Эверс. Эдгар Аллан По

СБОРНИК МОНОГРАФИЙ |
 | ПОД РЕДАКЦИЕЙ ПАУЛЯ РЕМЕРА |
 | КНИЖНЫЕ УКРАШЕНИЯ ГЕНРИХА ФОГЕЛЕРА |
 | Том I. Хенрик Ибсен, автор Пауль Эрнст |
 | Том II. Анценгрубер Дж. Дж. Дэвид |
 | Том III. Виктор Гюго фон Х. В. Хофманнсталь |
 | Том IV. Венок из лилий Пауля Ремера |
 | Том В. Льва Толстого Джулиуса Харта |
 | Том VI. Гельдерлин, Ганс Бетге |
 | Том VII. Боккаччо Германа Гессе |
 | Том VIII. Сервантес, автор Пол Шербарт |
 | Том IX. Готфрид Келлер фон Рикарда Хуч |
 | Том X. Мерике фон Густав Кюль |
 | Том XI. Дросте-Хюльсхофф фон Вильх. в. Шольц |
 | Том XII. Э. Т. А. Хоффман фон Рич. Шаукал |
 | Том XIII. Франциск Ассизский автор: Герман Гессе |
 | Том XIV. Питер Хиль фон Генрих Харт |
 | Том XV. д'Аннунцио Альберта против Путткамера |
 | Том XVI. Ленау Лео Грейнер |
 | Том XVII. Новалис, Вилли Пастор |
 | Том XVIII. Уолт Уитмен из Йоханнеса Сна |
 | Том XIX. Эбнер-Эшенбах фон Габр. Рейтер |
 | Том XX. Клейст фон Вильх. Гегелер |
 | Том XXI. Вильгельм Буш фон Рич. Шаукал |
 | Том XXII. Гомер от Вилли Пастора |
 | Том XXIII. К. Ферд. Мейер фон Вилх. Хольцамер |
 | Том XXIV. Теод. Фонтан Франца Серваеса |
 | Том XXV. Граббе Отто Крак |
 | Том XXVI. Шиллер Фриц Линхард |
 | Том XXVII. Богатый. Вагнер фон Ганс в. Вольцоген |
 | Том XXVIII. Хеббель Вильгельм в. Шольц |
 | Том XXIX. Дж. П. Якобсен Ханса Бетге |
 | Том XXX. Поль Верлен, Стефан Цвейг |
 | Том XXXI. Бисмарк, автор Макс Бевер |
 | Том XXXII. Клаус Грот фон Тимм Крегер |
 | Том XXXIII. Метерлинк Ансельмы Гейне |
 | Том XXXIV. Оскар Уайльд из Hedw. Лахманн |
 | Том XXXV. Лессинг Отто Эрнст |
 | Том XXXVI. Фриц Рейтер фон Маркс Меллер |
 | Bd. XXXVII. Софокл Пауль Эрнст | Софокл
 | Bd. XXXVIII. Зачесывание волос от сна Йоханнеса |
 | Band XXXIX. Шекспир Франца Серваеса |
 | Том XL. Генрих Гейне фон Вильх. Хольцамер |
 | Том XLI. Эйхендорф, Густав Фальке |
 | Том XLII. Эдгар Аллан По из книги Х. Хайнца Эверса |
***
Легко ступая по серым камням, я иду по старой тропе, по которой
так часто ходил, к священной роще Альгамбры. Врата
гранат широко распахиваются для моего желания, за ними я
сбежал из времени - - так легко ходить в страна грез. Где
шумят вязы, где журчат родники, где из лавровых кустов сотня
Соловьи поют, это, наверное, то, что я могу думать о своем поэте.

 * * *

Вы не должны этого делать. На самом деле нет.

Вы не должны идти и читать какую-то книгу о художнике,
которого вы любите. Почти всегда вы будете разочарованы - как может
поп говорить о Боге? Вы должны быть так осторожны с этим, так очень
осторожны.

Ты должен сделать это _ так_:

Ты любишь Фирдуси? --Гете писал о нем; +его+ ты не знаешь?
Ну хорошо: сначала прочитайте все, что написал Гете, прежде чем читать то, что он
говорит о персах. -- И то только до тех пор, +пока ты точно не узнаешь+ того, кто
написал о своем любимом человеке, +затем+ сначала решите, хотите ли вы
прочитать то, что он говорит о нем! - Так вы не
испытаете разочарования.

Никогда не читайте, что Хинц и Кунц пишут о художнике, которого вы любите.
И если Хинц и Кунц - самые большие звезды, и если твой
Дорогая, совсем маленькое пятнышко тумана - _не нравится!_ Не читайте это
скорее, пока не познакомитесь поближе с Хинцем и Кунцем, пока не поймете: они имеют
право говорить о + вашем художнике+.

Я не делал этого таким образом. У меня где-то есть пара
густые капли в крови: невыносимая немецкая тщательность.
Что-то вроде чувства долга. Я подумал: пока ты пишешь о поэте,
которого любишь, читай то, что писали другие до тебя. Я думал:
»Может быть ... -«

Так что я много читал об Эдгаре Аллане - теперь я так разочарован, так сильно
разочарован. Был только один человек, чей разум мог его схватить.

Был только +Бодлер+ -- --

Бодлер, создавший искусство из гашиша. -- Как он
мог не поверить в него, в него, который формировал художественные ценности из алкоголя и лауданума
?!

 * * *

--Теперь я должен забыть все, что говорили другие.
Я должен забыть этого ужасного Грисволда, вся поэтическая
биография которого - не что иное, как ядовитое излияние: »_Er софф, он софф_,
тьфу ты, _er софф!_« - - И еще более ужасного Ингрэма, которого я должен
забыть, этого дурака, который спас моего художника + честь+,
продолжая заикаться: »_ Он вообще не пил, правда, он вообще
не пил!_«

Быстро, пока я вас не забыл, я хочу записать данные, которые у меня есть
о вас:

_Эдгар Аллан По, родился 19 января 1809 года в Бостоне. Ирландская семья,
длинная родословная, нормандская, кельтская, англосаксонская,
итальянская кровь. В Англию в 1816 году со своими приемными родителями, парой
Годы, проведенные в школе-интернате в Сток-Ньюингтоне. -- В 1822 году вернулся в
Америка, студент Ричмонда в 1826 году, затем Шарлоттсвилля. 1827 г. Путешествие
в Европу с неизведанными приключениями. 1830 г. Кадет-офицер в
Вестпойнте. В 1834 году возглавил Южный литературный вестник в Ричмонде.
В 1836 году женился на своей кузине Вирджинии Клемм. Он писал. --[1] Он
поочередно жил в Нью-Йорке, Филадельфии, Ричмонде, Фордхэме. Это пошло
ему очень плохо. +,Он софф'+ (говорит Грисволду). +, Он вообще не пил"+
(говорит Ингрэм). Он умер 7 октября в больнице для бедных в Балтимор,
сорок лет._«

Так что это были бы самые безразличные данные. Теперь я могу
забыть и об этом.

 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --
 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --

-- Как все-таки это тяжело! -- Очень медленно я иду по
аллее вязов, направляясь к королевскому замку. Я поворачиваю налево и
вхожу в могучие ворота Башни Закона. Я рад
о руке наверху, которая отгоняет сглаз; я думаю: вот
где мои попы останутся снаружи. Теперь я наверху - один в
знакомых комнатах.

