Белый лист или письмо Татьяны Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

     - Меня? Почему именно меня? – разволновался Шаткий.
     - Вы один из лучших специалистов в этой области, - madame Косарь скорбно вздохнула и покосилась на кончики собственных пальцев, словно ждала от них одобрения. – Я имею в виду, на нашей кафедре… Хотя… У нас… только Святослав Алексеевич и вы занимались проблемой грудных позвонков… В общем, - она элегантно потрогала скелетоподобной рукой свою неброскую прическу и снова вздохнула, - Святослав Алексеевич хочет, чтобы вы занялись этим как можно скорее.
     Не одарив более Шаткого даже мимолетным взглядом, madame Косарь отправилась вслед за своими обязанностями педагога и заведующей учебной частью, попутно улыбнувшись Денскому, который появился в дверях кафедры.
     - Вы слышали? – подлетел к нему Шаткий.
     - Что? – Денский был в некоторой прострации после очередной лекции, на которой ему прислали записку в виде белого листка. По уже сложившейся традиции он положил это послание, сложенное в четыре раза, в карман халата.
     Впрочем, Денский за месяц настолько привык к этим безмолвным сочинениям, периодически всплывавшим во время лекций, что не обращал бы на них внимания, если бы не странные обстоятельства последней недели.
     Первым обстоятельством был блеклый молодой человек в сером пальто, настолько примелькавшийся к тому времени, что Денский уже подумывал, не начать ли с ним здороваться, как со старым знакомым. Второе обстоятельство грозило довести до нервного срыва. А началась эта новая пытка три дня назад, когда посреди ночи у Денского дома раздался телефонный звонок. Денский поднял трубку и в течение нескольких секунд слушал красноречивую тишину. В пять часов утра звонок повторился. И опять – тишина, словно ночной абонент внезапно онемел. Часов в девять вечера безгласный изверг вновь напомнил о себе. Затем ночью – строго в два часа. В пять утра Денский, разбуженный нервным дребезжанием телефона, попытался не брать трубку. Бессмысленный героизм: он выдержал только тринадцать минут и сорок две секунды беспрерывного, умопомрачительного треска, после чего он схватил трубку и…
     Мы не будем приводить здесь дословно реплику профессора Денского. Скажем только, что ответом ему была все та же невозмутимая тишина на том конце провода в течение пяти секунд и короткие гудки, последовавшие за ней.
     На следующую ночь Денский отключил телефон. В половине четвертого утра его разбудил звонок в дверь. Звонили до тех пор, пока он не встал и не включил свет в прихожей. Дверной глазок выдал спокойную картину лестничной площадки без единой души на ней. После этого случая Денский решил, что гораздо спокойнее слушать тишину в телефонной трубке, не поднимаясь с постели, чем караулить неизвестно кого под дверью, и больше опытов с телефоном не повторял.
     - Алексан-Григо-о-рьи-ич! – Шаткий помахал рукой перед глазами Денского. – Вы слышите меня?
     - Да, - вздрогнул тот. – Простите, Анатолий Сергеевич, я, кажется, отвлекся.
     - Ничего, - невинно улыбнулся Шаткий. – Вы представляете, - продолжил он восторженную реплику, - меня выбрали ответственным!
     - За что? – насколько мог судить Денский, основываясь на личном опыте и случайных наблюдениях, Шаткого на кафедре признавали ответственным едва ли не за все неприятности и недоразумения, которые случайно или намеренно происходили в анатомическом корпусе.
     - За подготовку материала по остеологии в музее кафедры! - Шаткий, наверное, запрыгал бы от радости, если бы не понимал, что со стороны это будет смотреться несколько странно. – Я должен буду выбрать скелеты для демонстрации гостям из Гарварда!
     - Поздравляю, - Денский был искренне рад за Шаткого, но верилось в это с трудом. Хотя… Морин будет занят всю неделю, доцент Крабиков выступает с научным докладом где-то в Швейцарии, ассистент кафедры Ликина в творческом отпуске (или в декрете?)… Остальные слишком увлечены грядущими событиями, чтобы спокойно мыслить во благо кафедры. Наверное, Шаткий действительно был тем единственным и неповторимым, кому еще могли поручить столь деликатное дело, как выбор нужных экспонатов для демонстрации: он наизусть знал все фонды музея, жил остеологией последние десять лет и имел интересные наработки по позвонкам, что нашло отражение в серии коллективных статей сотрудников кафедры.
