Край Вороньего Бога. Часть 1. Цок-цок-цок

    Я пытаюсь заснуть, укрывшись двумя одеялами.
    По жестяной крыше хлопает крыльями Вороний Бог.

    Его стальные перья клацают по металлу. Местами они прорезают его насквозь и выглядывают из стыков чердачных досок - а через секунду с шелестом исчезают.

    На самом деле этот стук - лишь пара десятков перепуганных мотылей, слетевшихся к чердаку, когда стемнело.

    Но мне нравилось думать, что это - забытое древнее божество, которое рыщет по дорогам после заката в поисках одиноких путников. Он оглядывает поля, летает от дома к дому - заглядывает в окна и тихонько стучится в стекло.

    Как в детской страшилке: если услышишь стук в окно - ни в коем случае не откликайся.

    Но здесь он меня не достанет. Штука, знакомая с детства - притворись спящим, и монстры тебя не заметят. А еще лучше - укройся толстым одеялом.

    Теперь, как бы остервенело не колотил по крыше Вороний Бог - ты в безопасности.


      ***

    - А я думаю, что за чертовщина творится..

    Я оторвалась от мытья тарелки и обернулась к хозяйке.

    На ферму я приехала неделю или полторы назад. Летняя подработка в далеком поселении, чтобы не сидеть в городе.

    Работаю кем-то вроде конюха, но, по сути, помогаю с чем потребуется. Выгнать утром табун, покормить животных, коз, ворона, волчицу там. Собрать коней или расчистить пастбище.
    Вообще, работа нравится.


    Хозяйка сидела у окна, повернувшись ко мне и положив колено на скамью.
   
    - Ложки пропадают, - она кивнула на кувшин с ложками на столе, - кто их туда ставит?

    - Не знаю, - я поставила тарелку на край мойки, - я кладу все в ящик, как вы просили.

    - Аа, точно, - она замолчала и снова отвернулась к окну.

    - Еще попрошу, пока не забыла, - через пару минут она снова обернулась, - перестань ведрами по ночам греметь, гости жалуются, что им спать не даешь.

    - Но я сплю по ночам, я не хожу к колодцу. Воду всегда набираю в бутылку и несу с собой.

    - Ну смотри, - она глядела в стену, - кроме нас с тобой некому по ночам возиться. Я по ночам сплю. Жалуются.

    - Не знаю ничего про это. Может, собаки возятся?

    - Да зачем собакам ведрами греметь, - хозяйка снова отвернулась.

    На самом деле бывает, что я не сплю допоздна. Пишу дневник или читаю.
    Из дома захватила альбом - сижу на пороге флигеля и рисую.

    Во дворе и правда тихо, даже собаки не появляются - только Велес прибегает ко мне виляя пегим хвостом.

    Он садится рядом и смотрит, как я рисую. Иногда мокрым носом поддевает локоть, подбрасывает руку и кладет ладонь себе на макушку.

    Он большущий и лохматый. Я люблю обнять его и повиснуть на нем будто на человеке. Он всегда сидит рядом и не уходит, пока я не ложусь спать.

    Из работников я одна, и без Велеса было бы очень тоскливо.

    В первый день я спрашивала у хозяйки имена собак - и она кинула мне список.

    Всего этих ребят девять, но дружим мы больше всего с Велесом.

    Одна из собак - прикаспийская волчица Сильва. Очень ласковая, но я редко сижу с ней.

    Волк даже в вольере остается волком.
    А остальные псы дичатся людей.




    - Доброго дня! - на пороге появилась Кормчая.

    Она ветеринар. Навещает время от времени коней - но чаще  просто бывает в гостях.

    - Добра!

    Хозяйка всех приветствовала так.

    - Я возьму Ирокезика ближе к вечеру? Хочу одну тропу до реки разведать.

    - Возьми, - хозяйка не отрывалась от окна, - только возьми мех на подпругу, который Тристана. Ирокез вчера на прогулке укусы оводов до корок разодрал..

