Тищенков Григорий Федорович
ВОЙНА
Вот и снова июньские дни
Приближаются к двадцать второму.
Память, властью своею верни
Всех, в бессмертье ушедших из дома.
Всех верни, кто в боях и в тылу
Не дождался салюта Победы
Татьяна Кузовлева
В том году третья суббота июня была обычной, как и все остальные. В институте шла экзаменационная сессия, одни сдавали экзамены, другие готовились к ним. Экзамен по педагогике предстояло сдавать нашей группе двадцать третьего числа в понедельник. В конце рабочего дня в субботу, в актовом зале состоялась лекция о международном положении. Батальонный комиссар (имел в петлице две "шпалы") обстоятельно изложил обстановку в мире и, несмотря на сообщение ТАСС от 14 июня, сделал вывод - Родина находится в исключительно напряженной международной обстановке."14 июня ТАСС 1941 г. ТАСС опровергает слухи, которые стали муссироваться в английской и вообще иностранной печати о близости войны между СССР и Германией...слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР
лишены всякой почвы..." Для меня лично смысл лекции сводился к тому, что мы находимся на грани войны.
В общежитии вечером с товарищами по комнате (Камкалов Дмитрий, Корнюшин Володя, Сныткин Сергей) при обсуждении лекции я ребятам сказал: "Кто как, а мне надо готовить вещевой мешок", что означало – собирайся парень в армию.
В воскресенье, 22 июня стояла теплая ясная погода, только позагорать где- либо. Но ведь экзамены. И все мы направились в институт, кто в читалку, а кто по кабинетам. Я разыскал на третьем этаже свободный кабинет, закрылся и начал заниматься. Примерно через полтора часа постучали в дверь два заочника и попросили разрешения позаниматься, заявив, что мешать мне не будут. Так я проработал до обеда не выходя из кабинета. Около 14 часов я уже сдавал учебники в библиотеку, взял журнал "Советская педагогика”, чтобы посмотреть нужные статьи к экзамену. Направляясь к выходу из читального зала, я встретил своих товарищей (Кусонский Саша, Грищенко Женя, Розова Лена, Шапиркина Мария), девчата были очень грустны. Женя спросила Кусонского: "Саша, ты теперь не поедешь в экспедицию в Ленинградскую область?" Я вставил -"Почему?"
-Гриша,что, ты ничего не знаешь? - сказала Женя и заплакала.
-В чем дело?-спросил я.
-Война, Германия напала на нашу страну.
Такое сообщение меня потрясло. Только тут я заметил, что в читалке никого нет. Обычно на обед в выходной день студенты уходили группами, в зале все время были работающие, а тут сплошная пустота.
От товарищей я узнал, что в 12 часов выступал по радио В.М.Молотов с правительственным сообщением, в нем было заявлено о нападении фашистской Германии в четыре часа утра на нашу Родину. Так, занимаясь в отдельном кабинете, я не мог услышать сообщение по радио а начавшейся войне. Мои предчувствия после вчерашней лекции оказались правильными.
Из читального зала я отправился в общежитие, одел полную военную форму (гимнастерку, брюки, пилотку и сапоги) и пошел в столовую. Встречавшиеся на пути отдельные курсанты артучилища отдавали мне честь, не заметив, что у меня еще не было петлиц и знаков отличия.
В этот день я побывал у племянницы Оли и двоюродной сестры Насти. Мужа Оли, он заканчивал институт, вызвали в военкомат и направили в часть. Мне также нельзя было далеко отлучаться, так как ожидал повестки из военкомата.
Ранним утром в понедельник мы были разбужены сиреной воздушной тревоги. Немцы уже пытались бомбить железнодорожный вокзал и аэродром. Занятия были прекращены, на территории института начали рыть щели для укрытия. Во дворе общежития мы тоже готовили себе крытую щель.
Пять дней мы находились в институте, готовя защитные сооружения, имущество лабораторий и кабинетов к упаковке и захоронению. В городе объявлялись частые тревоги, одни были ложные, другие - с бомбежкой. Вызова из военкомата все не было. С объявлением войны я оказался в затруднительном материальном положении. Учился без стипендии на заработанные деньги (грузчиком на маслосырбазе). За два дня до начала войны купил себе синюю косоворотку (рубашку). Понес на базар чтобы продать ее, а никто не покупает. Короче говоря, мне не с чем было пойти в столовую и на работу пойти нельзя, могли вызвать в военкомат. Так целую неделю пришлось питаться в столовой за счет товарищей (Баркова Ф. и других ребят).
С двадцать седьмого на двадцать восьмое июня, ночью, была объявлена тревога. Все студенты нашего общежития (по Ульяновскому переулку) заняли подготовленные щели. Началась бомбежка. Налет фашистской авиации был большой, в городе оказалось много разрушений, большие очаги пожаров. В ста метрах от нашего общежития упала авиабомба, мощностью полтонны. Бомба упала в сарайчик, стоявший у тротуара по улице Дзержинского. От сарайчика не осталось и следа, частный домик на углу с нашим переулком, получил разрушения, а в общежитии из окон высыпались все стекла. Громадный тополь, стоявший у тротуара, взрывной волной подняло и поставило посередине на трамвайную линию. Утром мы все смотрели на образовавшуюся воронку глубиной не менее 5 метров и диаметром около десяти метров. Движение трамваев до обеда было прекращено, пока по частям не спилили тополь. Бульдозеров и кранов чтобы расчистить улицу, не было.
28.12.84
Примерно в обед, стало известно, что весь институт 28 июня в субботу выходит из города на оборонительные работы. Оставшиеся свои вещи (книги, фотоальбом, общие тетради с лекциями, кое-что из одежды) я отвез сестре Насте, чтобы она сохранила до моего возвращения.
Колонны студентов, пофакультетно, в 17-00 выступили из института по Краснинскому шоссе в северо-западном направлении. За городом во время привала я сжег некоторые свои документы (паспорт, удостоверение о присвоении мне квалификации в 1934 году мастера-сыродела первой категории, дневники и другие). Из документов у меня остался только профсоюзный и комсомольский билеты. Делал я это потому, чтобы при определенных обстоятельствах мои документы не попали в руки врага. Было тепло, стояла отличная погода. К утру мы прибыли в город Красный, где днем был предоставлен отдых. По распоряжению местных властей из состава студентов сформировали истребительный отряд по борьбе с диверсантами общей численностью более 20 человек. В отряд зачислили ребят, кто прошел венную службу. Командиром отряда был назначен Борис Некрасов, участвовавший в финской кампании (месяца два), меня поставили его заместителем. Борис был членом ВКП(б).
Все остальные студенты института во второй половине дня отправились на рытье окопов в район Ляды, что западнее Красного 20-25 км. Прощаясь с товарищами, я подарил книгу Островского "Как закалялась сталь" Нине Кураковой, на которой подумывал жениться на 4-м курсе. Надпись на книге напоминала быть в войне такими же стойкими, как Павел Корчагин.
Неделю я находился в отряде, стояли на постах важных объектов города Красный: нефтебаза, почта, МТС и другие. Питанием были обеспечены в столовой за счет райисполкома, что для меня было важно. Во время дежурства на постах мы наблюдали, как летели немецкие самолеты бомбить Смоленск. Особенно сильной бомбежке был подвергнут Смоленск в ночь на 30 июня или 1 июля. Город пылал, зарево пожара мы видели из Красного за 40 км.
На рассвете 6 июля прибыла автомашина из института, чтобы увезти в Смоленск для призыва в Армию командиров запаса. Их оказалось 4 человека: декан литфака Соболев Павел Михайлович, преподаватель философии Овандер, кто-то с географического факультета и я. К обеду мы были в городе, зашли к П.М.Соболеву, где хозяин дома нашел немного спирту, выпили граммов по сто и направились в военкомат. Все получили предписания прибыть в часть немедленно. Нас с П.М.Соболевым направили в город Рудня, где формировался 183 азсп.
Возникает вопрос, почему я, находясь в запасе, звании мл.лейтенант (пулеметчик) не был призван в первый день войны. Причиной этому было то, что я был приписан к штабу Западного особого военного округа, который в сентябре 1939 года был передислоцирован в город Минск. Так как с первых дней войны немцы были у стен Минска, не было надобности направлять меня в штаб.
В город Рудня мы прибыли к вечеру, а утром 7 июля я был вызван к командиру полка (капитан Тарасенко, кадровый командир) и назначен командиром 1-й пулеметной роты.П.М.Соболев остался при штабе полка. Почти весь командный состав полка состоял из земляков-смолян. Комиссаром полка был полковой комиссар Ветлугин (управление связи), старший врач полка Ловейко, заместитель по хозчасти Семочкин (из облпотребсоюза).
Нашим командиром 1-го батальона был назначен капитан Солнцев, военрук техникума связи, начальником штаба старший лейтенант Лазюк. По характеру командир батальона был уравновешеным и добрым человеком, знающим военное дело. Моим заместителем по политчасти, а позднее политруком роты, оказался Александр Ярлыков, бывший заместитель директора Смолсыртреста по кадрам, а за два года до войны - инструктор обкома партии. С ним я был знаком с 1933 года, когда после окончания Дорогобужского техникума животноводства, он меня направил мастером Полосковского сырзавода в Ильинский район. Ярлыков в прошлом был моим начальником, а тут стал моим заместителем. Надо отдать должное, что будучи заместителем директора треста по кадрам, Александр Ярлыков был очень чутким и отзывчивым товарищем,
на любое письмо, просьбу, посланные из района работником молочной промышленности, отвечал немедленно. В 1939 году, после окончания первого курса института, мне пришлось сменять его брата Николая на должности инструктора райсырпрома в Слободском районе. Тот был освобожден от должности за недостойное поведение. И вот пришлось служить бок о бок с бывшим большим (для меня) начальником в одной роте.
Штаб полка располагался в городе Рудня, а наш батальон в березовой роще 2-3 км северо-восточнее города. Пополнение личным составом роты осуществлялось за счет рабочих, кустарей и служащих города и крестьян-колхозников Краснинского района, которых было больше. По возрасту были мужики второго призыва от 35 до 49 лет (первая мобилизация уже воевала).
Адвокат коллегии защитников г.Рудня Цуккеник, высокого роста, шатен, довольно упитанный, вес в пределах 100 кг, в армии никогда не служил, физические работы не выполнял, кроме ручки с пером ничего в руках не держал (так он говорил) во время походов тяготы марша переносил болезненно. Черноброд - старшина роты по годам был и старше его (зав.сапожной мастерской), но в походе не сдавался. Помкомвзвода Николай Червяков, председатель колхоза, краснинский, 1894 г., несмотря на возраст, как и все его земляки, в походе был неутомим. Командирами взводов были назначены молодые лейтенанты из училища, но их вскоре откомандировали в действующие части.
В Рудне мы получили полное обмундирование за исключением сапог, вооружения не было никакого. Около недели простояли в роще, проводили занятия по строевой, уставам. Обстановка на фронте была тяжелая. Еще когда мы шли в Красный, встречали отдельные подразделения артиллерии, других родов войск, разрозненно отходящих на восток. В Рудне мы этого не замечали, роща находилась в 500 метрах от железной дороги Смоленск-Витебск. Авиация фашистов среди бела дня беспрепятственно бомбила Рудню, полотно железной дороги. Особым объектом бомбежки был завод сгущенного молока, враг стремился вывести его из строя. Нам нередко привозили с этого завода молоко в 400 граммовых баночках. На глазах фашисты бомбили, а у нас не было даже
винтовок.
Примерно через неделю поступил приказ выступить в город Дорогобуж, где должен был дислоцироваться наш полк. Маршрут лежал, в основном, по проселочным дорогам: Зарубинки, льнозавод на реке Каспля, Агалоново, Бабни, Зыколино (маршрут взят примерно). Марш совершали главным образом ночью. Где-то уже на территории Кардымовского района штаб батальона принял сообщение, что в районе Ярцево немцы выбросили десант. Капитан Солнцев вызвал всех командиров рот, объяснил обстановку и сообщил, что нам изменен маршрут на гор. Ржев через Духовщину. На батальон было получено 8 винтовок. Дневка у нас была в Гусевском лесу Ярцевского района, откуда выступили часов в 17. Батальоны покинули лес, а тылы еще оставались на месте и попали под бомбежку. Немецкие самолеты разведчики засекли расположение полка и прилетели на бомбежку. К счастью, основные силы уже вышли из леса. Били жертвы, но не знаю какие. Далее маршрут проходил большаком Каменка, Бабино, Духовщина. Через Духовщину проходили ночью, город горел. Было это 16 июля, а 15-го немцы подошли к Смоленску. После Духовщины в районе Батурине, у реки Кокошь, когда колонна батальона поднималась на взгорок, нас настигли два немецких самолета, обстреляли из пулеметов, но жертв не было.
Через Канютино приближались к Холм-Жирковскому. Год тому назад (1940, июль, август) я в период каникул работал инструктором райсырпрома, управляющим был Ахромеев. На квартире стоял у учителя Кудрявцева, с хозяйкой которого на базаре выбирал ему корову, которая оказалась хорошей, много давала молока.
В райцентре Холм-Жирковский был привал, я с политруком зашел на квартиру к хозяйке, учителя уже не было, призван в армию. С сырзавода по старой памяти принесли нам на дорогу головку сыра. Недалеко от райцентра работала сестра хозяйки учительницей, это село мы проходили, у нее я оставил единственную память о Полосах - полотенце с условием забрать после войны, чего не пришлось исполнить. Через Нахимовское (бывшее Волочек), Днепровское (Андреевское), Болшево, Бехтеево мы прибыли в Сычевку. Город прошли днем, следов войны не было, но город выглядел уныло, как и все населенные пункты. Радоваться было нечему.
Я уже упоминал, что марши, в основном, совершали ночью, днем отдыхали. Ночной марш был утомителен, поэтому на ходу попеременно с политруком, находясь в голове роты, спали. Да, шли и спали.
После Сычевки, в лесу у деревни Оленино Нелидовского района батальон простоял 4-5 дней. Здесь мы наконец получили сапоги, до сих пор шли в своей обуви, я в студенческих ботиночках. Получили также личное оружие - винтовки, я получил пистолет ”ТТ" ВИ 447. Числа 22-23 июля утром прошли Ржев и прибыли в город Зубцов. Полк расположился лагерем в лесу на левом берегу реки Волга. Получили станковые пулеметы и другое недостающее вооружение. Около недели батальон занимался боевой подготовкой. Вспоминаю политрука 5 стрелковой роты Французова, бывшего директора школы. Он организовывал обучение солдат и по огневой, и по уставам, и по другим видам. Даже командир роты меньше уделял внимания занятиям, чем политрук. Примерный работящий товарищ, чего нельзя сказать о моем политруке.
В конце июля батальон прибыл в город Ржев для несения гарнизонной службы. Размещались мы в драмтеатре в центре города. Занимались боевой подготовкой и через день ходили в караул. На развод выходило до 200 человек (более десятка караулов). Мы, командиры рот, назначались дежурными по гарнизону, командиры взводов - начальниками караулов. Несли службу по охране военных объектов города.
В городе находился и штаб 31 Армии в состав которой входил наш полк. Начальником гарнизона был подполковник или полковник (пограничник), а комендантом города капитан-танкист (с орденом Красного Знамени), его заместителем лейтенант Селибин. Поскольку дежурный по гарнизону размещался в комендатуре города, то многое пришлось видеть. К этому времени 22 Армия выходила из окружения, немало офицеров выходили поодиночке, переодетые в гражданскую одежду, без солдат. Ими занимался особый отдел. И особенно грубо к офицерам-окруженцам относился Селибин, отбирал все: трофейное оружие, допускал оскорбления и др. Тактично и вежливо обращался с офицерами, прибывшими в комендатуру, капитан-комендант. Он был в Испании и знал, что такое война. Ночью по нескольку раз приходилось выезжать на проверку караулов. Особых ЧП за период службы не было. Сложнее обстояло дело, когда фашисты бомбили город. Осталась в памяти бомбежка в ночь на 19 августа. Рота в наряде не была. Вечером, около 20 часов я с политруком пошел в столовую военторга (питались в батальоне) поужинать. Было шампанское, взяли бутылку и хорошо поужинали, выбор блюд был еще сравнительно неплохой. За ужином вели беседу, кое-что вспоминали. Время прошло незаметно, когда вышли из столовой, стало темнеть. Прошлись по центру города, миновали театр, стали возвращаться в расположение. Вдруг появился немецкий самолет, покружился над городом и улетел. Через некоторое время мы были уже в расположении роты, налетели вражеские самолеты, повесили над городом свечи (светящиеся бомбы) и начали бомбить. Вся рота покинула театр и залегла в овраге, где проходил ручей. Со мной под одной шинелью оказался военинженер 3 ранга. Бомбежка была сильной, на ж.д. станции разгромили эшелон с боеприпасами (снаряды, патроны), пытались разрушить мост через Волгу, но не удалось, получили разрушения объекты коммунального хозяйства. По приказу начальника гарнизона командный состав был мобилизован в помощь городским властям для ликвидации последствий налета вражеской авиации. Мною в городе была оказана помощь раненой девушке Дергуновой Зине, которую я доставил в больницу, а потом домой. Позднее часто заходил к ним домой навестить пострадавшую. После войны она осталась живой, в 1976 году во время встречи однополчан (были из города Ржева), я узнал, что Зина работала в горсовете.
Во Ржеве на должности командиров взводов ко мне прислали двух инженеров-железнодорожников (военинженеров 3 ранга, со шпалой). Старший по возрасту службу исполнял нормально, младший - Горячев, переживал, что в подчинении младшего лейтенанта. Такое было потому, что в начальный период войны военкоматы не могли направить комсостав для прохождения службы по специальности. Вскоре этих инженеров забрали от меня и на должности взводных прибыли командиры из училищ.
Случилось ЧП и в моей роте. Пропал политрук Саша Ярлыков Где он, что с ним, я не знал, да и меня он не поставил в известность, куда пошел. День прошел - нет политрука, второй- нет. Стал вызывать командир батальона капитан Солнцев, но я ничего не мог объяснить. На третий день Саша прибыл. Мы оба были приглашены к комбату, где виновнику была прочитана нотация. Он заслуживал более строгого наказания, но комбат пожалел его, ограничился объявлением выговора. Дело в том, что Ярлыков долгое время работал в тресте сырпрома, а затем инструктором обкома партии. Область он знал хорошо и в каждом районе у него были знакомые, в том числе и представительницы женского пола. Внешне Саша выглядел представительным обаятельным мужчиной, среднего роста, волосы темные, черные брови, лицо с румянцем, всегда с улыбкой. Надо сказать, что к прекрасному полу Саша был неравнодушен. Его жена с дочерью была эвакуирована в Свердловск (получал от нее письма). Вот по этой причине и допустил подобное. Как политрук роты свои обязанности он исполнял без особого усердия, не проявлял активности в работе, помощи от него я не видел, это не Французов из пятой роты. Командир 5 роты нередко мне говорил почему я терплю, не ставлю вопрос перед комбатом. Я просто не мог, да и не считал нужным заводить склоки. Ведь моя самостоятельная работа после техникума была связана с Ярлыковым. Он меня направил в Ильинский район, всегда откликался на мои запросы. Видимо его поведение на работе до войны сказалось и на поведении в Армии. Александр привык давать указания, но не исплолнять.
