Сборная чудиков

Вообще-то  про чудиков на приходах мы уже рассказывали. Историю про Зину помните? Там немножко тезисно было сказано, что это за люди и какие бывают. Ну и о том упомянуто, что всякий нормальный православный приход будет неполноценен, если в нем хотя бы одного такого чудика нету. Но вообще настоятели не любят категорически, если ему странный чел скажет, что-то вроде: «Петруша, или там Вовушко, ты то и се повернул бы, допустим, туда-то, а вот это туда-то…». И потому меры принимают, чтобы не было на приходе и в его окрестностях такой фамильярности. Не любят, когда ихнюю персону обличают. Часто обличение это справедливым оказывается, но…настоятели не любят. И все тут. Однако, чудики, в-основном, никого и не обличают теперь, а просто живут своей чудиковской жизнью… Все-таки напомним мы тем, кто про Зину не читал, кто такие чудики. Это люди, в-общем, не какие то уж совсем ненормальные, а просто искренне неординарные, что ли. Вида обычно обычного. Хотя бывают и бомжацкой, и пьяницкой натуры. С «максиминкой» тоже, а также странными для церковного обывателя молитвенными привычками. С пророческими замашками, наконец. Ну, и с кое-чем еще. Они, как правило, опытному глазу сразу видны. И если потихоньку правду сказать, попадаются в этой церковно-социальной группе настоящие подвижники. Но они в наше время крайне редки. Почти все – просто приходские чудаки, и потому – чудики.

И отец Семен, когда еще до священства своего много лет трудился пономарем в одном из городских соборов, насмотрелся на это явление, как говорится, «от и до». Тогда его называли просто Семеном. А пожилые отцы – Сеней. Ну и очень редко по-официальному – Семеном Петровичем. Это когда староста собора Яков Кузьмич премии раздавал к большим праздникам. Отметим здесь интересную особенность – собор тот по сравнению с другими городскими приходами имел самую большую бригаду чудиков, даже сборную, что ли. Потому как мудрый настоятель отец Андрей и вышеупомянутый староста относились к этой братии вполне себе толерантно, поскольку она не мешала жизни прихода.

Чудики не мешали, но вносили в эту жизнь разнообразие, чем привлекали новых и новых прихожан из других храмов. Чудики время от времени уходили – в больницы, в сумасшедшие дома, в морги. Переезжали и в другие города. На смену появлялись другие, со своими неординарностями…Обычные прихожане собора к чудикам быстро привыкали. Не только к конкретным человекам, но вообще к факту их нахождения в своей среде. Старались относиться с пониманием, и потому серьезных конфликтов на памяти будущего отца Семена не случалось. И вот, теперь мы расскажем об отдельных личностях. По принципу, так сказать, хронологическому. Кто раньше в соборе появился, о том раньше и пойдет речь. Вся эта братия имела среди прихожан свои прозвища. За глаза, конечно. Итак, приступим.

1. Баба Маня, или «Черная». Бабуля ростом с метр девяносто. Черный платок, черное платье, черное пальто. В руке здоровенная палка с вырезанными на неизвестную никакому человеку тему узорами. Ходила баба Маня по собору исключительно по будним дням, и всегда чем-то нечленораздельно возмущалась, махая своей клюкой. Соборные служащие отцы, завидев, или чаще заслышав «черную» бабу Маню, старались быстренько уклониться с ее пути. Не всегда такой маневр получался у неторопливого соборного диакона. Увидев его, бабуля начинала громко бормотать. А когда поджавший свой орарь диакон обходил «бормотуху», последняя размахивала вслед его своей живописной дубиной. Что конкретно не устраивало «черную», никто не понимал. Некоторыми прихожанами баба Маня почиталась в статусе некоей тайной монахини, но скорее всего, человеку хотелось какой-то особой «справедливости». Года три она регулярно появлялась в соборе, а потом внезапно исчезла, как будто ее и не было…

