Вступление.
Друзьям моим и соратникам по работе на Крайнем Севере посвящаю я свои воспоминания.
Сергею Дьячкову, Валерию Гришину, Валерию Саенко, Виктору Евглевскому, Юрию Клевцову, Николаю Вострову, Владимиру Грозину, Андрею Щёлку.
Иные ушли, а с иными нас разлучила жизнь, разбросав по разным городам, странам и континентам. Но память моя вновь и вновь возвращает к жизни нашу общую работу, наши встречи, тепло нашего общения.
Уйду я, уйдут все, кто так дорог мне. Но останутся мои записки, которые, возможно, кто-то когда-то прочтёт и память о нас останется у читателя.
Я на это надеюсь.
Молитва перед клавиатурой.
Это я, Господи!
Я благодарю тебя за то, что ты подарил мне долгую жизнь.
Я благодарен тебе за то, что у меня такая большая семья!
Я благодарен тебе за то, что ты дал мне друзей и недругов, папу и маму, за сестру и за жену, за детей и за внуков. Я благодарен тебе за все, что ты сделал для меня, за то, что ведёшь меня через такую сложную и опасную жизнь!
А теперь я прошу у тебя дать мне силы описать тех, кого я помню и люблю. Вспомнить всех, с кем мне пришлось идти по жизни, всех, кого ты отправлял навстречу мне.
Дай силы мне, Господи!
Дай верный и правильный слог, чтобы донести мысли свои и свои переживания до тех, кто будет читать то, что я напишу. Для тех, кто любит меня и для тех, кто тайно или явно меня ненавидит.
Дай мне, Господи!
Глава первая. Могучий инстинкт и Госпотребнадзор.
Могучий инстинкт и Госпотребнадзор.
Ничто не предвещало бурю…
Техсовет подходил к своему логическому завершению и Серёга (мой заместитель) от нетерпения подпихивал меня ногой, выразительно поглядывая мне в глаза, как-бы напоминая о том, что привёз с собой из Печоры здоровенный кусок медвежатины и целый бок сёмги и по этому случаю в холодильнике нашего гостиничного люкса уже лежит и водка и пиво и, на утро уже куплены четыре бутылки кефира.
И к тому же, в коммутаторном зале, он успел заметить симпатичную телефонистку, с которой уже договорился о встрече на вечер. А Серёга, к слову сказать, был непревзойдённым мастером по этой части. Уж что только он не придумывал, чтобы утащить к себе в кровать девочку. Почти ежедневно, когда мы были с ним в командировках (а мы, как правило брали двухкомнатный люкс) он вылавливал меня в коридорах управления и горячим шёпотом просил пойти к кому-то в гости часа на три.
Методы охмурёжа и утаскивания у него были разнообразны и многоцветны, как мозаичные узоры великих мастеров эпохи Возрождения.
— Ну почему ты не хочешь пойти ко мне в номер? Там есть цветной телевизор и бутылка водки.
— Нет, мотала головой полупьяная работница периферийного узла связи.
— А я ещё и сёмгу с собой привёз, продолжал охмурёж Серёга.
— Не видала я твоей сёмги, жмурилась от едкого сигаретного дыма, стойкая как 300 спартанцев, девчушка.
Но Серёга никогда не сдавался и, как правило, девушка просыпалась от тяжести лежащей на ней Серегиной волосатой ноги...
От предвкушения приятного вечера он в нетерпении сучил ногами и каждые десять-пятнадцать секунд поглядывал на часы...
— Прошёлся я недавно по одному участку, сказал шеф, затягиваясь сигаретой, не буду называть хозяина, но мне не понравилось, как монтёры ухаживают за опознавательными столбиками. Я не буду говорить даже про столбики КИП, но попрошу начальников участков более внимательно подойти к этим вопросам...
Он шумно вдохнул в себя дым и зажмурился от предвкушения свежей лососины и вяленой медвежатины с водкой. В каждый наш приезд в Ухту мы приглашали нашего шефа на застолье, называя это культурно-техническим мероприятием. Водки с лесными дарами должно было быть много - пил и ел он, как говорится, от пуза, однако мы накоротке могли решать многие вопросы, которые, как правило, в обычной обстановке продвигались с великим трудом. Именно поэтому Серёга, всегда получал указание привезти с собой больше, чем он планировал, а планировалось раз от разу всё больше и больше. Но дело, собственно, не в этом.
Все замерли, провожая глазами выпускаемый изо рта начальника дым. И тут...
И тут в полной тишине вставил свои «пять копеек» молодой начальник Ухтинского цеха
— А чего их там в лесу в порядок приводить? Для медведей, что ли?
Я напрягся поняв, что сейчас произойдёт нечто грандиозное.
Дело в том, что я хорошо знал нашего шефа и был в курсе его нежной и трогательной любви к этим неказистым столбикам, выкрашенным дрожащей рукой полупьяного монтёра в черный цвет. Но сверху и снизу на этих столбиках имелось по две полоски, покрашенных серебрянкой.
Вот эти четыре полоски и приводили в трепет начальничье сердце. Увидев такой столбик, он приказывал шофёру остановиться и шёл с линеечкой, которая была всегда при нем, измерять правильность соблюдения пропорций и размеров. Начальник участка, у которого размеры этих полосок не соответствовали специальной инструкции, обновляющейся каждую весну, лично шефом, должен был посыпать свою голову пеплом. Поэтому мы, доверяя общую покраску монтёрским бригадам, покраску полосок доверяли, как минимум, электромеханикам, а в местах перехода кабельной магистрали через дорогу-инженерам.
Затянувшись сигаретой ещё раз, шеф задумчиво посмотрел на её тлеющий огонёк. Потом медленно перевёл взгляд на окно, за которым темнела синь ранних северных сумерек, тяжело вздохнул и уставился на нас тяжёлым, уничижительным взглядом...
— Стыд и срам, начал он...
Дальше, в течении минут пятнадцати, шла непереводимая игра слов.
Досталось всем невзирая ни на что. Досталось даже Серёге с его дарами, ему было выдано по полной программе. Это было вдвойне обидно. Во-первых, это именно он пригласил вечером шефа в наш гостиничный люкс на рыбку, а во-вторых, полоски эти чёртовы, как правило, рисовал он сам. Он смотрел с тоской и обидой в глазах и еле слышно шептал:
— Шоб я ещё хоть раз, хоть кусочек сёмужки ему... Хрен тебе.
А я, в это время, внимательно изучал формы своей шариковой ручки, вертя ее перед глазами...
— Значит так! Громогласно сказал шеф, заканчивая пятнадцатиминутную речь.
— В понедельник ты, он указал пальцем на главного инженера, начнёшь пеший обход всех участков (450 км). На каждом участке тебя будет сопровождать начальник регионального цеха.
Я представил, как мы с главным бредём от узла связи до узла связи по буеракам, вдали от мест компактного проживания людей (о сёлах я и не упоминаю), как ноги мои, увязая в жидкой и плотоядно чавкающей болотной гадости, еле-еле передвигаются и, воспалёнными от усталости глазами, я всматриваюсь вдаль, пытаясь что-то разглядеть... Но ничего кроме чахлых приполярных ёлочек и согнутых в полупоклоне берёзок-инвалидов, ничего кроме пожухлой травы, припорошенной уже местами снежной крупой. И перспектива ночёвки на трассе, около нефтяной трубы и лязганье зубами от холода... А дома так тепло, так уютно, что, разомлев от этого тепла и уюта, хочется быстро одевшись убежать в пивбар, где уже сидит моя компания и ждёт меня...
—И как вы это себе представляете? Внезапно и непроизвольно вырвалось у меня.
— Шеф прервал своё выступления на полуслове. Потряс головой, как бы соображая, что произошло, и кто это осмелился его перебить, а осознав, что это я уставился на меня тяжёлым оловянным взглядом.
— Вот ты и разработаешь план обхода и мероприятия по устранению неисправностей и недоделок.
Я хотел было возразить, что для этого существует техотдел и что у меня совершенно другие задачи, и что сперва надо найти неисправности с недоделками и лишь затем начинать их устранять, но главный инженер успел перехватить инициативу и с такой силой нажал мне на ногу, что у меня отпала всякая охота дискутировать с вышестоящим начальником.
— Кто понял жизнь, тот не торопится, быстренько успел шепнуть мне главный.
— Кто понял жизнь, тот не торопится, повторил главный, разливая у себя на кухне пиво...
Серёга все-таки уговорил девушку и мне пришлось напроситься к главному в гости, хотя никто особенно и не сопротивлялся.
Понимаешь, главный сделал огромный, как у удава глоток, если он на принцип, то и я на принцип. Пройду всю трассу.
— А в чем смысл, Витя, уговаривал его я, мы с тобой и так всю трассу как свои пять пальцев... Давай, я договорюсь с авиацией и нас с тобой закинут в зимовьё, где у меня есть и свет и связь и телевизор с баней. Будем выходить на связь каждые часов 5, а телефонистки никогда не узнают откуда мы выходим.
— Нет. Главный сделал ещё глоток и с удивлением посмотрел на пустой стакан. - Надо-же какие стаканы мелкие делать стали.
— Ты пиво, просто, как удав глотаешь, заметил ему я, пережёвывая кусок сервелата.
— Думаешь? Он опять задумчиво посмотрел на стакан, потом на меня, потом перевёл взгляд на банку с пивом и задумался.
— Налить тебе, что ли? - спросил я
Витя обрадованно кивнул головой и поймал, наконец, ускользнувшую было мысль.
— Короче, если он так, то и я так. Пройдём все. Тут он строго посмотрел на меня, и записывать все станем.
Время подходило к десяти вечера, и я решил, что Серёга должен уже все закончить и убраться.
— Пойду, наверное, сказал я, вставая из-за стола. А ты, Витя, всё-таки подумай над моим предложением.
Витя протяжно икнул и отрицательно покачал усталой головой закрыл глаза, в которых за мгновение до этого отразилась вся грусть, накопленная за сегодняшний день. Видимо он тоже представил себе картину, как мы с ним продираемся через болото, припорошённое крупной снежной крупой, отсутствие по пути следования пива, лязганье от холода зубов и луковицу, случайно завалявшуюся в широченных карманах...
На моё удивление, дверь в гостиничный номер была полуоткрыта. Серёга сидел перед телевизором в расстёгнутой до пупа рубашке и сердито сопел.
— Я до дна испил чашу унижения, - хорошо поставленным голосом драматического актёра, произнёс он, увидев меня.
Чаша эта, видимо, была не маленькой, подумал я, обращая внимание на его внешний вид и заплетающийся язык.
— Слышь, Митрофаныч, - сказал я, может спать ляжем?
— Нет, ты послушай какая ****ь эта Тонька, - сказал мне Серёга, и начал сбивчиво рассказывать, что приглашённая им на предмет соблазнения девушка, ополовинив наши алкогольные запасы, несмотря на Серегины надежды, с ног не свалилась, а презрительно оглядев уже достаточно пьяненького Серёгу, ушла домой даже не прощаясь.
А на вид такая хрупкая, милая...
Тут Серёга засопел ещё обиднее и ещё громче и... уснул сидя в кресле, потеряв свою обиженную мысль на самом излёте.
Ничтоже сумняшеся, я решил, что можно укладываться спать и уже совсем было направился в спальню, как за дверью послышался непонятный звук, напоминающий поцелуй и противный скрип открывающихся гостиничных дверей. На пороге появился наш шеф, над головой которого возвышалась шкафообразная фигура его первого зама-Валеры, которого мы называли Варелик.
Шапка-ушанка на Вареликовой голове съехала набок, добрые глаза излучали мир и благодушие, а изо рта торчал маленький хвостик сушённого лещика, который он обсасывал с такой силой, что иногда издавал звуки, напоминающие поцелуй.
Варелик был китайцем, но от китайского у него была лишь абсолютно правильной формы шарообразная голова и немного китаеобразное лицо. Однако сходство с привычным в нашем представлении китайцем, было до того мизерное, что я только года через три после знакомства с ним узнал, что он китаец. И рост... Ростом он был далеко за два метра, что тоже никак не вязалось с устоявшимся обликом среднестатистического китайца. Одним словом, шкаф. Мечта всех молодых семей 70-х годов. Большой трёхстворчатый шкаф. Человек-гора.
Они ввалились в наш номер, в котором сразу стало тесно от занявшего все свободное пространство Варелика, который начал доставать из необъятных карманов водку, колбасу, и ещё какие-то свёрточки и кулёчки.
— Ну, какая культурная программа у северного плеча? – добродушно спросил шеф, снимая кожаный реглан и усаживаясь в кресло, стоящее рядом с другим, занятым Серёгой. Я вижу, что прения у вас с Серёгой уже подошли к завершающей фазе.
— Давай буди его, сказал человек–гора, расставляя по столу рюмки, укладывая в тарелочки, уже нарезанные сыр и колбасу, кивая головой в сторону сладко причмокивающего во сне Серёги.
— Вера нарезала, гордо сказал шеф, окидывая взглядом гордого собой хлебосольного хозяина стол, накрываемый Вареликом.
Дверь опять противно и пронзительно-обиженно завизжала и на пороге возник ещё один шкаф-Зосим, начальник местного гаража.
— Мимо гостиницы проходил, смотрю Лёха Чижиков стоит (шофёр шефа). Все, говорит у тебя, - сказал Зосим, обращаясь ко мне. Не прогоните?
Сима был явно лишний в нашей компании. Во-первых, мы никогда его не приглашали в свой тесный круг, а во-вторых, он мог пить до бесконечности, после чего брал «на грудь» ещё не менее бутылки водки. Однако напиваться до бесчувственности никогда не входило в наши планы.
Он похлопал своими огромными глазами и, достав из кармана бутылку, горлышко которой было заткнуто тряпочкой, поставил на стол.
— Спирт, гордо сказал он.
— Неразбавленный, добавил он после секундной паузы и, пожевав губами и, глядя на нас светлыми и доверчиво-добродушными глазами добавил, — утром на складе получил для промывки тормозов на вашей машине. Тут он кивнул головой в сторону шефа.
Тот мгновенно побагровел.
— Так ты, Зосим, собака эдакая, этот спирт пить взял, а безопасность движения транспорта тебя не интересует, - выдавил через зубы шеф. Хочешь, чтобы я разбился из-за неисправных тормозов? Иди отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели! Завтра зайдёшь ко мне, поговорим.
Сима ссутулившись стал пробираться к выходу. Симина квартальная премия, видимо, улыбнулась.
— Спирт оставь, коротко, но тоном, не терпящим возражений, бросил через плечо человек-гора, заканчивая сервировку стола.
Зосим, тяжело вздохнув, громко сглотнул накатившуюся при виде нашего стола слюну, и осторожно поставил на холодильник принесённый с собой спирт.
Нет! Не в добрый час проходил он в этот осенний вечер мимо гостиницы. И уж совсем напрасно, увидев машину из своего гаража, заговорил с шофёром...
Минут через сорок, так заботливо обустроенный Вареликом стол, был похож на черт знает что такое. Пустые бутылки стояли под окном около батареи отопления, выкрашенной в ярко-канареечный цвет, что совсем не гармонировало с блекло-серого цвета портьерами и ядовито-зелёными стенами. На столе толстым слоем лежал сигаретный пепел, огрызки солёных огурцов и кроваво-красные потёки разлившегося томатного сока, вытекшего из недонесённых до рта маринованных помидоров. На самом краю стола маленькой горкой лежала ободранная рыбья чешуя...
Серёга, так и не проснувшись, уже не сопел, а счастливо улыбался во сне. Наверное, ему снилась очередная победа, навеянная его мощным и неиссякаемым инстинктом сохранения (в части приумножения) рода человеческого.
Мы обсуждали глобального значения вопросы. Мы говорили о наболевших производственных делах и обсуждали планы на только что закончившийся летний ремонтный период. Мы решали вопросы галактического масштаба, как вдруг Варелик перешёл на сугубо личное...
— Кошку хочу купить, жена не даёт, пожаловался он о наболевшем.
Могучий Серёгин детородный инстинкт, выловив знакомое словосочетание «жена не даёт», мгновенно разбудил Серёгу, и он с ходу включился в разговор.
— Слышь, Варелик, а почему ты считаешь, что кошка тебе даст?
Человек-гора, начал медленно подыматься и над тщедушным Серёгой повисла его громадная тень.
— Ты, Серёга, что это себе позволяешь? Да мне жена ежедневно даёт. А иногда и по два раза в день. Если не веришь-давай ей позвоним и спросим. Ленка врать не станет – она честно тебе скажет.
Ты меня извини, - обратился он ко мне, но я на той неделе специально поеду к вам с проверкой и лишу его трех квартальных премий.
— А зачем тогда ехать, поинтересовался я, - лиши приказом, не выходя из кабинета. Зачем деньги на командировочные тратить в период перестройки и гласности... И почему трех?
Варелик, отвлёкшись от интимной темы, затронутой Серёгой, начал перечислять все прошлые, настоящие и будущие Серёгины грехи. Особенно он налегал на регулярное нарушение Серёгой одного из заветов – «не прелюбодействуй», который Серёга нарушал с завидной регулярностью, с частотой, иногда, до двух нарушений в день, что никак не вязалось с Моральным кодексом строителя коммунизма.
Серёга притих и с ужасом стал прислушиваться к тому, как мы громко стали обсуждать судьбу его премиальных. Он затеял строительство гаража и деньги ему, ох как были нужны.
Шеф сидел в кресле и тихонько поскуливал
— Ох и попадёт мне сегодня от Веры...
— Всё ребята, давайте расходиться, сказал я. Как по домам-то пойдёте, такси вызвать? Спросил я, дёргая Варелика за пиджак вниз и одновременно отпихивая кресло с Серёгой в сторону.
— А нас Лёха внизу ждёт, вспомнил шеф, он и развезёт.
Шеф с Вареликом, поддерживая друг друга, как нежные любовники медленно двинулись к выходу, а мы стали приводить в порядок растерзанную комнату.
Серёга подозрительно посмотрел на меня.
— Ты чего меня не разбудил?
— Во-первых ты спал, а во-вторых, тебя пытались будить, но ты только что-то бормотал и не желал просыпаться.
— С чего-бы это я бормотал, недоверчиво спросил он меня.
— Ты бормотал что-то о невозможности установления устойчивой радиосвязи в условиях активного Северного Сияния, - брякнул сходу я, пожимая плечами и заканчивая первичную уборку.
— Всё, остальное завтра заберут горничные. Пошли спать, предложил я Серёге – уже двенадцатый час.
— Ты ложись, ответил он мне, а если уж вы меня разбудили, то я хочу ещё пару человек навестить, быстро ответил он.
— Серёга, укладывайся. Никто тебя сегодня уже не ждёт.
— Ты так думаешь? - он ехидно улыбнулся и мгновенно растворился в дверном проёме.
Минут через пятнадцать он вернулся, плотно закрыл дверь и подошёл к моей кровати.
— Ты не хочешь в другой комнате сегодня поспать?
— Нет, Серёга, ответил я, не хочу там накурено и не убрано. Если хочешь располагайтесь там сами - диван позволяет.
Я сообразил, что кто-то всё-таки его дождался и эта кто-то сейчас стоит в коридоре и с увлечением смотрит в окно, ожидая в нетерпении Серёгиного призыва.
Серёга, скорее по-привычке, чем от обиды, посопел носом как обиженный ёжик, собрал в охапку свою постель и начал лихорадочно стелить на диване в соседней комнате, в которой ещё пол часа назад решались проблемы «планетарного» масштаба.
Потушен свет и плотно закрыта дверь в мою комнату. Как-будто я не знаю, что там сейчас будет происходить. Надо бы завтра успеть заскочить к плановикам и в отдел кадров, в техотдел и в лабораторию думал я все медленнее и медленнее как вдруг пронзительно-предательский скрип входной двери оторвал меня от сонной дрёмы. Протопали Серегины чёботы-говнодавы фабрики «Скороход» и процокали каблучки. Приглушенный шёпот и сдавленный Серёгин голос
— Да спит он уже, спит. Хочешь - зайди и посмотри.
Каблучки такого желания, видимо, не испытали, и я услышал, как еле слышно скрипнул натруженный за долгую гостиничную жизнь диван-ветеран.
Опять приглушённая возня, позвякивание посуды и бульканье наливаемой в рюмки водки.
Снова тишина, а точнее приглушенное чавканье. Видимо Серёга достал из загашника медвежатину, которой он не стал угощать провинившегося шефа.
Теперь какая-то возня, совсем тихое Серёгино бу-бу-бу. И вдруг громкий скрип дивана-пенсионера... Стукнул каблук... Цок!
— Ну куда ты пойдёшь? Ночь уже, в сердцах восклицает Серёга.
Каблучки медленно, но решительно перемещаются в сторону двери.
Она плохо знала Серёгу. Два поражения за один вечер его мощный и находчивый детородный инстинкт допустить не мог!
— Ну как хочешь, можешь идти. Только имей в виду, что я завтра подам на тебя жалобу в Госпотребнадзор!
Каблучки замерли на месте. Докладная в техотдел или в профком-это было знакомо и, как правило, кончалось, в самом худшем случае, лишением месячной премии. А тут Госпотребнадзор. Что-то громадное и страшное. А главное неизвестность. Что это? - пронёсся, видимо, вихрь вопросов в голове телефонисточки. Страшный ужас начал обволакивать её своим жарким и липким покрывалом.
И тут я услышал хорошо знакомый голос телефонистки одного из маленьких узлов связи на южном плече, по-моему, из Вологды. А может и не из Вологды. Суть не в том. Комичность заключалась в том, что она, забыв об осторожности громко спрашивает Серёгу дрожащим голосом:
— А почему в Госпотребнадзор? А что они мне могут сделать? За что?
Серёгин инстинкт мгновенно нашёл единственно правильный и решительный ответ:
— Я хочу тебя употребить, а ты сопротивляешься. Я потребитель, а ты нарушаешь мои права!
Утром мы втроём пили кофе, который разливала вчерашняя девушка, искренне заслужившая прощение от всемогущего Госпотребнадзора и лично от Серёги.
Глава вторая. Бермудский треугольник и шерстяные перчатки
Я, как обычно, сидел в президиуме - председательствовал. Справа возвышалась шкафообразная фигура китайца-Варелика, слева председатель месткома Костя Галкин, чуть в стороне писала протокол молоденькая инженер-диспетчер Ира Комамайская. На трибуне изнывал шеф, читающий по бумажке скучнейший доклад, который готовили для него всеми службами. Что-то от техотдела, что-то от бухгалтерии, которую с лёгкой руки Главного инженера все называли Бюстгалтерией, что-то от экономистов... Самой большой проблемой для шефа было то, что текст он видел впервые и, зачитывая некоторые цифры, искренне изумлялся, вскидывая при этом голову и оглядывая притихший зал.
На самом последнем ряду сидел Серёга, голова которого то и дело исчезала за плотными рядами сидящих перед ним монтеров. Потом его всклоченная голова резко поднималась поверх впереди сидящих, и Серега начинал пристально осматриваться, видимо, выискивая новую жертву на вечер. От скуки я решил проверить периодичность опускания Серегиной головы и обнаружил завидную последовательность - голова опускалась и поднималась с точностью в одну минуту. Эдакая синусоидальная зависимость. Плюс-минус. Опять плюс. Снова минус.
Давешняя телефонисточка сидела в первых рядах и, нет-нет, да и оборачивалась назад, видимо выискивая глазами Сергуньку.
- Слышь! - Варелик нагнулся к самому моему уху, - а чего мы вчера с Серёгой сцепились?
- Вы с ним обсуждали проблемы зоофилии, - тоже шепотом отозвался я.
- Ааааа. Таким же шёпотом протянул он. - Мне пару дней назад рассказали, что зеки на Чинья-Ворыке (посёлок под Ухтой с большой исправительной колонией) для этих целей козу приспособили. Фу, гадость какая.
Это «Фу» прошептал он так эмоционально и с такой силой дунул на меня, что я сразу почувствовал весь букет вчерашнего застолья, включая противный и стойкий запах горелой резины, которым обладал технический гидролизный спирт, оставленный Зосимом по приказу Варелика. Запах этот, видимо, на мне не задержался, а распространился дальше в сторону трибуны. Председатель профкома Костя, не меняя позы в блаженстве закрыл глаза и шумно потянул носом. Секретарь Ира оторвалась от бумаги и строго посмотрела на нас. Шеф, запнулся на полуслове и, громко сглотнув слюну, постепенно выровнял свою речь.
- Нет не про козу, - разочаровал я Варелика. Серёга рассказывал, что ты, вроде, кошку собирался трахнуть, или уже трахнул, - брякнул сходу я, не задумываясь о последствиях.
Лицо у человека-горы из луноподобного мгновенно стало вытянутым и напоминало уже среднеспелую дыню сорта Ассоль. Вот только цвет подкачал - не бледно-зелёный как в учебниках по выращиванию бахчевых, а арбузно-багровый.
- Да брось ты! - По его лбу пошла лёгкая испарина, - Где эта шмакодявка у тебя сидит? Варелик начал осматривать глазами зал. Серёгина голова в этот момент находилась в положении «минус» и, Варелик, не найдя его, начал приподыматься. Стул под ним громко завизжал.
Шеф прервал доклад и обернулся на нас. Я успел дёрнуть Варелика за фалду пиджака, и он со стуком плюхнулся на стул. Стул громко крякнул.
- Что с вами Валерий Ажанович? Спросил шеф, подозрительно посматривая на меня. Вы не больны?
- Все в порядке, - ответил наш шкаф, - жарковато здесь несколько...
Удовлетворенный шеф снова принялся за чтение своего доклада. Зал, понемногу отупевая от лавины цифр, до которых никому, собственно, и дела не было, начал тихонько гудеть. Серёгина голова перестала исчезать, и он как, хищный беркут, уставился на сидящую впереди Галю Соколову-нашего сменного инженера.
- Эх, Серёга, с тоской подумал я, - ничего тебе сегодня не обломится, менять надо предмет.
Галя была женой моего хорошего приятеля, и я точно знал, что энергия, затраченная Серёгой на её охмурёж пропадёт пропадом.
- Объявляй перерыв, наклонившись ко мне, прошипел Варелик, - я сейчас Серёгу, шмакодявку твоего, до среднестатистического размера растягивать буду.
- Ты чокнулся? Шеф ещё не дочитал, а потом ещё и прения. А Серёгу не трогай-он лишнего не говорил.
Варелик с подозрением посмотрел на меня:
- Было или нет? Спросил он меня, имея в виду сказанное Серёгой.
- Ну, Варелик, - нашёлся я, — это ведь очень личное, откуда мне знать про твои отношения с кошками. Меня уже понесло, а я, понимая, что заносит меня не в ту сторону, никак не мог вернуть разговор в правильное русло, - О кошке разговор был-помню. А трахнул ты её или нет, честно скажу - не помню.
