Институт благородных девиц

   - Тёть Оль, ну почему же Вы это делаете?

   Она распрямлялась тихо, чтобы не удариться головой о лестничной марш, разворачивалась лицом и отвечала с мягкой улыбкой:

- А кто будет? А я ж тут живу.
 
  Ей было около восьмидесяти. Про её допенсионное прошлое мне ничего не известно. Она никогда не заговаривала первой, но всегда с теплом откликалась на приветствие, а если обратиться с вопросом - отвечала открыто, просто и обстоятельно. Её образ - тонкие запястья, то, как она держалась, говорила и была причёсана, - ассоциировался у меня со словосочетанием "институт благородных девиц". А одевалась, сколько помню, в одно и то же: классического кроя юбка с кофтой, неопределимых уже цветовых тонов, - само ли по себе такое просторное, или тётя Оля сдала с годами, издали напоминающее серые лохмотья, но вблизи кашемировое.

   Хрущёвка наша в центре города, недалеко от площади. Дверь на подъезде тогда, в конце девяностых, уже была металлическая, но кодовый замок всё время ломался. И дворик был проходной. Шагает мимо народ по будням, гуляет по выходным, потоком устремляется на салют по праздникам, - а туалетов нигде не видать. Ну и - не посреди же улицы - заворачивают все за угол, к нам. А там - кто по какому делу: кто по маленькому, а кто и по большому. Поэтому в нашем угловом подъезде всегда стояла желтоватая едкая лужа. И когда перешагнуть через неё становилось невозможным, только прыгать, - тётя Оля, со своего пятого этажа - где было сравнительно чисто, поскольку грязь туда почти не доходила, - спускалась с совком, ведром и тряпкой, вычерпывала лужу, отмывала и вытирала насухо пол (может, и воду сменить поднималась-спускалась не раз), а углы потом обильно посыпала хлоркой. Я не присматривалась: были на ней перчатки или нет?..            
   Когда она это делала, жильцы либо молча, опустив взгляд, проходили мимо, либо, типа меня, кому пройти и промолчать было неловко, - приостанавливались: "Да когда же, наконец, прекратится это безобразие! Ну, зачем же Вы это убираете? Ведь не Вы же это сделали!" - выдавалась тирада о возмущении, сочувствии и самооправдании. Наверняка, такая специфическая уборка не входила и в обязанности уборщицы, числившейся за подъездом.
    Облезлая штукатурка на стенах, закопчёные потолки с потёками, беспросветная запылённая паутина между оконными рамами, - ремонт в подъезде не делался с момента сдачи дома в эксплуатацию. И что толку было бы его ремонтировать, это отхожее место общего пользования? "Дурак пользуется и не благодарит". Особенно не щадила подъездов молодёжь, не занятая в бесчисленных, бесплатных тогда, кружках и секциях - музыкальных, спортивных, танцевальных, драматических, резьбы и выжигания по дереву... Зайдя в подъезд погреться, вымещала на нём эта молодёжь весь свой творческий потенциал, отирая, расписывая и околупывая стены, ломая в приступах веселья почтовые ящики, перила и входные двери, била стёкла, сминала, рвала и жгла газеты, бросала под себя бутылки и окурки... Но в перестроечные годы стало ей в подъездах менее комфортно, поскольку чугунные радиаторы отопления тогда срезали и сдали на металлолом - зарождающийся класс предпринимателей сколачивал капитал. Лужа в подъезде с тех пор в морозы застывала и не растекалась, было чище, но опаснее: скользко. В духе времени среди бычков уже валялись шприцы, и весь двор знал - кто, в какое дупло и в какие часы делал закладку...
   Поэтому соседствующий супермаркет, перестроившийся из универмага (универсального магазина) и продолжавший укрупняться, без труда рассчитал самый экономный маршрут для подземной газовой трубы среднего давления к своей новой очереди: через наш двор, в пяти метрах от подъездов. Предложение проложить трубу и в качестве компенсации за обременение обнести территорию двора забором было принято жильцами единогласно.
  Не только забор, какой-никакой, установил нам супермаркет: и по скамейке, у каждого подъезда, - пусть свои же, старые, но крепкие ещё, отдал, мы их сразу выкрасили...