     - Когда приступаете к работе? – спросил Денский, пока они спускались на второй этаж к дверям анатомического музея.
     - Сегодня, - загорелись глаза у Шаткого: верный признак того, что данной темой он поглощен от заусенца на мизинце ноги до кончика единственного волоска на макушке. – Но, понимаете, есть проблема… - Шаткий слегка замялся.
     Денский вопросительно посмотрел на него. Конечно, он понял, в чем дело. Но, может быть, Шаткий узнал что-то новое?
     - Я должен буду представить и скелет, собранный САМом, - худшие опасения Денского оправдались. – Маша еще не появлялась?
     - Нет. Давайте поговорим об этом позднее… Сейчас начнутся занятия, - слабая попытка избежать неприятного разговора.
     - Занятия?! – Шаткий помрачнел. – Алексан-Григорьич, вы… не присмотрите за моими? А? Последний зачет они все сдали, сегодня препарирование, и нужно только отметить присутствующих. С этим музеем столько проблем… я… могу… не уложиться во времени…
     Мольба во взгляде Шаткого красноречиво указывала на то, что музей – лишь хорошо обоснованная отговорка. Истинная причина, по которой Шаткий сегодня желал оказаться как можно дальше от учебного зала, была слишком прозаична: аллергия на формалин. Шаткий, живший анатомией и только ради анатомии, не мог спокойно находиться в препараторской или в любом другом месте, атмосфера которого была особо обогащена парами формалина. Реакция его была настолько сильна и стабильна, что насморк Шаткого и его больничный во время месяца препарирования стали на кафедре нормальной анатомии притчей во языцех. О том, какой подвиг во славу отечественного медицинского образования совершал Шаткий, появляясь в респираторе на занятиях по препарированию, наверняка знал только Шаткий, кафедра – догадывалась, а студенты… Те только удивлялись, как человек, страдая непереносимостью атмосферной примеси анатомички, мог там работать.
     - Что, наш Чудик опять на излете? – услышал Денский со стороны стола, вокруг которого сидела группа Шаткого.
     Сам Денский в этот момент был занят со своими студентами, не желавшими понять, что именно им нужно сделать с выданными внутренними органами, если над препаратами уже изрядно потрудилась предыдущая группа. К группе Шаткого он еще не обращался, но те каким-то шестым чувством (а скорее всего, с помощью Марьяны Викторовны Косарь, посетившей их перед занятием, словно всеведущая фея из сказки про Золушку) поняли, что от них требуется и в данный момент очищали от остатков жировой ткани две кистозные почки. Последняя реплика, видимо, принадлежала сутулому молодому человеку.
     - Это совсем не смешно, - заливалась рядом с ним слезами романтическая особа: она страдала тем же недугом, что и Шаткий, но в отличие от последнего не имела возможности пропустить занятие.
     - Ты бы отошла проветриться, - сочувственно посоветовала староста, кивнув в сторону открытого окна, доставлявшего неземное удовольствие (то есть свежий воздух) соседней группе.
     - Ну, почему у них открывается окно, а у нас нет? – возмутилась смешливая студентка. - Леся, чем это ты занимаешься?!
     Она обернулась в сторону испуганной девицы, которая, сняв перчатки, что-то чертила на листке, вложенном в учебник. Та вздрогнула и растерянно посмотрела на нее.
     - Ай-ай-ай! – покачал головой сутулый молодой человек. – Что скажет Чудик на это? И не стыдно тебе? А?
     - Но я… но вы… - она, видимо, не понимала, серьезно ли говорят они, или только шутят.
     - Вот мы расскажем ему, чем это занимается Ларина, когда его нет, - подмигнула остальным смешливая студентка. – Будешь тогда знать…
     За время этой интересной и содержательной беседы Денский наконец объяснился со своей группой и незаметно подошел к соседнему столу. Заглянув через плечо испуганной студентки к ней в учебник, он увидел неоконченный рисунок грудной клетки и тазовых костей.
     - Неплохо, - сказал он. – Только мне казалось, что сегодня у вас по плану мочеполовая система, а не os pubis .
