Наваристые щи

   Маленький бревенчатый домик с неказистой крышей, с подгнившим нижним венцом, притулился на обрыве у реки. Со слегка покосившимися ставнями, невысоким крыльцом и ветхим палисадом на улицу, тем не менее, смотрел весело переплетом оконных стекол на хмурый непогодой переулок. Труба печи отдымила первым теплом в небо и теперь струила теплый воздух, волнами отгоняя желтые листья, падающие  с березы. Бывает так, задержится лист на дереве, до последнего цепляется за ветви и ни под каким предлогом не стремится к земле, не расстается с материнским вниманием. Верная примета суровой зимы с сильными морозами, останавливающими жизнь в полузабытых деревнях Российской глубинки. А пока время терпит – голяет в вышине желтые кораблики золотой осени, гонит подальше от ствола, до самой воды. Опускает бережно и осторожно на поверхность реки. Старательно усыпляет от безмятежной жизни под ветром и сплавляет течением до ближайшего омута. Нет, да шевельнет бестолковый пескарь тупой мордочкой тень, возомнив, что пища попала в волну. Затем игриво хвостом толкнет воду, словно оправдывается перед собратьями за неразумность и уйдет на глубину.

   Пустынно на улице и бело, выпал снег. Крепко лег и зацепился за стылую землю, нагнал холод с верховий гор и за ночь посеребрил поля, дома, реку. Деревня ожила дымами из печей, перекликом людей по-соседски через плетни в огородах, криком не кормленой скотины, подававшей голос на поскотине. Петух, ошалев от красоты, не разобрав холода во дворе, шмыгнул между ног хозяйки, взлетел на забор и, топорщась перьями, проорал на всю округу, оповещая, что жив и не забыл обязанностей. Но тут же почуяв подвох от морозного, соскочил на землю и бочком протиснулся в щель стайки, забрался ногами в парящий теплом навоз и заквохтал, позвал кур насытиться зерном из кормушки.

   Начинался очередной день ноября, сегодня, деревня расцвечена красными флагами и плакатами в честь «ноябрьской», очередной годовщины Советской власти. Парторг позаботился, создавая видимость праздника, комсомольцы написали в клубе лозунги, развесили, подготовили к митингу площадку у конторы. Тайным образом подготовились к празднику Иконы Казанской Божией Матери и деревенские старушки. Помнили еще дату, не смотря на отсутствие храма, чтили и поклонялись покровительнице Сибирской стороны. С той поры как на месте сгоревшего дома в Казани обрели целую, не поврежденную огнем икону, хранилась память в народе. Ничем не в состоянии вытравить ее ни парторги, ни райкомы.

   Дом принадлежал бабушке Авдотье, одной из старейших жительниц деревни, бобылихе по жизни. Проживавшей жизнь в одиночестве, и добравшейся по возрасту до старости.  Собирались в ее доме такие же одинокие старухи, посещал посиделки и дед Гриша. Свой праздник «Казанку» они уже отвели и сегодня собирались на празднование даты, как отмечал парторг – основы государственности в стране. Мирное сосуществование председателя и старых женщин достигалось невмешательством сторон в дела данной  части населения. Хватало забот с организацией митингов сознательной массы из числа жителей, молодого поколения, требующих досмотра и внимания со стороны партячейки.

   Вскоре зазвучала музыка у здания сельсовета, революционные марши бодрили и звали на площадь людей. Потянулись вереницы празднично одетых мужчин и женщин, ведущих с собой детей. С трудом, но ковыляли к месту сбора и старики. Вскоре объявили об открытии митинга. Выступали много и воодушевленно. Ладно говорили парторг и председатель, директора клуба, школы. Не отставали от них бригадиры и звеньевые. С трудом выталкивали из себя слова механизаторы, животноводы – безграмотные, но обремененные обязательством выступить. Спускаясь с крыльца после произнесенной речи, гордо выпячивали грудь: вот посмотрите, каков я молодец.
   Митинг, как всегда, нещадно затягивался, люди притоптывали ногами на застывшей
земле, выстроилась очередь в нужник, расположенный недалеко. Прозвучало предложение производственными успехами поддержать почины в стране. Отстояли под гимн и наконец, весело зашевелились, согреваясь. Солнце перевалило за полдень, пора накрывать праздничные столы: в нетерпении потирали руки мужики и нервно курили в рукав; женщины делились последними распоряжениями – кто и что должен принести к столу.