Шеф закончил читать основной раздел и перешел на вольную импровизацию-раздавал благодарности особо отличившимся.
- Убивать, конечно, тебя надо, - задумчиво прошипел Варелик, - а Серёгу..., но тут шёпот сорвался и Варелик громко и членораздельно сказал на весь зал, КАСТРИРОВАТЬ.
Тихонько гудящий зал мгновенно смолк. Шеф, только успел произнести фамилию молодого специалиста Альфреда, прозванного в моей первой бригаде «тормозом коммунизма», как прозвучал голос Варелика – КАСТРИРОВАТЬ! Слово это, выстрелом пронзило притихший сразу зал, пронеслось у всех над головами и вонзилось в поднявшего в испуге голову Альбреда. КАСТРИРОВАТЬ!!!
Зал замер, что называется, звенящей тишиной... Председатель профкома Костя, встрепенувшись от дрёмы зашипел мне в противоположное ухо:
— Это он лишку загнул. По КЗОТу нет такого наказания как кастрация.
- Что там у вас происходит? Рявкнул шеф. Председатель, - он обратился ко мне, немедленно наведите порядок!
- А когда кастрация? - Выкрикнул кто-то из неугомонных монтеров. -Опять келейно кастрировать станете или коллегиально?
- Келейно нельзя, Генсек запретил, - выкрикнули с другого конца зала.
Из боковой двери тут-же высунулась физиономия начальника первого отдела, он пытался понять кто выкрикнул про Генсека.
- Перестройка!!!
- Гласность!!!
Начальник первого отдела удовлетворённо вздохнул и опять пропал за прикрытой дверью. То ли курил там, то ли с кем-то из женщин разговаривал-договаривался...
Поднялся молодой специалист Альфред.
- Я не понимаю, почему меня собираются наказывать. Я хорошо работаю, можете у начальника спросить. Тут он указал пальцем на меня. Моя бригада... Мы выполнили все пункты плана. И курс у нас в бригаде всегда один – правильный. За что меня наказывать?
Он был небрит и говорил косноязычно, видимо вчера со своей бригадой проводил вечернюю планёрку, затянувшуюся, как это водится, до утра.
-Альбред! Крикнул кто-то из задних рядов, - ты в профком пожалуйся!
- Нельзя его кастрировать-семью разрушим!
- У него жена молодая!
Народ от души веселился.
Человек-гора, под скрипучий аккомпанемент уставшего стула, начал медленно подниматься.
- Варелик, мать твою, - прошипел я, - лучше молчи, зоофил несчастный, кошколюб долбаный, я сам сейчас все улажу.
Варелик с размаху бухнулся на стул и от волнения закрыл своё луноподобное лицо огромными ручищами. Я встал.
- Товарищи! Мы прослушали доклад начальника управления о наших достижениях за отчётный период. Давайте теперь обсудим наши успехи и недостатки, которые на фоне наших успехов, практически, не видны, и я объявлю перекур минут на 20. А по поводу высказывания... Бывает, знаете. Читаешь одно, а мысли в другую сторону. Ну оговорился докладчик, с кем не бывает...
Шеф взглянул на меня так злобно, что мне сразу стало понятно-тут я, минимум, на квартальную премию наговорил.
До конца конференции Варелик отошёл и, чтобы отметить успешное окончание конференции, мы договорились встретиться вечером в ресторане, куда, впрочем, ни он, ни шеф не пришли.
Варелик, думаю, в тот вечер выяснял отношения между женой, собой и не купленной кошкой, а шефа просто не пустила жена, не зря он вчера вечером это предчувствовал.
Мы с Серёгой пошли в гостиницу. Перед вечерним застольем надо отдохнуть, хорошо покушать. Да и у Серёги, как он сказал, появились какие-то неотложные дела. Видимо решил охмурить Галю, подумалось мне.
- Серёга, - начал я издали. Ты ответственная фигура, мой заместитель. А как ты себя ведёшь? Что ты пристаёшь к Галке? Мало тебе молодых телефонисток? Ты посмотри - добрая половина женщин нашей конторы жалуется мне, что ты постоянно пристаёшь к ним с однозначными предложениями!
— Вот это сущее враньё, - мгновенно парирует Серёга. — Это не добрая, а злая половина. Добрая, как правило, соглашается.
- Серёга! – Ну разве можно с тобой серьезно?
Он посмотрел на меня искренне недоумевающим взглядом – Разве я тебя когда подводил? – Ну что ты ко мне пристал...
Я махнул рукой – ну, о чем с тобой говорить.
Мы пришли в номер, быстренько помылись и пошли в буфет. По дороге я вспомнил, что забыл взять в бюстгалтерии деньги и в карманах, видимо, ничего нет. Считать оставшуюся в карманах мелочь при подчинённом, пусть даже и перед Серёгой, было выше моих сил и я, по дороге в буфет, нырнул на минутку в туалет. Серёга пошёл занимать очередь.
Туалет как туалет. В меру мокрый и в меру вонючий. С фановых труб лохмотьями свисает масляная краска, отстающая целыми пластами, по углам паутина, писсуары, как часто бывает, на уровне пупа.
Интересное наблюдение за парадоксом мужских туалетов навело на мысль, что рефлекторно боишься подойти близко к писсуару или к унитазу потому, что около них всегда мокро, а мокро перед ними, потому что рефлекторно боишься подойти к ним близко! А может и в женских также? Хотя навряд ли-у них анатомия иная.
Я закрылся в кабинке, примостившись на краю широкой лужи и, порывшись в карманах, неожиданно для себя, выудил из заднего кармана брюк, бумажный рубль. Негусто, но на лёгкий перекусон хватит, решил я. А потом позвоню в бюстгалтерию и мне привезут денег на вечер.
Серёга уже стоял первым в очереди и все время нервно поглядывал на дверь. Но вот появился я и он сразу расплылся в добродушной улыбке.
- Становись вперед, добродушно предложил он мне.
- Нет, я за тобой.
Мне нужно было быстро прикинуть набор продуктов на свои трудовые сбережения, оставшиеся после вчерашних посиделок.
- Эй, парень, услышал я за спиной надтреснутый женский голос, - тебя тут не стояло.
- Ещё как стояло, вдруг раздался низкий голос из самого хвоста разволновавшейся очереди. Это подал голос Толян Педрисев - начальник одного узла связи в Микуне, на южном плече, — Вот этот лохматый на него занимал.
Очередь с уважением посмотрела на круглого Толяна - фигура, голос и огромные ручищи которого, внушали благоговейный трепет и уважение. Меня безоговорочно пропустили.
Я быстренько выбрал минимальный набор и посчитал, что он обойдётся мне в 77 копеек. А вот и моя очередь. Я заказал буфетчице все, что выбрал и положил мятую бумажку. Буфетчица-худая девица с кокетливо закрашенным фингалом под глазом и дистрофичной грудью (ест, видимо, мало - не ворует, что ли?) небрежно смахнула мой рубль и уставилась на стоящую за мной тётку.
Я остался стоять на месте.
Буфетчица, переведя взгляд на меня, приветливо улыбнулась, показывая отсутствие, как минимум, трех зубов:
- Еще чего-то?
- Сдачу, с лучезарной улыбкой ответил я.
Улыбка у работницы Общепита несколько угасла и на тарелочку легла монетка в 15 копеек.
Опять улыбка, но не ко мне, а к позади стоящей тётке, обладательнице скрипучего голоса.
Стою и улыбаюсь.
Ну, еще чего? – буфетчица опять полуобернулась ко мне, - Не видишь какая очередь большая. И все покушать хотят. Проходи.
- Я сдачу жду, напоминаю я, хмелея от собственной наглости.
- Я ведь положила уже!!!
- С вас еще 8 копеек, мадам,
Лицо буфетчицы преобразилось до неузнаваемости, и она мгновенно стала похожа на злобную тетку с рисунков художников КУКРЫНИКСОВ в газете «Известия» о холодной войне. Она медленно положила на тарелочку две монетки и также медленно и с расстановкой произнесла:
- Ещё улыбывается, собак такой!
В это время, мои предприимчивые монтеры решили, что надо бы отметить окончание торжественной части, небольшим банкетом, а одновременно с этим опохмелиться после вчерашней вечерней планёрки. Быстренько скинувшись по рублику, они стали решать кто пойдет за горячительным, а кто в буфет за закусоном.
- Альфред, - нетребовательно и опасливо сказал кабельщик Ромка, - сгоняй в магазин, а мы пока закусь сообразим.
Альбред, имеющий незабываемое прозвище «тормоз коммунизма» и уже начавший чувствовать себя начальником, тихо покачал головой и сказал,
-Мишка пойдет в магазин, а ты дуй в буфет.
Что-то бурча себе под нос, бывший моряк рыболовецкого флота, а ныне монтёр пятого разряда и горький пьяница Мишка всунул ноги в стоптанные ботинки, натянул выигранный в карты у водолазов, случайно не пропитый свитер верблюжьей шерсти и грязный, обтрёпанный кожушок. Ухватив в жменю скомканные деньги, он выскочил в коридор...
Магазин, в котором продавали искомый бригадой электромонтеров продукт, находился недалеко от гостиницы, но место это славилось дурными слухами и носило имя «Бермудский треугольник».
Стоявший на углу плохо освещённого Т-образного перекрёстка, практически в центре города магазин, смотрел своими глазами-витринами прямо на входную дверь, стоящего напротив пивного бара, который, в свою очередь, находился в непосредственной близости от городского вытрезвителя. Таким образом, зашедший в магазин за выпивкой мужичок, частенько не мог пройти мимо пивного бара, откуда почти все дороги шли мимо вытрезвителя, около которого по вечерам стояли бравые милиционеры и отлавливали проходящих мимо этих самых мужичков, выбирая одетых попроще. Связываться с хорошо одетыми они не рисковали-не ровен час на нефтяного магната нарвёшься...
Подвыпившие мужички, чей путь из треугольника лежал через вытрезвитель, старались идти ровно, бесстрашно глядя в глаза стоящим стражам порядка и благочестия. Но те, давно изучив поведение подвыпивших мужичков, без колебания выдергивали их к себе, где и оставляли, как правило на ночь, обеспечивая таким образом себе квартальную премию.
Мишка, шедший в магазин, всё время думал о превратностях судьбы и о том, что ментам сегодня не повезет, так как он только купит бутылку, а ни в какой пивной бар заходить не станет и бегом побежит обратно в гостиницу, где ждет его уже стоящий посреди гостиничного номера накрытый стул и стоящие со своими стаканами друзья-соратники-коллеги.
С этими приятными думами он вошел в магазин, встал в очередь к кассе и, продолжая думать, улыбался своей мягкой и доброй улыбкой.
- Эй! Разулыбался тут, - вывел его из приятных грёз, раздражённый голос кассирши, - скока плотишь?
Улыбка медленно сползла с Мишкиного лица. – Пять двенадцать, сквозь зубы процедил Мишка.
- В какой отдел?
- В кон-ди-тер-ский! По слогам презрительно выговорил Мишка.
Сунув в карман сдачу, Мишка привычно пошел в свой родной винно-водочный отдел и, отстояв еще одну очередь, благоухающую водочным перегаром и запахом пота, смешанного с запахом грязной старой овчины, сунул чек продавщице.
- Ты чё мне суёшь? Грозно спросила тётка в грязном синем халате, бесстыдно выставив вперёд огромные арбузные груди, выбивающиеся из явно тесного в грудях халата, - у тебя в кондитерский, а тут водочный!
- Ты чё, тётка? - у Мишки засвербело в животе от нехорошего предчувствия, - какой кондитерский, ты на сумму посмотри.
- Чё мне твоя сумма, тут кондитерский указан, смотри, и тётка сунула клочок грязно-серой бумаги Мишке под нос.
- Откудова я ваши отделы знаю, - заблажил Мишка, повышая голос, давай бутыль и я отчаливаю.
- Иди в кассу, парень, сказала миролюбиво продавщица, - пусть чек перебьют, а я тебе потом без очереди дам.
Мишка, глубоко обиженный тем, что кассирша не поняла его, Мишкиного сарказма, подошел к кассе.
- Мне отдел перебить, - буркнул Мишка, проталкиваясь к заветному окошку.
- Эй парень, становись в очередь. Знаем мы ваше перебить, - высказался кто-то из очереди.
Народ, озлобленный от долгого стояния к кассе, начал изощряться в советах, куда идти Мишке.
Мишка поплотнее втянул в голову в плечи и просунулся в окошечко,
- Вы чего тут мне в кондитерский пять двенадцать выбили? Перебейте на ликёрку, требовательно пробормотал Мишка.
- Иди отсюдова, ничё я перебивать не стану, громоподобно рявкнула кассирша.
- Дык мне в ликёро-водочный надо, промямлил Мишка, с ужасом думая, что пропали деньги, а друзья, так и не опохмелившись после вчерашнего, будут ругать его, ни в чем не повинного.
Те, кто стоял поближе к Мишке, слышав Мишкину, можно сказать, трагедию, встав на его сторону, стали роптать о том, что неправильно выбитые чеки, конечно, надо исправлять. Причем делать это быстро и без препирательств. Стоящие подальше, те, которые были не в курсе Мишкиного горя, стали выкрикивать, что Мишка должен стать в конец очереди, что его тут не стояло и что вообще ему пора на противоположную улицу-в вытрезвитель.
- Не буду перебивать, - заявила кассирша, устав от ежедневных дрязг в очереди. Она решила немного отдохнуть, и поэтому, заняла принципиальную позицию.
Мишка стоял на своем, не отходя от окошечка. Атмосфера в магазине стала накаляться, очередь уже не шипела, а достаточно громко высказывала пожелания Михаилу доброго пути на. И. В. Куда его хотели спровадить, думаю, догадается каждый.
На шум прибежал заведующий магазина.
- Что тут у вас, Светлана Петровна? – спросил плечистый мужик в белом халате и с породистым лицом, - почему не обслуживаете?
- Да вот, алкаш этот. Сначала в кондитерский сказал, а теперь перебить на ликёрку хочет. А я что, нанятая чеки весь день перебивать? У меня даже мозоля на ладошках уже выросли, тут она сунула породистому под нос свои перепачканные чернилами руки, - Пусть зефир в шоколаде купит, цена та же. Дома дети хоть поблагодарят.
- Какой зефир? Какой зефир? - Мишка захлебнулся от возмущения и обиды, — это ты своим детям зефиры кажин день носишь, а у меня и денег на зефиры нету.
- Оскорбляют, Семён Семёныч, - заблажила кассирша. Весь день сижу как проклятая, да ещё каждый обидеть норовит, оскорбить. И вообще холодно тут и под стул из дверей поддувает, - стала она собирать все накопленные за день обиды.
Породистый белохалатный мужик оценивающе поглядел на Мишку.
- Светлана Петровна, ну посмотрите вы на него, ну какой ему зефир. Ему точно в ликёрку надо было выбивать. Перебейте ему чек, ну что с него возьмёшь.
Светлана Петровна, тяжко вздохнув (кончился отдых), взяла из дрожащих Мишкиных рук чек и, проведя какие-то свои, секретные манипуляции, яростно хлопнула по пупочке, торчащей из кассовых грудей. Касса, плотоядно щёлкнув, со звоном выплюнула новый чек...
Ранние северные сумерки уже накрыли город. Мишка вышел из магазина и посмотрел на часы, часа полтора провел он в спорах с глупой кассиршей за свою выстраданную бутылку.
Крепко держа в бездонном кармане старенького тулупчика бутылку водки, Мишка, стараясь не смотреть на призывно зовущие окна пивного бара, заспешил к гостинице. Внезапно он увидел мужика, который согнувшись и опершись одной рукой на хилое северное деревце блевал на снег...
- Ну вот, подумал Мишка, - люди уже веселятся, а я еще ни в одном глазу. И еще быстрее заспешил к гостинице.
Вечер удался... растерзанный стол, уставленный раскисшими "столичными" и "весенними" салатами, тарелками с картофелем фри и черными кусками мяса, напоминающими подошвы. В некоторых тарелках среди картошки можно было увидеть сигаретный бычок. Раздавленные маринованные помидоры и их сок, похожий на следы крови на белоснежных некогда скатертях. По тарелкам расползалось месиво, бывшее некогда селёдкой под шубой. Битва при Грюнвальде...
В углу, уткнувшись в тарелку с наполовину съеденным салатом «Весенним» из вялой тепличной редиски с трижды разведенной сметаной (первый раз при транспортировке, второй-на складе и третий на кухне), под громовые звуки ресторанного оркестра, спит молодой специалист Альфред. Молод еще, закалка не та, что у бывалых трассовиков.
В углу попыхивает сигаретой инженер техотдела Люся.
-Малинкиной заслышав голосок, - презрительно сквозь зубы цедит она в адрес начальника лаборатории Игоря, который лихо отплясывает с нашей кассиршей Женькой Малинкиной. Люська уже несколько лет безрезультатно ставит «рогатки» и ловушки, но Игорёк всякий раз ускользает от её чар и с завидным постоянством, раз за разом, оказывается в Женькиной постели.
Мы сидим втроём - я, Серёга и Галка. Серёга ведёт охмурёж, выставляя себя в белом цвете.
- Я абсолютно не люблю алкоголь. Я его ненавижу. Просто мне нравится то, что он, алкоголь этот, со мной делает, - плетёт свои сети Серёга.
Галка улыбается и продолжает его слушать в пол уха.
Серегу несет все дальше и дальше, и одновременно с этим он все ближе и ближе придвигает свой стул к Гале. Галя тихонечко отодвигается с тоской поглядывая на меня. Если так будет продолжаться еще минут пятнадцать, то они, думаю я, прямо на середину танцевального круга выедут.
Галя встает, и уходит. Говорит, что на минутку...
Я, принимая во внимание Серёгино состояние, решаю отвлечь его от бурного проявления детородного инстинкта.
- Серёга, а зачем ты вчера Варелика в скотоложестве обвинил?
- Кто? Я?
- Ну да. Ты. Сказал, что он кошку трахнул. Скажи спасибо, что он ничего не помнит.
Серёга, покрываясь горячей испариной, представив видимо, что произойдёт, если человек-гора прознает о Серёгином животноводческом пассаже, нервно пытается закурить, чиркая спичку за спичкой... Наконец он закуривает и смотрит в упор на мой живот.
- Чё-то ты живот отрастил, начальничек, говорит он мне, пытаясь сменить неприятную тему разговора.
— Это, Серёжа, не живот, а курган моей трудовой славы, отвечаю ему я.
- Ага, ехидно улыбается Серёга, - а под ним павший воин!
- Уставший, парирую я, - старый конь борозды не портит...
- Он ляжет в нее и спит, - заканчивает мою мысль Серега, поднимая на меня излучающее счастье лицо. Опасный разговор окончен.
Мы смеёмся и опрокидываем по рюмашке. Водка привычно катится вниз, приятно обжигая всё на своём пути.
- Эх, хорошо пошла, счастливо морщится Серёга,
- Назад вернуться не обещала? - Подъелдыкиваю его я.
Часов через пять, равномерно постукивая на рельсовых стыках, поезд уносит нас на Север.
Еще каких-то десять минут назад, когда поезд только-только отошел от перрона, по длинному коридору, стукаясь об вагонные стенки, туда-сюда ходил молодой специалист Альфред. При каждом соприкосновении со стенкой вагона от него в разные стороны отлетали кусочки засохших салатов «Столичный» и «Весенний». Кое-где темнели кусочки мяса... Пол в вагонном коридоре постепенно становился похожим на заплеванный пол Ухтинского пивного бара, прозванного в народе гадюшником.
Альфреда в полусонном состоянии привезли из ресторана в гостиницу, заставили найти и уложить в дорожную сумку свои вещи и также увезли на вокзал, где он немного пришел в себя и заявил, что домой сегодня не хочет, а возьмет такси и поедет ночевать к инженеру Люсе. Он так разошелся, что никто не мог его образумить и, только Мишка-бывший моряк рыболовного траулера, а нынче монтер пятого разряда и горький пьяница, Приобняв его за плечи, сказал:
- Альбред! У Люськи мужик чемпион Коми по боксу-не советую. Потом что-то шепнул ему на ухо, и они в обнимку ушли в купе.
- Чего это они так нежно? Задал я сам себе вопрос.
- А им Серёга бутылку «Белого аиста» дал, - услышал я голос Толика Потёмкина, начальника одного из моих узлов связи, - Серёге купе скоро понадобится. Вот он им «Аиста» и подогнал, чтобы они на часа полтора в коридор ушли.
Дело принимало нешуточный оборот, надо отрегулировать этот процесс, а то с пьяными связистами шутки плохи.
Я заглянул в купе, куда только что ушли Мишка с Альфредом. В купе сидели четверо, Мишка разливал по стаканам «Агдам», прозванный нашими работниками Агдам Иванычем.
-Мишка, воскликнул я, - ну сколько можно? Ведь в понедельник на работу.
- Вино, Абрамыч, нам нужно для здоровья, - глубокомысленно произнес бывший моряк, не прерывая своего занятия, -а здоровье нам нужно, чтобы пить водку. Он продолжительно потряс головой, как-бы собираясь с мыслями, и подводя итог сказанному, глядя на меня с укоризною и глубоко искренне произнес - надо же думать, что понимать!
Голова молодого специалиста безжизненно опустилась вниз и изо рта, скособоченного в кривой и блаженной улыбке, сочилась тоненькая струйка слюны, расплываясь большим мокрым пятном на грязно-белой рубахе.
Ему должно быть снилось, что его бригада, выполнив годовой план к первому сентября, была вызвана в Москву для вручения правительственных наград и, что сам товарищ Ткаченко назначает его, Альфреда, своим первым заместителем...
- Устал сердечный, подумал я, - ну да ничего, в понедельник ты у меня быстренько в форму войдешь.
Я решил махнуть на всё рукой и пошел устраиваться на ночь.
На верхней полке уже лежала Галя, а около неё стоял Серёга и что-то ей наговаривал. Шёл обычный вечерний охмурёж.
- Серёга, сказал я, - давай устраивайся, в постель пора.
Серёга, на удивление, немедленно оборвав своё бу-бу-бу, вышел из купе.
- Ой, как хорошо, сказала Галя.
Я улегся на вдовий вагонный диванчик.
Минут через десять с шумом распахнулась дверь. На пороге стоял Серега в рубашке, накинутой на голое тело, на ногах одни носки.
- Всё готово, - невероятно сладким голосом произнес он. Я понял, что это явно не ко мне.
-Серёга, едрёна палка, ложись спать уже, - раздражённо сказал я.
Он посмотрел меня своими маленькими глазками, излучающими во все стороны доброту и любовь и как-бы извиняющимся голосом тихонько сказал
- Женщины в моей жизни занимают большое место, к сожалению...
Он лег на противоположный диванчик и, как всегда, немного посопев обиженным ёжиком, уснул...
Сон мой совсем прошел, и я решил выйти в тамбур покурить.
В конце вагона, перед туалетом расположилась живописная компания, в которой я без труда узнал всю бригаду нашего Альфреда.
Альфред, иногда называемый в среде монтёров «тормозом коммунизма», видимо уже выспавшись, как начальник, занял место на крышке урны. На нем была старая Мишкина тельняшка с закатанными до локтя рукавами. Мишка, как настоящий моряк, был только в старой трикушке с топорщившимися коленками. На его тощей груди синел кривой якорь Холла - татуировка, выполненная дрожащей рукой, видимо, полупьяного художника-матроса в тесном кубрике рыболовецкого сейнера, во время качки, не менее чем в 6 баллов.
С другой стороны стоял кабельщик Ромка в накинутом на плечи бушлате и мелко подрагивал то ли от сквозняка, то ли от нетерпения принять очередную дозу коньяка, который держал в руках Мишка, не обращая внимания на протянутую Ромкой кружку. Мишка что-то увлечённо рассказывал Альбреду.
Я прислушался.
- Много денег у моряка не бывает, разглагольствовал Михаил, - все деньги у них жены отбирают и хранят в чулках или носках. Где точно - не знаю. Зависит от количества
- А ты ведь не женат, Мишка, а почему без денег? - спросил его Ромка, продолжая мелко подрагивать, поближе подвигая к бывшему моряку свою кружку.
- Пьющий я, с обезоруживающей простотой и искренностью ответил мгновенно Мишка, - Эх, если б мне удалось вернуть все пропитые за всю жизнь деньги...
- И что???
Мишкины глаза закатились и лицо приняло блаженный вид, — Вот напился бы...
Увидев меня, Мишка на полуслове осёкся и, постарался спрятать за спину ополовиненную бутылку "Белого Аиста". Ромка испуганно моргал глазами, продолжая тянуть к Мишке свою кружку. Альбред, видимо набравшись храбрости решил вступить со мной в дискуссию или, на крайний случай, защитить своих подчинённых.
- Митрофаныч нас из купе выгнал и коньяку дал, чтобы мы здесь не замёрзли. Мы просто греемся. Вы же знаете, что, когда надо, мы всегда протянем. И сделаем, то, что надо. Я, честно, хочу сказать.. И вообще, вы же знаете… Альбред, видимо, запутавшись в своих мыслях, удивленно замолчал, глядя с интересом на меня.
- Митрофаныч, по доброте своей, вам коньяк презентовал и давно уже спит у себя в купе. А ну, марш в своё купе, и чтобы я вас до конечной станции больше в коридоре не видел.
- А если кому в туалет? – поддержал разговор Ромка.
- Только с моего разрешения. Марш по койкам!
Бригада, скорчив послушно-жалостно-обиженные рожи, потянулась в купе. Я отобрал оставшийся у Мишки коньяк и посулил вернуть им в понедельник после планерки. Мишка тяжело вздохнул, понимая то, что коньяка этого он уже никогда не увидит, закрыл купейную дверь.
- Печора! Через 20 минут Печора, - разбудил меня низкий грудной бас просунувшей голову в наше купе проводницы. Вам билеты нужны? - поинтересовалась она.
Она высунула свою глобусообразную голову из двери и, забыв притянуть ее, оставила громадную щель, из которой тотчас потянуло холодом. В купе сразу стало неуютно и тоскливо.
Обиженным ежиком запыхтел Серега - ему выходить, а значит надо одеваться и идти в ночь... Он завозился одеваясь.
- Абрамыч, в дверь просунулась Альфредова голова, Ромка посса... он осёкся на полуслове, внезапно вспомнив, что в купе едет Галя, - в туалет просится. Разрешаешь?
Я положительно кивнул головой и Альбред, который хотел показаться воспитанным, плотно прикрыл дверь купе.
Купе опять обволокла теплая темень, которая располагала к дреме. Серега затих.