2. «Николай Иерусалимский». Этот экстравагантный дедушка Николай появился в соборе в одну позднюю осень, когда еще слышны были грозные бормотанья бабы Мани. Она тогда еще рассекала соборную атмосферу своей дубиной. Дед регулярно приходил на службы, в-основном, вечером, вел себя скромно, ну и одевался тоже так. Какое-то задрипанное пальто с плюшевым воротником, черные штаны, аккуратно заправленные в валенки с галошами. В руке небольшой, но объемистый, с железными закругленными уголками, чемоданчик. Несколько месяцев ходил он по собору на службах. И всем, кто обращал на него внимание, говорил, что собирается посетить святой град Иерусалим с целью поклонения Гробу Господню. Для чего просил написать прошение настоятелю собора отцу Андрею о финансовой помощи в миллион рублей. Так и прозвали деда Николаем Иерусалимским. А дело-то было в середине 90-х, когда многие пенсионеры были рублевыми миллионерами, получив свои пенсии.
Ближе к концу богослужений потенциальный иерусалимский паломник нередко дрался у панихидного столика с конкуренткой, защищая свои заслуги в получении белой булки. Была такая бабуля росту невысокого, но с комплекцией штангиста и длинными ручищами. Прозывалась прихожанами Нюшкой Шурягинской, по ее родине - пригородной деревне Шурягино. Оспаривая принадлежность батона, Нюшка работала по соборному воздуху клешнями на длинных рукоятях. А дед Николай, в свою очередь, ритмично размахивал в опасной близости от конкуренткиной башки своим надежно запертым на ключик чемоданчиком. С железными, между прочим, уголками. Обычно после пары минут воздушной битвы подбегала уборщица и давала каждому участнику по батону. Получив каждый  свое, соперники мирно расходились.
Через некоторое время в соборе прошел слух, что деду Николаю помогли написать прошение. После подачи заветной бумаженции проситель исчез. Время от времени из больницы, где главврачом был психиатр, в собор приходили письма с вышеупомянутой просьбой. Примерно через десять лет они приходить перестали…

3. Лёня-анархист. Колоритный такой дяденька двухметрового роста. Ну и силы, как показывала практика, неимоверной. Слабым местом его была большая голова. Леня часто приходил на службы и добросовестно отстаивал их, изредка крестясь и прислонясь мощным плечом к стене. Он долго бродил по храму и после службы, чем привыкли пользоваться уборщицы. По их просьбам Леня переносил с места на место огромные подсвечники, чтобы помыть полы. Эти подсвечники тетушки вдвоем еле переволакивали в сторону. А гигант Леня брал их по одному в каждую свою мощную руку и гудел: «Куда поставить?». Уборщицы впадали в восторг и хвалили такого доброго помощника.
По слабости своей головы Леня жил единовременно в нескольких должностях-измерениях. Во-первых, считал себя политическим деятелем анархистских убеждений, вследствие чего постоянно гундосил себе под нос: «Анархия – мать порядка». Во-вторых, делился с прихожанами фактом, что он является лидером какой-то скаутской организации. И в-третьих, был еще поэтом, но не простым графоманишкой, а первым учеником, как о том открывал служащему в соборе ученому кандидатской степени протоиерею «по секрету», самого Евгения Баратынского, жившего еще в девятнадцатом веке. Поскольку приходился последнему троюродным праплемянником. Цитировал Леня и свои стишата на память, бродя после служб вокруг собора. Надо сказать, что произведения его были четко отрифмованы, не в пример многим современным стихотворцам, и составлены с тщательным соблюдением размера. Семен даже запомнил один любимый стишок этого Лени: «Выхожу на балкон, завоняла теплынь, и береза почти что как новая. Там вдали за рекой замаячила синь. Понял я – эта синь беспонтовая»,
Леня долго скитался на приходе. Завидев на улице настоятеля отца Андрея, он спешил к нему со своими вопросами, иногда даже несколько богохульными. Мудрый отец Андрей, естественно, старался говорить с ним ласково. После чего тот успокаивался. Где теперь этот блаженный поэт - неизвестно.

