Идеальный Беннигсен

Пролог

По центру саксонского городка  Бантельн, что в 30 километрах южнее Ганновера,  проложена короткая, извилистая улица Кирхштрассе. На ней, действительно, находится небольшая кирха с выбеленными стенами, черепичной крышей, с возвышающимся над входом невысоким оцинкованным шпилем.  Скромная, но уютная эта кирха, имела одну достопримечательность, по крайней мере, таковая была отмечена во времена, не так отдаленные от 30-х годов XIX века.  В углублении, образуемой стеной между двумя высокими готическими окнами, находился портрет мужчины, одетого в генеральский мундир образца, принятого в русской армии во времена наполеоновских войн. Портрет, размещенный в северном пределе кирхи, имел то выгодное положение, что проникающие вовнутрь солнечные лучи выгодно освещали не совсем правильное, с излишне большим носом, но исполненное мужественной решительности лицо генерала и отдавались блеском на тщательно выписанных на мундире наградах. Судя по их числу и рангу, генерал этот отличился в немалом числе сражений и был награжден орденами ряда европейских стран. Художник явно хотел польстить покровительствующему кирхе владельцу Бантельна, бывшего тогда совсем небольшим поселением, потому что именно он был изображен на том портрете.

Заслуженный генерал,  скончался в 1826 году, имея весьма преклонный возраст. Его пятидесятилетняя вдова коротала свой век то в поместье мужа, то в их ганноверском доме, ведя образ жизни светский и несколько ветреный, поскольку была польских кровей и привыкла к такому укладу за почти двадцать лет замужества за генералом. Дом вдовы был открыт для привилегированных соседей, а также любила она приглашать путешественников, оказавшихся в Ганновере и его окрестностях, тем более, если приезжали они из, некоторым образом близкой ей, России. Сама вдова, звавшаяся Мария-Леонарда, родилась в польском Гродно, стараниями императрицы Екатерины II присоединенному к России в ходе нескольких разделов Польши.

И вот, через несколько лет после смерти генерала, в Ганновере появились двое довольно скромных молодых людей, прибывших из России. Цели оказаться в тридцатых годах 19 века в центре Германии у этих русских путешественников были для их возраста вполне благопристойны. Первый из них, как отложилось в памяти местных обывателей, называл себя сложной фамилией Грузинский-Соловьев и прибыл для совершенствования в немецком языке. Другой же, по фамилии Кайданов, имел намерение познакомиться с каким-нибудь немецким композитором, который мог бы стать его руководителем на стезе овладения контрапунктом и взял бы на себя труд поправить некоторые, уже написанные им, мессы и кантаты.
Названные молодые люди своим сдержанным поведением и явным усердием на избранных ими поприщах вскоре обратили на себя внимание просвещенной части ганноверского общества. Симпатию к ним вызывали также до некоторой степени умеренная, но в то же время приличествующая выбранным занятиям, обеспеченность их быта и светская манера общения.  Конечно же, в среде ганноверских обывателей вскоре поползли слухи, что назвавшиеся такими фамилиями вновь прибывшие хотят избегнуть преследования российских властей, и что они, на самом деле, принадлежат к известным дворянским родам своей страны. Судачили также, что будто бы они были пожизненно высланы из России за некие противные властям намерения и оттого так усердны в своих занятиях, что впредь намеревались именно ими добывать хлеб свой насущный. 

Снискав своим благоразумным поведением благосклонность светского общества, молодые скитальцы из России вскоре стали вхожи в некоторые ганноверские дома. Они даже сделались завсегдатаями у  композитора Генриха Маршнера, который взял на себя труд быть наставником в музыкальных потугах Кайданова. Одно только смущало их немецких знакомцев: оба русских «беженца» никак не откликались на приглашения посетить вдову мужественного генерала, что был изображен на указанном выше портрете. Отчасти это можно было оправдать опасениями молодых людей быть вхожими в дом, хозяйкой которого была полька и в котором оба русских могли встретить общество довольно радикальное в своем отношении к покинутой ими родине.   
Но вскоре стараниями некой молодой привлекательной особы, то ли Амалии, то ли Августины фон-Р… - родственницы Марии-Леонарды, а также любительницы музыки, -  начинающий композитор  Кайданов откликнулся на приглашение посетить дом почившего генерала. Всего за несколько визитов он стал своим человеком в салоне Марии-Леонарды, причем симпатия к нему девицы фон-Р…  стала явно заметна в местном обществе. Однако твердость в намерении овладеть искусством композиции вынудила Кайданова отказаться от любезного приглашения вдовы с наступлением лета  посетить поместье генерала в Бантельне.

