Бабушка аграфена, ставшая настоящей мамой для егор

После отъезда милиционера вместе с Андреем в город, Анне было жалко оставлять детей в доме, где произошло убийство, поэтому она решила, пусть дети пока до возвращения бабушки поживут у нее. Правда, она опасалась, что вдруг из дома Андрея соседи все унесут, а унести можно было часть сена, часть зерна из амбара, муки из чулана. Поэтому ночевать отправила туда свёкра. Тот поворчал на нее:
- Почему я доложен идти ночевать, а не Михаил или его сыновья? Там родство ближе к Аграфене, чем ко мне?
- Но ты-то надежнее их! Они сами голы, как какие-то птицы, и могут что-нибудь взять в доме Андрея. И чем тогда маме придется кормить целую ватагу внуков? – после этих слов он соглашался и шел ночевать.

Свою маму – Алевтину Степановну – Егор представлял смутно, хотя ему уже было в ту пору почти шесть лет. Ему запомнилась привычка мамы смотреть в окно, которое выходило на деревенскую улицу.  Особенно это часто наблюдалось за ней в зимнее время. Вроде бы на улице нет никого, а мама все стоит и смотрит в окно, как будто бы ждет кого-то, или наблюдает за природой или еще за чем-то. Возможно, эту черту воспринял позднее и Егор. Ему и сейчас на исходе седьмого, а сейчас уже и восьмого десятка лет, нравится смотреть в окна своего дома. И наблюдать за переменами погоды, за тем, как летят снежинки, какой идет дождь или град, как цветут деревья, какова яркость их окраски весной, летом и осенью, как люди рано утром спешат на работу и в школу. Напротив его дома находится большая школа и школьники идут туда через двор дома, где находится и квартира Егора. Ему нравится смотреть на машины, троллейбусы, трамваи, на маленьких детей, которые резвятся и бегают возле его дома в городе Самара. Он любит смотреть за полетом птиц: зимой за голубями, воробьями, синицами, воронами и грачами (да, да и за грачами, потому что лет уже 10 некоторые из них не улетают из Самары в теплые края, а зимуют здесь в Самаре, прекрасно перенося 30-градусные и выше морозы). Летом здесь во дворе вместо грачей появляются трясогузки. Этот птичий «народ» так забавен и интересен, что Егор может смотреть на него иногда довольно много и долго (несмотря на «птичий» грипп, который неожиданно вошел в наш лексикон три-четыре года назад).      

Еще Егору запомнились в поведении мамы такие черты, как частые уходы ее к соседям во второй половине дня. Их трое сыновей – мал-мала меньше оставались в доме одни.  Егору, как старшему среди детей, надо было следить за младшими, чтобы они ничего не разбили и не свалились бы с лавки, с табурета, с русской печки. Однако Алевтина часто задерживалась у соседей до самого вечера. В доме становилось темно, зажечь керосиновую коптилку было нечем (взрослые прятали от маленьких ребят спички), в темноте усиливались какие-то стуки и шорохи в сенях, в ограде  во дворе. Игорь и Женька начинали хныкать, не выдерживали нервы и у Егора. Поэтому он наспех одевал их и выводил на улицу, подальше от этих надвигающихся ночных страхов. В это время появлялась мама, тащила их назад в избу, зажигала свет, ругала Егорку за прогулку на сильном морозе и часто шлепала его по попе. Но шлепала не больно, однако Егорке было обидно, что его не за что бьют. Возможно, что это было просто от обиды и несправедливости. Но вот эта несправедливость со стороны матери запомнилось Егорке на всю оставшуюся жизнь.

Среди других черт мамы он запомнил ее ругательства в адрес бабушки и частые споры с отцом, хотя она считала себя главной в доме, и отцу приходилось с этим считаться. Других запоминающихся черт и поступков своей мамы он, к сожалению, не запомнил, хотя прожил с ней уже почти шесть лет. И вот ее не стало, но детям стало страшно, особенно Егору и Игорю.
- Как теперь повернется их жизнь. - Это, прежде всего, беспокоило Егорку. – Хотя мама была очень строга с ним, но все-таки она была основным родным человеком в доме. И вот теперь ее не стало. И главное – не стало и отца, хотя не навсегда, но на несколько лет. Может и бабушка изменилась, поскольку уже давно не бывала в нашем доме. Неужели ему придется теперь постоянно заниматься с Игорем и Женькой. – В общем, он сразу как-то внутренне повзрослел и ждал с нетерпением бабушку и няню Веру.
В чем проявлялась роль Веры в его воспитании, он представлял очень смутно. Может быть, она помогала маме в первые годы существования Егора, о чем он даже и не догадывался. Ему в большей степени нравился дядя Вася – младший сын бабушки и брат отца. Егорке нравилось, как он одевается после работы в поле, надевая  пиджак с несколькими значками, которые можно было Егорке и Игорьку потрогать, то есть поиграть ими. Кроме того, нравилось, как лихо он подъезжал к дому на лошадях, а по вечерам пытался учить их игре в городки и в чижика. Рассказывал им различные сказки, был остёр на разного рода шутки и прибаутки. Поэтому он Егорке был много дороже отца и даже матери.
- Вот бы он быстрее явился домой – думал Егор. И жизнь бы была интересной  и незабываемой.