   На деревенские улицы вступал праздник. Осенние хлопоты уже закончились забоем скота на выходные перед ноябрьской, стряпанием пельменей, солением сала, варкой и разборкой холодца. Солонина давно в бочках, открывай и доставай квашеную капусту к столу, подавай помидорчики и огурчики, еще не одрябшие от времени, хрустящие и манящие свежим видом. Потянулись по домам, где под гармошку, где-то с песнями «утро красит нежным светом, стены древнего Кремля…»

   Бережно обмела валенки бабка Авдотья на крыльце дома, поставила на видное место голик, отворила дверь в сенки. Шуганула толстого от сытой жизни соседского кота: «Брысь», - забредавшего порой к ней в ограду, и хлопнула дверью в помещение.

   Очарование маленького деревенского домика! Чем передать ощущения, возникавшие с порога. Удивляешься постоянно, как смогли поместиться в таком тесном месте большое количество людей? Однако размещаются. Сибирь-матушка строго спрашивает в морозные зимы за нерачительное возведение просторных хоромин. Попробуй, прогрей высокие потолки и широкие простенки. Сколько не выбираешь толстые бревна для строительства, все одно -  не уберегут. Холод, он в любую щелочку проникает и прижимает теплый воздух, выгоняет через подполье и потолки. А в маленьком помещении – красота. Охапки дров хватает, чтобы нагреть объем комнаты, а при хорошей печи, отдающей тепло в течение всего дня или ночи, и подавно комфортно.

   Да и больно ли места надо одной старушонке? Зачем ей пятистенок? Однако гости иногда  приходили. У бабки Авдотьи собирались постоянно - приветливая она и ласковая. Слова плохого не скажет, намека не подаст. Да и скучно одной век коротать, с гостями сподручнее. На пространстве: семь старушечьих шагов в длину, да пять – в ширину, - строилась жизнь. У других семья помещались в таких условиях, а для Авдотьи – хоромы. От входной двери по правую руку вешалка под верхнюю одежду, слева печь, небольшая, да ладно скроена и расположена у места. Дверь откроешь  - холодный воздух попасть в комнату не может, горячим его обдает и останавливает. Зеркало печи, выбеленное, и белым глаз радует. Наверху лежанка, подружки по-сибирски перекрышей называют: коли кто оставался ночевать, подогнув ноги, размещался, не вольготно, но свободно. За печкой в простенке рукомойник, над ним полотенца. И рядом окошко маленькое, светом не балует, да тепло в комнате держит. Слева у стены лавка, за ней – сундук; справа кровать, а прямо стол под вторым окном. Оно выходило на реку, и в жаркие летние дни прохлада от воды радовала, когда хозяйка шипку вынимала и марлей затягивала. В правом дальнем углу, за спинкой кровати располагалось сокровище бабушки, с молодости – подаренная на свадьбу ножная швейная машинка Зингер. Такую поискать в деревнях надобно: не во всякой семье похвастать могут. Богатство настоящее. Несмотря на преклонный возраст, работала безотказно: строчку укладывала, словно опытный пахарь борозду – ровненько и без изъяна. Да не шила давно, глаза ненадежно смотрят на мир. Вот и радует машинка глаз под вышитой салфеткой вологодского кружева.

   И еще сени трех шагов в ширину. Чего в них только нет. Все, что не вмещал в себя дом – находило место в этом закутке. Отсюда и под крышу лаз, Авдотья давно туда не лазила, по старости лет - неудобно по лестнице подниматься, да и боязно. По стенкам много трав сушеных - травница знатная. Славилась, в ближайших селах знали и обращались за помощью, не говоря о жителях родной деревни. Большего пространства для личной жизни и не надобно. В комнате красиво и уютно, салфетки, накидушки, скатерть: все руками собственными сделано. Детство Авдотьи в Вологодской губернии проходило, а там все кружевницами слывут и работают не покладая рук на красоту выполненную коклюшками из можжевеловых или березовых палочек на небольшой подушке. Завьет полотняную плетеную тесемку умелица, изогнет ее грациозными вилюшками, а на чистом пространстве лепестки и звездочки. У кого как на душе узор ляжет. Попробуй, повтори! И материал простой – лен отбеленный или суровый.