Находясь во Ржеве, нас, командиров рот, ни разу не вызывали в полк, туда иногда выезжал комбат. Служба проходила ритмично, более молодые возрасты отзывались в полк и направлялись на фронт. Червякова назначили завскладом полка, Черноброд оставался старшиной, Цуккеник был отозван еще до Зубцова. Писарем роты был Старовойтов, исполнительный и аккуратный солдат. Не знаю по какой причине он мне предложил часы "ЗИМ”, за которые я уплатил 200 рублей. Часы были прекрасные шли точно, за месяц разница во времени не превышала 1-2 минуты, поэтому на всяких совещаниях начальник приказывал сверять время по моим часам. До 1950 года они безотказно ходили и пропали в суворовском училище, забыл на окне после упражнений на турнике.
Два месяца мы пробыли во Ржеве и в самом конце сентября нас вызвали в полк, погрузили в эшелон и направили под Осташков на пополнение действующей дивизии. Разгружались на ст. Бакунино на железной дороге Торжок-Селижарово и маршем в район деревни Сухой ручей, где в лесу стоял запасный полк 22 Армии.
На пополнение дивизии опоздали, ушла на фронт, поэтому наш полк объединили с полком 22 Армии. Личный состав роты я передал на второй день после прибытия, командный состав оставался в резерве. Первыми из роты ушли командиры взводов, затем Александр Ярлыков. Он попал на курсы политруков 22 Армии, где пробыл менее месяца и направлен на фронт. Курсы эти были как бы резервом политуправления Армии. В первом же бою, как нам стало известно, Ярлыков погиб.
В течение 2-3 дней комсостав нашего полка ожидал своего назначения. В это время мы собирались группами, пели песни, в основном русские народные. Инициатором этого хора был я. Меня заприметил начальник клуба и предложил пойти на курсы младших лейтенантов 22 Армии преподавателем с условием руководить самодеятельностью курсантов. После некоторых размышле ний я дал согласие пойти на преподавательскую работу.
Курсы младших лейтенантов 22 Армии только что сформировались и начались занятия. Они были самостоятельной частью, но оперативно подчинялись запасному полку и довольствие получали из полка. Командир полка появлялся периодически с проверкой. Размещались по соседству с полком в лесу. Меня назначили исполняющим обязанности преподавателя. На первых порах мы были больше чем взводные, вели все дисциплины по программе. Позднее появились командиры взводов и мы стали вести свои дисциплины. Поскольку я был пулеметчиком, меня назначили в пулеметную роту исполняющим обязанности преподавателя тактики. Отвечал ли я требованиям преподавателя тактики? Преподавателями были ребята, прибывшие из военных училищ, опыта тоже не имели. Мог ли я сравниться по знаниям с этой молодежью? Да, мог. Во-первых, я был старше их на 5-6 лет и по жизненному опыту более самостоятельным, имел незаконченное высшее образование (три курса пединститута), во-вторых, на действительной военной службе я закончил 6-месячные курсы младших лейтенантов, был помкомвзвода. Полковая школа и курсы дали мне многое, а главное - у нас тактику на курсах вел заместитель командира полка капитан Баранов, хорошо подготовленный командир. Правда за 4 года в запасе я немного поотстал от лейтенантов из училищ, но при желании можно наверстать. И я наверстал, о чем ниже.
Командиром пулеметной роты был Кропотов Василий Федорович из запаса, родом Семеновского района Горьковской обл. Пулеметное дело любил, службу исполнял добросовестно, требовательный к командирам взводов и курсантам, по характеру уравновешен. Политруком был бывший учитель Поляков. Командирами взводов были:Анисовец Максим, белорус, Баранов (родной брат нашего замкомполка), Борис Емельянов (позднее на Днепре получил Героя Советского Союза), Андрей (Абдрахим) Хафизов, Федор Межов из Коврова и другие. Взводные чаще менялись. Одни уходили на фронт, другие приходили. Старшины рот назначались из курсантов. Основной контингент курсантов были рядовые, младшие командиры, прибывшие с передовой, имеющие боевой опыт.
Начальником курсов был майор Колесников Илья с Урала. Ниже среднего роста, сутуловатый, выглядел пожилым (на лице морщины). В военном отношении подготовлен хорошо. По возрасту около пятидесяти. Если по внешнему виду майор Колесников выглядел не совсем, то на занятиях по строевой подготовке с командирами он преображался, был орлом, ружейные приемы показывал безукоризненно. Оказывается, ему пришлось служить еще в старой армии.
Комиссаром курсов был старший политрук Матвей Яковенко. Выше среднего роста, стройный, всегда с улыбкой, очень энергичный комиссар, часто можно было видеть его среди курсантов. Пользовался у всех большим авторитетом. Начальник санчасти - военврач Ловейко, наша смолячка.
В районе Сухого ручья курсы были недолго. Числа 5-7 октября была дана команда покинуть лагерь. За один переход мы оказались в городе Кувшиново, где разместились в одном деревянном доме, в прошлом толи синагога, толи другое заведение. Немцы вели активные боевые действия и наши войска вынуждены были отступать. Врагом занят Ржев, Старица, а примерно через неделю по непонятным причинам мы снова на марше. Теперь маршрут проходил через Торжок, только что подвергнутый бомбежке, где были видны следы разрушения и следы пожаров. К Лихославлю подходили ночью 14 октября. На западе было видно большое зарево, это горел город Калинин, занятый в этот день фашистами. Пунктом размещения курсов было определено село Вышково, что примерно в 10 км северо-западнее Лихославля. Здесь уже начались более организованные занятия. Я уже выступал в роли преподавателя, на каждом взводе был лейтенант. Вопросы тактики я не ограничивал одним уставом, систематически изучал появившиеся брошюры, журнал "Военный вестник", газету "Красная Звезда", фронтовую - "За Родину” и армейскую. В периодической печати было много поучительных статей из боевого опыта на фронте, который на занятиях я широко использовал. Кроме того, часто советовался по той или иной теме с Василием Федоровичем Кропотовым, преподавателями из других рот. Главным же моим консультантом и советчиком в проведении занятий по тактике был сам начальник курсов майор Колесников. В любое время он обстоятельно давал советы как провести занятие по теме, чтобы курсанты ее хорошо усвоили. Я многому обязан этому человеку, именно под его руководством твердо становился на ноги как преподаватель. Колесников нередко посещал мои занятия, проводил разбор.
Вышково большое село, много было девчат и по вечерам мы бывали на посиделках, даже иногда устраивали танцы. Здесь некоторые командиры познакомились с девчатами надолго. Так, наш взводный Боря Емельянов познакомился с Шурой, на которой потом женился. Размещались мы по крестьянским домам, курсанты тоже. Полей для занятий по тактике было достаточно. Словом, период нашего пребывания в Вышково запомнился надолго. Но и здесь мы были временные. В первых числах ноября опять марш, теперь уже через Спирово на Вышний Волочек. Местом дислокации стало Кошарово, в 5 км юго-западнее города До войны здесь находился детский дом и школа глухонемых. Помещений для размещения личного состава было достаточно, да и для учебы были классы. В Кошарово прибыли 3-4 ноября, там же отмечали 24-ю годовщину Октября. Время напряженное немцы были у Москвы, продовольственное снабжение крайне плохое. На 7 ноября в обед был жидкий перловый суп и тушеная капуста без мяса. Все мирились с трудным положением страны и ропота по поводу плохого питания не было. Да, на 7-е Прилашкевич из ПФС на стеклозаводе "Красный маяк" достал несколько бутылок спирта-сырца, подкрашенного клюквой.
Учеба в Кошарово была еще организованнее, занятия посещали из штаба курсов, командир роты Василий Федорович, политрук Поляков. Регулярно проводились политинформации, политзанятия. Тактические занятия проходили в окрестностях на пересеченной местности, в лесу, в населенных пунктах.
5 декабря состоялся первый выпуск курсантов, они проучились менее 3-х месяцев. Среди выпускников были средние командиры: техники, интенданты, другие специалисты, которых переучивали на строевых командиров. В роте старшего лейтенанта Филиппова в это время учился Гальперин Григорий Давыдович, позднее он стал командиром отдельного саперного батальона, а в 1975 году организовал первую встречу однополчан 54 ОСБр в г. Насва. В этот день с утра построили все курсы и направились в лес, где военный трибунал расстреливал дезертира - техника-интенданта 2 ранга (лет 20), а по возвращении из леса - торжественный обед.
7 января (на Рождество) я проводил занятия в районе деревни Горончарово , после чего остался у одной знакомой женщины, где иногда покупал молоко. Задержался, а тут пригласили пойти на вечеринку. В расположение курсов прибыл около 24 часов. Была объявлена тревога и на сбор комсостава я не попал, опоздал. Начальник курсов объявил мне 5 суток домашнего ареста, несмотря на то, что всегда меня ставил в пример по дисциплине и проведению занятий.
Я уже упоминал о плохом питании на курсах. Дело в том, что курсы находились на довольствии по 3-й норме (как в тылу), несмотря на то, что они были в составе действующей армии. Примерно через год нас перевели на 2-ю норму, все почувствовали улучшение. Чтобы повысить калорийность питания покупали мясо (свинину) по 50 рублей за кг, которую соседка привозила с базара города Бежецк. На квартире жарили себе картошку как дополнительное питание к тому, что приносили из столовой в котелках. Жил я с Андрюшей Хафизовым (Абдрахимом), командиром взвода. Товарищ он был хороший, но горяч и вспыльчив, это его национальная черта (татарин).
7 декабря мы узнали радостную весть, что началось контрнаступление под Москвой, фашистов погнали назад.
Примерно в первой декаде февраля меня командировали в город Кувшиново найти помещение для расквартирования курсов, 22 Армия пошла на Запад, был освобожден Калинин и нам следовало продвигаться за своей армией. По решению военного коменданта города и местных властей под курсы было отведено то же здание, в котором мы размещались в октябре сорок первого года, когда возвращались из Сухого ручья. В Кувшиново я пробыл несколько дней. Здесь произошла неожиданная встреча с Ириной Шацкой, она училась со мной в институте в Смоленске в одной группе. Ирина была на оборонительных работах со всеми студентами в районе Ляды, что северо-западнее Красного. С приближением фронта все студенты стали эвакуироваться в тыл, а некоторые примкнули к отступавшим воинским частям, а затем стали солдатами. Ирина неплохо знала немецкий язык и ее оформили переводчиком в штабе. Встреча была радостной, вспоминали о своих товарищах, кто кого встретил за это военное время.
По возвращении из Кувшинова на второй день я заболел, появились нестерпимые боли в желудке и меня срочно отвезли в городскую больницу Вышнего Волочка. Оказалось, что у меня обострившийся гастрит. Я считал, что причиной послужило мороженое сало, которое я ел в командировке. Первых 2-3 дня я не находил места на койке. Но врач тов. Страшинин был очень опытный и мне оказал большую помощь. Более недели я провел в больнице. Здесь произошел небольшой эпизод. В первый день, когда меня привезли в больницу, во время обхода мне подали черный хлеб, а остальным больным белый. Я проявил возмущение, почему мне подали черный хлеб. Медсестра Оля сказала: "Ешьте, больной, то, что дают, выпишет врач диету, будете получать белый хлеб". Мне казалось, что медсестра груба, а после выписки я назначил ей свидание и раза два мы встретились. Знакомство прервалось из-за срочного отъезда.
На второй день после возвращения из больницы курсы вышли маршем через Есиновичи (самая высокая точка Калининской области) в Кувшиново. В момент выхода колонны из Кошарово на бреющем полете пролетел вражеский самолет на город, нас не заметил, был небольшой туман. День этот для меня стал радостным, партизаны освободили город Дорогобуж, мои родные места. В 1933 году закончил там техникум животноводства, да и родина - Васюки в 4-км от города.
В Кувшиново у нас был уже второй набор курсантов. Занятия проводились более напряженно, не считались с погодой, всегда в поле, даже в морозные дни. Физическую нагрузку курсантам давали в полном объеме, марш-броски, кросс, атака - на всю глубину первой полосы обороны. Так что ребята возвращались к обеду домой усталые и в столовой имели хороший аппетит. Во второй половине марта возвращались с тактических занятий, отрабатывали тему "Головная походная застава”. Подходя к северной окраине города, мы заметили несколько немецких самолетов, которые начали бомбить ст. Кувшиново, где находились склады нашей армии. Враг был встречен активным огнем зенитной артиллерии, видимо, в составе дивизиона. Мгновенно запылал вражеский стервятник, который сделал полукруг и упал за городом. Через небольшой промежуток загорелся второй самолет противника. Этот сделал круг над упавшим самолетом, в это время отделился от него парашютист и самолет грохнулся рядом с первым. Третья подбитая машина с большим шлейфом дыма протянула за лес и там упала. Зенитчики работали безукоризненно, мы все радовались их успеху. Я и многие курсанты прибежали к месту падения двух самолетов В первом самолете погибло два пилота, во втором один, парашютист был пойман нашим солдатом. Зрелище было прекрасное, никогда не приходилось видеть даже на передовой такой удачной работы зенитчиков. Примерно через неделю в армейской газете было сообщено о награждении зенитчиков орденами "Красное Знамя".
Здесь, в Кувшиново, начали создавать хор курсантов, которым руководил я. В состав хора входили, в основном, украинцы и в репертуаре были украинские и русские народные песни. Были и солисты. Аккомпанемента у нас никакого не было да и пели мы на слух. Нотной грамоты я не знал. Были в самодеятельности и исполнители на скрипке, баяне, балалайке, мандолине. Этими руководил кто-либо из курсантов, умеющий играть на каком-нибудь инструменте. Курсанты встречали очень хорошо, аплодировали нам. Вел концерт курсант, который однажды объявил: "А сейчас выступит хор галушечников под управлением мл. лейтенанта Тищенко".
В Кувшиново провели второй выпуск курсантов, они учились месяца четыре. В мае начало прибывать новое пополнение. Теперь с фронта прислали сержантов, командиров отделений, помкомвзводов и даже взводных. С этим пополнением прибыл один младший лейтенант Конгаров Михаил Самсонович, уроженец села Покояково Аскизского района Хакасской автономной области. Среднего роста, стройный, подтянутый, широкое смуглое лицо, глаза карие, волосы темные. В отношениях со мной был предупредителен и вежлив, назначили его помкомвзвода. На занятиях по тактике он был моей правой рукой. Михаил много рассказывал о своем крае, народе, обычаях. Подружились мы с ним. Старшиной роты был Зайцев Иван Котельнического района Кировской области. Парень хваткий, роту держал в руках, учился хорошо, но с Конгаровым почему-то не ладил.
В конце мая произошло радостное событие, мне присвоили внеочередное звание "старший лейтенант". Одновременно утвердили и в должности преподавателя (до этого я был исполняющий обязанности). Когда я встретился в городе со ст.лейтенантом Барай, работал на политкурсах, тот был удивлен, что мне сразу присвоили старшего лейтенанта. Таким образом, мое назначение и.о.преподавателя тактики курсов я оправдал. В занятиях по тактике я уже чувствовал себя не меньше тех товарищей, которые пришли из училища, а в некоторых вопросах и сильнее. Главное же - занятия проводил на уровне, так оценивал начальник курсов и многим рекомендовал перенимать мой опыт.
В середине июня курсы снова на марше. Теперь мы в лесу у реки Песочня, что в 5 км южнее деревни Дмитрово Селижаровского района. И командный состав и курсанты размещались в палатках. Вспоминаю о питании, которое продолжало оставаться без перемен. Запомнилась мамалыга из ржаной муки, единственное, что ее оживляло и придавало аппетит - это зеленый лучок который доставали в окрестных деревнях. Примечательным в этом районе было то, что в соседней деревне размещалась цензура полевой почты, где было много девчат, к которым мы иногда прохаживались. Они интересовались командным составом, кому из тыла пишут девчата, называли фамилии командиров. Были случаи, когда курсанты уходили к ним в самоволку. Хорошо запомнилось угощение у одной бабушки дер. Дмитрово местным пивом, которое она варила к празднику Октября. Туда я попал после тактических занятий. В это же время, не помню от кого, мне стал известен адрес Федосеевой жены Татьяны, она эвакуировалась в Саратовскую область Краснокутский район Я ей послал денег, жила материально очень тяжело.
В газете "Комсомольская правда" от 12 сентября 1942 г. было напечатано стихотворение В.Рождественского "Памятник Суворову", а 13 сентября И.Баукова "Другу". Оба стихотворения я выучил наизусть и на концертах с ними выступал.
Здесь же знакомили нас с приказом Верховного 227 от 28 июля 1942 года, в котором говорилось: "Отступать дальше - значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину... Ни шагу назад без приказа высшего командования. Таков приказ нашей Родины" ("Правда",14.12.76г.N349). Значение этого приказа для судеб фронта было велико. Фашисты рвались к Сталинграду, надо было усилить сопротивление врагу. Положение на юге страны было крайне тяжелым. Весь командный состав принял данный приказ к исполнению, разъяснял его содержание курсантам. Примерно в сентябре был проведен очередной третий выпуск курсантов. Закончил учебу и Конгаров М.С., его аттестовали на должность командира роты. Уезжая, он обещал писать. Назначили его в 54 отдельную стрелковую бригаду командиром 1-й стрелковый
роты (батальон Юркина).
Вскоре после Октябрьских праздников курсы были переброшены в лес у дер. Козинники, что в 3-5 км от Пустоподлесья и дер. Ковалево Нелидовского района. Начались работы по строительству землянок. Все курсанты располагались в землянках, командный состав за исключением командиров взводов в деревне Мурачевка, Колзинники. Не менее двух недель ушло на благоустройство и только потом приступили к занятиям. Окрестные места имели достаточно лесных массивов, перелесков, полевые занятия проводили, меняя обстановку. Снегу было много, особенно в лесу, что затрудняло действия курсантов на местности. На квартире политрука роты Полякова у хозяйки был патефон и много старых граммофонных пластинок. Здесь второй раз в жизни я услышал вальс "Осенние мечты" в исполнении артистки русской оперы М.А.Эмской. Первый раз я слышал этот вальс в 1934 году в исполнеии Сумского гусарского полка под управлением Марквордта А.К. Было это в деревне Гатино-Ильинск Смоленской области. С тех пор этот вальс мне нравится. Были там и другие вальсы: "Под чарами весны" Александрова,
"Плевицкая" его же в исполнении оркестра Сумского гусарского полка, "Амурские" и "Дунайские волны", муз. Кюсс в исполнении трио баянистов Кузнецова, Попкова, Данилова.