     Студенты вскочили с мест, едва он заговорил, а испуганная девица суетливо захлопнула учебник и, низко нагнувшись, покраснела. Денского так и подбивало спросить, при каких ситуациях она не меняет нормальный цвет лица на томатно-вишневый, но, приписав это свойство особенностям сосудов женской кожи, сказал:
     - Уберите. И чтобы этого больше не было. Вы находитесь в секционном зале, а не в изостудии.
     Испуганная девица судорожно кивнула и вскочила с места, чтобы положить книгу в сумку, стоявшую на подоконнике. Однако не рассчитала движения, и учебник раскрылся, рассыпав по полу целую стопку белых листов размером в половину альбомного. На некоторых из них было что-то нарисовано, на других – написано… Часть листов была девственно чиста и подозрительно похожа на те записки, которые кто-то слал Денскому на лекции.
Пока испуганная девица возилась под столом, собирая свои сокровища, Денский посмотрел, в нужном ли направлении идет очистка почек, задал пару вопросов по теме, получил несколько туманных ответов, обнадежил студентов в плане полной свободы без его уведомления после окончания занятия, и стал отмечать присутствующих. Староста попыталась было уверить его, что присутствуют все, однако это заставило Денского поинтересоваться, хочет ли она прозвучать в списке инкогнито. Староста прикусила язык, а Денский принялся разбирать каракули Шаткого.
     - Ларина, - наткнулся он на знакомую фамилию в середине списка.
     - Да? – выглянула та из-под стола.
     - Татьяна? – почему-то спросил Денский.
     - Нет, Олеся, - та по привычке начала краснеть.
     - Что, ваши родители Куприна любили больше, чем Пушкина? – заметил он, возвращаясь к списку.
     - Не знаю…
     - Что? – Денский изумленно взглянул на нее: ответной реплики он не ожидал услышать, тем боле от этого вечно испуганного создания.
     - Ничего, - она опустила глаза. – Я могу положить учебник в сумку?
     - ЕСТЕСТВЕННО! – Денский говорил таким тоном, словно его в десятый раз спросили об одном и том же, не желая при этом выслушать ответ. – Вы всегда такая…
     Он хотел сказать «такая заторможенная», но осекся, перехватив ее короткий, но острый, как лезвие бритвы, взгляд. Ему отчего-то стало не по себе, а в душе шевельнулось неприятное воспоминание о ворохе белых листочков. Это же воспоминание, постепенно перераставшее в подозрение, потревожило его снова полчаса спустя, когда в конце занятия кто-то из группы Шаткого указал испуганной девице на белый листок, сиротливо прижавшийся к ножке табурета, на котором только что сидел Денский.
     - Не знаю, - девица казалась растерянной. – Я не складываю листки…
     - Но он наверняка из твоей пачки, - возникла за ее спиной смешливая студентка. – У нас на потоке никто кроме тебя не носит альбомные листы. А сложенный… Может, ты записку хотела послать?..
     Денский вздрогнул: белого листка с лекции в кармане халата не оказалось. Совпадение? Игра случая? Кто ответит на массу нелепых вопросов, возникших по каким-то нереальным поводам? Кому он может довериться с таким расчетом, чтобы его не отправили к психиатру? Может быть, Шаткому? Собрат по разуму да примет душу заблудшую… Бессмыслица какая-то! И эти иностранцы со своими претензиями и спорами… Господи! Скорей бы все кончилось! Сил никаких больше нет играть эту комедию с трагическим финалом!..
     Забегая вперед, можно сказать, что кончилось ВСЕ далеко не с визитом иностранных гостей, а сил у Денского оказалось значительно больше, чем он предполагал. Но, входя в широкий вестибюль анатомического корпуса капризным сереньким утром двадцать первого апреля, он чувствовал себя немногим лучше человека, лишенного последней надежды на помилование. Стойко перенеся ночные пытки, он был готов к пыткам дня, которые начались с первой же улыбки madamе Косарь.
     - Вы слышали? – Марьяна Викторовна слишком долго караулила его на лестнице, поэтому от волнения забывала вздыхать после каждой фразы. – Они приедут сегодня в полдень!
     - Наконец-то! – обреченный с улыбкой на устах встретил известие о времени казни. – Надеюсь, Святослав Алексеевич доволен?