   Вот так же и судьба русских женщин складывалась с тех самых времен, как родилось это искусство при крепостном праве. Извилиста дорожка в трудной российской глубинке, незавидна жизнь: слишком много на плечи женщин складывалось. Вьется она во времени, не ломается, изгибается под невзгодами. Да всякая мечту свою в душе держит и раскрашивает ее как на полотне, цветами и звездами.
- Мамоцка, подай цулоцки в уголоцке на пеце, - пропоет девушка, собираясь на вечерки своим вологодским говором, что в крови прижился и ничем уже не изменишь, не вытравишь. Да выделением буквы «о» в каждом слоге, позовет и пригласит к разговору.

- ПОсидим, пООкаем. ДОугО сОбираца станешь? Сниг пойдец, не пОспеть. НОсОцьки, рукавицьки Одевай, да пОспешай.

- ЦО ты Окаешь, АвдОтья? ПОра и по челдОнски гОвОриць, - скажет порой, какая из подруг, не замечая, что и сама переходит невольно на ее диалект.

   С чем родился, тем и в жизни пригодился. А судьба, ох и незавидная. Впрочем, как у большинства женщин.

   Родилась в Вологодской губернии, в крепкой крестьянской семье.  Настолько состоятельной, что отец имел место в ярморочном кругу и вел торговлю маслом. На земле, принадлежавшей ему, работали наемные работники. Отец и сам впрягался в работу и другим спуску не давал. Лениться невозможно, коли хозяин трудится от зари до зари и не разгибается в поле. Но не скупился и с оплатой, потому снискал уважение в ближайших деревнях. Домом управляла жена, и занималась этим самоотверженно и с любовью. Передавала опыт дочерям, в постоянных хлопотах.

   Авдотья являлась последышем, поздно рожденным ребенком. Два брата и сестра по возрасту значительно старше. Приглядывала за младшенькой нянька, поскольку  братья работали в поле с отцом, а сестра помогала матери. Любили Авдотью все члены семьи, да и как не любить нежное воздушное создание. Напасти  пришли позже, когда бедный пошел на богатого с войной. Разбираться недосуг, кто прав, кто виноват. Да только появилась возможность завладеть чужим имуществом. Отвернулись те, кто вчера с уважением относился к крепкому хозяину и просился на работу. Ладно бы отвернулись, так понапраслину возводить начали, вспоминали несуществующие обиды и высказывали претензии.

   В то время старшая сестра Анастасия вышла замуж за офицера и уехала из родного дома. Прожила несколько лет в губернском городе, нашлось для нее место, пришлась ко двору, да только лучше бы вышла за ровню. Страшно оказаться в таком положении, как она: муж на фронте сначала мировой войны, затем гражданской. Приходили редкие вести, приносили люди, с опаской оставаясь на ночь в доме. Беззащитная и одинокая. Нет четкой определенности в жизни. Отношение к офицерам и к членам семьи, как к врагам трудового народа. Родители, заботясь о младшей, приняли решение выдать замуж совсем юную барышню за парня из бедной крестьянской семьи. Мать с отцом тогда уже поняли, чем может грозить их положение в обществе. Муж любил Авдотью, оберегал от любых посягательств. Но вскоре стало понятно, что этого мало. Необходимо что-то предпринимать.

   Они бежали дальше от родного дома. Сначала строили железную дорогу в Средней Азии, потом работали на строительстве завода. Но работа не увлекала, тянуло к земле. Долгими вечерами мечтали оказаться в деревне, заняться крестьянским трудом. Свалилась и другая забота: не могла родить Авдотья. Простыла видимо под холодными  ветрами Казахстана или в бараках Урала. Не пошла на пользу постылая неблагоустроенная жизнь. Тревожили вести из дома, родителей  выгнали, лишили жилья, грозились отправить насильно на стройки народного хозяйства. Прижимали и братьев, давно создавших свои семьи. Проживали в одном большом доме, невесткам нашлось место. В одно мгновение оказались на улице, хоть побирайся иди.

- Не поеду никуда, - сердился отец: здесь родился, жил и умру.

- Родненький, спрятаться нужно, - увещевала мать.