    Тётя Оля тогда ещё, хоть и с трудом, но спускалась к почтовым ящикам за квитанциями. Я ей говорю: "Выйдите хоть на улицу, у нас теперь и забор, и скамейки - посидите, посмотрите..." Но она молча качала головой. Тогда я предложила приносить ей квитанции, но она сказала, что ей надо самой двигаться.
    Забор и скамейки - это было только начало. Воодушевлённые жильцы дружно сбросились на домофон, потом - аж на ремонт всего подъезда. И засиял он, как новенький! Даже половички внизу постелили, там, где лужа была, и радиаторы чугунные купили-установили, где они и должны были быть, комнатные растения в плошках на подоконники поставили - и очень радовались. Конечно, не сразу, но приучились жильцы вытирать ноги при входе в подъезд. А как рвался во двор тот, который закладки в дупло носил! Взял на руки полуторагодовалого ребёнка - своего, надо полагать, - и ломится в калитку: "Дворы общие! Я имею право с ребёнком сюда ходить!" А что сюда ходить-то, спрашивается, - детской площадки нет. А вскоре и дерево с дуплом завалилось от старости, и спилили его. Оконные рамы мы выкрасили в жёлтый цвет, чтобы, хоть и теневая сторона, а всегда казалось солнечно, и даже ступеньки лестницы раскрасили - под ковровую дорожку, и почтовые ящики... А стены - в цвет надежды, весенне-зелёный. Как тепло стало! Войдёшь с мороза в подъезд - даже жарко. Правда, цветы в плошках в первое же лето одна из соседок все по-одному снесла на ближайший рынок и продала. Как мы переживали! Но соседки той давно уж нет... А цветы никто теперь и даром не берёт - у всех, наверно, есть... Ещё мы по два стула на каждой лестничной клетке у окон поставили - сосед из другого подъезда их на мусорку нёс, себе новые купил, ну, а мы взяли: пожалуйста, сидите, отдыхайте! Пожилых много в подъезде было. Но тётя Оля ничего этого не видела. Она к тому моменту уже слегла. Я жалею: всё бегом, бегом, а такие старые люди -   энциклопедии жизни, говорить и говорить бы с ними каждую свободную минуту, а мы то в телевизор, то... помню, подружка на бодибилдинг пошла, штанга там ей на голову упала, жива-то осталась, но лечилась...
    Металлическая калитка во дворе сильно хлопала. Даже объявление висело: "Уважаемые жильцы! Придерживайте, пожалуйста, дверь!" И я заметила, что один человек её придерживает. Приходит он в самый дальний от калитки подъезд. Это был сын тёти Оли. Он навещал её два раза в день - до работы и после работы. А когда получалось, то и в обеденный перерыв.
И каждый раз на весь подъезд кричал: "Тебе двигаться надо побольше! Слышишь? И есть надо! Почему ничего не съела?" Закончив процедуры, он выходил, красный, потный, я боялась, что его хватит удар, садился у подъезда, сначала отдувался, потом опускал лицо в ладони, и потом ещё сидел, откинувшись на спинку скамейки и закрыв глаза.
Клизмы, пролежни, смены подгузников, подмывания, кормления... А дочь, которой тётя Оля заблаговременно подарила свою квартиру - в надежде, наверно, на помощь в старости, жила в другом городе, её и в глаза-то никто никогда не видел. Даже на похоронах, говорили, её не было. Всё делал сын: открытая, подпёртая кирпичом дверь со снятым доводчиком, ночью слышно было, как читали псалтирь, в каждую квартиру подъезда принесли по большой красивой кружке и полотенчику - на память... Даже "сбросился" он на какие-то очередные общеподъездные нужды, как только было вывешено об этом объявление, хотя квартиру тёти Оли уже ходили смотреть покупатели...
   Только сейчас, завершая воспоминания, я подумала: а сколько лет выгребала тётя Оля ту лужу? Когда мы туда въехали, лужа уже была. Лично мне ни разу даже в голову не пришло как-то отблагодарить человека. А если бы она эту лужу не убирала?

  И видится мне сейчас, как идёт благородная тётя Оля из своих двадцатых сквозь тридцатые, сороковые, коммунальные кухни... и вот он, этот подъезд, и отдельная однокомнатная квартира в тридцать метров, только эта лужа в тамбуре... и под лестничным маршем в тёмном углу... Вычерпывает она её, вычерпывает всю жизнь... и вот уже одна лестница, без стен, сияющая, как сноп света, и восходит тётя Оля по ней, в тех же своих, но белоснежных, одеждах - выше, выше, растворяясь где-то в недосягаемых вершинах...

12 февраля 2025г. Мемуары.