- Эй, Митрофаныч, просыпайся, проспишь, - прошипел я ему.
Серёга опять засопел и сел на диванчике, выписывая ногами невероятные загогулины.
- Ты писать хочешь? – спросил я его
- Ботинки куда-то делись, прохрипел он. Никак не найду.
- Ищи веселее, скоро станция, сказал я, - уже Кожву проехали, сейчас мост будет через Печору и мы в городе, - и отвернулся, натягивая на себя сиротское железнодорожное одеяло.
Серёга продолжал возиться, сопя, покряхтывая и шепотом матерясь.
- Ну кому эти долбаные говнодавы нужны? Украли что-ли? Как я домой пойду? А ведь почти новые были, ботиночки-то...
Вдруг он затих. Потом удовлетворённо хрюкнул и начал усердно пыхтеть.
Дверь отворилась и появилась всклоченная голова Альфреда
- А теперь Мишка захотел, можно я его отпущу?
Отпускать Мишку из-под контроля было уже рискованно. Дело в том, что Мишка славился еще и тем, что за несколько лет работы у нас, ни разу не был в отпуске. В отпуск-то он уходил с завидной регулярностью – каждый март, но доезжая на поезде до Печоры, где должен был пересесть на Воркутинский поезд, и ехать дальше до Великого Устюга, обязательно попадал в вытрезвитель. Утром, как правило, мне звонил кто-то из Печорского узла связи и говорили, что Мишка сидит здесь, весь помятый, без копейки денег и просится посадить на попутный вертолет, чтобы прилететь назад.
Все деньги, которые он получил на отпуск, были либо добросовестно пропиты, либо украдены случайными вокзальными собутыльниками-дружками, а без денег бывший моряк к себе в деревню ехать не хотел – стыдно. В деревне знали твёрдо – моряк на суше не дешевка!
Мишку возвращали назад, я выдавал ему из своего фонда, рублей пятьдесят, на которые он и жил полтора месяца, питаясь макаронами и чаем. За это время, как правило, его измождённое водкой лицо приобретало здоровый румянец, и он становился похожим на Паганеля в исполнении народного артиста СССР Черкасова.
- Мишку из купе не выпускать, пусть терпит, - не открывая глаз выдохнул я, - он и так уже на взводе, а Печору без приключений он еще ни разу не проезжал.
Серёга, наконец, перестал пыхтеть, сел поудобнее на диванчик и вытянул ноги, которые попали в луч света, сочащийся из приоткрытой двери купе.
- О, Боже, вдруг испуганно сверху выдохнула Галина, остановите его, он же перчатки на ноги надел!
Я вскочил и уставился на Серегины ноги, которые он вытянул, отдыхая после своего титанического труда по натягиванию перчаток вместо ботинок. Ноги стояли на пятках и в неверном свете проплывающих перронных фонарей, эти ноги, своими неестественно вытянутыми и сюрреалистичными пальцами, которые переламывались где-то посередине и свешивались вниз, напоминали нечто паукообразное, пришедшее из потустороннего мира, в страшном сне...
Серёга, с трудом размыкая сомкнутые веки и еле-еле ворочая отяжелевшим языком пробормотал,
- Говнодавы мои спёрли, понимаешь, а босиком я по улицам не пойду, начальник всё-таки.
- У Мишки сейчас пузырь лопнет, он говорит, что у него уже критическое давление, - начал было Альфред, опять просунувши голову в дверную щель, из которой мерзко сочился зимний холод, но внезапно замолчал, уставившись на Серёгины ноги обутые (одетые) в перчатки, громко сглотнул слюну и потряс головой,
- А у нас в купе чьи-то башмаки под столиком стоят. Это не ваши, Сергей Митрофаныч?
Глава 3. Короткая и назидательная.
Галя, попросил я секретаршу на следующий день, после утреннего доклада ночной смены о состоянии связи, позови-ка ко мне, пожалуйста, всех балбесов из Альбредовой бригады.
Не опохмелённые с утра, с понуро-испуганным видом нашкодивших котов, по одному просачивались ко мне в кабинет работники-трассовики. Именно просачивались, бочком, голова опущена вниз, глаза в пол.
-Не совсем ещё потерянный для общества народ, - подумал я, глядя на эту понурую цепочку монтёров.
Провинившееся общество замыкал сам начальник бригады, молодой специалист Альфред, названный в бригаде странной кличкой «Тормоз коммунизма».
Ну ‘с – с хорошей долей издёвки в голосе сказал я, обращаясь к вошедшим и столпившимся у самой двери линейных работников, - занимайте места поближе.
- Да ладно, Абрамыч, еле слышно прохрипел кабельщик-спайщик Ромка, мы и тут постоять сможем.
Народ утвердительно закивал головами и тяжело задышал. По кабинету пронёсся устойчивый запах вчерашнего перегара, напомнив мне о давешних подвигах бригадира.
- Двигайтесь веселее, - грозно сказал я. Альфред, ты садись подальше от меня, духан от тебя серьёзный исходит, а мне ещё целый день работать.
Нашкодившие монтёры несмело стали рассаживаться по стульям, тихонько переговариваясь между собой.
- Ну-ка, орлы, помолчите... Расчирикались тут, - начал я воспитательно-репрессивную беседу. Беседа нам, дорогие мои работники, в связи с вашим вчерашним поведением в поезде, предстоит чрезвычайно тяжёлая и я, по отношении к вашему моральному облику, буду сегодня редкостной сволочью.
Я вам, мужики, как сыновьям скажу: мне ваша судьба в данной ситуации абсолютно по фигу. Готовьтесь к репрессивным действиям. Мне наплевать на перестройку и гласность, премиальных вы не увидите, как минимум, полгода. Вы меня хорошо знаете, если сказал-так и будет.
В этот момент Мишка, бывший моряк рыболовного флота, а нынче монтёр пятого разряда и горький пьяница, громко икнул. В воздухе явно запахло спиртовыми парами. Первой моей мыслью было обрушить на него весь свой сарказм, однако быстро сообразив, что неразумное вмешательство в Мишкин внутренний мир может привести к нарушению существующего внутреннего дисбаланса и я решил продолжать репрессии обезличено.
- Я два дня терпел ваши выходки и в гостинице, и в ресторане, но хоть терпение конечно сильное оружие, однако, во время поездки в поезде я начал сожалеть, что оно не огнестрельное.
Вы, наверное, думаете, что ваш начальник, как старый солдат, не знает слов любви? Дудки! Я знаю по этой части всё и из всех 400 позиций Камасутры применю по отношению к вам только одну: когда я сверху, а вы все, алконавты несчастные, снизу. Я буду иметь вас самыми изощрёнными и садистскими способами.
Вы даже не можете себе представить, что я с вами сделаю за ваш загул в вагоне. Ну кто может что-то мне возразить или сказать в своё оправдание?
Бригада яростно сопела носами, боясь раскрыть рты, чтобы не отравить начальника винными парами и яростно кивали головами в знак согласия, помня о том, что с начальником надо разговаривать, как с воинствующим дебилом: во всём с ним соглашаться.
- Альфред, обратился я к сидящему в противоположном от меня торце стола, - ты молодой специалист, инженер, бригадир, член горкома ВЛКСМ и такое поведение. Слушаю тебя.
«Тормоз коммунизма» поднял голову и посмотрел на меня невинным взглядом, пытаясь угадать, что я от него хочу услышать. Его лоб начал стремительно собираться в одну печальную складку, но внезапно он понял, о чем нужно сказать, чтобы смягчить наказание за вчерашний разгул и попытаться выгородить своих подчинённых.
- Нам, Абрамыч, стыдно. Мы как с цепи сорвались. Работали все лето не покладая рук. И измерения делали своевременно, и воздух меняли. Мишка, в одиночку баллоны с воздухом таскал, - не к месту закончил он свою речь и замолчал, просительно уставившись на меня и стараясь дышать носом.
Мы Вам докажем не то, что у нас есть, а то, что должно быть. Я хотел сказать, начал он неоконченную фразу заново, - нe то как оно есть, а как оно положено! - продолжил Альбред, медленно покрываясь испариной от чувства, что всё-таки ляпнул нечто совсем неудобоваримое и, как обычно, не к месту.
Бывший моряк Мишка, услышав своё имя, встрепенулся и высказался не впопад
- Мы вчера праздновали окончание сезона и чувствовали себя, Абрамыч, значимыми личностями...
- А сегодня ты, Михуил, решил я оборвать его бормотание, - не личность, а организм, причём сильно подуставший.
Мишка обиженно засопел и опустил голову.
- Ну чё, Абрамыч, - начал Ромка, - мы не будем больше. Потом, немного помолчав, он тихонько, но так, чтобы его все услышали добавил, - наверное.
В этот момент дверь в кабинет неожиданно распахнулась и ко мне в кабинет ворвался начальник нефтеперекачивающей станции Володя Барахтин. Ростом он был повыше нашего ухтинского Варелика, а в плечах, пожалуй, пошире. Потому и с моей лёгкой руки, а точнее моего языка-пересмешника, называли его Вовандером.
- Мне с тобой поговорить надо, выдохнул Вовандер и легонько повёл плечами, от чего три монтёра сдвинулись в сторону, образовав широкий проход к столу. Он и со всего маху брякнулся в стоящий рядом со столом стул, который испустив глубокий скрежет скособочился под тяжёлым Вовандером.
-Чешите отсюда, решил я закончить эту бессмысленную дискуссию с монтёрами, - считайте, что все лишены премии на полгода.
Выходили они из кабинета испуганно-понурые, а последний не прикрыл плотно за собой дверь. И слышу я, что секретарь моя, Галя, утешает их:
- Да не волнуйтесь вы так, он же добрый. Я его уговорю не лишать вас премии.
На самом деле, в течении дня она пару раз затевала со мной такой разговор. Но я и сам помнил о том, что я добрый и лишил премии только бригадира-молодого специалиста, выпускника Куйбышевского института связи Альфреда, прозванного в бригаде "тормоз коммунизма».
Кабинет мой, надо заметить, иногда превращался в некое подобие клуба, куда, бывало, как-то внезапно собирались мои ближайшие приятели-начальники служб нашей головной нефтеперекачивающей станции. Сидели у меня, курили, травили анекдоты, рассказывали всякие байки.
Иногда дружеские посиделки плавно переходили в суровое мужское застолье со спиртом и минимальной закуской, состоящей из того, что приносили с собой на смену мои телефонистки и техники.
Спирт, который я получал централизовано, друзья мои недолюбливали за отвратительный запах. Как выяснилось впоследствии, заведующая центрального склада воровала спирт, приготовленный к отправке, а чтобы не было заметно, добавляла воду. Поэтому мы частенько вызывали в мой кабинет капитана Долгих из Госпожнадзора, которого использовали как поставщика горячительных напитков.
Получив заказ, он своей нетвёрдой походкой устремлялся в химлабораторию и, зайдя в кабинет к начальнице Татьяне, произносил крепко заученную фразу:
- Госпожнадзор, капитан Долгих! Плановая проверка противопожарного состояния.
Таня была опытным работником и тут же передавала ему, всегда лежащую в сейфе пол-литровую бутылку чистейшего спирта.
Долгих "брал под козырёк" и, засунув взятку в портфель с документами спешил к нам. Но загул такой бывал при полном сборе, а сейчас нас было всего двое и начало рабочего дня - рано.
Володя проводил уходящих взглядом и, как только за последним захлопнулась дверь, повернулся ко мне и шумно выдохнул,
- Где твой Ибрагим? Я его сейчас порву.
Ибрагим, маленький, кривоногий узбек, работал у меня водителем вахтового автобуса. В семь утра он забирал смену из города и вёз к нам. В восемь отвозил ночную смену в город и, вернувшись назад, до трех часов отдыхал. В пять увозил нас в город, потом привозил ночную смену из города и увозил дневную в город.
Ни на какие работы, в связи с таким графиком работы он не привлекался. Выцыганил у меня мои старые, но ни разу не надёванные хромовые офицерские сапоги и ходил эдаким франтом, выставляя начищенные до блеска хромачи напоказ, как-то по-особому, выворачивая при ходьбе ступни. Причём начищены эти хромачи были так, что с носка они блестели как у деревенского франта, а сзади были грязные как у неопохмелённого дворника.
Вовандер сказал эту фразу с таким искреннем и сердечным порывом, что я мгновенно поверил в неотвратимость его намерений. Надо было спасать ситуацию.
- Ты не горячись, - сказал я, - Посиди. В чем дело?
- Инна приехала, - с протяжной тоской в голосе сказал он и замолк, покачиваясь при этом как набожный еврей при молении.
Выждав с минутку, я легонько стукнул карандашом о стекло, лежащее, как у всех начальников, на письменном столе. Вовандер встрепенулся и, посмотрев на меня отсутствующим взглядом, продолжая совершать телом возвратно-поступательные эволюции, спросил сам себя
- Кому это я ключ от своей квартиры давал?
Володя жил один, но с регулярно приходящей к нему женщиной по имени Инна. Как раз в эти выходные она вернулась из отпуска и, по давней традиции, пришла к нему со всякими домашними делами - готовка, кормёжка любимого, приборка в квартире. Надо же было показать кто именно является, если не хозяйкой, то душой этой холостяцкой квартиры.
- Понимаешь, она под подушкой чулок капроновый нашла, - выдохнул наконец он...
- А чулок-то не её, - добавил Володя после некоторой паузы, - я её час убеждал, что не знаю откуда он взялся. Сказал, что давал ключ от квартиры кому то, а кому не помню. Он опять впал в лёгкий ступор с медленным, из стороны в сторону, раскачиванием головы. Я громко щёлкнул пальцами...
- А Ибрагим-то тут при каких делах? - поинтересовался я судьбой щуплого водителя вахтового автобуса.
Володя, встрепенувшись тут же, яростно оскалившись, принял позу воинствующего ирокеза:
- Где этот гадюк? - плотоядно прошипел он с интонациями голодной кобры, увидевшей притаившегося перед самой пастью белого и пушистого кролика, - вызови его сюда.
- Да погоди ты, расскажи сперва, а потом решим, что с ним делать, ответил я.
Глава 4. Коварство и любовь или грустная история, рассказанная в моем кабинете.
Ну, короче говоря, помирились мы с Инной, возлегли, так сказать в честь примирения, и решил я после этого пойти прогуляться, пока она уборкой займётся.
Только вышел на улицу –глядь, твой Ибрагим навстречу идёт.
Слышь, Митрич, - затеял разговор Ибрагим. Выпить хочешь?
Володя сглотнул слюну и тихо, глядя в сторону, сказал, - не откажусь. Причём и пить-то ему не хотелось. Почему он не отказался от выпивки с шофёром, стоящем по всем рангам мужского (не чиновничьего, а именно мужского) общества, где-то далеко внизу? Володя же находился на самом верху общественной пирамиды среди всех работников нашего магистрального нефтепровода.
А к девчонкам со мной пойдёшь? - не унимался Ибрагим
Вовандер утвердительно мотнул головой и, развернувшись пошёл рядом с маленьким и щуплым Ибрагимом в сторону стоящего за городом посёлка первопроходцев.
Ибрагим шёл, несколько, впереди, вроде как вожак верблюжьего каравана, о чём-то постоянно тараторя. Володя, не спеша, шёл чуть сзади, поглядывая по сторонам - не идут ли навстречу знакомые.
- Не хватало ещё, чтобы меня заметили в такой компании, крутилась в голове мысль.
Его внутренний голос постоянно вопрошал
- Какого хрена ты попёрся с ним? У тебя водки дома нет? Тебе Инна хоть раз отказала?
На эти вопросы Володя никак не мог найти ответов и, почему-то, послушно шёл вслед за Ибрагимом, который в предвкушении наслаждений не переставая тараторил, по узбекской привычке, рифмуя к существительным слова паразиты. Водка-шмотка. Танцы-шманцы. Шашлык-машлык. Тарелка- марелка.
Однако, как бывает всегда, даже самая дальняя дорога имеет своё окончание. И вот они подошли к старому и ветхому двухэтажному, почерневшему от времени, бараку, построенному во времена первопроходцев нашего сурового приполярного города.
Барак как барак, коих есть неисчислимое множество на просторах нашей необъятной Родины. Особо много строили их у нас в период первоначального освоения этого сурового приполярного края. Посёлок это сперва носил имя нашего строящегося в то время города, однако, когда он (город) начал приобретать черты настоящего города, посёлок переименовали в Пионерный, а городу дали полагающееся имя.
Два этажа, обитые почерневшими от сурового климата досками. Из почти всех окон торчат коробки, оклеенные чёрной изолентой, коей обматывают нефтяные трубы перед укладкой в траншею. Это такие импровизированные “холодильники”, которые используют, естественно, лишь в холодное время. Север...
Ибрагим своей танцующей походкой подошёл к полуоткрытой двери, ведущей в коридор и, повернувшись в Вовандеру, одобрительно махнул головой, приглашая за собой.
Володя хотел было возмутиться на такую фамильярность, однако вовремя вспомнил, что они с Ибрагимом на сегодня, вроде как друзья. Не с каждым же пойдёшь, как говорится, “по бабам”, а лишь с надёжными друзьями.
Из барака резко пахнуло чем-то сырым, прокисшим и тошнотворным. Пахло кошками, человеческой мочой и безнадёгой.
Господи, - мучительно мелькнуло в голове Вовандера, - что я тут делаю?
Но ноги уже несли его вслед за Ибрагимом, поднимающимся на второй этаж. Тело с головой и руками было как бы само по себе, а ноги отдельно. Он послушно, как сломанный робот, пошёл вслед за щуплым любителем плотских утех.
Но, как и всё на этом свете имеет своё окончание, так и их путешествие к девчонкам подошло к своей завершающей фазе. Ибрагим остановился перед дверью, обитой цветастой клеёнкой, коей во время оного повествования застилали кухонные столы. Клеёнка эта была во многих местах подрана и из дыр в разные стороны торчали куски войлока. Кое где, войлок этот, был обожжён. Ибрагимус повернулся к Володе, заговорщицки подмигнув глазом, постучал в дверь.
Дверь со страшным скрипом растворилась и...
На пороге стояла здоровенная тётка в замызганном и местами порванном халате, из которого в разные стороны, пытаясь выйти в свет, топорщились огромные арбузные груди. Кое где, через дырочки, дырки и дыры, просвечивалось дебелое и местами грязное тело.
- Да, уж… - пронеслось в Володиной голове. Талия есть у всех, просто длина окружности у всех разная, «проснулся» в нём инженер.
Увидев Ибрагима, она радостно улыбнулась и, издав утробный звук, который, видимо, должен был означать радость, прижала его к себе. Маленький Ибрагим, упёршись носом в ложбину меж тёткиных грудей, видимо от удовольствия и предвкушения сладостных моментов, громко хрюкнул, засучил ногами и попытался обнять свою корпулентную подругу. Его короткие руки сошлись на тёткиных ягодицах и возлюбленные, не отрываясь друг от друга, пятясь и пританцовывая, вошли в квартиру. Володя, задыхаясь от вонючей спирали, которой был пропитан весь дом, а в особенности лестничная клетка, шагнул вслед за сцепленной парой. Дверь с лестницы вела прямиков в кухню без какого-то, даже самого маленького, коридорчика-прихожей.
Квартира – чисто воровская «малина»: куча пустых бутылок, «бычки», прожжённые занавески. Стол, застеленный серой, видавшей виды клеёнкой со следами взаимодействия с горячими сковородами и кастрюлями. С пролитыми лужицами, видимо рассола, так как на столе стояла початая бутылка водки и, что естественно, тарелки с солёными огурцами, квашенной капустой, раздавленные маринованные помидоры. Огромный кусок, намокший в кровавых останках маринованного помидора, чёрного хлеба, похожий на грязно-коричневый чемодан, стаканы и всё остальное, что обязано быть на столе во время суровой северной пьянки женщин, ожидающих прихода кавалеров.
За столом сидела худющая деваха в замызганных извёсткой рабочих штанах и в летней блузке с фиолетовыми цветами и, с чуть припудренным, таким же фиолетовым фингалом под левым глазом.
- Васильки, - отвлечённо подумал Вовандер и махнул в знак приветствия головой.
Деваха тоже тряхнула головой, принимается, значит, приветствие и широко улыбнулась в знак особого расположения к гостям.
Володя вздрогнул... Во рту у девахи не хватало, минимум, трёх-четырёх передних зубов.
C первого взгляда она показалась Володе прожжённой ****ью. Со второго - впечатление это усилилось и преобразовалось в стойкое убеждение.
Ибрагим с подружкой, неохватного для него размера, в полуобнимку подошли к столу и уселись на скрипучие табуретки.
Беззубая деваха, ещё раз, хищно, разинув рот и излучая глазами неизбывную любовь и яростное желание, плотоядно уставилась на Вовандера.
- Ну чё, - неповторимо низким грудным голосом обратилась она к Володе, - подсаживайся, чё там.
И, зыркнув в сторону нежно воркующей парочки Ибрагима с, необъятных размеров, тёткой, представилась
- Я Настюха, а тебя как?
- Вася, - неожиданно вылетело у Вовы. Не хватало ещё, чтобы его в этом кильдиме по имени-отчеству называли.
Но тут неожиданно возбудился Ибрагим
- Ты чё, Митрич! Какой ты Ва… но осёкся на полуслове, увидев испепеляющий Володин взгляд.
Дамам, видимо было всё равно с кем пить-гулять, потому Ибрагимов возглас остался без внимания. Главное, что Ибрагим вытащил из карманов две бутылки водки, заранее купленные им в винно-водочном магазине, который представлял из себя сарай, покрашенный в ядовито-зелёный цвет. Магазин этот был единственной торговой точкой на весь город с 50-ти тысячным населением, где продавалась исключительно водка и, в связи с таким монопольным положением, в народе был любим, а за свой ядовито зелёный цвет, получил имя собственное - "Огуречный" или «Огурцовый».
Ибрагимова дама, с абсолютным отсутствием талии, ловко сорвала крышечку с водочной бутылки и разлила по стаканам и кружкам. Вова с брезгливым сомнением посмотрел на растерзанный стол, на предлагаемую дамами своим кавалерам закусь и решил, что есть станет, исключительно, огурцы и помидоры.
Дама, предназначенная для Вовандера, заметно оживилась, подхихикивая и тыча пальцем в Вовин бок, зазывно поглядывая на своего будущего кавалера, ухватила стакан двумя пальцами и, отставив в сторону мизинец, опрокинула в себя стакан первой. Молодецки крякнув, она, громко рыгнув, захрустела огурцом.
Выпили по второй, а затем, практически без перерыва и по третьей. Вторая, принесённая Ибрагимом бутылка водки опустела.
Ибрагим, поставив стакан на стол, полез руками в банку с помидорами и, ухватив один, пытался вытащить его из банки не разжимая кулак. Сделав две-три безрезультатные попытки, он, раздавив продукт и вытащив помидорные останки из банки, сунул всё это месиво себе в рот.
- Пожрать ничего нет больше? – задал вопрос Ибрагим и потянулся рукой в банку с огурцами. Картохи-Мартохи пожарила бы, - обратился он к своей подруге.
- Ты жрать сюда пришёл или чё? – грозно вопросила его бабища необъятных размеров и, резко встав из-за стола, ухватив, уже пьяненького Ибрагима, впечатала его в ложбину меж своих арбузных грудей и, буквально на руках, утащила его во вторую комнату.
Вовина визави, пьянющая и, кем-то уже подсинённая в районе левого глаза дама, уловив, видимо то, что они остались одни и настала пора интима, встала с табуретки и, приблизившись вплотную к Вовандеру без всякого не то разрешения и не предупреждая, буквально, упала к нему на колени.
Табурет под Володей, и он сам, одновременно, издали протяжный стон. Табурет от неожиданно навалившейся на него тяжести, которую он, табурет, в силу своей старости и, вследствие этого, расшатанности удерживал с превеликим трудом, а Володя от неожиданности и возмущения.
Пьяная, подсинённая Настюха, обняла его за шею и потянулась к его рту, с явным желанием слиться с Вовандером в страстном поцелуе, переходящем в экстазе в огненное соитие. Близость к её замызганной и, местами, порванной блузки с васильками, вызвал у Володи чувство брезгливости, а её близкое дыхание, наполненное парами алкоголя и чеснока с луком вперемешку с кислым и устоявшимся запахом рвотных масс, вызвало неодолимый рвотный рефлекс. Он резко отодвинул свою даму в сторону и она, промазав мимо Володиного рта, с размаху влепилась в его рубашку, оставив на ней размазанный след от своей яркой помады.
Вовандер просунул ей в подмышки обе руки и легко встал с табурета, подняв её на высоту своего роста.
- Всё, девушки, - громко сказал он, - я ухожу.
- Останься, - томным голосом проворковала беззубая, ты всё равно вернёшься ко мне. Это были её последние слова, после которых она рухнула на пол и засопела в пьяном сне.
Из соседней комнаты, дверной проём в которую, закрывала грязная тряпка, бывшая, видимо, в далёкой своей молодости занавеской, раздавалось грозное Ибрагимово рычание, женское, нечленораздельное бормотание и противный скрип не то кровати, не то дивана.
Володя решительно шагнул к двери.
Примерно через час, придя домой, первым делом заглянул на кухню, чтобы предотвратить вопросы по поводу серьёзного водочного запаха.
- Ореха встретил, съездили к нему домой, посидели…, - начал он заранее подготовленный спич, но в это время получив увесистую оплеуху уставился непонимающе на Инну.
— Это что у тебя такое? – Инна указала на размазанный помадный след на рубахе. – у Ореха, говоришь, посидели? Опять к бабам ходил? А я-то дура поверила тебе с тем чулком.
Инна была умной женщиной и прекрасно понимала, что поиск истины часто заканчивается поиском убежища, поэтому, в принципе была согласна на любое, более или менее правдоподобное оправдание. И она его услышала.
- Я же сказал, что мы на автобусе ехали, а там какая-то бабища не удержалась и в меня вляпалась, когда автобус затормозил резко, - выкрутился Вовандер.
Ну что же... Инну ответ этот, вполне устроил, тем более она понимала, что в таком состоянии подпития, Вовандер был не любвеспособен. Да и два скандала в день-это, явно, перебор.
Она усадила любимого за стол и налила кружку горячего чаю.
Выпили вечернего чайку, поговорили о том, о сём и стали готовиться ко сну. Володя, раздевшись в спальне, внезапно решил посмотреть телевизор и, как был в трусах, так и пошёл в зал. Но проходя мимо кухни, краем глаза успел увидеть летящую из кухни прямо в его голову сковороду.
- Что? – закричал он в сторону Инны, - что я опять сделал?
- Что у тебя на трусах, подлюка, - услышал он переходящий на визг крик своей любимой и опустил голову вниз.
