На улице

Его ресницы, густо обрамлявшие по-детски распахнутые почти круглые глаза, взлетали вверх всякий раз, когда он видел что-то достойное его необъяснимого удивления и не менее парадоксальной логики.

Мы гуляли с фотоаппаратом уже почти два часа.
Ну, как – гуляли?
Я то убегала вперёд, то возвращалась к нему, пока он резво - насколько мог - передвигал свои сто двадцать килограмм в том или ином направлении.

Тяжело мне с ним работалось.
Да ладно вам, всё я понимала про его научные и околонаучные профессорские идеи, про многолетнюю необъяснимую влюбленность в Россию, про тонны фотографий моего города, сделанных в течение двадцати лет, про его бывших и нынешних жён, про детей и работу.

Одно мне было понять нелегко: как?!
Почему люди, десятилетиями живущие с себе подобными, строящие общение и отношения, так и не научились говорить?
– Что ещё, Джо?! – я увидела, что его лицо изменилось – серая тень легла на чело и обесцветила и без того голубые глаза. – Что случилось?

Пыхтя, он поднимался по лестнице к лифту и молчал.
– Слушай, радость моя, меня это уже достало. Или ты говоришь, что тебя расстроило, или больше не жди меня в роли переводчика и экскурсовода.
Объявив ультиматум, я ушла на кухню.
Думай, думай, маленький шестидесятипятилетний мальчик.
Я не шучу.

Он вымыл руки и через пять минут уже сидел на диванчике в кухне.
– Ты разговаривать будешь? Что или кто в этом сраном мире такую деточку обидел?
Он задышал, потом поднял глаза и процедил:
– Ты обидела.

Профессионализм взял верх над моим возмущением, и я стала задавать уточняющие вопросы.

– И ты хочешь рассказать, как я тебя обидела? Чем?
Он вздохнул ещё глубже.
– Помнишь мы были в парке, и я сказал: «Красиво!»?
– Помню. И что?
– Это значило, что надо было сделать снимок.
– О! Правда?

– А потом я увидел девочку с мороженым…
– И? Мне нужно было его у неё отжать?
– Я сказал: «Мороженое…»
– Так ты таким образом просил его купить? – я умнела на глазах.

– А когда я сказал: «Лавочка», ты побежала вперёд и не дала мне отдохнуть…
Реснички – блюм, блюм.
Какой водички мне хлебнуть, чтобы потушить внутренний пожар возмущения.
– Слушай! А сказать?! Слабо?!
– А я говорил… – надул губы профессор.

Надо посмотреть, во сколько у него завтра самолёт, и какой час ознаменует мою свободу и возвращение к адекватности…