Тринадцатый

Всю свою жизнь я прожил в больнице. Скрипящие и плачущие по ночам койки, голые двухцветные стены, которые, если на них падал солнечный цвет, принимали желтый оттенок, старики, которые кашляли или кричали во сне каждую ночь были моим детством. Со мной почти никто не разговаривал, только если эта злая медсестра, имени которой я старался не называть, поэтому звал ее «тетя». Приходя к нам в палату с мальчишками, она указывала на нас большим пальцем и называла наши «имена». Те, кого она звала, должны были идти за ней в процедурную. Длинный коридор был узким и неприятно пах. В воздухе витал запах таблеток, спирта и порошка. Крики и стоны из палат всегда давили мне на вески. Проходя ряд заключенных людей, я закрывал уши и старался не смотреть по сторонам. Мне было страшно. Проход между больными заканчивался процедурной. Изначально мне всегда было страшно смотреть на то, как мою вену пронизывает игла, но со временем это даже стало приносить удовольствие. Я не мазохист, просто там, лежа на кушетке в одиночестве, я мог остаться наедине с собой. Там я чувствовал себя комфортно, меня никто не доставал из рядом лежащих, никто не кричал и не плакал. Лишь изредка подходила та самая тетя и спрашивала меня о самочувствии. Боясь ответить так, как ей не понравится, я давал ей ответ, что чувствую себя прекрасно, иногда замечая ее едкую ухмылку, которая мне никогда не нравилась.

В палате я был не один, со мной жили еще трое мальчиков. Третий, так звали мальчика, всегда сидел в углу, смотрел в пол. Я старался с ним поговорить, но мои действия ни к чему не приводили. Он выглядел странным. Молчун с большими синяками под глазами, который изредка что-то бубнил себе под нос. Один раз я сел напротив него и слушал. Оказалась он произносит какие-то числа. Выписав их, я пытался найти хотя бы одну зацепку; думал, может, это дата или время, но все отпало, когда из его уст я услышал цифру «851212». Большое, не очень красивое число. Даже его имени в цифре не было. Двое других меня пугали. Мальчик, имя которого «пятый», был очень энергичным и неугомонным, постоянно разговаривал даже тогда, когда никто его не слушал. Помню я его спросил: «С кем это ты постоянно разговариваешь?». Его взгляд…он был так удивлен и сказал мне, что общается с «тридцать восьмым», а после добавил: «Неужели ты его не видишь?». Потеряв дар речи, я просто выбежал из палаты и больше никогда с ним не разговаривал. «Я был последним, так какой же может быть тридцать восьмой, когда мое имя не больше пятнадцати...?» - спросил себя тогда я. Мой третий сосед - «двенадцатый» - был не опасен для остальных до появления на темном небе луны. Лунатил. Когда стрелка часов подходила к числу «9», проходила тетя и еще несколько человек. Держа за руки и за ноги двенадцатого, они затягивали тяжелые кожаные ремни, не давая ему пошевелиться. Изначально его крики отзывались мурашками на моем теле, но после я привык. Когда взрослые уходили, перед этим введя в его руку что-то, что называлось «морфий», двенадцатый плакал не шевелясь. Он поворачивал голову на бок и смотрел в окно, а после медленно закрывал глаза и тихо сопел. Мне было всегда его жаль, ведь если ночью к нему пробирался клоп, то он не мог его стряхнуть со своего одеяла, как это делал я.
В конце каждой недели нам для чего-то проводили тест, усаживали на стул и надевали на голову шапочку с проводками. Когда я в первые это увидел – рассмеялся, потому что посчитал забавным – быть похожим на ежа, за что получил наказание… Закрывая меня в маленькой комнате, они выходили, приказывая мне смотреть на экран или пред собой на стол. Мне давали задания, которые каждый раз были разными: решить уравнение, выиграть партию в шахматы и другое. После этого меня отпускали, ничего не сказав. Через щели двери я видел высоких людей в белых халатах, они что-то писали каждый в своем блокноте, а после говорили «увеличить (или уменьшить) дозу». Тетя же всегда отвечала: «Да, хорошо», - и снова улыбалась противной мне улыбкой.

