Допрос

     Немец был широкоплеч, высок, и походил на изготовившегося к смертельному броску тигра. Его хищный профиль с массивной нижней челюстью словно говорил о том, что с этим человеком шутки плохи. Светлые, набриалиненные пряди волос были аккуратно зачёсаны назад, открывая прямой, без единой морщинки лоб фашиста. Глаза смотрели жёстко, цепко, подмечая каждую мелочь, и выдавая суровый нрав их владельца. На вид немцу можно было дать и тридцать лет, и все сорок. Настоящий ариец, без раздумий способный выстрелить в упор.

     Таким он показался Черницыну, когда гитлеровец втолкнул его в классную комнату бывшей школы . Немец гордо восседал за письменным столом, и сверлил холодными глазами Черницына, изгибая тонкие губы в презрительной улыбке. И непонятно было, о чём он сейчас думает, хорошее настроение у него или плохое.

     - Садитьес, - произнёс немец на ломанном русском, продолжая внимательно рассматривать пленного. Таким взглядом зверь рассматривает жертву перед тем, как перегрызть ей горло.

     Черницын робко присел на краешек стула, и позволил себе посмотреть на женщину, разместившуюся за партой, стоявшей впритык к учительском столу.
Ж
     Она была молода, ей вряд ли было больше двадцати пяти. Волосы такие же светлые, как и у офицера, стянутые на затылке в тугой узелок. Женщина была костлява, и выражением лица напоминала крысу.

     "Этакая грымза", - подумалось Черницыну.

     Офицер встал из-за стола, приблизился к пленному, и неожиданно ударил того ладонью по лицу. От хлёсткой пощёчины Черницын упал вместе со стулом.

     - Ауфштейн! Встать! - заорал немец, коверкая русские слова, и мешая их с немецкими. - Ситзен! Сесть! Поднимать стул, и снова сесть!

     Черницын послушно встал, поднял стул, поставил его, и сел. Немец с минуту стоял, и смотрел на него, не мигая, затем вернулся к своему столу. Опустившись на свой стул, он что-то произнёс по-немецки.

     - Господин гауптманфюрер спрашивает ваше имя, фамилию и воинское звание, - бесцветным голосом перевела женщина-переводчик.

     - Черницын Анатолий Степанович, одна тысяча девятьсот третьего года рождения, капитан красной армии.
 
     Немец снова произнёс какую-то непонятную фразу.

     - Расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы попали в плен, - перевела женщина.

     Черницын вздохнул. На все эти вопросы он уже не раз отвечал другим офицерам за неделю плена, и не понимал, зачем этот офицер, по всей видимости самый главный здесь, снова задаёт те же самые вопросы.

     - Наша часть отступала с боями, оставляя города и сёла. Во время одного из боёв меня оглушило взрывом, а очнулся я уже здесь, в камере.

     Несколько минут в классной комнате царила тишина, затем вдруг офицер нацелил на Черницына указательный палец.

     - Еврей? - спросил он по-русски. - Жид?

     Черницын мелко затрясся; он знал, как фашисты поступают с евреями, ещё до своего пленения наслушался рассказов о том, как фашисты вешали и живьём сжигали евреев целыми вагонами.

     - Жид? - повторил свой вопрос немец.

     - Ннет, - заплетающимся от страха языком отозвался Черницын. - Я русский...

     - Коммюнист? - прозвучал очередной вопрос.

     - Нет, беспартийный! - поспешил заверить Черницын. - В коммунистической партии никогда не состоял!

     Немецкий офицер повернулся к переводчице, и что-то сказал ей по-немецки.

     - Назовите номер своей части, - перевела она.

     Следующие полчаса Черницын покорно отвечал на вопросы, не пытаясь ничего скрывать. Офицер продолжал задавать вопросы через женщину-переводчика, но иногда спрашивал и сам, безбожно коверкая слова. На протяжении всего допроса он больше не вставал с места, и лишь один раз попросил переводчицу принестиему кофе.

     Черницын, исправно отвечая на поставленные вопросы, смотрел, как фашист маленькими глотками пьёт кофе из кофейной чашки, а в мозгу у него билась одна-единственная мысль: "выжить во что бы то ни стало!"

     Наконец, когда немец счёл, что допрос окончен, и оставил в сторону чашку, Черницын решился.

     - Герр офицер, - робко произнёс он, - разрешите спросить?

     - Я, я? - посмотрел на него офицер.

     - Скажите, вам нужны люди? - переводя робкий взгляд с переводчицы на офицера, и обратно, быстро произнес Черницын. - Я готов служить вам...

     - Не интерьесно, - презрительно обронил офицер.

     - Подождите! - испугавшись того, что его сейчас прикажут увести обратно в камеру, Черницын вскочил со стула, и тут же упал на колени перед офицером. - Подождите, герр офицер! Я согласен служить вам! Я добровольно согласен! Вы знаете, я хороший механик, я на самом деле очень хороший механик, любой двигатель починить смогу, я учился на инженера-механика! Наверняка я буду вам полезен, я смогу, вот увидите! Вы сами убедитесь в том, что я готов верой и правдой служить на благо фюрера и великой Германии! Дайте мне возможность, и я докажу, что хочу помогать вам! Я знаю, где партизаны! Я могу показать вам, где находится их лагерь!