    - Подпругу Ирокеза я тогда одноглазой переодену - все равно хуже ей уже не станет.

    Кормчая называет так одну лошадь, привязанную отдельно от других.
    Это странно, Ирокез ведь тоже слеп на один глаз…

    Хозяйка с Кормчей продолжали болтать, пока я готовила себе обед.

   

    День сегодня жаркий. Я встала пораньше, но все равно заработалась до солнца в зените. Я почти убрала валежник с первого пастбища, останется еще два поля для расчистки - дня так на 3-4 хватит. Всегда беру ведро и наполняю до краев. Время от времени подхожу и окунаю лицо в студеную воду.

    У корыт стоят жеребята и удивленно смотрят на меня.
Будь рядом пруд, они бы поняли этот восторг - в жаркий день по уши окунуться в прохладную воду.

    Вообще, мне нравится здесь.
   
    С хозяйкой редко говорим, одиноко бывает. Но, может, оно и лучше.
    Мы друг друга не трогаем, она со мной общаться не обязана - да и я работать приехала с лошадьми, а не людьми.

    Иногда, когда я на пастбище, табун подходит ближе. Немного подружилась с Елью - мальчишки местные сказали, ее так зовут.

    Она диковатая и пугливая, зато самая любопытная. Белоносая, золотая. Ель выглядит молоденькой совсем - будто ей года 4 или 5. Жаль на зубы взглянуть не дастся - резцы-окрайки появляются как раз в этом возрасте.

    Как пообедаю - захвачу ей морковку. Может, так она подпустит ближе.



    - Слушай, говорят, ты по ночам бродишь. Ты нам сегодня спать мешала...

    Кормчая облокотилась на тумбу возле меня и потянулась за яблоком.

    - Мне хозяйка уже сказала. Может, собаки гремели - я не выходила из флигеля.

    - Я в курсе, что она тебе об этом говорит. Третий день уже. Но она сказала, что собак всех запирала. Только ты гремишь, больше некому.

    Трахею сжало. То ли от вины, то ли от гнева.

    - Я не знаю, что во дворе творится. Я ночью сплю и ничего не слышу. И про ведра я в первый раз сегодня услышала…

    - Может, давай ты не будешь отпираться, да? - кормчая повысила голос, - Еще как я в первый день приехала, старуха сказала, что ты какая-то странная. Просто признай вину и прекрати так по-детски отнекиваться. Я ее несколько лет знаю, она врать не станет.

    Ведра. Да что же это…

      ***

    - Ты подхвостник неправильно делаешь!

    Хозяйка всегда поправляет меня, когда я седлаю коней. Здорово, что гости иногда зовут на прогулки с собой.

    Я вообще редко бываю верхом в полях - так что каждая прогулка для меня была на вес золота.

    Не хочу лишний раз навязываться, поэтому сначала спрашиваю у хозяйки, могут ли они взять меня с собой. Иногда боюсь, что откажут - в сравнении с ними я новичок, поэтому не хочу быть обузой для туристов, которые просто приехали отдыхать, а не возиться со мной.

    - У тебя снова седло съехало.

    Я поправляю амуницию в соответствии с требованиями хозяйки.

    Жаль, что у меня так много косяков. Страшно, что в один момент мне скажут, что устали со мной столько возиться.

    - Подпруга должна быть ближе к переду.

    Параллельно хозяйка болтала с Кормчей. Что-то про новый трензель для Тристана. Я тоже хотела бы все это понимать и также говорить с ними.

    - Ну, ты как? Готова? - Кормчая подошла ко мне.

    - Почти, - я затягивала ремни, - только ошибок много.

    - Вальтрап лучше немного выше к холке. Давай поправлю.

    Мне нравится Кормчая. Она не обязана со мной возиться, но все равно так внимательна.