Помню, тогда я гулял по территории моего вечного заключения: смотрел под ноги, не видя ничего кроме грязи, рассматривал забор, напоминающий мне сеть. Я шел вдоль ограды, смотря за пределы того, что мне было позволено. Напротив моей больницы был парк, самый обычный. В нем редко кто гулял, скорее, люди, которых я видел там, проходили лишь потому, что было «по пути». Они всегда выглядели такими раздраженными и хмурыми, я их не понимал. Что может быть лучше, чем прогулки по парку? Деревья, скамейки, птицы, я обещал себе, что, когда выберусь отсюда, обязательно погуляю там. Но прохожие почему-то не сидели на скамейках, не любовались красотой парка, они не мечтали, медленно прогуливаясь, как это себе представлял я, незнакомцы хмуро шли, возможно, домой, эгоистично не замечая ничего, кроме своих забот и проблем. Но мои мечтанья прервались, когда я услышал звонкий и задорный смех. Оглянувшись, посмотрев за свое плечо, я увидел вдалеке девочку. Она была младше меня. Я не запомнил ее лица, так как не обратил на это особого внимания. За девочкой шла стройная фигура, и ее образ я запомнил: она была высокой, имела не очень длинные темные волосы, добрые карие глаза; на висках и над верхней губой я заметил нисколько не портившие ее морщины, бархатная легкая улыбка и медовый голос.

 - Мишель, – тихо прошептав сказала дама, - будь осторожна.

 - Мама! – девочка обернулась и подбежала к женщине, - а сегодня мы будем печь печенья с шоколадом, как на прошлой пятнице?

Добродушно улыбнувшись, женщина погладила по голове свое чадо и сказала тихое «да». Они быстро удалились, но я все еще смотрел в их сторону. «Мама… – подумал я, положа себе на голову руку и, повторив движение той женщины, снова сказал, - мама. Что это такое?». Падая в глубины своего сознания, я медленно пошел в свою палату.

Когда я пришел, то медленно сел на кровать, посмотрел на третьего, он как обычно что-то бормотал себе под нос и щурил глаза, смотря в пол, изредка вздыхая. Я подошел к нему и, сев напротив, спросил:

 - Третий, а ты…знаешь, что значит «мама»?

 - 2…18…5…1 и 20…9 – он испуганно вздохнул, как будто ошибся, - нет… нет! – тихо вскрикнул он, - 8…

Я понял, что его спрашивать о чем-то бессмысленно, поэтому встал с колен и направился к двери. Меня остановил пятый. Начал рассказывать мне о том, как же он провел свой день; даже, когда он молчал, то наводил на меня ужас, но при упоминании о тридцать восьмом у меня подкашивались колени. Он взял меня за плечи и опустился ко мне, говоря мне прямо в лицо о том, как счастлив дружить с тридцать восьмым. Пятый рассказал мне, как «они» провели это день.

 - Сегодня мы запускали змея! Ты когда-нибудь запускал воздушного змея? А? Чего молчишь? Расстроился, что я запускал его не с тобой? – он отпустил меня и отбежал, покружившись вокруг себя.

 - «Нам ведь не разрешают играть. Откуда ты достал воздушного змея?» - подумал про себя я, исподлобья смотря на пятого.

 - Ах, так приятно быть тем, с кем все хотят дружить. Да, тридцать восьмой? – он посмотрел в бок и чуть ухмыльнулся, но, быстро изменившись в лице, снова налетел на меня. – Ты хочешь забрать моего друга, верно?! Ты нас обманываешь! Хей! Тридцать восьмой, не верь ему! Этот мальчишка - жалкий врун!
Я расплакался и, грубо оттолкнув его в плечо, выбежал из палаты. Я бежал настолько быстро, насколько мог, чувствуя затылком тяжелый взгляд пятого. Я добежал до санитарной комнаты, где обычно развлекала себя тетя телефонными разговорами. Резко открыв дверь, я выкрикнул: «Помогите!». Тетя вздрогнула на стуле и крикнула.