Я, наверное, знаю, куда я хочу пойти. Быстро пройдите через миртовый двор, через
зал Мокаров во двор Двенадцати львов. Налево в
комнату двух сестер и через комнату Аджимесов. Теперь я здесь,
в Мирадор-де-Даракса, где жила мать Боабдила, Айша. Я сижу у
окна, смотрю на старые кипарисы. -- --

Как же все-таки трудно забыть! Вот мои попы гуляют в саду.
гулять. Два английских лицемера, круглая шляпа, короткий свисток, черная
юбка. Бадекер в руке.

»Эр софф!_« - шипит один.

»О нет, он действительно не пил!_« - свищет другой.

Я хочу разбить их головами! Я хочу
крикнуть им: »Вперед, крысы, вперед! Вот сидит человек, который мечтает о
художнике, которого любит! Он пел на вашем языке - и вы, палки
-палки, ничего о нем не знаете!« --

Они уже уходят, конечно же! Я снова один. -- --

 * * *

Он софф ... - он не софф! -- Вот как англичане спорят о своих поэтах!
Они заставляют Мильтона голодать, они крадут у Шекспира все его
Дело всей жизни, они копаются в Байроне и Шелли кривыми пальцами.
Семейные истории, они приводят в восторг Россетти и Суинберна, сажают Уайльда
в тюрьму и указывают пальцем на Чарльза Лэмба и По -
потому что они пили!

В конце концов, я рад, что я немец! Великая Германия
Мужчинам разрешалось -- -- быть безнравственными. +Безнравственный+ -- -- это значит:
не совсем _ так_ нравственно, как добропорядочные граждане и попы.
Немец говорит: »Гете был нашим великим поэтом«. -- Он знает, что он
это было не так уж нравственно, но он больше не обижается на это. --
Англичанин говорит: »Байрон был безнравственным, +поэтому он был+ _не_ более великим ".
+Поэт+«. Только в Англии отвратительный моралист Кингсли мог
Слова о Гейне стали крылатыми: »Не говорите о нем - - -
_это был плохой человек!_« --

Но когда уже ничего не изменится, когда все народы вокруг
будут признавать и любить »безнравственных« английских поэтов, когда
англичанина наконец + заставят говорить+ -- -- -- тогда +
он лжет. Он не отказывается от своего лицемерия, затем он говорит: по более поздним
С точки зрения следствия, этот человек вовсе не был безнравственным; скорее, он был
высоконравственным, совершенно чистым и совершенно невинным! Вот как английские
лжецы »_ спасли честь_« Байрона, так что пройдет совсем немного времени, прежде
чем они превратят и Савла Уайльда в Павла! -- Таким образом, для
По за Грисволдсом последовал Ингрэм: »О нет, он действительно не пил!«

+Англичанам теперь разрешено признать Эдгара Аллана По после того, как ему
будет официально засвидетельствовано, что он был нравственным человеком!+

Но мы, которые не имеем ни малейшего права на гражданские и
Пфеффиш соблюдает чистоту нравов, мы любим его, когда он тоже пил.
Более того, мы любим его _потому что_ он пил, потому что мы знаем, что именно
из яда, разрушившего его тело, выросли чистые цветы,
художественные ценности которых нетленны.

Как создавались художественные ценности, это не дело неспециалистов.
Художник должен смириться с этим наедине с самим собой, никто не должен говорить об этом ни слова
или даже выносить уничижительное суждение. Только те немногие, кому он
дает возможность заглянуть в его творчество, +потому что они его любят+, только те, кому разрешено
молча смотреть, разрешено рассказывать -- --

Уайльд рассказывает сказку о прекрасной розе, выросшей из крови
умирающего соловья. Студент, который их сломал,
посмотрел и удивился, никогда еще он
не видел такой чудесной кроваво-красной розы. Но он +не+ знал, _как она возникла_.

 [Иллюстрация: ЭДГАР АЛЛАН ПО
 По словам Э. Мане]

Мы восхищаемся Одонтоглоссумом гранде, самой великолепной орхидеей ... - -
- разве она менее красива, потому что питается насекомыми, которых она
медленно мучает до смерти самым позорным образом? Мы восхищаемся великолепными лилиями в парке
Синтры, мы поражаемся: такие большие, такие белые
мы никогда их не видели! Какое нам дело до того, что всем своим
необычайным великолепием они обязаны тому обстоятельству, что проницательный садовод
обработал их питательную среду не »натуральной« водой, а гуано,
с использованием отборных искусственных удобрений?!

-- Однажды придет время, когда вы будете жалостливо улыбаться на
широких проселочных дорогах нашего бесшумного искусства, лишь
изредка освещаемых кое-где тусклыми от алкоголя фонарями. Время,
для которого термины +опьянение + и +искусство+ являются неразрывным целым,
который знает различия только в пределах большого шумового искусства. Только тогда
_ следопытам_ будет предоставлено то высокое место, которого они заслуживают,
Гофману, Бодлеру, По - художникам, которые сначала _ сознательно_ работали с
исступлением.

 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --
 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --

Будьте честны, в конце концов! Есть ли художник, который
может полностью избавиться от опьянения? Разве вы не принимаете все свои маленькие отравы: чай, табак,
кофе, пиво или что бы это ни было? Разве разум не должен быть »отравлен«,
чтобы создать художественную ценность, будь то получение яда через организм
, будь то ... - - - другими способами?

_потому что есть и другие способы_ -- --

Искусство противоположно природе. Человек, который живет чисто физически
и психологически воздержанным, чьи предки также жили столь же воздержанно на протяжении долгих
поколений, так что его кровь не
была давно »отравлена«, как у всех нас, никогда не сможет стать художником
- если только Божья милость не подарит его жизни другие ощущения
, экстаз может пробудить. Но даже это _ отравления_
духа! Природа и искусство - злейшие враги: там, где
царит одно, другое невозможно.

Что такое -- -- в самом узком, в _ лучшем смысле_ -- художник? +А
Пионер культуры на неизведанной территории бессознательного!+

Как мало кто заслуживает в этом священном смысле гордого имени!
Т. Х. Гофман заслуживает его, и Жан Поль, и Вилье, и Бодлер -- --
И, конечно же, Эдгар Аллан По, даже Грисволды должны
признать это за поэтом, который во многих своих рассказах
ступил в тайную страну души, о которой никто до него - и в
по крайней мере, у науки - было тихое предчувствие!

В сером облаке тумана перед нами грезится огромная страна бессознательного,
вечная страна _ наших стремлений_. Согретый нищий лежит на
солнышке, сытый горожанин сидит на корточках у печки. Но есть люди, чье
кровоточащее желание настолько чудовищно, что им нужно выйти из того,
что мы знаем. Триплекс Robur et aes должен защищать вашу грудь, когда
вы покидаете солнечную страну сознания, когда вы
направляетесь к Авалуну через серые потоки убийц. И многие, многие уходят.
позорно погиб, даже не заглянув за облака.

Но очень немногим удается совершить поездку. Они находят неизведанную территорию, открывают
ее для культуры: +они раздвинули границы сознания немного
дальше+.

+Художники+ являются этими первыми исследователями. Тогда человечество любит
Оборудовать исследовательские поездки для обследования и
изучения новой земли: направить землевладельцев и кадастровых инспекторов - - - Люди
+науки+.

-- - Теперь несомненно, что - помимо других способов - так называемые
Яды, которые мы называем наркотиками, подходят для того, чтобы вывести нас за порог
сознания. Если кому-то удается
где-то прочно закрепиться в этом »потустороннем мире«, переоценив метафизическое во что-то позитивное
, он создает новую художественную ценность, является, _в самом благородном
Чувство_, +художник+.

