Первая глава. Усы, бородки и трубка

Олег Танкович
«Ангел за плечами»

      Предисловие.

      С подросткового возраста и на протяжении всей жизни испытывал тягу к записи своих чувств и мыслей, но никогда не мог себя заставить тратить на это время. Перенеся инфаркт и получив второй шанс на прожитие ещё одного «тайма» своей жизни решил всё же записать часть моментов моей жизни. К сожалению, попробовав, понял, что после операции проводимой под общим наркозом, потерял часть памяти и соответственно, часть словарного запаса. Понял, что не смогу описать всю гамму своих чувств, испытываемых в различных жизненных ситуациях, а часть моментов, совсем ушли в небытие. И всё же, несмотря на слабый русский язык в моих записях, решил оставить свои воспоминания.
Может быть их прочитают участники давних событий или мои дети, внуки.

     Пролог.

     Примерно в двадцать лет мне пришла мысль, что рядом со мной незримо всегда присутствует мой брат. Если бы он был жив, он был бы старшим, но умер семимесячным. Я родился через два года после этого несчастья и получается живу за себя и за него. Иногда меня тянуло писать стихи и я это делал. А иногда, тянуло на прозу, но я никогда не находил на неё время. А если это то, что было бы любимым делом брата? Подумав об этом, сел седьмого января, в своё шестьдесят первое рождество, и писал весь день.  Записываю всё, что ещё помню и пока могу выразить словами.   
В каждом описанном моменте за моей спиной всегда был брат и помогал мне, чем мог.


Глава первая.
«Усы, бородки и трубка».       
(Посвящается нашим школьным учителям)


         В школу меня взяли в шесть лет.

         Начиная с двух лет родители водили меня в детский сад. Вставала наша семья (родители, сестра и я) в шесть утра, сборы, быстрый завтрак. Сестра старше меня на восемь лет, бежала в школу, а родители спешили на производство. Папа или мама отводили меня в детский сад, а вечером, по договорённости между ними, кто-то из них забирал.  Если это была мама, то по дороге она диктовала мне правила поведения, что нельзя делать и говорить, а что нужно сказать и обязательно. С отцом было ходить веселей, он постоянно рассказывал какие-то истории и постоянно задавал каверзные вопросы и загадки, заставлявшие задуматься над ответом. Считать я научился уже в три года. К пяти годам в уме складывал и отнимал небольшие числа, знал несколько стихотворений и читал сам все детские книжки подряд. В школу в первый класс детей брали после исполнения им семи лет. Исходя из того, что проблем с поглощением информации у меня не было, родители были уверены, что несмотря на то, что день рождения у меня был в октябре, первого сентября в шесть лет меня в школу примут.


        Весной, за полгода до начала учёбы, родители подали заявление в ближайшую школу. В августе родителям сообщили об отказе в принятии меня в первый класс. Мама несколько раз приходила к директору школы и, каким-то образом, всё-таки уговорила учителей хотя бы посмотреть на ребёнка. Директор для того, чтобы не тратить время зря, предложила собрать небольшую комиссию и устроить мини экзамен. В назначенное время мы с мамой пришли в школу.



       Визиту в школу предшествовали строгие и серьёзные разговоры дома, о том, что я должен «показать себя» с лучшей стороны, которые смелости мне не придали. И вот я перед комиссией. В абсолютной тишине на меня смотрели очень серьёзные дяденька и несколько тётенек. Помню, сразу обратились не ко мне, а к маме со словами, мол посмотрите на сына, Вам его не жалко? Он у Вас такой маленький! Даже портфель или ранец носить не сможет. Вырасти мгновенно я не мог и поэтому почувствовал себя сразу виноватым и расстроился – школа сорвалась, придётся приходить через год. Мама опять жалостливо что-то наговаривала и просила поспрашивать меня.  После каких-то препирательств мне наконец начали задавать вопросы. Сначала вопросы были простыми и получив на них правильные ответы учителя растерялись. Установка на «заваливание» видно терпела крах, а первые классы были уже набраны и переполнены. Больше всех активничала директор, она уже задавала вопросы более сложные, но папа со мной начальные знания уже прошел и на пару более сложных вопросов я тоже ответил, а до сложных, у них хватило деликатности не доходить. Потом с математики перешли к другим предметам-вопросам. По-прежнему я продолжал давать сносные ответы. Из всех заданных мне вопросов я не ответил на один вопрос, самой пожилой женщины, потом я узнал, что она была учителем истории, парторг школы. Она спросила меня кто руководит нашим государством и коммунистической партией нашей страны? После того, как я не ответил, она сказала, что и речи быть не может о моём приёме, родителям даётся ещё год как раз, на моё политическое образование.