    - У меня очень много ошибок…

    - Не переживай, научишься еще. Только подтяни подпругу немного - и готово.

    - Хорошо! - я улыбнулась и потянулась к ремням, - знаешь, после вчерашнего галопа оказывается так поясница болит.

    - Ха, ну так потому что колени нехрен напрягать! - Кормчая рассмеялась и ушла.


    Наверное, я слишком ранимая. Надо потихоньку исправляться.


      ***


    Минут двадцать мы провели в леваде. Понимаю, о чем говорили, когда сказали, что манежные навыки можно забыть в полевых условиях. Кажется, я седлалась так долго, что начал накрапывать дождь.

    - Ну что там? Давай, двигай ее.

    Оклахома, которую я привела из табуна, не хотела идти.

    - Это походные кони, они привыкли идти в смене друг за другом! Они не ходят поодиночке! Не хочет идти - значит, сделай так, чтобы ей неудобно было стоять.

    Оклахома не реагировала.

    Черт, дело плохо. Ничего не выходит.

    Сегодня хозяйка предложила мне поседлать коня, чтоб она посмотрела, как я держусь в седле и можно ли меня брать в поля.

    В секунду легкая морось превратилась в сильнейший ливень. Я быстро расседлала Оклахому и мы забежали в дом.

    - Пока попробуем дождь переждать. Если не прекратиться, занесешь седло в амуничник.


    Я поставила чайник и спросила:

    - А какой породы Оклахома?

    - Буденновка она. Будильник.

    - Здорово! А дончаки есть? Всегда мечтала их увидеть!

    - Есть конечно, - хозяйка указала в сторону пастбища, которое я на днях закончила расчищать, - в том табуне все кони дончаки. Еще кабардинцев много. Тристана помнишь? Его, вот из Адыгеи привезли. Есть Ясень, жеребец, он прошлым летом кобыл крыл - сейчас вместо него Гек. Ясень ганновер, но кроме него европейцев и нет почти. В основном с регионов породы - правда, есть и арабы. Кора и Джаваха такие..

    От кружек струилась сладко-травяная дымка. Дождь за окном хлестал с такой силой, что ворот даже не было видно.
    Грохочущие струи напоминали удары больших жестяных крыльев, которые тщетно пытаются пробиться в уютную теплую кухню.

    Хочется уйти во флигель, чтобы снять мокрую одежду и согреться - но здесь так хорошо и уютно. Вот бы каждый день мы сидели так и говорили…

      ***

    Каждый день я подходила к клетке с вороном и наблюдала. Искала для него гусениц и оводов. Говорила: “Карлуша” - и слушала, как он повторяет. Иногда гладила по клюву.

    Сначала аккуратно, боязливо. Затем чуть смелее. Сегодня он просунул голову через решетку и любопытно посмотрел на меня.

    Я дотронулась до головы и погладила по мягким перьям.

    Внезапно ворон тряхнул головой - и клювом, будто гидравлическим прессом, сжал мою кисть.

    Я отдернула руку.

    По тыльной стороне ладони тянулся багровый след с тонкой ниточкой крови.

    - Карлуша. Карлуша?.. - повторил ворон и снова просунул голову через прутья…

    - Странный знак. Нехороший знак, - вдруг подумала я, бинтуя руку на чердаке.

      ***

    Вороний Бог остервенело клацал когтями по крыше.
    Хотелось пить - но страшно идти к колодцу. Двор стережет Вороний Бог.
    Еще пара часов до рассвета - и он растворится в солнечных лучах.
    Нужно лишь немного потерпеть...

    Написала бы в дневник, но страшно. Вдруг опять что-то увижу.
   
    Вчера утром снова появилась незнакомая запись:


    “Что будет, если к нему выйти?”

      ***

    - Секатор! Ты куда опять секатор дела?

    У колодца я смывала грязь после работы.

    - В амуничник, где он и был все время. Он пропал?..

    Я начала вспоминать.