На чёрных трусах, именуемых в народе «семейными», на самом интересном месте отчётливо виднелся след от губной помады…
- Ну вот скажи, - обратился ко мне Вовандер, закончив свою печальную историю. Когда она успела к моим трусам подобраться и почему я ничего не помню?
- Ты, дурень, больше пол литра водки без нормального закусона выкушал и ещё непонятно что там, на самом деле у вас произошло. Беги-ка ты через пару дней к венерологу, дружище, - посоветовал я ему. А Ибрагим тут не при делах-сам виноват.
-Эх… Ну ты же знаешь, что много пить вредно, а мало неинтересно, - Володя, тяжело вздохнул, приподнялся и, повернувшись к двери, махнул мне рукой…
Глава пятая. Туристическая-страдальческая, а также о пользе посещения пивного бара.
Шеф, всё-таки исполнил свою угрозу, и мы начали пеший обход трассы магистрального кабеля связи.
Магистраль наша начиналась в пятидесяти километрах от Полярного круга и заканчивалась в Ухте. Затем вся связь переводилась в радиорелейную линию, которую обслуживали уже газовики. Приёмо-передающие станции шли вдоль частично асфальтированной дороги, а потому обслуживание таких линий было легко и всегда доступно.
На нашу долю ответственности приходилась незаселённое бездорожье со всеми прелестями северной природы.
Худосочные берёзки и ёлочки, низкий, стелящийся по земле кустарник, мягкий, как пушистое банное одеяло, мох-ягель. Красные кисти спелой рябины на дистрофичных деревцах и тёмно-бордовые капли брусники под ногами, сперва скрашивают серый унылый пейзаж, а затем, по прошествии первого получаса, когда начинаешь искать очередную кочку, куда бы поставить ногу, чтобы не провалиться в болото и видишь лишь тёмно-зелёное полотно, перемежающееся грязными лужицами болотной жижи. И уже не радуют ни яркие краски рябиновых отметин, ни крупная багровая брусника под ногами, ни курлыкающие в небе журавли, на крикливые, выпархивающие, буквально, из-под ног болотные птички. Редко прожужжит стрекозой в стороне трудяга МИ2 или прогрохочет с молодецким посвистом громадных лопастей вертолёт-сарай, пузатая шестёрка (МИ6), несущая иногда на внешней подвеске, буровые трубы или что ещё, столь необходимое в краю абсолютного бездорожья.
Вся эта флора была щедро сдобрена ручейками, ручьями и речушками и, конечно же, болотами.
О эти северные болота! Это целые системы болот, тянущиеся от горизонта до горизонта. Плотоядно чавкающая болотная гадость, заполняющая всё пространство от кочки до кочки, периодически встречающиеся островки и острова твёрдой земли, перемежающиеся большими озёрами. Вода в этих озёрах, кстати, вполне, пригодна для питья - микроб зверь нежный и от грязи он дохнет. В озёрах этих, кстати, водилось неисчислимая масс рыб, чем и пользовались рыбаки-фанатики. Чёрт его знает как эта рыба попадает в эти озёра и почему выживает в долгие морозные зимы, когда вода промерзает от поверхности до самого дна. Наверное, связаны подземными реками между собой и с Печорой, которая и протекает по этой самой тундре до самого Нарьян-Мара. Но про Нарьян-Мар как ни будь в другой раз.
В местах этих ни человека, никакого либо животного, встретить невозможно. Да и делать-то здесь нормальному человеку нечего, а дикому зверью и подавно. Но, в связи с этим на островках этих такое громадное количество грибов и ягод, что я знавал многих пилотов, которые просили высадить их где-то на болотах и забрать часа через два-три. А когда мы забирали их, искусанных до кровавых ранок комарьём, они хвастливо показывали нам свои трофеи. Два, а зачастую и три ведра грибов или ягод успевали они насобирать за это время. Этих любителей сбора грибов и ягод я называл дефлораторами природы, потому что в те места, куда они просили их «закинуть» до них не ступала нога человеческая. Однако, ближе к теме болот - песни и поэмы слагать нужно не о реках и ручьях. Северные болота ждут ещё своего певца
Мы договорились с шефом, что ночевать станем в опорных пунктах, которыми будут наши узлы связи. Каждое утро вертолёт будет доставлять нас на следующий за предыдущим участок, который составляет от 18 до 20 километров. Вот эти 18 или 20 километров и будет наш дневной переход.
Пройти по болотистой местности такое расстояние за шесть часов и успеть заметить неисправности и записать их, чтобы вечером составить протокол обхода-занятие не из лёгких. Но иного способа пройти всю магистраль нет, и мы тронулись.
Первый день прошёл, достаточно легко и, за разговорами, шутками и анекдотами, мы даже не заметили, как преодолели первый участок.
На второй день нашего вояжа количество шуток существенно сократилось, а анекдоты как-то исчезли сами. Усталые и голодные дошли мы до конца следующего участка и, позвонив нашему авиадиспетчеру Любе, вызвали вертолёт.
Так прошла первая неделя.
Усталые и чумазые разлетелись мы по домам. Он в Ухту, а я в Усинск. Разлетелись, чтобы в понедельник снова встретиться и идти дальше. А впереди было ещё 17 участков.
Хлюп-хлюп слышно было из-под наших, закатанных в виде ботфортов, резиновых сапог, если мы шли по лужам. Чмек-чмек раздавалось, если шли по влажному ягелю, который принимал наши сапоги, мягко и нежно обволакивая ногу. ЧПОТАААХ – вырывалось из-под сапога, выдираемого из болотной жижи.
Пятнадцать минут на километр-нормальная скорость пешехода, если идёшь по асфальту, идти легко и приятно. Но это, если под ногами асфальт. На худой конец (вот же какая препротивнейшая фраза – худой конец. Не нравится мне это). А, если идёшь по болоту? Идёшь — это сказано громко. Точнее сказать-скачешь с кочки на кочку. Иногда нога соскальзывает с мокрой травы, и нога со всего маху шлёпается в собственно болото. Это не страшно – болото не глубокое и выше колена я ни разу не проваливался. Совсем другое дело ручьи, глубина которых, иногда, доходит до двух метров при ширине от трёх до десяти метров. Я никогда не забывал о том, что старших нужно уважать, а потому всегда, когда нам нужно было преодолеть очередной ручей, я пропускал вперёд Виктора. Хотя ручей в десять метров уже, пожалуй, маленькая река. Километр за двадцать, а то и больше минут, когда ноги подкашиваются от усталости, а глаза заливает едкий пот. Летом мучения эти становятся совсем невыносимыми, потому что пот, смешанный с жидкостью, отгоняющей комаров, превращается в едкий раствор, выжигающий глаза.
- Это просто счастье, - крутилась в моей голове мысль, что идём мы поздней осенью, а не в июле.
Но так или иначе мы приближались к последнему участку между Печорой и Головными сооружениями нашего нефтепровода.
Усталые и измученные долгой «прогулкой» по сильно пересечённой местности, с исписанными блокнотами, куда записывали все замеченные нами недоработки и упущения, сделанные или несделанные нашими бригадами за летний период, мы подошли к очередному километровому столбу, отсчитывающему километры от нулевой (северной) точки нашей трубы. Мы только что преодолели длинный наклонный подъём.
- Долгий тягун, - прохрипел Главный, сдерживая тяжёлое дыхание. Так велосипедисты про длинный подъём говорят, - пояснил он.
- Ты что, велосипедными гонками занимался? - просипел я.
- Нет. По телевизору смотрел, - уже более или менее нормальным голосом ответил мне Виктор.
- Умный в гору не пойдёт, - всё ещё срывающимся голосом вспомнил я старую поговорку.
- А мы при исполнении, - парировал Виктор.
Одновременно мы подняли головы и заорали от счастья, — это был девяносто девятый километр.
- Двухзначные пошли! - орали мы от радости.
Меньше ста километров осталось нам до финиша.
Впереди на нашем пути были две речки, Большая и Малая Сыня. Переход же через большую (шире полутора километров) Усу мы форсировать не собирались – для этого у нас есть вертолёты. Точно также мы пересекли и полноводную Печору. Но через эти две, надо было как-то перебраться.
Для переправы через эти две Сыни, в восемнадцати километрах на север, нас ждала одна из бригад на тягаче-вездеходе. Между этими двумя реками было, порядка 30 километров и шеф, видимо, памятуя о том, что время требует быть демократом и идти навстречу пожеланиям трудящихся, милостиво разрешил нам проехать на вездеходе. Потому и ждала нас бригада, чтобы за несколько часов проехать междуречье и всем вместе улететь домой.
Короткий октябрьский день был в самом своём окончании. Мы шли от столбика к столбику, указывающим на нашу линию, солнце, уже погрузившееся за горизонт, сменилось полусумраком, который усугублялся ещё и тем, что справа с слева от нас росли ёлочки. Ёлочки эти, хоть и были чахлыми и «ободранными», но вырастали до нескольких метров и стояли, если не сплошной стеной, то уж во всяком случае так, что создавали видимость густого леса. Так и брели мы по просеке, по которой шли сразу четыре линии. Нефтепровод, газопровод, наша линия связи и наша же ЛЭП35.
Но вот впереди заблестел огонёк вагончика, который стоял на берегу Большой Сыни. Оборудованный электричеством, телефоном, печкой и двухэтажными нарами, был вагончик этот любим всеми линейщиками. И нефтяниками, и газовиками, и нашими монтёрами. Рядом с вагончиком стоял наш армейский тягач-вездеход, на котором нам предстояло завтра утром форсировать реку.
Военный гусеничный тягач-транспортёр был основным средством передвижения по лесотундре. Ко всему прочему он ещё и был приспособлен для преодоления водных преград. Но это, к сожалению, не всегда.
Кузов этого железного монстра, представлял из себя огромное корыто, сваренное из толстого металла. Внутри тягача размещался двигатель и трансмиссия. По идее, в надводном положении, при переправах через реки, вода внутрь не попадала. Однако это также не точно, так как всё равно просачивалась сквозь сочленения и полуоси катков. Для слива этой вода, а также иных жидкостей, в полу этого корыта, были предусмотрены маленькие лючки. Эти лючки и были главной опасностью при водных переправах.
Боже мой! Сколько раз я слышал доклады с трассы
- Абрамыч, у нас тягач утонул. Ахат (Васька, Саня, Вадик) лючки забыл закрутить.
В течении нескольких дней утопший тягач вытаскивали и, слив воду, о лючках опять забывали.
Водитель вездехода, щуплый, всегда лохматый татарин Ахат, был круглым сиротой. Он пришёл к нам по объявлению в газете. Я сразу же выдал ему меховой комплект-штаны и куртку. Штаны, признался мне через год, он тут же продал, так как не собирался задерживаться у нас дольше весны. Но прижился, подружился с монтёрами и, получив комнату в общежитии, встал в очередь на квартиру. Был он работящим и малопьющим, что мной особо приветствовалось.
Бригада расположилась за столом, на котором стоял традиционный чайник, здоровенные литровые кружки, крупно нарезанные куски черного хлеба. Жестяные банки, грубо вскрытые ножом, стеклянные банки с консервированными овощами.
- Присаживайся, Абрамыч, - пригласил к столу наш танкист Ахат. И ты сади…тесь Виктор… он замолчал, забыв отчество главного.
- Митрич, - внезапно вставил своё слово Альфред, бригадир, прозванный "тормозом коммунизма".
Альфред покраснел от обиды, что не догадался первым пригласить начальство к столу и придвинул к нам банку с килькой в томатном соусе.
- Мишка, когда плавал, столько кильки наловил, что до сих пор съесть не могут, - решил пошутить он.
- Альбред, - воскликнул оскорблённый незнанием морских терминов Мишка, бывший моряк рыболовецкого флота, - моряки ходят, а плавает дерьмо в проруби. Ты, в морских делах, Альбред, туп как семь слоновьих жоп, обтянутых брезентом, - таким изящным морским пассажем закончил свою мысль Мишка и, с шумом втянув чай из литровой фаянсовой кружки, повернулся к телевизору, показывая этим, что с сухопутным людом ему, бывалому моряку, говорить не о чем.
- А вот ещё паштет есть из свинятины, - пододвинул ближе ко мне маленькую баночку электромеханик Фанис Абдрахманов.
- Фанисон, - заорал Ахат, - ты свинину жрёшь?
- Здесь можно, - отозвался Фанис, - Он под крышей не видит, - показав пальцем на потолок, закончил свою мысль.
-Свиноед наш Фанисон, сердце рвётся из кальсон, - продекламировал Ахат и вернулся к чаепитию.
Фанис, закончив техникум связи, приехал к нам по распределению и, отслужив в Армии, вернулся назад. Был он работящим парнем, но знаний по нашей части было немного, а потому, главный инструмент у него был не паяльник или осциллограф, а лопата. Но он и не переживал, понимая, видимо, что лопата с ломом-главные инструменты на трассе.
Так с шуточками и беззлобным, дружеским переругиванием, сидели мы часа полтора, а затем, сморённые горячим чаем и жарой, после дня, проведённого на холодном воздухе, нас сморило и мы, едва дойдя до нар, рухнули, не раздеваясь и мгновенно уснули, а точнее забылись в крепком сне.
Быстро выпив горячего чаю и проглотив пару кусков чёрного, с толстым слоем намазанного масла, хлеба мы вышли на улицу.
За ночь подморозило до минус 18 и выпал снежок. Сыпал снег, но как-то лениво, мелкой крупой, временами переставая, чтобы затем возобновить свой медленный посев снежными крупинками. Кромку воды, у самого песка уже прихватила тоненькая плёнка льда. Было холодно, противно и мозгло. От воды подымался пар, который усугублял чувство не комфортности и мороза. Ахат уже запустил обогреватель и ждал, пока нагреется двигатель.
Я обошёл вездеход вокруг и с сомнением посмотрел на обе провисшие гусеницы.
- Ахат, - позвал я нашего танкиста-водителя, - ты когда гусянки подтягивал?
- Всё в порядке, - отозвалась лохматая голова, высунувшись в дверной проём, - подтяну на следующей неделе.
- А лючки закрыты?
Из дверного проёма высунулась Ахатова рука и погрузилась в огромную, неделями не чёсаную шевелюру, намереваясь, видимо, почесать собственно голову.
- Не помню, надо бы глянуть.
Рука, видимо так и не добравшись до Ахатова затылка исчезла в дверном проёме вместе с головой.
- Нет, Абрамыч! - донеслось из вездеходной утробы счастливый смех Ахата. Не закручены! Щас закручу!
Вот так вот, можно сказать, спас нас всех от купания в холодной октябрьской воде, а вездеход от очередного утопления.
Наконец всё было готово к запуску нашего транспортного средства. Вещи заброшены в салон, а мы все уселись ка крышу кабины. Салон-сказано громко. Кузов, совмещенный с кабиной, закрытый брезентовой крышей, с лавками вдоль бортов и деревянным настилом под которым виднелась разлитая или проникшая из вне вода, перемешанная с танковым маслом, соляркой и прочими жидкостями.
Ахат приготовился к запуску, выключил передачу и потянулся к стартёру. Двигатель пару раз лениво провернулся и, выпустив из трубы огромное облако сизого дыма, густо сдобренного несгоревшей соляркой, замолк.
- Аккумулятор, мать его за ногу, - запричитал Ахат. Сейчас баллон подключу.
Он полез за ключами и начал прикручивать баллон со сжатым воздухом к редуктору.
Наконец все приготовления были закончены и мощный двигатель начал утробно рычать. Из трубы, временами вылетал сноп искр. Тягач начал медленно сдавать назад, чтобы "войти" в воду с разбегу.
Но вот мы встали на исходную точку, Ахат, установив постоянный газ, выкинул две ноги наружу, чтобы, в случае потопа, успеть выпрыгнуть в воду. Нормальный способ переправы для водителя. Двигатель взревел, и мы понеслись к урезу.
С фонтаном брызг мы вошли в воду и, проехав несколько метров по песчаному дну, всплыли и сразу оказались посредине реки. Вот для чего Ахату потребовался разбег. Двигатель орал и хрипел на больших оборотах, аки умирающий лев, вода с шумом выплёскивалась сзади из-под гусениц, из трубы не преставая валил фонтан искр, а Ахат пытался удержать машину носом против течения…
Выбравшись на другой берег, тягач остановился и все спрыгнули на землю. Ахат, заглушив двигатель вылез на борт и с довольной ухмылкой оглядел всех сверху. Он чувствовал себя героем дня.
В метрах 500 от уреза начинался крутой подъём, и мы с Главным решили пройти этот участок пешком-надо посмотреть не размыло ли где траншею с кабелем, а бригаду на тягаче отправить вперёд, чтобы ждали нашего прихода. Сказано-сделано и мы тронулись вперёд.
Монтёры, перекурив и обменявшись впечатлениями от форсирования реки, уселись на крышу кабины, тягач взревел и медленно тронулся вперёд через заболоченную поляну.
Мы подошли к ручью, и я решил на этот раз пойти через воду первым. Отодвинув Виктора, я сделал шаг вперёд и… Нога в резиновом сапоге, внезапно, не ощутив опоры, съехала в ручей, и я мгновенно, вслед за своей ногой оказался по пояс в ледяной воде.
- Руку! Давай руку, - подскочил ко мне Виктор и, ухватив меня за протянутую руку, рванул на себя.
Тягач, неторопливо продираясь через небольшое болотце, натужно ревел впереди, в метрах 100. Монтёры сидели на крыше кабины и смотрели вперёд. Они знали, что минут через сорок-час мы подойдём к ним, а потому и назад оборачиваться было незачем.
- У тебя спички остались? - выдохнул Виктор, - возьми нож, а я побегу, верну тягач.
Он побежал за ушедшим вперёд вездеходом, что-то крича изо всех сил, а я начал соображать, что сделать.
В первую очередь надо найти место, возле которого можно собрать валежник или что-то ещё для костра. И движение. Главное двигаться. Всё время быть в движении. Движение-жизнь.
Я огляделся вокруг и понял, что никаких дров я не найду, кроме как, метрах в пятидесяти от меня, непосредственно на бруствере, под которым лежит труба - наш магистральный нефтепровод. Я побежал к трубе.
При строительстве нефтепровода, после выкапывания траншеи, выдранную растительность, просто, складывали в сторону и теперь, по прошествии пятнадцати лет после укладки трубы, деревца и валежник лежали абсолютно сухие, готовые к употреблению в костёр.
Быстро! Очень быстро! Ещё быстрее! Быстро, как только можно, я собрал охапку сухих веток. Затем аккуратно, насколько было возможно при той скорости, которая нужна была мне, чтобы не замёрзнуть и достал нож и отодрал кусок бересты чтобы разжечь костерок. Достал коробок спичек. Три спички одиноко лежали на донышке, достал одну и зажёг.
- Спокойствие, только спокойствие, - вспомнил я любимое выражение Карлсона и, затаив дыхание, поднёс огонёк к бересте. Та привычно вспыхнула и, громко затрещав, стала сворачиваться в трубочку. Занялись огнём тонкие сухие веточки и вот уже синий дымок, и весёлый треск горящих веток успокоил меня. Костёр готов, теперь пора сушиться.
Я разделся и, выкрутив из промокших вещей воду, а из сапог вылил, просто перевернув их, начал сушить трусы и носки, нацепив их на длинный ивовый прут. Воткнул в податливую, немного заболоченную землю две палки и повесил на них, раструбами вниз, сапоги. Меж двух подошв накинул джинсы.
Ноги, несмотря на, довольно, густую растительность на них и то, что в месте их схождения, начали зябнуть и, чтобы не замёрзнуть окончательно, я начал крутиться вокруг костра, подпрыгивая и извиваясь как индийские танцоры из индийских же фильмов. Наяву танцоров этих я, конечно, не видел, но хорошо представлял себе эти танцы по нескольким индийским фильмов, виденных мной в детстве. А может движениями своими я был схож с воинственными танцами древних. Что-то первобытное и дикое проснулось во мне, наверное.
Вездеход со всей бригадой уже взобрались на гору, Виктор был виден где-то посредине горы. Он уже не бежал, а еле-еле подымался по крутому склону.
- Минут через двадцать, - подумал я, - они вернутся за мной.
Я представил себя со стороны. Шапка на голове, рубашка и тёплый, грубой вязки верблюжьей шерсти, свитер под кожаной курткой. А снизу… А ниже куртки ничего. При этом я как ирокез во время исполнения боевого танца, скачу вокруг костра.
- Мне бы ещё ожерелье на шею и копьё в правую руку, - подумал я и расхохотался.
Костёр начал догорать, и я решил насобирать ещё дров. Сделав шаг голой ногой по снегу - не понравилось. До отвала, где лежали выкорчёванные при постройке нефтепровода деревья и кустарник, было недалеко - шагов пять-шесть. Но на земле лежал снег, а на ногах ничего не было. Сапоги висели на воткнутых возле костра палках, а из них всё ещё капала вода. Брюки висели на них и тоже были насквозь мокрыми.
Я снял шапку и кинул её на снег. Дальше разложил шарф и кинул перчатки, как бы, под правую и левую ногу. И по выложенной мной на снегу псевдо дорожке пошёл на заготовку дров.
Натащив приличную кучу веток, краем глаза заметил, что задымились трусы.
- Всё идёт по плану, - подумал я. Закон сушки на костре: как бы хорошо не следишь за вещами, они всё равно сгорят!
Но не на того напали - в каждом правиле есть исключения, и я быстро схватил дымящиеся трусы. Спас! Вовремя спасённые трусы я тут же натянул на себя. Теплее не стало, но комфортней-это точно.
- Где же транспортёр? - возник в голове моей этот своевременный вопрос. Посмотрел на часы - за всеми делами прошло уже более часа. Пора бы.
Я прислушался-тишина.
- Что же там могло случиться, - недоумевал я, продолжая скакать вокруг костра уже в трусах и носках.
Поскакав и подёргиваясь таким образом ещё минут двадцать, я проверил джинсы. Они оказались почти сухие и я тут же натянул их. Дело только за сапогами. Минут через двадцать высохли и они. Я оделся и посмотрел на часы. Час дня. Это значит, что греюсь я уже, не менее трёх с половиной часов. А где же мои спасатели?
Звенящую тишину то и дело разрывал негромкий, но вполне себе различимый отдалённый рокот двигателя. Но прорычав таким образом минуту-полторы, снова устанавливалась звенящая тишина.
В это время полетели на вторую смену вертолёты из Печоры, и я решил каким-то образом подать знак пилотам, чтобы они "подсели" и забрали меня из этой глухомани.
Нашёл длинный шест и привязал к концу свой шарф. Поймут ли? Должны понять. Тем более, что все пилоты МИ2 знали, что я иду по трассе.
А вот и первый борт. Я начал сильно размахивать своим шестом, как бы обращая на себя внимание. И, конечно, пилот меня заметил.
Двойка резко сбросила скорость, чуть-чуть приспустилась и, поморгав фарой, полетела дальше.
Через минуту ко мне подошёл второй борт и, также поморгав фарой, даже не снижая скорости, полетел дальше на север.
Третий борт завис в метрах 30 около меня, накренился и через блистер я увидел, улыбающуюся рожу Женьки Малинина. Он, в знак приветствия, помахал мне пятернёй, оскалился в лучезарной улыбке и, сделав надо мной круг, улетел. Куда? На север.
Остальные борта прошли стороной.
Судьба определила мне ждать своих работников.
Постепенно я начал обустраивать место моей вынужденной стоянки. Полностью одетый, смог отойти подальше от своего стойбища. Наломал лапника и разложил его вокруг костра. Нашёл высохший, в виде ложа, большой кусок коры от ёлки и решил приспособить его в качестве лежака. Натаскал побольше дров.
Время от времени я слышал рокот нашего вездехода, но рокот этот продолжался не более двух-трёх минут, после чего наступала, привычная уж, тишина.
За трудами моими прошло ещё часа три. Стало смеркаться. Я совсем уж приготовился ночевать возле своего костра, как вдруг, наступившую уже тьму, прорезал луч света и громкий, приближающийся рокот тягача.
На самой верхушки гору показалось огромное пятно из которого бил, убивающий темноту и согревающий моё отчаявшееся сердце, луч прожекторов. Едут!
Спустившись с горы, Ахат, на максимальной скорости, поехал ко мне через болото не выбирая дороги. Ну как же-начальника надо спасать.
Подъехали и, первым спрыгнув с крыши, ко мне подбежал Витя
- Ну как ты? Не замёрз?
- Как видишь, обустроился я здесь неплохо, - развёл руки в сторону костра и приготовленного для ночёвки лежака, устланного свежим лапником. Давай тут заночуем, - предложил я ему. Вы почему так долго собирались?
- Гусянка, понимаешь, правая слетела. А потом и левая. Сам знаешь как две сразу одевать, - пояснил Виктор.
Да уж. Если слетела гусеница, с одной стороны, это тяжело, но то это не беда. Гусеница "расшивается" и, сперва снимается, а затем, просунув в первый трак "палец" заводят на ведущую звёздочку. Танкист на малом газу прокручивает звёздочку, и гусеница самостоятельно становится на место.
Дело, конечно не пяти минут, учитывая, что в одной гусенице 92 трака по девять килограмм и столько же "пальцев" по одному килограмму. Двое тянут за палец, а остальные приподнимая сзади, принимают на себя оставшийся вес.
Но это, если, с одной стороны. А тут сразу с двух.
Раз пять заводили они гусянку под одну сторону и столько же раз, вездеход разворачивался из-за того, что и вторая сторона была "голой“. Только к самым сумеркам ребята смогли натянуть одну сторону. Вторая натянулась минут за десять.
Нас окружили монтёры. Одобрительно кивая головами, они стали комментировать подвиг своего начальника. Я прислушался.
- Абрамыч теперь "Почётный полярник".
- Это по чётным. А по нечётным, вполне можно и Героя труда присваивать.
- Ага, ему звание, а он по пятьсот процентов премию снимать станет. Пусть без титулов ходит.
В это время Виктор, решительно забросав снегом мой костёр скомандовал вперёд и все, за исключением меня уселись на крышу, а я залез внутрь и не смог отказать себе в счастье лечь на горячий капот мотора.
До речного уреза езды было, от силы минут пять, и мы помчались в ночь.
Налетел снежный заряд и стёкла мгновенно залепила снежная крупа. Дворники не справлялись и Ахат высунул свою лохматую голову через открытую дверь, которую, впрочем, он почти никогда не закрывал.
Ахат гнал через мелкое болотце, не снижая скорости и не выбирая место посуше. Грязь со снегом летели из-под гусениц, залетая в кабину. Даже мне пару раз "прилетели" пара грязных комков.
Но вот мы рядом с рекой и Ахат, скинув газ обращается ко мне
- Абрамыч, лезь наверх, сейчас нырять буду.