       В какой-то момент, я уже устал и понял, что внимание моё начинает рассеиваться, в комнате повисла зловещая тишина. Случайно поймал взгляд самой молодой учительницы, она неожиданно мне подмигнула, а сама негромко предложила коллегам принять мальчика сразу, если не в третий, то хотя бы во второй класс. Что тут началось! Пока они что-то друг другу доказывали, я вспомнил фразу родителей о том, что должен себя показать. Я судорожно стал вспоминать, что я ещё не показал из того, что могу? Считал, на доске писал, стихи рассказывал, какую-то непонятную книгу читал вслух, загадки рассказывал и отгадывал, делал ещё много чего, что уже из-за волнения и не помнил. Всё! Больше ничего вроде бы не умею. И от этой мысли стало грустно и жалко себя и маму.

         Ситуация была патовая. Учителя говорили, что не взяли уже двадцать таких же, как и я детей и, если они примут меня, то как и что директор будет отвечать на жалобы родителей не зачисленных в школу детей? Другие говорили, что часть будущих первоклассников плохо разговаривает и дети не знают ни одной буквы, часть тех детей, которые перешли во второй класс, так и не освоила программу первого класса и некоторые не умеют даже части того, что умеет этот мальчик. И наконец все разом замолчали. Мама стояла растерянная.И в этой вязкой тишине я запел!!!

 
          Пел как в последний раз, во весь голос (но не кричал). Про Орлёнка, который умирает за Родину в степи, про его маму и боевых товарищах, отставших лежать на поле боя и про то, какими мы все должны были быть, про светлое будущее...  Я допел эту длинную песню до конца. В повисшей опять тишине, не много охрипшим голосом я сказал, что мы с папой выучили много песен, а ещё, я сейчас могу станцевать несколько танцев, например «цыганочку», «яблочко», «камаринскую». Только для этого надо выйти в коридор, а то места в этой комнате маловато. Вдруг комиссия взорвалась дружным хохотом. Они смеялись долго, вместе с ними, смеялась и моя мама. Директор посмотрела на меня и сказала, что я могу приходить к ним первого сентября в школу, но только в первый класс, а не во второй, как тут предлагали некоторые. Потом, посмотрев почему-то на пожилую даму – учителя истории, но обращаясь ко всем остальным, сказала, что если будут жалобы от других родителей, то она пригласит жалобщиков и устроит совместный экзамен их детям и мне в их присутствии (этакий современный баттл).


         Когда шли домой, мама крепко сжимала мою руку.
Через год мы переехали на другую квартиру, рядом с которой была школа, до которой было идти две минуты. Родители хотели меня перевести в неё, но я сопротивлялся. Как мог бросить своих школьных товарищей?
В начальной школе три первых класса был отличником, а в четвёртом классе появилась первая четвёрка по русскому (забегая вперёд - в десятом классе еле тройку по русскому на экзамене получил).


           Вот я и подошёл к тому дню, который я хочу сейчас вспомнить.
          Был последний школьный день четвёртого класса, мы пришли на один час, в школу только для того, чтобы записать под диктовку оценки в дневник и потом окунуться в лето на три месяца. В детстве я называл такое состояние счастьем, а повзрослев, эйфорией. Я сидел на первой парте прямо напротив учительницы истории, той самой, на единственный вопрос которой не смог ответить в свои шесть лет, а в мыслях уже был во дворе со своими друзьями. Нас ждал змей, который всем двором мастерили вчерашним вечером. Общий душевный подъём был на недосягаемой высоте ещё из-за того, что рядом сидела она, моя одноклассница, круглая отличница! Трифонова Марина, единственная, подходившая мне по росту, вся в веснушках и с огненно-рыжей, солнечной, косой и кудряшками, завершающими образ моей соседки по парте, которая мне очень нравилась. Она что-то звонко щебетала, а я что-то неугомонно ей рассказывал, она в ответ смеялась переливающимся колокольчиком. В её голубых глазах я видел летнее небо, гладь реки и отблески солнечных рыжих зайчиков её кудряшек. Я искал чем же ещё её рассмешить, одновременно ставя в табель очередную пятёрку напротив следующего предмета. Оценки нам по всем предметам сказали заранее и этот учебный час был лишь формальностью. Ученье в семидесятые годы прошлого века было бесплатным. Учебники нам выдавали в школе и в конце учебного года мы их сдавали назад, что бы на следующий год очередное поколение детей приобщалось по ним к знаниям. Вот сегодня мы и должны были сдать учебники в библиотеку.

