Голуби

Вторую неделю опадает путинка, сбрасывает лишние, недоразвитые, подгнившие плоды. А еще начало августа, первая декада. Вот и ждем, когда, наконец-то, можно будет хотя бы испечь яблочный пирог. Яблоки этого сорта очень ароматные, из них получается замечательный компот, яблочное пюре или просто варенье. Считаю, что этот старинный сорт в одном ряду с общепризнанной антоновкой, штрифелем, пепинкой. Ну, это из тех, которые я хорошо знаю и люблю, хотя путинка, в отличие от них, сильно опадает.

Вот и я уже вторую неделю собираю паданки. Девать их некуда, приходится сбрасывать в овраг, который начинается сразу за садом. Правильнее сказать, сад начинается сразу от оврага, который забирает от него кусочек за кусочком чуть не ежегодно. Земля оседает, образуя трещины, а то и настоящие оползни. Вот и в этом году после июльских ливней овраг уменьшил наш двор на полметра, а в саду осела земля. Жить над обрывом на краю оврага – это всегда быть начеку. Постоянно укрепляем склоны шиферными листами и металлическими трубами. Две или три ступеньки таких загородок достаточно, чтобы не образовывалось потоков дождевой воды во время летних ливней. Иначе любой ручеек образует промоину, а от нее недолго и до оползня.

Овраг не совсем овраг. Это правый, крутой склон поймы одного из могилевских притоков Днепра Дебри, маленькой речушки, почти ручья. И хотя пойма Дебри довольно узкая, склоны очень высокие. Левый – более пологий, частично застроенный. Правый – очень крутой, особенно напротив нашего дома. Не зря в начале семнадцатого века по правому склону рва проходила третья оборонительная линия Могилева – Полевой вал.

Зимой сверху видна вся пойма, и дома, которые под нами. Они расположены не на половине горы и не на четверти, а в самом низу, на горизонтальной части низины. Склон зарос, чем мог: кленами, дикой грушей и алычой. Мы специально высаживаем дикую алычу по краю оврага. Она неприхотливая, а корни укрепляют почву. Летом зелень, лезущая из оврага, перекрывает нам вид на пойму. Даже солнечные лучи из-за высоких кленов, растущих снизу, начинают освещать лужайку в нашем саду только часов с восьми.

Я не могу понять, какое сегодня солнце. Во-первых, еще рано, а во-вторых – туман. Овраг наполнен им так, что видны лишь макушки деревьев, растущих на нашем склоне. И яблоки, которые я бросаю вниз, скрываются в белой пелене, и только потом доносится звук их приземления. Они как бы исчезают, переходя в другое пространственно-временное состояние, уже неподвластное мне. И я могу только в воображении дорисовать картину их приземления с первым отскоком, качением и остановкой в траве на пологом участке склона.

Вглядываясь в овраг, начинаешь различать, как туман слоится потоками, движущимися вверх. Скоро он освободит эту чашу и рассеется, испарится солнечными лучами. Вот уже деревья медленно снимают с себя полупрозрачное покрывало и, как бы ускоряя этот природный процесс, неожиданно снизу из тумана появляются одна за одной птицы. Пролетая надо мной, они делают разворот, как бы считая друг друга – все ли? Потом поднимаются еще выше и скрываются за уже освещенной солнечными лучами крышей нашего дома. Это голуби соседа, который живет внизу. Он часто выпускает их по утрам. Голуби летают всегда по одному маршруту и потом возвращаются домой, делая над нами последний вираж.

Сосчитав голубей и проводив их взглядом, я вспомнил других голубей. Их тоже было девять. Я тогда вез их в Оршу в своем студенческом саквояже. Дизель останавливался на каждой остановке, а мне не терпелось поскорее обрадовать своего друга Сашку, который держал голубей. Не могу судить, какой он был голубятник, но не раз был свидетелем, как горели у него глаза, когда он выпускал птиц, подбадривая резким и громким свистом. От его свиста закладывало уши, и по спине начинали ползать мурашки. Подняв голову, ты замечал высоко в небе стайку голубей, переливающуюся в лучах солнца, то поднимающуюся круг за кругом, то рассыпающуюся, и нельзя было понять, это Сашка ими управляет, или они сами летят как хотят.

