Мертвая королевна

Ретеллинг сказки о Белоснежке

La honte doit changer de camp
Gisele

Казалось, в этой части океана больше водорослей, чем воды. Шарль Кортвилль предпочитал ласковые голубые проливы Филиппин, где неглубоко и зеленый песок сияет золотыми прожилками, а не эти спутанные морскими волосами бездны, над которыми неприветливо возвышалась пирамида острова. Отец был непреклонен: «В жизни надо всегда всем доказывать, что ты сильный. Мы устроили тебе партию, а теперь покажи, что достоин наших стараний». От воспоминания, как демонстративно отец чокнулся бокалом, безголовой и безрукой венерой из стекла, с месье Пексаном, Шарль сжал зубы. Делать было нечего, слишком многое стояло на кону.
Шарль спустился с судна в лодку, скалящуюся волчьей пастью, сделал пробный гребок веслом и тоскливо посмотрел на берег. Всего тысяча футов, а выглядит сплошным наказанием! Вскоре Шарлю казалось — он не гребет, а с усилием мешает зеленовато-коричневый суп. Достигнув камней, Шарль бросил лодку на попечение корабельной команды. Ему это корыто точно не нужно! Он спрыгнул с борта на то, что выглядело твердым, но поскользнулся на водорослях и едва не расшиб затылок при падении. Без конца чертыхаясь, он кое-как одолел скользкую зеленую полосу и возненавидел этот остров всеми фибрами души. Радовало лишь то, что назад его и захваченную «принцессу» заберет вертолет, может, даже белый. Но на сутки герой предоставлен самому себе, ножу, фляге и зажигалке. Конечно, Шарль взял больше, чем обещал. Наслаждаясь своей хитростью, он переоделся в туристические штаны, лонгслив-термобелье и куртку цвета хаки, а затем подкрепился питательными батончиками. Ну не голодать же ему здесь? Или охотиться с пистолетом, право слово? Оружие он взял лишь потому, что хотелось выглядеть побрутальнее в финальном спектакле.
Шарль примерно знал карту острова, но то, что казалось на экране узкой серой линией, в жизни обернулось высоким сыпуче-глинистым склоном. Шарль приметил несколько ступенек и кустов, однако зримо прочное плыло и обрывалось. Кортвилль предпринял несколько попыток подняться на эти жалкие сорок футов, прежде чем обнаружил, что можно медленно вскарабкаться по узкой прослойке травы, которая хоть немного держит почву.
Дальше было не лучше. Его ждали густые заросли из деревьев, словно давших зарок не расти прямо. Шарль мог поклясться, что не сделал ни одного шага без закидывания ноги вверх или в сторону, а половину пути он вовсе прыгал по скользким стволам, как какой-то Тарзан. Деревья были странны, их стволы словно покрывала жёлтая сетка, в ячейках которой можно было рассмотреть, как движется прозрачный сок. С некоторых ветвей вместо листьев свисали бороды мха, похожего на луизианский, но более тонкий, словно паучихи развесили ловчие сети. Или благородные дамы кружева? Ему вспомнилась дурацкая сказка про девушек, глупо оставляющих на деревьях волшебные одеяния, чтобы искупаться, но эти лесные одежды могли принадлежать разве что уродливым фуриям. Один раз потрогав мох, Шарль ощутил на пальцах тот же тяжёлый запах, что стоял вокруг. Воздух в лесу душил спертостью и клейко дурманил, так что Шарль быстро выбился из сил и понял, что без ночёвки не обойтись. К счастью, на острове не водилось животных крупнее лис, а гнус был мелким и вялым, так что Шарль со спокойным сердцем устроился поспать между корней.
Ночь мучила его шорохами и духотой. К самому утру приснилось, что он волк-оборотень из Жеводана или Мазана, жалко запутавшийся в ветвях кустарника, и охотники уже поднимают ружья. Шарль очнулся в панике — что-то накрыло лицо! Оказалось, пара пауков успела свить прямо над ним ловушку, и Шарль, как идиот, сунулся в нее. Отплевываясь и вытаскивая паука из-за шиворота, Шарль едва не начал костерить отца. Голова гудела как от похмелья, и он прибегнул ко второму читерству, скрытому от старших - достал миниаптечку и разжевал обезболивающее. Ментоловый вкус приободрил его — о, вкус цивилизации! Добавив сверху два арахисовых батончика, Шарль с новыми силами продолжил борьбу с древесным воинством.