Может быть, здесь необходимо подчеркнуть трюизм, заключающийся в том, что никогда не
может быть и речи о создании _im_ +опьянения само по себе естественным путем?!
Или другой, что ни один интоксикант в мире
не может вывести из человека то, _ чего в нем нет?!_ Грисволды
и пусть Ингрэмы пьют столько вина, курят столько опиума,
едят столько гашиша, они больше никогда не создадут художественных
ценностей! -- - +Но+: опьянение, вызванное наркотическими средствами, находится под
Обстоятельства - среди других причин - подходящие
для того, чтобы вызвать экстаз в какой-то момент позже. И: +в этом экстазе каждый человек
совершает самое высокое, на что вообще способен его интеллект+.

 * * *

Грисволд был прав: _Эдгар Аллан По пил._ И там - как и у
всех нас - его тело относительно плохо реагировало на отравление.
На алкоголь реагировал, был притуплен привычками употребления
алкоголя поколений +предков+, поэтому много пил. Он софф. -- Но он сделал
это намеренно, сделал это, чтобы войти в состояние опьянения, из которого
он мог бы - позже, может быть, годы спустя -
создать _ новые художественные ценности_. Такое опьянение - это не наслаждение, это
ужасающая агония, которую + сознательно+ жаждет только тот, у кого Каинов
знак искусства пылает на лбу.

-- Есть ли более постыдная ложь, чем ложь Банаузена: »Художественное
Творчество - это не работа; это радость!?« Который сказал это, и
большая масса, бездумно повторяющая это, никогда не испытывала ни малейшего намека на
экстаз, который обуславливает только художественное творчество. И +эти
Экстаз+ - это _всегда_ мучение, даже если -- в редких случаях
-- причина, вызвавшая их, заключалась в удовольствии.

Говорят, что матери-кошки рожают своих детенышей с удовольствием
... но это также просто бедные слепые котята. Так
, еженедельник Букстехудской газеты, поэт текстов »
Ночного Берлина« может с наслаждением записывать свои строки на бумаге - -
произведение искусства никогда не рождалось без боли. +

 * * *

Я вышел на улицу. Через могущественный дворец пятого римского
императора германской нации, носившего имя Карл. Прямо через
огромный колонный двор. Вверх по длинной аллее белоцветущих
Акации, через луга, несущие многие тысячи голубых ирисов.
Я открыл Башню принцесс, где когда
-то были султанские дочери Зайда, Зорайда и Зорахайда, у окна узников.
Христианские рыцари слушали песни.

Я смотрю через долину на холм, с которого Боабдил
послал свой последний вздох потерянной Гранаде при разводе. Я смотрю на
сад Дженералифе, я ясно вижу многосотлетние
Кипарисы, под сенью которых последний мавританский король дал миссис Хамет,
прекраснейшей из Абенсерагов, зловещее зрелище.

-- Здесь каждый камень рассказывает мрачную, запутанную легенду -- --

Глубоко внизу в долине идет тропа, ведущая далеко вверх к месту смерти.
пара черных коз пасется на зеленых склонах; сзади, под
башней заключенных, перед его
грязным логовом сидит оборванный таможенник. Вокруг него пасутся ушастые кролики, семь
Петухи, уже лишенные гребней и хвостовых перьев для ближнего боя,
клюют землю или налетают друг на друга. А далеко на востоке
багрово светятся снега дикой Сьерра-Невады --

Отряд оборванных негодяев движется по долине. двое несут
на плечах небольшой детский гроб, открытый по испанскому обычаю;
другой держит крышку на плечах. Шкатулка очень простая, три желтых
Доски и две дощечки. Но внутри лежат цветы, много цветов,
красные, желтые, белые и синие цветы, среди которых восковой отбеливатель.
Голова в черных волосах выглядывает. ни священник, ни
родственники, даже не отец и мать в поезде; шесть оборванных
мальчишек -- --

Но среди такого количества разноцветных цветов покоится мертвый ребенок, окутанный таким
свежим, цветущим ароматом. Как хорошо, что на него не
закрыли глаза! Теперь он с любопытством смотрит из-за разноцветных цветов на
старый мавританский королевский замок. Такая довольная, она выглядывает
из своего красочного великолепия, маленькая мертвая девочка, такая довольная и
счастливая, какой, конечно, никогда не была в жизни.

 [Иллюстрация: ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ ПО В ФОРДХЭМЕ
 Рисунок Х. Крикмора]

_в этом месте должен был сидеть Эдгар Аллан По. Как бы он мечтал, как
бы красочные саги на легких крыльях облетали бы его лоб. И
он бы построил новую Альгамбру железными словами, которая
пережила бы башни Насеридов толщиной с дом на многие столетия -- -- --

+Здесь+, возможно, другие способы привели бы его к экстазу;
я думаю, он бы не пил. Но ведь он был там, в Новой Англии, его
бедная поэтическая душа застряла между самыми настоящими ценностями прозы,
и в то же время Вашингтон Ирвинг, этот образец английского
Нравственность, в лунном свете Альгамбры можно было мечтать! И его
_ саги об Альгамбрах_ стали всемирно известными; день за днем я вижу, как незнакомцы
входят в священные комнаты: в руке Бедекер, в кармане
юбки +его+ книга. Точно так же, как в доме Веттиев или в доме Диониса
вы читаете »Последние дни Помпеи«. Неужели те несколько красавиц в
этих книгах, которые нельзя отрицать, возникли в духе лорда Литтона или
Ирвинга? О нет, прикосновение римского города мертвых,
мавританского замка-призрака проникло в их души, хотя они и
не поэты, хотя они были всего лишь мелкими буржуазными писателями.
Не Бульвер, не Ирвинг создали этих красавиц. Помпей создал их
и Альгамбру - - +несмотря на них+.

 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --
 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --

Пылкая тоска По ничего из этого не знала. Чтобы
выделиться, чтобы пробудить в себе экстаз, который унес его из
всех десятков ценностей, которые его окружали, у него оставалось только одно средство.
За исключением очень незначительных предложений, которые, вероятно, вряд ли были подходящими для
Доведенный до экстаза, этот несчастный поэт сделал это только один раз в своей жизни.
Жизнь снаружи получила поцелуй музы: через свою прекрасную
возлюбленную жену Вирджинию Клемм. Если моралист может назвать это опьянение
священным, божественным, то поэт может _другой_ экстаз, вызванный
алкоголем и кое-где опиумом, ругать его как нечестивый и
дьявольский: это относится и к нам в равной степени! Потому что художественные ценности, которые
возникли из них, не менее великолепны -- --

Но для посвященного божественный экстаз был едва ли не менее мучительным
чем дьявольщина! Ад должен был стать для него тем, что для других было раем
, горячо любимым, блаженным адом, но пламя которого жгло не
меньше. Ибо Вирджинии, чьими умирающими глазами мы обязаны _Морелле_ и
_лигеи_, _ Беренике_ и _ Леоноре, суждено было умереть еще до того, как
она протянула поэту руку. Он знал, что из-за чахотки
на ее щеках появился ярко-красный цвет, знал, что из этих глубоких
влажно мерцающих глаз сочится неумолимая болезнь.
Вечером, поглаживая заветные локоны, он чувствовал: »_также
много дней она проживет_«; а на другое утро: »_ Еще на день
меньше_«. Умирающей была она, целующая его в губы, одна
Умирающая, чья прекрасная голова покоилась рядом с Сеной по ночам. Когда он
просыпался от рева и грохота ее кропотливо работающих легких,
белое полотно казалось ему саваном, холодный воздух казался ему
На ее лбу капает смертельный пот. Умирание на протяжении
многих лет, видимое медленное умирание возлюбленной - это
было единственное - »+ Счастье+« этого несчастнейшего из всех поэтов. О да,
_сенсации_ подарила ему прекрасную преданную супругу, но это были
Ощущения страха, приглушенной боли,
отчаяния в улыбающейся личине: + рай мучений+. Прочтите его
самые прекрасные истории, которые Вирджиния запала ему в душу: вы
почувствуете намек на то, в каких безымянных муках она родилась.