Прошла неделя их сиротства и наконец-то вернулась бабушка (баба) Аграфена. Он помнит, что они почти неделю жили уже к тети Анны. Первым делом по пути она зашла к дочери Анне. Здесь ее увидели внуки и очень обрадовались, так как у них появился хоть один поистине родной человек. Домой она сразу не пошла. Отогрелась у дочери, та накормила ее и внуков, обе поплакали из-за того, что случилось. А горе постигло не только семью Аграфены, но и Анны. Напомним, у нее был арестован муж Иван.

После обеда начали собираться домой. Женьку она взяла на руки, Егорка и Игорек шли за ней следом. Отворила дверь в свой дом, заплакала и еле отперла дверь в сени, которая снаружи была заперта на висячий замок. Завела внуков в избу, сама стала раздевать Женьку, а Егор и Игорь сняли самостоятельно свои шубейки, посидели несколько минут смирно на лавке, показали место, где лежала мертвая мама. К тому времени уже никаких следов смерти на полу было незаметно. Дочь Анна, видимо, пол вымыла до ее приезда. В избе было чисто, только из курятника пахло, потому что, видно, его никто не убирал уже недели две, а может, быть и больше.
- Ой, вы мои милые, забыли мы о вас, извиняйте нас, наши кормильцы. – произнесла  как молитву бабушка. Куры начали что-то оживленно ей объяснять на своем курином языке.
- Говорила же Андрюше, что нахлебается он, горя с Алевтиной. А он меня не послушал и вот результат моей правоты. – после этих слов бабушка заголосила навзрыд. Егор ее обнял, прижался к ней, затем подбежал и Игорь.
- Пить хосю! – закричал Женька.
- Да чем же я тебя напою, когда в доме все холодное. Сейчас открою заслонку в печь, может там осталась есть горячая вода? Анна говорила, что сегодня печь топила. – Пошла к печи, открыла заслонку, увидела, видимо, там какие-то чугунки, взяла ухват и вытянула из печи один из чугунков. Но в нем была сварена нечищеная картошка, видимо, для коровы. Бабушка обратно задвинула чугунок в печь. Затем вынула из печи второй большего объема чугунок. Там была теплая вода. Она развела в ковше холодную воду горячей и подала Женьке. Он без всякого выражения недовольства выпил почти пол ковша. Затем бабушка уложила спать Женьку на кровати, которая стояла в углу в горнице. Но так как она была не отделена от общей комнаты, то горницей ее почему-то не называли. Пока Женька спал, Егор и Игорь отпросились у бабушки на улицу. Выйдя из дома, и не зная, что им делать на улице, зашли в ограду, взяли деревянные лопаты и начали потихоньку сгребать и сбрасывать снег со своей дорожки к дому.

Аграфена, вздремнув немного вместе с Женькой, выглянув на улицу, и увидев, что внуки занимаются нужным делом, звать их обратно в дом не спешила. Она вышла посмотреть на сеновал, ей показалось, что сена накошено мало. Правда в огороде она видела стог соломы от ячменя и решила, что может быть вместе с соломой корма для скота и хватит. Надела фуфайку и пошла сначала в амбар, а затем в чулан и в подсенник, который располагался в доме под сенями. Зерна в амбаре показалось ей тоже, что слишком мало. Правда, стояло два мешка льняного семени, а вот в чулане было всего два мешка муки. Поняла, что на четверых, а может и на пятерых, если приедет Верка, до весны, хлеба явно не хватит. Здесь же она посмотрела, сколько меда в корчаге. Осталась довольна тем, что хоть меда было ровно пол корчаги. Увидела две кошелки сушеных грибов, подвешенные под потолком чулана.

В подсеннике увидела две бочки соленых грибов и кадку сваренной и замороженной капусты с мятой. Зашла в дом, спустилась в подполье. Здесь на возвышении, сделанном в виде скамеек, положенных почти на землю, стояло три улья пчел, ниже на земле лежала картошка в несколько рядов. Поняла, что хоть картошки накопали много. Ее должно было хватить не только на питание, но и на корм скоту, курам, и останется еще на посадку. Решила, что хлеб будет печь больше чем на половину из картошки, тогда муки, возможно, и хватит до нового урожая. Открыла заднюю дверь ограды. Странно, она почему-то не была заперта из ограды на засов. Посмотрела на протоптанную тропку к бане и дальше до переулка, прошлась по ней, увидела клочки сена и поняла, что пока дом стоял пустой, кто-то воровал сено. Подобрала эти клочки и занесла в ограду, подумав про себя:
- Какие же люди бывают черствые. В доме несчастье, трое детей остались сиротами, и им даже их не жалко.

Посмотрела на поленницу дров с обратной стороны ограды и в ограде. Осталась довольна тем, что хоть дрова напилены и по колоты. Пока она обходила свои угодья, услышала рев Женьки. Вернулась в избу, сбросила фуфайку, подошла к Женьке и начала его уговаривать, чтобы он не плакал. И хотя, конечно, он не помнил ее, когда она уехала, но как-то сразу признал в ней родное существо. Поэтому быстро перестал плакать. Бабушка сказала ему:
- Миленький, что мы будем делать-то с тобой, не знаю? Но пока можешь полежать с открытыми глазами или еще поспать. Он полежал немного и запросил:
- Хосю  хлеба! – бабушка отрезала и подала ему кусок хлеба. Он с охотой взял его и начал всухомятку жевать.
- Какой молодеч парень! – только она и произнесла про себя.
В избе к вечеру начало холодать. Поэтому она на него натянула какую-то кофту, теплые штаны и одела валенки. Ей нравилось, что, хотя бы дети здоровы, не болеют и не кашляют.
- Неужели Женька тоже здоров? Хотя до отъезда Аграфены, они с ним замучились от его падучей болезни.