    Валежник. Крупные ветки, бревна. Может, я его сломала? Или оставила на костровище вместе с ветками?..


    - Погодите, я поищу…

    Я двинулась в сторону пастбища.

    Сжигать мусор еще не планируют, так что есть время найти.

    Я разгребала свежие ветки, которые еще пахли дождем после вчерашней бури.

    Под ними лежала бечевка, которую собрала еще раньше. В тот день я была совсем рядом с табуном. Ко мне даже пытался подойти жеребенок.

    Тогда к нам подбежал жеребец Гек и отогнал табун от меня.

    Он носился вокруг и нервно мотал головой. Я решила отойти дальше, чтоб ненароком не получить - но тут подбежал Велес и прогнал Гека.


    Ничего, жеребцы должны защищать табун и своих жеребят. Особенно от чужаков с секатором, которые возятся рядом уже 3 дня.

    Я раскопала гору ветвей, но не нашла ничего кроме почерневших трухлявых бревен. Неужели на пастбище потеряла?..

    Я вернулась к колодцу, чтобы проверить нет ли секатора где-то рядом.
   
    Недалеко у колодца, на пороге кухни сидела хозяйка.
 
    В руках она держала секатор.

    - Так он у вас был? - спросила я.

    - У меня конечно, у кого еще. Я же спросила, куда ты секатор дела?!

    - Я ведь в амуничнике повесила, где он все время и был.

    - А что секатору в амуничнике делать? В коридоре инструменты в коробке лежат. Инструменты надо к инструментам класть. А не в амуничник…

      ***

    Раз в несколько месяцев я возвращалась к одному рисунку. Рисовала без плана и цели. Не зная, что в конечном итоге будет изображено.
    Кажется это был герой какой-то книжки или комикса, из которого мозг выхватил туманный образ. Помню только одно - его звали Тагар.

    Я крепко держала линер, но штрихи выскальзывали из рук. Тагар был героем без образа и цели. Все, что вело к нему - лишь произвольные линии, из которых складывались новые детали.

    Но маркер дрожал.

    Штрихи выходили рублеными и несуразными. Они были все такими же произвольными - но при этом уродливо слипались. Грубые, маркие штрихи чередовались невесомыми- такими, что заставляли думать, будто линер засох.

    Уродство. Дрянь.

    Рука потихоньку замедлялась. Еще секунда - и я всем сердцем ненавидела Тагара.

    Хотелось перечеркнуть все, со злостью зарисовать работу стольких часов, раздавить наконечник маркера. Но что-то остановило.

    Я легла на стол и заплакала.

    Я писала в дневнике, и слезы размывали чернила.

    “Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу Тагара. Ненавижу этих чертовых лошадей. Чтоб они все передохли!!.
    Уродство. Ничтожество.
    Ненавижу людей.
    Ненавижу себя.”

    “Я ненавижу. Я не могу видеть лошадей и все, что с ними связано. Я здесь чужая, приклеенная, никому нет дела, я не хочу видеть холода этих людей. Будто среди ночи плачешь и вдруг слышишь стук по батарее и крик, чтобы плакал потише. Здесь я чувствую то же самое. Здесь нет жизни в людях - будто нет вообще. Я сама виновата - сама работать приехала, никто из здешних не обязан быть мне другом. Я не прошу ни нянчиться со мной, ни возиться, не трогают - и уже здорово. Но, господи, как можно чувствовать себя нормально там, где все делают вид, будто тебя нет? Стеклянные глаза, отсутствующее сердце - я вижу это день ото дня и не понимаю, отчего меня это так ранит? Почему я не могу воспринимать все иначе, мне же никто не обязан? Чувствуй себя иначе, сволочь! Отчего я постоянно ною и жалуюсь словно тряпка?! Я чувствую себя сломанной. Умения, знания о себе как о всаднике рухнули. Мне омерзительно все, к чему когда-либо прикасались мои руки. Коней больше нет. Вместо них пустота. То, что казалось мне линией - по-прежнему остается точкой. Маленькой, незаметной - и ни на йоту не сдвинувшуюся со своей первоначальной позиции, которая должна была стать началом развития. Вот, что это - резко узнать, что все, что ты создавал и бережно взращивал - оказалось лишь грудой щепок. Ведь несмотря на гору попыток - ты ноль, бездарь! Мерзотное ничтожество - и всегда им был!”
 