Оставаться внутри при переправе через реку весьма опасно, но я не мог заставить себя оторваться от горячего капота. Оказывается я серьёзно продрог за день беготни вокруг костра.
- Ехай, Ахатус, - махнул я ему рукой. Я здесь останусь.
Ахат мотнул головой и, установив постоянный газ и «выбросив» через дверной проём ноги, двинулся к реке.
Так и переплыли мы через Большую Сыню, переночевали в нашем вагончике, а утром, выпив традиционного чаю, пошли дальше.
Через неделю я сидел с приятелями в пивном баре. В последнее время мы
зачастили туда и, даже определили для себя "пивные" вечера - вторник и четверг. Дни эти, кстати, определил я. Хотя в дальнейшем я понял, что погорячился, т.к. по пятницам утром проходил управленческий селектор, и я должен быть огурцом. Но я не привык отменять сказанное, а потому каждую пятницу был как "огурец". Такой же свежий и хрустящий, а не зелёный и в пупырышках, как могло бы показаться.
Так вот, сидели мы своей компанией и заедая пиво креветками вспоминали дела минувших дней. За соседним столиком сидели авиаторы, большинство из которых были мне знакомы.
Где-то перед концом нашего застолья ко мне подошёл начальник связи аэропорта Игорь и шепнул на ухо, что у них кончились деньги, а ещё пара графинов пивка им не помешала бы, в связи с чем он и просит у меня десяточку.
- Игорь, червончик не проблема, а чем расплатишься? - решил я поиздеваться над ним.
- Завтра же верну.
- Ну а что мне за интерес менять червонец на червонец. Заинтересуй меня, продолжал в шутку прессовать его я.
Игорь на мгновение задумался и неожиданно выпалил
- Хочешь радиомачту в 24 метра?
- Комплектную?
- Обижаешь.
Такой обмен меня, вполне, устроил и Игорь ушёл заказывать два графина пива с моим червонцем.
Наутро я позвонил Игорю и спросил про вчерашнее предложение.
- Присылай людей, подтвердил своё обещание Игорь.
Альбредова бригада с шуточками и матерками погрузилась в КУНГ и поехали за купленной за десять рублей радиомачтой.
К обеду возле нашего гаража лежала куча металлических секций, лебёдки с закладными щитами, цепи и прочие причиндалы.
- Абрамыч, ворвался ко мне в кабинет молодой инженер Альфред, прозванный в линейной бригаде "тормоз коммунизма“, мы с мужиками ещё пять секций у Николаича спиз.... Тут он заметил сидевшую в кабинете сменного техника Таню и поправился, - стащили.
- Альбред! Ну ты же образованный человек, ты же бригадир! Ты какой пример своим подчинённым подаёшь?
- Абрамыч, - заблажил молодой инженер, - там их много лежало, прямо под снегом. Может и не нужно им столько...
Эх, Альфред, - махнул я на него рукой, - Я все время спускал тебе сквозь пальцы, но, если я ещё раз тебя за что-то поймаю, это будет твой конец.
Нормальные люди в связисты не идут, подумал я, поняв, что сказал. Не зря у нас в управлении жёлтые стены.
Однако решил, что везти назад секции и извиняться за моих проходимцев перед приятелем стыдно. И не поехал.
Глава шестая. Белое безмолвие или по снегу аки Христос по водам.
Снег... Он бывает таким пушистым и нежным…
Нежные снежинки мягко ложатся на щеки и тут-же стыдливо тают... А бывает холодный и колючий снег, который несётся, гонимый пронзительным северным ветром и, как тысячи иголок, впивается в щеки и в лоб, пытаясь выколоть глаза.
В феврале, когда над горизонтом появляется багровое солнце, под его колючими зимними лучами, снег, снежная безбрежная пустыня, вдруг вспыхивает внезапно и искрится ярким и холодным блеском. Миллиарды крохотных бриллиантиков. Миллионы тонн белоснежного рафинада...
Как я люблю это солнечно-белое безмолвие и как оно может быть и ласковым, и сурово-беспощадным одновременно.
Однако, если понедельник начался прямо с утра, то день явно не задался…
Авария на линии связи. Грохот сигнальных звонков в линейно-аппаратном зале. Испуганно выпученные глаза молодых инженеров и неторопливый доклад повидавшего виды начальника смены.
Автоматически отмечаю время – половина пятого. Дьявольщина, не успею домой к ужину. А скорее всего не вернусь до следующего вечера. Если-бы я тогда знала, что проведу на снегу более трех суток.
Отдаю первые распоряжения:
Немедленно заглушить сигнализацию, за состоянием систем и контрольных частот следить постоянно, определить характер и примерное место аварии. Срочно организовать обходные каналы связи. Монтёра с радиостанцией к диспетчеру. Шофёрам подготовить вездеходы. Диспетчеру связи выяснить погоду по трассе предупредить авиаторов, что вероятно на трассе будут проводится ремонтно-восстановительные работы. Уф. Кажется все.
Смотрю на часы. На все, про все ушло полторы минуты. Долго соображал, видимо старею подумал я (тогда мне было 32).
Минут через пятнадцать доклад инженера, с местом определились и все стало на свои места. По счастью километрах в пяти-шести от предполагаемого места стоит наш вездеход. Значит всем на машину – до вездехода можно доехать по дороге, а дальше тундра. Искристый снег. Но это днём, а в настоящий момент мы имеем полярную ночь и, к счастью, всего 20 градусов мороза - пыль для моряка.
Монтёры народ привычный. Двадцать минут назад все были в бытовке и в ожидании удачного окончания рабочего дня, пугливо поглядывая на незакрывающуюся дверь в коридор, пристраивались поиграть в «козла», но сейчас все уже переодетые в рабочее, стоят в напряжении, ожидая команды на выезд.
Я, накидывая дежурный тулупчик (у меня, как у большого начальника, в шкафу всегда висит наготове новенький тулупчик), прихватив портфель (ну какой-же я начальник без портфеля), выхожу в коридор и с нарочитой сердитостью вопрошаю:
- Вы что? До сих пор не в машине. Всем бегом грузиться. И не забыть аварийные комплекты, лопаты и ломы.
Все дружно кидаются к подъехавшей машине. С незлобным, ленивым матерком загружают инструменты и приборы, рассаживаются в будке... Мы ещё и не тронулись, а в будке уже горит печурка, уже расселись по местам, включили свет и прилаживаются играть в своего любимого «козла».
Трогать их сейчас нельзя, потому что никто не знает, что ждёт нас впереди. Пусть немного отдохнут и расслабятся. А ждало нас незабываемое приключение. Особенно меня.
Без приключений доехал до первого пункта и, оставив там монтёра с шофёром автомашины, пересаживаемся в уже разогретый вездеход. Я усаживаюсь на переднее сиденье и только сейчас замечаю свою несуразную для зимней тундры одежду.
- Ну хоть догадался туфлишки на унты сменить, успел подумать я, как вездеход взревев дёрнулся и неуверенно двинулся вперёд.
Я не знаю большего наказания чем продираться через полутораметровый снежный наст на вездеходе. Да и кто назвал это чудо техники вездеходом? Он хорошо «бегает» по грунтовой дороге, а вот с бездорожьем у него проблемы. Ревет, грюкает какими-то железяками, скрипит всеми винтиками и развивает бешеную скорость в 5, или в лучшем случае, в 10 км/час. Иногда, после нескольких часов такого лязгающего завывание, кто-то из моих монтеров не выдерживает и, выпрыгнув на снег, одевает лыжи. Парадокс заключается в том, что монтер на лыжах идет гораздо увереннее, легче и быстрее чем это стальное чудо советской техники.
Долго ли коротко, но не прошло и трех часов, как вымученные рёвом и лязганьем чудесной машины, мы через три часа, преодолев около 8 км снежной пустыни подобрались наконец ко второму пункту.
Минут за 15, выполнив все операции по организации обхода повреждённого участка, я разрешил работникам, которых мы оставили в первом пункте ехать по домам. А мы, бедолаги (наездники вездехода), должны были проехать ещё километров 8, чтобы переночевать в Коми деревне, где на самой окраине я, предусмотрительно, прошлым ещё летом поставил вагончик, снабдив его энергией, телефоном, телевизором и прочими благами сифилизации. Вагончик тот весьма полюбили все труженики необъятных просторов Крайнего Севера, и иногда там можно было встретить и водолазов, и обходчиков, и вертолётчиков. Вот только мои монтёры это место невзлюбили. Связано это было, как я понимаю, с тем, что монтёр, попадая в этот вагончик сразу попадал «под колпак». Телефон, видите-ли.
- Доложи, что сделано, какие планы на ближайший час, каждые два часа на связь...
Гораздо приятнее они проводили время – летом в палатке, где-то на берегу реки, а зимой уже к обеду требовали прислать вертолёт, чтобы поспеть к закрытию известного всем магазина, который, кстати, назывался у нас либо «Огурцовый», либо «Огурецпромстрой».
Магазин этот был единственной торговой точкой на весь город с 50-ти тысячным населением, где продавалась исключительно водка и, в связи с таким монопольным положением, в народе был любим, а за свой ядовито зелёный цвет, получил имя собственное - "Огуречный" или «Огурцовый», , а рядом размещался строительный трест Северпромстрой.
Короче говоря, мы должны были ночевать там, чтобы с самого утра можно было бы организовать восстановительные работы.
Итак, дико взревев, вездеход (если это стальное чудо можно так назвать), утробно хрюкнув какими-то железяками, как-то совсем несмело тронулся вперёд.
Медленно, медленно, разгребая гусеницами снег, наш вездеход двинулся вперёд. Водитель как то странно посматривал то на меня, то на приборную доску, незлобливо матерился, скорее по многолетней привычке, чем по злобе на судьбу, забросившую его в это снежное безмолвие, насквозь пронзённое ослепительно ярким и нереально фантастическим лунным светом. Луна светила так ярко, что можно было выключить прожектора и ехать под лунным светом...
И вдруг на фоне этой безмятежной бледно-лиловой от зыбкого лунного света идиллии, наш вездеход громко икнув и протяжно крикнув замолчал и остановился как вкопанный, а точнее как погребённый под снегом... От пронзительной тишины сразу заломило в ушах.
Я вопросительно посмотрел на водителя. Он сразу перешёл в наступление.
А теперь я попробую перевести на нормальный человеческий язык то, что высказал мне водитель и мой достойный ответ.
- кто-то вступил в интимные отношения с матерью нашего вездехода. Я тебя, Абрамыч, гулящая женщина, тысячу раз просил договориться, гулящая женщина, чтобы поменяли этот анально изнасилованный мотор на этом, гулящая женщина, орально изнасилованном вездеходе, гулящая женщина.
- я тебя, пассивный гомосексуалист, видел на мужском половом члене, гулящая женщина. И если ты, женский половой орган, не следишь за анальное изнасилованным вездеходом и, в частности, за орально изнасилованным мотором, то я тебя, очень гулящая женщина, ещё раз увижу на мужском половом члене, мгновенно отреагировал я.
- Кто-то вступил в интимные отношения с Крайним Севером, со всем руководством линейно-технического цеха связи, с нашим управлением и лично с его начальником тов. Востровым. Я со всеми начальниками, гулящая женщина, вступил в интимные отношения посредством ваших речевых органов, гулящая женщина. Я вступил в интимные отношения со всеми вездеходами и с их матерями и посредством ануса и орально, а также видел на мужском половом члене все двигатели внутреннего сгорания и их, гулящая женщина, запасные части вместе со всеми механиками и слесарями. Я вращал, гулящая женщина, на мужском половом члене все управление со всеми вашими изнасилованными посредством ануса премиями, гулящая женщина.
- Кто-то вступил в интимные отношения с матерью водителя. Гулящая женщина. Я дам тебе хороший женский половой орган, гулящая женщина, и вступлю с тобой в интимные отношения посредством ануса, гулящая женщина, если из-за тебя, пассивного гомосексуалиста, бригада, которая должна устранить повреждение не успеет сделать это в срок и премия сорвётся в женский половой орган, гулящая женщина.
Бригада, сидящая в грузовом отсеке вездехода, напряженно вслушивалась в наш диалог, разносящийся в безмолвной пустыне, думаю километров на пять. Рабочие, за время работы со мной, хорошо знали, что если я что-то говорю, то перебивать меня не стоит. Себе дороже.
- Во дают... произнёс молодой специалист Альфред, прозванный в бригаде странно и непонятно - "тормоз коммунизма", и потряс головой, видимо для того, чтобы туда лучше уложилась наша северная ненормативная лексика. Надо-бы записать.
Водитель, видимо, в конце концов, осознал, что спорить со мной и в такой ситуации бессмысленно, а то и в самом деле получит большой женский половой орган и, как дополнение к этому подарку, лишение премии, уже достаточно миролюбиво спросил:
- Ну чо, гулящая женщина, Абрамыч! Попробовать запустить?
- Запускай на мужской половой член, миролюбиво разрешил я, закуривая сигарету.
Двигатель надрывно хрюкнул с явно различимыми интонациями предсмертного хрипа и, громко пукнув, выпустив при этом из трубы ядовито-голубой дым, замолк, видимо навсегда.
- Ну что сидим, крикнул я рабочим, стыдливо молчащих внутри вездехода. Прыгайте на землю, пешком пойдём! Тут всего-то километров шесть осталось. Пыль для моряка!
- А ты, Абрамыч, когда, гулящая женщина, последний раз по целику ходил? Спросил из вездехода Мишка, бывший моряк, а нынче монтёр пятого разряда и горький запойный пьяница.
- Мишка! Крикнул я. Гулящая женщина! Кто-то вступил в интимные отношения с матерью гулящей женщины! Мы же здесь все до утра замёрзнем на мужской половой член. А ну всем бегом прыгать из вездехода на землю, в женский половой орган!
Монтёры, в количестве трех человек, во главе с бригадиром Альфредом, прозванным в бригаде «тормозом коммунизма», дружно попрыгали на землю...
А теперь необходимо пояснить, что такое спрыгнул на землю, если на земле полтора метра снега (в высоту). Полутораметровый снежный наст!
Итак, вы прыгаете на наст с метровой высоты (это высота вездехода). Мягкий и пушистый снег ласково принимает ваш ноги и мгновенно втягивает их в себя. А вы с упоением проваливаетесь в эту белоснежную, пуховую и почти невесомую перину до тех пор... пока ваши... хм..., ну скажем место, где сходятся две штанины, не ударяются со всего маху о жёсткий как камень край снегового наста. Такое уместное ОЙ, как правило, в таких случаях, сдабривается общеизвестным сокращением от термина, означающего женщину лёгкого поведения. Но не профессионалку, а любительницу.
Итак, вы по самое это место в снегу, а необходимо идти вперёд. Попробуйте встать посреди комнаты и поставьте ноги на ширину чуть меньше ширины плеч. Поставили? А теперь попробуйте вертикально, обязательно вертикально, поднять ногу вверх и переставить её вперёд, как будто хотите шагнуть. Не получается? То-то.
И мы все вместе, гуськом, ухватывая за штанину ногу, подтягивая ее вверх и бросая вперёд, делая при этом пол шага в нужном направлении, проделываем то же самое с другой ногой, перемещаясь каждый раз на полметра вперёд.
И так шли мы, со скоростью не более метра в минуту, затрачивая энергию, равную энергии, затрачиваемой на ходьбу по нормальной дороге в пропорции, примерно 1:100. Мы все из людей превратились в паровозы с коэффициентом полезного действия, порядка 4%. Вся остальная энергия уходила, как и у паровоза на гудок...
Первые метры мы преодолели со смешками и шуточками. После этого, примерно метров 200 мы тихо сопели и кряхтели. Затем девственная тишина ночной тундры была разорвана криками и воплями с применением ненормативной лексики.
Мы все стали родственниками или по крайней мере близкими людьми, вступив в интимные отношения друг с другом (словесно, естественно, только словесно), используя всевозможные ранее неизвестные науке способы. Мы породнились таким образом со всеми двигателями внутреннего сгорания и дизелями, с природой, с тундрой и со снегом. Мы стали близки с небесами и с Гидрометеоцентром, с кабелями связи и с нефтепроводами, со всеми руководящими работниками Миннефтепром и, конечно-же, с ЦК КПСС. Все по очереди мы породнились с генеральным секретарём (чего мы его вспомнили?). Мы желали всем конструкторам вездеходов таких болячек, о которых современная медицина ещё и слыхом не слыхивала.
Через час такой ходьбы, обессиленные мы решили остановиться на пару минут.
Все с удовольствием растянулись на снегу (Растянулись! Ага! А ноги-то внизу.) Покуривая и устав от этой, с вашего позволения, ходьбы и от ругани, уставились мы в звёздное небо. Величественно смотрели на меня звезды из необъятной глубины ночного неба. Неровный и мерцающий, но в то же время сильный лунный свет усиливал картину всеобщей торжественности и нереальности происходящего.
Господи! Красота-то какая, подумал я. Со всех сторон раздавались вздохи. То, что картина всеобщего торжества природы захватила и тронула всех моих работников я понял, потому что никто из них не матерился. Все тихонько сопели и покряхтывали, восхищаясь, видимо, величественностью увиденного... Это была воистину торжественная минута!
Однако пора было поднимать разморённых работничков. Я боялся, что кто-нибудь уснёт. Только вперёд и только движение – вот закон выживания в тундре!
- Эй! Некто вступил в интимные отношения с чьей-то уже многократно изнасилованной матерью! Всем вставать и вперёд!
Народ нехотя зашевелился...
Краем глаза, боковым, так сказать, зрением, я увидел, как водитель, перевернувшись на живот, тихонько пополз вперёд.
Вот это да! Подумал я. Как же так? Наст не выдерживает никого из нас и нам приходится закидывать вперёд ноги руками (извините за каламбур).
В этот момент он встал на четвереньки, а затем и на ноги. И... пошёл.
Это был величественный момент. Яркий и в то же время неровный синевато-зелёный свет луны указывал дорожку к деревне, где стоял долгожданный вагончик. А по дорожке, аки Христос по водам шёл наш водитель – Санька. Матерщинник и бабник, каких свет не видывал, он никак не мог стать святым. Так в чем же дело? Почему он идёт, а мы проваливаемся по ... Ну, в общем вы уже знаете до какого места мы проваливались.
Молодой специалист Альфред, которого в зависимости от ситуации называли или Альбред или «тормоз коммунизма», глубоко вздохнул и, несмело вступив в интимную связь с чьей-то матерью, начал продираться сквозь снег к тому месту, где выполз Санька-водитель на лунную дорожку. И что вы думаете? Немного покряхтев, он сперва встал на карачки, а затем на обе ноги и пошел. Сперва неуверенно передвигая ноги по сантиметру вперед, он, несколько осмелев сделал первый широкий шаг, затем второй и пошел. Как в той песне, где летящей походкой...
Мы все устремились к этому заветному месту на поверхность и...
Все это время, выматываясь из последних сил, закидывая ноги руками мы шли в метре от накатанной снегоходами дорожки...
Глава седьмая. Электрификация и шоколадные конфеты.
Понуро плетясь на заплетающихся от усталости ногах, мы тихонько вошли в деревню. Необыкновенная тишина по ночам в северных деревнях. Не слышно ни мычания коров, ни лая собак, ни песен загулявших мужиков. Снежное безмолвие, освещённое неверным белесовато-голубым светом луны и иссиня-чёрное небо, усыпанное звёздами. Лучики от немногочисленных фонарей возле нашего, стоящего на отшибе вагончика, уходят вертикально вверх. А это значит то, что мороз крепчает.
- Странно, - подумал я, - все линейные работники первой бригады со мной, а кто же занял наши места? Наверное, опять линтрубы (линейные трубопроводные работники) здесь ночуют.
Мои ожидания подтвердились, когда я вошёл внутрь.
От установленных в вагончике калориферов шел одуряющий жар, развесёлый говор линейщиков-нефтяников, дым «коромыслом» и тугая «спираль» от запаха грязных носков, пропотевших роб и немытых тел, ударила в нос. Ребята отдыхали после тяжёлого рабочего дня в снежной пустыне.
Послышались приветственные возгласы, шуточки с подъелдыкиванием, приглашение к столу, на котором стояла огромная баклага с кипятком, а вокруг литровые фаянсовый кружки, в коих наш аккумуляторщик использовал для подлива кислоты в аккумуляторы. Чего чаи гонять-то из маленьких кружечек?
Наш шофёр Санька, категорически отказавшись от предложенной литровой баклаги чаю, скинув с себя лишь промокший ватный бушлат, сразу полез на третий ярус построенных нами же нар и мгновенно громко захрапел.
Санька был известен тем, что хохотал не как все нормальные люди «ха-ха-ха» или «хи-хи-их», а с иканием и хрипом издавал какие-то громовые и уж совсем непотребные утробные звуки. Также у наго отсутствовала одна фаланга на указательном пальце правой руки, и он частенько подносил свой укороченный палец к ноздре, стоя при этом лицо к лицу своего визави. Человек, не знакомый с этой анатомической особенность, округлял глаза-он видел, что Санька засунул в ноздрю пол пальца, что, в принципе, невозможно. Увидев на лице собеседника удивление и испуг, Санька понимал, что достиг желаемого результата, начинал свой хохот-гогот, чем окончательно добивал стоящего перед ним незнакомца.
Нефтяники удалились во вторую половину, а мы, сев за стол, определили план на завтра.
Бригада уезжает домой на поезде, который останавливается в трёх километрах от деревни. А я и электромеханик Витя, улетим вертолётом.
Никакой ж/д станции там нет, однако по неписанному правилу, идущий один раз в день поезд, обязательно остановится и погудит-может кому-то нужно в город, а может кто-то проспал. И постоит поезд этот столько, сколько нужно, если машинист увидит, что кто-то бежит к поезду.
На том и порешили и, посидев ещё пол часика за чаем и разговорами за жизнь, улеглись спать.
Утром, бригада, с кряхтением, оханьем и сочными матами пробудилась от недолгого сна и, выпив традиционного чайку, потянулась к поезду, который должен был прибыть к семи утра, а мы, пожелав им «доброй дороги» стали готовиться к вылету, для чего, перевернувшись на другой бок, задремали.
Время было раннее, а зимний рассвет на Севере дело неспешное и, часам к девяти мы проснулись. Было сумеречно, мозгло и холодно.
- Ёксель-моксель, закричал Витя, - мы же борт проспали.
- Включи свет и позвони на коммутатор. Пусть выяснят, когда полетят борта из Печоры.
- Не включается, - пробормотал Витя, и двинулся в сторону стоящего у стены масляного калорифера.
- Абрамыч, - заблажил он во всю глотку, - света нет. Замёрзнем здесь на фиг.
- Звони на коммутатор, выясняй, - пробурчал я, и поплотнее завернувшись в одеяло, попробовал уснуть.
Однако холод начал пробираться сквозь одеяло, и я понял, что пора вставать. Выскочив из-под одеяла, я запрыгал по ледяному полу и, мгновенно одевшись (сказалась давно забытая армейская привычка) решил испить горячего чаю.
Ага, горячего. Света-то нет, а печурку, самую обычную “буржуйку”, коих у нас было “вагон и маленькая тележка” мы установить не догадались. Вагончик наш был подключён к нашей же ЛЭП, что идёт вдоль нефтепровода.
- Ну что там со светом, ты узнал? - спросил я у Вити.
- Профилактика на ЛЭПе, отозвался он. И ещё погоды нет, а потому бортов сегодня не будет, - угрюмо добавил он.
Ситуация складывалась весьма удручающе. На улице морозец под минус 40, пожрать ничего не осталось кроме заварки для чая, который также не вскипятить по той же самой причине - ремонт на ЛЭП.
- В одиннадцать, - начал Витя, - откроется магазин, купим что-то.
- А греться как станем? - задал я ему простой как три копейки вопрос.
В вагончике становилось не то, чтобы прохладно, а холодно. Надо было срочно что-то предпринимать.
- Абрамыч, - вдруг всполошился Витя, - у нас же ремкомплекты с собой. А там паяльные лампы.
- Ты с дуба рухнул, мы же угорим через десять минут.
- А мы проветривать станем, - отозвался этот рационализатор-теплотехник.
- Значит ты предлагаешь нагреть помещение паяльной лампой, а потом открыть дверь и проветрить? А ты не подумал, что, проветривая мы выстудим комнату?
Витя задумался. Что-то он, явно, не предусмотрел.
- Ладно, мастер, давай попробуем. Или угорим или замёрзнем-надо что-то делать. Не бегать же весь день вокруг деревни.
Достали лампу, подкачали и разожгли. Синий язык пламени, со свистом вырывавшийся из горелки, внушал некую надежду на тепло и вместе с тем опасение-не угореть бы раньше того, как согреемся.
Первые минут десять мы пристально глядели на синее пламя и никаких признаков удушья не чувствовали. В вагончике стало тепло настолько, что мы расстегнули свои полушубки, потом сняли и перчатки. А затем я почувствовал нестерпимую резь в глазах.
- Гаси лампу и бежим на улицу, - крикнул я, однако Витя уже стоял в дверях и посматривал на меня.
Я загасил лампу, и мы выскочили на улицу, на ходу застёгивая свои тулупчики. Низкое февральское солнце висело, прямо, над горизонтом и напоминало огромное багровое яйцо. Такую форму оно принимало в морозные дни. Я посмотрел на градусник, прибитый к стенке вагончика - минус 32.
- Часа через два поднимется до 20, хотя нас это, никак не спасает, - подумал я. Ещё и кушать нечего.
- Давай зайдём поглядим, что там внутри делается, - предложил я.
Мы вошли внутрь. Газ от лампы улетучился и в вагончике было теплее, чем на улице. Во всяком случае, можно было скинуть полушубки.
Мы решили совместить приятное с полезным и, нагревая помещение, одновременно вскипятить себе чай. Так и сделали.
Через час, довольные и чумазые от копоти, мы сидели за столом и пили чай. Ритм нагревания оставался прежним-10 минут горения лампы и пять минут стояния на морозе. День мы так переживём, решили мы, но как быть ночью? Если не включат ЛЭП, то такой ритм ожидает нас всю ночь, до прибытия первого вертолёта.
Я решил выяснить этот вопрос сам и позвонил электрикам. Те обещали включить к вечеру и, это меня несколько успокоило.
Но вот и одиннадцать-пора в магазин. Чумазые и голодные мы, прихватив с собой огромную сумку зашли в магазин, представлявший из себя старую избу с покосившимся крыльцом.