Дальше Аграфена занялась топкой чугунной небольшой печки, стоящей возле большой русской печи. Послала Егора и Игоря за дровами. Те сходили несколько раз в ограду и принесли дров не только для печки, но и на утро для большой печи. Попутно она сама спустилась с ведром воды комнатной температуры для Пеструхи. Та с охотой выпила полное ведро, лизнув в знак благодарности Аграфену, как старую знакомую. Лет Пеструхе было уже порядочно. Ее надо было бы уже поменять на молодую корову, но видимо, Андрей не успел этого сделать. В хлеву в зиму была пущена телка от Пеструхи. Значит, Андрей через год-два хотел поменять Пеструху на телку.  Надо будет спросить Анну, как звать телку-то – решила Аграфена. Поднялась со двора в избу, еще налила два ведра воды и отнесла их телке и овечкам. Овечек было всего две, из них одна молодая, другая постарше.

Потом, пока ребята играли и бегали по избе, занялась подготовкой ужина. Достала таганок, поставила на него картошку, вынутую из печи, разбила в нее два яйца, положила на сковородку топленого масла, разожгла огонь и ужин начал подготовку. Тут же подбежал Егор и попросил у бабушки самому подкладывать лучинки в огонь. Бабушка разрешила, а сама занялась растопкой самовара. Правда, затем спросила Егора, не знает ли он где взять ей на заварку блошницу (так в Пантылке называлась трава Душица)?
- Где-то я видел ее в чулане, подвешенную к потолку.
Она послала его в чулан, Егор быстро нашел блошницу, выдернув пучок, и принес ее бабушке. Дальше предстоял ужин, но неожиданно расплакался Женька, повторяя:
- Хосю к маме!
- Не плачь, дитятко! Мамы пока не будет – отвечала бабушка, гладя его по головке.
- Хосю к маме! – снова заголосил Женька. Аграфене ничего не оставалось, как бы сказать ему правду. Но подумав, она решила воздержаться от этой горькой правды. Вдруг он отреагирует и заорет еще сильнее.
- Не плачь, дитятко! Я теперь буду вместо мамы, а она пока уехала далеко, далеко, почти штё, на небо, – она это говорила очень ласково, таким медовым голоском, из которого Женьке было не понятно, что это за небо и почему оно так далеко. Однако успокаивающий голос бабушки был услышан Женькой, и он перестал плакать.  Сели за стол ужинать. Ребята снова почувствовали уют дома, заботу о них и мудрость бабушки.

Где-то в феврале пришло письмо на имя бабушки от сына Андрея. В нем он написал, что находится в трудовом лагере возле поселка Чепецкий или просто по-народному ТЭЦ-3. Там же он до лагеря служил в Стройбате. Пока ему свиданья запрещены, сейчас только могут принять передачу, но передач ему не нужно, поэтому приходить в поселок пока не надо. Для него важнее, чтобы она занялась воспитанием детей. Ему главное сейчас – это письма из дома. А свидания ему разрешат где-то с мая месяца, вот тогда, мол, можно будет и встретиться. Пока же бабушка пригласила домой свою дочь Анну для того, чтобы та написала ответ старшему сыну и известила бы младшего Васю о несчастии в доме со слов Аграфены. 

К весне мука уменьшилась до таких размеров, что хлеб у Аграфены стал совсем невкусным, так как он процентов на семьдесят был уже не из муки, а из картофеля. Егор с Игорем кое-как его глотали, а Женька вообще начал отказываться от такого хлеба. Предвидя дальше только ухудшение с хлебом и частые случаи падучей у Женьки, Аграфена решила отвезти его в Дом сирот в городе Слободском. Оформила в сельсовете справки и решилась на поездку на лошади в город Слободской. Она опасалась больше не на то, что нечем будет кормить ребят, сколько ее расстраивала болезнь Женьки, которая продолжала повторяться время от времени.
- В доме сирот, не только его накормят, может быть, приличным хлебом, но может, и вылечат – надеялась она. 

Где-то в начале мая, как только немного просохло и стало тепло, Аграфена попросила лошадь в колхозе, запрягла с помощью Гавриила ее в обычную телегу, пригнала к дому, вынесла Женьку на улицу со словами: «Поехали, внучек, покатаемся на лошадке», посадила его на телегу и отправилась в Слободской. Как там она его сдала воспитателям, что при этом говорила им и Женьке, об этом она никогда не говорила ни Егору, ни Игорю, только часто плакала. Когда Егорка спрашивал: «Бабушка, почему ты плачешь?», Та обычно отвечала:
- Как же мне не плакать, когда вашему тятьке дали три года тюрьмы, мамка похоронена и осталось трое вас сирот.
- Бабушка, ты же у нас есть, проживем как-нибудь, - успокаивал ее Егорка.
- Не знаю, проживем ли? Хоть бы быстрее Верка приезжала. Может она кое-какие деньги заработает, тогда может быть и проживем.