         Я полностью был во власти магии разговора с соседкой, что-то шептал ей на ухо и, в порыве, случайно, зацепил учебник истории, который раскрылся. Там на развороте были портреты политбюро СССР, во главе с Леонидом Ильичом Брежневым. Дальше ход своих детских мыслей я не помню, по-моему, выражение лиц на портретах первых лиц государства было очень скучным и грустным, не соответствующее моему отличному настроению. Как-то исправить и украсить их почему-то захотелось. Полысевшим сразу были дорисованы озорные кудри и бакенбарды, полным – усы и бороды, а тем, у кого причёски и бороды уже имелись, были дорисованы дымящиеся сигареты. Генеральный секретарь вызывал у меня благоговейный трепет, ему я старательно, для ещё большей важности, дорисовал капитанскую трубку, с поднимающимися из неё клубами дыма. С каждым дорисованным портретом, в ухо мне лился волшебный смех рыженькой бестии, который меня подбадривал и подливал топлива в неожиданно вспыхнувший костёр моего творчества. Связь с реальностью была полностью потеряна.


       Вернул в реальность вопрос учительницы. Она видно уже второй или третий раз спрашивала, почему и над чем мы смеёмся и мешаем ей зачитывать оценки, почему я не встаю, когда меня спрашивает учитель. Реальность сразу сделала мир из цветного серым.

          Учительница подошла и взяла в руки моё художество, побледнела, взяла меня за ухо, другой рукой прихватила испорченный учебник и потащила за собой из класса. Коридоры, повороты, лестница, опять коридоры. Кабинет директора.


        «А я Вам говорила не брать его, предупреждала!» - тихим и шипящим голосом сказала "историчка" директору,продолжая крутить мне ухо. Потом краткое объяснение ситуации с показом-выставкой портретной галереи, выполненной мной.

«Он больше так не будет, ты ведь больше так не будешь?» - сказала директор, обращаясь ко мне. Утвердительно мотнул головой ей в ответ.
«Нет, в этот раз ему это так не сойдёт!».
«Родители купят новый учебник и этим ограничимся, он уже попросил прощения».


          Постепенно в кабинете директора оказалось много преподавателей. Каждый, посмотрев на испорченную страницу учебника, качал головой и что-то осуждающе добавлял. Так продолжалось почти час. Все учителя на меня разозлились, я слышал, как они друг другу говорили, что были бы уже дома, а теперь всё это неизвестно когда закончится.


       Учительница истории была парторгом школы и настояла на сборе общего партийного и комсомольского собрания учителей, на которое вызвали моих родителей, позвонив им на работу. Папа был в отъезде и приехать быстро не мог, а мама через час запыхавшаяся уже примчалась. Пока ждали маму, учитель истории исправила мне красной ручкой в журнале и моём дневнике оценку по истории за четвёртую четверть с пятёрки на двойку, годовой моей пятёрке не повезло так же. В результате из отличника я превратился в двоечника по истории.
Собрание-суд проходило без моего присутствия.
Я стоял в коридоре и разглядывал табличку на двери помещения в котором зачем-то собрались почти все педагоги школы. Табличку «Учительская» я прочитал не менее тысячи раз, постоянно вслушиваясь в разговоры за дверью. Изредка я подглядывал в замочную скважину, но в неё было видно только мою маму, по щекам которой всё время текли слёзы.  Она постоянно говорила одно и тоже, что бы учителя пожалели и не губили судьбу мальчика. Что говорили другие люди я не мог разобрать, все говорили тихо. Споры длились довольно долго, но громче всех постоянно выделялся только голос учителя истории и часть этих фраз я помню до сих пор.

  «Таких учеников, антисоветчиков, позорящих школу и страну, в нашей школе за всю её историю не было! Этого диссидента надо выгнать из школы!» -  Если учителя проголосуют за то, чтобы меня оставить в школе, то она напишет два заявления. Одно в обком партии, что бы сняли с работы директора школы, второе, если не будет поддержано первое, на увольнение её - учителя истории. Дальше она говорила очень громко, чётко, ясно, но слов таких я не знал, некоторые слышал по радио, но не понимал их смысла. В заключение она сказала, что уже сегодня ночью по радио «Голос Америки» будет вещать на весь мир, что в городе Куйбышеве, ученик четвёртого класса, 105 школы, испортил портреты членов политбюро. А на завтра, после этого в школе будет работать комиссия из Москвы, после которой директор вылетит первая, а за ней и все кто меня защищает. В общем у педагогов сейчас последняя возможность остаться работать учителями в дальнейшем, это выгнать меня из школы. Устав, стоять под дверью, я залез на подоконник, положил рядом свой пинал и стал листать злополучный учебник. В какой момент он оказался у меня, я уже и не помнил.

