Искры, Любовь и Милый друг давно забытых лет

Не отпускает меня фото-картинка, точнее кино-картинка одной гостиной. Мысленно возвращаюсь туда, где на окнах занавески в мелких  розочках в провансальском стиле. В углу темнеет фикус, и жар идёт от голландской печки (правда, незакрытая дверца немного напрягает – вдруг выскочат искры на пол?). На белоснежной скатерти никелированный самовар, вазочка с вареньем, штоф с наливкой и чашки.
За столом – добрые милые люди: хозяин, земский врач, две его взрослые дочери и гость, с некоторых пор ставший постоянным. Но сразу нам чётко дают понять — он сюда ходит исключительно ради своей компании, чтобы насладиться комфортом общения с равными по настрою людьми, а не ради каких иных соображений. Просто по дружбе. Но интересный мужчина, красивые молодые женщины… Ой, не будем так пошлы! Уберём подозрения. Только духовная составляющая. Я, лично, в это могу поверить.
Старшая (Зинаида, Зюм) берёт в руки гитару, и сестры поют романс «Только раз бывает в жизни встреча». Гость Егор Иванович (Александр Михайлов) слушает, тихо подпевает. Хотя мы знаем, как этот артист может задушевно петь романсы. Но сейчас не его выход – сёстры должны показать, как здесь у них уютно. Отчасти это им удаётся.

Вдруг кадр замер. Я подумала, что у меня шалит телевизор, но, пересмотрев этот фильм на компьютере, поняла — остановка кадра не случайна. До этого момента все за столом стали оборачиваться лицами к нам, зрителями, и тревожно всматриваться, как будто увидели кого.
Кадр замер, за ним зазвучала очень тихая музыка и слабый старческий голос пропел две строчки, из которых только одну можно было чётко разобрать — «Милый друг давно забытых лет». Параллельно прозвучали голоса Егора Ивановича и Маши: «Кто это?.. Они нас помнят?».
Получается, это обращение к зрителям. Кого мы должны помнить? Этих героев, ту культурную среду? Конечно, помним. Мы и сами такие, недалеко ещё ушли.
Но, может, пропев пару строчек романса из репертуара Леонида Утёсова «Портрет», старик имел в виду себя, свою жизнь? Говорят, это голос режиссера и сценариста фильма Самсона Самсонова. Талантливейший режиссер. У него почти все фильмы известные и мои любимые. Но особенно хочу отметить «Оптимистическую трагедию» и «Каждый вечер ровно в одиннадцать», где снялась его муза – Маргарита Володина. Незадолго до выхода рассматриваемого нами фильма – последнего фильма режиссёра (1996г.) – Володина уехала в Париж, вслед за их общей дочерью. С режиссером муза развелась, а сниматься ей было не у кого.
Но мне этот стоп-кадр с загадочными вопросами показался неуместным, мешающий целостному восприятию сюжета.

Здесь, пожалуй, и я приостановлюсь, потому что хочу рассказать о фильме в сравнении с рассказом, по мотивам которого поставлен фильм. Фильм меня, конечно, зацепил, и я решила окунуться в первоначальную историю известного и любимого мной писателя – Алексея Толстого. Хотела до конца уяснить себе – о чём этот рассказ и последующий фильм?
 
Рассказ написан и дописывался автором в тревожное предреволюционное и революционное время 17-го года. Понятно, что для писателя они были духовно переломными. Он, хоть и считался у нас «Красным графом», но по воспитанию и сути оставался просто графом. Поэтому и возникло такое произведение.
 Сначала рассказ назывался «Искры». Объяснение этому названию можно найти в конце повествования:
«Зюм глядела в окно. Она не плакала. Там, в темноте, хлестал дождь и красные искры летели мимо.
То сыплясь густо, то обрываясь, длинными огненными нитями они летели теперь в глазах, в мозгу Зюм. Они рождались живые и легкие в мокрой темноте, прорезывали окно и гасли. Зюм подумала, что так же Маша и Егор вылетели из огня, пронеслись на мгновение и погасли...
И ей стало казаться, что это — не конец; они блеснули и погасли только в ее глазах. Она разминовалась с ними, только... И в каких-то пространствах они снова встретятся, примут и ее, Зюм, в свой неугасаемый костер».
Искры. Значит, влюблённые как те искры, которые блеснули, пролетели рядом и сгорели в неукротимом огне. И про себя сестра подумала, что она, должно быть, так же сгорит, как очередная искорка. Извините за тривиальный повтор уже написанного автором текста. Но хотела эту особенность подчеркнуть. Автор, стало быть, тоже представлял себя в виде такой же искры. Многие тогда «графья» уехали туда-туда-туда,.. а он остался. И в этом огне, как та искорка, тоже, вероятно, сгорит. Он был готов к этому.
Здесь можно перейти на высокий слог и даже перескочить в наше время, провести параллели. Но не буду углубляться, лучше вернусь к рассказу.