За прилавком стояла продавщица, местная разбитная молодуха Юлька. Жила она в городе, а сюда приезжала через неделю-магазин не был востребован местным жителям, живущим, в основном, рыбной ловлей. В деревне этой было не больше 15-20 домов, а потому и снабжение было слабенькое. Люди предпочитали летом на лодках, а зимой на снегоходах выезжать за покупками в город. К тому же, почти ежедневно здесь бывали, и мы и нефтяники, и газовики. Да и все вертолёты к нам из Печоры, пролетали над деревенькой и, подсесть, чтобы оказать кому-то любезность, чтобы подбросить куда-то, у пилотов было в обычае. Тем более, что расплачивались за это местные жители, отменной, свежевыловленной рыбой.
Итак, мы вошли в магазин.
Сказать, что ассортимент, предлагаемый местной торговой точкой, был небольшим-слишком большое преувеличение. Перечень ассортиментного ряда состоял из двух позиций - на верхней полке стеллажа, позади прилавка, аккурат за Юлькой, гордыми рядами стояли трёхлитровые банки с берёзовым соком. На второй и последней полке, сиротливо стоял ящик с конфетами Рижской фабрики “Лайма” - мармелад в шоколаде. На этом ассортимент заканчивался.
- А что под прилавком, — провокационно улыбаясь во весь рот спросил Виктор. Его чумазая физиономия во все стороны излучала флюиды добра и любви. От его улыбки, правда светлее в полутёмном помещении магазина не становилось.
- Ничего, - также расплывшись в улыбке ответила Юлька.
- А хлеб? Где хлеб? - уже едва не плача просительно прогнусил Виктор.
- А нету, - развела руками Юлька, улыбаясь ещё шире.
Дело принимало совсем скверный оборот. Нет света, тепла и еды, а впереди целый день и долгая холодная ночь. А ну-ка и завтра погоды не будет? - пронеслось в моей голове, но эту мысль я отогнал на самые задворки своей памяти. Сегодня нужно выжить, а завтра будет новый день.
Короче говоря, я купил четыре килограмма, этих конфет, весь товарный запас кондитерских изделий в этом магазине. Юлька, довольная, что больше ей торговать всё равно нечем, закрыла магазин и поспешила к стоящему невдалеке полутораэтажному дому, где жила её бабка. Почти во всех деревнях на севере, во всяком случае в тех, в которых бывал я, стояли такие дома. Точнее даже двухэтажные. Первый этаж отдавался под скот, а на втором жили сами хозяева.
Ну что можно сказать про наше дальнейшее вынужденное пребывание в этом вагончике? Мы грелись лампой, до тех пор, пока не сожгли весь бензин. Потом нашли ещё несколько, почти пустых, таких же ламп и слили остатки бензина в свою. Пили чай с конфетами, каждые 10 минут выскакивали на мороз, чтобы переждать, пока газ выйдет через щели.
К 16 часам электрики всё-таки включили ЛЭП, и мы чумазые, но согретые уснули, раздевшись до трусов.
А утром прилетел борт и унёс нас в цивилизацию.
Но конфеты с тех пор я не ем. Почти никогда.
Глава восьмая. Особенности рыбалки при морозе в 50 градусов по Цельсию.
С утра предыдущей субботы установилась привычная для этого времени погода минус 50 или минус 54 градуса. Все работы на улице были остановлены или, как это у нас называлось, «актировка». Дежурная смена работала по привычному графику, монтёры с шофёрами сидели у себя в монтёрской и забивали «козла» лениво и незлобливо при этом матерясь.
День тянулся в тягуче-ленивой маете - никакие работы не производились, годовые отчёты были сданы, заявки на фонды подтверждены, редкие звонки от диспетчера или из техотдела с дежурными вопросами, перекидыванием анекдотами и тому подобная маета. Время, как и торжество коммунизма, предсказанное классиками, неумолимо приближалось к концу рабочего дня... И вот пришёл Ибрагим.
Ибрагим, маленький, кривоногий узбек, работал у меня водителем вахтового автобуса. В семь утра он забирал смену из города и вёз к нам. В восемь отвозил ночную смену в город и, вернувшись назад, до трех часов отдыхал. В пять увозил нас в город, потом привозил ночную смену из города и увозил дневную в город. Ни на какие работы, в связи с таким графиком работы он не привлекался.
Ибрагим, часто откликавшийся на кличку Ибрагимус, выцыганил у меня мои старые, но ни разу не надёванные хромовые офицерские сапоги и ходил эдаким франтом, выставляя начищенные до блеска хромачи напоказ, как-то по-особому, выворачивая при ходьбе ступни. Причём начищены эти сапоги были так, что с носка они блестели как у деревенского франта, а сзади были грязные как у неопохмелённого дворника.
Монтёры прекратили игры и под нескончаемыми и весёлыми матерками стали одеваться. Приход Ибрагима означал, что автобус уже стоит перед дверьми, рабочий день закончился и нам пора по домам.
Внезапно на моём столе зазвонил телефон.
- Абрамыч, - услышал я голос начальника одного из Узлов связи (УС Сыня), Жени Суханова, - тут такое дело… Он замялся.
- Говори быстрее, - нетерпеливо бросил я, натягивая на одну руку пальто, Ибрагимус уже автобус возле дверей поставил.
- Короче, Ромка с Васькой Рочевым к восьмидесятому километру на рыбалку ушли и до сих пор не вернулись.
Крайний Север. Зима. Температура далеко за минус пятьдесят, а два мои работника где-то в тундре…
- Когда ушли? - сглотнув слюну задал я глупый вопрос, тяжело опускаясь на стул.
-Да в пятницу ещё. Утром. Они туда на Буране поехали.
Ромка пришёл к нам вместе с Мишкой, бывшим моряком рыболовецкого флота, а ныне монтёром 5 разряда и горьким пьяницей ещё до меня, а Рочева принимал на работу уже я. Пару месяцев тому он освободился, отбыв 10 летний срок за убийство на почве ревности. Был он спокойным и задумчивым парнем, работал хорошо и никаких претензий к нему Женя не имел.
Работники мои, кои любили порыбачить, часто норовили попасть, именно, на восьмидесятый километр нашего нефтепровода, где, почти, на самом берегу реки Большая Сыня, стоял вагончик, оборудованный печкой, электричеством и связью. Промежуточная база для связистов, нефтяником и газовиков, которые обслуживали три, идущие параллельно, магистрали. Рядом находилась бетонированная вертолётная площадка.
- Когда они на связь к тебе выходили? - задал я следующие вопрос.
- В пятницу вечером, ответил Женя.
- А сегодня?
-Нет. Больше ничего не знаю.
Меня пробил холодный пот. Монтёр и спайщик в прошедшую пятницу, с ведома начальника участка, ушли на рыбалку за двадцать километров от своего места работы. Если с ними всё в порядке, то почему они ни разу не вышли на связь? Почему не попросили помощь, если что-то случилось? Зимой в такой страшный мороз, когда плевок, не долетая до земли застывает в ледяной шарик, когда со звоном ломаются губки пассатижей, остаться в лесу равносильно самоубийству.
- Ты почему весь день молчал? Почему мне не сообщил?
В трубке послышалось сопение. Ответа нет.
- Доложи в Ухту, а я займусь авиацией-надо их искать, - кинул я в трубку и бросил её на рычаг телефона.
В дверях кабинета появилась Галя-мой, точнее моя, верная секретарь.
- Всё, Галка, - бросил я ей. У Суханова проблема. Езжайте домой, а я остаюсь здесь, скажи Володе, что он остаётся со мной.
Володя, шофёр с моего УАЗика, нужен был мне для того, чтобы, в случае необходимости, увезти меня к вертолёту, если придётся вылетать в Печору или в Ухту.
Закурив и скинув наполовину надетое пальто, я потянулся к телефону. Надо позвонить в Печору, чтобы переговорить с нашим авиадиспетчером и заказать санитарный рейс до начала лавины звонков из Ухты, куда звонил в это время Суханов.
- Люба, привет, - начал я, дозвонившись до Печорского аэропорта.
- Я уже оделась и ухожу домой, на завтра у тебя бортов нет, наряд в 10 утра, звони завтра. – затараторила Люба.
- Нет, - почти закричал я, - два моих муделя на трассе остались – надо искать. Мне борт нужен срочно.
Люба поперхнулась на полуслове и сбавила «обороты».
Я рассказал ей, где их надо искать, напомнив, что на улице ниже пятидесяти и стоит полярная ночь.
- Да погоди ты, - задумчиво ответила мне Люба. – я сама всё знаю. Сейчас гляну, где дежурный экипаж.
- Сегодня Савин дежурит, добавила она, - приятель твой. Сейчас оформлю сан рейс и сообщу им. Жди информацию, позвоню позже.
Виктор Савин, командир Печорского авиаотряда, через пару месяцев уедет в Иркутск и станет начальником Восточно-Сибирского управления гражданской авиации, дежуривший этой ночью во главе экипажа МИ8, был старинным приятелем моего шефа. Он-то нас и познакомил.
Мои раздумья прервал телефонный звонок, из Печоры звонил Виктор.
- Я уже в курсе, - начал он, - минут через 15 подготовят вертолёт, и я вылетаю. До Сыни пойду штатно, потом сверну к вашей НПС, а после сто девятого километра снижусь до 20 метров, включу прожекторы и пойду по вашей трассе на минимальной скорости, пешком. Если твои оболтусы идут пёхом, то только по «трубе». Другого пути там нет. Диспетчера будут с тобой на связи… В телефонной трубке послышались посторонние голоса.
- Гидросистему на дежурном борту разморозили, - матюгнулся в трубку Виктор. Уже вторую машину готовят, а я пошёл к вертолёту. Жди.
Я сидел в кабинете, а моё воображение рисовало мне мрачные картины. Два оболтуса, неплохие, в общем ребята, лежат под худосочной северной ёлкой. Один из них сломал ногу, а другой пытался дотащить его до жилья. Но оба замёрзли и теперь лежат в снегу. Как же Виктор найдёт их, он же их не увидит. Или какой зверь напал на них, а они не смогли защититься…
Параллельно с этими видениями в моём подсознании роились варианты моего наказании, в случае гибели двух человек, ушедших с рабочего места на рыбалку с ведома начальника участка.
Пачка сигарет таяла с неимоверной скоростью. Я прикуривал одну сигарету от другой. В пепельнице росла гора пепла и окурков. Дым, сизыми пластами заполнил всё пространство.
- Ну чо, Абрамыч, - дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась Володина голова, - мы едем сёдни куда или нет?
- Заходи, - бросил я ему. Посиди здесь, посторожи телефон, а я подышать на улицу выйду.
Володя, шофёр моего УАЗика, прозванный в гараже и среди монтёров Вальдемаром, приехал к нам на Север из солнечного Нальчика и принят был по ходатайству его друга Андрюхи – инспектора Госпожнадзора.
Добродушный парень, на мой возглас «Куда поехал? Тут же запрещено!» смотрел на меня с невозмутимо искренним видом и говорил: «А я не знаю, я не местный»
Как-то раз в гараже решили над ним подшутить и, когда он залез в багажник «Волги», чтобы отремонтировать заедавший замок багажника, гаражные шутники захлопнули крышку. Время подходило к обеду и все дружно пошли в столовую, оставив ключик в замке багажника. Вальдемар, изловчившись, сумел в темноте открутить ригель замка и, высвободившись из плена, восстановил замок. После чего захлопнув крышку, закрыл замок, а ключ положив в карман пошёл к девчонкам на коммутатор пить чай.
Шутники, пришедшие с обеда и начавшие подшучивать над закрытым в багажнике Володей, через пару минут пришли в замешательство из-за оглушительно молчания из автомобильного нутра. Замешательство сменилось тревогой, которую сменила паника. Что с Вальдемаром? Задохнулся?
Стали «колдовать» над замком, пытаясь открыть его без ключа. Уже кто-то притащил монтировку, чтобы вскрыть крышку через край. Но…
Но в этот момент появился Володя. Он вошёл насвистываю песенку и весело вертя на пальце связку Волговских ключей, среди которых был и искомый от багажника. После некоторого замешательства он получил пару раз по шее от коллег шофёров, хотя, лично я его вины не видел.
Он ввалился в кабинет и вальяжно устроился за моим столом
- Свободен, можешь перекурить, Абрамыч, - строгим голосом сказал он и подмигнул мне.
Я приоткрыл дверь и морозный воздух стремительно ворвался в коридор плотными белыми клубами пара. Привычно перехватило дыхание и мороз мгновенно пробрался сквозь сорочку. Сразу стало некомфортно.
Мороз, казалось, сковал всё вокруг - живое и неживое. Не было ни единого дуновения ветра. Природа замерла, скованная дьявольским холодом. Невдалеке от нас высилась труба на верхушке, которой постоянно горел факел, пламя которого, как правило, качалось из стороны в сторону под ударами северного ветра, но сейчас, со свитом вырвавшись из отверстия двадцатиметровой трубы, устремлялось вертикально вверх. В установившейся тишине, под неверным светом нефтяного факела, снег, снежная пустыня между нашим зданием и гаражом, вспыхивает и искрится ярким и холодным блеском. Миллиарды крохотных бриллиантиков. Сотни тонн белоснежного рафинада с чёрными отметинами несгоревшей нефти, изредка, чёрными плевками, вылетающей из высоченной факельной трубы. Лучи от прожекторов на газоперерабатывающем заводе и в нашем резервуарном парке подымаются вертикально вверх, теряясь в темноте звёздного неба, на котором ни единого облачка. Колючий свет далёких звёзд колет глаза. Так бывает всегда если мороз перевалит за пятьдесят в минусе. Ниже пятидесяти пяти мне пережить не довелось.
- Абрамыч, - заголосил Вальдемар, - Суханов на проводе.
Я захлопнул дверь, бегом ворвался к себе в кабинет и схватил трубку.
- Говори!
- Сами пришли! Только что! Отменяй авиацию!
Глава девятая. Искусство управления северным оленем.
Занесла меня, как то, моя беспокойная северная стезя, в Большеземельскую тундру, в ненецкий посёлок Хорей-Вер. Небольшой посёлок оленеводов, чуть более пятисот жителей, не больше, стоящий посреди этой самой тундры на берегу Колвы, той самой Колвы, которая протекала возле нашей головной нефтеперекачивающей станции. Только ехать до того посёлка нам пришлось через тундру больше 10 часов.
Дело было в пятницу и, сделав все дела, из-за которых, собственно, и пришлось отправиться в такую даль на вездеходе, предложил монтёрам остаться в посёлке на субботу, а в воскресенье рано утром тронуться назад. Никаких возражений от бригады не последовало.
Мы стояли около барака, в котором, как сказал председатель колхоза, есть свободные комнаты.
- Давайте выгружаться, - предложил Фанис, - Ящики здесь оставим? – обратился он ко мне.
- А чего их с собой тащить, заберём только те, в которых приборы лежат и с продуктами, а остальным ничего на морозе не сделается, - отозвался я.
Из дверного вездеходова проёма показалась копна нечёсаных волос, а затем появился и сам хозяин головы - наш танкист Ахат.
- Абрамыч, мне бы аккумуляторы подзарядить, - раздался жалобно-просящий голос, - а я кабель зарядный забыл. Чё делать?
- Ахат, начал назидательно я, - понимая, что придётся идти к председателю колхоза за кабелем или пристраивать наш вездеход в местный гараж, - я решаю только глобальные вопросы, а рабочие решает твой бригадир, - выкрутился я в надежде отправить в правление Альфреда.
- Ты что Ахатус, - возмутился бригадир инженер Альфред, отзывающийся также на кличку «тормоз коммунизма», - первый раз на свет родился? Твой кабель всегда в боковом рундуке лежит.
Ахат, видимо, демонстрируя забывчивость, с силой хлопнул себя по голове, волосы спружинили и оттолкнули руку назад, сильно припечатав её к железному борту. Ахат, видимо от боли, поморщился и нырнул обратно в чрево своего железного друга, искать нужный рундук. Остальные, ухватив наши пожитки потянулись в барак.
В комнатах стояло по четыре кровати и бригада, сразу, изъявила желание отправить меня во вторую комнату, чтобы остаться без начальничьего присмотра. Я ничего не имел против и, оставив им свои припасы, чтобы что-то приготовили поесть, пошёл устраиваться во вторую комнату.
Вещей у меня, кроме походного несессера с мылом, бритвой и зубной щётки с пастой не было, поэтому осмотрев комнату, решил прогуляться по посёлку.
Внезапно за окном что-то громыхнуло и сразу же погас свет. Я выскочил на улицу.
Под столбом, на котором висел распределительный щит, прямо на снегу сидел Ахат и удивлённо смотрел вверх. В одной руке он держал электрокабель, а другая, по стойкой привычке, копошилась в чёрной, неделями не чёсаной, копне волос. Рядом лежала огромная деревянная лестница.
- Хотел подключиться, а меня как ёб… током ударило, - промямлил в своё оправдание Ахат.
- Ты же знаешь, что одному лазить по столбам я запретил. И где у тебя перчатки резиновые? Почему резиновый коврик под лестницу не подложил?
- Если витаминов, Ахат, у тебя в организме не хватает, - продолжил я лекцию по технике безопасности, — это плохо, но поправимо. А если мозгов, то яблоками и мандаринами не отделаешься.
Ахат, встал, и молча внимательно слушал мои поучения. Он был детдомовский и прошёл, достаточно, суровую школу жизни, а потому давно усвоил, что начальник как плохая жена — приходится соглашаться со всей его глупостью, лишь бы только отстал.
На мой голос подтянулись остальные труженики нашего цеха. После непродолжительной дискуссии мы решили на столб больше не лазить, а завести кабель в дом и включить в обычную розетку, что и было тут же исполнено.
Начало смеркаться, и я заметил, что работники мои стали как-то странно перешёптываться между собой.
- Абрамыч, - начал разговор Альфред, а что ты думаешь относительно культурной программы на вечер?
- Можно, - говорю, - книжку почитать вслух. У нас в одном рундуке лежит справочник монтёра. Можно, просто, спать лечь. Отдохнуть.
Лица у бригадных вытянулись, в глазах появилась, откровенная, тоска.
- Абрамыч, - начал вкрадчиво Мишка, - может красненького возьмём? Просто так, для поддержания вечерней беседы, чисто символически?
-Ладно, недолго раздумывая, согласился я. Но имейте в виду, что посетить магазин я разрешаю только в разумных пределах.
Лица посветлели и народ стал распределять обязанности – кому в магазин, а кому готовить стол. Идти в магазин выпало, как обычно Михаилу и Вите.
-Мишка, ты только не говори, чтобы тебе в кондитерский чек выбили, - захохотал Фанис, намекая на Мишкину промашку в Ухте.
— Это вы, Абрамыч верно решили, что Мишка за водкой пошёл, - заметил Альфред-«тормоз коммунизма», а то пошлёшь дурака за бутылкой — он одну принесёт. И снова в магазин идти. А ну как магазин уже закрыт!
Я с удивлением посмотрел на него-с этой стороны я увидел его впервые. Ну вот и молодой специалист оперился, подумал я и тут же понял, что совершил непростительную ошибку согласившись на предложенное мероприятие. Однако заднюю включать было уже бессмысленно, Мишка, как специалист по горячительным напиткам и Виктор, признанный эксперт по "хорошо покушать", уже шли по направлению к одиноко стоящему магазину. Единственно правильное, в такой ситуации решение, возглавить короткий загул. Именно это я и решил сделать.
- Ну, Альфред, - начал я, - пошли приготовим стол.
- Эй, Абрамыч! – закричал из вездеходова чрева Ахат, подключавший аккумуляторы к зарядному, - подождите меня!
Он выскочил из тягача, на ходу вытирая руки об грязную, промасленную тряпку. Запахло сладковато-горьким запахом горелого танкового масла с соляркой. К этому я ощутил, некоторый, запах спиртного.
- Ахатус! – воскликнул я, - ты когда уже принять успел?
- Там Мишка с собой немного прихватил, - опуская глаза ответил он. И я тоже взял одну, - после небольшой паузы добавил он.
- А ну неси мне всё из ваших загашников!
Ахат глубоко вздохнул и, нарочито медленно, в надежде, что я отменю своё решение, полез обратно в тягач.
Только мы успели выложить на стол раскрытые консервные банки, нарезать хлеб, сало и лук, как появились наши посыльные-два эксперта по сопредельным сторонам нашей жизни. Главный, а это был, конечно же бывший моряк рыболовного флота, а нынче монтёр пятого разряда и горький пьяница Мишка – признанный эксперт по горячительным напиткам и электромеханик Виктор, по непонятной причине так и не получивший в бригаде никакого прозвища, непонятно где и когда учившийся – специалист по поеданию всего вкусного, тщательно следившего при этом за чистотой еды и рук, страстный любитель поговорить.
Мишка вытащил из карманов рабочего бушлата и выложил на стол две бутылки водки, а из ватных штанов две бутылки отвратительного пойла под названием «Агдам», которое наши монтёры прозвали Агдам Иванычем.
- Мишка, я же сказал немного, - воскликнул я. Нам же ещё назад через тундру ехать. И не начинай пояснять мне свою теорию о том, что вино ты пьёшь для здоровья, которое тебе необходимо для питья водки. Я это уже тысячу раз от тебя слышал.
- Ничё, Абрамыч, - рассудительно ответил Михаил, снимая с себя бушлат, - чё тут пить-то, нас же пятеро. Да и закусь вон какая.
Он махнул в сторону Вити, который уже нарезал на столе оленью ветчину.
- Эх строганинки бы сейчас, - зажмурил от удовольствия глаза Мишка, - да с перчиком…
Нарезавший ветчину Виктор, с шумом сглотнул слюну.
- Печень, Абрамыч, - продолжал разглагольствовать Михаил, - полностью выводит алкоголь из организма за одни сутки. Поэтому пить можно каждый день. Или через день. Но не реже.
- Мишка, возразил ему Витя, если без повода, то можно и алконавтом заделаться.
- Если нет повода, чтобы выпить, - назидательно поддержал разговор бывший беспризорник Ахат, — значит, нет поводов чтобы и не пить, - завершил он свой философский пассаж.
- Эй!, - внезапно закричал ревнитель чистых рук электромеханик Витя Ахату, - ты куда свои грязные руки лезешь?
- Ахат, - возмутился я, увидев грязные Ахатовы руки, - ну-ка беги умываться. Не хватало ещё, чтобы мы все, рядом с тобой в тундре усрались. У тебя грязи на руках с добрый сантиметр.
- Ты чё, Абрамыч, парировал меня Ахат, — это же техническая грязь. А техническая грязь не опасна. Микробы, они от солярки дохнут. Так что руки мои стерильные, - тут он поднял обе руки и с сомнением посмотрел на них, - наверное, - закончил он свою мысль. А больше сантиметра, как ты говоришь-навряд ли. Да и отваливается грязюка сама, - закончил он и, довольный своим монологом, пошёл в коридор мыть руки.
- Наш разговор, - начал Михаил, - грозит перерасти в серьёзный философский диспут, а в философии можно как в двух пальцах заблудиться – это не наше дало. Давайте-ка лучше приступим к ужину, закончил он.
Тут же, не дожидаясь окончания своей реплики, Мишка схватил бутылку водки и, каким-то неуловимым движением пальца, снял крышечку. Снял так быстро, что никто и заметить этот жест не успел, а крышечка уже летела через всю комнату и приземлилась, прямо, возле порога.
И вот уже, крепко ухваченная Мишкиной рукой бутылка, склоняется над стаканами, разливая по принципу – всем поровну.
В мужском споре прав тот, кто предлагает взять и выпить прямо сейчас, - подумал я и мысленно похвалил Михаила.
Мишка оказался прав-хорошая закуска и добрые беседы сделали своё дело – ребята, несмотря на выпитое были вполне вменяемые, разговаривали бодро и я решил, что пора идти спать.
- Ну всё, орлы, - вставая сказал я, - пора спать, думаю. Лично я ухожу, но и вам советую укладываться.
Серый, мутный свет за окном, значит пора подыматься, подумал, проснувшись я. В комнате было прохладно – всё-таки зима, а из отопления одна лишь электроплитка со слабо нагретой спиралью. Где-то далеко было слышно тарахтение дизеля, а это значит, что электричество в посёлке своё и, самое главное, постоянное. Но, видимо, в связи с этим, солярку экономили и нормальное напряжение давали только днём, во время работы правления колхоза, а на ночь снижали до минимума.
- Надо орлов своих проверить, мелькнула в голове мысль. – как они там переночевали. А умываться в такой мороз незачем-снежком омоет ещё.
Когда я открыл дверь в комнату, где определились на ночь мои работники, в неверном свете наполовину слепого зимнего северного утра, первое, что бросилось мне в глаза, был лежащий на полу олений череп. Под черепом стояла лужа застывшей крови. В неверном утреннем свете, неестественно ярко, блестела белая, как бы отполированная кость. В нескольких местах, на белом фоне, ярко выделялись сгустки крови и куски красного мяса, свисавшего к полу. Чёрные, пустые глазницы были направлены прямо на меня как слепой укор, вызывающий неподдельный ужас за содеянное моими монтёрами. Весь этот кошмар усиливала, бьющая в нос мощная спираль, букет, состоящий из аромата старых носков, протухшей рыбы и ещё чего-то ужасно едкого.
- Зачем я оставил их одних? - пронеслось в моей голове. Они ночью убили оленя и сожрали, а остатки валяются, наверное, где-то возле барака. Нас местные, как рассветёт, убьют за это. Господи! – взмолился мысленно я, - чтобы они догадались остатки убиенного животного загрузить в тягач, чтобы никто не обнаружил их деяния.
Я включил свет и закричал – ПОДЪЕМ!!!!
Включённая лампочка, висевшая прямо над столом, который представлял из себя остатки суровой мужской пьянки, заставила меня усомниться в искреннем исполнении Ахатом моего приказа отдать весь припасённый в рундуках алкоголь.
Гора рыбьей чешуи и ошмётки сырого мяса лежали аккуратными кучками, между которых лежали и стояли стаканы, которых было не как я ожидал пять, а восемь. Три пустые водочные бутылки стояли рядом со столом. Четвёртая стояла около Мишкиной кровати…
Зажмурившись от внезапно включённого света, приподнял голову бригадир.
- Абрамыч… - застонал Альфред, не открывая зажмуренных глаз - погаси свет, спать надо.
- Кто оленя «замочил»? - повышая голос задал я вопрос Альфреду. Ты почему опять всё пустил на самотёк? Мало тебе досталось за твои железнодорожные художества?
Альфред, отзывающийся на «Альбред» и на «тормоз коммунизма», наконец открыл глаза и, сев на кровати уставился на меня пустым взглядом.
- Устроили здесь себе берлогу как в свинюшнике, - не мог уже остановиться я. Соображай быстрее, сейчас нас «мочить» начнут!
Альбредовы глаза расширились до круглого состояния, но ни единого слова он, пока произнести не смог.