Надежда Васильевна Плевицкая - исполнительница русских песен и романсов ("Чайка", "Вот вспыхнуло утро..." 1903 г. в ее исполнении) родом была из Курска, после революции эмигрировала за границу (во Францию). Она вместе с мужем генералом Н.В.Скоблиным работала на советскую разведку. За участие в похищении генерала Миллера была расстреляна фашистами в 1944 году. Среди старых пластинок были марши, песни, выступление братьев Бим-Бом. Очень понравился марш или вальс "На развалинах Бельгии", прекрасная музыка. Хозяйка дома, видимо, в прошлом имела знакомства с образованными богатыми людьми и сохранила редкие пластинки.
Многие русские и украинские песни мы исполняли потом в самодеятельности. Курсант Ларионов Н.Т. исполнял русские песни задушевно, обладал приятным голосом. Его выступления курсанты встречали большими аплодисментами. Запомнились такие песни в исполнении Ларионова: "Расцветали в поле цветики...", "Чайка", "Степь”, "Березка", "Ноченька". Курсант Ларионов пришел на курсы в звании мл. лейтенанта, по возрасту он был лет сорока, волосы с сединой, очень уравновешенный, лицо с румянцем, темные с искоркой глаза.
Командование 22 Армии перебросили на Северо-Западный фронт (командующий Курочкин), курсы в середине февраля совершили марш в район деревни Жуково, Пожня, что в 25 км северо-западнее Торопец. Марш длился около 3-х суток, расстояние составляло более 100 км: через Бибирево, Шатры, Гряды, Речане, Торопец. Когда проходили через Торопец, на улицах через громкоговорители по радио передавали "На Муромской дорожке" в исполнении Л.А.Руслановой. Песня брала за душу каждого воина. Да и вообще все народные песни в период войны рождали патриотические чувства у воинов, ибо мы были россияне.
В январе состоялся Указ Верховного Совета о введении в армии погон для офицерского состава, а в феврале мне присвоили звание "капитан". Так как погоны начали вручать в первую очередь на передовой, то мне пришлось более месяца поносить "шпалу" (прямоугольник). Мои первые фронтовые погоны были счастливые, с ними я ходил несколько раз в атаку, был в обороне и ни разу не ранен. Их я сохранил до настоящего времени. Это моя фронтовая реликвия.
В Жукове у нас изменилось положение с питанием, курсы перевели на вторую норму. Мы даже могли экономить часть своего хлебного пайка, чтобы на него у населения покупать молоко. Именно здесь в составе роты находился курсант Аверьянов Гурген Мисакович (армянин), хорошо исполнявший песни и танцы на скрипке. Он был активный участник самодеятельности, любил исполнять танец Брамса, Чардаш, Турецкий марш и др.
Здесь состоялся четвертый выпуск курсантов и произведен новый набор. Для занятий окрестные места благоприятствовали отработке задач по любой теме. На курсах появилась своя кинопередвижка. Кино показывали в овине (рига) - большой сарай, куда приходили местные жители и в первую очередь молодежь. Однажды во время сеанса загорелась кинопленка, даже на экране было видно. Зрителей охватила паника, а ворота были забраны соломой с жердями, вход же был мал, немного больше домовой двери. Ленту потушили сразу шинелью, зрители вышли благополучно, кое-кому помяли бока.
Институт военных комиссаров был упразднен и у нас в роте был уже новый замполит (ст.лейтенант). Политические занятия проводились регулярно, курсанты и в этой области были подготовлены. Что касается тактической подготовки, то к этому времени мы уже получали "Военный вестник", где печатались хорошие статьи по тактике, которые я использовал на своих занятиях.
В нашу пулеметную роту из нового пополнения прибыл ст. сержант Дмитриенко, назначили его помкомвзвода. Где-то в начале или середине апреля (была Пасха) во время обеда он оказался пьяным, с замполитом ст.лейтенантом Куриновым вел себя развязно и допустил рукоприкладство, который его арестовал. Посажен был Дмитриенко на гауптвахту в баню, где установили караульный пост. Перед рассветом он позвал часового Пархоменко, тот подошел к двери, а Дмитриенко с силой толкнул дверь, сшиб часового, выбежал из бани и в кусты через овраг. Часовой применил оружие и Дмитриенко похоронили над этим обрывом. По характеру он был крутого нрава, воспитывался в детском доме. Что ему пришло в голову бежать из-под ареста - неизвестно. В то время местное население продавало из-подполы самогон (по 500 рублей за поллитра), вот Дмитриенко и раздобыл его.
В стрелковой роте был курсант Иванов, который часто, придя в столовую, разводил демагогию. Вот вы тут в тылу сидите, получаете дополнительный паек, а мы на фронте в окопах "вкалываем". Судьба случайно свела меня с этим "храбрецом" под ст. Насва, д. Мелихово, где наш батальон не мог атаковать фрицев в районе больницы. На второй день около 12 часов прибыла рота автоматчиков, которой командовал капитан Догадин (с рыжей бородкой). В этой роте и был наш "храбрец" лейтенант Иванов в должности командира взвода. Когда я подал команду: "В атаку!" и поднялся на бруствер окопа, этот Иванов вместо того, чтобы поднять взвод, спрятался в блиндаж. Вот и пришлось посмотреть нашего "храбреца" в деле. Да, в Жуково находился небольшой сырзавод, где мастером была латышка Эмилия, а помощником Зина из Грангарово. Периодически по старой памяти я навещал их и интересовался их работой. Эмилия была незамужняя, Зина - замужем, муж на фронте. Когда бывал у них, играли в карты.
В Жуково курсы простояли до мая месяца и в конце первой декады мая передислоцировались в Дядькино.
Дядькино (Сережинский район) - деревня в 30-40 км от Жуково, маршрут наш проходил через Торопаца. Недалеко от деревни большие озера. При передислокации, как правило, для устройства личного состава курсов уходило не менее недели и снова учеба. Занятия проводили в окрестностях деревни. Однажды, дело было видимо в июне, отрабатывали тему "Наступление взвода в лесу". При выходе на поляну поднялось 4-5 зайцев, а сколько было шума среди курсантов. Во время войны их развелось много и они встречались на полях. Офицерский состав размещался по квартирам, с питанием обстояло хорошо, покупали у населения молоко (за хлеб). Как-то на озере появились рыбаки рыболовецкой артели, мы направились за рыбой. Деньги с нас не брали, а табаку мы им дали, сколько у нас было (кто не курил). Нам насыпали целое ведро окуней весом по килограмму или чуть меньше. Таких окуней мне не приходилось встречать. Уха и жареное были прекрасны. У нас при курсах появилась библиотека, покупали новые книги. Здесь я принялся за чтение "Войны и мира". В воскресенье организовали танцы, собралось много молодежи. Из Торопаца тоже были девчата и среди них девушка лет 17-18, которую я себе представлял как Наташу Ростову. Приглашал ее на танцы, но она была очень скромна. Отец у нее был глухонемой. По праздникам к нам всегда приходила молодежь.
В Дядькино ко мне приехал племянник Иван Макарович, после госпиталя его признали не годным к строевой службе. Смоленщина была под оккупацией, ему ехать было некуда, отца (брат Макар) тоже после болезни комиссовали, он жил невдалеке от станции Лев Толстой. Ивана я определил завскладом у курсового инженера. Во второй половине июля состоялся большой выпуск (пятый) курсантов, около 200 человек. Комиссию возглавляли два генерала - начальник штаба армии Дронов и начальник отдела боевой подготовки Кончиц Николай Иванович. Требования на экзаменах были повышены и около 50 человек не сдали экзамен. После экзаменов генералы стали приглашать на беседу некоторых офицеров. Пригласили и меня и спросили: "Надоело на курсах работать?" Я ответил, что надоело, что хочу на фронт. Начальники поинтересовались моим семейным положением. Я ответил, что старый холостяк - 29 лет. Генералы посовещавшись между собой мне заявили: "Позанимайтесь пару месяцев с курсантами, которых не выпустили, создадим комиссию и выпустим их. После этого мы вас заберем с курсов." Август и сентябрь я занимался с этими курсантами. На полевых занятиях ставили мишени и в ходе наступления вели огонь боевыми патронами, предварительно обеспечив безопасность на прилегающих дорогах.
До прибытия в Дядькино я получил первое письмо из Калининского пединститута. Писала Анна Козлова. Накануне войны она училась в Смоленске в 9-й школе, что на базаре, и сообщила, что нашла мое письмо в институте, которое долго никто не брал. Я писал на институт, надеясь, что кто-нибудь после эвакуации попал туда продолжать учебу. Но из наших никто не отозвался, написала она. В письме было и маленькое фото. Так началась заочная переписка с ней.
Какими судьбами мне прислала письмо Эли Даскаль я не помню, она училась на первом курсе и прислала кое-какие адреса. Прислал письмо из Вологды Василий Васильевич Сорокин наш декан. При уходе из института я ему подарил кожаный бумажник и оставил в нем свою зачетную книжку, чтобы он сохранил до конца войны. Василий Васильевич сообщал, что во время бомбежки в Вязьме он лишился своих вещей и моей зачетки. Получил одно или два письма из Свердловского пединститута от Бранцбург-Чайковской, которая туда эвакуировалась. Все это были адреса, присланные Василием Васильевичем. Более активная переписка у меня завязалась с Леонтием Герасимовичем Сагаревым из Тамбова. Он нам в Смоленске преподавал западно-европейскую литературу. Ему я подарил в знак уважения сатиновую синюю рубашку-косоворотку, которую у меня в первый день войны на базаре никто не купил. Много у него было приключений с этой рубашкой, как писал он, и конечный ее итог - поставили рубашку на подкладку костюма младшей дочери Ирине.
Павел Михайлович Соболев, профессор, у нас на курсах бывал частенько по заданию политотдела армии, читал курсантам лекции.
В село Шишурино Сережинского района, бывшее имение Куропаткина, командующего в русско-японскую войну, мы прибыли 18 сентября. Разместились хорошо, занимали бывший дом генерала. Село красивое, вблизи большого озера Наговье. В конце месяца я выпустил своих курсантов и ждал приказа об отзыве меня с курсов. 25 сентября освободили Смоленск и Иван Макарович с разрешения начальника курсов выехал на родину. Матери я послал сапоги, сшитые заранее, так как еще до освобождения Смоленска я получил от дяди Сергея Игнатьевича письмо, в котором он сообщал, что через Кузино он получил письмо из Ромоданово и кое-что сообщил о родных. Иван потом снова вернулся на курсы и был призван опять в армию.
Стояла золотая осень, дни теплые, солнечные, а я уже свободен от занятий, и тут мне посчастливилось. Командование предложило мне путевку в дом отдыха на 12 дней, который был при военном госпитале 3826 и размещался в деревне Бончарово. Отдыхали в нем, в основном, офицеры с фронта после излечения Жили по домам, питались хорошо в столовой. По вечерам смотрели кино, а иногда концерт самодеятельности. Здесь я впервые услышал "Офицерский вальс" в исполнении официантки столовой Марии Лобовко (учительница русского языка и литературы). По возвращении из дома отдыха в середине октября прибыл приказ об отзыве меня с курсов в распоряжение Военного совета Армии.
В Шишурине курсами стал командовать полковник Деревянко а подполковник Илья Колесников передал ему должность и был отозван в распоряжение штаба армии. Два года прослужил я на курсах при Колесникове. Учеба под его началом проходила нормально. На курсы стали набирать группу начальников штабов батальонов и группу командиров рот. Сам я значительно расширил свой кругозор по тактике, освоил методику проведения занятий. Не было случая, чтобы я выходил на занятия не подготовленным. Во многом я обязан подполковнику Колесникову.
Передо мной открывалась новая обстановка. С командировочным предписанием я прибыл в штаб армии, а оттуда в резерв. Одну неделю пробыл в резерве, раза два сходил в караул, один раз на кухню. Меня отозвали в оперативный отдел штаба армии и, оставаясь в резерве, назначили офицером связи командования. Полтора месяца я находился на ВПУ (временное полевое управление) штаба в деревне Васьково Плоскошинского района. В основном, принимали оперативные данные обстановки на фронте, выезжали в соединения на передовую, выясняли состояние обороны, ход боевой подготовки. Находясь на ВПУ по телефону мне удалось однажды связаться с Конгаровым М.С. на передовой. В командировке мы были в 54 ОСБр, которая находилась в обороне под городом Холм. Моим непосредственным начальником на ВПУ был капитан Бабкин из Свердловска, начальником ВПУ подполковник Ермишкин, с ним я и был в бригаде. Проверяли мы 4-й отдельный стрелковый батальон, которым командовал майор Моисеев Ф.И. Побывал в ротах, посмотрел организацию системы огня, состояние окопов, огневых точек. Батальон оборонялся в болотистой лесистой местности, условия для солдат были не из легких. По возвращению из командировки готовили справку командованию.
В Васьково я жил у хозяйки, которая имела старинные книги. Здесь я познакомился с Данилевским Г.П. в дореволюционном издании. Прочел некоторые его романы "Беглые в Новороссии" и др. Дочь хозяйки работала в Плоскошинском районо. Выезжала в командировку в Калинин. Я ей поручил зайти в пединститут и встретиться с Анной Козловой. Через некоторое время она приехала в Васьково. Прихожу я из штаба и смотрю, сидит у печи молодая девушка, я ее сразу узнал по фотографии Среднего роста, плотного телосложения, грудь высокая, лицо круглое смугловатое, брови черные, глаза карие, лоб большой, под глазами темные полудуги. С первого взгляда мелькнула мысль -"Вряд ли подойдет?" Однако ж, два дня она пробыла в деревне. Встречаться я мог только по возвращения со службы. Проводил я ее до Торопца, посадил на поезд, где она всплакнула и обещала поддерживать переписку. Так заочная переписка переросла во встречу. По характеру Анна Козлова была настойчива и в то же время находчива. В такое время сумела приехать ко мне. Надо сказать и романтична была.
Около месяца мне пришлось работать в отделении штаба армии по использованию опыта Отечественной войны. Возглавлял отделение подполковник Сидоров, который мне настоятельно рекомендовал поработать в штабе армии, расширить общий кругозор. Дело было заманчивое, но я не мог согласиться, потому что считал своим долгом пойти на передовую. Да и к тому же я думал, какой же я офицер, если не послужу на передовой. Если останусь живой, то и орден мне не помешает. Последние недели две я работал с картой, наносил обстановку соединений и частей, их передислокацию. Намечалось наступление. 10 января из штаба вечером на горизонте мы наблюдали всполохи выстрелов артиллерии. Началось наступление Второго Прибалтийского фронта.
На второй день после начала наступления меня пригласили в отдел кадров, полковник Горохов предложил должность командира батальона 54 ОСБр. Я не согласился, а попросил, чтобы меня послали заместителем командира батальона. Предлагал он пульбат к Бараю, я снова отказался, Барая я не уважал, он был очень самолюбив. Мой выбор пал на 4-й отдельный стрелковый батальон к Моисееву Ф.И., у которого был в командировке. Так я дал согласие заместителем к Моисееву Ф.И.
Итак, с командировочным предписанием числа 15-16 января я убыл из штаба армии ( где находился штаб не помню) на фронт в 54-ю отдельную стрелковую бригаду в 4-й отдельный стрелковый батальон заместителем командира батальона. До бригады мы добирались дня два, со мной были попутчики. Среди них был лейтенант пулеметчик, он оказался моим земляком, после ранения возвращался на фронт. Как потом я узнал, в первом бою лейтенант погиб. Шли пешком, первый день шла поземка, заметала дорогу. На второй день, ближе к фронту, нам встретилось две подводы на санях с убитыми, их везли на кладбище для захоронения. Зрелище было печальное, с саней торчали у кого рука, у кого нога. В батальон я прибыл около десяти часов. После боя батальон был выведен с передовой и размещался в 2-3 км восточнее станции Насва в небольшом кустарнике. Я разыскал палатку командира и доложил: "Товарищ майор, капитан Тищенков прибыл в Ваше распоряжение для дальнейшей службы". Майор Моисеев Ф.И. с усмешкой сказал: "Ну что, капитан, прибыл меня сменить, Вы же тактик". "Никак нет, - последовал мой ответ, -прибыл на должность заместителя". В палатке в это время находилась санинструктор Ольга Кудрявцева и Сашка Вадриков-ординарец Моисеева (лет 13 - 14). После доклада Моисеев отдал распоряжение Сашке с фляжкой к старшине и чтобы принесли завтрак. В ходе беседы я узнал, что батальон в конце декабря в составе бригады прибыл с обороны из-под города Холм сюда, в район Насва, где с 10 января участвовал в наступлении. У деревни Казачиха противник оказал упорное сопротивление, наступление было приостановлено. Снайпер 2-й роты Алия Молдагулова своим личным примером подняла роту в атаку и была сражена вражеской пулей Рота успешно атаковала противника. Молдагулову представили к званию Героя Советского Союза. Она, будучи
снайпером, уничтожила несколько солдат и офицеров противника. Заместитель по политчасти майор Салаев, начальник штаба - капитан Жежелев Александр, учился у нас на курсах в октябре 1943 года выпускался (стояли в районе южнее Селижарова в лесу). В течение недели я знакомился с батальоном, а когда роты вышли на передний край, я стал с КП (командный пункт) выходить на передовую.
Дня за два до начала наступления у железнодорожного полотна
станции я встретил Мишу Конгарова. Он шел в свой батальон (2-й, майора Жукова). Мы посидели, поговорили. Встретились два капитана, учитель и ученик, причем оба заместители командиров батальонов. Миша после курсов пробыл на передовой более года. Под городом Холм командовал первой ротой в 1-м отдельном батальоне (Юркина М.З.), а перед наступлением его назначили заместителем командира батальона. Михаил Конгаров говорил: "Я, Григорий Федорович, трофеев не имею. Иной собирает все, набьет "сидор" и таскает с собой, пока не попадет под бомбежку. И подарить Вам нечего на память, кроме вот авторучки". Что-то и я подарил ему. Так мы и расстались. Это была у нас на фронте первая и последняя встреча с Михаилом Конгаровым. Через неделю Михаил погиб у деревни Алхимово Локнянского района. А когда я об этом узнал, то дал себе клятву: с рождением первого сына назвать его Мишей. Так и выполнил клятву, в конце июля 1946 года у нас родился Миша - старший сын.