4. Олег Олегыч. Старичок с постоянно оттянутой нижней губой, небольшой «максиминкой» и приятной на слух фамилией Изюмкин. Ошивавшийся (а другого слова, извиняйте, и не подобрать) по городским церквам еще с советского времени. Ну, и наконец, осевшего в этом соборе под покровительством и чутким руководством. Нет-нет, не настоятеля отца Андрея, а старосты Якова Кузьмича, человека властного и улыбчиво-жесткого. Сидел Олегыч с церковной кружкой у дверей собора (внутри, конечно) и собирал пожертвования. На службах никогда не молился (отсюда и слово «ошивался»), а только иногда подходил причащаться. Натуральный чудик, однако весьма хитрый и хорошо улавливающий, где можно и у начальства благоволение приобрести, и поживиться в материальном смысле тоже. Этот Олегыч имел практически абсолютный слух. Только не по музыкальной части, а в той области, где в соборе среди церковников и прихожан обсуждаются разные вещи и события. Чем и ценен был для старосты Якова Кузьмича. Приходил он в собор раньше всех, вместе с алтарником (коим часто был Семен) и смотрителем, открывающим храм. Ждал старосту и подробно обрисовывал начальству то, что услышал за прошедший день. Ценнейший агент! За это Яков Кузьмич не только щедро платил Олегычу, но и позволял ему подковырнуть отверткой крышку церковной кружки и добыть себе оттуда на мороженое и на «чекушку». Вернее сказать, не то, чтобы позволял, а как бы не замечал мелких слабостей своего агента «добрый» Яков Кузьмич. Одна только неприятность при таких действиях сопровождала Олегыча. Как только он, улучив минуту остаться вроде бы в одиночестве, доставал свою «отвёлтку» (не выговаривая букву «р»), поблизости часто оказывался один персонаж, о котором речь будет ниже. Некий Ваня по прозвищу «Вонмем». Этот Ваня ехидно ухмылялся, и, указывая праведным перстом на Олегыча, ровным голосом бубнил по нескольку раз: «Церковному работнику на бутылку». Дед Изюмкин тогда издавал шипение: «Иди, иди отсюда». Ваня отходил, ухмыляясь еще более ехидно. «Ценнейший агент» долго снабжал Якова Кузьмича сведениями, но всему приходит конец. Его тело обнаружили в роще за городом, куда старик имел обыкновение ходить за грибами. Так со сгнившими в корзине подберезовиками Олегыча и нашли…

5. Ваня «Вонмем». Худенький такой неопределенного возраста прихожанин, выпускаемый на время ремиссии из специального типа больницы. Ваня имел странное на первый взгляд прозвище «Вонмем». Он был безобидным, не бузил, только матюгался иногда. Правда, без эмоций и со смирением. Ему жалостливые прихожане копеечку подавали, ну а уборщицы гоняли. Во время службы Ваня с хитрой легкой улыбкой нарезал круги по храму, а в некоторых случаях, как выше мы уже упоминали, ехидно ухмылялся. Он заводился, когда диакон или псаломщик произносили прокимен, а затем читалось Священное Писание. Священник возглашал богослужебное слово «Вонмем», то есть, по-славянски «Внимаем». Выслушав текст, Ваня фланировал между прихожанами, заглядывая многим из них сбоку прямо в лица. И тоном заговорщика сообщал: «Вонмем». А для некоторых добавлял: «Мир всем». Те, кто знал Ваню, относились к нему спокойно. Привыкли. Куда он пропадал на пару месяцев, все знали. Каждый раз «Вонмем» возвращался, и, как слышал отец Семен, до сих пор слоняется по собору. Правда, пореже стал матюгаться…

6. Зинэль. Несколько лет соборной прихожанкой особо выраженного типа была такая «мамзель-мадам» годами за сорок. Уборщицы звали ее Зиной, на что последняя категорически не соглашалась. «Меня зовут Зинэль», - жеманно и раздраженно каждый раз говорила эта особа. То ли от какой-либо неразделенной любви, то ли еще от каких высокоматерчатых причин, но явно было видно, что Зинэль несколько спятила. Одевалась она по той моде, которую уважали еще наши мамы и тети, к тому же ее существо насквозь амбрировало «Красной Москвой». Любила делать на круглой башке своей химзавивку, плотненько оросив сверху по самым верхушкам лаком для волос. Отчего кольчатая шевелюра вела себя согласно закону всемирного тяготения. То есть, стремясь к земле, колыхалась подобно пшеничным колосьям в ветреную погоду. К этим колосьям Зинэль дополнительно каким-то мощным клеем приделывала большой кленовый лист в качестве головного убора.
Поведение этой мадамы в храме беспокоило только мужчин. Постоянных прихожан – слегка, а захожан – несколько больше. Дело в том, что время от времени Зинэль подходила к представителям сильного пола сбоку, и тоном, напоминающим популярную фразу «Цигель, цигель, ай-лю-лю», проговаривала свои дежурные слова. Выбор был небольшой: кому вопрос, а кому комплимент. Вопрос звучал банально: «Мужчина, Вы не проводите меня до дома?». А вот комплимент для незнающих, которых Зинэль мастерски определяла, был неожиданным: «Мужчина, у Вас глаза такие красивые». Все это в обоих вариантах сопровождалось мощной волной «Красной Москвы». Постоянные прихожане, попривыкнув, помалкивали, стараясь дышать по принципу подводных собирателей жемчуга, допустим, в Красном море. А вот те, кто был не в курсе, шарахались и переходили на другое место. Но, будучи уловленными опытной мадамой и там, спешно уходили…Как-то поздней осенью, когда кленовые листья уже валялись почерневшими, Зинэль исчезла из собора…

