Столетняя

В деревне Подзаборье, что затерялась меж болот и редких сосен, стоял домишко, покосившийся от времени, будто старый пьяница. В нем жила бабушка Агафья, которой стукнуло уже сто десять лет. Дом ее был как музей забытых времен: на стенах висели пожелтевшие фотографии, на полках стояли горшки с засохшими цветами, а в углу, под иконой, лежала потрепанная Библия, которую она давно не открывала. Дети Агафьи — а их было пятеро — давно упокоились в земле. Последний, Иван, умер от пьянства лет десять назад. С тех пор бабушка жила одна, как перст, и ждала смерти, как праздника.

Она не жаловалась. Жизнь, говорила она, — это как река: течет себе, куда хочет, а ты плыви, куда несет. Утром она варила кашу из старой крупы, днем сидела на крыльце, глядя на дорогу, а вечером, перед сном, молилась. Молилась не о чем-то конкретном, а просто так, по привычке. Иногда она поднимала глаза к потолку и говорила: "Ну, Господи, когда же ты меня заберешь? Устала я уже, как собака на цепи. Дети все умерли, внуки в город подались, а я тут, как старая береза, торчу. Забыл ты про меня, что ли?" Но ответа не было. Только ветер шумел в трубе, да мыши скреблись под полом.

Однажды ночью, когда за окном бушевала метель, а ветер выл, будто голодный волк, в доме Агафьи раздался стук в дверь. Бабушка, уже собиравшаяся лечь спать, удивилась. "Кто это, — подумала она, — в такую-то погоду? Не иначе, опять соседский козел заблудился." Она накинула на плечи старый платок, взяла в руки кочергу — на всякий случай — и пошла открывать.

На пороге стоял невысокий старичок в простой одежде, с седой бородой и добрыми глазами. Он улыбнулся и сказал:

— Здравствуй, Агафья. Можно войти?

Бабушка прищурилась, оглядела его с ног до головы и спросила:

— А ты кто такой будешь? Небось, опять какой-нибудь странник, хлеба просить?

— Я — Бог, — ответил старичок.

Агафья молча посмотрела на него, потом махнула рукой:

— Ну, заходи, раз уж пришел. Только ноги вытри, а то снегу натащишь. Да не шуми, а то соседи услышат, подумают, что я с ума сошла.

Бог вошел в дом, снял обувь и сел на лавку у печки. Агафья поставила на стол чайник, достала из шкафа засахаренный кусок хлеба и села напротив.

— Ну, говори, зачем пришел? — спросила она. — Небось, опять грехи мои вспомнил? Так я тебе скажу, грехов у меня, как у кошки блох. Но ты уж лучше не начинай, а то я тебе сейчас всю правду-матку в глаза выложу.

Бог вздохнул:

— Пришел извиниться, Агафья. Забыл я тебя. Совсем забыл. Ты так долго ждала, так терпеливо, а я... — он развел руками. — Прости меня.

Бабушка долго молчала, потом кивнула:

— Ладно, прощаю. Только скажи, когда же ты меня заберешь? Устала я уже, как старая лошадь. Дети все умерли, внуки разъехались. Живу одна, как перст. Да и дом-то мой скоро развалится, как карточный домик. Ты глянь-ка, — она ткнула пальцем в потолок, — крыша течет, полы скрипят, печь дымит. Да и я сама уже, как эта печь, — дымлю да тлею.

Бог опустил глаза:

— Знаешь, Агафья, я тут подумал... Может, ты еще поживешь? Ты ведь такая сильная. Столько пережила, столько вынесла. Войны, голод, революции... Ты — как память. Ты помнишь то, что уже никто не помнит. Ты — как мост между прошлым и будущим. Поживи еще немного. А потом, когда придет время, я сам за тобой приду. Обещаю.

Агафья задумалась, потом кивнула:

— Ладно, поживу. Только смотри, не забудь опять. А то я тебе, Господи, не прощу. И еще, — она подняла палец, — ты уж там, на небесах, присмотри за моими-то. Ваньку особенно. Он, дурак, все пил да гулял, а я за него душу рвала. Ты уж его не очень строго суди, а?

Бог улыбнулся:

— Не забуду. И за Ванькой присмотрю. Спасибо тебе, Агафья.

Он встал, надел обувь и вышел в ночь. Метель уже утихла, и на небе засияли звезды. Бабушка постояла на пороге, посмотрела в небо и тихо сказала:

— Ну, ладно, поживу. Только смотри, Господи, не забудь. А то я тебе, старичок, еще покажу, где раки зимуют.

И закрыла дверь. А в доме стало тихо, только часы на стене тикали, отсчитывая время, которое для бабушки Агафьи давно потеряло смысл.