Живопись Времени

СКАЗКА

Время это наблюдение за временем.
Я знаю это.
Не знаю разве что, наблюдают ли мои родные за ним, за Временем. Или они следят за чем-нибудь неважным? -- За новостями. Друг за другом. За самими собой...
Время, оно – Время. Оно – везде и всегда.
И странно мне видеть, что родные не знают, что оно, которое везде и всегда, ещё – и рядом, притом так близко, что все-все-все – внутри его, Времени.
Его, Время, можно даже потрогать: снег -- зимой… ручей -- весной…
Время можно, конечно, и понюхать: по утрам оно, круглый год, пахнет горячими мамиными пирожками; днём, и летом, и зимой, всегда пахнет тёплыми, под солнцем, стёклами наших домашних окон.
И уже тем более – Время можно видеть, рассматривать, любоваться им. Оно всегда перед глазами. Даже во сне.
Оно – разноцветное. И даже – летучее, подвижное.
Как сладко наблюдать яркие приветливые восходы, бодрые обещающие закаты!
Не знаю, правда, и то, трогают ли Время мои домашние, нюхают ли они его. И, главное, видят ли ни его вообще.
Почему-то мне самому боязно спрашивать их об всём таком…
Почему?..
Я это я.
И я знаю об этом.
Что я, первое, – есть.
И что я, далее, какой-то.
Но знаю ещё и то, что все вокруг говорят обо мне, будто я – ребёнок.
Ну и что бы… Сегодня в одном я классе, завтра буду в следующем…
Странно! Ведь если все внутри Времени, то все – одинаковы. Так что и заботиться и хлопотать тут не о чем.
Но вот новость!
Кто-то из домашних узнал необычное, необычайное…
Как раз – о нём, о Времени!
Жутко слышать такое о нём – внутри которого все -- дерзкое. А вдруг оно, Время, подслушает такие разговоры.
И будто бы вот что…
Нужно взять какую-нибудь картину. Только -- самую настоящую. Можно, и даже лучше, какую-то старую, старинную…
И на ней! прямо поверх её! -- написать другую картину: портрет.
С кого-нибудь. Всё равно.
Зато он или она, чей портрет, будет жить долго!
Кто бы из домашних ни прознал об этом, но, как всегда, подхватил эту занятую новость брат, мой брат. – По праву для него неоспоримому. И всеми у нас дома принятому: и родителями, и сёстрами, и мной. – Как самый старший и самый толковый из детей.
Тоска напала на меня…
Да пусть тем волшебством воспользуется брат, пусть…
А как же можно своевольничать! С ним. Со Временем.
Но почему-то это так для всех у нас дома. -- Что долго жить это хорошо. И почему-то все они неожиданными грёзами вдруг загорелись. – Ведь сколько я ни знаю их всех, они все, мои родные, всегда были.
Как всегда был и я. – О чём говорить, опять же, перед родными мне почему-то неловко, боязно…
Но все они, в один голос, -- родители, сёстры, брат – заликовали! Словно оно, то будущее долгое счастье, вот-вот уж под окном…
Наперебой: картину! настоящую! где бы добыть такую!
Я слушал-слушал…
И жалко стало их всех: какие они недотёпы.
Говорю – уж просто, чтоб внимание к себе привлечь…
У нас в доме она, картина, есть!
Все умолкли: ведь в самом деле…
Отец наш когда-то писал картины. Да-да. Масляными красками. Настоящими. Значит – и картины те настоящие!
Я помню некоторые: копии с открыток с почтовых красивых… пейзажи!..
Некоторые, и в рамах в настоящих, висели когда-то по комнатам.
А потом все эти свои картины он, отец, куда-то подевал…
Брат на меня: где они?
Я знаю где.
Говорю, уже досадуя на себя за болтливость: на чердаке. Есть одна. Рваная.
Брат, мол, можно её исправить?
И все на меня уставились…
А я иногда листал толстые, с иллюстрациями и таблицами, книги, по которым отец изготавливал те рамы, те подрамники, натягивал на эти подрамники холст, потом холст проклеивал, потом его грунтовал…
Брат приуныл: ну раз рваная…
Я же -- опять на свою голову: можно зашить.
Как?
А вот, говорю, один художник написал однажды картину, потом что-то подумал… и пришил сбоку целого царя!
Ну иди ищи.
И я нехотя пошёл.
Со стыдом перед тем -- что всегда и всюду рядом: стыдясь – Времени. Как же я так небрежно выдал, предал его…