- Абрамыч… - заворочался бывший моряк рыболовецкого флота Мишка, - башка болит, похмелится бы.
- Я тебе сейчас такое похмелье устрою, что ты у меня год трезвенником ходить станешь, - ответил я ему. А ну вставай немедленно!
Мишка, в некотором замешательстве, неторопливо и с чувством собственного достоинства, которое часто бывает у нашкодивших котов, сел на кровать и, гордо выпрямив спину, уставился на заваленный остатками вчерашнего пиршества стол.
- А почему у тебя тельняшка, как у тигра, задом на перёд надета? И не тряси головой как верблюд, - решил подавить его волю к сопротивлению я.
Тельняшка, тигр и трясущий головой верблюд, вывели, видимо, Мишкин внутренний мир из состояния равновесия и ввергли в сумбур. Он с силой тряхнул головой и встал.
- Вчера к нам в гости местные заходили, мы им выпить дали, а они целую оленью голову притащили, - подал наконец голос бригадир.
- Они хотели Мишкину тельняшку на малицу сменять, но Миха не согласился. Он только поносить дал одному, а потом опять надел на себя, - заступился за Мишку Виктор.
Мишка встал в полный рост и рот его растянулся в блаженной улыбке
- Ты чё, Абрамыч, - начал он, - нас за бандитов считаешь? Моряк на суше не дешёвка и гостям мы всегда рады тем, более, что они и рыбу притаранили и мясо.
— Значит они, слава Богу, оленя не убивали, – пронеслась у меня в голове радостная мысль. За это я готов уж было простить им этот загул, но вдруг раздался громкий всхрап. Я посмотрел на бригаду-не хватало Ахата. Этот негодяй спал так крепко, что даже не слышал нашей перепалки.
Я ухватил стоящий в углу чей-то унт и с размаху швырнул в спящего Ахата. Стоящий рядом с Ахатом Фанис, пригнулся и сделал это вовремя, так как брошенный с хорошего замаха унт сохраняет свою убойную силу на всем протяжении полета.
Ахат снова всхрапнул и приподнял голову.
- За что?
- Если я начну говорить за что, то тебя надо не сапогом огреть, а кувалдой.
- Вы где водку взяли? - обратился я уже обезличено к бригаде.
Как и следовало ожидать, в ответ было слышно лишь усиленное сопение. Монтёры стыдливо опустили головы и стояли не шевелясь, боясь вызвать этим ещё одну вспышку моего гнева.
- Ахат, ты вчера всё из рундука мне отдал? – я повернулся к стоящему возле своей кровати Ахату.
- Абрамыч, клянусь, - заблажил Ахат, - всё, что было. Это мы потом еще в аварийном ящике нашли. Но я там не смотрел. Вот клянусь тебе.
Я понял, что искать правду равносильно поиску ног у змеи и махнул рукой. Слава Богу, что, хоть, оленя не убивали.
- Уберитесь в комнате и помойтесь. Потом выпьем чаю и пойдём на прогулку, свежим воздухом дышать, дал команду, а я пока покурю на крыльце.
При слове «выпьем» бригада как-то одновременно встрепенулась, однако последовавшее за этим «чай», вернуло их в состояние лёгкого отупения и счастья от пролетевшей мимо них беды, в виде лишения премии.
На висящем возле входной двери градуснике красный столбик стоял напротив минус восемнадцать-значит часа полтора-два можно погулять, решил я. Надо, чтобы работнички подышали свежим воздухом, а не торчали весь день в вонючем бараке за картами. И свой план я исполнил.
Довольно живописной компанией шли мы по единственной улице посёлка оленеводов. Чуть впереди шёл Михаил в полураспахнутом бушлате, выставив напоказ свою видавшую виды тельняшку. За ним шли Фанис с Виктором, который размахивая руками что-то рассказывал, буквально, смотрящему ему в рот Фанису. Я прислушался
- А когда начинается зима, - донеслось до меня, - пингвины улетают в Африку.
- Ты чё, возразил Фанис, - разве пингвины летают?
- Некоторые сорта умеют летать. Но недалеко. Они из воды выскакивают и летят до ста метров, - с уверенностью профессора орнитологии отозвался Витя.
Рядом со мной, шёл их начальник, прозванный в бригаде тормозом коммунизма, Альфред. С другой от меня стороны семенил Ахат, который, по обыкновению, был без шапки. Невозможно было найти такую шапку, которая налезла бы на его густую шевелюру, окружавшую голову огромным чёрным шаром. В этой шевелюре постоянно копошилась его то правая, то левая рука. Мы сперва думали, что он там давит вшей, однако вши в его волосах, щедро сдобренных соляркой, не выживали.
Улица кончилась, и мы оказались на утрамбованном «пятачке», где стояли несколько ненцев и оленьи упряжки. Ненцы все были в меховых малица и унтах. На головах расшитые бисером меховые шапки. Увидев нас, они разулыбались и протянули для приветствия руки.
- Петька, - обратился к, видимо вчерашнему собутыльнику Ахат, можно я прокачусь на олене?
Петька, один из трёх ненцев, начал объяснять Ахату правилу управления.
- Вот гляди, начал он, - Оленя это не конь. У олень одна вожжа. Если ты направо поекать кочешь-клопни его этой вожжой справа. А если налево, то слева.
- А как газу дать? - задал логичный вопрос наш танкист.
- Не перебивай, - спокойно и не меняя интонации, отозвался Петька. Если быстрее кочешь, то вот этой хореем, - он дал в руки Ахату длинный шест, - ты его в жопу ткни, он и побежит шибче. Ты понял?
Ахат утвердительно закивал головой и встал в сани, в которые был запряжён крупный бык.
Взяв в руки хорей как брали, наверное, пики удалые казаки, он легонько ткнул быка в ягодицу. Бык вздрогнул и не спеша пошёл.
- Ахатус! закричал Фанис, - дай газу, чё плетёшься как неживой.
Ахат, услышав призыв, со всей силы ткнул оленя в зад и тот мгновенно перешёл на бег. Ахат упал в сани. Собственно санями это сооружение можно назвать весьма условно. Это были нарты. Но нарты, которые были высоко поднятые от полозьев.
Сообразив, видимо, что что олень унесёт его в тундру, Ахат, изловчившись хлопнул вожжой по левому боку и олень, сделав крутой поворот понёс Ахата на нас. От неожиданности Ахатус забыл все Петины наставления и, вместо того чтобы натянуть вожжу, стал сильно тыкать оленя в зад. Олень бежал всё быстрее и быстрее. Они неслись прямо на нас.
Ахат, продолжая ускоряться, встал на колени и собирался уж встать на ноги, чтобы доказать всем, что он не только может вездеходом управлять, но тут…
Петька вложил два пальца в рот и громко свистнул. Олень, услышав свист хозяина, остановился как вкопанный рядом с одиноко стоящим посреди Большеземельской тундрой столбом.
В соответствии с фундаментальными законами физики наш танкист вместе с санями-нартами продолжали двигаться пока, в конце концов, не врезались боком в этот одинокий столб.
Глава десятая. Дела интимные и гласность. Место, где Земля закругляется и техника безопасности.
Над страной в полную силу дул ветер перестройки, выдувая из каждого телевизора и репродуктора гласность, а из всех щелей лезла на свет демократия, которую на 1/6 части суши не видывали со времён Новгородской республики. Народ ходил офигевший от неожиданно свалившихся на голову свобод и, сперва полушёпотом, а затем всё громче и ширше принялся ругать власть и самого, страшно сказать, Михал Сергееича с Владимиром Ильичом. Прожекторы перестройки освещали, выхваченные из тьмы замалчивания, нетрудовые доходы, а из магазинов стали пропадать штаны и продукты, которые принято называть "продуктами первой необходимости". А почему, кстати, штаны нельзя отнести к этой же группе товаров? Попробуйте без штанов в обществе появиться. Представили? То-то.
Народ продолжал вкушать все прелести свободы, забывая о всем известной басне Крылова, суть которой состояла в том, что лишь потеряв сыр - можно обрести свободу слова...
В воздухе всё явственней пахло голодом и неизбежной революцией. Но это не точно.
У меня начинался летний ремонтно-восстановительный период работ на линии связи, которая тянулась вдоль нашего нефтепровода по лесотундре, куда только вертолётом можно долететь.
Наслушавшись свободолюбивых высказываний своих работников, в понедельник утром, я собрал в кабинете линейные бригады и сказал, что до окончания ремонтного периода запрещаю демократию и гласность, которые переношу на межремонтное время, которое у нас на севере длится с октября по июнь.
Линейные бригады, сопя носами, молча выслушали известие об узурпации свобод, но, осознавая, что с начальником шутить, а тем наипаче возражать не следует, не издали ни единого звука.
- А сейчас, - закончил я свой манифест об упразднении свободомыслия, - собирайте манатки и на трассу.
- К осени, - продолжил я, - поставим вторую дверь в вашу комнату отдыха, чтобы ваши дебаты не разносились по всему этажу и, если хотите, поставим вам трибуну для ваших митингов.
Водитель вездехода, щуплый, маленького росточка татарин Ахат, прозванный в бригаде "Шпунтиком" из-за того, что у него вечно что-то в вездеходе раскручивалось, в связи с не зашплинтованными гайками, встрепенулся.
- Абрамыч, - закричал он, - мы биллиард хотим!
- Сказано трибуну, значит трибуну, - отрезал я, - хватит митинговать, никаких биллиардов. Ты этот биллиард на каждом собрании просишь, и я всякий раз даю тебе отлуп. Так и будем переливать из пустого в порожнее?
- Абрамыч! - завопил Ахат, - а давайте попробуем в другом направлении переливать!
- Тебе бы поорать да постебаться, осадил его я. Ты знаешь сколько сейчас времени?
- Уже без пяти половина десятого, вставил свою реплику молодой специалист Альфред
- Вам уж давно пора на трассе быть, а вы тут резину тянете и баклуши бьёте. Всё, поговорили. Выметайтесь из кабинета. Однако монтёрам, видимо, очень не хотелось уезжать на трассу из уютного цеха, тёплой комнаты отдыха и из моего кабинета.
- А за чё, Абрамыч, ты мне премию в прошлом месяце ****..., начал было качать права электромеханик Петя Громов по бригадной кличке «Ёки», но вовремя вспомнил, что в моём кабинете матерится мог только один человек и человек это я, а никак не он, вовремя исправился, – «лишил», - закончил он свой вопрос.
Необычная кличка его, на самом деле, объяснялась очень просто. Дело в том, что он к месту и не к месту вставлял слово-паразит «Ёлки», но произносил «Ёки». Вот и прозвали его так.
Стихийный митинг в моём кабинете начал приобретать неприятный характер и я, вовремя вспомнив, что инструменты власти – тень кнута и призрак пряника, начал пояснять
- Своим окладом, Пётр, бывают довольны только святые на иконах, а тебе, грех жаловаться. Да и в последнее время ты, Петруччио, не перетрудился, а скорее всего переленился несколько. Ты, между прочим, и трассовые получаешь и довольствие полевое тоже. А лишение премии этой, за тобой уже третий месяц тянется. Забыл? Вот поглядим как ты в этом месяце на трассовых работах трудиться станешь. А кто тебя, друг мой, в позапрошлом месяце из вытрезвителя вызволил? Ты спасибо скажи, что прокурор мой друг и вовремя меня предупредил.
За пьянку я, как правило, лишал премии на 300 процентов. Однако, будучи демократом, всегда давал выбор-либо по 50% на шесть, либо по 100% на три месяца. Недовольных не было, однако бурчание было слышно всегда. Но, опять-таки, будучи демократом, последние 100% я прощал. Но не всегда, а смотря по поведению и труду.
Петя, раскрыл было рот, чтобы вступить со мной в дискуссию, но я его опередил.
- А может ты, Пётр не хочешь в линейной бригаде работать? Так я могу тебя в станционную службу определить, у нас там как раз электромеханик требуется.
Ёкин лоб стремительно собрался в печальную складку. Моё предложение ему, явно, не понравилось.
- Нет, Абрамыч, категорично отрезал он, - там же одни бабы работают. А чо мне среди баб делать? С ними ни о водке, ни о бабах не поговоришь. Я на трассе лучше работать останусь.
Вся Петина бригада столпилась около дверей вслушиваясь в мой монолог. Я почувствовал, что пора заканчивать дискуссию, но в этот момент, расталкивая сбившихся в тесную кучу монтёров, в кабинет ворвалась моя секретарь-Галя. Как фурия она вырвалась вперёд и, заслонив меня своим тщедушным тельцем, набросилась на сразу оробевших мужиков.
- Чего столпились здесь, а ну выметайтесь, мне поработать с Абрамычем надо!
Бригада, зашевелилась к выходу.
Ну вот как она всегда догадывается, что мне необходима её помощь? Загадка.
Помимо этой особенности у неё была ещё одна - аллергия на пыль, а потому кабинет мой всегда сверкал и блестел дочиста вытертый трудолюбивой Галей.
Наше спонтанное собрание и последующие дебаты, плавно перешедшие в никчемушный трёп, заняли гораздо больше времени чем планировалось и, про отъезд на трассу, сегодня, во-всяком случае, можно было забыть. Поэтому, вспомнив, про лежащую возле гаража радиомачту, решил её установить.
Мачта получилась классная и собиралась легко и быстро-только успевай лебёдки регулировать и секции подтаскивать.
Подключили передатчик и стали "стрелять" в сторону второго узла связи (109 км. по трассе). Не слышат нас. Хоть убейся-не слышат. И мы ничего не слышим.
Стали мы со старшим инженером теорию вспоминать. Должны по всем правилам войти в связь, а не входим.
Вдруг Виктор мне и говорит
- Давай пару секций уберём. Земля - то круглая. Может мы мимо "стреляем".
- Да, ладно, - говорю, - с чего бы это? Тут всего-то 100 км. Не может же Земля так круто закругляться.
- Давай, - говорит, попробуем.
- Ну давай, говорю. Иди распоряжайся. А я в этом балагане не участвую.
И что вы думаете?
Сняли три секции и мгновенно вошли в связь. Теперь я знаю место, где Земля закругляется.
Вот такая вот история про теорию с практикой. А радио-предмет тёмный и пониманию не подлежит.
Была вторая половина июньского дня короткого северного лета. Дежурная смена, с моего молчаливого согласия переместилась в коммутаторный зал, говорили о том о сём и пили чай.
Надо сказать, что смены линейно-аппаратных залов (ЛАЗ), как правило состоят из женщин. Редко-редко, затешится в женский коллектив мужичонка, однако, как правило, ненадолго.
Оборудование работало стабильно, никто не звонил ни по автоматическим, ни по ручным каналам. Полная расслабуха объяла, в том числе, и меня. Мне надоело сидеть в кабинете и, переносном смысле, двумя пальцами "нарезать винта в носу" и я пошёл на раскаты хохота к телефонисткам.
Девчонки расположились полукругом вокруг крайнего коммутатора, за которым сидела разбитная телефонистка Света, известная своей любовью к горячительному и к блуду. Блудила она, надо сказать, со всеми подряд, кто был не против. В числе прочих были и наши монтёры, что мне, особо, не нравилось - не хватало мне ещё семейных разборок.
Среди женщин я разглядел, забившегося в уголок электромеханика Витю.
Электромеханик Витя, работал у нас лет пять-шесть, но я так до конца и не понял его. Это был воинствующий бездельник, делом всей жизни его, по моим наблюдениям, был отдых. Он так виртуозно находил отмазки от исполнения каких-либо работ, что успехи его в этом направлении, вызывали у меня искреннее уважение.
Он рассказывал о себе, что ты был отчислен из Радиотехнического военного училища, то из института связи. Говорил, что работал на Харьковском турбинном заводе (турбинке), то где-то в Шостке ли, в Ахтырке ли… Чёрт его знает, что там на самом деле-я особо не вдавался, но и, из деликатности, не говорил о его чистой трудовой книжке.
У него был хорошо подвешен язык, а потому, видимо, был избран профоргом. Освоив азы электротехники, он с умным видом и назидательным тонном, часто что-то объяснял монтёрам. К работникам линейно-аппаратного зала с такими назидательными сентенциями, однако, старался не подходить.
Увидев меня, народ, несколько притих, но притихли лишь на мгновение и снова вернулись к обсуждаемой теме.
Я присел на предложенный мне стул со стаканом чая и прислушался к разговору.
Самым старшим из присутствующих был я (мне было 32), поэтому обсуждаемая тема была весьма актуально как для женской, так и для мужской стороны. Речь шла о размерах детородного мужского органа.
Девчонки, не стесняясь присутствия двух представителей противоположного пола, рассказывали и своих пристрастиях и вдруг из угла подал свой голос электромеханик Витя
- Не знаю как вам, девчонки, - начал он, а по мне лучше тоньше, но длиньше.
После секундной паузы раздался коллективный гомерический хохот.
Дружный хохот, внезапно прервал оглушительный хлопок. Завыла сирена…
Дежурная смена кинулась на рабочие места, а я в кабинет. Взрыв!? Взрыв в резервуарном парке? Отнюдь - всё оказалось до изумления просто и глупо.
Подошло время одному из многих нефтяных двадцатитысячников чистки и профилактического осмотра ли, ремонта ли-точно уже не помню, но три болвана, один из которых был в то время начальником механических мастерских, второй бригадиром линтрубов и начальник водолазной службы, подрядились эту работу исполнить. Подписали, думаю трудовой договор, где обязались добросовестно и в срок произвести предложенный к исполнению набор ремонтных работ.
Так как в течении недели они были заняты основной работой, для исполнения этой халтуры, взяли отгулы. В течении предыдущей недели сливали-перекачивали нефть и вот наступило время исполнения работ. Для начала необходимо было определить фронт работ, для чего нужно попасть внутрь резервуара.
Итак, трое подошли к огромному резервуару, перебрались через противопожарный ров и стали открывать дверь-люк, которая предусмотрена как раз для подобных случаев. Провозились до обеда и, наконец, зашли внутрь резервуара.
Представьте себе металлический цилиндр высотой до 9 метров и диаметром метров 40.
Так вот, зайдя внутрь внезапно поняли, что никто из них не захватил с собой фонарь. А, надо сказать, что фонари, как и весь иной инструмент, который должен применяться для работ внутри рабочего резервуара, обязан быть безискровым. Для таких работ в каждом рабочем подразделении был специальный инструмент. Почему никто из троих не озаботился взять с собой фонарь? Этот вопрос до сих пор висит в воздухе. Ответа нет.
Ответа нет, но работать то надо. Или, хотя бы осмотреться, понять каков фронт работ на следующий день.
Вдруг Коля (начальник мехмастерских) вспомнил, что у него в руках паяльная лампа. И, ни слова не говоря начал подкачивать давление. Решил, стало быть, лампой посветить. Двое подельников повернулись к нему с вопросами на лицах, но Коля успокоительно кивнул головой и… достав из кармана спички поджeг лампу.
Но засовывая спички обратно в карман он выронил лампу, которая упала в нефтяную жижу, оставшуюся на полу и…
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о том, что в тот же самый момент вспыхнула нефть. Дело запахло серьёзными неприятностями.
По идее, ребята должны были бы скинуть бушлаты и накрыть очаг. Более того, все трое не были новичками в нефтянке, но.
Как по команде все трое нагнулись и стали забрасывать горящий очаг… остатками нефти. Ну, как будто песком.
Не надо быть гением, чтобы понять, что огонь немедленно распространится на, почти всю сорокаметровую площадь резервуара. Что, собственно, и произошло. Подельники побежали к дверному проёму, который на темном фоне был очень хорошо виден. Первые двое юркнули в проём, а Коля замешкался и, в тот момент, когда он приготовился сигануть наружу, сзади раздался мощный «Бум».
Взрывной волной Колю вынесло в наружу и он, пролетев не менее 10 метров, брякнулся в бруствер.
«Бух был такой силы, что многотонную крышу резервуара (9Х40 метров) подбросило вверх и она сдвинулась метра на два в сторону.
Подельники минут 30 постояли-побродили вокруг убитого ими резервуара и поехали в город обмывать неудачу.
Однако неудача это для резервуара. А удач было много больше.
Во-первых, все трое остались живы, особенно повезло Коле.
Во-вторых, Колю вынесло как пробку из шампанского и, пролетев изрядно по воздуху, ткнувшись лицом в землю и при этом не имел ни единой царапины.
В-третьих, и это, думаю самое главное, работы (если это можно назвать работой) происходили в резервуарном парке и выведенный не, то в ремонт не, то в инспекцию резервуар, находился в непосредственно близости от других таких же огромных стальных цилиндров.
Глава 11. Авиация, алкоголь и переборка овощей .
Всё лето бригады работали на трассе, прилетая домой лишь в пятницу к вечеру, а в понедельник утром опять вертолёт и... Работа на свежем воздухе, вдали от начальничьего глаза с относительной свободой.
В начале лета я, раз в неделю, садился в вертолёт и делал облёт всех бригад, проверяя выполнение работ.
В один из дней мне надо было проверить как идут работы на трассе. Полетел на вертолёте и "подсел" на одном из промежуточных узлов связи. Сделал свои дела и неожиданно ко мне подходит один монтёр.
- Ты почему, - спрашиваю, - не на трассе?
-Опоздал к отъезду, говорит. А от самого, изо рта, такая серьёзная выхлопная струя идёт.
Надо сказать, что площадки, на которых располагались нефтеперекачивающие станции, всегда выносились за пределы населённых пунктов, километрах в десяти – двадцати. Работников утром привозили на вахтовых автобусах, а вечером увозили домой. Стоит опоздать к утреннему автобусу на пару минут и попасть на производственную площадку, становится делом, весьма, проблематичным. Вот он и опоздал, по причине, думаю, сильного возлияния предыдущим вечером.
Ну, ладно. Взял его на свой борт.
Прилетели на место производственных работ, и пилот высадил нас метрах в двухстах от бригады, заглушил двигатели и раскрыл газету-читает новости, значит. Смотрю - монтёр мой роется в своём рюкзаке.
- Что ищем? - спрашиваю
- Абрамыч, - жалобно-просяще начинает он, - похмельнуться бы мне.
А голос дрожит, срывается
Я понимаю, что если не примет, то работник из него никакой, пусть уж сделает пару глотков, но остатки, от соблазна, я заберу
- А что у тебя?
- Вы это не будете, - говорит мне.
- Показывай!
Достаёт пузырёк огуречного лосьона…
И выпил же, зараза, всю жидкость. Крякнул и, закинув рюкзак на плечо пошёл рядом со мной к работающим монтёрам.
А с другой стороны и закуси не нужно – лосьон-то огуречный!
Посмотрел я как работа идёт и, не сделав никаких ценных указаний, решил улететь в Печору, где у меня были запланированы встречи с местными связистами.
Сделал свои дела в городе и прикатил в аэропорт, к нашему диспетчеру Любе.
Интересно, а как женщину диспетчера назвать, но так, чтобы по должности было ясно, что она женщина?
Например, телефонист-телефонистка. Диспетчерка — это, как-то, не по-русски. И пилота пилоткой не назовёшь. Но женщин пилотов в Печорском авиаотряде не было, а потому и думать про это нечего. А диспетчеры были. Но это я, к слову.
Захожу я, значит, к Любе в её кабинетик 2 на 3 метра, а она и говорит, что мой борт уже ушёл, но она задержала попутный МИ4, который везёт моих водолазов и они уже ждут меня, чтобы улететь. Вызвала она сопровождение и пошли мы к борту.
Расселись внутри. Мне как начальнику, которому предстоит подписывать их акты скрытых работ, как и полагается, лучшее место.
Надо сразу пояснить, что МИ4 в салоне имел огромную бочку с бензином во весь правый борт. А слева была скамейка, на которой садились пассажиры. Сидели мы лицом в салон, а противоположный ряд иллюминаторов закрывала та самая бочка с бензином.
Вот двигатель зачихал, прокашлялся, оглушительно пукнул и, выпустив сине-чёрное облако запустился. Вертолёт медленно покатился к стартовому щиту.
Один из водолазов стал ёрзать, поворачиваться к иллюминатору, чтобы что-то разглядеть. Но сидели-то мы спиной к окошечкам. Неудобно. Он встал и полу прилёг на бочку, положив на неё подбородок, чтобы с удобством смотреть на взлёт.
Вертолёт въехал на щит и двигатель зарычал сильнее.
- Эй, парень, - кричу я любознательному водолазу, - сядь, на место. Сейчас контрольное висение будет. Взлетим-тогда и насмотришься.
Любознательный отмахнулся от меня. Чего мол мешаешь, не учи ученного-знаем, мол, плавали.
Вертолёт медленно стал подыматься в воздух, завис на небольшой высоте и начал спускаться, чтобы взлететь, но при спуске, перед самым касанием с Землёй, налетел порыв ветра и борт, с высоты в полметра, приблизительно, жёстко упал всеми четырьмя колёсами на щит. Бывает…
Любознательный взвизгнул и, оторвав голову от бочки, повернулся к нам.
Лицо у бедняги было залито кровью - он сломал себе нос о бочку с бензином.
В конце августа, когда до окончания ремонтного периода оставалось совсем немного, летать на проверки приходилось два-три раза в неделю. Люди устали и я, понимая это, проверял лишь важные моменты в работе оборудования, установленного на необслуживаемых усилительных пунктах.
В один из таких полётных дней, я сидел в кабинете начальника Печорского узла связи и обсуждали с ним ожидаемые итоги работы. Живот начал уже плотоядно урчать, намекая, что пора бы и пообедать. Внезапно зазвонил телефон и Серёга, тамошний начальник, мой друг по жизни и одновременно мой заместитель, протянул мне трубку - Тебя.
Звонила телефонистка из головного узла связи.
- Вас разыскивают из штаба Гражданской обороны, они сказали вам срочно прибыть туда, затараторила по телефонистской привычке она
- Ты сказала, что я на трассе?
- Я сказала, но они говорят, что это срочно, а вам обязательно нужно там быть.
- Скажи, что не нашла меня, а им я сам позвоню.
Война войной, а обед по распорядку, вспомнил я армейское правило.
На этом, казалось бы, всё закончилось, но на следующем пункте меня ждало сообщение о немедленном прибытии в штаб ГО.
Честно говоря, я встревожился, мало ли что могло случиться, а от работы моих бригад и станционного оборудования зависит вся междугородная связь трёх районов.
Я вызвал вертолёт и полетел в город, до которого было более 100 км.
Встретив меня в аэропорту, Володя, мой шофёр, быстро довёз меня до райисполкома и я, почти, бегом взбежал на второй этаж.
Подошёл к двери штаба ГО и.… на двери висел огромный амбарный замок.
В недоумении я заглянул в соседний кабинет.
Улыбчивая дамочка сказала, что ГО не работает уже с месяц, т.к. все в отпуске, а мне, видимо, нужно обратиться в отдел общественного питания.