Еще до того, как была разорвана последняя ниточка к жизни и тихая женщина
была опущена в склеп, Эдгар По написал свой шедевр »+Вороны +«.
И к этому стихотворению, не имеющему аналогов в мировой литературе
он взял - я хочу крикнуть это в лицо английским лицемерам
- экстаз, как от »_ святого_« исступления
истекающего кровью потерянного сердца, так и от »_ подлого, порока_«.
Опьянение +бутылка вина +!

Любой психиатр, который имел дело с алкогольным безумием, сможет
с легкостью доказать, что в »вороне« с абсолютной
Определенность проистекает из бреда; для
психолога не менее легко найти доказательства другого опьянения, которому поэт Вирджиния,
»потерявший Ленору«, обязан здесь. И с этим вы сравниваете это
откровенное, удивительно ясное эссе, написанное По о создании
стихотворения. Он обосновывает каждую строфу, каждую строчку, каждое
звучание слова поразительно простой логикой, как будто он
пытался доказать биномиальную теорему! Правда, главное,
экстаз и его возникновение из священного и - о, такого
нечестивого опьянения, о котором он не упоминает ни словом, - он все же написал свое эссе
для читателей журналов Новой Англии, как они должны были
понять поэта, который говорил об экстазе!? Ремесло в меру,
чисто техническое, то, что составляет _искусство, основанное на _ мастерстве, -
это никогда не было изложено поэтом более ясно и
убедительно, чем в этом эссе: учебник поэзии на
мастерском примере! Конечно, отцы портные
и перчаточники никогда не смогут использовать руководство +, но для художника
это самое ценное из существующих наставлений. -- Может ли он видеть из этого,
что »божественное безумие« + само по себе + не создает совершенного произведения
искусства, что подлый труд, презренная техника, превосходящее
и подача, взвешивание и тонировка в равной степени необходимы.

-- Не одна только могучая мысль арабского строителя создала
великолепную Альгамбру: каменщик и погонщик ослов, садовник и маляр,
каждый внес свою частицу!

-- Эдгар Аллан По был + первым поэтом+, который с такой откровенностью
говорил о творчестве, о чисто ремесленном. Там, и, возможно
, только там, он был американцем, он стоял, и это еще не все, на
пороге современной мысли - - первым. Блестящее доказательство всей
ценности этого художника, который говорит только о технике и _с
ни слово_ здесь не упоминается интуиция, которую всегда держит в
уме дилетант. Может быть, если бы он писал для других читателей своего журнала
, может быть, он пошел бы еще дальше, возможно, даже рассказал бы им
о технике опьянения.

Никогда до него никто другой так не расчленял свое собственное произведение искусства, так
анатомически не разлагал его до последнего волокна. Божественное дуновение,
продиктовавшее Библию, продолжает преследовать веру масс вплоть до наших дней
, и господа художники Божьей милостью, вероятно, остерегались, что
Обучать басням вдохновения. Если _ на них сошел Святой Дух_
-- затем они рисовали, писали стихи, сочиняли и выпускали в мир более или
менее безупречных духовных младенцев. Это было так приятно, так
удобно, что, несомненно, некоторые великие художники сами
хотели поверить в таинственное посвящение. »Опьяненный богом«, - считал фракийский певец,
даже если он был таким же трезвым, как Сократ. Эта мысль, которая в
_дионисийском архетипе_ почти совпадает с нашими современными взглядами
на опьянение и экстаз, получила широкое распространение в более позднем _аполлинианском_
Концепция -- -- »божественное помазание«, которое христианское
Мировоззрение, как и многое другое, способное затуманить ясное мышление,
взяло верх с большим энтузиазмом. Все красивые фразы о
месте на Олимпе, о поцелуе музы, о божественном опьянении,
о божественной милости художника и т. Д. -- где мы находимся, да благословит нас Бог
Спасибо, что больше ни о чем не думаете -- имеют _да_ свое происхождение.

Потребовалось мужество, чтобы разбить этот светящийся туман; немногие,
даже немногие стихотворения в мировой литературе могут выдержать такое
неумолимое разложение. Но поскольку По в своем »Вороне« создал произведение
искусства, такое чистое, такое совершенное, он смог сделать решительный шаг.
Мелкое, нелепое и абсурдное, то, что в остальном превращает в
прах все возвышенное, ничто не может сравниться с этим совершенством.

-- Мой взгляд падает на настенную одежду зала. В стиле мудехар
арабески и куфические изречения переплетаются и растворяются, что
Око может не чувствовать себя сытым по горло всеми этими фантастическими гармониями.
Что ж, арабское чудо сделано из +гипса+, обычного гипса. -- --
_как нелепо, как мелко, как абсурдно!_ Но, несмотря на то, что оно сделано из
жалкого гипса, это совершенное произведение искусства не теряет
своего величия. Обычная материя дышит дыханием духа.
-- +искусство торжествует над природой+, _ и это искусство настолько
велико, что вам, ребята, может показаться, что мое понимание нелепой вещи не
имеет к вам никакого отношения!_

 [Иллюстрация: ВОРОН
 Рисунок К. Ф. Тилни]

По просто больше не нуждался в этом древнем лживом пальто. Он увидел, что
он хлипкий и порванный, и смело отбросил его в сторону. В этом
пара слов, которые он использовал в »_Heureka_«
, чтобы определить понятие _Intuition_ как »познание истины, основанное на индукциях и
Дедукции, которые настолько теневыносливы, что приближаются к нашему
Лишать сознания, не позволять уму схватить себя и
высмеивать выразительность языка«, - лежит в основе более ясного
понимания путей художественного творчества, чем у любого из его
современников. Таким образом, предоставляя философу-поэту так называемую
»Интуиция« противоположна философии - в частности, Аристотелю и Бэкону

в то же время он определяет их ценность и в +узко-ограниченном+, нетеологическом, вполне современном смысле, в противоположность тем, с кем он имеет дело.
 В
этом первом человеке с современным духом самое замечательное то, что он,
романтик, мечтатель, в то же время был поклонником разума, который
никогда не терял почву под ногами!

 * * *

Итак, Эдгар Аллан По - первый - открыто признавший технику
мышления, предвосхитил »гений - это трудолюбие« Золя на десятилетия вперед. И этот
_ то же самое_ Эдгар Аллан По написал в своем предисловии к »+Эврика +«:

 »Тем, кто любит меня и кого я люблю; + мечтателям и тем,
кто верит в мечты +, _как в единственно реальные_ -- + я посвящаю
эту Книгу истин+ не для того, чтобы говорить истины, а
ради красоты, которая таится в истине+, _что
только правда делает истинным_. Я посвящаю вам это произведение только
как произведение искусства, роман, если хотите; или даже,
если это не слишком много сказано, как стихотворение. Что я здесь делаю
 скажи, _это правда, поэтому оно не может умереть:_ и если каким-то образом оно
должно пройти, то оно воскреснет к вечному
 Жизнь«.