   Но так и продолжали оставаться в родном селении всем гомозом: с детьми и внуками.

   А Авдотья потянулась за мужем, приспичило тому ехать не домой, а на Алтай. Много про землю ту благодатную слышали, да и опаска оставалась, что в родном месте с ними быстро разберутся. Оказались в большом селе на берегу реки. Предгорья непривычные глазу, вскоре стали родными и близкими. Дали им маленький домишко и принялась его обустраивать хозяйка. День на полях и на ферме трудятся, вечером свой огород и небольшое хозяйство обслуживают. Со стороны односельчан никаких претензий: голытьба, что с них взять?

   Только на ноги встали, окрепли, обзавелись знакомыми – вновь жизнь урок преподнесла. Жесткий и тяжелый. Добрались-таки коммунары до семьи, отправили на исправление на Север,  в Надымские болота, ни взрослых, ни детей не пожалели. Лес готовить. Слухи разные доходили: страшные места, из них живым выбраться – за чудо посчитать надобно. Письма и подавно не приходили, потерялась связь с семьей. Об Анастасии давно вестей не приходило, куда подевалась, не знали ни родственники, ни знакомые. Родители мужа прибрались на кладбище, он у них один сыночек.
 
   Обрезала судьба концы. Новую жизнь образуй, без рода, без племени. Начинай с
нового листа. Только прежние листы кровью исписаны, обильно из строки в строку.
С трудом перенесли известия, да только не закончилось этим. Кружево новый изгиб совершило: как не раскрашивай пространство свободное, какими цветами и звездами не расшивай жизненное кружево – повернуло не просясь и ударило больно. Забрали благоверного на войну с белофиннами, ни одной весточки не пришло от него с фронта, лишь позже написал дружок, оставшийся в живых, мол, погиб при первом же артобстреле. Судьба видать такая.

   Накатили воспоминания на Авдотью, мысли ее давние: «Ни рОбёнка, ни мужа. Опеть Одной кОрОтаць гОды». Вскоре большая война пришла, мужиков проредило в колхозе. Давно надежду не держала о родителях, братьях, что-либо узнать. Видать сгинули в болотах северных. Забыта в неизвестности сестренка Анастасия. В ее судьбе совсем ничего не понятно.

   Отгремела салютами Победа.  Забот у хозяйственников не убавилось: пахали, сеяли, растили скот. Загоняла себя на работе Авдотья, чтобы некогда дурным мыслям в голове и в доме ее основаться. Привыкла, что всегда одна, подруги жалели, да сами многие оказались женами без мужей – вдовами. Вили дальше полотно. Другой жизни она уже не представляла, да и нужна ли она ей?

   Осенним пасмурным вечером в калитку постучали. Выглянула: председатель и рядом фигура женщины, ребенка за руку держит.

- Принимай хозяйка гостей. Подобрал по дороге, говорят к тебе, родственники.

   Засуетилась, набросила на плечи полушалок. Какие такие родные объявились, откуда? Но тревожно защемило сердце, перехватило дыхание. И уже не соображая от предчувствия, шагнула на ослабевших ногах к калитке. Гордая осанка женщины, греческий профиль лица. Поворот головы: «Спасибо мил человек, что подвезли», и знакомая, давно забытая, не смотря на хрипоту в голосе, интонация. Ужели?

- Здравствуй, сестренка.

- Настенька!? – казалось, кричит, а на самом деле прохрипела. Протянула руки и почти упала в объятия той, что считала давно и безвозвратно потерянной. Сколько они стояли, обнявшись, молча глядели друг другу в глаза, что-то шептали и не запоминали, а вернее не слышали произносимых слов.

- Что это за барышня, чья это девочка? Как зовут голубушку.

- Люся, - и по-взрослому протянула руку.

- Дочь. Единственное, что нажила в этой жизни.

   Пока истопили баню, очень об этом просила Анастасия, пока помылись, поужинали и уложили девочку на печь, чтобы согрелась. Остыла за дальнюю дорогу. Какую дальнюю? От Магадана. От какого Магадана? И полилась печаль беседы: порой ласкала воспоминаниями, но чаще наотмашь и до боли била под дых.

   Давно пропели петухи, заглянула в гости заря, растревожив свет в горнице, а они говорили и говорили, слушали друг друга. Плакали за встречу и за свою незавидную судьбу. Поминали родителей и братьев.