     - Ах, все это так проблематично, так неожиданно, - закатила глаза madamе Косарь. – Кстати, вы плохо выглядите…
     И это говорит она? Видимо, дело действительно никуда не годится… А вот и господин прокурор собственной персоной…
     - Вы сегодня припозднились, Александр Григорьевич, - Морин явно нервничал, но удачно скрывал это, вооружившись благодушием патриарха. – Хотя мои часы немного спешат… Вы уже знаете?
     - Да, - Денский собрал на лице остатки всей своей радости, однако этих крох хватило только на загадочную полуулыбку Джоконды. – Я вас поздравляю.
Морин подозрительно посмотрел на него.
     - Кстати, почему в апрельском номере «Secretes of life» я не нашел вашей статьи? – удар попал в цель: новоявленная Мона Лиза перестала улыбаться и превратилась в Инессу ди Кастро .
     - Они… - Денский набрал в легкие как можно больше воздуха, словно собирался нырнуть. – Кажется, редакция решила, что в этом номере статья о лимфатических узлах неуместна. Меня предупредили в самый последний момент.
     Трудно сказать, поверил ли Морин этой трогательной истории о несправедливости мира – он не пожелал комментировать это неприятное событие и поторопился уйти, перенеся время казни на одиннадцать утра.
     Узнав об этом, madamе Косарь переполошилась настолько, словно американские гости уже стояли в фойе, а на кафедре не осталось ни одного сотрудника, чтобы встретить их. Беспокойство зав. учебной частью передалось всем остальным со скоростью распространения чумы, и к половине одиннадцатого утра кафедру трясло как в лихорадке.
     В общем, Кларисса Кейлис оказалась миловидной женщиной того симпатичного возраста, когда год ее рождения по внешности определить невозможно, а спросить – неудобно. Темноволосая, темноглазая, она блистала дежурной улыбкой и со светской непринужденностью болтала на самые разные темы – истинная леди с феминистскими наклонностями. Она очень быстро нашла общий язык с Денским (имеется в виду не английский, на котором говорили все, а духовный язык взаимопонимания двух нестандартных личностей) и за то время, пока остальные члены делегации сдержанно обменивались любезностями с сотрудниками кафедры перед отелем «Националь», где был припаркован микроавтобус, на котором гостей из Гарварда транспортировали во все точки Москвы, Кларисса Кейлис успела завладеть вниманием галантного профессора и сорганизовать поход в Нескучный сад под предлогом краткого осмотра достопримечательностей. Желание, скажем, вполне объяснимое: с половины девятого до половины одиннадцатого утра все участники конгресса остеологов успели получить плотно утрамбованное содержание восьми докладов и одной дискуссии. Учитывая, что кондиционеры работали слишком усердно, а Серый зал Дома ученых, где проходило слушание докладов, полностью оправдывал свое название, делегаты были счастливы оказаться на проснувшемся апрельском солнце.
     Нужно сказать, что к полудню от утренней меланхолии моросящего дождика не осталось и следа, а солнце решило блеснуть во всей своей красе, даря горячие потоки лучей не в пору распускающимся ветвям. В Нескучном саду все деревья уже стояли, окутанные золотисто-серой дымкой лопнувших почек, а на редких газонах просвечивали неровные зеленые мазки очнувшейся травы. На клумбах отчаянно рвались ввысь стрелы нарциссов… Шла работа по подсадке элитных тюльпанов, часть из которых уже распустила жесткие ледяные листья…
     - Здесь очень красиво в День Победы, - зачем-то сказал Денский .
     - Я думала, что у вас будет холоднее, - профессор Кейлис подняла лицо к легкомысленно-прозрачному небу. – А солнце здесь такое горячее…
     - Вам нравится Москва? – согласитесь, довольно банальный вопрос.
     - Москва? – профессор задумчиво наклонила голову вправо. – Я слишком мало видела ее… А впрочем, да. Как любой другой город с историей… Вы, русские, сами не понимаете, каким сокровищем обладаете. У вас есть история!
     - В нашей истории слишком много темного… - ну, разве это вежливо - перебивать даму? – Значительно больше, чем светлого.
     - Как в истории любого другого народа, - не правда ли, странная беседа между двумя анатомами? – Светлые, темные стороны – не вам об этом судить. Это было. И все, – она помолчала и повернулась в сторону невзрачной цветочницы. – Это подснежники? – спросила она, указав на связку белых цветов.
     - Нет, - ответил Денский. – Сейчас слишком поздно для них.