Таким образом, По, совершенно не связанный с Й. Готье, его принцип "Искусство выливается
в искусство". Больше, чем Готье, который сравнивал красоту только с
Увидев глаза художника, он предъявляет свои требования, и даже глубже, чем
Готье, которому красота открывалась только в внешней форме. +Который
Красота только+ делает для него истину - _для истины, чья
он отрицает смысл существования без красоты: это высшая
Требование к искусству, которое когда-либо предъявлялось. И поскольку это требование
может быть выполнено только в стремлении, мечты для него - единственное, что
Реальный+, он отвергает всякую ценность реальности в бодрствующей жизни.
Опять же, По - романтик - разведчик, опять
же, он первым раскрывает то, что мы называем »современным духом«.
Предвосхитив принцип технического творчества, сформулированный Золя, предвосхитив
далее принцип Парнасского искусства, установленный независимо от них, он
пропускает здесь на полвека время и дает
Требование настолько ультрасовременное, что даже сегодня лишь небольшая часть самых
продвинутых умов поймет его во всей его радикальной
полноте.

Оплодотворение литературы культурных народов духом
По не принесет полного расцвета до этого столетия: в прошлом он видел
только несколько нелепых проявлений, хрипы и плевки,
которые, правда, вызывали у счастливчиков, заработавших целое состояние на Жюле Верне и Конан Дойле
. Несомненно, дарящий По написал _эти_ вещи
только для хлеба насущного: морские и лунные путешествия Гордона
Пимса и Ганса Пфаалса и др., А также некоторые криминальные новеллы (
например, »Убийство на улице Морг«, »Украденное письмо«,
»Золотой жук«) возникли исключительно из-за необходимости
иметь возможность пообедать горячим. Потому что По знал, что значит голодать! Вот
как он писал эти вещи, а также занимался переводами и
сотрудничал со всевозможными научными работами. Правда,
каждая из историй, и пусть она самая слабая, заставляет всех
Приключения выдающегося Шерлока Холмса исчезают. -- Почему это
большая аудитория, и особенно говорящая по-английски, тем не менее
с энтузиазмом поглощает нелепые детективные истории Дойла и
не обращает внимания на стихи? Нет ничего более понятного! Персонажи
По, как и персонажи Достоевского, настолько реальны, его композиция настолько безупречна,
настолько прочно удерживает воображение читателя в своих сетях, что
даже самый храбрый не сможет устоять перед ужасом,
мучительным, убийственным ужасом, который запечатлевается, как жестокий отпечаток
кошмара. однако среди его столь чрезвычайно популярных подражателей
этот ужас - не что иное, как приятное щекотание, которое ни на
минуту не оставляет у читателя никаких сомнений относительно обстановки. Читатель
всегда знает: это все глупое озорство; он стоит _ над_ рассказчиком -
+ он этого хочет+! Но По берет его за шиворот, срывает в пропасть
и швыряет в ад, так что бедняга теряет слух и видит
, что он больше не знает ни того, ни другого. Вот почему добропорядочный
гражданин, который любит спокойно спать, предпочитает фонового
героя Бейкерст-стрит и благодарит По за ужасный ночной марш. Вы видите: даже
там, где он хотел быть простолюдином, где он _ хотел_ писать для широких масс
, он ставил свою цель слишком высоко; говорил с простолюдинами
и считал, что говорит с себе подобными! Чтобы нести свой + мозг+ на рынки
, он бегал от издателя к издателю - к людям, которые
хотели купить +солому+!

 * * *

Но придет время, которое созреет для поэта. дары.
Мы уже ясно видим путь, ведущий от Жана Поля и Т. А. Гофмана
к Бодлеру и Эдгару Аллану По, этот единственный путь, по которому
может пойти искусство культуры, уже у нас есть некоторые подходы -- --

Это искусство больше не будет заключаться в обтягивающем национальном наряде. Она
будет осознавать, как Эдгар Аллан По был первым, кто осознал,
что она существует не для »своего народа«, а исключительно для тонких
слоев культуры, будь то германская или японская, латинская
или еврейская. Ни один художник никогда не создавал для »_sein_ народа«
, и все же почти все хотели и верили в это.
Широкой массе в Испании Веласкес и Сервантес так же совершенно
неизвестны, как английскому рабочему Шекспир и Байрон, как
французские Рабле и Мольер, как и голландские Рембрандт и
Рубенс. Немецкий _Volk_ не имеет ни малейшего представления о
Гете и Шиллере, он даже не знает бюргеров и Гейне
по имени. Маленькие круглые вопросы, которые задают солдатам одиночки
Полки: »Кем был Бисмарк? -- Кем был Гете?« в конце концов, у самого
доверчивого слепого должны наконец открыться глаза. Целые миры
отделяют культурного человека в Германия от его соотечественников, которых он
ежедневно видит на улицах: ничто, кроме водосточного желоба,
не отделяет его от культурного человека в Америке.

Гейне почувствовал это и бросил это в лицо франкфуртцам, Эдгару Аллану
По выразился гораздо яснее. Однако большинство художников
, ученых и образованных людей всех народов так плохо понимали
это, что и по сей день прекрасное »Odi profanum« Горация
истолковывается неверно! Художник, который хочет творить для »своего народа«,
стремится к чему-то невозможному и часто пренебрегает этим
Достижимое, но высшее: творить для всего мира. _
Над_ немцем, над британцем и французом стоит высшая нация:
культурная нация; творить для них достойно только художника.
_поэтому По был приземленным, как и Гете, хотя и в другом, столь
же осознанном, но далеко не таком современном смысле.

 * * *

 [Иллюстрация: ЯМА С ВОДОЙ И МАЯТНИК
 Рисунок К. Ф. Тилни]

Очень медленно я шагаю в парке Альгамбры под старыми вязами,
которые посадил Веллингтон. Со всех сторон журчат быстрые родники,
смешивая свое пение со сладкими песнями сотен соловьев.
Между высокими башнями я шагаю по пышной долине Альгамбры.

Кому принадлежит этот волшебный замок, этот сад грез? Испанской
нищей нации, которую я презираю? Незнакомая толпа с красной книжкой
в руке, от которой я уже ухожу на десять шагов? О нет!
Он принадлежит мне, мне и тем немногим, кому посчастливилось впитать эту красоту в свою душу
. Чье дыхание способно вдохнуть жизнь в эти камни, в эти кусты
, чей разум способен превратить эту красоту в
истину. Все вокруг меня и все остальное, что есть прекрасного
на этой земле, является священным, неприкосновенным достоянием
Культурная нация, стоящая над народами. Она властительница, она
собственница: _ другого господина красота не терпит_.
Постичь - значит захватить мир: Эдгар Аллан По был первым, кто это сделал.

Я сижу на каменной скамье, на которой когда-то мечтал Абул-Хадджадж. Передо
мной разбрызгивается родник, падает в круглый мраморный бассейн. Я
, наверное, знаю, почему султан сидел здесь один в сумерках:
о, здесь так сладко мечтать.

Был когда-то поэт, который не писал ничего, кроме разговоров с
мертвыми. Он беседовал со всеми семью мудрецами и всеми царями Ниневии.
И с египетскими жрецами, и с фессалийскими ведьмами, и с афинскими
Певцов, с римским полководцем и за круглым столом короля Артура.
В конце концов, он больше не любил разговаривать ни с одним живым человеком:
мертвые гораздо интереснее! -- О, с ними можно поболтать,
конечно. Все мечтатели могут это сделать, и +все те, кто верит в мечты
+, _как в единственно реальные_.