- Как же ты оказалась так далеко? Как нашла меня, Настюшка?

- Муж мой потерялся, сестренка. С красными или с белыми, но пропал, не оставив могилки. Родители его крест на кладбище поставили, чтобы ходить куда-то.  До поры и времени меня не трогали, памятуя, однако и происхождение и офицерское замужество. Удавалось оставаться на свободе благодаря работе машинисткой в учреждении. Пришел новый начальник, принялся котом ходить вокруг. Когда дала понять, что ничего ему не добиться, вспомнил подлый человек и раскопал все. Родителей зажиточных, отправленных на поселение. Мужа офицера. Раскопал его службу у белых и вскоре органы арестовали меня. А дело сшить не так сложно в России, как кажется.

   Дали срок, большой. К тому времени на Колыме обнаружили месторождения золота. Вот и направили разрабатывать добычу в целях подъема народного хозяйства. Сколько же страданий выпало на долю женщин! Да и мужикам сладко не приходилось: жили, вернее, ночевали в неотапливаемых бараках. На все пространство поставят буржуйку, много ли от нее тепла. В рудниках голодно и холодно, каждую смену выносили умерших по несколько человек, рыли ямы и закапывали в братских могилах. Название придумали «братская» могила. Да и действительно в лагерях две грани: уголовный мир и братство горемык, признанных врагами власти. Вот в основном вторые умирали, и ложились в землю рядом с такими же горемыками. Вдоль тракта Колымского, его Дорогой Смерти называли, много таких братских могил. Может когда-то откопают, и воздадут дань тому, кто не смог выжить на Колыме. Остался посреди вечной мерзлоты. Поднимут позже их из не бытья, они такие же молодые, как тогда. Не портится тело в условиях вечной мерзлоты. Опознание и сейчас можно проводить, да кто этим займется. Следы необходимо прикрыть, даже не отметили, где эти ямы. А живых единицы остались, и попробуй, найди их.

- Как же ты выжила, сестренка?

- Случай помог. Война началась, стали еще жестче требовать. Золото всегда нужно и на условия добычи никто не обращал внимания. Фельдшер, хорошая женщина, добрая и сострадающая арестованным отправлена на фронт. Кому-то нужно оказывать медицинскую помощь. Да какая помощь-то: таблетку дать, освободить от работ на сутки, переломы да раны лечить. Я этому училась и знала. Долго замену не присылали. Заприметил начальник, что соображаю, и оказалась при должности. Какое-никакое тепло и кормили не так, как тех, что в бараке. Порцию свою вначале делила с больными: предупредил начальник – обещал в барак вернуть. Так и оказалась на должности фельдшера. Ничего, что осужденная, кому-то необходимо заключения писать о смерти и таблетки давать в случае надобности. Травами занялась, лечила отварами, не знаю, скольким жизнь этим спасла, только подлости в своей жизни не оставила.

   Там и пригрел меня один начальничек, куда деваться, жить очень хотелось, чтобы родных повидать, чтобы рассказать правду. От того и уступила. Родила ребеночка, дочку. Забрали сразу, увезли и определили, как потом выяснилось, в детдом в Якутске. Проработала и отсидела свой срок, приглашали остаться.

- Да как же?

- Вот и я подумала. Возвращаться нужно.

   Через бывшего начальника разыскала детдом, добилась – вернули дочь. Долго работала в Магадане. Пока разузнала, куда семья девалась. Плакала по пропавшим в болотах матери и отце, братьях. Нашла немыслимыми путями след твой, что протянулся на Алтай. Мы с дочкой месяц жили в Барнауле, пока не обнаружили эту деревню,  через гибель твоего мужа. Отметка осталась в документах Красной Армии. Не спрашивай, как сложно приходилось. Но я нашла кровиночку. Думаю – не прогонишь, мне и правда, некуда податься.

- Да как ты подумать могла такое.

- За жизнь привыкла ко всякому. Подлости людской навидалась. Ты не побоишься? Ведь судимость люди так просто не прощают.

   Втроем сподручнее жизнь налаживать. Анастасия – «воскресшая» с греческого, работы не боялась и вскоре  зарекомендовала себя. Долго не могла наладить доверительных отношений с окружающими, но вскоре отмякла, и появились подруги. Дочка Людмила оказалась способным ребенком. По окончании школа уехала учиться в Ленинград и там же осталась по окончании института.

