Такая в сущности малость

А ночью, в преддверии рассвета, когда заалел на востоке тёмный край неба и проснулись первые птицы, мне приснился Максим Горький. Он смотрел на меня сквозь прозрачное дно трехлитровой банки и смешно шевелил прокуренными усами. "Что тебе нужно, Алёша, - спросил я беззвучно, - зачем тревожишь меня?" И тогда, сквозь сумрачные пространства и вихри тысячелетий, сквозь бесстрастный холод стекла он рассказал мне, что Перельман доказал гипотезу Пуанкаре вовсе не в одиночку и уж конечно без всякого Ричарда Гамильтона, а в гравитационно неразрывном тандеме с Гагариным. Что Юрий Гагарин не расстаял во мраке Вселенной среди молчаливых серебряных звёзд, а застрял неподалеку, в полутора миллионах световых лет, за горизонтом событий массивной Чёрной Дыры в центре галактики Бернарда, но не сдался, не сник, не опустил в бессилии руки, а передал изнутри сингулярности на часы Перельману азбукой Морзе формулу энтропии для потоков Риччи, как Макконахи дочери в конце фильма Кристофера Нолана Interstellar. Что Юра живёт в этих бескрайних, холодных потоках, весь опутанный карабельными канатами и сетями, и даже встретил недавно самого Риччи-Курбастро, и плывут они сейчас в гондоле вдвоём в одноимённых потоках и ловят рыбу, треску и форель. Риччи несносно говорлив, бесконечно рассказывает нелепые истории, сказки, старые, несмешные итальянские анекдоты, громко хохочет, озорничает, весело хватает Юру за рукав потёртой шинели; Гагарин очень устал от него, от архаичных, пошлых анекдотов, от солдафонского юмора, кроме того, постоянно опасается наступить на злосчастный шнурок и выпасть из узкой, неустойчивой лодки, но терпит ради Науки, цепко держится за борта, стоит пока надёжно, уверенно, твёрдо, широко улыбаясь, пристально всматривается из-под огрубевшей ладони в стремительные потоки, в стройные ряды скользящих за бортом цифр и передаёт наблюдения с помощью гравитации через секундную стрелку; а Перельман сидит с мамой в Купчино на замызганой кухне с отцовскими часами Восход в левой руке, без сна, изможденный, голодный, небритый, ловит хаотичное движение стрелок и записывает ради всего Человечества, ради жизни на хрупкой Земле, мелким убористым почерком бесценную информацию в толстую зелёную школьную тетрадь в клетку в 96 листов с красногрудой птицей снигирь на обложке, и исписал уже восемь разноцветных тетрадей, эта девятая, но тоже кончается. И если ты только захочешь, - сказал мне А. М., - тоже получишь такие часы, даже лучше, без всяких стрелок и азбуки Морзе, современные, цифровые с трёхдюймовым дисплеем, на которые простым текстом, как sms или push, будут приходить все тайны мира, ответы на любые вопросы: о рождении Вселенной, о тайне избытка энергии и материи, которые ваши олухи зовут тёмными, о вспышках сверхновых - свечах Мироздания, о зарождении жизни, РНК-мире, первом корявом, смешном репликаторе, загадке правых сахаров и левых аминокислот, а если не хочешь, можно что-нибудь прикладное, повседневное: о курсе валют на ближайшие годы, о предстаящих войнах, катастрофах, землетресениях, терактах - надо только сделать одну маленькую штуку. Хочешь такие часы?
- Знаешь, чего я хочу? - отвечал я устало. - Я хочу ночью спать. Как нормальный человек. Я не хочу не спать ночью. Мне почти шестьдесят, я не хочу изнывать в смятых простынях в душной берлоге, в душной бессоннице, ловя в условной тишине сквозь шорохи затихающей улицы неровную поступь моего бедного, так необратимо, так безнадежно поспешно стареющего сердца. Я хочу проснуться, как просыпаюсь всегда, в блэкаут-зашторенной сумрачной комнате, когда не знаешь, что за окном: возможно, слепящее солнце, ветреный полдень, густой темно-зеленый пожар листвы почти скрывает трепещущими волнами соседний дом; или пасмурный день, давно сырой, промозглый пасмурный день белесым рассеянным светом устилает северный город. Я не хочу покидать зону комфорта (какая жалкая сентенция - покинуть зону комфорта), я не хочу думать - это больно, я хочу просто жить, как нормальный человек, такая, в сущности, малость, я просто хочу спокойно дожить свою единственную чертову жизнь.