Наступление было назначено на 18-00 30 января. Батальон занимал оборону по ж.д. полотну восточнее Мелихово и наступать должен был на больницу по открытой местности. Немцы засели в каменном подвале больницы и упорно вели огонь из пулеметов. Перед наступлением я прибыл в одну из рот. На КП в сарае собралось несколько офицеров, ординарцы, писаря и начали играть в карты. Пригласили и меня, я отказывался, а потом от моего имени начал играть ординарец (парень был уже обстреляный). Он выиграл 200 рублей, а потом все проиграл. Я прекратил игру. Артподготовка началась в 18-00, продолжалась около часа. Атака не получилась. Фашисты вели интенсивный пулеметный огонь из района больницы и часто освещали передний край ракетами. Ночью прибыло несколько противотанковых пушек на прямую наводку. Утром атаку повторили, но безрезультатно. Я находился в первой траншее. К середине дня прибыло подкрепление - рота автоматчиков капитана Догадина (рыжая борода). Мне позвонил с КП майор Салаев, почему я не поднимаю батальон и сказал, что придет с капитаном Жежелевым и поднимут батальон а атаку. Когда они прибыли, я подал команду на атаку и сам поднялся на бруствер. Салаев сказал Жежелеву: "Сашка, в блиндаж!" Застрочили пулеметы противника и начался артналет минометов. Атака вновь не удалась. Когда я поднялся на бруствер и увидел, что солдаты, поднявшиеся из траншеи, вновь прыгнули в нее, ординарец рванул меня за полевую сумку и я полетел в траншею. В это время над бруствером разорвалась мина. При падении в траншею у меня мелькнули ноги вверх и осколок мины разрубил по диагонали каблук сапога, стельку и в ней застрял. Я почувствовал, что жжет пятку. Снял сапог, на пятке красное пятно, а из стельки сапога я извлек осколок мины величиной с фасоль. Так по сообразительности ординарца я остался невредимым в первом своем боевом крещении. Жаль, что не помню фамилии ординарца, он вскоре убыл в роту.
Только с наступлением темноты мы возобновили атаку. Немцы подожгли деревню и начали отход, батальон овладел районом больницы. В подвале мы захватили двух пулеметчиков-смертников, они были прикованы цепями, имели награды "Железный крест". Один крест мне принес солдат, я его долго хранил как реликвию первого боя, но летом он остался с чемоданом в палатке, когда батальон подняли по тревоге в передовой отряд на Клястицы.
Ночью успешно продвигались. Попали в крутой овраг, где было много снегу, выбрались и с ходу вышли на высоту с тригонометрическим пунктом. За мной тянули связь (провод) с командиром батальона. Когда на КП батальона прибыл заместитель командира бригады полковник Алексеенко, то потребовал обстановку. Майор Моисеев доложил, что батальон занял указанную высоту. Полковник потребовал меня к телефону, я ему доложил, что батальон на высоте. Утром мы были уже в деревне Дроздово. Здесь нас фрицы побомбили, но потерь не было, был туман. Встречавшиеся на пути населенные пункты все были сожжены, торчали одни печные трубы, да кое-где мяукали кошки. Людей не было.
На второй день, продолжая продвижение в колоннах, мы подходили к небольшому возвышению. Командир батальона поставил задачу пулеметной роте капитана Коробова, минометной роте капитана Ахметшина и взводу 45-мм пушек (командир ст.сержант Ташбулат) выдвинуться вперед, занять позиции и обеспечить продвижение батальона. С выходом к высотке противник беглым огнем нас обстрелял из минометов. Передовые роты понесли потери, был убит ст.сержант Ташбулат, вышли из строя лошади пушечного взвода. Майор Моисеев отдал распоряжение первой роте развернуться в боевой порядок левее большака, второй - правее и продолжать наступление. Роты прошли небольшое расстояние, достигнув ручья, под сильным огнем противника залегли, продолжая нести потери (местность была открытая). Для выяснения обстановки в ротах я со связным Никитой Зининым (ст.сержант) направился к ротам. Перебежки были невозможны. Достигнув ручья, мы ползком по ручью добрались до большака. Здесь через ручей небольшой мостик, а под ним находились командиры 1 и 2 рот с ординарцами, командир взвода противотанковых ружей. На удалении не более ста метров лежал смертельно раненый пулеметчик 2 стрелковой роты Альмрат, немного дальше - убитый командир взвода. Командир 2 ср отдал ординарцу распоряжение выяснить обстановку, где взводы ординарец ползком вылез из-под моста и на небольшом удалении от него был тяжело ранен в живот. Возвратившись под мост, он доложил о ранении и заплакал, что скоро умрет. После перевязки ординарец вскоре умер. Об обстановке в ротах я отдал распоряжение Никите Зинину доложить командиру батальона. Это был исключительно добросовестный, исполнительный и ловкий воин. Он по ручью ползком по льду вышел из-под огня противника и благополучно доложил обстановку Моисееву и возвратился с приказанием: с наступлением темного времени вывести роты назад. Верховая вода ручья замерзла, и так как под мостом было около десятка человек, лед поломался и мы до темна пролежали на этом льду и в воде.
В наступлении я всегда надевал фуфайку, белый халат и сапоги. Все это замерзло и выходили мы с Зининым, скользя по льду ручья. Капюшон халата тянул голову вниз, поднять ее было невозможно, противник вел огонь из пулеметов. Очень устали, Зинин мне даже помогал, я опирался о его руку и скользил по льду. С прибытием на КП я переоделся в полушубок, валенки, поужинал, принял сто граммов для согрева и с ротами ночью вышел в другой район, левее большака. Батальон занял оборону, а я на НП одной из рот.
Ночь была лунная, мороз. Позади обороняющихся деревня, но ее сожгли немцы, остался только один дом. Там и был КП командира батальона. Моисеев мне позвонил и спросил обстановку, замерз ли я. Он разрешил мне прибыть немного обогреться На пути к единственному домику небольшой взгорок, который фашисты даже ночью держали под огнем. Я благополучно преодолел это место и прибыл в хату. Там действительно было тепло, даже жарко. Помимо того, что топилась буржуйка, в ней разместились разведчики, раненые. После меня санитар с передовой вез раненого и там на взгорке его ранило. Он кричал: "Товарищ Сталин, умираю за Вас". Его подобрали и отвезли на медпункт. Санитар солдат (еврей) из Днепропетровска, с университетским образованием.
Федор Иванович мне сообщил, что после того, как я поужинал в хозвзводе, переоделся и отправился на передний край, туда же с переднего края возвратился уполномоченный особого отдела батальона, капитан. Не доходя до хозвзвода, его сразила какая-то шальная пуля насмерть. Так погиб товарищ из Рязани, добросовестный офицер, всегда находившийся в гуще солдат.
Через 2-3 дня мы снова пошли вперед, но направление наступления изменили. Батальон продвигался на Ушаково, но недолго. Противник оказал упорное сопротивление, пришлось закрепляться на достигнутом рубеже. Перед обедом по КП батальона немцы произвели артналет. Жертв не было, но была ранена лошадь, у которой из живота струилась кровь. Лошадь направили в хозвзвод, где ее зарезали на мясо. Здесь мы задержались ненадолго, но в батальоне случилось ЧП. Старшина 2 роты Трунов, начфин батальона, ветврач Злобин и еще кто-то достали трофейный спирт (антифриз), выпили и отравились. Остался в живых только ст. лейтенант Злобин, он был физически здоровее всех, остальные умерли. Замполит майор Салаев, парторг Булат Иван Сергеевич провели в ротах политинформации о случившемся и предупредили весь личный состав о недопущении подобных случаев.
И опять пошли вперед. Ночевка в этот раз была в деревне Темная. Фашистов в деревне не было, дома сохранились. Местные жители нам сообщили, что километрах в десяти от них есть противник, назвали деревню. Дочь хозяина мне подарила книгу Н.И.Огарева "Избранное". Книгу я долго хранил, но она осталась с моими вещами в лесу, откуда в июле батальон ушел в передовой отряд.
Рано утром батальон выступил по назначенному маршруту и примерно через два часа, по выходе из леса, был обстрелян артогнем противника. Впереди расстилалось поле или луг, а на высоте деревня, тоже с сохранившимися домами. Колонной продвигаться невозможно, батальон развернулся и пошел на деревню. Снег глубокий, продвигались медленно, да и к тому же фашисты открыли пулеметный огонь. С приближением к деревне огонь прекратился и мы снова свернулись в колонну. Дело в том, что противник, отходя, оставлял на важных рубежах прикрытие и нас заставлял развертываться в боевые порядки. Транспортных средств батальон не имел, кроме десятка лошадей в минометной роте, взводе противотанковых орудий и хозвзводе. Поэтому наше продвижение осуществлялось пешим порядком. Деревня оказалась пуста, людей не было и мы колонной двигались на Ушаково. Через некоторое время увидели деревню и очень много людей. Рассмотреть, что за люди из-за дальнего расстояния было невозможно. Продолжали движение в готовности принять боевой порядок для действия. Вскоре мы увидели, что это гражданское население, но за ним могли быть фашисты. Противника не оказалось. Это были гражданские люди, угнанные из своих деревень, а здесь оставленные фашистами в связи с нашим приближением. Какая была встреча! Ребятишки бежали к нам вперед, женщины, девушки, старики с плачем бросались к нам в объятия, от радости повторяя: "Наши пришли! Освободители!" Да, то была первая сохранившаяся и с большим населением деревня - Ушаково, которую мы освободили.
В деревне нам разрешили остановку. Батальон разместился по домам и всех воинов народ угощал, кто чем располагал. Нам объяснили, что только что прошли немцы, они где-то недалеко, будьте внимательны. Когда мы отошли от деревни километра два, в лощине нас обстрелял противник, кое-кто был ранен, два солдата убиты. К вечеру мы подходили к деревушке у высотки, фрицы открыли огонь из крупнокалиберных пулеметов из села Миритиницы. Батальон занял высотку у большака, которая господствовала над окружающей местностью. Впереди село Миритиницы, там наблюдалось скопление автомашин, другой техники, но обстрелять нельзя, далеко. Ночью могли напасть на врага через лес, с южной окраины, но сил было недостаточно, артиллерия поддержки отстала. Подразделения фашистов из района Локня ночью прорывались к Миритиницам, неся значительные потери от огня батальона.
Перед рассветом противник покинул Миритиницы, нам была поставлена задача продвигаться северо- западнее. К этому времени подошла артбатарея поддержки. Днем шли в колоннах без боя, противник отступил и только в середине дня подошли к деревне, в которой сохранились дома, а людей не было. Впереди километрах в двух виднелась еще деревня, где маячили фашисты, что-то взрывали и отходили на запад. Я лег за станковый пулемет "максим" и открыл огонь по отходящим фрицам. Было далеко, рикошета не видно. Тогда командир батареи капитан Соловьев подготовил данные и подал команду на открытие огня. Фрицы забегали, ускорили отход из деревни. Одновременно мы по данным артиллеристов уточнили свое местонахождение. Федор Иванович все время продвигался с КП в хвосте батальона, я впереди.
К вечеру батальон вышел к подготовленному рубежу обороны фашистов, еще на лесной поляне попал под артогонь противника. Ночевку организовали в овраге в 2-3 км от противника. На поляне у дороги выставили боевое охранение в составе стрелкового взвода, усиленного взводом пулеметов (два "максима") и взводом противотанковых ружей. В течение ночи я проверял несение службы боевым охранением. Перед рассветом я решил выслать вперед разведку, чтобы узнать, откуда ночью противник вел огонь из пулемета. Возвратившись, разведчики доложили: впереди пустой сарай, от которого немцы вели огонь обнаружено много стреляных гильз, рядом деревушка, дома разрушены, дальше наблюдались сохранившиеся дома, в окнах светились огни. Обстановку я доложил Федору Ивановичу. Получил приказ занять деревню. Начинало светать. Мы увидели перед собой лощину, далее местность повышалась, проволочные заграждения и редкие домики в деревне, где ходили люди, открывая и закрывая двери. На дороге был незакрытый проход в проволочном заграждении. Обо всем я доложил Федору Ивановичу. Снова распоряжение - двигаться вперед, сейчас подойдет батальон. Боевое охранение построилось в колонну, двинулись через лощину к проходу в проволочном заграждении. Перед проходом в заграждених я приказал командиру пульвзвода установить два пулемета слева от дубов, в случае изменения обстановки прикрыть отход. Сами продолжали двигаться за проволочное заграждение. Немцы огня не открывали, нас приняли за своих.
За проволочным заграждением на опушке кустарника мы увидели амбразуру дзота, я подал команду: "К бою!" Развернулись в цепь и пошли в атаку. Немцы открыли огонь из дзота. Поднимать в атаку было трудно, в основном весь стрелковый взвод состоял из казахов, командир тоже был казах. Я подал команду: "Гранатами огонь!" Забросав гранатами, бросились в атаку. В это время из дзота выскочили два фрица громадного роста и пустились бежать. Наши солдаты вдогонку. Один убежал другого фрица захватили в плен. Пленного отправили к Моисееву, сами заняли дзот противника. Оказалось, что фрицы пошли на хитрость: в снегу отрыли окопы, над амбразурой положили бревно, издали как настоящий дзот. В окопе нашли два убитых фрица. По телефону я доложил Моисееву, что осталось мало боеприпасов. Он сказал оставаться на месте, боеприпасы подбросят, а батальон выступает. Прошло около получаса, боеприпасов не поднесли. Мы все скопились в небольшом снежном дзоте и окопе. Справа и слева немцы. Я принял решение - выйти навстречу батальону и организовать подачу боеприпасов. Когда я связался с Моисеевым, он меня выругал, почему я оттуда ушел. Я объяснил, что помимо меня там осталось еще три офицера, которые способны справиться со своими задачами.
В это время батальон только начал подходить к сожженной деревне, попал под артогонь противника, развернулся в боевые порядки, 2 ср преодолела лощину, попала под пулеметный огонь и залегла недалеко от проволочного заграждения. Продвижение было остановлено. Попытки послать боеприпасы боевому охранению противник срывал налетом артиллерии и минометов. Только третий солдат достиг дзота. Время было упущено, батальон опоздал с выходом к рубежу развертывания. Я предложил Моисееву вывести взвод из-за проволочного заграждения, он для батальона уже ничего полезного не принесет. Комбат отказался на вывод. К исходу дня немцы из кустов по лощине вывели до роты автоматчиков и стали накапливаться за сараем, чтобы отрезать путь отхода нашему взводу. По автоматчикам командир минометной роты капитан Ахметшин открыл сосредоточенный огонь. Наш взвод начал выходить из-за проволочного заграждения, понес значительные потери, были убитые и раненые, ранен был и командир взвода ПТР. Так и закончилось неудачей выдвижение взвода в расположение противника. Какой вывод можно сделать из сложившейся обстановки? Батальон не сумел развить успех взвода, занявшего "дзот" противника, опоздал с выходом на рубеж деревни. Если бы батальон подошел вовремя, мы могли бы успешно атаковать противника, овладеть высотами, впереди в 4-5 км был райцентр Кудеверь. В создавшихся условиях единственно правильным было своевременно вывести взвод из-за проволочного заграждения и не нести ненужные потери. Это было в последних числах февраля.
Вскоре батальон перебросили к подножию безымянных высот тоже на Кудеверском направлении. Здесь, на второй день бригада перешла в наступление, но успеха не имела, артиллерии для подавления огневых средств противника было очень мало. Когда залегли роты, Моисеев послал связных уточнить обстановку в подразделениях. Ответа не последовало. Тогда он приказал мне выяснить, почему роты не поднимаются в атаку. Дело было уже во второй половине дня. Когда я с ординарцем направился в 3-ю роту и преодолевал высотку, где раньше стояли дома, а теперь печные трубы, из-под печи солдат, посланный Моисеевым, закричал: "Товарищ капитан! Не ходите, снайпер стреляет!" Солдату приказал идти и доложить комбату, что не выполнил его приказание, а сам побежал в роту. Разрывные пули изрешетили полы шинели, но не был ранен. Достигнув расположения роты я увидел, что на снегу лежат солдаты и никто не двигается. Противник ведет пулеметный огонь и периодически применяет артналет. Поднять роты невозможно, о чем я доложил Моисееву. Наступление бригады в этот день было безуспешным. Командир бригады полковник Сухоребров Н.З. собрал комсостав батальона и подвел итоги прошедшего дня. Сообщил, что мы недостаточно знали противника, не сумели подавить его огневые точки огнем артиллерии. На фронте бывает по- разному, и успехи и неудачи. Да, настроение было подавленое. В том бою погиб командир 1 ср капитан из Бутурлиновки Воронежской области.
Вскоре Моисеева вызвали за получением новой задачи. На пути к командиру бригады он попал под огонь минометов и был тяжело ранен в живот. Ольга Кудрявцева, узнав об этом, быстро отвезла его в медсанроту, а оттуда в медсанбатальон, где ему сделали операцию. Так порвалась связь с моим первым боевым командиром. Многие думали, да и я в том числе, что вряд ли перенесет операцию наш комбат.
Спустя 31 год, в ноябре 1975 года, я узнал, что Федор Иванович жив, проживает в городе Фрунзе (ныне Бишкек). Написал сразу письмо и с тех пор поддерживаем связь друг с другом, а встретиться еще не пришлось. Командиром батальона к нам назначили майора Арутюнян, а батальон был переброшен в район деревни Леонково, что 5 км восточнее Кудеверь. Там мы занимали оборону около двух недель. Перед выходом в район обороны батальон расположился в лесу, недалеко от деревни. Днем связисты взвода старшины Михалева расположились у костра, кто чистил оружие, кто просушивал портянки. Ст.сержант Карасев, закончив чистку своего автомата, положил его возле себя и при неосторожном движении автомат выстрелил, и Карасев был убит насмерть. Автомат не был поставлен на предохранитель и оказался заряжен. Так похоронили хорошего боевого товарища. Из расположения батальона мы наблюдали райцентр Кудеверь, он находился ниже наших позиций.
Числа 13 марта бригаду перебросили на другой участок фронта в район города Новоржев. Марш совершали более двух суток. 14 марта ночевали в деревне. В хате было тепло, топилась буржуйка. Спали на соломе на полу. Это была благодать по сравнению с окопами. Поднялись утором рано. Я сказал командиру батальона: "Как же Вы готовы сегодня отметить 30-летие своего заместителя?" - "А я и не знал, что у тебя день рождения. Это мы сделали промах". Дело поправил я сам. Еще за неделю предупредил капитана Кудрявцева (заместителя по хозчасти, родом вятский), чтобы в НЗ он имел не менее двух бутылок. Я сказал Кудрявцеву: НЗ на стол. Так мы отметили дорогую дату для меня 30-летие со дня рождения.
Прошли Новоржев, города не было, сожжен, невдалеке от него заняли оборону. За передним краем - нетронутая деревня, ее занимали немцы. На нейтральной полосе, за первой траншеей лежали два или три валуна размером с крестьянскую хату. Однажды, из траншеи рано утром мы наблюдали игру зайцев не менее 5 штук. Было интересно смотреть, как они резвились. В обороне под Новоржевом мы простояли около двух недель.
В конце марта, числа 28 или 29, вечером, поступил приказ: приготовиться к сдаче района обороны. Ночью прибыли на смену другие подразделения, а нам подали автомашины, погрузились все роты и совершили ночной марш километров сорок. На рассвете, у деревни Слепни спешились, перешли по льду реку Великая на левый берег и оказались на плацдарме.