Однако Вера все не приезжала и не приезжала. Писала в письмах, что сейчас на стройке дороги самая большая работа. Поэтому обещалась приехать осенью. Аграфене было неудобно просить у нее денег, поэтому жить становилось все труднее. А тут еще, как назло, Пеструха родила (принесла) мертвого теленка. Молока стала давать очень мало. А раз есть корова, то молока или вместо него масла, нужно было сдавать государству по норме здоровой отелившейся коровы. Аграфена начала рассуждать, как же ей быть? Думает, для чего держать корову, если она не даст возможности выполнить по норме установленный налог. Поразмыслив, она решилась, во-первых, сдать корову на мясо. Ярмарки по сбору скота на мясо устраивалась в деревне Ивакинцы ежегодно. Во-вторых, на лето она решила сдать в Ивакинский детский дом Игорька. Поэтому в конце мая они втроем и с Пеструхой пошли в деревню Ивакино с целью продажи коровы мясокомбинату и приема в детский дом Игорька. Где- то до обеда они ее сдали. Вместо коровы, тут же на ярмарке бабушка купила козу. Дальше отправились на другой конец деревни, где размещался детский дом. Поплакали все втроем, бабушка пообещала ближе к осени забрать Игорька домой, то есть, когда наладится дело более или менее с питанием. У Егора глаза были на мокром месте вплоть до Пантылки. Ему казалось, что бабушка и его сдаст в детский дом, а ему очень не хотелось жить где-то с чужими людьми.
- Егорка, ты, может быть, ревешь из-за того, что я сдам в детский дом и тебя? Не бойся, одного-то потяну, как-нибудь, если будешь во всем мне помогать, – отвечала бабушка.
- Бабушка, я буду обязательно тебе помогать, – эти слова окончательно успокоили Аграфену, так как в хозяйстве без мужика, пусть еще и маленького, жить очень трудно. 

Пришли домой, а в нем стало так скучно, что хоть плачь. Пришлось заниматься играми с соседскими мальчишками. Однако, кроме игр, Егор получал и задание от бабушки. Оно состояло в том, что за Егором бабушка закрепила кормление кур, сбор свежих яиц от несущихся куриц, слежку за поведением пчел, чтобы никуда с пасеки из трех ульев, не улетел бы рой. Где-то в конце июня одна из куриц вывела цыплят, поэтому Егорке добавилось еще одно задание: кормление цыплят и выпуск их из ограды на улицу, под контролем не только курицы-мамы, но и Егора. Он не считал эти обязанности работой, а скорее игрой, причем полезной для хозяйства. Кроме того, он мог съесть любое количество сырых яиц с солью и с хлебом, любое количество меда также мог намазать на хлеб, который был больше чем наполовину из травы и картошки. Есть его, теперь уже оставшись без молока, было невозможно без яиц и меда. Правда, спасало его и козье молоко, хотя, понятно, коза не корова, давала молока маловато.

Еще зимой он вместе с Игорем нашел в подполье учебники, оставшиеся после школы дяди Васи и тети Веры. Он их поднял в избу, и пока Игорь был дома, они часто листали учебники, рассматривали в них картинки. Особенно нравились рисунки разных животных и птиц.
- Вот бы научиться читать эти учебники? – рассуждал про себя Егорка. Пока он знал только буквы, но читать еще не умел. Поэтому он завидовал взрослым, которые умели читать и писать, и был очень недоволен тем, что его до сих пор не научили хотя бы читать. С этим вопросом он часто обращался к бабушке. Но она отвечала ему, что и сама плохо читает, потому что в школе никогда почти не училась, да и видеть хуже стала.
- Приедет Верка, она и научит тебя читать. А пока достаточно уметь считать, и ты это уже усвоил, - утверждала бабушка и продолжала: - Когда будешь взрослее, я тебе расскажу, где научилась немного читать и писать. А счет знаю по-русски и по-удмуртски.

В начале июня бабушка сходила пешком первый раз в поселок ТЭЦ-3. Идти было не близко: до Бурино девять километров, дальше до деревни Круглово от Бурино - километра три, до татарского огромного села Карино - еще километра три или четыре, и наконец, до торфяного участка № 2 было пять километров. А отсюда надо было сначала добраться до поселка Каринторф и дальше до ТЭЦ-3 можно по узкоколейной железной дороге. Расстояние здесь тоже было не меньше двадцати пяти или тридцати километров. Тут уж никак нельзя было преодолеть болотистые поля торфа пешком. Надо было ждать от участка № 2 до Каринторфа дрезину с рабочими и специалистами, а она ходила всего два раза в сутки – утром и вечером. Утром привозила людей на Участок № 2, а вечером забирала их обратно в поселок Каринторф. Поэтому, как выяснила Аграфена, главное было не опоздать на вечернюю дрезину, идущую до Каринторфа. Таким образом, она добиралась до ТЭЦ-3 уже вечером где-то часов в десять, ночевала на станции, а утром шла в колонию. Там ей сказали, что свидание с заключенными разрешается только после работы не раньше восемнадцати часов. Поэтому она вернулась назад в поселок, нашла рынок, кое-что там продала из принесенных продуктов, зашла в продуктовый магазин на улице Большевиков, купила гостинцев для Егорки и отправилась, обратно в колонию.