   Анастасия рано состарилась, сдала. Покинули ее силы, видимо много их осталось на колымских необъятных просторах и потому, спустя время, забрала ее дочь к себе в большой град, звала и Авдотью, да отказалась

- Здесь доживать буду, куда мне от всего уезжать.

- Можно подумать у тебя здесь хоромы и хозяйство большое, - горячилась Люся. Но добиться ничего не смогла. Переписываются.

- Ох, цегО же этО вОспоминания нахлынули? Забыла за свОим об Обцем. ХлОпОцать нужнО, скОрО пОдруги придут, - и привычно засуетилась. Набросила праздничную скатерку на стол, поставила посуду. Положила в плошку соленых груздочков, выложила в чашку помидоры и огурцы. Порезала хлеб.

   Подруги собирались к  Авдотье на щи. Какие разносолы в деревне? Потому и приходили на любимое блюдо. Мастерицей по части щей слыла хозяйка дома. Как уж получалось? Только таких наваристых в деревне не готовили. В продуктах ничего особенного не присутствовало. В этот раз свежее мясо, недавно забой состоялся в деревне, варилось в чугунке с утра. Простояла посудина в горниле печи, получая жар от самого огня. Бурлило и парило, пока не сдвинула на край, ближе к заслонке. Чтобы подольше в кипящем бульоне мясо вкус отдавало, жир по поверхности бульона плавал. Быстро варить никак нельзя, нужно, выждать - жирная пленка сверху закрывает бульон и мясо. Под ней косточки отпариваются и вкус отдают, а мякоть от них отстает, всякая жилочка разомлеет, растомится.

   Пока прело в чугунке варево, начистила картошки, принесла с кадушки капусту квашенную. Отменная у нее получалась капуста. Белая, хрустящая, морковь красно оранжевыми блестками расцвечивает. Вкус вроде и соленый, да сладкое от резанного листа пробивает. Пластами клала в бочку, в таком виде овощ горечь забирает. Приятно на зубах чувствовать. Порезала лук, морковь соломкой, добавила пару зубчиков чеснока. Приготовила зелень, сушеную хранила в березовых туесках. Бросила травку заготовленную, пряную. Подвинула ухватом чугун к краю и засыпала приготовленное. Жар в печи прошел, и перед уходом на митинг, на самый краешек горнила поставила. Пусть томится и вкуса набирается.

   Все как обычно, любая хозяйка так поступает. Да только навар действительно получался необычный.

- Ты, Авдотья. Заговоренные что ли готовишь, - все время говорил Григорий. Тоже бобылем живет, давно жена прибралась. Только не пошел другую в свой дом звать, один коротает век - оторваться невозможно. Я к тебе каждый день бы ходил и нахваливал.

   Приятно, да только кто же их каждый день варить станет, надоест. Приоткрыла крышку, аромат пошел по горнице, такой с ног сбивает. И аппетит поднимает.
Подумалось ради праздника самовар поставить на крыльце, но передумала. Сил переносить нет, потому электрический используют. Этот легче и в избе для него место находится. Поставила на сундук, налила воды. Вот и готова к приему гостей.

   Протопали мягко валенки по тропинке, затоптались на крылечке. Слышно как гостья обметает голиком от снега обувку и, преодолев сенки, отворила дверь в комнату. С порога весело заговорила, словно до этого неделю молчала.

- ДобрАгА здАровья хАзяйке, - заакала с порога Гана, бросив взгляд темно карих глаз и,  поправляя, до сей поры черные как смоль волосы. Никакое время не берет, седых волос не найдешь, сколько не ищи – я тАбе свежАй мясы приняслА.

   Южно-русский говор так и выдавал себя в речи гостьи. Никак его не могли вытравить годы жизни в сибирской глубинке. Никакой чалдонский диалект не в состоянии устранить, вжитое с кровью в характер невысокой миниатюрной телом женщины. И пусть возраст давно не «ягодка опять», бабка Гана сохранила девичью стройность. Подвижная, до обеда по три раза обходила улицы и переулки деревни, знала происходящее, в каждом дворе: где хозяин загулял на праздник, где хозяйка огород запустила, у кого корова отелилась, овечка окотилась. Все это скапливалось и удерживалось в голове и передавалось от центра к окраине и наоборот. Без злобы и зависти, а просто по складу характера – непоседы.

