Интервью с Бродским

Неблагодарное дело писать критику.

Писать критику;—;особенно, когда речь идёт о знаменитостях, ушедших и состоявшихся;—;это как плыть против течения: сопротивление огромное, а технических средств никаких. Как писал Карамзин:
«Блистать умом или казаться глубокомысленным едва ли не противно истинному вкусу.»;— Карамзин, История Государства Российского
И далее Карамзин заметил:
«Не сказать ничего об одном князе или сказать всё. Дабы он жил в нашей памяти не одним сухим именем, но с некоторою нравственною физиономией. Я ободрял себя мыслью, что в повествовании о временах отдельных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего воображения. Там;—;источники поэзии. Читатель заметит, что описываю деяния не врознь по годам и дням, а совокупляю их для удобнейшего впечатления в памяти. Историк не летописец: последний смотрит единственно на время, а первый;—;на свойства и связь деяний. Может ошибиться в распределении мест, но должен всему указать своё место.»
Эти строки вдохновили меня говорить не только о времени, но и о личностях.

Интервью с Бродским

Недавно я включила YouTube вместо официального телевидения, чтобы не травмироваться ханжеской действительностью, и наткнулась на интервью с Бродским (1993 год) в русском ресторане «Самовар» в центре Нью-Йорка.
Я не люблю Бродского.;Его внешность меня не впечатляет: лицу его, кажется, привит какой-то недоедаемый вид. В нём что-то есть, что противно уму, что-то, что выражает лесть неизвестно кому. Стихи его мне кажутся заунывны и нагоняют тоску., не считая всего остального
За столом он сидит с Ромой Капланом, хозяином ресторана; рюмка за рюмкой, водка льётся рекой. Бродский выпивает, а вместо закуски закуривает одну сигарету за другой;—;таков был его образ жизни с юности, и не каждое сердце способно выдержать такое самоуничтожение. И уж точно не каждая женщина готова терпеть такое поведение любимого.
Журналист задаёт осторожные вопросы, а Бродский отвечает с оттенком блатной манеры, что, пожалуй, объясняется его молодостью, проведённой среди уголовников в геологоразведочных партиях, и отсутствием систематического образования. Он рассказывает, как получил визу в Израиль и оказался в США, и, как обычно, фальшивит. Рвался за границу, даже мечтал жениться на дочери американского посла, но, прибыв в Штаты, о ней и не вспомнил;—;она помнила и обижалась, казалось, это была единственная любовь.
Он утверждает, что если бы не уехал, его отправили бы в психушку, однако именно благодаря хлопотам Ахматовой он там оказался. Ахматова пыталась спасти от тюрьмы своего друга-собутыльника, которому грозил суд за тунеядство. Так процесс над тунеядством сделал Бродского знаменитым;—;а не его стихи, лишённые страсти, любви и, следовательно, таланта.
В то время везде звучал Высоцкий:
«Если друг оказался вдруг;и не друг, и не враг, а так...»
Бродский стал богат, знаменит и защищён признанием самой мощной державы мира, но за этим успехом скрывалось отсутствие принципов.

Друзья, связи и успех

Бродский умел связываться с нужными людьми. Его друг Рейн, научивший его пить портвейн и писать стихи, первым наладил отношения с Анной Ахматовой. Это знакомство принесло финансовое благополучие: переводы и стихи оплачивались щедро, освобождая их от необходимости работать по восемь часов в день.
Советские журналы были коррумпированы и оккупированы «своими» людьми, как писал Сергей Довлатов. Пробиться в литературу без связей было практически невозможно. Бродский и его окружение не читали Маркса, но в душе оставались марксистами-материалистами, и их больше всего привлекали деньги. Поэзия для них была не источником вдохновения, а средством к материальному благополучию.

Эстетика или цинизм?