      Я со злостью рассматривал изрисованную компанию наших руководителей, а сам не отдавая себе отчёта стирал и стирал всё нарисованное карандашом. Карандаш в моём пенале был «химическим», то есть с чернилами и стираться не должен был, но он стирался. Единственным объяснением было то, что может быть простой карандаш который оказался "кистью гениального художника" был Марининым?  Дело по удалению лишних деталей в учебнике шло медленно, но верно. Собрание заканчивалось.


           После того, как я всё стёр, опять подошёл к двери учительской и прислушался. Парторг - историк зачитывала заключительную часть протокола общего собрания работников школы, в которой говорилось о том, что меня, двоечника, выгоняют из школы за неуспеваемость – двойка по истории за четвёртый класс.
           «А про портреты политбюро, мы замолчим, заговорщицким шепотом» - добила она. Видно большинство проголосовало за это решение. Не знаю по какой причине мама вдруг вышла в коридор и посмотрела невидящими, какими-то стеклянными глазами на раскрытый учебник истории, который я продолжал держать в руках. Смотрела она долго, но потом её взгляд из стеклянного стал стальным. Я такую маму всегда побаивался.
Она медленно взяла учебник и зашла опять в учительскую. Говорила она чётко и коротко, обращаясь ко всем учителям.
«Я вас всех внимательно выслушала и вместо вашего решения предлагаю своё.

        Ничего мой мальчик не рисовал (видно в этот момент она показала учебник без моих каракуль). Последнюю двойку по истории вы исправляете на четвёрку, для удовлетворения праведного гнева учителя истории, и в качестве наказания моему сыну за то, что он мешал вести урок. А я забираю мальчика из вашей школы, чтобы не провоцировать дальнейшие конфликты. Если вы будете настаивать на своём решении я сама подам на вас заявление, о притеснении моего сына и попрошу сделать ему объективный, независимый экзамен по истории. Что-то подсказывает мне что сдаст он его на пять и уже вы будете объяснять, как одна, неизвестно за что поставленная, двойка сделала его двоечником» - сказав это, она медленно подошла к директору и положила перед ней, раскрытым, чистый учебник, с которого на директора строго смотрели члены политбюро. Не знаю, что, но что-то в этот момент было в осанке, голосе, в движениях моей мамы.

          В замочную скважину мне было видно только выражение лица директора. Я удивился, увидев озорные искорки в её глазах и плохо скрываемое радостное выражение.
После небольшой паузы директор строго сказала: «Хорошо. Ну, раз Вы сами хотите забрать документы из нашей школы, завтра к обеду придёте за подготовленными документами».
Все одобрительно зашумели, задвигали стульями и стали расходиться. Что повлияло на эту ситуацию мне было не понятно, то ли мамино поведение, то ли изначальное несогласие всех педагогов с действиями учителя истории, а может, не соизмеримость глупого проступка мальчика и наказания, которое, пользуясь своей должностью и авторитетом, ему готовила заслуженный, умудрённый опытом педагог.  Наказания, которое изменило бы всю дальнейшую судьбу провинившегося, мою судьбу.


        Учитель истории молчала, была бледная как мел и мне её стало почему-то жалко, но длилось это не долго, до того момента, пока она, пройдя мимо меня, стоявшего около двери учительской в коридоре, не посмотрела в мою сторону. Я в этот момент испытал те же чувства и ужас, которые испытал, когда нас водили всем классом в кинотеатр на «Снежную королеву». В фильме был момент, когда снежная королева взглянула на Кая и заморозила его взглядом…
 
        Когда мы возвращались из школы домой посреди дороги мама остановилась, нагнулась ко мне и посмотрела в глаза пристальным взглядом. Потом сказала: «Ты понял какую глупость сделал?». Я еле слышно прошептал: «Да».
«Надеюсь, на будущее, ты сделал правильные выводы».
Мы шли домой, и я крепко сжимал мамину руку.

     Помню эту историю, исходя из своего восприятия мира на тот момент. Думаю, а может я тогда что-то не так понимал, к примеру парторгом могла быть не учитель истории, а другой учитель. Или ещё какая-либо неточность, но суть точно должна остаться именно такой, как я смог понять и передать её смысл.

       В конце августа меня приняли в ближайшую школу №129, расположенную в соседнем доме от нашей новой квартиры.
       В новую школу я шёл настороженно...
      
      


        (Продолжение следует)