Но  это занятие скоро потеряло всякий вкус геройства. Один склон походил на другой, щека раздражающе зудела от царапин, руки после вчерашней гребли болели все отчетливей, грязь на одежде удручала… А хуже всего было ощущение, что все эти прыжки и нагибания — пустое занятие. Может, стоило встать в позу и отказаться не только от поездки, но и от награды? Эта Мадлен совершенно не в его вкусе. Хотя будет забавно отправить ее на пластику и посмотреть, смогут ли доктора сделать то, на что Шарлю хочется смотреть и что хочется пощупать? Или испортить внешность Мадлен настолько, что она не захочет выходить из дома. Это тоже хороший вариант.
Злость придала сил на последний рывок сквозь эти чертовы ветвистые рога. Шарль ступил в спрятанную меж холмов долину-полумесяц. Она казалась принесенной из другого мира, где за поворотом будет кофе от Старбакса и стоянка такси. Ровные дорожки огибали песчаные сады, из которых поднимались гранитные плавники. Деревья в кадках выстроились оловянными солдатиками, а все кусты и травы поблескивали, как медалями, бумажками с названием и прочей ботанической чепухой.
Шарлю было плевать на все эти цветы. Он все больше закипал. Если здесь есть садовники, то есть и нормальная бухта, и нормальные дороги! Стоило изучить карту получше, а не слушать папашино «начнешь отсюда».
Безлюдность этого райского сада Шарля не удивила. Место должны были зачистить к его приходу. Он попытался отряхнуть с костюма въевшиеся водоросли, глину и смолу, пригладил волосы и улыбнулся, словно светский лев на приеме. Получилось скверно — он ненавидел этот остров, эту «особую миссию», дуру Мадлен и даже отца с его дружком. Тоже ему, клуб настоящих волков! Да с ними на охоту ездит такая свита, что королю Франции не снился такой сервис! Но злость Шарля недолго сочилась в сторону отца. Было другое направление, даже точка, невероятно близкая сейчас, хоть и скрытая от взгляда. Шарль скинул улыбку и зашагал к центральному шато, сплавленному с оранжереей. Здание показалось неухоженным. Стены сплошь заросли плющом и лианами, тут трапеция изумрудного, тут треугольник багрово-черного, тут полоска зелени с голубыми вьюнками...
Шарль вгляделся в эти цветы. За ними поблескивало стекло, и по карте именно в эту часть шато нужно было попасть. Из чистого упрямства не стал искать вход – запертая дверь была бы для него невыносима. И там могут быть еще какие-нибудь шуточки отца, с которыми совсем не хочется сталкиваться. Шарль приблизился к вьюнкам и безо всякой жалости оборвал их нежную завесу. Да, за ними — окно, удачно лишенное всяких решеток, а внутри...
Шарль даже задержал дыхание. Там, в полумраке комнаты, на одинокой больничной койке лежала девушка. Обещанная ему невеста, его законная добыча. Шарль криво улыбнулся. Уж он этой суке потом устроит за карабканье! Но — потом. А пока надо сделать последние шаги, сыграть свою роль, как следует. Не столько ради отцовского каприза, сколько ради приданого в кругленькую сумму. Наверное, первое, что он купит после спасения «принцессы» — яхта. Он даже может назвать ее «Принцесса». Только яхты этого и достойны.
Шарль разбил окно подобранным камнем и вытащил застрявшие осколки из рамы. Никакой сигнализации, наверняка отключили ради него. Перемахнув через узкий подоконник, Шарль снова пригладил волосы и представил себя со стороны. Увы, этот короткий путь изрядно его потрепал. Это могло быть на руку – пусть Мадлен увидит, как много он ради нее преодолел. Девчонки любят такое геройство. Мадлен? Месье Пексан произносил имя своей дочери протяжно, важно. Похоже, ему оно нравилось. Значит, Шарль даст ей другое имя, его дом — его правила. Будет звать ее Мад.