     - Данке шон, - в ответ на пылкий монолог Черницына отозвался немец, и ногой отпихнул от себя стоявшего на коленях мужчину. - Мы тоже знать, где есть партизанен.

     - Вы не сделали никакого открытия, мы и без вас знаем, что лагерь партизан находится в лесу, - холодно глядя на предателя, безразлично произнесла переводчица.

     - Расстрелять, - таким же безразличным, будничным тоном обронил офицер.

     - Подождите, прошу вас! - Из глаз Черницына полились слёзы. Снова услужливо вскочив на колени, он продолжал преданно смотреть на немцев, и трястись от страха.  - Я знаю точное местоположение партизанского лагеря! Я смогу показать вам, где именно прячутся партизаны! Вам останется только подкрасться к ним, окружить, и уничтожить!

     - Не интересно, - всё так же отрешённо произнесла переводчица, но офицер остановил её жестом.

     - Ауфштейн! - приказал он. - Встать!

     Черницын подчинился. На подгибающихся ногах он стоял перед немцем, и боялся поднять взгляд. Немец схватил пленного за плечо и грубо усадил его на стул.

     - Ты говорить, - распорядился он. - Мы слушать. Ты говорить, где есть лагерь партизанен. Говорить!

     С последними словами офицер с силой хлопнул ладонью по столешнице, Черницын вздрогнул, как от удара.

     - Да, - немного успокоившись, он кивнул. - После взрыва, оглушившего меня, я быстро пришёл в себя. Кто-то ходил между мёртвых тел, и я не решился поднять голову, подумал, что стоит притвориться мёртвым, вдруг это немцы... Я испугался, что ваши добивают раненых. Я лежал, и слушал. Это были красные. Они ходили по полю боя, и подбирали раненых для отправки в партизанский лагерь. Одного тяжело раненого подобрали рядом со мной, и хотели тоже отправить к партизанам, но тут подошёл ещё один солдат, и сказал, что раненый вот-вот умрёт, и его не успеют донести до места. На это ему ответили, что лагерь партизан совсем рядом, за опушкой с обгоревшим старым дубом. Раненого унесли, а на меня не обратили внимания, посчитали убитым. Потом прошли ваши, и я сдался им. Вы понимаете? - Предатель посмотрел на переводчицу, затем на офицера. - Вы понимаете? Лагерь партизан недалеко от того места, где нашли меня! Там поблизости есть поляна со старым обгоревшим дубом!

     Немец что-то произнёс по-немецки.

     - Почему вы притворились мёртвым, а не ушли вместе со своими, когда они подбирали раненных? - перевела женщина.

     - Война проиграна, - вздохнул Черницын. - Москву возьмут не сегодня, так уже завтра.

     - И ты решил, что настало самое время переметнуться к фашистам, чтоб оказаться на стороне победителей? - спросил офицер, и Черницын обратил внимание на то, что вопрос был произнесён на чистейшем русском языке, без немецкого акцента.

     - Я подумал, что... Мне показалось...

     - Что подумал? - Офицер, похожий на каменную гору, надвигался на сжавшегося от испуга предателя. - Что показалось?

     - Москву возьмут... Война проиграна... - пролепетал Черницын.

     - А вот шиш тебе! - Офицер вдруг выхватил из голенища сапога нож, и с силой всадил его в грудь предателя. - Никогда фашисты не войдут в Москву, советский народ не допустит этого!

     Мёртвое тело предателя ещё падало, а офицер уже повернулся к переводчице:

     - Маша, свяжись с партизанами, передай им, пусть как можно скорее перенесут лагерь дальше в лес. И сообщи, что предателя больше нет!

     - Я всё сделаю, Саша! - кивнула переводчица, подходя к офицеру, и обнимая его. Лицо женщины неуловимо изменилось, сейчас оно лучилось красотой и какой-то внутренней, неистощимой энергией. - Повезло, что тебе поручили допрос предателя, а не Вильгельму Шнитке. Страшно подумать, что было бы, если б Шнитке узнал, где искать наших! Он устроил бы облаву, и мы ничего не смогли бы сделать!

     - Да, всё хорошо, родная, - согласился офицер, обнимая женщину. - А теперь иди, вызови солдат, скажи, что пленный набросился на меня, и я был вынужден убить его. Пусть унесут, и закопают предателя в безымянной могиле, как собаку!

     Женщина кивнула, отодвинулась, одёрнула на себе юбку, и снова превратилась в некрасивую немку. Она покинула кабинет, и было слышно, как она по-немецки громко зовёт охрану.

     Советский разведчик отошёл к окну, закурил, и, морщась от едкого, застилавшего глаза дыма, устремил взгляд в родное небо...