5. Дед Илья, увеличенный и просто

–5–
Дед Илья, увеличенный и просто

Да, так получилось с моим дедом. Семь классов сельской школы и мобилизация в Красную Армию прочертили ему судьбу.
    Красноармеец инженерной роты, потом письмоводитель в 33-м стрелковом полку Четвёртой стрелковой дивизии. Это Западный, а потом Южный фронт Гражданской войны.
    Это год с октября восемнадцатого по октябрь девятнадцатого – по тот день, когда он, теперь уже переписчик Орловского отдельного караульного батальона, будет ранен в бою с деникинцами, бравшими Орёл (лаконичная запись: «На Южном фр. 13.Х.1919 ранен»).
    А потом он будет непросто, с усилием, выживать – целый год в послужном списке до следующей осени прочёркнут.
    Я узнал это из его военно-учётной карточки, которую вот только теперь отыскал в Подольске, в архиве Министерства обороны России.
    Он дослужит свой призывной срок позже: пять месяцев в волостном военном комиссариате в родном селе Покровском, и ещё три года в Щиграх.
    Уволится в запас в 1924-м. И не без оснований посчитает, что большие времена на том и кончились.
    Так думали тогда многие. Так думала моя мама, когда просила: «Расскажи о Гражданской!»
    Он ничего не рассказывал. Ничего.
    В шестидесятые годы дед не подозревал, в какие легенды я, внук, вплетал его образ. Но он не мог не знать, чем дышала, о чём мечтала дочь в эпоху книжек Гайдара и не сходивших с экранов «Красных дьяволят» и «Чапаева». Мои школьные мысли, что всё интересное прошло, что я живу в скучном мире за гранью истории, но что вот оно, рядом, единственным утешением – поколение родителей, эпически огромных людей, отбрасывавших и на меня свои большие тени, – были точь-в-точь школьными переживаниями моей мамы.
    Её руки вылепили меня. А полвека назад книги, фильмы и сам мятежный молодой воздух времени не сотворили из мамы и половины того, что с ней сделали узкие в запястьях, обтянутых манжетами гимнастёрки, руки деда – небольшие, совсем не сильные руки, помогавшие ей в детстве взбираться на него верхом.
    (Дед был худощав, узкоплеч. Повзрослев, мама брала и сжимала с силой его запястья. Он просил: «Пусти! Пусти, Кот». Сильным у него был только голос: вдвоём с приятелем зашли как-то в церковь и подпели изо всех сил дьякону – получили оба по выговору на службе…)
    Через двадцать лет, тех самых отмеченных на юбилейной медали лет, опять в Орле, они гуляли с мамой по городскому саду. Всё вокруг неё была история, в том числе и история отца, а значит – её. «Расскажи, пап!» – Наступая на Москву, сюда входили с юга белогвардейцы генерала Деникина. Три отборных корниловских полка с боем прорвались к центру города. Вот прямо сюда, к стрелке Оки и речушки Орлик.
    Мама так и не узнала многих подробностей тех лет, открытых мне теперь. Да, тринадцатого октября 1919 года над Орлом разносился колокольный звон в честь занятия его белыми. Обыватели высыпали на улицы встречать корниловцев, добивавших на окраинах большевиков. Белым был Орёл, белым, пропитанным вандейским контрреволюционным духом городом – вместе со всеми здешними призраками русской культуры, от Тургенева, от Лескова с Фетом до Андреева, Пришвина, до недавнего Бунина…
    «Расскажи!»
    Дед сказал: «Пойдём вниз к реке».
    Мама спустилась с ним к берегу Оки.
    Он провёл её под мостом, оглядываясь, будто отмеряя что-то. Остановился. Ещё прошёл. Мама шагала следом.
    Он встал.
    «Вот! Здесь, Кот, я стоял на часах, в карауле. И у меня подмётки ботинок примёрзли к земле. И оторвались». – И улыбнулся.

Вот и всё.
    Даже вернувшись в армию в 1927-м, дед считал, что та страница жизни перевёрнута.
    «Вспоминаю всю жизнь и военную службу, много прожито, но хорошего и отрадного мало». – Он писал это маме в конце лет своим по обыкновению немного возвышенным суховатым слогом. Он подводил черту без особой горечи, с простой откровенностью военного человека: был ли счастлив когда? – нет, кажется, редко.
    Он не хотел помнить себя испуганным мальчишкой в кровавом круговороте междуусобицы. Он повзрослел, стал отцом, главой семьи. Жил дальше, искал хорошее, хорошего было мало. Не получался брак с Ольгой. Три года после демобилизации совсем не были радостными. Пристроиться в пёстрой нэповской жизни не смог, не сумел.
    …Дома – посреди комнаты, на стуле, – гость. Брат жены Марк Котельников учил маленькую Нину правильно подавать нож.
    «Не так!» – та подала нож лезвием вперёд, держа за ручку.
    Она стояла перед ним, не зная, как поступить, и пугалась. Взялась за середину ножа, протянула. – «Не так!»
    Мама помнила вспышку отца: вошёл, увидел. Вырвал у неё ножик.
    Взял за лезвие, сунул рукояткой в ладонь шурину: «Оставь ребёнка в покое!»
    Марка считали развесёлым добрейшим парнем. Мама его боялась. Дед – не любил.
    Думаю, многое из того, что было в мире непонятного, неприятно беспорядочного, даже дурного, воплотилось для него в этом человеке. Да и в семье Котельниковых вообще.
    Марка выгнали из рабочего университета. Говорил: на занятиях попросили сравнить, как до революции жили, и как теперь. Марк встал. «Раньше ходил в хромовых сапогах. А теперь вот, – поднял ногу, похлопал по голени. – В опорках!»
    Так гласило – не без любования им – семейное предание. Бросив учиться, Марк играл в карты. Женился. Женщина была старше на двадцать лет, с ребёнком. Говорили, была необыкновенная любовь. Не могла родить ему. Хотела. Взяли ещё приёмного сына.
    Дед Илья смотрел на это, – и не так уж сложно понять, почему армия позвала его назад. Что он пытался делать на «гражданке», кем пробовал стать? Документы донесли невнятное: «служащий, учётный работник». На какие натыкался разочарования? – никто не скажет теперь. Мама-то, кажется, и не знала о трёх гражданских годах дедовой биографии.
    Жизнь и военная служба снова слились. Вычищенные до блеска сапоги, отутюженная гимнастёрка, снежно-белая полоска ткани под воротником; строгая, чёткая, размеренная жизнь. С мая 1927-го дед опять делал то, что умел лучше всего: на привычной должности письмоводителя в уездном военном комиссариате. А под новый 1932 год семья переехала в Елец. Илью Васильевича перевели служить в Елецкий райвоенкомат.
    Первое звание «техник-интендант второго ранга», два лейтенантских кубика в петлицы, он получит в Ельце в 1936-м. Не стремительная карьера. Ему тридцать семь лет.
    Ну а Марк Котельников жил недолго. Его убили при непонятных обстоятельствах. Ходили слухи, убили за карточные долги. Та женщина потом ещё приезжала в Щигры с детьми. Мама помнила её дома у них за столом…


_______
На снимке: Илья Васильевич Михайлов с дочерью Ниной. 1937 год, Елец.


Предыдущая глава: http://proza.ru/2025/02/10/1050
Продолжение: http://proza.ru/2025/02/10/1089