Шарль приблизился к бесчувственной девушке. Возможно, положение добычи приукрасило Мадлен, он не помнил ее такой симпатичной. Тело словно покрыла изморозь, а сквозь бледную кожу проступали голубые вены. Ее сон был так крепок, что даже грудь не поднималась от дыхания. Шарлю понравилось, что Мадлен выглядит настолько мертвой. Он вдруг понял, что сказочка про белоснежек вполне могла быть сексуальной фантазией, ну, как в клипе у Раммштайн. Вот она, лежит перед ним — открытая, беззащитная, в тонком коротком платье, сквозь которое можно увидеть вполне приятные формы. А может, если дать снотворное его последней подружке, она тоже станет симпатичнее? Хмыкнув про себя, Шарль навис над Мадлен и вжался губами в ее губы. Холодные! Пахнут вишней и чем-то еще. Похоже, нанесли блеск перед его визитом. Приготовили для него, как деликатес. Он не против. Шарль знал, что разбудить ее можно, нажав на кнопку у изголовья — вон, круглая, светится зеленым, чтобы не перепутал. Затем стоит подождать минуть десять, по капельнице побежит пробуждающее вещество — и вуаля! Но, прежде чем запустить пробуждение «принцессы», Шарль, ухмыляясь, накрыл ее горло, чуть сдавил его и с наслаждением повел рукой вниз, пока темная ладонь не оказалась поверх груди. Ему показалось, что платье здесь какое-то влажное, словно отсырело в островном воздухе. А может, тупая обслуга этого шато только что вытащила Мадлен из ванной, чтобы та попала к нему чистенькой. Шарль напоследок мысленно переодел ее в кое-что более сексуальное и погладил по бедру. Хватит задержек. Он нажал на зеленую кнопку и стал ждать, готовый придать лицу тревожное выражение, едва увидит признаки пробуждения — бежим! бежим, пока твои похитители нас не обнаружили! Ха, он ее похитителю руку жал! Классный мужик этот доктор.
Но время шло, а Мадлен не пробуждалась. Шарль растерялся — тащить ее бесчувственную? Он попытался поднять девушку, но не смог даже запустить под нее пальцы. Она словно была спаяна со своим больничным ложем. Шарль глядел на ее неподвижные веки, постепенно начиная догадываться и сопротивляясь этому унизительному пониманию.
За спиной раздались редкие хлопки. Шарль обернулся и увидел полную женщину, одетую в охристое пончо. Она напоминала Мадлен как старшая сестра, но у Мадлен точно не было сестёр. Впрочем, учитывая, какой месье Пексан кобель жеводанских масштабов...


Мадлен едва помнила, что произошло в тот вечер. Она вышла из душа, напевая под нос прилипчивую «Синдереллу» Скарлет Дорн, и тут в шее закололо, неприятно так, словно вонзилась мелкая колючка шиповника. А дальше Мадлен начала падать, падать, падать, а веки опускаться, опускаться, опускаться. Сквозь последний узкий просвет Мадлен успела увидеть ботинки преступника. Ничем не отличные от сотен других мужских ботинки.
 После она часто пыталась вспомнить детали, уже не зная, что из них правда, а что фантазии, сделавшие тот вечер драматической постановкой «Женщина и злодей» (или «Женщина и змей», или «Женщина и тень», наконец, «Женщина и мужчина»). Вот Мадлен идет по желтым коврам своих апартаментов, распаренная душем, отяжелевшая от тепла, сонная и мечтающая о завтрашнем дне в лаборатории. Мадлен так хорошо, что она игнорирует чужой запах, то ли табачный, то ли асфальтовый, посторонний ее домашнему миндально-вишневому духу. Мадлен скорее плывет, чём идёт, умиротворенная каравелла в белоснежном облаке махрового халата, вокруг которой расступаются самые безопасные воды ее дома. Но где-то в водах движется враждебная тень, и за мгновение до пересечения их траекторий (и линий на ладонях) сонный разум примечает опасность и подаёт знаки. Волоски на шее встают дыбом, тело пытается развернуться в сторону угрозы. Возможно, Мадлен даже слышит чужой выдох, видит царапину от бритья на подбородке, пряжку с орлом, мятые брюки, блеск новехонькие ботинок... После к ней прицепился странный вопрос, почему преступник не погладил штаны, идя на дело.
Дважды Мадлен почти просыпалась, но сознания не хватало ни на что, кроме как ощутить себя лежащей внутри темницы неподвижного тела и чувствовать, как бегущие к вискам слезы из горячих превращаются в холодные.