Ну в отдел, так в отдел, недоумевая подумал я.
Зашёл в отдел, представился и корпулентная тётка, как и водится у всех, причастных к торговле дам, сказала, что я им уже не нужен и могу идти домой.
- Простите, я не совсем понял почему "уже" и при чём тут Гражданская оборона, - поинтересовался я.
- Это мы придумали, - ухмыльнулась представительница торгового сообщества. Нам нужно людей собрать для переборки овощей на овощебазу, а никто не хочет. Вот мы и придумали вызывать через штаб гражданской обороны.
Тёткин рот расплылся в широкой улыбке, обнажая сверкающие золотом челюсти.
- Ну что же, - начал я. Вы вызвали меня в тот момент, когда я находился в 100 км. от города, о чём вас предупредили. Однако вы настояли на моём к вам визите, прикрываясь Гражданской обороной. И вот я у вас. Завтра я предоставлю председателю исполкома счёт на оплату вертолёта, который доставил меня в город, автомашины, на которой я к вам приехал, а также на компенсацию заработной платы мне и шофёру.
По мере моей речи рот тёткин сжимался, превратившись наконец в тонкую ниточку ярко накрашенных губ. Золото померкло также, как и тёткина улыбка.
С тех пор мои работники никогда не привлекались на подобные работы.
Глава двенадцатая. Веселие Руси есть питиё, а не бизнес.
В начале лета, когда ветры перестройки ещё только ощущались как лёгкое дуновение ласкового утреннего бриза, а жизнь катилась по привычной и накатанной колее, преодолевая то чёрную, то белую полосу в везении и успехах, внезапно разразился ураган. Имя тому урагану было «СУХОЙ ЗАКОН».
Из магазинов, мгновенно исчезли все или почти все горячительные напитки, а в аптеках, с пугающей быстротой, уменьшались запасы спиртосодержащих жидкостей. Промышленность не успевала исполнять заявки торговых сетей по поставкам дешёвых одеколонов и лосьонов. Продажу спиртного ограничили двумя часами в день, а цены взвинтили в два-три раза.
Народ, веселие которого, как утверждает старинная поговорка, есть питиё, напрягся в оцепенении, вызванного непонятной ситуацией. Такого, на памяти народной, не было аж с самой революции, которую уж стали поносить в каждой газете и на каждом собрании.
Очередь в винные магазины начали занимать с обеда и, очереди эти, стали представлять из себя, что-то вроде общественного конкурса по знаниям великого и могучего в части идиоматических выражений, слова которых имеют столь множественное толкование, что их можно произносить в любой жизненной ситуации. Старушки, проходя мимо эдакого скопления мужиков, у которых отобрали любимую забаву и скрепу, объединяющую в одной компании людей с разными взглядами на жизнь и любых возрастов, иногда прислушиваясь останавливались и, грозя своими клюками, разражались проклятьями. Но проклятья эти, зачастую адресовались не к страждущим, стоящим в очередях, а опять-таки к власть предержащих и, как водится, к той самой революции.
Молодые мамаши с колясками обходили такие очереди третьей улицей, девочки ученицы младших классов бежали мимо с ужасом, красные от стыда за услышанные непереводимые обороты великого и могучего. Девочки постарше, наоборот, придерживали шаг, чтобы впитать в себя незнакомые прежде оттенки того же великого и могучего русского языка, глубину мудрости и многогранность значений одних и тех же слов которого, можно познать лишь непосредственно общаясь с недовольными общественными массами. Пацаны же всех возрастов, также замедляли шаг. Но делали они это для того, чтобы проявить солидарность со страждущими и отточить своё мастерство во владении идиоматическими выражениями, знакомыми каждому, но не каждым и не всегда употребляемыми.
Некоторые, не слишком умные жёны, узнав о двойном повышении цен на спиртное, ухмыляясь обращались к своим мужьям, что теперь, мол, ты меньше пить станешь.
- Нет уж, отвечали им, опалённые горьким жизненным опытом, суровые северные мужики, - теперь ты меньше жрать будешь.
За, буквально несколько дней, ураган этот, вынес из магазинов всю имеющуюся в наличности ликёро-водочную продукцию. Огромным спросом стали пользоваться сахар, дрожжи и томатная паста. Народ перешёл на самообеспечение. Процесс этот, в самом окончании, на этапе возгонки, сопровождался обязательным охлаждением через змеевик, для чего включалась холодная вода, а милиция стала контролировать подъезды и, заслышав непрекращающийся звук включённой воды, вламывались милицейским нарядом. Составлялся акт и мастера нелегальной возгонки ожидала суровая кара.
Мы сидели втроём и обсуждали сложившуюся ситуацию с нашими пятничными посиделками, основным атрибутом которых была выпивка. Собирались мы не часто, раза два в месяц, но и для этого нам нужен был, такой необходимый для мужской беседы продукт. Итак, я, Володя, бывший судьёй сидели у нашего друга Васи, который был прокурором района и решали насущный вопрос: «как наладить обеспечение продуктом».
Первым высказался я. Дело в том, что один из инженеров Печорского узла связи жил в доме, где находился винно-водочный магазин и, был знаком со всеми продавцами, а также, что наиболее важно, с грузчиками. Я мог бы, скажем попросить его купить две – три бутылки водки, чтобы он на следующий день переслал мне попутным бортом. Однако вариант был признан сложным и общим, единогласным решением был отвергнут.
Моё следующее предложение заключалось в том, что, возможно, судья или прокурор, используя своё служебное положение в наших низменных целях, договорится с торговыми магнатами и те будут приносить ему продукцию в кабинет.
- Ты с ума сошёл, - закричали в голос мои приятели
- Мы с прокурором, - сказал судья, - похожи на мух. Нас газетой убить можно, - пояснил он в ответ на мой непонимающий взгляд. Единственной газетной статьёй.
- Надо гнать, - после небольшой паузы глубокомысленно изрёк Вася-прокурор.
Оба, и судья, и прокурор, вопросительно-утверждающе посмотрели на меня.
- Нет уж, други мои, - встрепенулся я. Гнать будет Васька.
- Ты забыл, что я прокурор, возмутился он. Мне нельзя.
- А кто у тебя искать-то станет? Задал утверждающий вопрос я.
На том и порешили.
Пару лет тому, мне передали из Ухты, а точнее пожаловали с барского плеча УАЗ 469. Был он уже сильно подуставший и, выгнав его из МИ6, на котором его привезли к нам, гаражный начальник Юра, обошедши его два раза и, постучав ногой по колесу, тяжело вздохнув, заявил, что машина эта, за свой долгий вклад в дело освоения севера, достойна иметь имя собственное и нарекается отныне славным именем «Чилита».
После долгих препирательств с Вареликом, в ведомстве которого находился весь автотранспорт нашей конторы, было решено "перекинуть" машину обратно в Ухту на вертолёте и провести все работы по капитальному ремонту на центральной базе. Однако он поставил условие, что ремонтом будет заниматься Вальдемар, так как у него для этих целей свободных рабочих нет. Это было логично, так как Вальдемару заниматься без машины было абсолютно нечем, и мы ударили по рукам, после чего я укатил в отпуск, а Вальдемар с Чилитой улетели в Ухту.
- Вот что, брателло, узнав, что Вальдемар едет в долгую командировку в Ухту, сказал ему Андрюха, старший лейтенант Госпожнадзора, который, собственно и порекомендовал мне его как хорошего водителя и своего лучшего друга, - в Ухте, ежедневно покупай водку, там дают по две бутылке в одни руки, а я через две недели приеду к тебе на несколько дней. А ты возьмёшь отгул, и мы с тобой «оторвёмся».
С Андрюхой Чилимом мы познакомились при, особых обстоятельствах. Я был по каким-то своим связистким делам в городе, когда мне на телефон, установленный в Чилите, позвонила Галя, моя секретарь.
- Абрамыч, у нас проверка противопожарной безопасности, с тревожными нотками в голосе, сообщила она мне. Всё пишут и пишут, уже три листа исписали.
- А кто проверяющий, - спросил я.
- Серёга Кандыба, а с ним ещё какой-то незнакомый лейтенантик.
Серёга был главным инженером пожарной части и лично следил, чтобы никто, кроме него или особо доверенных лиц, у нас проверкой не занимались.
- Позови его к телефону, - попросил я.
- Ты что делаешь, Серёга, заворчал я в трубку, после обмена приветствиями. Что за три листа нарушений ты у меня нашёл?
Кандыба захохотал.
- Испугался? Это я учу нашего нового работника как нужно вскрывать недостатки, на что внимание обращать и как составлять акты нарушений.
Мои отношения с Госпожнадзором не давали мне основания заподозрить Серёгу во лжи, и мы договорились, что акт он оставит у Галины, а новым сотрудником и был как раз Андрюха, с которым у нас, впоследствии, установились добрые и дружеские отношения.
- Ага, покупай, - возразил Вальдемар, — это же… - начал подсчитывать он, - 10 дней по два пузыря, да по 10 рублей… Двести тугриков выходит, - закончил он математические расчёты.
- Стольник я тебе дам, брателло, - протянул ему сто рублей Андрюха, - а остальные твоя забота. Что скушаем, то скушаем, а остальное сюда увезём.
На том и порешили.
Ежедневно после работы, приехав в город и наскоро переодевшись в гостинице, Вальдемар спешил в винно-водочный магазин. Печальная слава, известного в городе «бермудского треугольника», где окна гастронома с винным отделом, смотрели в окна пивного бара, а окна того, отсвечивали окнам вытрезвителя, сошла, что называется на «НЕТ». Винно-водочный отдел, печально известного в городе гастронома, в связи с кампанией по борьбе с алкоголем, был закрыт, а за счёт освободившегося места установили стенд с наглядной агитацией за пользу здорового образа жизни.
Вальдемар спешил в противоположную от «треугольника» сторону, к ресторану «Русь», возле которого, примостилась специализированная точка по продаже горячительных напитков. Простаивая ежедневно в длинной очереди, он уже, практически, сроднился с мужиками, которые также, как и он, ежедневно приходили за требуемым продуктом, примерно, в одно и тоже время, что и Вальдемар. Иногда они встречались на улице и, в зависимости от социального статуса, мужики, либо приветственно свистели, подымая при этом вверх руку, либо приподнимали кепку или, правда редко, шляпу.
Купив заветные две поллитровки с водкой, Вальдемар нёс их к себе в одноместный номер и складывал под кроватью в, специально для этого, припасённый фибровый чемодан. Его запасы росли день ото дня.
Ремонт Чилиты подходил к окончанию, когда наконец для «оттягивания» в Ухту прилетел Андрюха. Вальдемар, предупреждённый о приезде друга, переехал в двухместный номер на пятом этаже и забронировал второе место для Андрюхи.
Разместившись в номере утром, Андрюха до вечера должен был оставаться один. Стало скучно и он вышел длинный гостиничный коридор. В конце коридора, под традиционным для гостиничного хозяйства фикусом, в продавленных гостиничных, ядовито-зелёного цвета, креслах - ветеранах, сидели два мужика и о чём-то неторопливо беседовали. Увидев эту идиллию под зелёными фикусными листьями-лопухами, неугомонный Андрюхин характер, почувствовал непреодолимое желание занять третье кресло, познакомиться и влиться в беседу. Предмет беседы был для него, абсолютно, не важен. Главное – процесс.
Разговорились. Мужики были горными инспекторами и ехали в Инту на проверку тамошних шахт. Поговорили о политике, плавно перешли на тему «о бабах», а это святое, после чего в беседу ворвался самый животрепещущий вопрос того времени – где купить водку.
Андрюха замер в оцепенении, которое, впрочем, вылилось в неподдельную гордость – вот он его звёздный час.
- Чё за проблемы, мужики, - начал он, презрительно взглянув на собеседников, - у меня водки этой – залейся.
Мужики пристально и с недоверием вперили взгляд в Андрюху.
- С чего бы это? Ты сам-то где трудишься?
- Инженер-строитель, - не моргнув глазом выстрелил Андрюха.
Он на самом деле имел диплом строительного ВУЗа, но вот уж года два, как трудился инспектором Госпожнадзора.
- И откуда водка-то у тебя, - с недоверием спросил тот, который постарше.
- Друг у меня здесь в гостинице живёт, он и покупает, а я раз в две недели приезжаю и отвожу домой. А там уж по ситуации: кому продаём, а кому из нужных людей, презентуем.
У того, который помоложе загорелись глаза.
- А может и мы возьмём две штуки? – обратился он в тому, который был постарше, - в очереди толкаться не надо, Андрей нам, думаю, не откажет.
Тот, который постарше, пожевав губами, означавший, видимо, мыслительный процесс, повернулся к Андрюхе:
- Почём отдашь? - Андрей
- Вы уж решите сперва, сколько возьмёте, - неожиданно для себя вступился в торг Андрей, - чем больше, тем дешевле, - добавил он, внутренне удивляясь своей, неожиданно возникшей из пустоты, коммерческой смекалке.
- Я думаю, что штук пять возьмём, - сказал старший.
Тот, который помладше, утвердительно закивал головой.
- Ну, думаю, по восемь целковых отдам, - задумчиво брякнул Андрюха, - принести?
- Да, тащи, - оживился младший из мужиков.
Совершив первую в своей жизни продажу, Андрей, сунув вырученные от продажи шести бутылок водки, спустился вниз. Потолкавшись по вестибюлю гостиницы, он купил несколько газет с кроссвордами и вернулся в свой номер, развернул газету и занялся разгадыванием кроссвордов.
Его напряженную мозговую деятельность прервал несмелый стук в дверь.
- Здравствуйте, - на пороге открытой двери стояла симпатичная девушка, - мне сказали, что у вас можно купить водку, несмело сказала она. Мне всего две бутылки, А? – она протянула Андрею две бумажки – пятёрку и трёшку.
Андрей, покрасневший от осознания своего величия и от того, что становится популярным человеком, утвердительно кивнул головой, - десять рублей, озвучил он цену.
- А мне сказали, что восемь, - девчушка обиженно надула губки.
- Ну, ладно, - с важным видом, после короткой, почти мгновенной паузы, принял решение Андрюха, - восемь. Но только для вас.
Итак, состоялась вторая продажа.
Андрей сел в кресло и развернул свою газету с кроссвордом. Громкий и требовательный стук в дверь, заставил снова отложить газету и открыть дверь. На пороге стояли два мужика в рабочей одежде.
- Два пузыря, - безапелляционно сказал, стоящий первым мужик, протягивая пару бумажек.
- Двадцать рублей, - также безапелляционно заявил Андрюха.
- Ты чё, пацан, - негромко, но весьма убедительным тоном начал тот, который протягивал деньги. За чирик я и в магазине возьму. Чё, спекулируешь? – мужик сделал шаг вперёд и оказался в крохотной гостиничной прихожке, вытеснив Андрюху в комнату. Второй, в измазанной разноцветной краской рубахе, вошёл в след за первым и, споткнувшись на пороге, навалился на первого, и они вдвоём ввалились в комнату... Андрюха еле-еле успел отскочить к окну. Комната заполнилась запахом свежей масляной краски, олифы и стойкого водочного перегара.
- Короче, пацан, начал первый, крепко стоявший на ногах мужик, - некогда нам, держи «капусту», - сунул он Андрею в руку несколько мятых бумажек.
Андрюха понял, что увещевания двух, уже изрядно хвативших горячительного строителей, успехом не увенчаются, решил согласиться с предложенной ему ценой и достав, из лежащего на кровати чемодана, две бутылки водки, передал их мужику. После этого посчитал деньги. Денег было пятнадцать рублей.
- Эй, несмело, чтобы не злить, уже находящихся на взводе мужиков, тут рубля не хватает.
- Прости, пацан, несколько косноязычно, пробормотал тот, который вошёл вторым и чуть не упал, - больше нет. В следующий раз занесём. Чес слово, - закончил он, уже перед самым порогом.
Дверь закрылась, чтобы тут же открыться.
Клиент пошёл косяком.
К семи вечера возвратился Вальдемар и притащил с собой колбасу, хлеб и всё, что требуется для суровой мужской встречи. На стуле, возле письменного стола, несменяемого атрибута всех двухместных номеров в Ухтинской гостинице Тиман, сидел Андрюха. На столе лежала стопка бумажных денег и кучка монет.
- Это чё за бабло? - спросил Вальдемар, заходя в комнату.
- Да вот, - начал Андрюха, - поторговал в твоё отсутствие.
- Чем это ты, - начал было Володя, но осёкся на полуслове, увидев открытый чемодан, в котором лежала одинокая бутылка водка. - Ты что, водкой нашей торговал?
- Да… Так получилось, знаешь… - промямлил Андрюха.
- И почём?
- По восемь, с неподдельной гордостью сказал Андрюха и также гордо взглянул на Вальдемара.
- Ты чё, ох..ел? – задал риторический вопрос Володя, - я же по червонцу покупал.
Андрюхина улыбка победителя, мгновенно сменилась на уныло-обиженную рожу.
- Ладно, брателло, - примирительно сказал Вальдемар, поняв, что нельзя добивать друга. Ну продал и продал, чё там. Давай выпьем за встречу, пузырь есть, закусь я принёс.
Друзья обнялись…
Глава тринадцатя. Оленья колбаса и забег с консервами.
Как-то так получилось, что пришлось мне во второй половине дня в Печоре оказаться, а никакими бортами подстраховаться не успел.
Вся надежда была на попутный борт, так как никакого иного транспорта во второй половине дня из Печоры к нам не было, а утром обязан я был быть на месте. Не помню уж причину, однако помню, что присутствие моё у себя в кабинете, было обязательным. И потому поспешил я в аэропорт к нашему диспетчеру Любе Большаковой и, хоть время приближалось к сумеркам, надежды, хоть и небольшая, но была - авось посадит меня на какой ни будь попутный борт.
Захожу в зал отправления вахтовых бригад, глядь, на лавочке сидят Юра Перцов-инженер техотдела и Таня-бухгалтер.
-Привет!
-Привет!
- А вы куда?
- К тебе. Инвентаризацию будем делать.
Спрашиваю про шанс улететь домой, который у меня, честно говоря, был небольшой, т.к. уже начало смеркаться.
- Люба сказала, - говорит Юра, - что готовится "шестёрка" (МИ6) от мясокомбината.
Я заскочил к Любе в её микроскопический кабинетик, отметился и она пообещала посадить меня на этот борт вместе с остальными.
Долго ли, скоро ли, как говорят в сказках, но вот стоим мы возле борта, на который грузят ящики с колбасой. Запах-умопомрачительный. Свежая копчёная колбаса!!! Кто жил в начале 80-х тот меня поймёт.
Подъехал экипаж и стал покупать за наличные у тётки-экспедиторши колбасу. Колбаса-то государственная была и тётка эта, попросту, воровала у государства, самолично распоряжаясь чужой колбасой.
Решили и мы прикупить килограмма по два-три. Подошёл я к тётке, а она, смерив меня уничижительным взглядом
- Нет у меня никакой, - говорит тётка мне, - колбасы.
А сама пилоту колбасные палки передаёт.
Одет, - думаю я, - вроде, прилично, сумка дорожная в руках. В очках, к тому же. Но... Отказала и отказала. Нагло так отказала. Нехорошо. И неприятно мне стало как-то. Некомфортно. Гадко.
Однако уселись мы на скамейки вдоль борта. Посредине салона ящики с колбасой стоят, запахи, просто, с ума сводят и желудок от запахов таких рычит. Хорошо, что шум двигателей всё заглушает. Наконец взлетел наш вертолёт и взял курс на север.
Быстро темнело и внутри грузового отсека зажглись полуслепые плафончики с дежурным светом. Свет такой, чтобы только не споткнуться и не разбить себе при падении нос. Слепой, как бы свет. Короче говоря, темно.
- Давай сюда сумку, - прошептал мне на ухо Юра.
- Зачем тебе моя сумка? - спрашиваю у него
- Ты не рассуждай, а то скоро прилетим, - отвечает. Тут лёта мину тридцать, а мы уже порядочно летим. Давай сумку, встань, вроде как ноги затекли и плащ свой расправь в стороны-меня прикрой.
Надо сказать, что у меня была огромная сумка, в которой лежало самое необходимое для поездок, пара рубашек, бельё, бритва. Сумка была, не то, чтобы наполовину пуста, а совсем пустая.
Оказалось, что Юра в темноте успел выложить мои "сиротские" манатки к себе в сумку и моя была пуста.
Я встал, вроде как размяться и закрыл собой Юру, который в это время забил колбасой весь мой огромный баул.
Взяли мы тогда у жадной тётки не меньше 25 килограмм, а когда приехали на работу, то всей дежурной смене раздали по палке колбасной.
А отсюда и мораль - не стоит жадничать! Хотели мы тётке денег дать, а пришлось колбасой бесплатно угоститься.
Во времена Советского Союза в каждом горисполкоме (райисполкоме) был отдел общественного питания и отдел торговли. Иногда отделы эти совмещали. Но не в этом суть. По каким-то там нормам, утверждённым во времена былинные, линейные работники нефте- и газопроводов имели право на получение полевого довольствия, которое состояло из тушёнки и сгущёнки. Причём довольствие это не давалось бесплатно, как бы в награду за тяжёлый труд, а консервы эти надо было покупать за свои деньги. Однако с товарами этими, как, собственно, и со всем остальным, в стране была напряжёнка, никто из работников не жаловался. И вот дошла очередь до нас - высочайше было разрешено эту привилегию распространить и на связистов.
Недолго думая, написал я требование в ОРС и, о чудо, получил разнарядку на покупку в близлежащем магазине тушёнки и сгущёнки. Монтёры, быстренько собрав деньги, выкупили несколько ящиков и одного и другого. Так мы стали выкупать консервы ежемесячно. Все остались довольны и так продолжалось до осени.
В то лето бригады отличились тем, что "провалили" все запланированные работы. Ну не совсем все, а так, частично, что привело меня, демократа и поборника гласности, прямо скажу, в нехорошее расположение духа, которое кроме лишения премий вылилось в запрет на приобретение этих самых консервов.
- В межремонтный период, - заявил я бригадам на общем собрании, - вы на трассу не выезжаете, а потому и полевое довольствие вам не положено.
Народ негромко загудел интонациями пожилого трансформатора.
- А чё, Абрамыч, - выкрикнул наш танкист-водитель вездехода Ахат, - Мы считаем, что если авария какая, или, скажем срочно нужно воздух на НУПе поменять, то нам питание, усиленное нужно. А сгущёнка особенно для мозговой деятельности хорошо, - под дружные поддакивания с мест закончил он свою революционную мысль.
- Ахат, - ответил ему я, - твоё право на собственное мнение еще не обязывает меня слушать твои глупости. Вам за это полевые надбавки платят. А как вы отработали летом? Ты помнишь, что Никита Сергеевич Хрущев говорил: "Я вам покажу Кузькину мать!" Вот и я вам ее тоже покажу.
- А чё сразу умный, умный, - попробовал обидеться Ахат.
Монтёры весело заржали и инцидент с желудочно-репрессивными мерами был закрыт.
- Уже без пяти половина десятого, - вставил свою реплику молодой специалист Альфред
- Вам уж давно пора на трассе быть, а вы тут резину тянете и баклуши бьёте. Всё, поговорили. Выметайтесь из кабинета.
Однако среди станционных работников начался тихий ропот, который норовил вот-вот перерасти в грандиозный бунт.
- Как так? – обсуждался вопрос дежурной сменой, - почему монтёры имеют дефицитные продукты круглый год, хотя работают в поле всего четыре-пять месяцев. Налицо был императив – отобрать и поделить.
Однако, как истинный демократ, я собрал свою «дикую дивизию» линейных работников и, после долгого и горячего обмена мнениями с применением известных идиоматических выражений великого и могучего, мы пришли к общему соглашению.
По этому соглашению линейщики получают доступ к продуктам в течении всего ремонтного летнего периода, а в остальное время они передают это право станционным работникам. Все остались довольны и в феврале я понёс заявку в ОРС.
Заявку эту, конечно же, можно было отправить почтой, однако я предпочитал подобные дела, во избежание проволочек, делать лично. Процедура была до изумления проста, как, собственно, и многие иные, забюрокраченные дела.
ОРС, в нашем городе, был единственной торговой конторой, объединившей в себе и торговлю и производство пищевых продуктов, и животноводство, в виде огромного свинарника. Контора была огромной, а потому в кабинет к начальнику попасть было не так легко. Однако, секретарь, знакомая со мной лично, запустила меня в начальничий кабинет вне очереди.
- Отобрали у меня эту функцию, - покачал головой начальник ОРСа Боря, посмотрев на заявку. Иди в Исполком, в торговый отдел, - закончил он, отдавая мне мою бумажку.
- Делать им там нечего, - сердцах бросил я, - целыми днями чаи гоняют и бумажки с места на место перекладывают, - прощаясь закончил свою мысль.
- Я ничего подписывать вам не стану, сказала начальница торгового отдела, услышав цель моего визита, не глядя на меня. Заявки надо было в декабре приносить, - посмотрев на меня с презрением, продолжила она.
- Напишите мне, в таком случае отказ, вежливо попросил я. А потом добавил, - в трёх экземплярах.
- Зачем это вам три экземпляра, - на лице начальницы промелькнуло удивление, которое сменилось тревогой.
- А я соревнование устроить хочу, кто быстрей мне ответит. Начальник Главурса Миннефтепрома, ВЦСПС или Горком КПСС, – услыхала она мой ответ.
Дамское лицо начальницы налилось кровью, затем стало белым. По кабинету прокатилась волна холода, усиленная ледяным блеском бриллиантовых серёжек в её ушах. Она начала визировать мою заявку.
- Рабочих необходимо хорошо кормить, при работе в поле, приторно вежливо и с искренне-радушной улыбкой клинического идиота, добил её я.
Репа - провансаль
© Copyright: Илья Левенберг, 2025
Свидетельство о публикации №225021000503
Свидетельство о публикации №225021000503
Рецензии
Поздравляю нового автора со вступлением в семью прозаруских графоманов!
Желаю Вам писучести, читабельности и вдохновений!
А также железной попы, поскольку писатель трудит не только голову, но и место, на котором сидит долгие часы.
Обязательно разбейте повесть на главы, чтобы можно было читать понемногу - читатели убегают от сплошного текста.
Удачи!
Нико Галина 17.02.2025 20:42 • Заявить о нарушении
Желаю Вам писучести, читабельности и вдохновений!
А также железной попы, поскольку писатель трудит не только голову, но и место, на котором сидит долгие часы.
Обязательно разбейте повесть на главы, чтобы можно было читать понемногу - читатели убегают от сплошного текста.
Удачи!
Нико Галина 17.02.2025 20:42 • Заявить о нарушении