    Ирокез. Я хочу убить Ирокеза. Отравить, перерезать горло ночью. Или проткнуть сухожилия, как у Конана Дойла - и пусть он тоже затопчет меня за это! Никто не узнает, никто не заподозрит меня. Я ненавижу лошадей, ненавижу Ирокеза. В жизни больше к лошадям не прикоснусь.

    “Помоги мне, прошу. Помоги”

    Вороний Бог вкрадчиво клацал когтями по крыше. Никогда еще он не являлся до захода солнца.

      ***

    Хотелось спать, но я решилась выписать мысли:

    “В здешних лесах обитал древний Вороний Бог. Дворы полнят обереги, желтые черепа животных и резные фигуры духов.
    Вороний Бог не трогает лошадей. Лошади его не боятся.
    Собаки изредка чуют его пыльный смрад - и их лай прорезается сквозь сон.
    Страшен лес в ночи. Но страшней всех зверей темный дух, забытый людьми”

    Мне стало не по себе - и я тут же перечеркнула...


    … клубок махровых нитей упал со стола. Он как мячик отпружинил от пола и ударился о подоконник. Несколько красных витков отслоились и соскользнули в открытый люк.
   
    Я спустилась вниз и увидела, как двор опутали тысячи нитей алой пряжи. Они струились по дорожкам, плющом обвивали колодец и метались от столба к столбу.
Посреди двора с закрытыми глазами стояла Кормчая. Нитки обвили ее шею, а сама она покачивалась на бреющем ветру.

    Темно, но двор залит светом. Солнце горело, но его лучи обрезало черное небо.

    Внезапно чья-то огромная рука схватила солнце стиснув его когтями. Другая рука тянулась к звездам и складывала по одной, будто пригоршню тревожно-янтарных ягод.

    Кормчая стояла высоко запрокинув голову прижимая что-то к груди.

    Ребенок. Ребенок восьми лет.

    Он появился в ее руках, но тут же исчез, оставив лишь пустоту. Кормчая держала бумажно-тонкие ладони так, будто в них поместилась бы горсть ягод, хотя только что на этом месте был ребенок.

    Я подняла глаза и отпрянула.

    Позади Кормчей стояла старуха также запрокинул голову к небу.

    Она обнимала Кормчую за плечи и держала витки красных нитей, которые только что сжимали шею Кормчей. 

    От крыши к крыше металась тень огромной руки, срывающей далекие звезды с неба.

    Другая ладонь, сжимающая солнце, окончательно скрыла его след. Через секунду она превратилась в веко, которое отворилось, обнажив огненно-красный глаз, который раньше был солнцем.

    Кормчая вполголоса напевает колыбельную, а горящий глаз прожигает взглядом меня.

    От жара красные нити плавятся и становятся вязкими как кипящая карамель. Они опутывают, склеивают руки и не дают дышать.

    Вдруг раздается шелест - и меня накрывают стальные крылья.

    Жар тут же затухает. Горячие нити остывают и рассыпаются в пепел.

    Я оборачиваюсь.

    Позади меня стоит крылатая тень, обнимающая меня обсидианово-черными крыльями и не дающая сгореть…

    Я подскакиваю и просыпаюсь...

    ...на стуле у матраса лежит раскрытый дневник со свежей записью:

    "Цок-цок-цок -
     К тебе идет Вороний Бог.
     В окошки с крыши смотрит вниз -
     Бе-ре-гись!”




    (Продолжение следует)