   Прапрадед ее появился в деревне с основания, приехал большой семьей  со всем скарбом, отстроил большой дом. Казачьего сословия ячейка отыскала свое место на южных рубежах обороны Сибири. Встали крепко и на века, заслоняя земли Российской империи.   С годами пристраивали  новые избы сыновьям отошедшим, начавшим самостоятельную жизнь, и создавшим свои семьи. Хваткие и прижимистые наладили хозяйство. С упорством трудились на клочках, полученной и взятой в аренду земли. Вскоре занимались продажей молочных продуктов, сена и леса, на заготовку оного получили порубочный билет. Нетерпимо относились к любому посягательству на их имущество, готовые взорваться и с оружием встать на защиту и неприкосновенность, нажитого семьей.

   Корни их уходили в земли Войска Донского. Поговаривали, правда, тихо и тайно, за спиной - немного злословили, будто предок тот заподозрен в убийстве был. От того предложила ему община покинуть станицу, поискать другого места для жительства. Прослышал о благодатных, вновь открытых землях на Алтае, вот и подался большой компанией. Ничего не боясь, добрались и встали на землю на берегу славной реки Бии.

   С тех пор много событий последовало. Разбросало семью семенами по необъятной Сибири. Мировая война и гражданская повыбили мужское население, Советская власть крылья семье подрезала, отобрала нажитое годами, поднятое руками. Оскудел род от отношения такого, исправно служил государству и оказался не у дел. Словно судьба мстила, за какую провинность, видать и правда от тати семья линию вела. Прошёлся безжалостно каток и по судьбе Бабки Ганы - не вернулся молодой муж, пропал на фронтах первой мировой. Руки на себя хотела наложить, случайно спасли мужики, возвращались  с поля и подъехали к роднику водицы испить. Уберегли от беды. С той поры носит кофты с высоким воротником. Замуж повторно не пошла, не захотела приносить беды другому человеку. Себя винила в мужней смерти.

   Работала в колхозе не покладая рук, не разгибая спины. Нажитое людям отдавала, церковь то разобрали, раскатали по бревнышку, нести некуда. А ей многого не надобно, ищет тех, кто похуже живет и детям несет: то тряпку какую, то зерна в подоле, то ягоду в корзине с косогоров принесет. Скажут ей: себя пожалей, не губи жизнь, а она в ответ: может и правда прапрадед лихим человеком слыл, так я за него отмолю. За всех оставшихся в живых родственников, пусть и не знаю, где живут, поклоны положу. Защитой встану.

   Спустя время отошла, повеселела. Так и живет одна, общается с подругами.

- Ах, Авдотьюшка, зАпАх-тА кАкАя от щей твАих. Так и хлебАлА бАльшой лоЖкАй.
Выложила на стол булочек и пирогов печеных. Тоже мастерица. Только на стряпню - такой и в пекарне из печи не достанут.  Украсился стол, запах печеного хлеба добавился. Засуетились вдвоем, задерживаются гости, давно пора пришла садиться.

   На улице голоса приближаются: мужской отрывистый резковатый и женский мягкий и плавный. Григорий с Марией. Потоптались у крыльца, обметая валенки, и стукнула дверь, обитая для тепла одеялом.

- Ох, снега ноне дюжа навалило. Подмело под крылечко. У тебя, матря, кочет не подморозится? Разгуливает по двору, - в говоре посыпались рязанские нотки. Слова такие, только Мария в деревне говорила.

- Чё ему сделается? Мужик, походит, курочки позовут, - рассмеялся дед Гриша – давай фуфайку-то кума, - обратился к Марии, принимая верхнюю одежду.

- Ну, забурОбил чОрт старый. ПрОхОди к ОкОцку, садиць, - скомандовала Авдотья

- А я думал чугунок тебе из печи достать, у самой-то сил, поди, не осталось.

- Да без тОби управилаць.