 - Чертяга! Снова мешаешь?! – она нахмурила брови и надула губы.

 - Простите, - я чуть поклонился и подошел к ней. Я ощутил едкий запах, схожий с ацетоном. На столе я увидел маленький красный флакончик лака от неизвестной мне фирмы, - А что это вы тут делаете? – я чуть улыбнулся и хотел показать пальцем на бутылек лака, но вдруг почувствовал жар на руке.

 - Не лезь, - шлепнув меня по руке, сказала тетя, - из-за тебя мне снова придется перекрашивать. Для чего было так визжать? – задумчиво спросила она и принялась вытирать то, что ее не устраивало на ногтях. - Да и, ты девчонка, чтобы реветь?

 - Простите, я испугался просто, - снова извинился я и протер свои мокрые глаза. Шмыгнув носом, я улыбнулся, давая понять ей, что больше не буду вести себя «плохо».

 - Снова кто-то бунтует? Таблетки пить не хочет?

 - Нет…я лишь избежал общения с пятым.

 - Эгоистично, - хмыкнув, заметила она.

Я долго не решался спросить о том, что меня волновало. Но, вздохнув и выпустив напряженный воздух из себя, начал:

 - Тетя, а что такое «мама»?

 - Мама…Зачем тебе это знать? – с ехидной ухмылкой заметила она. После, обдувая заново накрашенный ноготок, сказала, - Ну ты и спросил, конечно. Это зрелая женщина, у которой есть семья…Но мамой она становится после того, как у нее появится ребенок. До этого лишь супруга своего мужа.

 - А вы мама?

 - Боже, нет, конечно, нет. Я слишком прекрасна для этого.

 - Тогда…где моя мама? Она придет за мной?

Этот вопрос вызвал у нее смех. Противный и мерзкий, будто по стеклу лезвием. Я расстроился и решил оставить ее. Уходя подальше от кабинета, я слышал ее надоедливый смех, который раздавался в моей голове даже после пробуждения утром.

С тех пор, как я увидел «их», я каждый день выходил в одно и тоже время, чтобы посмотреть ту «семью». Мне было так приятно наблюдать за ними. Та женщина, что оказалась мамой, была такой доброй и теплой. Да, я знал, что никогда не смогу почувствовать тепло ее рук, но ее голос, который редкими обрывками доходил до моего ада, заставлял меня улыбаться. Я очень раздражался и злился, когда между нами проезжала машина и закрывала их, заглушала их голоса. Мишель…Да, ее звали Мишель – была такой болтливой, что я узнал много нового. Я узнал, что в семье так же есть «папа» или как называла его мама «отец», помню я один раз услышал «бабушка», но так и не понял, кто это. Мишель сказала, что очень любит пироги этой самой бабушки. Но ее мама, как и ей было свойственно, лишь держала за руку ту и приятно улыбалась. Помню, как один раз, женщина назвала Мишель маленьким ангелочком, но я ее не понял. Это ведь странно. У этой девчонки не было ни крыльев, ни нимба. Так почему же? После я услышал много других прозвищ, которыми называла мама эту неугомонную девчонку. И они все так же казались мне странными. Но очень приятными, даже имя девочки было красиво созвучным…

В один из дней я так же вышел посмотреть на них. Встал у ворот и, смотря через сетку забора, стал их ждать. Я стоял около пятнадцати минут и начал переживать. Тяжело вздохнув, присел на землю. Было тихо, лишь крона деревьев в парке изредка шумела, ветер издавал стоны, разбиваясь о покрытую железом крышу больницы. Подняв глаза, я увидел темные тучи, испугался, что сегодня не увижу их, не услышу ее теплый голос, не увижу ее доброй улыбки. Начал накрапывать дождь. Вцепившись в железную сеть, я сжал губы, смотря в святой для меня угол… Наконец, я увидел знакомую фигуру с черным зонтиком и рядом с ней маленькую тень, которая подпрыгивала и поднимала голову, чтобы заглянуть в лицо и переспросить «Да?», на что изящная фигура спокойно кивала. Я заулыбался, в душе расцвели тысячи цветов, названия которым я не знал. Карие глаза смотрели с такой любовью, хоть и не на меня, но смотрели. Я шел вдоль забора, смотря за ними, читая каждое слово по губам и жестам. В тот день, она казалась мне особенно счастливой, я даже услышал ее звонкий смех и заметил легкий румянец на щеках. Закрыв глаза, я представлял, что иду рядом, что она моя мама, что когда-нибудь я буду бежать с Мишель и позади себя услышу: «Милый, будь осторожней…». Раздался гром.