Но третье пробуждение было другим. Мадлен распахнула глаза и, взглянув на сдувающуюся медузу капельницы, что питала ее ядом, резко осознала одну вещь. Дозы, которой ее хотели усыпить, не хватило. Похитители не могли знать, что Мадлен участвует в испытаниях одного препарата, который вступил в конфликт с отравой. В ее теле пронеслась химическая война, и бесцветный враг был ослаблен настолько, что Мадлен очнулась и вырвала из руки иглу, как терновый шип. Она пришла в себя, ее тошнило, в ней клокотала ярость! Гневное пламя лишь раздулось, когда Мадлен поняла, в каком виде здесь лежит. Она не надевала это короткое, гадко просвечивающее платье. Его вида достаточно, чтобы счесть себя жертвой озабоченного маньяка.
Мадлен повернула голову и увидела дремлющего у мониторов мужчину в медицинском плаще. О, она знала его едва ли не с детства, семейный врач. Мадлен бесшумно поднялась и подкралась к нему. Сердце бешено билось, но больше его стука Мадлен боялась предательства желудка — тошнит! На поясе спящего мрачно мерцал пистолет, такой притягательный в этой встрече тет-а-тет. Мадлен, покрываясь испариной, присвоила оружие себе. Она щёлкнула предохранителем уже у самого уха милого доктора и прижала дуло к его затылку.
— Руки на стол, месье Хэйвен.
Спокойного разговора не вышло. Он метнулся к окну, и Мадлен лишь тогда выстрелила ему вслед, возможно, потому что живот скрутил спазм. Отдача оказалась сильнее, чём Мадлен ожидала, и пуля угодила доктору в ногу. Размахивая руками, доктор Хэйвен повалился на стекло. Звон и пугающий хрип смешались в одно, и Мадлен опустила пистолет. Стрелять было больше не в кого. Из спины доктора поднимались окровавленные хрустальные кинжалы, а за ними Мадлен увидела лес, лес, лес, то ли преграду, то ли спасительное укрытие. В шато давно не меняли стекла, подклеивали трещины скотчем. Может, если бы не безалаберность Хэйвена, стекло бы не разбилось так легко.
Но к этому Мадлен пришла позже, а тогда она согнулась пополам, и ее рвало до желчи. Стерев горькую слюну с губ, Мадлен исследовала свое узилище, вскоре обнаружив, что здание пусто, как и пуста долина вокруг него. Идеальные преступления любят тишину и сгоревшие бумаги, но это преступление не было идеальным. Вокруг Мадлен оказалось достаточно документов. Набранный шрифтом Эриэл клубок Ариадны распутался и привел ее прямо в логово минотавров – отца, его партнера Кортвилля и доктора Хэйвена, который, вероятно, сейчас рассказывает в аду, как однажды неудачно вышел в окно первого этажа.
Гнев Мадлен был совершенно особого свойства. Она закинула ноги на мраморный стол доктора Хэйвена, присваивая себе его рабочее место. Она собиралась захватить всю эту паутину. Мадлен вызывала к себе одного сотрудника островной лаборатории за другим, пока каждый не стал ее человеком, уверенным в своей исключительности и росте гонорара.
Переплетая старые связи на новые, Мадлен кропотливо искала ответ на главный вопрос — зачем родному отцу похищать и усыплять ее? Неужели какие-то причуды из-за наследства? Материнское завещание было на ее стороне, но что тех денег в сравнении с финансами отца?
Мадлен никогда не гналась за его наследством. Зная папу, она давно решила только общаться и ничего не брать у этого золотого спрута. Уже четыре года Мадлен жила своей жизнью. Она выучилась на ботанике, обогатила ее медициной и химией и пропала в своих фармацевтических изысканиях. Все мечты мадемуазель Пексан были здесь, хотя она всегда говорила, что предпочитает мечтам цели. Мадлен никогда не просила отца помочь ей, ведь ее интерес смешил его. «Лекарство от чего? Ваших женских болячек? Это ваше наказание за Еву, нельзя идти против природы. И это не принесет денег. Я бы не спонсировал такое, и друзьям бы не советовал. Лучше займись косметикой или антидепрессантами — вот где золотая жила!». Но всей их отчуждённости друг от друга казалось мало, чтобы устроить похищение. Мадлен верила, что есть для него где-то выгода, ибо служил отец только золотому тельцу, отлитому по его образу и подобию. Но, может, она вовсе не знала этого человека? Или закрывала глаза на его жестокость, ведь, пока её мать лежала бледным подобием себя самой, он был где угодно, кроме места рядом с ней.