Казалось бы, очень простой сюжет.
Он — идеал, обманутый муж пошлой жены.
Она — «невинная овечка» в руках деспота мужа.
Интересно — зачем она за такого вышла замуж? Наверное, молоденькая глупенькая была. Доверилась человеку значительно старше её, с положением в обществе, профессору. А любофф? А что это такое? Все это знают? Главное – муж, семья, достаток – вот что, вероятно, твердили этой девушке из провинции. 
А дальше – пошло поехало.
«Маша приехала к отцу и сестре из Петрограда — отдохнуть, — «пожить чистенько», как она говорила» (А. Толстой).
И встретила там друга дома Егора Ивановича, и они оба не заметили, как полюбили друг друга той высокой, одухотворённой любовью, без которой нельзя представить свою жизнь, если ты уж её встретил.
Вот что Егор сам про себя говорит Зинаиде: «Мне тридцать семь лет. У меня два ордена и чин, собственный дом, жена и служба. Зюм, все полетело к черту! Странно? Когда я сейчас уходил из дома — было легко и свободно: вот — вторая жизнь, — а та кончена. Кто такой я сейчас, не знаю! Меня все время холодок бьет, вот это верно».
Сестра, творческая личность, скульптор, играет роль посредника (или ангела) в их любви.
Отец… ничего не играет. Отчасти — роль кошелька для бедной скульпторши.

Пожалуй, теперь можно и сравнивать.
Вот с отца и начну.
Мне кажется, что отец, старый человек, быстро устаёт, но не разучился радоваться проявлениям жизни – приятной доброй компании, общению с дочерьми, вечернему чаю у самовара. В рассказе я это увидела. В фильме другое – почти выживший из ума человек, уставший от жизни.
Эпизод со «Скажи «Ааа» актрисе, забирающей из кармана деньги у отца, можно было сыграть с добрым юмором, с учётом того, что это врач, но представлено было с холодной циничностью, более присущей 90-ым годам нашего времени, и меня это неприятно задело. И ещё. Когда отец задремал за столом, Зюм сказала:
- Пойду, ПОЛОЖУ его в кровать.
Положу? Положить в кровать можно грелку. А отца можно только было уложить. Ничего себе, огрех мастера! 
И раз уж такие сложности с уводом отца в постель, почему не предложила свою помощь сестра или даже старинный друг? Наверное, потому, что для развития сюжета их надо было оставить одних.
А как у автора рассказа? А ничего у автора. В рассказе всегда можно показать сближение героев общими словами, без таких дурацких подробностей – «положу».
Что ж, как известно, «и на старуху бывает проруха».

Отметим, что фильм сделан в 90-е годы, когда эротика широко вышла на экран. Поэтому во время дождя наши герои спрятались в каком-то укромном месте – огромном дупле (?). И начались страстные поцелуи. А какие страсти на тот момент в рассказе? Пожалуйста:
«Однажды, поздно вечером, после долгого разговора в прихожей, Егор Иванович нагнулся к ней и нежно поцеловал в губы — и ушел. Маша долго стояла у стены, закрыв глаза, ни о чем не думала, — только горели щеки.
Два раза в неделю Маша писала мужу в Петроград. Неожиданно в ответ должно быть, на одно из ее писем от него пришла телеграмма: «Безумно встревожен, схожу с ума, выезжай немедленно».
С телеграммой в сумочке Маша побежала на другой конец города, к Егору Ивановичу. Еще издалека она увидела в угловом большом окне их дома, похожего на мокрый ящик, испуганную тень Егора. Затем он, в одном пиджаке, перебежал лужайку, отворил калитку:
— Что случилось?
Она подала ему телеграмму. Он прочел, сейчас же сел на скамейку у калитки, сжал глаза рукой.
— Я, должно быть, что-то написала ему, — сказала Маша, сняла с калитки прилипший к железу мокрый мертвый кленовый лист, прижала его к губам, потом все время держала в руке, — кажется, написала, что здесь мне жить легко и счастливо... Да, так и написала... Зачем бы я стала лгать...
— Да, да, — сказал Егор Иванович, — да, да...
— Егор Иванович, я должна ехать...
Маша глядела на дорогу. Милый рот ее был сжат серьезно. Глаза — строгие и серые, как облака, несущиеся над уездным городом. Егор Иванович понял, что лгать Маша не захочет, как вот он вторую неделю лжет жене, и удерживать ее нельзя. Он спросил негромко:
— Маша, вы вернетесь?
— Не знаю, Егор... Как все это грустно...
На следующий день она уехала».