..."В ночь с 25 на 26 марта 1944 года 33 и 115 стрелковые дивизии форсируют реку Великая, выбивают противника из укрепленных позиций, овладевают: Кузовиха, Бельково, Зобоево. В середине дня 26 марта 1944 года в бой вводятся 8 гвардейская стрелковая дивизия и 26 стрелковая дивизия, развивая успех, войска корпуса к 14-00 26.03.44 г. перерезают дорогу и овладевают: Глыжино, Чертова Гора, Мишны, Мошино, Горушка, Забоево" (из журнала боевых действий 44 стрелкового корпуса за 25-26 марта 1944 года. Напечатано в газете "Пушкинский край" за 10.07.76 г. N83)... 12 июня 1944 года Пушкинские Горы освобождала 208 сд (578 и 435 сп) полковника Шунькова А.В.
Здесь же на плацдарме в сосновом лесу на обратном скате высоты разместился штаб 44 стрелкового корпуса. Оборонялись 33 сд и 8 гвардейская Панфиловская дивизия. Прибыли мы на плацдарм по распоряжению командующего фронтом для выполнения внезапно возникающих задач. Один день и одну ночь батальон находился в молодом сосновом лесу. Ночью немецкие самолеты нас немного побомбили: кто-то неосторожно закурил и на нас сбросили кассету с пехотными минами, гранатами, которые рассыпаясь по площади, наносят поражение. Тяжело раненых оказалось 2-3 человека, легко раненых более десяти. Так приучили на плацдарме к дисциплине. Бомбили самолеты типа наших"кукурузников", "фуркалки", как мы их называли.
Оперативно батальон подчинили 33 сд, а на второй день заняли оборону во втором ее эшелоне. Рано утром с командиром 2 ср я отправился на рекогносцировку, с нами был ординарец. Когда проходили по обратному скату в районе переправы, впереди нас солдат на лошади на санях вез снаряды. Мы услышали артвыстрел и перед лошадью упал снаряд, сделал рикошет через дугу и не разорвался. Прибыли на левый фланг района обороны, впереди была лужайка, покрытая льдом, я попытался прокатиться, но лед уже плохо скользил. В это время мы услышали опять артвыстрел и вой снаряда. Я подал команду: "Ложись!" Командир роты не выполнил команду и побежал в траншею, она была в десяти метрах. Снаряд разорвался недалеко от нас. Командир роты не добежал до траншеи, я увидел у него на мягких местах кровь, он был тяжело ранен, а мы невредимы. Бежать куда-то, когда слышишь шум снаряда - бесполезно, не успеешь. Так получилось и с командиром роты. Пришлось вызывать санитаров, чтобы эвакуировать раненого.
На плацдарме обороняющиеся находились под огнем противника с трех сторон, только с реки Великая никто нас не беспокоил. Основные артиллерийские позиции противника находились в районе Пушкинские Горы, оттуда они и вели огонь. Однажды с ординарцем Николаем Симановым я возвращался с КП батальона в расположение рот. Слышали артвыстрел, и вдруг, у нас под ногами в 3-5 метрах упал снаряд калибра 122 мм и завертелся, как юла. Мы стояли как обезумевшие. К счастью, снаряд не разорвался, покрутился и остановился. Это был снаряд-болванка, рассчитанный, в основном, для стрельбы по танкам. Числа 3-4 апреля фашисты нас бомбили, я находился в траншее и наблюдал за самолетами противника. Фашистские стервятники стремились подавить наши зенитные средства. Во время налета стервятников зенитчики работали хорошо. Тут были 37, 57, и 85-мм зенитные пушки и крупнокалиберные пулеметы. Все небо было усеяно разрывами снарядов, но ни один снаряд не поразил вражеский самолет. Одному самолету удалось сбросить бомбу прямо на артиллерийский расчет, который смело вел огонь по противнику и героически погиб. Мы совсем не пострадали от налета. Так, находясь во втором эшелоне, мы продолжали совершенствовать свои позиции в готовности к выполнению внезапно возникающих задач. В штаб 33 сд нас приглашали нечасто, да и то только майора Арутюняна.
Вечером 5 апреля получили приказ оставить район обороны и следовать в свою бригаду. Батальон снова сосредоточился в уже знакомом нам сосновом лесу, готовясь к маршу. Уже вечером раздался телефонный звонок, к аппарату попросили комбата. Был получен новый приказ: батальон оперативно подчиняется 8-й гвардейской Панфиловской дивизии, которая обороняет рубеж исключительно Гнилуха, Патюги, Устье. Ночью 5 апреля батальон вышел в деревню Мишны (вся деревня была сожжена) и занял там траншеи во втором эшелоне. Весь день просидели в траншеях, солнышко хорошо пригревало и некоторые пытались вылезать на бруствер, чтобы погреться. Но это было небезопасно. В середине дня немцы сделали артналет из минометов и на бруствере был убит солдат-казах. Я находился в блиндаже и читал солдатам "Евгения Онегина". Эта книжка мною сохранена до сих пор, она была прислана из Калинина А... К....
В этот же день была получена задача: наступать 7 апреля совместно с 8-й гвардейской.
Первую траншею (исходное положение) мы заняли ночью 6-го числа. Кое-что за ночь улучшили в окопах, впереди нас противник тоже всю ночь улучшал позиции, был слышен лязг лопат. Я как всегда находился в ротах в первой траншее. Примерно в 7.30 Арутюнян со связным прислал мне пакет, время "ч" - начало атаки - было указано на 10.00. И вскоре началась артподготовка. Какие чувства я испытывал при этом? Всегда с началом артподготовки у меня возникал вопрос: чем закончится для меня этот бой.
Было ли страшно? Да, было. Во время артподготовки на сердце тоскливо, но надо было себя держать в руках. Когда шли в атаку, о страхе некогда было думать, надо было наблюдать, где роты, где застопорило, чтобы добраться туда и выяснить обстановку. Так у меня было, когда находился в должности заместителя командира батальона, и не изменилось, когда сам уже был комбатом.
Артподготовка продолжалась не менее полутора часов, а сигнал начала атаки - второй залп "катюш". Об этом по цепочке в траншеи всем было передано. Но 2-я рота поднялась в атаку после первого залпа "катюш" и пошла вперед. Остановить было невозможно. При втором залпе рота залегла, а батальон поднялся в атаку. Вторая рота успешно атаковала противника, несколько человек в блиндаже захватили в плен. В захвате пленных участвовал и тот солдат, который под Кудеверью вместо того, чтобы идти в роту узнать обстановку, забрался под печь, боясь огня снайпера.
Справа нас на Гнилуха наступала гвардейская часть, имея несколько танков. Слева полк 8-й гвардейской, в котором был один только батальон, а в батальоне всего 33 человека, в том числе заместитель командира батальона и еще три офицера.
К исходу дня батальон продвинулся не более как на полтора километра, сосед справа имел потери в танках, деревню Гнилуха не захватил, но снова отошел. Сплошных траншей у противника здесь не оказалось, были очаговые точки, которые мы захватили. Дальнейшее продвижение стало невозможным. К вечеру подвезли обед, во время которого произошла неожиданная встреча.
Оказалось, что заместителем командира батальона 8 гв сд, наступавшего левее нас, был капитан Сергей Загородников, с ним я и встретился. В течение двух лет мы вместе служили на курсах младших лейтенантов 22 А, я в должности преподавателя тактики, он - командира взвода. Накануне войны Сергей закончил Тюменьское пехотное училище, как попал на курсы я не знаю. Был он хороший строевик и запевала в роте. Хорошо помню его сильный голос, когда он запевал: "Враги войну начали новую, труба на бой нас скоро позовет, счастливой доли завоеванной, никому не отдаст наш народ. Чеканным шагом, железным маршем, могучая армия идет, под алым стягом ведет нас маршал, за Родину, за Сталина вперед".
На фронт Сергей попал позднее меня, еще только привыкал к боевым делам. В батальоне у него осталось к концу дня несколько человек и три офицера. Поэтому он сказал: "Гриша, командуй моими и своими солдатами, а я тебе буду помогать". Наш батальон в ходе дневного наступления тоже понес большие потери (до 50%) и что обиднее всего - из офицеров остался один командир 3 ср ст.лейтенант Шлыков и командир пульроты капитан Коробов Как всегда после боя, когда появляется кухня, становятся известны потери. Так было и в этот день. Все живые тянулись получить обед. После дневного наступления в батальоне осталось до сотни человек.
Стемнело. Командир батальона вызвал меня к аппарату и отдал распоряжение: наступать в направлении Забоево, выйти на рубеж дороги Новгородовка - Селихово, удерживая его, отрезать гарнизон фашистов в Горушке. Я с Загородниковым посоветовался о направлении нашего дальнейшего наступления. Тут у нас получились разные мнения, я показывал направление юго-западнее, а Сергей - южнее. Решили двигаться южнее. Подобрав наиболее опытных ребят, я выслал вперед разведку в составе 5 человек. Через некоторое время разведчики доложили, что в направлении продвижения батальона есть высотка, противника не обнаружили. Развернув батальон в боевой порядок, мы захватили указанную высоту северо-западнее Горушки с отметкой 62,0. Противник имел на высоте траншеи, блиндаж. Свой КП я разместил в блиндаже, по радио доложил о занятии высоты. Примерно к 24.00 командир батальона прислал ужин, даже 100 грамм. Ужинали втроем:я, Сергей и ординарец Николай Симанов (1924 г. Старожиловского района Рязанской обл.). Спиртное разделили на двоих, поужинали. Примерно часа через два связной доложил, что противник готовится в контратаку. По карте я сориентировал командира батальона, указал рубеж, куда попросил сосредоточить огонь артиллерии. Фашисты попятились назад, а батальон пошел вперед и занял вторую траншею, на местности значительно ниже высоты. На высоте я оставил командира пульроты капитана Коробова с двумя пулеметами "Максим". На новом рубеже я, Сергей Загородников и ординарец находились позади боевого порядка в 50-100 метрах в ложной траншее. С направления Горушка нам во фланг строчили пулеметы противника. Перед рассветом враг начал контратаку, сосредоточив сильный огонь автоматов, гранатометов и минометов. В это время застонал Сергей и упал, а Николай Симанов закричал что ранен, у меня обожгло левую руку у локтя. И вдруг панический крик: Немцы в траншеях! Батальон ринулся бежать. Решение было единственное - отвести батальон на высоту с отметкой 62,0. Возвратить солдат снова в покинутую траншею было невозможно, да и не было смысла, так как она находилась значительно ниже, а противник впереди на высоте. Остановить солдат на указанной высоте мне помог капитан Коробов. Батальон занял траншеи и открыл огонь по противнику. Фашисты залегли, кричали: "Русь, сдавайся!" Осложнялось положение еще тем, что боеприпасы были на исходе. Чтобы завести противника в заблуждение, я подавал громкие команды об открытии огня пулеметами, гранатами, в то же время по цепи передавал, чтобы огонь вести, когда противник поднимется в атаку.
Светало. Прибыл командир взвода разведки лейтенант Павел Поляков с группой разведчиков, доставили нам патроны, гранаты и сообщили приказ командира батальона отойти на ранее занимаемый рубеж. Мне пришлось подчиниться приказу, так как связи с соседом справа не было, а на его направлении ночью противник светил ракетами, которые оказывались почти в тылу нашего батальона.
Итак, батальон в цепи начал отходить с высоты. Солнце еще не всходило, но командиру батальона был виден наш отход. Тут он пришел в себя и начал кричать: "Почему отходите, расстреляю!" Только здесь я вспомнил, что нет Сергея Загородникова Он, видимо, остался на том же месте, где был сражен пулей в начале контратаки противника. Трое его офицеров не позаботились о своем командире, я же был напряжен мыслями остановить батальон и прекратить паническое отступление. В присутствии Арутюняна я заплакал, да, так было. До глубины души было горько, что Сергей остался там, даже мертвый. Не сумел я одновременно сдержать батальон и вынести труп товарища. Позднее мне стало известно, что командир 8 гвардейской дивизии принял решение отдать под трибунал офицеров батальона. Как это было осуществлено, я не знаю.
А с нашим батальоном продолжались происшествия. Почему майор Арутюнян отдал приказ об отходе батальона с высоты 62,0? Дело в том, что во время первой контратаки командир 3 стрелковой роты ст.лейтенант Шлыков со своим ординарцем сбежал, оставив своих солдат. Капитан Коробов был тяжело ранен в переносицу и эвакуирован. Шлыков доложил, что батальон попал в окружение, капитан Тищенков, видимо, захвачен в плен. Вот почему комбат отдал приказ отвести оставшихся солдат на исходные позиции, а когда увидел, что численность батальона еще значительна (около 80 человек), закричал: почему отходите?
8 апреля в 10.00 наша артиллерия открыла огонь по оставленной нами высоте (бросила несколько снарядов) и батальон снова перешел в атаку. Обстановка сложилась неблагоприятная - роты залегли в 60 - 80 метрах от траншеи противника. Я это наблюдал с расстояния примерно 300 метров. Если атака задержится, противник может забросать гранатами, которые докатятся до цепи - опять ненужные потери. Ординарцу Симанову приказал следовать за мной, он ответил, что нельзя Вам, товарищ капитан. Приказание я повторил и побежал вперед к залегшей цепи. Солдаты продолжали лежать. Добравшись до боевых порядков я приказал немедленно атаковать, иначе противник забросает гранатами. Ст. сержант Долгов, из стрелковой роты (ленинградец, коммунист), поднялся и закричал "Ура !", оглядываясь по сторонам, кто его поддержит. Солдаты начали вскакивать и с криками "Ура!" атаковать противника. Высота вновь в наших руках. А где же Шлыков? Он был единственным офицером в батальоне и ему было приказано командовать всеми ротами. Шлыков поднялся с ординарцем в 200 метрах от залегшей цепи батальона и только потом стал подходить к нам. До самого вечера я находился на высоте и с разрешения комбата прибыл на КП, чтобы поужинать. Примерно через час-полтора, появился на КП Шлыков и доложил, что солдаты покинули высоту, его не слушают. Пришлось ночью собирать солдат батальона и снова брать высоту. Это была последняя атака высоты 62,0. Батальон остался на ней до смены.
Через день, во время очередного налета артиллерии противника, на батальонном пункте боепитания был контужен майор Арутюнян. Вид его был подавленный, ничего не говорил, только смотрел, как очумелый. Пришлось принять командование батальоном.
Обстановка на плацдарме оставалась напряженной, дальнейшее наступление было приостановлено. Фашисты вели сильный огонь из артиллерии и минометов, особенно минометов крупнокалиберных. Солдаты их называли "скрипуны", во время стрельбы слышался скрип, похожий на скрип железных ворот. Кроме того, на мою голову свалились и другие напасти. Поскольку я был командиром, меня несколько раз вызывали в штаб 8 гв.сд. Дивизия в ходе боев понесла большие потери и командование решило наш батальон взять себе на пополнение. Я каждый раз возражал, потому что не имел письменного приказа, так как наш батальон отдельный, самостоятельный, имел свое знамя, штаб, хозяйственные единицы. "Без приказа командующего фронтом мы к вам не пойдем"- сказал я начальнику штаба дивизии, полковнику.
Основные потери батальон понес в ходе двухдневного наступления (7-8 апреля), в обороне потери были, но значительно меньшие. Примерно 12 – 13 апреля меня снова вызвали в штаб дивизии и предупредили, чтобы подготовился к передаче района обороны и к сосредоточению в районе Слепни. В тот же день я послал "ходоков” в бригаду под Новоржев, как нам быть. В ночь, на вторые сутки, мы сдали оборону и оставили плацдарм, переправившись через реку Великая уже на пароме. В районе Слепни штаб дивизии мне поставил задачу: следовать в хвосте колонны и прибыть в район сосредоточения ... (не помню). К этому времени прибыли мои "ходоки" с приказом командира бригады полковника Сухореброва: "Прибыть в бригаду".
Ночью дивизия начала движение в район сосредоточения, мы, как было приказано, в хвосте колонны. Пройдя несколько километров, дивизия повернула вправо, а мы - прямо в бригаду под Новоржев. Нашему прибытию были рады. По распоряжению командира бригады полковника Сухореброва Н.З. батальон разместили в тылу обороняющихся, в населенном пункте, километрах в 5-8 от переднего края. Здесь мы отдыхали с неделю. Интересно, что в этой деревушке находились местные жители. Привезли сюда и наркомовский паек дня на два-три. Кроме того, среди населения кое-кто добывал дополнительно местного производства. Дело в том, что наш отдых совпал с праздником Пасха, поэтому и местное население тоже считало себя как на отдыхе.
В первый день отдыха со мной случилось "ЧП". Ст.лейтенант Шлыков после обеда, находясь в нетрезвом состоянии, начал придираться ко мне за то, что я якобы доложил Сухореброву о его похождениях на плацдарме. Докладывал об этом командир батальона майор Арутюнян. Шлыков внезапно выхватил из кобуры пистолет и направил на меня. Капитан Кудрявцев успел схватить его за руку и отобрать пистолет. Спустя некоторое время, когда уже почти все вышли из хаты, Шлыков нагнулся и из голенища сапога достал нож (штык от автомата) и попытался меня ударить. Но и здесь был обезоружен. Так за его трусость чуть я не пострадал, не будь рядом товарищей. Позднее, когда начали формировать полк на базе нашего батальона, я предложил командиру полка забрать Шлыкова из батальона. За трусость на плацдарме
Сухоребров вначале принял решение отдать Шлыкова под трибунал, но потом пожалел, что еще молод, ограничился дисциплинарным взысканием и предупредил, чтобы в предстоящих боях искупил свою вину.
Здесь, в населенном пункте, приводили себя в порядок, занимались с личным составом. Штаб готовил наградные документы на отличившихся в бою. Меня представили к ордену "Красного Знамени", командира батальона - тоже. Позднее узнали, что комбат награжден орденом Александра Невского, а я - "Отечественно войны I степени".
В итоге боев на плацдарме за две недели батальон потерял две трети личного состава. Главное - лишился офицерских кадров, я имею ввиду командиров взводов, рот. Весь личный состав тяжело переживал понесенную утрату. На плацдарме погиб заместитель командира взвода разведки старшина Леонов- высокий, стройный, чернобровый, красивый парень. Он был храбрым воином. Там же остался ст. сержант Долгов из стрелковой роты - ленинградец, коммунист. Оба они были солдатами срочной службы до войны. Тяжело ранен командир пульроты капитан Коробов. Не могу забыть и Сергея Загородникова.
...Спустя 32 года мне пришлось побывать с Феодосией Васильевной на плацдарме. Было это в июле 1976 года. Отдыхали мы по туристической путевке "По Псковской земле" (маршрут N20): Псков, Пушкинский заповедник, Алоль, Великие Луки. На турбазе Пушкинские Горы мы были 6 дней. Посетили все Пушкинские места: Михайловское, Тригорское, Петровское, Святогрский монастырь. Находясь на базе, нас слабо обеспечивали газетами. Я решил по данному вопросу зайти в райком КПСС. Секретарь райкома т. Алимов А.К. радушно принял меня. Он объяснил, что туристов в районе в летнее время бывает тысячи и Союзпечать не в состоянии полностью обеспечить газетами всех, выделяем возможное.