Мадлен думала, что готова ко всему, что ее дух отточен ежевечерней медитацией на белую постель, с которой она могла срастись в одно целое. Предательство уже совершенно, детали всего лишь детали. По заказу Мадлен была вскрыта переписка отца и Кортвилля, его партнёра и друга по рыбалке. Читая ее, Мадлен не могла сдержать слез. Нет, ее родитель не мог упустить даже монетки из средств жены, и не мог отпустить дочери, потому что видел в ней часть своего имущества. Он придумал сделать Мадлен вещью, а после отдать эту вещь младшему Кортвиллю и так породниться со своим другом. Какое-то Средневековье! Но и на этом худшие открытия в ее жизни не заканчивались. Мадлен ужаснулась, когда увидела, что именно ей вкалывал доктор Хэйвен — препарат, который как яд отторгла чаша Гиппократа. Мадлен могла никогда не встать с постели, потерять рассудок, стать овощем, наконец! Ее хотели превратить в мертвую королевну, Blanche-Neige. Она живая была не нужна. И горькая история Мадлен звучала рифмой к истории ее матери.
Мама всегда принадлежала царству снов. Мадлен даже плохо помнила цвет ее глаз, обычно представляя сомкнутые веки. Яснее всего в памяти вставала та ночь, когда Мадлен тихо-тихо прокралась в родительскую спальню и, слушая ворчание дыхательного аппарата, поняла — мамочка уже на небесах, она смотрит с небес... и отчего-то взгляд ее холоден и зол. Сверху ее окончательно потусторонняя мать смотрела черными глазами ангела возмездия. Отец делал вид, что горевал, но довольно быстро обзавелся любовницей вдвое моложе жены. После он часто их менял, и однажды при дочери сказал, что к новой машине полагается найти новую женщину «в той же цветовой гамме». Мадлен разругалась с ним и вскоре ушла, потому что ей невыносимо было делить крышу с таким подлецом. Она усиленно вгрызлась в учебу, желая как можно быстрее стать самой по себе. Как же наивно было думать, что ее отпустили с миром!
 Мадлен очень хотела бы расследовать смерть мамы, но время было упущено. Тело Элоизы Пексан кремировали. Урна с прахом, как шкатулка с секретами, была навеки запечатана. Но, читая новости, Мадлен вдруг заметила другой случай, похожий на историю матери. Она стала следить за многими респектабельными семьями и обнаружила двадцать девять женщин, ушедших со сцены жизни в тишине, обычно после свадьбы или рождения первого ребенка. Ни живые, ни мертвые, они постепенно меняли глубокий сон Гипноса на безвременный сон Танатоса, пока их благоверные не горевали, а обогащались. Охота шла за состоянием или родословной. Мадлен даже невесело фыркала — кому какое дело сегодня до королевских кровей? Но богатым мира сего хотелось из прихоти получить ещё один атрибут власти, красивый рисунок с родовым древом... и не хотелось иметь дел с живыми наследницами.
Было тут что-то еще, что ускользало от Мадлен, возможно, из-за брезгливости. Куклу, которую она оставила вместо себя, Шарль трогал далеко не первый.  Эта обманка, ее нетленная копия, приманивала даже сотрудников сада. Они тоже «играли» с мертвой королевной, которую Мадлен оставила под камерами, чтобы отец продолжал верить, будто все под контролем. Мадлен представляла, что в самом деле бы лежала на месте своего искусно сделанного подобия, и что любой мужчина мог потрогать ее губы, грудь, между ног... Гримаса отвращения искажала ее лицо. Сказки о Белоснежке или уколовшейся веретеном принцессе есть сказки о триумфе особого рода, сказки о власти над беззащитными женщинами.


— Здравствуй, Шарль.
Мадлен не смогла избавить голос от презрения. Он все знал и согласился.
— Кто ты?
— Ты не узнаешь свою невесту?
Беспомощность на его лице сменилась злостью, переносицу перечеркнули складки отвращения. Его настоящая невеста оказалась дородной, то есть, «толстой», а Шарль только что лез к ее худому журнальному подобию и фантазировал о нем.
«Он злится, потому что его замысел раскрыт, гордость уязвлена... и потому что его «вещь» потеряла вид, привлекательный в его глазах».
— Ты все это подстроила, — процедил неудавшийся герой. Ни тени раскаяния.