Вот такая в рассказе романтика – чистой воды. Благородная. Куда авторам из 90-х! Они, вероятно, подумали, что такое и смотреть не будут. А зря. Стало быть – лучше на потребу публике, пренебрегая мнением чуткого автора, знающего свою эпоху, которую они нам показывают?

Видимо, чтобы подчеркнуть, как героиня чиста, она всегда плачет. Вообще, многие плачут. Море слёз. В рассказе тоже плачут, но не сколько, как в фильме. Будто создатели нашего фильма позавидовали тогдашней популярности бразильских сериалов. Весь глицерин на студии, вероятно, израсходовали. Ох, ну это зрелище!
Представили фарфоровых кукол? – такими, по сути, изображены сёстры в фильме.  И на их лицах струи глицерина. Но как по-настоящему плачут – мы все знаем. Глаза красные, лицо опухшее. Течёт не только из глаз, но и из носа – насморк. Здесь же — кукольные лица щедро забрызганные глицерином или чем-то похожим.
А как в рассказе? Вот решающая встреча героев в Петрограде, где героиня плачет:
 «Он обернулся. Маша сидела зажмурясь. С влажных ресниц ее лились слезы по щеке. Тогда стало ясно, что весь их этот разговор только оттого, что они не могут разлучиться никогда. Он обхватил ее за плечи, прижал. Она громко плакала, и вдруг слезы высохли, строгие, потемневшие глаза словно погрузились в глаза Егора Ивановича. Рухнувшее полено рассыпалось искрами, озарило комнату. Настало то, для чего не нужно ни воспоминаний, ни слов.
Не осталось ни горечи, ни сомнений. Маше трудно было различить — ее это рука или его лежит на потертом плюше. Егор Иванович повторял:
— Родная моя, дитя мое...
Иным он не мог выразить волнения и радости от того, что Маша с ним и чувствуют и дышат они согласно, как один человек. И все, что живет, и чувствует, и дышит, — способно на такую радость и полноту».

Вот, кстати, здесь такая эротика. Вы её нашли? Опять же назовем это своими именами – это романтика. И любовь.
В 96-ом году была снята почти целиком постельная сцена. Как герой нетерпеливо раздевает героиню. Вот появляется красивая грудь. Не надейтесь, сегодня не увидите подробности. То, что разрешалось в 90-е годы, сейчас целомудренно замазывается. Уж лучше бы снимали по Толстому. Так и достовернее было бы.

У меня остались не охваченными отношения двух пар – Егора Ивановича с его женой и Маши с её супругом. Здесь, в рассказе и фильме, много общего. Но и есть различия, главным образом – в отношении Егора и его супруги.
Обе пары бездетные, это облегчает сюжет. Это вам не Анна Каренина, здесь лишь бы героев отпустили на волю.
Но их держат корни. Они, люди порядочные, понимают, что сделают больно своим вторым половинам.
Но те вскоре обо всём сами начинают догадываться.
- Адюльтер! — вопит муж героини, требуя обеда. Лучше бы уж его накормили, а не убегали так срочно. Может быть, тогда он стал бы добрее и не пристрелил их разом.
Его играет Говорухин. Так себе играет, почти всегда одинаково. Изображает символ властного самодура с рыжим блеском в глазах.