В беседе с Алимовым выяснилось, что в воскресенье район будет отмечать 32-летие освобождения от фашистских захватчиков. Я сказал, что участвовал в боях на плацдарме и желаю побывать на нем. Секретарь райкома попросил меня побывать там с представителем райкома бывшим райвоенкомом Н.В.Васильевым и выступить на митинге. Одновременно Алимов вызвал завотделом З.М.Алексееву и попросил принести памятную медаль 30-летия освобождения Пушкинских Гор. Эту медаль мне вручили в райкоме.
На митинг нас согласился отвезти на своей машине начальник турбазы Сергеев Иван Сергеевич - участник войны, добрый человек. Он многое рассказал о себе, о войне. Сначала мы приехали в село Васильевское, там был сельский совет, где в списках погибших на плацдарме я нашел некоторых солдат нашего батальона. В полдень прибыли на плацдарм - дер. Чертова Гора (деревни, конечно, нет, только ее местонахождение) к памятнику погибшим воинам. Васильев уже был здесь. На митинге собрались колхозники колхоза "Ленинский путь" (с. Васильевское) и имени А.С.Пушкина (пос. Пушкинские Горы). Митинг открыл краткой речью представитель райкома А.В.Васильев. Затем было предоставлено слово мне. Невозможно выразить чувства, с какими я начал свою краткую речь. Спустя 32 года на братской могиле своих воинов мой голос дрожал, в горле спазмы, а на глазах слезы. Я рассказал колхозникам, как проходили бои после захвата плацдарма, о потерях батальона, вспомнил боевых товарищей. С чувством глубокой благодарности я обратился к руководителям двух колхозов, приложивших много старания, сил и средств на строительство такого прекрасного монумента. Затем выступили представители колхозов.
После митинга руководители колхозов пригласили нас на угощение на берегу озера Стречно. Возвращаясь на турбазу, председатель колхоза им. Пушкина А.С. Ефимов П.С. и парторг Григорьев Г.А завезли нас в деревню Мишны, где 6 апреля 1944 года батальон занимал исходные позиции. Мы шли по траве в пояс (клевер, тимофеевка), и приближаясь к месту, где были траншеи, у меня поднимались волосы на голове, а по телу мороз. Тяжело было вспоминать и в то же время радостно, что я иду по тому месту где нельзя было поднять голову из траншеи, а теперь я свободно наблюдаю окрест.
Парторг мне показал на местности, где были тогда деревни Лужки, Подсосонье, Чертова Гора, Гнилуха, Мошино, Патюги, Горушка, Забоево. Здесь же я отыскал свой блиндаж, в котором солдатам читал Евгения Онегина”. Место блиндажа было значительно шире и глубже траншей, они заросли травой, но провалы хорошо обозначены. Траншеи не запахали, они со временем сами разрушились. Так состоялась моя первая встреча с местами огненных лет - моей молодости...
После недельного отдыха батальон получил приказ в составе бригады, она сдала свой участок обороны другим частям, совершил почти 100 километровый марш в район Локня. Сосредоточились в деревне Заборье, что в 5-7 км юго-западнее Михайлов Погост. Бригада получила задачу подготовить армейскую полосу обороны, одновременно быть готовой принять новое пополнение. Деревня Заборье оказалась мне как бы сродни. Во время действительной срочной службы в 128 стрелковом полку 43 стрелковой дивизии в г. Идрица в 1936 году у меня был командиром отделения Пашуков Алексей. Я запомнил, что он был родом из этой
деревни. С прибытием батальона я разыскал его родственников - мать и сестру. Алексея не было. Перед войной он работал где-то в Крыму, ушел на фронт и вестей от него не было. Население жило плохо, я в меру сил оказывал помощь матери своего командира. Было это в третьей декаде апреля.
Накануне 1 Мая проводили рекогносцировку (разведку) армейской полосы обороны, во время которой спугнули зайца. Я и капитан штаба полка по учету личного состава сделали по два выстрела из пистолетов, заяц примерно в 100 метрах упал. На праздник его зажарили. В середине дня в штабе приняли сообщение, что меня наградили орденом "Отечественная война I степени".
Помимо оборонительных работ, здесь, в Заборье, занимались и боевой подготовкой. Мы знали также, что из нашей 54-й и 23 ОСБр будет сформирована дивизия. Приказ по фронту состоялся 29 апреля 1944 года, в котором указывалось, что из состава 23 и 54 отдельных стрелковых бригад в районе Локня-Бежаницы Калининской области сформировать 325 стрелковую дивизию (второе формирование). Такая дивизия была ранее, но она стала гвардейской и ее номер присвоили нашей дивизии. Командиром дивизии назначили полковника (позже генерал майор) Сухореброва Н.З., начальником штаба полковника Филиппова. В состав дивизии входили 85, 110, и 114 стрелковые полки, 893 ап, 16 оиптд, 81 разведрота, 254 сапб и другие части.
Штаб нашего 110 сп дислоцировался в Михайловом Погосте. Командиром полка был назначен майор Скрыпник (бывший учитель истории), его заместителем майор Арутюнян, начальником штаба - маойр Кукарцев. Меня назначили командиром 1-го батальона, а заместителем по политчасти Булата Ивана Сергеевича (украинец), начальником штаба - ст.лейтенанта (фамилию не помню). Заместителем по строевой части позднее прислали ст.лейтенанта Бархатова. Взводом связи командовал старшина Михалев, в нем находилась единственная девушка батальона Маша Бойцова. Это была скромная, очень выносливая в походах, дисциплинированная девушка, солдат самый настоящий. Маша всегда находилась на узле связи, добросовестно исполняя свой долг. Командирами рот были: ст.лейтенант Сорочинский - 2-я рота, капитан Ахметшин - минрота, остальных не помню. При формировании получили и небольшое пополнение.
В Заборье простояли целый месяц, а с 29 мая по 3 июня в составе дивизии совершили 140 километровый марш по маршруту: Михайлов Погост, Жарки, Шубарино, Заходы, Пруды, Шаховище. Прошли мы и Ушаково, Миритиницы. В период февральских боев, преследуя отходящего противника, батальон перерезал большак Ушаково - Миритиницы и удерживал его всю ночь. Миритиницы занимали фашисты, их там сосредоточилось много, они вели по нашим позициям сильный огонь из минометов, артиллерии и крупнокалиберных пулеметов. Здесь, в Миритиницах, полк сделал большой привал. В одном из домов разместился штаб батальона. Хозяйкой дома оказалась местная учительница русского языка и литературы, которая заочно училась в Калининском пединституте. Во время беседы выяснилось, что она знала А...К...,
то ли находилась в общежитии и познакомилась, то-ли на факультете. Кое-что рассказала о ней. Я с А...К...продолжал переписку.
С 5 июня по 11 июля части дивизии занимали оборону на рубеже Воробьи-Поречье-1.
Наш батальон занимал оборону на левом фланге полка, а левее - 85 сп Бахтина. Было это на границе Калининской области и Белоруссии в 25-30 км юго-западнее Усть-Долыссы Невельского района. Местность в районе обороны пересеченная, полузакрытая. Перед передним краем 2 стрелковой роты небольшой кустарник и болото, на левом фланге - 1 стрелковая рота, овраги, холмы, в тылу - болото. Почти весь месяц июнь погода стояла отличная. Кругом цветы, птички распевают, в период затишья забываешь, что на войне.
Как-то раз, направляясь с ординарцем Симановым в штаб полка, в лесу мы увидели барсука, который неуклюже переваливаясь, скрылся в частом ельничке. Вблизи района обороны населенных пунктов не было, поэтому точно указать место, где оборонялись, затрудняюсь. Помню, что своим левым флангом 85 стрелковый полк примыкал к озеру, видимо, Нещердо.
Не всегда в обороне было затишье. Однажды, в конце дня, немцы из артиллерии начали обстрел нашей высотки, ставя воздушный репер. Они вели пристрелку, чтобы определить разрывы снарядов над высотой. На обратном скате, который рядом с болотом, был мой КП. Обстрел был преднамеренный.
На рассвете противник произвел артналет по нашей высоте, одновременно повел разведку на оборону 1 стрелковой роты. Командир роты доложил о группе противника, обнаруженной в овраге. Я отдал распоряжение артдивизиону, поддерживающему батальон в обороне, дать сосредоточенный огонь по оврагу. Командир дивизиона майор, родом рязанский, незамедлительно исполнил команду, по оврагу был подготовлен СО (сосредоточенный огонь). Разведка противника была накрыта.
Примерно через два дня, опять же ночью, фашисты открыли сильный артналет по соседу слева (85 сп). Удар продолжался в течение нескольких минут. Меня предупредил майор Скрынник быть начеку, может быть разведка противника. У нас все в порядке, а у соседа противнику удалось захватить "языка" и увести в свое расположение.
Однако, не миновали и меня действия фашистов. Ночью в обороне я всегда бодрствовал, особенно теперь, когда противник стал проявлять активность. Я находился на НП, когда Маша Бойцова сообщила с узла связи, что позвонил капитан Ахметшин и сообщил, что на позициях 2 ср он слышал "ура", а потом все затихло. Я вызвал Ахметшина к аппарату и подал команду об открытии огня минротой перед передним краем 2 ср. Связь с ротами была нарушена, кроме минроты. Обстановка оставалась неясной. Я прибыл (пожалуй, прибежал) на узел связи и приказал старшине Михалеву восстановить связь с ротами. Не исключено, что группа противника могла проникнуть в глубь обороны и внезапно напасть на КП батальона. Вот почему я написал "прибежал", так позднее говорила Маша Бойцова, что вид у меня был не из лучших. Это замечание связистки я запомнил надолго. Как бы ни была обстановка сложной, командир должен держать себя в руках, не подавать вида, что тяжело и опасно.
Что же практически произошло? Оказывается, днем солдаты 2 ср наблюдали в нейтральной зоне отдельных солдат противника, которые прикрываясь кустарником, вели наблюдение. Ночью группа фашистов (разведка) незаметно приблизилась к переднему краю взвода мл.лейтенанта Морозова и бесшумно атаковала его позиции с целью захвата пленного. Поднялся шум в окопах, некоторые солдаты взвода начали бежать из траншей. Шум услышал ординарец Морозова, находившийся вместе с ним в блиндаже Солдат подал команду:’’Товарищ младший лейтенант, за мной!” Выбежав из блиндажа, они увидели бегущих солдат. Ординарец подал команду: "За мной в атаку, ура!" Все бойцы устремились вперед, заняли свои траншеи, забросав противника гранатами, открыли огонь. Положение восстановили. Противнику не удалось захватить "языка", а ручной пулемет вырвали у солдата из рук и унесли. Пришлось списывать пулемет, как разбитый при артналете противника.
Мл. лейтенант Морозов был очень молод (не более 19 лет), прошел ускоренный курс пехотного училища и прибыл на фронт. Его ординарец был в два раза старше, опытный, обстрелянный солдат, проявил инициативу. Днем вместе с Морозовым и его ординарцем мы были приглашены на КП командира полка. Скрытнев обстоятельно выслушал наши доклады и объявил мл.лейтенанту Морозову благодарность, а солдату сообщил что представляет к награде. После беседы мы все трое были приглашены командиром полка на обед. Когда батальон сдал свой район обороны, ординарцу мл.лейтенанта Морозова перед строем была вручена медаль "За отвагу".
Много других случаев было в обороне. Среди бела дня фашисты открыли сильный артогонь по соседу справа, обороняющегося недалеко от опушки соснового леса. Издали наблюдали, как слетали ветки, сучья, даже макушки сосен, оставляя одни голые стволы деревьев.
Я уже упоминал, что находясь в Заборье, получали небольшое пополнение, а в обороне прибыло еще несколько человек. В основном, были солдаты из западных районов Украины. Мужики рослые, физически сильные, но недостаточно обученные. В ротах проводили с ними занятия. Через некоторое время один солдат из вновь прибывших дезертировал. Началось дознание.
Начальник контрразведки полка в ходе дознания установил, что солдат дезертировал в тыл. По данному вопросу меня пригласили вместе с замполитом Булатом И.С. на парткомиссию, где рассмотрели персональное дело. За дезертирство солдата мне предъявили политическую беспечность. Никакого решения на парткомиссии мне не объявили, а уже в ходе наступления я как-то спросил Ивана Сергеевича, чем же закончилось заседание парткомиссии. Он ответил, что ограничились обсуждением.
Каково же было мое удивление, что когда я прибыл с фронта в пехотное училище и при постановке на партучет сказал, что взысканий не имею. А через некоторое время в политотдел пришло мое личное дело, где был записан выговор за политическую беспечность.
Числа 5 - 6 июля ночью мы сдали район обороны и батальон был отведен в тыл. Район обороны принимали штрафники, вели они себя возбужденно, поднимали шум, нарушали маскировку. Противник это обнаружил, и открыл сосредоточенный огонь по высоте, ранее пристрелянной воздушным репером. Снаряды, мины рвались на высоте, некоторые падали в болото и хлюпали. Ко мне в блиндаж во время артналета прибежал парторг батальона ст.лейтенант Атрашкевич. В это время снаряд попал в его блиндаж и разворотил перекрытие. К счастью, Атрашкевич был уже в моем блиндаже. После этого налета штрафники притихли и начали занимать наши позиции. Светало. Поротно я начал отводить батальон в тыл.
Сосредоточились мы в лесу и стали приводить в порядок личный состав, проверять состояние оружия. Занимались и боевой подготовкой (изучали материальную часть оружия, уставы). Через 2-3 дня прибыл в батальон командир полка с командующим 22 А генерал-лейтенантом Коротковым Г.П.
Генерал приказал собрать батальон и перед всем личным составом сообщил, что на батальон возлагается большая и ответственная задача в предстоящем наступлении: после прорыва нашими частями первой позиции главной полосы обороны противника батальону надлежит прорваться вдоль шоссе в тыл фашистов, продвинуться на 25-30 км и овладеть Клястицы (узлом дорог и мостом через реку Нищаф), удерживая их до подхода наших войск.
С отъездом генерала в батальоне закипела работа: прибыли оружейные мастера для проверки и ремонта оружия, получали и новое оружие, 3-4 комплекта боеприпасов, на 3 дня сухой паек в картонных коробках, размером и по форме как теперь продают стиральный порошок. Сухой паек в картонных коробках американского производства. На день приходилось три коробки: завтрак - колбаса в жестяной коробочке, шоколад граммов 50, сыр, галеты, чай. Обед - суп гороховый, каша рисовая, галеты порошок типа ситро. Ужин - колбаса, галеты, масло или сыр, чай. Коробочки были заманчивы и некоторые солдаты не могли устоять от соблазна, чтобы не открыть ту или иную коробочку. В батальон прибыл автотранспорт, на каждый взвод автомашина. Подготовку к выполнению боевой задачи продолжали. Замполит Булат И.С., парторг Атрашкевич, замполиты рот разъясняли важность боевой задачи, проводили воспитательную, партийно-политическую работу. За три дня до наступления генерал Коротков Г.П. снова прибыл к нам, уточнил, что батальон будет составлять передовой отряд корпуса с той же задачей. Мы получили на усиление дивизион артиллерии 85-мм пушек, роту танков Т-34 (10 танков), саперный взвод. Передовым отрядом будет командовать заместитель командира полка майор Арутюнян "Если успешно выполните задачу, - сказал генерал,- захватите и удержите Клястицы, представим отличившихся к награде, а командира батальона к званию Героя Советского Союза.” Тут же сообщил, что во время Отечественной войны 1812 года 18-20 июля (30 июля - 1 августа) в сражении под Клястицами русский генерал-лейтенант Кульнев Я.П. (1763-1812), командуя авангардом, а затем центром, разбил войска Н.Удино и пресек попытки французов продвинуться к Петербургу. В бою был смертельно ранен.
Да, задача предстояла действительно серьезная и по сути дела историческая. Только до сих пор мне непонятно, почему генерал Коротков ставил задачу перед всем личным составом батальона, а не перед офицерским составом или даже узким кругом офицеров батальона. Тут, мне думается, был нарушен секрет подготовки наступления, а на войне это очень важно.
11 июля в 7.00 мне позвонил генерал-майор Клешнин, командир 44 стрелкового корпуса и спросил: "Сынок, где ты находишься?" Я ответил - в расположении. "Немедленно по машинам и выводи колонну на маршрут, немцы ночью ушли, наши пошли вперед”.
Как могло случиться, что противник упредил наше наступление и планомерно начал отвод своих войск? Успешное наступление 1-го Прибалтийского фронта (Баграмян) и выход его войск к 9 июля на рубеж шоссе Двинск-Каунас вынуждало противника отводить свои войска, чтобы не быть отрезанными в Прибалтике.
Начальник опер.отд. штаба 3-й уд. армиии генерал-лейтенант Г.Г.Семенов в своих воспоминаниях "Наступает ударная" (Воениздат, 1986) писал: "Учитывая, что противник в любой момент может отойти с занимаемых позиций, наши соединения и части непрерывно вели разведку". Далее он указывает, что выделенные роты 150-й и 171-й стрелковых дивизий, действуя в качестве разведывательных отрядов, с восходом солнца 10 июля ворвались в немецкие траншеи и овладели важной высотой. Для развития успеха распоряжением генерала армии Еременко на всем фронте армии была проведена разведка боем усиленными батальонами. "Преодолев сопротивление врага, эти батальоны за час овладели четырьмя населенными пунктами, захватив при этом пленных из 15 латышской пехотной дивизии СС и 23 пехотной дивизии немцев. Пленные показали, что их части получили приказ начать отход в ночь на 11 июля" (стр. 140).
Таким образом, части 3-й ударной армии точно знали, что в ночь на 11 июля противник запланировал отвод своих войск. Поэтому 3-я ударная успешно начала свои боевые действия. По-другому сложилась обстановка на фронте нашей 22-й армии и дивизии. Видимо, командование 325 стрелковой дивизии не имело таких данных об отходе противника и поэтому "проспали" Наше наступление планировалось на 12 июля, так говорил генерал Коротков, а немцы начали отвод своих войск в ночь на 11 июля.
При планомерном отводе своих войск противник на важных направлениях оставляет прикрытия и устанавливает всякого рода заграждения (минные поля, разрушает мосты, дороги и т. д.), чтобы затруднить наше наступление.
Часам к 9 утра батальон со средствами усиления прошел через передний край обороны противника и встретил боевые порядки нашего полка, залегшие под огнем противника. Наступающие роты продвинулись на один-два километра и встретили организованное сопротивление противника с опорных пунктов. Им не удалось полностью овладеть даже первой позицией обороны противника.