Там у нее проверили принесенную посылку, милиционеры проводили в какую-то небольшую «обшарпанную» комнатку, посадили ее с одной стороны стола, а затем ввели сына и посадили с другой стороны стола. Рядом в дверях стоял милиционер. Время для свиданий было установлено не более пятнадцати минут. Они поздоровались, оба всплакнули, и Аграфена сказала сыну:
- Андрюша, как ты мог совершить такое преступление, оставив сиротами троих детей?
- Не знаю, мам, как случилось? Леший попутал, а там пришел еще Гринька – бывший «хахаль» Альки. Валька Мельникова начала на людях со мной обниматься, в общем, все одно к одному. Да и Алевтина меня встретила на побывку в мой юбилей руганью, в результате так сильно рассердился, что уже не помнил, что и делаю. Результат тебе известен.
- С твоими сыновьями я разобралась. Двоих устроила в детдом, оставила с собой только старшего сына. Сам понимаешь, что троих я не потяну. Так что не беспокойся, работай и быстрее освобождайся. Дети тебя будут ждать с нетерпением.
- Извини меня, мать! Действительно черт меня попутал. Но что делать, видимо, и это надо пережить – извинялся со слезами на глазах Андрей. Время свидания прошло очень быстро. В конце его Аграфена пообещала:
- Теперь начинается сенокос, а дальше уборочная, поэтому, наверное, до октября мне не придется увидеться с тобой, сын. Но ты держись, не натвори здесь что-нибудь еще... – на этом свидание было закончено.
Куда идти на ночь глядя, она не знала. Поэтому вновь направилась к станции. Решила, что может, дадут там подремать. Именно здесь она встретила понимающую работницу станции, рассказала ей, какое горе с ней приключилось, поплакала вдоволь, рассказывая ей свою историю. Та дала ей свой адрес и просила в следующий раз приходить к ней домой.
- Какая ты сердешная, Настя! Век тебя не забуду. Приходи ко мне в Пантылку в гости, буду рада принять тебя, как самого дорогого человека.
Утром Аграфена отправилась первым порожним поездом в Каринторф. Подождала там дрезину до Участка № 2 и часов в двенадцать дня отправилась пешком по тому же маршруту до деревни Пантылка. Таким образом, бабушки не было целых три дня и две ночи. К Егорке ночевать приходила крестная, она же доила по вечерам козу, а утром и топила печь. Дальше шла стряпать к себе домой, а затем нужно было идти на работу в колхоз.

Егорка просыпался, выгонял скот из ограды в поскотину, дальше умывался из рукомойника, висящего на крыльце, шел кормить кур,  а дальше оставалось свободное время для игр. К нему приходили Димка, Васька и Сашка, все, почти его ровесники. По очереди садились на большого деревянного коня на колесиках, сделанного еще отцом Андрея, расставляли на полу игрушечных маленьких лошадок и солдатиков, и задача седока состояла в том, чтобы пробиться сквозь этот строй, и убрать на своем пути всех солдатиков вместе с лошадями. Поиграв в конников, бежали на улицу, ставили фигуры городков, и каждый мечтал стать победителем. Понятно, что каждому подряд становиться победителем не удавалось. Тогда начинали считать, кто чаще других становился победителем, значит, тот и выиграл сегодня.

После обеда Егорка шел сторожить пчел. Это он считал своим главным занятием. Поэтому он надевал сетку от пчел, рукавицы и шел в огород к ульям. Наблюдал иногда часа по три, но роя сегодня не наблюдалось, поэтому можно было идти домой, кормить кур и убирать снесенные сегодня яйца. В заботах и играх три дня прошло для Егорки незаметно. Сегодня должна была прийти бабушка от отца. И действительно часа в четыре дня она появилась, вся уставшая и измученная. Ей бы отдохнуть с дороги, полежать, подремать, но не такой была бабушка. Перво-наперво, она развязала свои котомки, достала из них гостинцы для Егорки, Тани и Анфисы, как-никак последние две девочки – тоже были ее внучками и жили пока с Анной без отца Ивана. Затем вынула немного муки, доставшейся ей в поселке, овсяной крупы, две банки консервов в томатном соусе, подала Егорке корочку городского хлеба. Егорка в первую очередь съел эту незнакомую, но очень вкусную корочку, а потом принялся за пряники. Бабушка тем временем, опростала все три котомки и принялась за работу по хозяйству. И всё вошло в обычную колею, когда бабушка взяла в свои руки управление хозяйством.

Короче говоря, бабушка жила в своем жизненном ритме. Утром вставала по крику петуха в курятнике, растапливала русскую печь, кое-что готовила на завтрак и на обед, кипятила воду для поения скота. Затем будила внука, садились за стол, Егорка сидел во главе стола под образами, а бабушка почему-то не садилась, всё ела на ходу, бегая от стола к шестку и обратно. На вопрос Егорки, почему она есть стоя, а сидя, отвечал:
- Да когда внучек, мне сидеть-то, когда кругом столько работы?
После завтрака она шла поить домашних животных, затем давала им поесть притовленного для этого еще с вечера сена овцам и козе,  сена вперемежку с соломой взрослевшей телке, приговаривая:
- Ешь, милая ешь, по быстрее телись и давай нам молока.
Та, как будто бы понимая хозяйку,  потряхивала своей комолой головой, и всё  выпивала и почти под чистую съедала корм, оставляя лишь плохо поддающиеся твердые соломинки. Бабушка ее не ругала, понимая, что если не рубить и не заваривать солому, то часть соломы будет оставаться без дела, хотя ее можно было использовать на подстилку животным.

