венчались-то в церкви.
    Венчались тайно. Тайно несли полотенца, платки, венчальные свечи. Тайно пришёл дедов приятель со службы. Обвенчаться – было бабушкино условие.
    Дед согласился. Что это? Романтика?
    И главное, церковный обряд, они считали, был крепче любых документов. В советский ЗАГС зашли лишь в пятьдесят четвёртом году – когда бабушке оформляли пенсию жены военного.
    Красавица досталась моему деду. Но тень купца Ивана Павловича какое-то время преследовала его.
    Уже была на свете мама, – дед как-то явился домой с флаконом духов. «Чего это с тобой?» – фыркнула бабушка.
    Дед буркнул: «Зашёл в лавку за мылом. Там твой седой боров. Ну, нельзя же было не показать ему…»
    Любовь?.. Но лет в двенадцать моя мама спросила прямо своего отца: «А мама вправду мне мама? Не мачеха?»
    Он помрачнел. Помрачнел сильно.
    «Кот? Ну ты что! Чего ты выдумала».
    Вечером её отправили спать пораньше. Негромко оба говорили что-то друг другу неприятными жёсткими голосами.
    Революция наделала много ошибок. Ни дед, ни бабушка никогда не признались в той, которую они сделали вместе. Потом, позже мне рассказала мама: про себя они это поняли, и поняли рано. Что ж, революция перевернула многое, но не отменила законов природы. Ребёнок не может любить одинаково обоих своих родителей.
    И нет никакой тайны в том, кого он выберет – этот выбор тоже сделан природой.
    Мальчишки принадлежат матерям.
    А про девочек часто так и говорят – папины дочки.
    В день смерти мамы, двенадцатого ноября проклятого 1990 года – нескоро, ещё нескоро, впереди ещё будет вся её жизнь и целая половина моей – приехавший сделать укол врач неотложки, – она уже теряла временами сознание, – поглядев на неё, на меня, ахнет:
    «Как же вы похожи!»
    А давным-давно, где-то в двадцатых, на другом краю России, в городке Щигры, вернувшись со службы, входя в комнату, молодой мужчина, мой будущий дед Илья, ждал, когда к нему кинется маленький, похожий на него, такой же темноволосый чертёнок.
    Нет, не обниматься, – карабкаться. Одну ногу на голенище сапога. Руками за ремень, подтянуться. Взяться за плечи, – дед помогал, поддерживал, – и вот девчонка сидит на нём. С ней на плечах он шёл в комнату.
    Я тоже – может быть, только с поправкой на время и стиль – бросался навстречу человеку, который был нужен мне больше всех. В раннем детстве я безошибочно распознавал её. Я её отличал от других не глазами – каким-то особым удивительным способом за гранью понятного.
    Владивосток. Первая зима здесь.
    Мне три с небольшим года.
    Вечер, темнело. Мама задерживалась с работы. Была какая-то тревога у меня.
    Ломалось привычное: мамы нет рядом.
    «Пойдём встречать?» – Кто сказал это, отец или бабушка?
    Меня запихали в одёжки, обмотали шарфом. Обычно мы выходили «на угол», на поворот Набережной, к воротам дома.
    Мамы не было. Я топал впереди отца – от угла Набережной, где стоял наш дом, до перекрёстка с улочкой Пограничной. Мамы не было и здесь. Мы шли дальше, мимо гостиницы «Челюскин» в сторону центра.
    Навстречу шагали люди. Я не успевал поглядеть на каждого, пришлось бы высоко задирать голову, – я шлёпал вперёд и смотрел вперёд. Какие там лица! Фигуры заслоняли друг друга, темнело.
    За «Челюскиным» лежали страшные неизвестные пространства.
    А я – что было делать? – бежал и бежал дальше.
    Я бежал. Накатывала паника. И с разбегу, точно, – ткнулся в полу чёрной гладкой шубки, в лёгкий запах духов «Красная Москва».
    Поразив отца, потерявшего меня из виду, прибавившего шаг.
    Поразив и маму. «Кот, малыш, ты!» – Мою голову обняли женские руки.


_________
На снимке: мы с мамой. Владивосток, 1963 год.
Сквер перед кинотеатром "Хроника" (кинотеатр ныне не существует) на углу улиц Пограничной и Ленинской. Фото отца.

Предыдущая глава: http://proza.ru/2025/02/10/1015
Продолжение: http://proza.ru/2025/02/10/1050