Поэт, предпочитавший эстетику этике, нередко проявлял цинизм до мерзости. В одном из стихотворений он признаётся: «Оставил сына». Но, умалчивая о том, что оставил дочь и даже не пришёл взглянуть на своё «произведение», он напоминает образ Иудушки из «Господ Головлёвых», когда у того рождается ребёнок.
Заработав первые деньги на лекциях, где он представлял себя жертвой советского режима, сославшего его на Север, где он мёрз, голодал и занимался непосильным трудом, он подыгрывал наивной американской публике, запуганной антисоветской пропагандой. Позже он утверждал, что время в архангельской ссылке было самым счастливым в его жизни: у него появилась своя квартира (половина дома), много свободного времени, а работа в колхозе, через пень-колоду, не утомляла, а только укрепляла его здоровье. Он спокойно ездил в Ленинград, где его постоянно навещали друзья, любимые люди и знаменитости. После поддержки наивного Сартра, которому всё представили в нужном виде, стало престижно навестить ссыльного поэта, олицетворявшего борьбу с ужасным режимом.
На лекциях в Америке о своей ссылке он зарабатывал несколько тысяч долларов. Думаете, борец за справедливость срочно выслал 33;% заработка своим детям в СССР? Нет, дети его всегда мало интересовали;—;они ведь относятся к категории слабых. Он, напротив, срочно летел в Венецию. Американская пуританская среда, где его «ключ» не подходил ни к одной «дырочке», казалась невыносимой после разгульной жизни в Ленинграде, где он менял женщин как перчатки.
В Италии ему даже предоставили в проводники красивейшую интеллигентную итальянку, приехавшую в Советский Союз в студенческие годы для изучения русского языка. Конечно, он стал ухаживать за ней на советский манер,  что в итоге привело к его отставке.
Пишет донос на Евтушенко, который устраивался работать в один из американских колледжей после распада Союза. Он обижен на Евтушенко что тот  способствовало исполнению его мечты;—;уехать за границу. Но вот эмиграция это не мёд об этом не предупреждал что : « Пища даже у самых храбрых валится изо рта.»

В политике Бродский высказывает самые реакционные взгляды: поддерживает войну во Вьетнаме, призывает разогнать студентов, а после их расстрела молчит, словно это знак согласия. В научных вопросах он предстает как претенциозный дегенерат, владыка дум. О его «необыкновенной новой лингвистике» пишут американские евреи, которые не знают русского языка.

О продвижении и роль Одена

Оден, с которым Бродский встречается в Италии «случайно» – куда нищий поэт прибывает с израильской визой – играет значительную роль в его продвижении. Оден написал на английском предисловие к книге Бродского, вышедшей в Нью-Йорке. Оден ни слова не знал по русски и не мог судить о лингвистике Бродского. Вечно пьяный, Оден, придерживаясь левых взглядов, считал, что если человек из СССР, то он «свой человек» с ленинскими марксистскими взглядами и едет в США, чтобы «трясти» буржуазную страну. Он даже взял Бродского в Англию на некоторое время и ввёл его в высшее элитное общество, чтобы тот понял, что здесь его никто не укусит и он может расслабиться, потому что у него есть поддержка – он «welcome». Ещё Оден показал ему, что хотя эти люди и считаются интеллектуалами, их интеллигентность служит лишь прикрытием для скрытой агрессии, сравнимой с агрессией необразованных уголовников  с которыми Бродский провёл свою молодость. Однако открыто демонстрировать свою сущность, нарушая закон, нельзя, ведь у них полное благополучие, а у других его нет.
Правда, Оден всё-таки немного понял, с кем имеет дело, и на прощание сказал Бродскому, что не любит мужчин, которые оставляют после себя хвост плачущих женщин.

Искренность или маска? Финальный взгляд

В интервью Бродский вспоминает родителей, и в его голосе мелькает искренность: он жалеет, что они не дожили до его Нобелевской премии, – «их бы это порадовало», – говорит он. Но тут же с горечью бросает: «Они знали, что из этого отъезда ничего хорошего не получится». В целом же, это интервью опять демонстрирует его эгоцентризм: Бродский не боролся за принципы, не защищал идеалы, он умел выживать, адаптироваться и дружить с нужными людьми.
И всё же, несмотря на критику, я не могу не признать: Бродский;—;фигура эпохи. Возможно, его беспринципность, умение выживать, угождать сильным мира сего, бросать любимых женщин с детьми, предавать и писать доносы на коллег символизируют дух времени и ту среду, в которой он жил.