Разве я не бродила сегодня по залам с тем, кого люблю, там, наверху
? Разве я не показал мертвому часть красоты мира
, которую глаза живого никогда не видели? Теперь он стоит передо мной, в
прислонившись к вязу, -- --

»Просто спроси«, - говорит он.

Он, наверное, чувствует, как я ласково спрашиваю его глазами. И он
говорит. Вскоре слова четко срываются с губ, вскоре
его голос вырывается из фонтана, он поет из горла
соловьев и шумит листьями старых вязов. Вот насколько умны
мертвые.

»Оставь ты мою бедную жизнь«, - говорит Эдгар Аллан По. »Спроси об этом Гете,
который был князем, который заплатил за шесть жеребцов и охотился с ними по
мирам. Я был одиноким«.

Я не отрываю от него взгляда: »Рассказывай! Тем, кто любит тебя и
кого ты любишь!«

»_ Я забыл о той жизни, которой жил, - сказал он, - о, не раньше, чем
я умер, как говорят люди. Каждый день я забываю на следующий.
Дни - мог ли я иначе продолжать жить? -- Но моя настоящая жизнь
, моя жизнь в моих снах, ты же это знаешь!«

-- - С земли по вечерам стелется легкий туман,
сладкая прохлада овевает мои виски. Фрейлих:
я, наверное, знаю жизнь его мечты, ведь он подарил ее мне и всему миру. И постепенно
я позволяю этой жизни проходить передо мной в его печатях.

 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --
 -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- --

-- _уильям Уилсон._ Конечно, это По. Настолько По, что
поп Грисволд Герухиг называет год рождения Уилсона - 1813 - годом
рождения поэта! -- Мальчик правит в старой школе-интернате слишком
Сток-Ньюингтон обо всех своих одноклассниках, за исключением одного,
+другого+ Уилсона: _ самого себя_. И он, чье унаследованное легкомыслие заставляет
его как мальчика, юношу и мужчину снова и снова превращаться в тряпку,
не избавляется от своей совести: +другой+ Уилсон, _ я сам_. Несмотря
на угрызения совести, его склонность к преступлениям отталкивает его от мира, и
всегда заново _ он сам_ является его карающим судьей.[2]

Так отравлено детство поэта, так отравлена его юность.
Унаследованное и еще более развитое в результате воспитания чувство добра и
зло настолько сильно в нем, что, не
в силах выбраться из вечного круговорота, оно просто гибнет в нем. Каждая маленькая несправедливость, которую он
совершает, перерастает в его снах в чудовищное преступление и
мучает его, мучает его. Более того: мысленный грех, игра с
идеей зла стали истиной в его снах: он
_ сам_ герой всех своих ужасных историй. Грехи отцов
мстят последнему отпрыску рода; подобно своему Фридриху
фон Меценгерштейну, он мчится на демоническом коне во все пламя
ада.

 * * *

-- Как, однако, шелестят листья вяза! И я слышу о несчастном,
Голос из ветров:

»Если бы я не был поэтом, я думаю, я бы стал убийцей.
Мошенник, вор, грабитель и фальшивомонетчик«.

Звучат листья вязов, и снова его голос звучит:

»И _много_ я был бы счастливее«.

 * * *

Я думаю: кто знает? -- Как вы думаете, есть ли преступник, которому его действия
принесли мучения, как поэту преступления, _ которых он никогда
не совершал?_ Потому что Эдгар Аллан По в своих снах, +которые принадлежат ему одному.
настоящая жизнь была+, он не только убийца, но и одновременно
жертва. Он замуровывает своего врага заживо в подвале - и это
_ он сам_ замурован. (»Бочка амонтильядо.«) Он убивает,
потому что _этот должен_, человек с глазом стервятника, он прячет его под
Половицы, и сердце, стучащее и стучащее под ним, выдавая содеянное,
снова его собственное. (»Предательское сердце.«) _двойственный
Уильям Уилсон: везде._

Редко какой художник так мало _ признавался_ в том, что он создавал, никогда
никто так много _ не жил_ в своих работах. Немец, француз
было бы легче освободиться от пагубного понятия морали;
но поэт, благодаря происхождению и воспитанию, нес на себе гнетущее бремя
Религиозность в душе, от которой он так и не смог полностью избавиться.
Поздно только ему удалось немного дистанцироваться: совсем за пределами
Он никогда не признавался в добре и зле. Древнеанглийское проклятие давило
на него, его не щадили никакие пытки; этой бедной душе пришлось испытать все
безумные адские муки Брейгеля, Жана ван Босха и Гойи
до последнего издыхания.

О да, был бы он преступником по сути, а не по мысли,
если бы он предпочел жить на виселице, а не в больнице
для бедных, его жизнь была бы несчастной и жалкой - _ _, но не такой
ужасной, какой она была_.

Но храмы вырастали из черепов, поля лилий на
лугах, удобренных кровью. И мы, счастливые, наслаждаемся великолепными
цветами, которые выросли из крови отравленного сердца поэта.

 * * *

Родниковые ручьи текут по парку Альгамбры. Маленькие
веселые ручейки, которые болтают и болтают. На узких
мощеных галькой грядках они быстро проносятся мимо, быстро, как
хорошие часы в жизни поэта пролетели незаметно. Те часы, может быть, минуты
, когда он мог быть безобидно веселым.

Потом ему приснился какой-то забавный сон. Например, о человеке с
удивительно большим носом, который приводил в восторг весь мир, который
рисовал художников и целовал герцогинь. Эта восхитительная маленькая история,
предвосхищенная причудливым характером ее создания Марком Твеном. За исключением того, что
у По гротескные преувеличения выходят гораздо более тонкими, гораздо более естественными
, что нигде ни одна словесная шутка не распространяется слишком широко.

Или он может подшучивать над широкими супами-попрошайками, которые
еженедельники подают своим добродушным читателям, дарит мисс Зенобия
Уроки о том, как она должна написать искусную статью о Блэквуде,
заставляют достопочтенного мистера Тингама Боба из »Всемирного фонаря« очень
весело рассказывать о своей литературной карьере. -- Как легко,
как любезно и заискивающе остроумие поэта! Как
ручейки, которые весело журчат по парку Альгамбры, весело болтая
-- --

 * * *

Но, как соловьи, рыдают его мечты о тоске. И
голос, который она пела, кажется, был сделан из души соловья.
Такая чистая, такая без изъянов; святая Цецилия из зависти хотела бы сломать свою скрипку
, а Аполл разбил свою лиру. Если для поэта в его
преступных мечтах ад не был достаточно глубоким, то в этих священных
песнопениях для него не было слишком высокого неба.

Нигде в По мы не находим ни одной фразы, ни одной спокойной мысли, относящейся
к сексуальной любви. Эротика настолько ему чужда,[3]
как ни у кого другого поэта, за исключением, может быть, стриженной бороды.
Точно так же в нем нигде нельзя обнаружить ни капли социальных чувств.
И все же у него в груди есть сердце, жаждущее любви, которому
любовные сообщения необходимы безотлагательно. _только то, что он
не может +любить+ человека, потому что он всегда и везде видит _ маленькие_ стороны
, которые отталкивают его, которые сковывают руку, протянутую для ласки
, заставляют льстивое слово замирать на языке. Именно
тогда пристрастие делать добро, проявлять любовь обращается к +животным+,
гладит собаку, кормит проголодавшуюся кошку и выражает благодарность за
верный взгляд, для довольного мурлыканья. Насколько все это было известно
поэту, видно из его новеллы »Черный кот«,
где он прямо называет эту животную любовь самым богатым _
источником его удовольствий_. Если это был _ самый богатый_ источник удовольствий в бедной
жизни, то он, несомненно, был и _ самым чистым_, потому что высокая любовь к
умирающей супруге доставляла ему удовольствия, смешанные только с ужасными муками.