     - Да нет же, - засмеялась она. – Не может быть поздно. Всегда можно сделать так, чтобы никогда не было ни поздно, ни рано!
     - Остановись мгновенье, ты прекрасно! – подыграл Денский, собираясь расплатиться за спорный букетик.
     - Вот именно, - блистательная улыбка и жест протеста. – Ни в коем случае, - она достала бумажник. – Иначе они подумают, что вы за мной ухаживаете.
     - Они уже так думают, - посмотрел он в сторону отставшей группы ученых мужей.
     - Но я не хочу, чтобы ВЫ так думали. Здесь это неуместно, - кто поймет этих женщин?..
     Профессор Кейлис быстро завладела цветами на правах покупателя и повернула на одну из боковых дорожек.
     - А вот у нас нет истории, - продолжила она прерванный разговор.
     - Разве? А пятисотлетие открытия Америки?
     - Это не история. Америка – страна эмигрантов. А у эмигрантов… какая может быть история? – она задумчиво поднесла цветы к лицу. – Я, вот, иногда думаю, что было бы, если бы майя, инкам, ацтекам дали бы возможность развиваться дальше. Если бы европейцы не вмешались в ход их истории…
     - Вы увлекаетесь историей? – спросил Денский, несколько удивленный темой разговора.
     - Если бы я увлекалась историей, я была бы археологом, - новая волна белозубых улыбок. – Просто у меня есть небольшая работа, посвященная особенностям строения лицевого черепа у представителей древних цивилизаций Америки. Вы же знаете, индейцев до сих пор не могут отнести ни к одной расе.
     - И вы доказали, что к монголоидам их отнести можно только с большими оговорками, - улыбнулся Денский.
     - О, вы знакомы с этой работой? – она явно польщена.
     - Не так подробно, как мне хотелось бы, - галантно отозвался он.
     - Но мы далеко ушли, - спохватилась госпожа Кейлис. – Хорошего помаленьку. Так, кажется, у вас говорят?
     Непредвиденная задержка в пути сотрудникам кафедры показалась довольно странной, но, так как у нас принято все прощать иностранцам, ввиду их неосведомленности о местных обычаях, никто по этому поводу не возмущался, по крайней мере, вслух. Зато дальнейшие события должны были пролить бальзам на душу ревнителей отечественного образования. Иностранные гости пришли в полный восторг от учебного зала, шумно потолкались в препараторской, благоговейно заглянули в лекционный зал и наконец оказались в музее. После осмотра основной экспозиции, вызвавшей искреннее восхищение (особые эмоции профессор Кейлис выразила, ознакомившись с изумительной коллекцией черепов, собиравшихся по всей стране в течение более ста лет), наступил момент истины, когда взору всех поклонников остеологии предстала знаменитая коллекция скелетов. Шаткий, которого допустили до присутствия при окончании научного спора, попытался было вставить пару слов о происхождении скелетов, но профессор Кейлис и академик Морин сразу приступили к обсуждению половых признаков различия XII пары ребер.
     Из восьми представленных скелетов женских оказалось только три. Причем на одном искомые признаки были стерты временем, на другом – слабо выражены, а на третьем…
     - Что это такое? – поморщилась профессор Кейлис, указав на последний из представленных скелетов. – Здесь какое-то смешение полов… Кто-то перепутал кости!..
     - Этого не может быть, - твердо возразил Морин. – Я сам собирал этот скелет и могу поручиться, что все кости принадлежали одному человеку.
     Денский, узнавший скелет Морина, едва коллекция была представлена на обозрение и успевший к тому времени немного успокоиться, теперь насторожился.
     - В таком случае, господин Морин, вы сами себе противоречите, - в голосе госпожи Кейлис послышался звон льдинок. – На этом скелете отчетливо видны оба варианта того признака, который вы предлагаете считать отличительным. На правом ребре - женский, на левом – мужской. Кстати, здесь очень странные бедренные кости… Вы уверены, что сами собирали скелет?
     - Абсолютно! – возмутился Морин. – Я помню, что никакого отличия в XII паре ребер не было! К тому же, вы сами видели, что на мужских скелетах моя теория полностью подтверждается!
     - Но, господин Морин, откуда нам знать, как вы отбирали эти скелеты? – удар обухом по голове, вернее, по кафедре.
     - Позвольте, профессор Кейлис, вы не можете так говорить! – как перенести это оскорбление?