Затем до обеда бабушка пряла куделю изо льна, давая кое-какие посильные виды труда Егорке. Где-то, в час дня начинала собирать обед, доставая из печи чугунок со щами. И обычно блюдо с блюдом пюре из картошки, заправленным козьим молоком. Вторе блюдо особенно нравилось Егорке, пусть и пока еще с козьим молоком, а потом, когда телка превратиться в настоящую корову, то и с коровьим молоком. Запивать обед чаем или молоком почему-то было не принято. Чайников для кипячения еще ни у кого в деревне не было, ставить самовар разрешалось только к ужину. Но до ужина для Егорки было задание наскрести на  вечер мороженого молока из специального корыта в блюдо. Чтобы оно отошло от мороза и стало сладковато во время ужина. Его можно было макать хлебом из блюда и частично класть в чашки с чаем. На ужин по распоряжению  бабушки что-нибудь готовилось на  таганке горячее. Это было то ли селянка, то ли  омлет с корочками невкусного, напополам с картошкой хлеба. После обеда бабушка сначала продолжала прясть, а затем занималась готовкой снова воды для питья животных, обязательно с объедками и с водой из вымытой  посуды после завтрака и обеда. Дальше  стали готовиться к ужину. Бабушка решила на сегодня доесть щи, оставшиеся от обеда, поставить самовар и попить чаю с медом. Для этого она скомандовала Егорке разжигать под таганком лучины, настроганные заранее для того, чтобы подогреть щи. А сама взялась за установку и растопку самовара древесным углем. Пока щи разогревались, и  самовар закипал, бабушка сбегала к скотине – попоить ее, дать сена для кормления, подоить козу. Только после выполнения перечисленных работ, садились сначала пить чай с медом, а затем доедать обеденные щи. Вот такой распорядок дня был установлен у бабушки в зимние дни.
А что касается летних, то здесь нарастала масса самых разнообразных дел, и бабушке приходилось даже есть на ходу, не присаживаясь, особенно по утрам и в обед. Да и ужин по тем же причинам был поздновато, а если короче, то после выполнения всех дневных работ.
       
Иногда бабушка приводила из Ивакино дня на два-три и Игорька. Он ни на что не жаловался, а только хвалился Егору, что он узнал много нового от ребят детского дома. Показывал, как с помощью дверей и суровой нитки можно вырывать больной зуб, как можно с помощью резиновой сажи и иголки делать наколки на руках. Первый способ опробовать они не решились, потому что у обоих зубы были крепкие и не болели. А вот метод нанесения на руки наколок, в отсутствие дома бабушки, решили использовать. Так как это было больно, то пока выкололи на пальцах рук только по одной букве – это букву Е у Егора и букву И у Игоря. Как-то бабушка увидела у них наколки, и так их отругала, что одного этого воспитательного процесса для Егорки оказалось достаточно для того, чтобы до конца жизни не иметь дело с наколками.

Что касается Игоря, то он после Ивакинского детского дома, который решили вскоре закрыть, был переведен в Успенский детский дом под городом Слободским. Детский дом располагался в те годы в стенах семилетней Успенской школы. Здесь Игорь продолжал заниматься наколками, так как бабушка уже не могла запретить ему это развлечение.

Подошел январь месяц сорок четвертого года. Наконец-то жизнь в колхозе полегчала, потому что появилось новое зерно и из него свежий хлеб. Правда, нормы выдачи зерна колхозникам на трудодни все ужесточались и ужесточались. Так, если в 1936-1940 гг. на один трудодень разрешалось выделять в колхозах Кировской области 1,9 кг зерна и 2,7 кг сена, то начиная с 1943 года, только 650 грамм зерна и 550 грамм сена. Конечно, как уже говорилось выше, многое в распределении зерна и сена зависело от уполномоченного райисполкома. А так как уполномоченные были, каждый со своими недостатками и достоинствами, то можно было на местах склонить их к официальному выделению зерна на трудодни по норме и сверх норм без какого-либо официального оформления. Это в основном зависело от пробивных способностей председателей колхозов. Во время войны были введены повышенные натуральные и денежные налоги на личное подсобное хозяйство колхозников. Все эти налоги сохранялись в деревнях вплоть почти до конца 1953 года.

В том году в колхозе был новый уполномоченный в лице инвалида войны Павла Ивановича Бабайлова. Он оказался человеком, понимающим потребности колхозников. Поселился он, как было и принято, у председателя. Во все тонкости сельскохозяйственного производства не особенно вникал, не повышал ни на кого голоса, был очень вежлив и доступен, не стеснялся ходить в гости, когда его приглашают, имел виды на женщин, а они на него. Да, женщины уже интересовались больше мужчинами, чем уполномоченный женщинами. Поистосковались бабы по мужской ласке, потому что в войну кроме изнурительного труда и недоедания, не было у женщин каких-то других развлечений и здесь биологическое влечение женщин к мужчинам проявлялось особенно выпукло и открыто. Не была, видимо, исключением и председательша, у которой остановился Павел Иванович. В открытую их отношения напоказ не выставлялись,  но за это лето она похорошела лицом, у нее было всегда хорошее настроение. Дальше они, видимо, решили поделить с Марией Павла между собой, потому что некоторые видели, как рано утром иногда выходил Павел Иванович из дома Марии Сухановой. Но он был настолько скрытным, что тем женщинам, которые распространяли о нем разные небылицы, никто не верил. Говорили, что они просто завидуют Саньке и Машке потому, что Павел Иванович не обращает внимания на них самих. Но как бы то ни было, в этом году колхозники получили зерна не меньше, чем в сорок третьем году. Правда, сено в колхозе никогда не выдавалось на трудодни, хотя законами страны это предусматривалось. Считалось, что каждая семья в состоянии накосить сена для кормления личного скота. Для этого было время до восхода и захода солнца, дождливые дни для кошения сена.