7. «Афонский инок». Этот молодой мужичок смог со временем уравновесить себя, чему надобно только радоваться. Несколько, в-общем, лет, среди немногочисленных прихожан сильного пола в соборе выделялся такой Валера. Себя называл и представлял при знакомстве Валероном. Определенная «максиминка» у него явно присутствовала. Впечатлительным был и сначала неженатым. Была у этого Валерона в молодости заветная мечта – стать иноком. И не просто абы где, а на самом что ни на есть Афоне. И не просто в каком-нибудь афонском монастыре, а исключительно в труднодоступном месте Афона, типа Карули. Начитался человек книжек популярных по своему неофитству, ну и пошло у него в башке проворачиваться. Как-то после Пасхи, когда дни уже очень длинны по сравнению с ночами, Валерон исчез из собора…Настоятель отец Андрей сообщил своим ближним, а те, по православному обычаю, всем остальным, в том числе и дальним, что будущий потенциальный афонский подвижник испрашивал у него, отца Андрея, благословение на отбытие в пределы Греческой Республики. Чего, естественно, в силу «максиминки» своей не получил, однако, из храма исчез…До осени. Где-то в сентябре, смиренный и смущенный, вновь появился Валерон на службе. Через ближних отца Андрея, согласно обычаю, все дальние тоже узнали, что Валерон на пути к Афону был выловлен на Украине у венгерской границы, и отправлен назад. Не упав духом при такой неудаче, он пробрался в Молдавию  и попытался перебраться через румынскую границу по реке. Чтобы, значит, помочь православным братьям в борьбе с натовскими безбожниками, бомбившими тогда Югославию. Однако, неутомимого борца выловили и там. Совсем как Остапа Бендера, только что без денег. Ну, и тогда Валерон пришел в себя и вернулся в родные, как Пушкин говорил, пенаты. Ходил в собор, успокоился. Нашел подобную себе жену, ибо такая братия взаимнопритягательна. Наклонировали они там себе кого-то. И теперь Валерон работает сантехником. Хороший, говорят, специалист.

8. «Чтоб морды не примельгались». И напоследок еще о двух чудиках, достойных внимания. Приходилось отцу Семену видеть одного из современных «пророков» в среде прихожан. Такой мужичок лет пятидесяти, зовомый Митей, любил пророчествовать бабулям. Подойдет из-за спины, буркнет выдержку из книжки, купленной в церковном киоске, и идет дальше. Некоторые возмущались, а некоторые легковерные почитали Митю, как «человечка Божия». Отец Андрей, узнав о пророчествах, в беседе с ближним своим назвал Митю «пророком дубравным». То есть, в ветхозаветном смысле, ложным, ненастоящим. Ближние, как водится, передали дальним. Однако будущий отец Семен, наблюдая изредка за Митей, считал правоту отца Андрея стопроцентной. «Молился» этот Митя, или что он там своими телодвижениями выражал, очень своеобразно. Кто читал Ветхий Завет по поводу пророков Ваала, тот, в принципе, поймет. Полагая крестное знамение на лоб, Митя подпрыгивал. На живот – еще прыжок. Ну, и «плечевые прыжки», тоже, естественно, имели место. Взгляд Мити в эти моменты упирался в невидимую остальным, делающим молитвенные движения, точку. Что же он там видел, никто не знал…
Неподалеку от «дубравного пророка» Мити бродила такая полубабушка Люся, которая часто старалась переходить с места на место. Бабки ее вопрошали: «Люся, почему ты не стоишь на одном месте?» Она в ответ наводила на вопрошенку очки с большими диоптриями, и тоном тайного агента скороговорствовала: «А чтоб наши морды не примельгались»…

Вот и все о сборной чудиков. Да, это люди со своими «загибонами». Но без них жизнь на приходе была бы…Ну, как сказать, пресной, что ли. Они держали приход в тонусе. И жаль настоятелей, которые этого не понимают. Ну а у Бога мы же не знаем, как эти чудики котируются. Ведь только Ему одному известно сердце каждого – от настоятеля до чудика…