В направлении продвижения Передового отряда у шоссе находился населенный пункт, откуда противник вел огонь. Я предложил командиру отряда майору Арутюняну силами артдивизиона и танковой роты нанести огневой удар по населенному пункту, на полной скорости вдоль шоссе овладеть населенным пунктом и продолжать выполнение поставленной задачи. Майор Арутюнян не согласился и принял решение послать разведку в населенный пункт и потом начать наступление. В разведку назначили взвод танков и стрелковый взвод лейтенанта Лисицына, взвод был посажен на танки. Огневой поддержки разведка не имела и поэтому закончилась печально. Танки были выведены из строя, а стрелковый взвод понес значительные потери. Очень было жаль разведчиков, их я готовил с момента формирования батальона, а потерять три танка было еще тяжелее. После такой неудачи майор Арутюнян принял решение продвигаться проселочными дорогами параллельно шоссе Горбачево, Россоны, Клястицы.
На второй или третий день нашего продвижения на опушке леса встретил нас генерал-майор Клешнин (командир 44 ск) и мне сказал: "Что, сынок, не пускают вас немцы? Не горюй, будешь охранять штаб корпуса". В Клястицы мы вышли с проселочной дороги, противника в населенном пункте не было, мост через реку Нища оказался не взорван. Правее шоссе, к мосту, вела тропинка, по ней шли солдаты. Мой заместитель ст. лейтенант Бархатов свернул с тропинки, в траве была мина, он ее не заметил, был тяжело ранен (оторвало часть ступни). Бархатова подобрали санитары и направили в санбат.
После Клястицы батальон вошел в полное подчинение штаба 44 стрелкового корпуса с задачей охраны в пунктах остановок и на марше. Средства усиления были отозваны в свои подразделения.
В выписке из формуляра 325 сд записано:"11 июля 1944 года дивизия начала преследование противника в западном направлении. Сбивая арьергардные группы противника, окружая и уничтожая их, части дивизии за три дня прошли до 60 километров. На рубеже Освея противник оказал упорное сопротивление нашим частям. После трехдневных непрерывных боев на этом рубеже дивизия прорвала оборону противника и 18 июля 1944 года вступила на территорию Латвийской ССР. С 23 по 27 июля 1944 года дивизия вела непрерывные бои севернее г.Двинск. В результате этих боев 27 июля 1944 года части дивизии перерезали важную магистраль Двинск-Резекне и продолжали гнать противника дальше на Запад. За бои на этом рубеже приказом Ставки N0253 от 1-го августа 1944 года дивизии присвоено наименование "Двинской".
30 июля 1944 года дивизия вновь встретила упорное сопротивление противника на рубеже СТЭТТ - Варасолети. В течение двух дней части дивизии доукомплектовывались за счет прибывшего пополнения.
В ночь на 6 августа 1944 года дивизия вела наступление на город Крустпилс".
Я привел боевые действия дивизии до того периода, пока находился на фронте.
Штаб корпуса после Клястицы продвигался видимо на Кохановичи, южнее Освея, Сарья, Борзова, Асуне, Дагда, Прейли (точный маршрут не помню). Хорошо сохранился в памяти первый населенный пункт на территории Латвии - Асуне. Населения на улицах, когда проходил батальон, не было видно, в некоторых домах мелькали человеческие фигуры. Хорошо сохранилась в
памяти встреча в Прейли с профессором Соболевым Павлом Михайловичем. Прошлись по городку, поговорили, зашли на местное кладбище, оно находилось в образцовом состоянии. Это была последняя встреча с ним перед моим отъездом в тыл.
Продвигаясь по Латвии, мы наблюдали, что наиболее зажиточные крестьяне бросали свои хутора, хозяйство и уходили с противником. В таких хуторах по дворам без присмотра бродили лошади, коровы, овцы, свиньи. Однажды командир хозвзвода привел мне 3-4-х летнего жеребца, на котором некоторое время я ездил верхом во главе батальона. Позднее жеребца передал в хозвзвод. Располагаясь в лесу, батальон занимал круговую оборону штаба корпуса. Особенно бдительно надо было нести службу ночью. Как-то направился я с ординарцем проверить несение службы на точках. На одном направлении пулеметный расчет мною был застигнут спящим. Днем пришлось построить весь личный состав (кроме дежурных на постах) и перед строем объявить провинившимся, что они заслуживают самого сурового наказания. Но, учитывая, что в батальон солдаты прибыли недавно, объявить им выговоры.
Свободные от несения службы солдаты в дневное время занимались боевой подготовкой, изучали материальную часть оружия, уставы. Во время таких занятий в батальон прибыл начальник связи корпуса, полковник, и заявил мне, что мои солдаты на соседнем хуторе стреляют свиней, баранов, что это мародерство. Пришлось вместе с полковником пройти по ротам и выяснить обстановку. Никаких следов наличия свежего мяса не установили. Когда ушел полковник, солдаты начали готовить себе обед в котелках, в которых наблюдались свежие кусочки баранины. Стало быть факт имел место. Командиры рот мною были строго предупреждены. Несмотря на то, что скот прежними хозяевами был брошен, заниматься "самозаготовками" запретил.
Совершая ночной марш вместе со штабом корпуса, во второй половине июля мы встретили на привале подразделения какой-то части. У дороги меня неожиданно кто-то окликнул. Это был Михаил Солдатенков, капитан. Он командовал батальоном в одном из полков 43 латышской дивизии 130 латышского корпуса. Беседа длилась не более трех минут, потому что батальон продолжал движение. Солдатенкова я знал по курсам младших лейтенантов,
куда он прибыл в 42 году в группу начальников штабов. После окончания 4-х месячных курсов Солдатенкова оставили на должности преподавателя курсов, где он прослужил около года или немного больше, а потом ушел на фронт. Михаил Солдатенков до курсов служил в десантных войсках. Высокого роста, плотного телосложения, немного сутуловат, он выглядел представительным офицером. Среди товарищей Михаил был общительным и жизнерадостным.
В последних числах июля дивизия вышла из боя, а наш батальон из подчинения штаба корпуса. Расположились мы в 10-15 км восточнее реки Айвнексте. До нас дошли разговоры о том что дивизия понесла значительные потери, а пополнение еще не подошло. Командир дивизии принял решение: создать два полка для продолжения боевых действий. Так как батальон сохранил свой личный состав в ходе преследования противника, было принято решение передать его 114 стрелковому полку, остальные подразделения полка - 85 стрелковому полку. Командование полка составляло резерв дивизии. В середине дня 22 августа позвонил начальник штаба полка майор Кукарцев и сообщил, что мне присвоено звание "майор". Командир хозвзвода быстро достал где-то новые погоны и за обедом их "обмыли". До обеда построили батальон, замполит Булат И.С. произнес краткую речь о присвоении мне нового звания, а я сообщил личному составу, что есть предположение о переводе нашего батальона в состав 114 сп на период предстоящего наступления, что с батальоном я по-прежнему остаюсь. Солдаты были довольны, что я опять с ними.
Прошло несколько часов и опять новость. Майор Кукарцев сообщил, что командир полка приказал батальон к 20.00 2.08 сосредоточить в районе и передать капитану Яшвили, а самому прибыть в штаб. Отговорки бесполезны, приказ "сверху" Марш закончен, снова построение батальона. Несколько часов назад я говорил солдатам, что в другой полк я пойду с ними, а тут новая обстановка.
Я объяснил всем, что меня отзывают в штаб армии, возможно в оперативный отдел, я там служил три месяца, а возможно пошлют на учебу. Где бы я ни был, буду поддерживать связь с батальоном, интересоваться боевыми успехами. Распрощался со всем офицерским составом, а Машу Бойцову расцеловал, она была одна в батальоне. Маша заплакала, как я буду теперь здесь без вас. Я никому не позволял допускать грубости по отношению к ней. Еще при мне ей предлагали перейти в роту связи полка, но она отказывалась, считала лучше быть в батальоне. Вскоре после моего отъезда как писал Никита Зинин (Чембарский район, Пензенской обл.), Маша перешла в роту связи полка.
В штабе полка я получил предписание прибыть в штаб дивизии, где начальник отделения кадров капитан Литвин выдал мне документы для следования в штаб армии. В дивизии мне стало известно, что на следующий день с рубежа реки Айвиексте должен перейти в наступление 130 латышский корпус и что наша дивизия скоро опять вступит в бой.
На этом и закончилась моя фронтовая служба. Жаль было оставлять батальон, но надо выполнять приказ.
В штабе армии в течение 2-3 дней не было ясно, куда пошлют. Встретил одного старшего лейтенанта, бывшего курсанта курсов, он работал в отделе кадров, который сообщил, что из Москвы прибыло несколько полковников, по какому вопросу- неизвестно. Он также сказал, что должен прибыть и капитан Солдатенков. Среди прибывших в штаб армии были и старые знакомые: майор Анисовец, на курсах командовал взводом пулеметной роты, майор Барай – там же был преподавателем и капитан Гаркуша - бывший взводный училища, начальник штаба батальона 114 сп.
Примерно на пятый день нас начали вызывать по одному к представителям Главного управления кадров НКО. Вызвал и меня полковник. Первым его вопросом было: "Знаете ли зачем вас вызвали в штаб армии?” "Нет, не знаю"-ответил я. "Почему?"- повторил полковник. "Получая предписание в штабе дивизии мне сказали, что причина вызова неизвестна".- "Есть приказ Верховного Главнокомандующего т. Сталина, - продолжал полковник ранее служивших в учебных заведениях и имеющих боевой опыт отозвать с фронта и направить в военные училища на преподавательскую работу. Вы ведь в течение 2-х лет работали на армейских курсах мл.лейтенантов преподавателем. Как вы на это смотрите?" - продолжал он. Я задал вопрос полковнику: "А какая норма довольствия будет в училище?" Ответ был - курсантская. Мне оставалось ответить: "Я солдат”- стало быть согласен. Нам на фронте было известно, что в тылу офицерский состав довольствовался по 3-й норме, испытывая нужду. Вот почему я задал полковнику такой вопрос. На второй день ст. лейтенант отдела кадров мне сообщил, что капитан Солдатенков не прибудет. Получили шифровку, что погиб. Позднее выяснилось , как говорили товарищи, что после сдачи батальона Михаил остался переночевать и отметить свой отъезд. Во время артналета мина или снаряд противника угодил в палатку и Миша погиб.
В штабе армии мы находились около недели, получив предписание прибыть в Москву в Главное управление кадров, отправились в путь. Случайно узнали, что до города Невель идет грузовая полуторка. Я, майор Анисовец, капитан Гаркуша устроились на этой машине и добрались до города Невель. Маршрут наш был, видимо, Резекне, Лудза, Зилупе, а потом - точно через Себеж, Ядрица, Пустошка, Усть-Долыссы, Невель.
В Себеже мне пришлось быть в 1937 году, когда служил в Ядрице. Город был разрушен, но отдельные дома стояли. В Ядрице мы проехали через наше стрельбище, военный городок 128 стрелкового полка и город. Все было разрушено. Наши 4-х этажные казармы 128 сп были превращены в щебень, никаких признаков жилья, так же выглядел и город. И вот тут я вспомнил древнюю историю, когда учился в институте. Войны разрушали города, стирали их с лица земли. Теперь я это увидел воочию на примере нашего военного городка и города. Защемило сердце от боли и жалости. Здесь, в Идрице, я был рядовым курсантом учебного батальона, потом командиром отделения полковой школы. На площади города 1 мая 1936 года я принимал военную присягу в строю батальона, повторяя текст за командиром полка полковником Несмеловым Виталием Николаевичем. Последние слова присяги принимали под грохот орудий полка. Волосы становились дыбом, повторяя клятву текста присяги. Вспомнил я своих товарищей по службе, командиров и в первую очередь своего Александра Ивановича Сокольчика - лейтенанта, командира нашего взвода, старшину Денисова Федора. Где вы, мои друзья - однополчане 1936-1937 гг, на каком фронте?
В Усть-Долыссы ночевали, спали в кузове автомашины. Проснулись на восходе солнца, утро было радостным и веселым, не верилось, что мы едем в Москву. И мне пришли на память слова: "Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось!"
В Невель прибыли на этой же автомашине, далее поездом до Великих Лук. Гаркуша и Анисовец Максим направились до Москвы, я через Торопец, Осташков, Бологое - в Калинин. В Бологом пришлось ожидать поезда. Сходил в парикмахерскую, передохнул. В Калинин поезд пришел утром и я сразу направился в общежитие пединститута, но опоздал. А...К... только уехала домой к родителям. Учеба в учительском институте закончена и она, получив направление на работу, отправилась на каникулы. Девчонки мне рассказали как попасть на северную окраину города, а оттуда я уже знал, куда надо ехать. На попутной машине, которая шла до Кушалино, выехал на окраину города. Здесь стояла группа людей, ожидая какой-нибудь транспорт. Среди ожидавших была и A.К., она сразу крикнула: "Гриша!" Все ожидавшие разместились в машине и примерно через час добрались до Кушалино. Тогда это был райцентр. Село большое, до войны, видимо, жизнь била ключом, теперь же, как и в других селах и деревнях тихо и немноголюдно. В Кушалино нам повезло, попалась опять попутная машина до Рамешки-тоже райцентр, но уже менее населенный, удаленный от Калинина километров на 60.
Родители А.К. жили в деревне Могилки, что в 10 км юго-западнее Рамешки. Туда они эвакуировались из Пустоподлесья Нелидовского района. Отец Андрей Поликарпович работал на водяной мельнице, которая стояла на небольшой речушке, возможно даже Медведице или ее притоке. Встретили нас хорошо, да и было чем встречать. Как-никак, жил мельник хорошо в трудное военное время. Погостил я дня два и заспешил в Москву - в Главное управление кадров наркомата обороны. О женитьбе речь пока не шла, не ясно было куда меня направят, но намеки были. Правда, мать ее мне говорила, не будет ли помехой в жизни мой возраст, разница десять лет.
Провожала меня А. до аэродрома под Рамешками, где мы простились. Я направился к райцентру, она продолжала махать голубой косынкой.
До Калинина опять пришлось добираться на попутных, а там поезд и Москва. Выйдя на привокзальную площадь, сразу ощутил большое многолюдье, город жил уже мирно, война далеко Запомнилось, что по городу ходили двухэтажные автобусы, не всюду конечно, а по большим улицам. Москву я знал плохо. Первый раз был в августе 1937 года, когда возвращался с областной комсомольской конференции в городе Калинине, а второй раз опять проездом, в январе 1941 года. В комендатуре мне объяснили, что надо ехать в Даниловские казармы, это недалеко от Даниловского рынка. Там размещался офицерский состав резерва Главного управления кадров.
Здесь снова встретились однополчане Гаркуша, Анисовец, были офицеры из разных фронтов. Примерно дней через пять начали вызывать по одному и предлагать назначение. Я попал на прием к подполковнику Васильеву. Он сразу же обратил внимание, что я смоленский и спросил меня, знаю ли я Бельский район. Я сказал, что в период каникул работал технологом маслопрома Холм-Жирковского района, который граничит с Бельским. Так мы познакомились как земляки. Тут же он в личном деле зачитал, что я награжден двумя орденами, а у меня был только один. За первые бои под станцией Насва и преследование врага в феврале я был представлен к ордену "Красная Звезда", но мне не сообщили. Васильев спросил, куда бы я хотел поехать служить? Я ответил, что где-нибудь в центре России, я еще не женат, предстоит заводить семью. Васильев сказал, что можно меня послать в пехотное училище в Тамбов, Мичуринск, Моршанск. Я дал согласие на любой город.
Как только я устроился в Даниловских казармах, сразу же поехал на Большую Пироговскую, дом 51 к родному дяде Сергею Игнатьевичу Азарову. Но опоздал, недели три назад его похоронили. Дома я застал тетю Марию Михайловну и сестру Таню. Моему возвращению с фронта были очень рады, особенно Таня. Дядя с семьей был эвакуирован в город Воткинск, где работал учителем, а Таня - на заводе. В Москву они переехали, видимо в 1943 году. Семья занимала комнатушку менее десяти метров. Таня училась в пединституте имени Ленина на литфаке, она моложе меня на восемь лет, невеста. Стройная и очень симпатичная девушка. Я с ней поделился о знакомстве с А.К., она рассказала о женихах, кто ей предлагал руку и сердце. Для меня Таня стала как родная сестра, мы делились с ней по всем вопросам.
О назначении меня в Тамбов в пехотное училище я узнал дня через три после беседы. Кроме того, мне предоставили краткосрочный отпуск на десять суток с правом заезда домой. Гаркуша был оставлен в Москве в училище Верховного Совета, Максим Анисовец получил направление в Чирчикское пехотное училище под Ташкент.
О моем назначении в Тамбов Таня была очень рада. Я сообщил ей, что хочу заехать в Великие Луки, А.К. получила туда назначение на работу в школу. Так я и поступил. В Великих Луках А. жила вместе с учительницей-инвалидом (без ноги, говорила, что партизанка). Комнатку они занимали метров семь в полуразрушенном доме. Города, можно сказать, не было, весь в развалинах. Два дня побыл, вели разговор о будущем, но не сейчас, я должен был определиться на службу на новом месте.
Через Новосокольники, Витебск я прибыл в Смоленск. Что я увидел? Сердце обливалось кровью, хотелось плакать - город весь в руинах. Сохранившиеся здания, а их были единицы, напоминали, что был город, все деревянные домики погорели, на их месте рос бурьян. Оба вокзала были разрушены, на их месте стоял деревянный одноэтажный домик, именуемый вокзалом В городе я не стал задерживаться, не к кому было заходить, а поезд на Ельню только вечером. В середине дня разыскал тетю А.К., она работала в госпитале медсестрой. Клавдия Поликарповна встретила хорошо, поговорили. Расспросила об А., нашими планами особенно не интересовалась.
Поезд на станцию Глинка прибыл где-то около двух-трех часов ночи. До наступления рассвета находился на вокзале, а утром в путь. Не помню точно в Васюки я направился или сразу в Березкино. В Васюках жила только Аксютка - жена Макара с детьми, а в Березкине у Ариши - мать. О моем возвращении с фронта невредимым все были несказанно рады. При встрече - слезы, объятья.
Мать с началом войны жила у Яши, он, после того как в Васюках сгорел дом во время отступления немцев, переехал в Долгиново к тестю Машкову Ивану. Тесть его вскоре умер. У Ариши умерла дочь, моя племянница. Болела гриппом, не выздоровев, ее из колхоза послали на заготовку леса в Дорогобужский район, откуда она возвратилась тяжело больной (опухоль мозга) и умерла. После этого Ариша забрала мать к себе.
Матери я рассказал о своей встрече с А.К. и намерениях о женитьбе. В ответ мама сказала: "Кто ее знает, какая она. Смотри сам." Выглядела мама по-прежнему худенькая, тихая и грустная, обо всех нас беспокоилась. Мы с Трофимом еще оставались неженатыми, мать и об этом думала.