     - Могу, - она явно знает, что говорит. – Я вижу, что ваша теория подтверждается на пяти мужских скелетах, которые вы сами отобрали для демонстрации, а три женских ничем не могут нам помочь, при этом один из них опровергает вас…
     - Профессор Кейлис, - Денский отважился вмешаться в разговор, - возможно, этот скелет переносили не очень аккуратно. Если часть костей была утеряна, их могли заменить, не считаясь с канонами…
     - Тогда это очень похоже на фальсификацию научных данных. Я разочарована, господин Морин.

     Это был провал. Полный провал с позором на веки вечные. Морин за весь оставшийся день не проронил ни слова. Денский заперся в своем кабинете, Шаткий зарылся в фонды костной комнаты, а кафедральные дамы принялись ехидно обсуждать факт появления цветов в руках у Клариссы Кейлис. К вечеру поползли слухи, что в подборе экспонатов был замешан Шаткий, а следовательно…
     - Анатолий Сергеевич, объясните, как получилось, что в женском скелете появились мужские кости, - Морин был очень снисходителен к Шаткому, пригласив на допрос, вершившийся на следующее утро, только madamе Косарь, профессора Мишункову и Денского, который в тот день был чуточку бледнее, чуточку растеряннее и чуточку раздражительнее, чем накануне.
     Вчера он надеялся, что все разъяснится в музее, сегодня дело оказалось значительно сложнее.
     - Я не знаю, - Шаткий плохо лгал, но рассказать, как дело обстояло на самом деле, не решался. – Я увидел скелет уже в музее.
     - Но вы обратили внимание на состав костей? – Морин проявлял изумительную сдержанность в тоне и выражениях, учитывая, что творилось у него на душе после вчерашнего позора.
     - Конечно, - Шаткий чувствовал себя очень неуютно. – Но я подумал, что так и должно быть, - заведомая ложь.
     - Хорошо, - Морин попробовал подобраться к проблеме с другого конца. – Кто переносил скелет?
     - Маша, - Шаткий неуверенно покосился на Денского.
     - Вы думаете, ОНА заменила кости?
     - Нет, Маша аккуратная девочка… я хочу сказать – аспирантка, - Шаткий совсем растерялся.
     - Тогда КТО? – стало ясно, что у Морина нервы натянуты, как струны. – Вы понимаете?! Вы понимаете, что это международный скандал?! Завтра об этом скелете узнают ученые всего мира!..
     - Профессор Кейлис не показалась мне сплетницей, - мудро заметила madamе Мишункова.
     - Она американка, - возразил Морин. – Для нее факты важнее личных привязанностей. А фактом ее посещения кафедры непременно заинтересуется общественность!..
     У Денского осталось двадцать четыре часа на размышление. Он уже ничего не чувствовал и машинально снимал трубку регулярно звонившего телефона. Но как решиться сделать что-нибудь именно сейчас?
     Утром двадцать третьего апреля он был похож на сомнамбулу, чем изрядно напугал всех кафедральных дам. Мужская половина кафедры смотрела на него с удивлением и превосходством. О разразившемся скандале ничего более не напоминало.
     Морин, появившийся во второй половине дня, был мрачнее туч, выстроившихся парадом в погрустневшем апрельском небе. Присутствовавший на конгрессе вместе с ним профессор Палочкин ничего вразумительного сказать не мог, однако стало ясно, что скандал пока не оглашался. Тем не менее САМ потребовал к себе Шаткого, после чего по каким-то невидимым, но слышимым каналам пронеслась весть, что Чудик пишет заявление об уходе. Денский не выдержал.
     Он вошел в кабинет Морина без стука, чего с ним еще никогда не случалось. САМ угрюмо стоял у окна; его окаменевшее лицо с красноватыми отблесками вечернего света показалось Денскому жуткой восковой маской (вот, что делают с людьми расстроенные нервы!). Шаткий сидел в углу, потерянный и жалкий, как брошенная детская игрушка. Морин обернулся на шум открывшейся двери и холодно посмотрел на Денского.
     - Я не звал вас, Александр Григорьевич, - сказал он. – Дождитесь своей очереди. Хотя… если уж вы сами зашли… - он подошел к письменному столу и достал какой-то журнал. – Здесь есть статья, которая должна вас заинтересовать. Группа немецких авторов опубликовала результаты исследования паховых лимфатических узлов. Подробности прочитаете сами. Вы свободны.