Интереснее оценить отношения Егора с супругой. В рассказе и фильме они довольно понятны по истории возникновения, но совершенно разные по сути – опять же изображены разные эпохи в одной рамке повествования.
У Толстого видим губернского инженера, выбившегося в люди из простой семьи и построившего свою карьеру честным добросовестным трудом. Он немного неуклюж и косолап. Я поначалу хотела это поставить на вид Михайлову, пока не поняла – здесь абсолютно точно подобран образ. Не было у героя в детстве дворянского воспитания. А как человек встал на ноги, представила я, так тут же и свахи объявились, и подсунули цветочек аленький из приличного семейства, может быть, дворянского, даже скорее всего,  в  их провинции. Молодая жена, похоже, поучала Егора Ивановича и одёргивала. Здесь такой момент тоже отражён, и там, и там, но по-разному.
В рассказе:
«У Анны Ильинишны в очаровательном салончике сидели гости — молодые люди Зенитов и Мухин — и пили кофе с бенедиктином… Она была одета в бархатное малахитовое платье, с кровавой розой в крепко завитых волосах цвета вороньего крыла.
Костлявый Зенитов, жуя сигару, рассматривал знаменитый «альбом Фрины» с фотографическими карточками Анны Ильинишны, где она была снята в смелых античных позах, обнаженная, — альбом, о котором много говорили в городе. Показывался он, разумеется, только друзьям, вот в такие минуты.
…Анна Ильинишна подошла к высокому зеркалу в простенке, привела в порядок волосы и попудрилась. Глядя на свои руки, открытые до подмышек, она подумала, что совершенна физически, — надменно усмехнулась и вышла в столовую.
Егор Иванович сидел у самовара и задумчиво жевал хлеб. Глаза у него ввалились, лицо обветрело, похудело и казалось новым.
— По крайней мере нужно быть вежливым, Егор, — сказала Анна Ильинишна. Он вскинул голову, быстро отряхнул крошки с бороды и щекой коснулся жениных поджатых губ:
— С добрым утром, Аня. Устал с дороги. Скверная дорога... Ну, а как ты?
Она, не ответив, села к столу, положила на скатерть обнаженные руки и странным взглядом глядела на мужа. От нее пахло бифштексами, табаком и ликером. Покосившись на жену, Егор Иванович подумал: «Не лги ей, не лги... А вот попробуй — скажи всю правду, начнет кричать, как торговка... Нет, не скажу».
И он повторил с ожесточением:
— Ужасно устал с дороги, прямо всего изломало... Хочу пройтись немного, размять ноги...
— Ты мне лжешь, Егор, — проговорила она низким голосом. Он мигнул, нахмурился, не сдался и продолжал ругать дорогу, распутицу и свою службу.
— Ты лжешь мне, Егор, — повторила она и показала зубы до самых десен, — ты даже не потрудился заметить, что я с утра в вечернем платье... Тебе неинтересно даже знать, где я провела ночь... Нет, подожди, мне теперь не нужно твоих озабоченных глаз... Отчета я тебе никакого не дам, голубчик... Мне вот хотелось бы знать — куда ты сейчас собрался идти...
— Иду гулять, я сказал...
— Врешь!..
— Аня...
— Врешь, я говорю!.. Не успел приехать, поздороваться с женой и сейчас бежишь к этим...
— Я прошу тебя не говорить так о моих...
— Ах, я, оказывается, говорить уже о них не смею!.. Это новость... Ну, так я тебя должна огорчить: мне рассказали, что эта твоя любезная Марья Федоровна — просто дрянь, просто...
Но Егор Иванович уже поднялся, побагровел, прядь волос сама сползла на взмокший лоб, и вдруг, — так самому показалось, — лицо стало безумным, точно пробежал по нему огонь...
— Не тебе об ней судить! — крикнул он и кулаком со всей силы ударил по столу. Анна Ильинишна с перекошенным лицом, злая, зеленая, вскочила, молчала... Он быстро вышел... Жена догнала его в прихожей, сорвала с вешалки бархатную шубку и, не попадая ногами в ботики, бормотала вполголоса:
— Ты еще со мной ни разу так не говорил... Прощай... Прощай, голубчик...
Но Егор Иванович не спросил, куда она бежит. Анна Ильинишна обернулась в дверях и крикнула:
— Иду к одному... — И хлопнула дверью.
— Очень рад, — проворчал Егор Иванович, тоже с остервенением застегивая пальто, — очень рад, пожалуйста, хоть — к черту...»