— Это мне подстроили похищение, и ты соучастник. Ты преступник, — с горечью произнесла Мадлен. Она знала Шарля с детства, и одним средиземноморским летом, казавшимся теперь перечеркнутым черными линиями, они вместе гоняли мяч, плавали наперегонки и менялись красивыми раковинами. Выросший Шарль жесток, и Мадлен теперь тоже сострадание ни к чему.
— У тебя мало времени. Моя кукла покрыта веществом, которое тебе знакомо, и сейчас оно на твоих губах и руках. Ты отравлен.
— Как? — растерялся Шарль. Он бездумно коснулся губ. Брови приподнялись, и он резко наклонился, чтобы просунуть пальцы в рот и исторгнуть яд, но понял, что снова совершает ошибку. Он не выпил отраву. Отрава - пыльца или влага на его пальцах, и он только что едва не сделал хуже. Шарль поднял бешеный взгляд на Мадлен. Он медленно вынул пистолет из кобуры и направил на нее.
— Мадлен, не глупи, — ему с трудом давался спокойный тон. — Дай мне противоядие, и мы просто разойдемся. Я сам аннулирую мое соглашение с месье Пексаном, живи как хочешь.
— Ты не хозяин положения, — Мадлен вздернула подбородок и с вызовом произнесла: — Ты преступник, и будешь наказан.
Она вздрогнула от звука выстрела, но и только. Ее дом был полон секретов, и Шарль только что узнал об одном из них.
— Стекло! — Шарль опустил руку, и вдруг пистолет выскользнул из пальцев — слишком тяжёлый.
Мадлен мысленно пересчитала время, оставшееся у ее неудавшегося жениха, и сказала:
— Я могу немного помочь тебе. Подсказать, где противоядие. Ответь, мне интересно... Меня же не одну отправили в кому? Это новый тайный бизнес наших отцов? Сколько стоит избавиться от невесты или жены? Каковы расценки?
Шарль сплюнул — во рту у него вязало.
— От четырех миллионов.
Мадлен покатала это число на языке как горькую пилюлю. Четыре миллиона, четыре миллиона, четыре, отца его, миллиона!..
— Яхта стоит дороже, — заметила она, зная об увлечении Шарля. — Яхты вам дороже живых женщин. Скоро ты уснешь. Если бы только поцелуй — я бы позволила тебе проспать месяц и вышвырнула бы с моего острова. Но после всего, что я видела, думаю, тебе лучше проспать всю жизнь. Говорят, сожаления приходят в старости. Но я обещала тебе шанс. Иди в сад. В северной его части, под тисом, растет красный цветок...
Шарль ринулся прочь, не спрашивая, как правильно приготовить противоядие из этого цветка и как его принимать. Последняя чешуйка стекла, выбитая ботинком, упала за подоконник и со звоном разбилась — урок окончен. Мадлен была уверена, что Шарль не найдет ни тис, ни цветок (все цветы в той стороне красные, как грех), да и говорила она с ним нарочно долго. Его подберут жёлтые призраки, сотрудники сада. Они будут осторожны и точно не подумают трогать его пах или наряжать в тонкое платье. Шарль улетит на вертолете с подкупленным ею экипажем, и кое-кто в окружении папы скажет, что парень отравился местной флорой, не повезло. Но не все ли равно? Шарль не видел в ней живого человека.
А кого же видел?
Живая женщина, не способная защититься ни от взглядов, ни от рук, ни от насилия. Живая женщина, на пульсе которой ты держишь руку, опьяненный властью сделать с ней что угодно. Живая женщина, расправившись с которой, ты останешься безнаказанным. Вот что такое мертвая королевна.
Мадлен отправилась в свой кабинет, аскетичный во всем, не считая мраморной Цирцеи — волшебницы, сведущей в том, как готовить из трав зелья и защищать себя. Мадлен последовала ее примеру, взрастила ядовитый сад, соткала свою паутину. А ведь не преуспела бы Цирцея хоть раз, тоже бы стала мертвой королевной. Насмотревшись на ее бледное лицо выжившей, Мадлен села писать письмо отцу. Старомодное, бумажное, без подписи. Он и так поймет по обращению, кто это, но не поймет, почему засыпает. И тогда, быть может, ангел с черными глазами наконец улыбнется с небес и расплачется вместе с Мадлен, освобождая сердце от накопившейся боли предательства.