Впрочем, через несколько недель разлуки зов сердца подвигнул Кайданова откликнуться на призыв своей симпатии. Он также испросил позволения посетить Бантельн вкупе со своим другом-филологом. И вскоре тенистые аллеи парка, которым славилось поместье генерала, стали местом отдохновения для двух русских изгнанников от их напряженных занятий.
В то время, пока Грузинский-Соловьев с интересом исследовал окрестности поместья: любовался отрогами горных вершин, называемых «Семь братьев», посещал скромную кирху, известную портретом мужественного генерала, -  Кайданов позволял себе прогуливать свою симпатию по всё более отдаленным аллеям парка, коротать с ней время в таинственных гротах, образованных искусственными скалами, живописно нависавшими над медленно струящемся ручьем, омывающим заросли ракитника и кусты жасмина. В то время, как начинающий композитор нашептывал признания Амалии или Августине, сожалел о своей доле и клялся, бантельские соловьи, по-видимому, не сверяясь с природным календарем, до конца июня продолжали аккомпанировать речам изгнанника своим сладким пением, переходящим в отчаянную раскатистую жалобу, словно знали заранее, что эти звуки будут последней любовной песней этого лета.

К печали и влюбленного композитора, и предпочитавшего пешие прогулки филолога солнечные дни июня сменились дождливым июлем. Бантельское общество было вынужденно переместиться в гостиные комнаты господского дома и коротать время в беседах, музыцировании на клавесине и прочих настольных играх. Темы разговоров коснулись, конечно же, военных подвигов почившего генерала, к которым русские гости проявили почтительный интерес. Снискав, таким образом, благосклонность Марии-Леонарды, молодые люди раз за разом наводили разговор на его боевой путь, одерженные им победы и прочие заслуги. Как-то раз, обсуждая один из эпизодов сражения, данного генералом то ли в 17.. то ли в 18.. году, то ли в окрестностях польского города N, то ли во времена персидского похода близ Дербента (!), русские гости  с жаром заспорили, и лишь вмешательство вдовы, участливо представившей им для ознакомления рукописные записки мужа, заставило их успокоиться. Оба русских накинулись на рукопись записок с жаром, обнаруживая глубокое удовлетворение при виде простого, понятного изложения, оставленного четким почерком генерала, что вызвали умиление гордой свои почившем мужем вдовы.
Видя такое горячее стремление обнаружить в записках генерала разрешение их спора, а также почтительное уважение к его воинской славе, вдова позволила гостям забрать рукопись – которая, кстати говоря, составляла несколько томов, -  в их комнаты, забыв даже присовокупить  обычную свою просьбу не делать из неё выписок. Оба любителя мемуаров не приминули тут же воспользоваться добросердечностью вдовы.   
Когда на следующий день молодые люди не явились к завтраку, то к занимаемому ими флигелю был послан слуга, который, однако, вскоре вернулся с известием, что на его стук никто не отозвался. Посчитав, что молодежь, зачитавшись ночью мемуарами генерала, хочет вознаградить себя  дневным сном, вдова нашла этот невежливый поступок простительным. Когда же оба гостя не явились и к обеду, к ним отправились нарочные с намерением выяснить причину их отсутствия, а, может быть, поспособствовать излечению вдруг настигшей их болезни. 
Стоит ли говорить, что комнаты, занимаемые композитором и филологом, оказались пусты, а оба гостя исчезли со всей их поклажей. Не обнаружились и взятые ими для прочтения рукописи генерала. Попытки выяснить, куда направились беглецы, оказались тщетными, а тревога, охватившая гостей, саму вдову, а также девицу фон Р...  - запоздалой. 
Обыватели Ганновера и окрестностей еще долго обсуждали, с какой ловкостью было обставлено похищение мемуаров генерала, ибо они почему-то догадались, что именно это могло подвигнуть таких приятных молодых людей бросить свои серьезные занятия, расположение общества, благосклонность Марии-Леонарды и, в особенности, её юной родственницы.

Между тем, по прошествии некоторого времени, пострадавшая таким образом вдова генерала стала получать пенсию, размер которой вполне приличествовал её статусу и понесенной утрате. Исходило это материальное  вспомоществование из России. Были ли каким-то образом компенсированы потери её родственницы - девицы фон-Р... - история умалчивает.