В ноябре месяце пришла повестка о призыве на действительную военную службу Тольки Суханова – родственника  бабушки. Ему дали в распоряжение лошадь на неделю, и он разъезжал на ней по деревням, прощаясь со всеми молодыми людьми. Как- никак, еще шла война, и Аграфене было жалко брата, что и его сын уходит на фронт, в деревне становится меньше еще на одного мужика. Она сходила к брату, посидели, попили чаю, поплакали вместе с Таисией, а Михаил их успокаивал, что, мол, с Толькой все будет в порядке, и он обязательно вернется домой. В этот вечер сам Толька был в деревне Елькинцы, где у них жил тесть и теща Михаила, а также Павла и Алексан. Но здесь Анатолий был не из-за любви к родственникам, а ради Маши Елькиной, его ровесницы, которая ему очень нравилась и обещала ждать его. Вот почему последние дни он проводил у Елькинцев.
Накануне отъезда в райвоенкомат Михаил с Таисией собрали некоторых родственников и устроили проводы Анатолия. Все желали ему не попадать в самое пекло войны на Запад, а попроситься служить на Восток. Тогда еще никто не знал, что будет война с Японией, хотя многие считали, что эта страна – союзник Гитлера. Но все знали, что на Востоке служит сын Александры Владимир, и он пока жив, а значит, там не так опасно.
На другой день Виталий отвез своего брата в Слободской. И хотя Толька был небольшого роста, но он попал в военно-морской флот и туда, куда советовали родственники, т.е. на Дальний Восток. Сначала местом службы был город Владивосток. Затем его перевели в Находку, а дальше на Сахалин. Письма от него приходили часто, что очень радовало Михаила и Таисию. В них он писал, что, жив и здоров, кормят их хорошо и ближе к лету 1945 года прислал фотокарточку в матросской форме. Все жители завидовали Михаилу за сына, которого они вырастили с Таисией.

В декабре сорок четвертого года в деревне Усы умерла жена Виктора Суханова Татьяна. Что с ней было, толком никто в Пантылке не знал. Говорят, что болела сильно голова, народные средства лечения не помогли, а фельдшера тогда еще в сельсовете не было. Видимо, на ее здоровье повлияло то, что она получила быстро известие о том, что Виктор пропал без вести, и будучи натурой очень впечатлительной, заболела от безысходности. Александра и Мария съездили на похороны в деревню Усы, а похоронили ее в селе Пантыл на сельском кладбище, поплакали вместе с родственниками Татьяны и в тот же вечер, после поминок обе вернулись домой.

В начале сорок пятого у Павлы и Алексана Елькиных погиб четвертый сын - младший из сыновей Михаил. Павла от этого известия совсем поседела, а Алексан убивал свое горе самогонкой и курением самосада. Примерно в эти же дни пришла похоронка и Ираиде Елькиной на ее младшего сына Сашу Елькина. У Павлы, как и у Ираиды, урожденных Сухановых, оставалось на войне всего по одному сыну. Обе молились вместе с Аграфеной за то, чтобы они хотя бы остались живы. Но где-то в марте сорок пятого погиб последний пятый сын Павлы – это был Гера.
- За что меня так наказывает бог, ведь пятого сына забрала же эта война. Будь она проклята, - часто повторяла Павла в своих молитвах.
- А может, виноваты сами сыновья? – сомневалась иногда она
- Но ведь они выросли такими смелыми и сильными и, не может быть, чтобы они где-то прятались от войны, – она не понимала, что как раз самые сильные и нужны войне. А раз они решительные, то в первую очередь такие люди и погибали. Таким родителям, воспитавшим пять и более сыновей и погибшим на войне, надо бы давать ордена Победы после войны. Они этого заслуживали, но никаких наград не получили. В результате остались с одной полунемой дочерью Натальей. Как уже говорилось, внешне она была в молодости настоящей красавицей, но оставалась инвалидом с детства.

В семействе Степана Касьянова сам он вернулся с войны где-то в самом начале сорок пятого года по ранению. Где-то в районе Кенигсберга он получил ранение ноги, поэтому приехал из госпиталя с палочкой. Всем говорил, что хорошо, хоть не на костылях. Рассказывал, что всю войну прошел в обозах, подвозивших снаряды и продовольствие солдатам. Может быть и жив остался, благодаря службе не на передовой. И то, мол, получил несколько не тяжелых ранений, и вот одно тяжелое. Хорошо, хоть ноги остались целые. Его старший сын Павел погиб еще в сорок третьем где-то во время Курской битвы. Его танк, где он был водителем, подорвался на мине. Младший сын Григорий пока оставался живым и постоянно писал письма своей маме Валентине. Но в сорок пятом пострадал и он, поэтому вернулся перед самой Победой домой без левой руки.