Ариша рассказала, как жили во время оккупации фашистами нашей Смоленщины. Многие из Березкино, Федоровки находились в партизанах, а некоторые стали пособниками фашистов. Так Ковалев Даниил был старостой и активно помогал немцам, предавая своих же однодеревенцев. С приходом наших, в сентябре сорок третьего, его судил в Ромоданове военный трибунал. Изменника повесили.
В Васюках тоже нашлись свои изменники. Если Трофим Корсаков, мой товарищ по школе, ушел в партизаны, то его двоюродный брат Кузьма Корсаков стал полицаем. Именно Кузьма выдал немцам в сорок первом директора Ромодановской школы Ульянова Евгения Николаевича. Евгений Николаевич находился в партизанах, в субботний день прибыл домой навестить семью, а тут фашисты и полицаи. Ульянов схоронился на чердаке. Когда после обыска в доме ничего не обнаружили, Кузьме приказали осмотреть чердак. Вместо того, чтобы, увидев Евгения Николаевича, умолчать и сказать, что никого там нет, Кузьма закричал: "Вот он, директор школы!" Так коммуниста и партизана фашисты расстреляли Евгения Николаевича без суда и следствия Ему и другим погибшим в Ромоданове поставлен хороший памятник с надписями фамилий. Возмездие настигло и Кузьму, партизаны его расстреляли.
Другой случай. С приходом фашистов в деревнях заставили выбирать старост. В Васюках выбрали Яшу. Оставаясь старостой деревни, Яша собирал с ребятами оружие, оставленное нашими солдатами при отступлении, и передавал его партизанам. Делал он это скрытно. Обязанности старосты перед фашистами Яша выполнял спустя рукава, что не понравилось бывшему секретарю Чанцовского сельсовета Ковалеву Сергею. На ближайшей сходке Ковалев заявил, что Яков не может быть старостой, я стану на его место. Новый староста активизировал работу, начал проводить всякие сборы продукции для немцев, чем снискал их уважение. До войны этот же Ковалев на многих составлял материал чтобы либо раскулачить, либо обложить твердым заданием (непосильным налогом).
Однажды Ковалева встретил Трофим Корсаков, он приходил домой из партизанского отряда, и тут же расстрелял. Поступил неправильно, учинил самосуд. После войны Трофим уехал из Васюков, чтобы не встречаться с родственниками Ковалева.
Было несколько ребятишек из Чанцова в полицаях (лет по 17-19), рьяно служивших врагу. Их судил в Глинке трибунал, повешены как изменники. Очень много мне пришлось услышать не только от своих родственников, но и от земляков о делах периода оккупации.
К Яше в Долгиново я тоже сходил. Помню перед деревней Симоново колхозницы-женщины возвращались с сенокоса и пели задушевные грустные песни. А как же хорошо у нас на Смоленщине пели женщины, возвращаясь с жатвы (уборки хлебов) или сенокоса. Были и отличные запевалы. В Васюках хорошо запевала Наташа Воскресенская. Она обладала красивым и сильным голосом.
В Долгинове Яша рассказал, как он попал в немецкий лагерь и как его вызволили свои однодеревенцы, подписав прошение о его освобождении, как невиновного. На войну Яша не попал, потому что имел плохое зрение на один глаз (ему выбили шишкой в лесу при баловстве во время поездки на Глинку на заготовку зерна). Здесь же я узнал, что погиб в партизанском отряде Виктор Белов из Кузино, мой однокашник по Ромодановской школе, а Максим Захаров с Долгинова, тоже учился с нами, погиб на фронте.
В Васюках навестил Аксютку, Макара еще не было. Он после того, как отпустили из трудфронта, сапожничал в районе станции Лев Толстой, теперь Липецкой области. Семья брата большая, малые ребятишки, надо было всех кормить. На трудовом фронте Макар простудился, заболели почки, не долечившись был отпущен.
Деревни Васюки, можно сказать, не было. После изгнания фашистов осталось пять-шесть домов. Работали в колхозе, в основном, вручную, на коровах, лошадей было мало. Но, несмотря на все невзгоды, жизнь продолжалась: работали в колхозе, кое-где строили и новые дома.
Мой краткосрочный отпуск закончился и я собрался в дорогу. Простился со всеми родными, мать заплакала. Это была последняя моя встреча с матерью, которую я очень жалел и мечтал перевезти к себе, как устроюсь.
Поездом Смоленск-Мичуринск я прибыл в Мичуринск, а в Тамбов – с пригородным утром Сижу на вокзале и вдруг - Трофим. Как случилось, что он оказался здесь? Почти пять лет не встречались. Радости не было границ. Оказывается, Трофим был в командировке в Липецке, возвращался в Саратов, где служил на станции Разбойщина. Его поезд остановился в Тамбове и ему показалось, как будто кто сказал: "Что же ты лежишь, на вокзале Гриша”.
Трофим вышел из вагона, зашел в вокзал и встретил меня. О том, что возвращаюсь с фронта в Тамбов, я ему не писал и он ничего не знал. Так вот получилось. Трофим дальше не поехал, остался со мной. Мы вместе поездом отправились в Котовск, там в госпитале лежал Иван Макарович (Аксютка сказала), надо было навестить племянника. День солнечный, тепло. Ивана разыскали быстро, госпиталь находился в школе. Кое-что у нас было, отметили встречу и пообедали. Во второй половине дня, не дожидаясь поезда, отправились в Тамбов пешком. Шли лугами на Бокино. Нам сказали, что напрямик недалеко. Трофима проводил на вокзал, а сам направился в училище, куд прибыл к концу дня, но все же в установленный срок.
Итак, я в Тамбове. Война для меня закончилась.
Дежурный доложил о моем прибытии и я был принят начальником училища. Состоялась краткая беседа, после чего генерал сказал, чтобы я устраивался в общежитии. Там находились офицеры, прибывшие как и я с фронта на преподавательскую работу. Дом из красного кирпича, трехэтажный, построенный еще в дореволюционное время, когда этот военный городок занимал пехотный полк. Жили мы на втором этаже. В первый же день состоялось знакомство с уже прибывшими товарищами. Это были майор Буловацкий Степан Иосифович, майор Кравцов Андрей, капитан Падалка, ст.лейтенант Кульков, капитан Маркин Сергей и другие. Так получилось, что с Буловацким Степой мы сразу подружились, видимо потому, что по возрасту почти одногодки (Степа 1915 года рождения), да и к тому же деревенские парни, он белорус, я смолянин, почти земляки. Семья Степы находилась в Сулаке Уметского района. Полина Ивановна там работала в школе.
На второй или на третий день представлялся начальнику училища и начальнику учебного отдела. Меня зачислили преподавателем тактики пулеметной роты первого батальона. В училище было три батальона: первым командовал майор Макаров, вторым не помню, третьим - полковник Кукс.
Начальник училища генерал-майор Кропачев Михаил Матвеевич, в 1942 году со своим полком прибыл под Сталинград и при переправе через Волгу во время бомбежки был ранен. После выздоровления назначен в училище. Сказать о его личной подготовке не могу. Иногда заходил на командирские занятия, особых замечаний по ходу рассматриваемой тактической задачи не делал. Командовал при мне немного, вскоре был уволен в запас (имел пристрастие к Бахусу).
Подполковник Цвикунов возглавлял учебный отдел. Он часто посещал занятия, давал конкретные указания по отрабатываемой тематике, чувствовалось что подготовлен хорошо. Майор Богданов, позднее подполковник, в училище оставлен после его окончания, командовал взводом, ротой, а затем стал начальником тактического цикла, на фронте не был. Тактически и методически подготовлен хорошо, принимал самое активное участие в обсуждении методических разработок. На цикле было 27 офицеров, в том числе три старших преподавателя и начальник цикла. Нас, прибывших с фронта некоторые офицеры училища (Шнейдер, Абрамов, Саенко, Москаленко) встретили не совсем доброжелательно. Они считали себя знатоками не только в теории, но и в методике. Со временем это прошло, фронтовой опыт был очень необходим и положительно сказывался при проведении занятий.
Из пулеметной роты запомнился командир взвода лейтенант Муха, украинец, стройный, подтянутый, требовательный офицер, женат. В январе-феврале сорок пятого группа офицеров училища выехала стажироваться на фронт. Пробыли месяц и возвратились в училище, Муха остался на фронте, а об одном ст.лейтенанте сообщили, что погиб. Позднее стало известно, что он таким способом решил оставить жену. Муха тоже оставил свою Клаву.
На первой неделе своего пребывания в Тамбове я посетил своего преподавателя Смоленского пединститута Сагарева Леонтия Герасимовича. Он преподавал нам западно-европейскую литературу (теперь именуется зарубежная литература). Во время эвакуации из Смоленска он оказался в Тамбове и работал в пединституте, где защитился и получил звание кандидата филологических наук. Жил Леонтий Герасимович на территории пединститута с семьей, занимал комнату в доме с колоннами. С сентября сорок четвертого здание института передали вновь организованному Суворовскому военному училищу, преподаватели продолжали жить на территории училища.
Встреча с Леонтием Герасимовичем была радостна, он мне писал даже на фронт. Приняли меня в семье как сына, всегда были рады моему приходу, а появлялся я каждую неделю. И хозяин семьи и Ольга Алексеевна были добрыми, чуткими и благожелательными людьми. Экономически жили очень скромно, ведь шла еще война. В семье было две дочери, Таня и Ирина, обе учились в пединституте на литфаке, Таня на втором курсе, Ирина - на первом. Девчата ко мне относились хорошо, у нас всегда находились темы для разговора. Ходили в кино, прогуливались по Набережной. Леонтий Герасимович хороший собеседник, слушать его всегда интересно, а рассказать ему было о чем. Он в совершенстве владел своим предметом, увлекал студентов во время лекции. После его выступления хотелось не только прочитать произведение, но лучшее заучить на память.
В училище у меня близким другом стал Степа Булавацкий. Ему во втором корпусе дали комнату, вернулась Полина Ивановна с Володей. Она потом работала в детсадике училища, Володя был там же. Я часто бывал у них. Степа работал на огневом цикле, который возглавлял майор Митрофанов.
Перед Октябрьскими праздниками меня командировали в штаб округа в город Воронеж за орденами. Надо было привезти ордена офицерам, награжденным на фронте, но не получившим их по ряду причин. Вручили и мне орден Красной Звезды на торжественном собрании.
После собрания состоялся вечер офицеров, сначала ужин с принятием спиртного (деньги собирали заранее) а потом танцы. Не обошлось и без "шума". Этим отличался ст. лейтенант Москаленко, иногда капитан Родькин. Я всегда знал меру и на вечерах как всегда веселился, любил танцы. Мною некоторые стали интересоваться, ведь я был холостяком. Особенно проявляла интерес жена майора Митрофанова - Фруза. Она настоятельно желала меня познакомить с полковницей (видимо подруга), муж которой погиб на фронте. Я не проявлял никакого интереса к данному вопросу и полковницу в глаза не видел. У меня продолжалась фронтовая эпопея с А.К.
Праздники я проводил в Великих Луках, мне разрешили выехать туда к невесте - А.К. Она работала в школе-семилетке преподавала русский язык и литературу. Квартировала у подруги по работе, тоже учительнице математики (инвалид без ноги) которая имела маленькую комнатушку. Пробыл я там почти два дня. Мы договорились, как получу комнату, приеду за ней. Но договоренность была нарушена. Накануне Нового года А.К. приехала в Тамбов, чего я совсем не ожидал. Она сразу сказала, что нам надо регистрироваться, в противном случае ее не отпустят с работы. Приезжала она в армейском полушубке, кубанке, этим напоминала "фронтовичку". В таком виде мы и отправились в ЗАГС. Погостила А. два-три дня и уехала. Оставалось ждать...
В начале января сорок пятого меня вызвали в штаб округа и предложили поступать в высшую разведшколу. Я сослался на не совсем хорошее здоровье после фронта, да и к тому же пока не женат, нет семьи. Первостепенным вопросом я считал завести семью, поэтому не дал согласия на поступление в указанную школу, да и не было никакого желания.
Служба в училище шла нормально, курсанты меня понимали, методические разработки при обсуждении на цикле были не хуже других. На занятия ко мне приходили старший преподаватель майор Панков и майор Богданов. Имели место и недостатки на которые обращалось внимание, чтобы устранить, а в целом оценка была всегда положительная.
В общежитии прожил около четырех месяцев. Во втором корпусе освобождалась комната, кто-то уезжал. Комендант училища лейтенант Машков (жена у него была моя землячка, Глинковского района), мне об этом сообщил и я добился, чтобы получить комнату. Теперь я в своей квартире, можно и создавать семью. Когда приезжала Анна, у меня уже была квартира Перед Днем Красной Армии выехал в Великие Луки, чтобы привезти А.
В Великих Луках А. я не застал, она выехала к родителям на несколько часов раньше моего приезда. Вера, ее подруга, сообщила, что А. уже оформила увольнение с работы и со всеми вещами уехала. Немедленно выехал и я в обратный путь. Во Ржеве надо было сделать пересадку на Торжок-Лихославль, поезд по этой линии ходил редко. В зале вокзала я встретил А, она ожидала поезда. На вопрос почему выехала без меня, она о ответила, что я к тебе не поеду. "Почему?" - "Ты меня холодно встретил в Тамбове, даже сделал замечание, что я приехала не в пальто, а в полушубке. Я решила, что жить вместе мы не сможем". Отвечала холодно, как будто мы и не знакомы. Для меня такое заявление как снег на голову, тем более, что никаких намеков о несогласии до этого не было. Мое моральное состояние, огорчение о случившемся, доведено было до предела Я трижды подходил к буфету, чтобы выпить, почти не закусывал Не мог понять, что же все-таки случилось. К вечеру подали поезд и я решил поехать к родителям А., чтобы выяснить, не от них ли исходят корни случившегося. Ехали в разных вагонах, в поезде меня развезло, я был пьян, чувствовал себя неважно, но из рамок приличия не выходил. В Лихославль поезд пришел, когда было уже темно. Ночевал в Вышково, в доме у самой дороги. К хозяину, где стоял на квартире, когда были там курсы, не пошел, чувствовал не по себе. Спал на печи. Проснулся рано, еще темно. Когда слезал с печи, то на припечке лежала А., укрывшись полушубком. Она шла следом за мной и остановилась на ночлег в этом же доме, где и я. В деревню Могилки я прибыл часам к 12. От родителей А. я ничего нового не узнал, они сами не понимали, что с ней происходит. Андрей Поликарпович человек уравновешенный, разговаривал со мной здраво, мать очень волновалась о случившемся. Примерно к обеду пришла и А., она тащила за собой саночки со своими вещами. И здесь у родителей А. ничего нового мне не сказала, доводы о разрыве отношений были несерьезны и неубедительны. Ночевал я у родителей А., а наутро 23 февраля (был мороз 36 градусов) ушел в Рамешки, а оттуда – в Калинин.
В Москве я навестил сестру Таню, тетя Мария Михайловна назвала А. авантюристкой, эта мельничиха, ей неизвестно что нужно. "Хорошо, что развязала руки, другого от нее ждать было нечего"- сказала Таня.
А как я воспринял случившееся? Что побудило и чем руководствовалась А. о разрыве? Прежде всего я получил оскорбление своих чувств, надежд, хотя они были сомнительны. Внутренне я почему-то чувствовал еще с Плоскоши при первой встрече, что вряд ли что-либо серьезное будет у меня с А. Она писала на фронт, в какой-то степени поддерживала морально, теплился огонек надежд. Но увы. Причин к разрыву с моей стороны никаких не было, мы же не начали жить, какой мог быть разрыв. Если смотреть в корень, то ей нужно было получить на руки свидетельство о браке, чтобы беспрепятственно уйти с работы, развязать себе руки, получить свободу действий. Как-то говорила она, что учительствовать не желает, хочет поступить в медицинский институт. Вот в силу эгоистических причин и прибыла она перед Новым годом, чтобы получить свидетельство о браке, а я доверял.
Да, подобные действия нельзя ничем назвать, кроме как авантюризмом, причем жестоким и холодным, ибо попраны самое дорогое у человека - чувства. Больше всего я переживал не за разрыв отношений, а позор о случившемся. Мне, порядочному человеку, было стыдно что-либо сказать своим товарищам.
Наговорившись вдоволь с Таней в Москве, имея в распоряжении еще несколько дней, я решил заехать в Смоленск. На квартире я посетил Ивана Ивановича Николаева, бывшего директора Смолсыртреста, доброго и отзывчевого человека, не раз оказывавшего мне помощь, когда я учился в институте. Иван Иванович мне сказал, чтобы я не переживал о случившемся, все пройдет. Побывал в институте, кое-кого встретил, присутствовал на вечере по случаю смерти Алексея Толстого. С воспоминаниями о Толстом выступал Николай Рыленков, наш смоленский поэт. Он говорил, что когда Толстой был в Париже, то встречался с Иваном Буниным, который ему сказал: "Алеша, хочу в Россию". Гитлеровцы давали задание Бунину, чтобы он написал клеветническую книгу о России, но Иван Алексеевич написал только в защиту своей Родины.
Был на спектакле и в драмтеатре, где встретил Бориса Некрасова, он майор. Позднее от Петра Ивановича Левченко я узнал, что Боря работал преподавателем русского языка и литературы в Воронежском суворовском училище. В Смоленске я пытался найти кого-либо из сокурсников по институту, но тщетно. Стало известно, что где-то под Вязьмой работает Соня Садовникова учителем. Про Делюкину Нину, Соню ходили слухи, что были связаны с немцами. Так я и не стал разыскивать своих товарищей. Надо искать невесту, где служу.
В Тамбов я возвратился в положенный срок. Степа и Полина начали распрашивать, почему я приехал один. Я рассказал. Но эпопея заочного знакомства, начатая на фронте, еще не окончена. Предстояло главное - осуществить развод. Не жили, а разводиться надо, что поделаешь?
На подходе был день моего рождения. Чтобы в какой-то мере развеять случившееся, я решил его отметить. Какими-то судьбами собрал необходимые продукты, съэкономил после поездки, достал и все остальное. Пригласил Степу с Полиной, Леонтия Герасимовича с Ольгой Алексеевной. К сожалению, Леонтий Герасимович был занят в институте, Ольга Алексеевна приехала. Обед прошел хорошо. Во время беседы Ольга Алексеевна сделала намек, что не против иметь такого зятя. Я дал понять, что в данном случае больше рассчитываю на младшую. Ирина была подвижна, весела, с ней не скучно. В кино, театр я ходил с обеими сестрами, планов особых не строил. Когда я был в Москве, рассказал об этих сестрах Тане, она высказала свое мнение: "Поищи, Гриша, попроще".
1980-1987
Война. Воспоминания полковника Тищенкова Григория
© Copyright: Тищенков Владимир, 2025
Свидетельство о публикации №225021201088
Свидетельство о публикации №225021201088
Рецензии