Коммуналка

Неискушённый взгляд влюблённого Ивана не разглядел в худенькой невесте жену с крупнокалиберными формами. И всю свою женатую жизнь он восхищался миниатюрными женщинами, просто глаз с них не сводил, руки сами тянулись к ним, и ничего тут не поделать. Как только ему "попадала вожжа под хвост" – порция алкоголя, Иван превращался в охотника за формами, да так, что их владелицам приходилось отбиваться. Не отбившиеся говорили, что он был чрезвычайно хорош.

На коммунальной кухне отгремело очередное общее застолье. Все, кто как мог, разошлись по комнатам.

Но по своим, похоже, не все.

Татьяна досадовала, потому что её м... уж традиционно ускользнул. Проверила патроны, сняла предохранитель с затвора – глянула в суровое лицо зеркала и приготовилась отвоёвывать супруга – и, крадучись, вышла в коридор.

Тишина.

Пол под ногами, словно ему прищемили хвост, предательски ревнул. Она застыла на мгновение, потом поднялась на цыпочки, подприсела и двинулась вперёд.

Как нарочно, требованиям Ивана соответствовали все местные незамужние женщины. Татьяне осталось подключить дедукцию.

Из-за одной двери донеслась воздыхательная подсказка: он здесь! Без промедлений крепкое плечо выпустило в дверь полную обойму ярости. Та с треском подалась и отвалилась. Полоска коридорного света упала на четыре вытаращенных глаза. Глаз Ивана среди них не было.

В следующий момент высокобальная волна недоумения и возмущения вышвырнула обнаженную соседку с любовного ложа. Она, едва прикрывшись, с невероятной прытью погналась за разочарованной, спокойно удаляющейся охотницей. Запнулась о лёгкий журнальный столик, удержалась на ногах благодаря ему же и в следующий момент превратила стол в оружие. Столик, наскоро упакованный матершиной, полетел в спину неудачливой охотницы. Та развернулась и от досады или от боли набросилась с кулаками на счастливую обладательницу любовника этой ночью.

Любовник рассказывал, что готов был увидеть вломившегося коллегу. А тут женщина, так что вообще непонятно как реагировать. Лучше помалкивать и наблюдать. Тем и занимался, опасливо выглядывая из-за косяка распахнутой двери.

Вскоре канонада стихла. И только со стен и потолка ещё какое-то время сыпались обрывки брани...

А что же наш охотник, вернее, охотница? Ох, плох тот охотник, который вернулся без добычи. Это же что разведчик без языка. А поскольку круг поиска сужался, охота продолжалась.

И тут одна из дверей тихонько отворилась. На пороге стоял Иван. Или надеялся улизнуть под шумок, да не успел. Или с целью предотвращения более бурных и продолжительных баталий хотел показать жене только что водружённую на стену полку.

И вот уже взрывной волной дамский угодник отброшен к противоположной стене комнаты. У стены кровать. На кровати древняя старушенция, мать сегодняшней возлюбленной нашего героя. На старушенции печать долгой дружбы с Вакхом. Он же Бахус, он же Дионис.

Неизвестно, какая бы участь постигла «не отбившуюся сегодня» от Ивана, если бы не возник новый яркий персонаж, "перетянувший одеяло на себя". На старые телеса в качестве, может, и манны небесной свалилось мужское разгорячённое тело, жаром пышущее после прохождения нескольких слоёв комнатной атмосферы. Иван никак не мог подняться – доминировало мощное женское начало, которому возраст не помеха, оно не убиваемо и проявляется ярко как в любви, так в ненависти. Так вот, дохнув алкогольных паров "спустившегося с небес", бабуся признала старого дружища Вакха и понеслась вакханалия: она вцепилась мужику в гриву и, памятуя былое и годы, кулаками вышибала ему мозги – пользовалась, возможно, последним предоставленным случаем отомстить всем козлам сразу.

Сцену озвучивал изобретательный мат. Его первая очередь пошла по касательной – зацепила Татьяну в дверном проёме и остановила её. Прошила коридор, ударилась о стену, сменила траекторию полёта и отлетела наискосок. За ней понеслась вторая, третья. Под перекрестный огонь попала вся коммуналка. Встали даже мёртвые. И все хоть по пуле, да словили. Были ранены. Но не убиты.

При виде истязаемого Ивана Диана и Афина в лице Татьяны капитулировали. И на трон вышла спасительная, до боли родная, бабья жалость. Она плескалась через края сердечной чакры Татьяны. Любящая супруга кинулась вырывать своё сокровище из цепких старушечьих крючьев. Освобождение далось с трудом и ценой жертв: в кулаках бабуси остались клочки Ивановых волос – жеребцу потрепали-таки гриву.

А он, если прибегнуть к помощи поэта, "лишь искру нежности в жене заметя, прям тут решил постыдную свободу потерять... Томленный жаждою любви желал обнять её колени и, зарыдав, излить мольбы, признанья, пени". Оба его глаза выпустили по сигнальной ракете с коротким и лиричным: "…судьбу мою тебе вручаю, перед тобою слезы лью, твоей защиты умоляю…".

К утру все рассосались по комнатам.
По своим.
Нет, правда все.
В этот раз.
Отыгравшие спектакль актеры утомились, зализали раны и уснули.
Прямо Багдад.
До следующего праздника.

Но говорят, в том коридоре нет-нет и посвистывают шальные пули.