Во дворе возле сарая Сашка построил голубятню. Помогал старший брат. Голубятня получилась основательная, выдерживала четверых Сашкиных друзей. Он показывал нам голубей, как их кормит, как они его слушают. Тема размножения голубей была от нас закрыта. И когда голубка высиживала птенцов, возле голубятни нельзя было громко разговаривать, и мы уходили с Сашкиного двора.

Тема покупки, продажи, обмена голубей была у Сашки очень актуальна. И я как-то похвалился, что мол, у нас в общежитии института на Ленинской улице на чердаке уйма голубей разных пород и окрасов. Сашка похлопал недоверчиво своими серыми глазами, но все-таки начал расспрашивать, что да как.
– Да во время сессии, – говорю ему, – знаешь, как «крыша» начинает съезжать? Вот мы с пацанами и устраиваем вылазки для разрядки, отвлечься, понимаешь?

Действительно, накануне экзамена по электродинамике, когда в голову уже ничего не шло, что называется, кто-то предложил поиграть в жмурки. Поиграли в подвале общежития в заброшенном бомбоубежище. Ну, а в следующий раз, уже перед методами математической физики, забрались на чердак. От обилия голубиного помета и еще не остывшей крыши дышать было нечем. В свете фонариков мы увидели много голубей: сизых, белых, коричневых. Ослепленных светом фонариков птиц можно было поймать без особых усилий.

Сашка с недоверием расспросил про голубей, потом пожал плечами, и, наклонив голову, как бы про себя, произнес: – Может, и прибились какие? Ну, ты привези несколько штук.

Сессия уже закончилась, и в нашей комнате оставался я один. Все разъехались на практику в пионерские лагеря. Я же проходил практику в городе при одном из домоуправлений. То, что остался в комнате один, было мне на руку, ведь одно – наловить голубей, а держать их тоже надо где-то. Благо, в комнате был еще просторный пустой шкаф. Наловив с одним однокурсником десяток разного окраса красивых голубей, мы запустили их в шкаф, где они и переночевали.

Назавтра утром перед уходом в домоуправление решил покормить голубей. Приоткрыл дверцу шкафа и просунул внутрь газетку с крошками батона и остатками каши. Голуби, не обращая внимания на мою заботу и предложенную еду, начали разлетаться. Вылетая из шкафа, они расцарапали мне лоб. Прикрывая голову, я бросился поскорее к приоткрытому окну, однако самый шустрый все же успел улететь. После нескольких неудачных попыток поймать голубей я сдался и разрешил им пользоваться всей комнатой. Вот так мы и жили до конца недели, когда можно было съездить к родителям в Оршу и, самое главное, отвезти Сашке девять штук голубей.

Предоставив голубям комнату, я оказался в клетке. Дверь и окно всегда были закрыты. По комнате летают перышки, на полу, на подоконнике и на шкафу, где они чаще находились – помет. В общем, уборки мне хватило. Но самое трудное было собрать их в саквояж. И все-таки при помощи покрывала я сделал это.

И вот я везу своих голубей Сашке на показ. Правда, они немного потрепанные, но красавцы, сидят тихонько, задремали. Я немножко приоткрыл саквояж, для воздуха. Главное, чтобы Сашка был дома, а то к родителям придется с ними идти.

А Сашка уже вышел во двор, увидев меня в окно. Распахнул саквояж, а там сидят мои голубки, головками крутят, клювы вверх задрали и глазками моргают. Я бросился к Сашке:
– Улетят ведь!
– Спокойно, Шура! У меня не улетят.

Прикрыв саквояж, Сашка один за другим начал вынимать голубей, и после быстрого осмотра выпускать, резко подбрасывая их вверх и произнося для меня:
– Дикарь, Шура! Дикарь!

Проснувшиеся голуби постепенно набирали высоту, расправляя крылья, восстанавливая их силу и радуясь свободе. Интрига, кого Сашка выберет себе, разрешилась очень быстро. Он протянул мне пустой саквояж.

– И что теперь? Куда они? – спросил я Сашку, с трудом скрывая обиду и приближающиеся слезы.
– Да вернутся к себе домой, на свой чердак. Ну, видишь, все дикари, их не приручишь. Я думал, прибился к ним кто из ручных.

Мы еще покурили. Говорить ни о чем не хотелось. Домой шел с пустым саквояжем, как будто обокрали, но еще не догадывался, кто и что украл.