 - Тринадцатый! – позади меня раздался грубый мужской голос. Я сразу понял, что это санитар, который намерен меня затащить под капельницу. Дрогнув, я побежал, надзиратель побежал за мной. – Ловите его! Сбежит же!

Я бежал изо всех сил, но поняв, что скоро меня настигнут, вцепившись в сетку пальцами, закричал, что есть силы:

 - Мама! М-мама!

Она обернулась и посмотрела на меня. Я смотрел на нее, затаив дыхание. Эти секунды казались мне вечностью. Ее губы застыли в милой полуулыбке. Ее янтарные, полные ласки и любви глаза смотрели на меня. На меня одного. Я улыбнулся ей в ответ. Она смотрела на меня непонимающим, но таким добрым взглядом. Обрадовавшись, что понравился ей, я захотел выкрикнуть ее имя еще раз, но меня схватили за плечо и грубо кинули в грязь. Шлепок моего тела был отчетливо слышен. В ушах зазвенело. Снова гром. Приоткрыв глаза, я увидел тень, которая возвышалась надо мной мантией смерти. Сжавшись в комок, я почувствовал острую боль в спине. Его сапог заставил меня выгнуться и вскрикнуть. Санитар грубо поднял меня и потащил за шиворот в палату. Открыв глаза, я ее не увидел. Она ушла. Оставила.

Я громко кричал и вырывался, но меня держали крепкие железные руки мертвой хваткой. Кинув меня на ненавистную мне койку, он крикнул: «Вяжите!». Я звал ее на помощь.

Я кричал как никогда.

Ничего не слышал.

Ничего не понимал.


Очнувшись, я привстал с кровати. Все было, как во сне. Мои мальчишки соседи куда-то ушли, и я был в комнате один. Голова не болела, и я чувствовал себя свежо. Я встал с кровати и пошел из палаты.

 - Ты уже проснулся, мой мальчик? – голос раздавался приятным эхом по всей больнице. Я вздрогнул и осмотрелся. Никого не было. – Я тебя напугала, прости. Иди же ко мне, - Голос был настолько приятным, что я не мог совладать собой и пошел вниз по лестнице. Все было как в тумане, капельницы, стоявшие на этажах, не казались мне такими ржавыми и противными, а инвалидные коляски были новыми, красивыми. Коридор, из стен которого доносились крики и стоны, замолчал; он был тихим и светлым. На стенах краска приобрела уже не желтый, а зеленый оттенок. Такой спокойный и приятный. Я спустился и подошел к главным дверям, - Не бойся, малыш…Иди ко мне. Я заберу тебя отсюда. – Я снова почувствовал это чувство, да! Снова те самые цветы расцветают, прям там, под грудной клеткой. Я открыл дверь и увидел озаряющий меня свет. Машинально закрывшись руками, я оставил щелку, чтобы рассмотреть фигуру, которая присела и расставила руки в стороны. – Ну же, иди ко мне…

Я выбежал из врат больницы прямиком в ее теплые объятья.

***

Мужчина в очках стоял перед мертвым телом, которое держали тугие кожаные ремни. Потирая седую бороду, он достал блокнот и, тихо напевая какую-то старую песенку, стал что-то искать в нем. Открыв на нужной ему странице, он сделал рывок ручкой – вычеркнул. И пробормотав под нос: «Лучший из экспериментов…», - вышел. За ним увязалась дамочка с тонкими кистями и красными ногтями на них.
 - Не желаете чаю, миссир?