     Денский медленно взял журнал в руки. Это был майский номер «Нормы и Патологии» в русском варианте. Появиться он должен был на две недели позднее.
     - Я могу объяснить, - сказал Денский, бледнея от волнения.
     - Потом, - Морин был удивлен его настойчивостью. – Сейчас я занят.
     - Я по поводу инцидента с профессором Кейлис, - Денскому стало казаться, что говорит кто-то другой, а сам он лишь посторонний наблюдатель. – Я должен был рассказать это еще два месяца назад, - он судорожно вздохнул. – Скелет был сломан еще двадцать шестого января по моей вине. И по моей просьбе Анатолий Сергеевич заменил утерянные кости. В музее скелет появился уже в том виде, в котором его видела профессор Кейлис.
     Морин посмотрел на Денского не то с изумлением, не то с испугом.
     - Александр Григорьевич, вы… слишком близко к сердцу приняли это неприятное событие, - он не знал, как отнестись к странному признанию, сделанному едва ли не в бреду.
     - Я написал профессору Кейлис об истинных причинах этого недоразумения, - продолжал Денский. – Надеюсь, она поймет…
     - Вам… не следует жертвовать вашей репутацией ради… - Морин, кажется, растерялся.
     - Я не жертвую, Святослав Алексеевич. Я ее разбиваю.
     Не дожидаясь решения Морина, Денский вышел, ничего не видя и не слыша вокруг. Единственное, что он чувствовал, это горячие пятна на щеках. Когда же он последний раз краснел?
     На лестнице никого не было: занятия кончились, и большинство студентов и преподавателей растворилось во времени и пространстве. Лекционный зал оказался открытым, и Денский зачем-то зашел туда. Аудитория была какой-то странной и совсем не знакомой… Слишком тихо и пусто… ни малейшего движения… Словно в другом пространственном измерении. Сквозь опущенные бордовые шторы просвечивали невесомые вечерние лучи, оставляя на амфитеатре столов призрачные розовые полосы… На фоне светящихся окон со странной четкостью выделялись дикие очертания монстеры… И снова сумерки… и тишина… Сумерки… тишина… сумерки… – У него закружилась голова и к горлу подступил непривычный колкий комок. Кто-то настойчиво усадил его на скамью первого ряда.
     - Это конец, - безучастно проговорил Денский, глядя сквозь странно серьезное лицо Шаткого.
     - Это всего лишь скелет, - сказал тот, усаживаясь рядом. – Это всего лишь статья. Это всего лишь недоразумение…
     - Нет, - Денский не понимал его. – Это скандал! Морин никогда не простит этого промаха…
     - Морин… - Шаткий вздохнул и грустно усмехнулся. – Морин забудет об этом завтра, послезавтра, через неделю. И ты об этом забудешь. А лимфатические узлы… Позвони в редакцию, добейся оправдания в научных кругах… Или займись чем-нибудь еще… Все просто!..
     - Не все, - вздрогнули плечи Денского. – Маша исчезла, мне не дают спать по ночам бессмысленные телефонные звонки, за мной по пятам ходит серая тень, а на лекциях я получаю записки без текста! Я забыл, что такое спокойствие и отдых! Но без них я могу обойтись… А теперь… У меня отнимают и работу … Как можно показаться здесь после всего этого?
     - Это твоя первая неудача? – Шаткий засунул руки в карманы своего старенького халата и снова грустно усмехнулся. – Я тоже переживал первый раз. Казалось, жизнь потеряла смысл… Но так ли это?
     Он посмотрел на Денского. Такой взгляд тот видел только однажды. Это было давным-давно, когда он был ребенком. Бабушка привела маленького Сашу в цирк, где выступал один знаменитый клоун. После представления, они пошли за автографом. В гримерной перед большим зеркалом сидел уставший пожилой человек с остатками яркого грима на лице. Он печально посмотрел на вошедших и даже не улыбнулся. Это было страшно и непонятно…
     - Подумай, разве у тебя ничего нет, кроме кафедры, препаратов, статей? – продолжил Шаткий после короткого молчания.
     - Нет.
     Какая пустота стоит за спиной: сумерки… и тишина.


Предыдущая глава: http://proza.ru/2025/02/11/42

Продолжение:   http://proza.ru/2025/02/13/259