_Это_ Эдгар Аллан По, который + Родерих Ашер+, был похож на ангела
Исрафил из Корана вместо сердца - лютня в груди. Если он
глядя на прекрасную возлюбленную, его сердце рыдало, а лютня пела.
Пела высокие песни тоски, названия которых уже были написаны с таким сладким
Звуки, звучащие в ушах, чистые мудрецы Мореллы и Беренис,
Элеоноры и Лигейи. Та самая _ внутренняя музыка_, которая пронизывает »Ворона«
и »Улалум«, и которая, возможно, является _ вершиной_ искусства
, пронизывает эту поэзию в прозе. И слово, которое поэт
дал для сопровождения своего мирового пения »Эврика«, применимо и к этим звукам:
»They cannot die: or if by any means they be now trodden down, so that
they die, they will rise again to the life eternal.«

Да, они имеют вечную ценность, они проживут тот короткий промежуток времени, который
мы, человеческие существа, называем вечностью: но это самое высокое, чего когда-либо
мог достичь человек, даже в будущем.

 * * *

Однако ни для какого времени ценность поэта Эдгара Аллана По не может быть
выше, чем для наших дней, потому что именно наше время может
учиться у него - и _она делает_. По больше не является проблемой сегодня, он
- явление, которое ясно, как свет, лежит перед всеми, кто может видеть. Это
Осознание своего шумового искусства, подчеркивание важности техники,
четкое осознание парнасского художественного принципа в самом широком
понимании, сильное, доходящее до крайних пределов подчеркивание
высокого значения внутренней музыки для всей поэзии - все
это моменты, которые по отдельности подчеркиваются некоторыми другими, но в своей
совокупности и всеобъемлющей связи, но ни один художник не
признает и не применяет их так, как новоанглийский поэт. И поскольку
эти моменты именно _ в своей совокупности_ представляют то, что называется
Если это можно назвать требованием современного духа к
культурному искусству, то, возможно, ни один поэт
не был бы так благодарен художнику и образованному обывателю, как Эдгар Аллан По. То, что
вы, конечно, не можете заниматься такими исследованиями в области переводов, очевидно
: вам нравится знакомиться с поэтом и получать от него удовольствие в
переводах, для проникновения в его сокровенное существо необходима
изначальная форма. Это может относиться ко всем поэтам, но ни к одному из них не относится так сильно, как к По.


 * * *

Все еще поют соловьи, и из их маленьких глоток поет
Голос поэта, которого я люблю. Легкий ветер хлопает
крыльями, листья вязов замирают с шумом. Даже
журчащие ручейки затихают от их болтовни: парк Альгамбры слушает
пение соловьев. На протяжении сотен лет по вечерам
эти сладкие звуки успокаивали древние башни и стены -
даже сегодня это знакомые звуки, и все же они другие, такие разные. У
мертвого поэта громко стучит сердце, и _ песни его души_ поют
маленькие птички. То журчат ручьи и деревья, то журчат красные
Тесаные камни, слышны пурпурные сияющие вершины снежных гор.
И бесконечный вздох звучит через большой сад с запада
: это теплое, заходящее солнце, которое должно скорбно проститься
с возвышенной песней поэта.

Сумерки проникают сквозь вязы, и
от лавровых кустов поднимаются легкие туманные тени, спускаясь из мавританского
призрачного замка. Как длинный поезд, они проходят мимо, садятся
на мраморные скамейки вокруг. Я хорошо знаю, кто вы: Гранадас
Поэты, евреи и арабы. Совсем рядом со мной сидит Габироль, затем Ибн
аль-Хабиб и Ибн Ездра. И Иегуда бен Халеви, и Мухаммед ибн Халдун
, и Ибн Батута, сто мертвых поэтов молча слушают пение
соловьев. Вы все знаете, _ о чем_ поют сегодня серые птички --
_ так умны мертвецы_. Они слышат сердце ангела Исрафила, о
котором говорится в Коране, и с благодарностью восхваляют Бога, который
сотворил такие звуки. -- Уала галиба илл' Аллахта 'ала - бормочут
туманные тени Альгамбры.

И соловьи поют о темных загадках, о чистых
Источники жизни, которая является великой тоской. Они поют о том,
таинственная мысль, которая сотворила все и вечно пронизывает все, от
строящего мир дыхания, которое наполняет все бесконечной любовью.
Пойте о красоте, которая делает всю правду правдой; о
мечтах, которые только делают жизнь жизнью.

Душа По поет, и сотни мертвых поэтов слушают звуки. И с
ее губ снова и снова срываются древние слова: -- Уала
галиба илл' Аллахта 'ала. -- - Так благодарны мертвые.

 * * *

И все глубже опускается ночь. Соловьи молчат, и
Восточный ветер дует со стороны Сьерры. Вот туманные тени отступают;
я снова один в заколдованном парке Альгамбры, наедине с
великим поэтом. душа. И когда ветер гуляет по листьям,
старые вязы шелестят и поют »Улалум«, странную балладу
поэта о страшном сне. -- --

 'The skies they were ashen and sober;
 The leaves they were crisp;d and sere --
 The leaves they were withering and sere;
 It was night in the lonesome October
 Of my most immemorial year.
 It was hard by the dim lake of Auber
 In the misty mid region of Weir --
 It was down by the dank tarn of Auber
 In the ghoul -- haunted Woodland of Weir.

 Here once, through an Alley Titantic
 Of Cypress, I roamed with my Soul -- --
 -- -- -- --'

Я хорошо знаю, что это я говорю стихами. Но я чувствую,
что мои губы не говорят ничего, кроме того, что там
шумят вязы. Я чувствую: это тоскливая октябрьская песня воющих ветров,
впитавшая в себя неземную тоску поэта и
облекшая ее в человеческие слова. Это вдыхание сокровенного чувства
природы, это восхождение собственного существа в космос и в то же время
Проникновение в космос с мыслью, которая является изначальной формой всего сущего.
Это небольшое доказательство установленного поэтом высшего
закона »о +единстве+ _в качестве источника_ всех вещей«.

Мои уста произносят таинственные слова, которые ветер
доносится до моего уха. Я боюсь этого мрачного одиночества, в котором
живет время, далекое от сказки; я хочу выбраться из сказки Альгамбры. Вот
где моя нога теряется, теряется в темноте и сбивается с пути. И когда
я подхожу к концу аллеи огромных кипарисов, я сильно натыкаюсь на
низкие ворота. О, страх учит видеть в темноте... я знаю,
я знаю, чья это могила. И _ вопреки моей волеизъявлению_ мои слова
Губы к моей душе:

 -- -- -- »What is written, sweet Sister,
 On the door of this legended tomb?«
 She replied: -- »Ulalume -- Ulalume --
 'Tis the vault of thy lost Ulalume!«

Мой страх всегда усиливается. Душа мертвого поэта, несущаяся сквозь
листья вязов, в которой звучало пение соловьев, журчание родниковых ручьев, исполнявших
страшную песню ветра.,
она _ также завладевает мной_. От меня: крошечная частичка
природы, пронизывающая вас насквозь. Я знаю, что эта мысль
уничтожает меня, от которой я не могу убежать. Но я не сопротивляюсь ему,
-- -- и странно! я становлюсь спокойным, настолько спокойным, насколько я полностью им
удовлетворен.