«Очаровательный салончик»… Бархатное платье малахитового цвета, живая роза с обсыпающимися лепестками… «Альбом Фриды» с античными статуями героини. Это, может быть, и было вызывающе, на грани, но, как я читала об этом в других источниках, – вполне приемлемо для тех времён.
Он её побаивается, трусит, помня прежний её авторитет. Но всё испарилось – обнажилась суть никчёмной, пустой женщины, тянувшейся только к развлечениям и использующей мужа только как условие достатка. Примитив. И он в этом разобрался.
Что мы увидели у Самсонова? Альбом — будто дамы по вызову, гостиная в тёмно алых тонах как в соответствующем салоне, фальшивая пышная роза на платье не из бархата, а дешёвого щёлка, это даже видно с экрана. И никаких дежурных поцелуйчиков. Она вызывающе, даже вульгарно, требует внимания, он резко ей отвечает.
Как он, утончённый человек, попал ей в лапы? Бытует нынче мнение – стерв любят, пока они молоденькие да манкие. Похоже, здесь показан этот случай. А я-то мысленно переношусь в наш рассказ, и мне противно.

Сначала жену героя звали «Любовь», в которой он, видим, обманулся. Потом рассказ «Искры» переназван был в «Любовь», поэтому имя жены пришлось поменять на «Анну». Любопытно, и станция, с которой они уезжали в Петроград, называлась «Любань». Всё об этом – о Любви, которая накрыла героев, – большая, настоящая.

Почему отказался автор он названия «Искры»? Может, потому что выходила в то время газета «Искра», и она – совсем о другом. Автору, должно быть, не хотелось такой переклички.
А название фильма «Милый друг давно забытых лет» мне вообще кажется неудачным. К кому оно относится, если задуматься? Неужели исходит от сестры? Мне это кажется неправильным и неинтересным. Возможно, автор фильма сказал здесь о своём, но мы этого достоверно знать не можем.

Не могу не остановиться на игре актёров.
Безупречной игрой, притягательной, украсившей весь фильм, можно назвать работу Александра Михайлова. Спасибо ему за ту душевность, которую он смог придать образу.
Старый Вячеслав Тихонов, видимо, сыграл то, что ему велели. Не впечатлило.
Про мужа героини я уже писала.
Про сестёр я тоже отмечала, что увидела в фильме две куклы – одна шатенка, другая блондинка – всегда аккуратно причёсанные и одетые. Маша даже в постели просыпается парадно причёсанная, в полном макияже, с жирной помадой на губах. Авторы, где правда жизни? Чистенькая, с красивой причёской Зюм за работой над бюстом в своей мастерской выглядит как секретарь в каком-то строгом учреждении.
У автора рассказа:
«Зюм, когда неожиданно явился к ней Егор Иванович, сидела перед круглым станком и напильниками и зубилами, похожими на зубоврачебные инструменты, скоблила и чистила кусок мрамора.
Строгие глаза Зюм были прикрыты круглыми очками, волосы повязаны белой косыночкой, поверх платья надет грязный парусиновый халатик, — в карманах его находились всевозможные необходимые веща.
Зюм работала сосредоточенно, ее мохнатые от длинных ресниц глаза казались одичавшими. На Егора Ивановича она посмотрела внимательно и опустила долото».
Вот это достоверно, этому очаровательному портрету веришь.

И наконец Маша у автора:
«В этот свой приезд она нашла у сестры нового знакомого, Егора Ивановича, губернского инженера. Он был большой, с близоруким, застенчивым лицом, удивительно весь уютный, косолапый и какой-то — свой. Являлся он в разное время и ненадолго, потому что боялся жены. Маша выходила к нему, какая бывала — в платке или в туфлях на босу ногу. Они садились в мастерской на диване и, чтобы не мешать Зюм, разговаривали вполголоса о всевозможных вещах, ни ему, ни ей не нужных. О себе же они не говорили, точно по уговору».

В фильме Машу играет дочь Тихонова – Анна, вполне симпатичная девушка, но, мне кажется, ей мало что удалось. Лицо фарфоровое, глаза фарфоровые и зубы на лице, снятом крупным планом, смотрелись тоже искусственными, фарфоровыми (а их тогда умели делать?). Конечно, не только артисты бывают в этом «виноваты». Есть ещё режиссёр, сценарист, оператор, гримёры, костюмеры и т.д.

А фильм с Александром Михайловым в уютной гостиной с самоваром, круглым столом и боковым чайным столиком, буфетом,  цветами на окнах, задёрнутых ситцевыми накрахмаленными занавесками в розочках – не отпускает.
Растревожил он мне сердце и душу. Наверное, потому, что всё это очень по-нашему, по-русски.
Благодарю всех участников этого действа.

Ах, да! Ещё — синий вечер, старинный чёрный паровоз с дымящейся трубой медленно приближается к нам… Завораживающая картинка.