   Мария скромно присела на кровать. Она всегда тиха и неприметна, от того и доверяют свои тайны ей все старухи села. Знают – не выдаст. Предки из Рязанской губернии пришли в поисках лучшей доли, а может церковное начальство распорядилось. Кто вспомнит, свидетелей не осталось. Священники не в первом поколении. С народом быстро сошлись, чего им искать на новом месте. Службу исправно несли, обряды церковные справляли. Выходили с мужиками в поле освятить первую борозду. Крестили и отпевали жителей селения. Школу открыли детей учить грамоте. Во время большого пожара, когда выгорело полсела, тушили вместе со всеми огонь. Отстояли храм и дом священника. Затем разместили для проживания  погорельцев, кормили, обули, во что могли, одели.

   Родилась в семье единственная дочь. Когда пришли за отцом, как носителем вредной идеологии, как сказал парторг, девушка находилась у родственников в соседнем селе. Благо не заморачивался старший наряда НКВД – взяли отца и мать. На защиту побоялись селяне встать. Увезли с концами. Росла сирота в дальней родне, а в родном селе дом пограбили. Храм превратили в зернохранилище. Спустя годы вернулась, однако в родную деревню, пристроилась на работу, и жить стала в пристройке. Ни на что не претендовала. Трудилась усердно, да не примечали руководство колхозное всем грамоты по окончании посевной, о ней – молчок. Похвалишь – приметят и на учет возьмут. Говорили люди добрые.

 - Уезжай в другое место, где не знают. Замуж выйдешь, здесь никто не берет, боятся.

- Вдруг тятенька с маменькой возвернутся?

   Так и прожила одна, никому не нужная оказалась. Но на судьбу не обижалась: спасибо, что жизнь дала, уберегла от ареста.

   Григорий раньше орлом в деревне слыл. Росточком невысок, ладно скроен. Гармонистом лучшим на селе почитался. Как переливы посыпятся за околицей, вся молодежь на поляну, на тырло спешит. А он рад, такие коленца выдает – заслушаешься.  Где пропадал гражданскую никому не ведомо, а он и не рассказывал. По слухам – гнал колчаковцев до океана. Затем бригадирствовал в колхозе.

   Настолько знатным специалистом слыл – отсрочку от фронта давали до поры. Только страна убыль в мужском населении большую понесла, забрали после страшной Курской битвы. Так что участвовал в изгнании врага из страны и гнал до логова.
Впрочем, как гнал? Службу проходил в пехоте, затем в трофейной команде. Но, однако, все одно под огнем противника, а там всякое может случиться. Пришел с фронта с орденом и с медалями, где успел? Служил исправно, вернулся домой два года спустя после окончания войны в Европе. До этого посылки слал домой жене и родителям. Чем радовал семью, не знали и не интересовались.

   Однажды жена Полина, еще не вернулся тогда Григорий. Прошлась по селу в необычном для местных наряде. Полупрозрачное обтягивающее платье из шёлка и туфли на каблуке, бабы отворачивались в смущении. У Егора старого конюха от удивления самокрутка выпала изо рта, и брюки прожгла угольком. Так и прошествовала до конторы, гордо несла тело. Только к вечеру разобрались: разъяснили эвакуированные, не успевшие уехать домой – белье нательное, под платье одевают. Смеялись долго, только смутить Полину этим невозможно.

   Давно ушла в мир иной, давно живет бобылем дед Гриша. Гармонь в руки не берет, пальцами еле шевелит. Ложку не удержит не то, что по клавишам пробежаться.

   Хорошая и теплая компания собралась у Авдотьи. Под ее пиво на хмелю, по полстакана выпили и захмелели же. Разговорились, воспоминания пришли. Душно в комнатушке, дверь приоткрыли. Вспоминали трудную жизнь: революцию, в честь празднования очередной годовщины; войны и годы недорода, укрупнение колхоза.

   Только не держали обид на государство. На судьбу. Жизнь, она однажды дается и всякому свое на роду написано. Нечего зря рассусоливать, как сказала бы Мария.

   Вот и прожили, что написано. Плели кружево на полотне жизни, по мере возможности украшая будни и праздники. Давно зашло за горизонт солнце, высыпали звезды и в отсутствии луны, новолуние на улице, устроили парад в честь тяжелого и напряженного существования в этом мире трех старух и старика.

   Ветерок гнал с горок поземку, переметая дороги и огороды. Готовя праздник белого торжества для одной из глубинных деревень России.