На чердаке – самое строгое, недвижное, Время.
Запах полумрака… запах пыли… запах ветра, запах, от тяжёлой мудрой крыши, всех сразу времён года.
А сию минуту – писк и шуршание ласточек в гнезде: прямо рядом под карнизом, притом – даже ниже меня!
Пробираюсь куда знаю.
Банки стеклянные… кастрюли… вёдра… корзины…
Комод темный резной с зеркалом!
Что – там, внутри того зеркала? – Какие века, судьбы?.. улыбки, морщины?.. Наряды, слёзы… Праздники, трауры… Теперь в нём, в этом зеркале, – только тёмная печаль.
А вот и она.
Рядом со древним самоваром и старыми валенками…
Стоймя. Холстом к бревну. Без рамы.
На подрамнике на деревянном.
Одинокая. Лицом – ото всего и от всех…
Взял в руки затаив дыхание… Понёс на светёлку к окну…
Величиной она – в треть моего письменного стола.
Подул. Обтёр рукавом.
Да. Пейзаж. Маслом. Копия с известной картины.
Зимняя оттепель…
Хранит она, эта картина, здесь, среди мрака и пыли, свою какую-то думу: о вечном, пахнущем сыростью и весной, тепле…
Шершавая, под кончиками пальцев, поверхность засохших красок…
Подрамник… мелкие гвоздики… холст…
Всё – самодельное отцовское.
Когда-то он занимался этим всерьёз.
И как у него рука поднялась? -- Убрать с глаз долой. Не модно разве стало? И где все другие?..
Что теперь с нею, с этой картиной, будет?..
И зачем я проговорился!
Родители, если и помнили про неё, промолчали бы, может быть. – Что-то своё вспоминая о том, о чём бы им вспомнилось…
Холст, да, порван. Даже дыра.
Одиночество!
И что такое – весь целиком Мир?..
Никому ничего не нужно?..
А я!
И откуда взялась та жестокая фантазия: о продлении жизни. – Чтоб поверх картины сделать портрет. И как эту фантазию истолковать? – Тут было б наложение одной судьбы на другую?.. или как?..
Но ведь тогда… исчезнет навечно вот этот отцовский пейзаж! – А у него, какая б ни была, своя жизнь…
Знаю.
Из учебников. Из фильмов.
Когда-то были древние нравы разные – но их заменили верой одной…
Когда-то лета считали от начала мира – но это заменили счётом другим…
Когда-то и календарь был другим – но его заменили нынешним…
Всё – было! Всё вдруг почему-то оказалось не дорого!
Пусть так у людей.
Но какое Время – настоящее?!
И как быть теперь мне?.. Ведь там, внизу, в комнате, все меня ждут… Сейчас меня самого пойдут искать!
Принёс.
Все посмотрели, поморщились, приуныли…
Но брата уже не унять. – Ведь вот она, картина. А зашивать её можно и потом.
Что ж.
Опять все онемели…
А что дальше?
Ведь тут же – вопросы. Самые, оказалось, явные. И самые дикие, болезненные.
Кто будет писать портрет – это даже и не самое важное…
А вот – с кого?!
Чей будет портрет?..
И тут же – вмиг всё уже ясно.
С него. С брата.
Да и в самом деле. Не с родителей же. Они – всегда всё для детей.
И не с сестёр. – Это было б для них опасно: вдруг как-то не так на портрете получатся…
Ну и – не с меня…
Это уж я сам о себе понимаю.
С меня – не нужно.
Не надо.
Если б мне и предложили.
Я бы сам отказался.
Я и так знаю, что жить буду долго.
…Вот же!
Чуть я отвернулся тогда…
Холст -- уже снят с подрамника и свёрнут в круглое поленце.
Со всеми его оттепелями…
Зачем? Чтоб подальше спрятать?
О как это грустно!
Увлекательно было мне тогда наблюдать всю эту затею: с той какой-то непременно старой картиной… с тем вероятным будущим чьим-то портретом… И охотно я отзывался на внезапные прихоти домашних, чтоб быть причастным к этой их общей страде…
А всё у них свелось к тому, чтоб это самое всё… свернуть в полено.
И что дальше с ним, с таким теперь скованным, – всем даже и не важно.
Что-то на тот миг уже – исчерпалось, иссякло. В людях и для людей. – То, что -- не о Времени.
…Где ныне то поленце?!
Не напрасно же я предвидел, что придётся мне наблюдать о всём на свете и о всех на свете -- начала и концы.
И сказку эту… прочесть уже – некому, некому.

Ярославль. 4 – 5 февраля, 2025

(С) Кузнецов Евгений Владимирович