Степан, прослышав о смерти его дочери Алевтины, приезжал раза два к Аграфене навестить своих внуков. Но младшего он уже не застал, так как тот был отвезен и помещен Аграфеной в детский дом.
- Не ожидал, что таким жестоким окажется твой Андрей, - при каждом удобном случае говорил он Аграфене. Приглашал Егорку и Игорька не забывать их и ходить к деду в гости. Аграфена ожидала от него, что может быть одного из детей-сирот он возьмет к себе в дом до освобождения Андрея. Но Степан, видимо, не желавший больше встречаться и видеть Андрея, ничего подобного не предложил Аграфене, а та не стала ему никого предлагать. 

В сорок пятом году, еще до Победы СССР над фашисткой Германией, был закрыт детский дом, в который был сдан Аграфеной младший внук Женька. Его перевели куда-то в ту же Кировскую область, но в другой район. Концов она так и не нашла или не поняла, где находится новый детский дом, вернулась в деревню вся расстроенная, так как посчитала, что одного внука она не уберегла, и где его теперь придется искать сыну Андрею, когда он выйдет из заключения, неизвестно. Правда, в этот же поход в Слободской, она побывала в селе Успенское. Навестила Игоря, отдала ему все гостинцы, принесенные ей как для него, так и для Женьки.

Зимой сорок пятого вернулась из города Нагорск дочь Аграфены Вера. Для Егора она была няней, поэтому он был очень доволен, что его няня вернулась. Вера была в молодости не красавицей, но вполне симпатичной девушкой и что, может быть, главное – очень работящей. У нее любая работа буквально горела в руках. Председатель тут же назначила ее по совместительству бригадиром и одновременно счетоводом. Александра рассуждала примерно так: «Раз брат Веры с полутора классным образованием справлялся с этой работой, то справится, и она с пяти классным образованием». После ареста Андрея в сорок четвертом году эту должность занимал Николай Мельников. Но он работал без всякого энтузиазма, не очень любил вести записи выполненных работ и начислять трудодни колхозникам. Это им не нравилось, поэтому они предлагали Александре назначить другого счетовода и бригадира. А тут как раз, кстати, приехала Верка, и председатель решила попробовать ее в этой не руководящей, но, в общем-то, важной исполнительской должности. И она не ошиблась. Егорка наблюдал за ней и видел, как она, вместо домашней работы, стремилась считать трудодни, вести их учет, соблюдать порядок их оформления. Это нравилось председателю и колхозникам, но не нравилось бабушке Аграфене. Помнится, что поздней весной и летом она после работы брала меру ( специальный измерительный инструмент треугольной формы, с помощью которого определялась длина и ширина поля или объем выполненных работ в поле) и шла делать замеры выполненных колхозниками работ. Часто Вера брала с собой и Егорку. Возможно, чего-то или кого-то, опасаясь в темнеющем поле, или может быть, для того, чтобы ей не было одной скучно.

Что касается личной жизни Веры, то ее у нее почти не было, хотя ей исполнилось к тому времени уже двадцать два года. Трудно сказать, был ли кто у нее из молодых людей в Нагорске или в Поломе, но так как она не получала оттуда писем, и сама никому не писала, то можно сделать вывод, что она оставалась все еще девственницей. Что касается Пантылки, то здесь примерно ее возраста был только Николай Мельников. Но он почему-то особого внимания Верке не оказывал. Ее ровесники многие погибли на войне и лишь немногие вернулись с войны инвалидами, однако в Пантылке ей подходил только Николай. Других неженатых мужиков в деревне не было. Но Николая почему-то больше интересовали елькинские девушки. Несколько слов следует сказать и о них. Трудно определить, почему и как, но в деревне Елькинцы жил самый красивый народ в округе. Это касалось не только девушек и женщин, но и мужчин и парней. Таких красивых лиц Егор не видел нигде, вплоть до переезда в 1953 году на Украину. То ли сама природа способствовала такой красивости здесь народа, если под природой понимать воздух, солнце, близко проходящий лес, колодезную воду и другие факторы. Но ведь в километре от Елькинцев находились деревни Лукинцы и Мерзляки, но там красивых людей было значительно меньше.   

Сев и уборку провели в колхозе с большим трудом, так как остро не хватало работников. На четыре поля, на огород, на колхозную ферму, где к тому времени было шесть лошадей, три коровы, три теленка, десяток овечек, приходилось в сорок пятом году трудоспособных мужчин три человека, женщин – десять человек, молодежи в возрасте от четырнадцати до 16 лет – пять человек.
 
Бабушка Аграфена приучила Егора не только к ответственному отношению к труду, но к рачительному, то есть экономному хозяйствованию. Она учила его жить только за счет своего труда, не просить ни у кого ничего взаймы и рассчитывать только на свои собственные средства. Эти уроки не прошли для него даром. Так как в будущем он станет экономистом и очень ответственным руководителем. Вот такая бабушка была у Егора, которая ему полностью заменила мать. Поэтому черты и порядки, установленные для него мамой, постепенно забывались, зато все новые порядки экономии и ответственного отношения к труду и к людям, впитанные в него бабушкой Аграфеной, запомнились ему на всю оставшуюся жизнь.