Тихо, маленький человеческий страх исчезает.

 * * *

Теперь я тоже снова нахожу свой путь. Я вхожу через врата виноградных
лоз на площадь Альджибов. Я вхожу в Алькасабу, поднимаюсь
на Гафар, могучую сторожевую башню мавританских князей. Один
сияющий полумесяц теперь сияет между движущимися облаками, старый
Достопримечательность арабского величия, которую ни
один христианский Бог не может стереть с небес. Я смотрю в глубину на радостную от церкви Гранаду,
шумящую и шумящую в ночной уличной суете. Это бегает по
кофейням, читает газеты, чистит ботинки и
чистит ботинки. Который заглядывает в освещенные витрины магазинов, ездит в трамваях,
требует свежей воды и собирает окурки сигар. Это шумит и
кричит, ссорится и снова мирится. -- И _не человек_ не поднимает
взгляни, ни один человек не смотрит на единственное великолепие здесь, наверху!

Справа от меня ревет Дарро, а сзади я слышу
, как шумит Генил. Яркие отблески огня вырываются из земляных пещер
Цыганской горы, а на другой стороне сияют серебром в лунном
свете снежные вершины Сьерры. Между сторожевой башней, на которой я стою,
и Пурпурными башнями Ефиопской горы, глубоко в долине, тянется темная
В парке, позади меня, зал за залом, двор за двором, Альгамбра
Волшебный замок.

Там, внизу, шумит маленькая жизнь века, здесь, наверху,
Страна снов. И это там, внизу ... - как далеко, как бесконечно далеко это
от меня. И это здесь, наверху ... разве каждый камень не является частью моего
душа? Разве я, один в этом мире духов, _ который не видит слепую жизнь
внизу,_ разве я не часть всех этих снов? --
Всемогущая красота превращает эти мечты в реальность: здесь
жизнь расцветает, а реальность внизу превращается в игру теней.

Поступок - это ничто - мысль - это все. Реальность
уродлива, а уродливому не хватает права на существование. Эта
Но мечты прекрасны, и они сбываются, _ потому что_ они прекрасны.

И поэтому я верю в мечты, как в _ единственную_ реальность.

 [Украшение]




КАК ВЫГЛЯДЕЛ ЭДГАР АЛЛАН ПО?


Есть мужчины, от которых исходит странное очарование. Вы попадаете под
их чары, лишенные воли: вы _должны_ верить в их личность. А
потом есть _ что-то_, что отталкивает; вы не знаете, что это такое
-- -- _но это там_. Они _ нарисованы_: с отличительной чертой
искусства. Таков был Оскар Уайльд, таков был + Эдгар Аллан По+.

Его фигура была высокой, походка легкой, а осанка всегда
гармоничный. Всегда благородный, несмотря на свою бедность; из романтически
рыцарского рода. Его гордые черты были правильными, да, они были
прекрасны; чистые глаза темно-серого цвета со странным фиолетовым блеском.
Уверенный лоб, высокий и прекрасной формы. Бледный
цвет его лица всегда был бледным, а локоны, затенявшие его, - черными.
Эдгар Аллан По был красив душой и телом. Как музыка, звучал его
тихий голос, -- --

Он был гибким и энергичным, умел выполнять любые физические упражнения.
Стойкий пловец, который однажды преодолел семь английских миль, не слишком
утомленный, он плыл от Ричмонда до Уорика против бурного течения;
ловкий прыгун, элегантный наездник и превосходный фехтовальщик, который не
раз с горячностью бросал вызов сопернику в поединке.

Он был джентльменом от макушки до пят. Его социальные
формы были холодными, но в то же время невероятно милыми. Он был мягким и
нежным, но в то же время серьезным и твердым. Он был ученым, обладал почти
всеобщим образованием. Видеть его было таким же большим эстетическим удовольствием
, как и слушать его. Он всегда был дарителем, и его проклятие
было то, что так мало, очень мало из всех тех, кому он раздавал свои богатые дары
, умели их ценить. Несколько красивых женщин ... -
он понял? -- нет, но вы догадались о благородстве его души.;
инстинктивно, как это всегда делают женщины. -- Три человека, жившие в его
время, смогли полностью запечатлеть его: Бодлер и двое
Браунингов. Но они жили в Старой Европе, и он никогда их не видел --

 [Иллюстрация: Эдгар А. По.
 (По гравюре Гарри Г. Уэбба)]

Таким образом, поэт был одинок, одинок в своих смутных мечтах.

И как он был красив и превыше всего любил красоту, так и
все, что его окружало, должно было быть красивым. Он создавал потрясающих красавиц в
своих мечтах, которые на самом деле были для него реальностью; там
он жил в восхитительном загородном доме Ландора или в великолепном поместье в Арнеме. Но даже
в бедной скромной жизни, считающей копейки, он умел
создавать вокруг себя образ жизни, который вызывал восхищение самых богатых.
Его маленькая хижина в Фордхэме, где он пережил рай мучений вместе с прекрасной
преданной супругой, была затоплена
восхитительная гармония, которая восхищала каждого посетителя. Вокруг было полно беспорядка и
беспорядка - но _ то, как он стоял, было восхитительно
и красиво. Это была жалкая хижина на вершине небольшого
холма, но на зеленом лугу стояли цветущие вишневые деревья, маленькие
Певчие птицы рано утром выманили поэта в ближние
Еловые леса. Затем он прошел сквозь разноцветные кусты джорджины,
вдохнул сладкий аромат резины и гелиотропных грядок. Легкий
Утренний воздух целовал его влажные виски, ласкал усталые глаза.,
которые всю долгую ночь бодрствовали у лагеря медленно умирающей возлюбленной
. Он шел к высокому мосту через реку Гарлем или
к каменистому склону и там, в тени старых кедров, мечтал
выйти на простор.

Теперь он где-то отдыхает. На следующий день после его смерти его похоронили
на кладбище Вестминстерской церкви в Балтиморе. Как бродягу
, умирающего поэта подобрали с улицы, как собаку
, на другой день спугнули. Говорят, что его могила находится недалеко от могилы его
дедушки, генерала Дэвида По, погибшего в Освободительная борьба
Союз сделал себе имя. Поскольку примерно _ так и должно быть; вы
не знаете наверняка. Ни крест, ни надгробие не возвышаются на этом месте.;
ни один человек не беспокоится об этом. У его соотечественников есть другие заботы:
какое дело до мертвого поэта! - Вот так еще неделю
они занимались страданиями Разными - чтобы запятнать, увлечь его память
. Все лживые истории, которые до сих пор ходят о нем сегодня, в
Там были изобретены;
на мертвого льва был пролит целый поток ядовитых чернил. Все посредственности пали над
приведите его сюда, завистливые писцы, которых он так безжалостно
уничтожал. Настроенный на боевой клич лжец-следопыта,
Грисволд: »Он спятил в душе! Он софф, он софф, он софф!« - Потом
о нем там забыли, и это было хорошо: его соотечественники
просто еще не созрели для того, чтобы признать гениальность своего великого поэта.

Будь то они сегодня?

Но через сто лет они соберут гнилые кости вместе,
воздвигнут на них мощный мыслительный камень и напишут на нем:

»Соединенные Штаты _ ваш_ великий поэт«.

Пусть они сохранят те кости, которые там есть! Но мы хотим
послушать душу поэта, живущую в соловьиных покоях Альгамбры
.