Не открывать до лучших лет

I
Средь монотонных тусклых бездн в тень погружённой томной спальни, неприхотливо тратит день Марина Павловна Пропащих, что заунывно смотрит в стены, вьёт сиротливый ворох мыслей и утопает в узах грёз. Ход обессиленного дня немногозначен и бесстрастен, тих, безучастен и безлик. Суть дел, сплошь тщетных и смятенных, неисправимо однотипна и удручающе скучна. Явь заунывна. Ум безразличен. Нрав тосклив. Ни ожиданий, ни затей, лишь перманентная забвенность и несмолкающий надрыв.
«Вновь, как ни буйствуй, ни азарта, ни побуждений, ни огня. Лишь беспросветная статичность, клей дум да муторность забот. И что ни делай — всё одно, чем из доступного ни тешься. Нет тех ветров, как ни печально, что волновали б паруса. Как нет и тех, жаль, из мотивов, что искушали б иль влекли. Лишь отрешённость и бесхозность. Что и не рада, что жива. Да и жива ль, как знать, и вовсе. Быть здесь... Что в сущности за прихоть? Ждать, ошибаться, увядать. И так весь срок земной, всю участь. Что здесь поистине благое иль вправду вечное всерьёз. Столь всё тут столь временно, столь зыбко. Что в самом деле тут прекрасно, что впрямь безвременно. Кто б знал... Всё лишь пустошность, фарс, скоротечность. И нет тех радостей и див, что впрямь и логикой б дышали, и звать в край логики могли б, и обещали б хоть на мизер и полноценность, и покой. Нет ни к лучшему лестниц, хоть призрачных, ни к надежде путей подъездных. Лишь окаянная безвестность да в ней затерянная я...»
Она безропотно вздохнула и, отказавшись чахнуть дальше, встав и одевшись, вышла прочь.

II
В чуть с виду мрачных тусклых комнатных покоях — сплошь безучастный силуэт: Лев Александрович Безвестный, без хоть малейшей горстки жизни и вне и тени от надежд, бесследно впавший в удручённость и перманентность скорбных дум.
«Вновь день. Вновь солнце в бреши рамы. Вновь в нутре обмелевшем дыра. Как ни пугайся, что ни делай — всё бесполезно, всё равно. Встать, помчать, поспешить всё исправить. Для чего и зачем... Зря всё, зря. Что поменяется, что вспыхнет, всех из известных ярче звёзд, что обратится в форму чуда. Хоть умри — всё не то, всё не так. И не укрыться, не пропасть. Выйти некуда, жаль, всё отравлено. Жизнь косна. Правильность мертва. Явь или пакостна, иль тщетна. Ни удовольствий, ни прикрас. И как всё вынести, как сдюжить... И не сойти хотя б с ума.»
Герой вздохнул, и, чуть отвлёкшись, впал на немного в апатичность и, вновь очнувшись, взял дорогу в дом, где живёт бессменный друг — Кирилл Архипович Предсмертный, в ни на процент не меньшей мере всё столь же рьяный пессимист.
И вот, взаимно растерявшись и усадив себя за стол, вновь воссоздавшимся дуэтом, лишь с приветствия спустя, трёх дюжин чашек с чаем после, вслась углубившись в диалог, они во всю плели яви и, то и дело изумляясь, вновь возвращались в вихрь речей.
«Сколь всё ж сомнителен и лих — и мир, и век, и курс событий и неприкаянность страстей. Сколь непростительно туманен и неуёмно переменчив, что, как ни вьёшь сюжет у доли, а всё равно та не у дел.»
«Так в том и соль земной возни — звать в озадаченность, рвать ум да, обольстив и измотавши, вновь оставлять всяк раз ни с чем. Но, то, при всех своих издержках, при неоправданности рисков и при нацеленности будней лишь в никуда и на авось, коль поглубинней разобраться, наоборот отнюдь не редко, как ни мучительно признать, нам безутешным лишь на пользу. Чем неустанней вихрь событий, тем первозданней суть вещей. Сей прокажённый горький факт, как ни противься, неотступен. Чем бездыханней мрак у ночи, тем оживлённей блеск у глаз. С тем тут, увы, но не проститься — ни на кратчайший самый миг. И, чем банальней курс дорог, тем изощрённей брешь обочин. Но в таковом подчас и ключ — и от надежд, и от покоя. Чем бездыханней тишина, тем вдохновенней жажда звуков.»
«Чем хаотичней вспышки молний, тем равномерней шум дождя. С тем несуразным мы знакомы. И, чем от шеи мнимей польза, тем от петли конкретней прок. Но и утешиться, увы, шанс дан не гуще, чем ничтожный. Чем поднимаемей копейки, тем оброняемей рубли. То в век сегодняшний закон. И не спастись, не уцелеть, лишь так по гроб взахлёб и выть — наперебой с толпой всех оных. Тут сей обычай поголовен — укоренён до самых стром. Чем позабытей корабли, тем вспоминаемей обломки.»
«С тем безотрадным мы знакомы. Не вскользь, а строго наизусть и до мельчайших из деталей. Чем сиротливей смерть доходов, тем горделивей жизнь долгов. И, чем расколотым быть проще, тем вновь воссобранным трудней. То, сколь ни больно с сим смириться, в дней нам отпущенных пору дней этих самых же самих раз в сто статичней и бессмертней. Чем скоротечней жизнь у проб, тем долговечней у ошибок. И, чем волшебней мир дивит, тем беспросветней удручает. Но, чем ненастней дует ветер, тем беззаветней реет флаг. Чем притуплённей чуешь высь, тем навострённей держишь крылья.»
«Чем закалённей грубость кожи, тем деликатней нежность игл. То до трагизма справедливо. И, чем скудней набор блаженств, тем многогранней спектр мучений. В том игр сегодняшних и суть. Но и на голод, как ни грустно, есть, как известно, едоки. И, чем с огнём играть страшней, тем с поджигателем азартней. С тем, жив покуда, не расстаться, как прочь из кожи вон ни лезь. Чем беспринципней маскарад, тем восхищённей взгляд смотрящих.»
«Чем очевидней зряшность игр, тем беспринципней рьяность ставок. Тут то у были во плоти. И, чем надёжней липкость цели, тем безутешней скользкость средств. Чем краткосрочней высь прыжков, тем протяжённей глубь падений. И, чем нам сил набраться проще, тем тяжелей их приложить. Чем безобидней ноты песен, тем безнадёжней травмы струн. Но, чем свирепей хват мороза, тем озорливей блеск пурги. Чем хаотичней пауки, тем аккуратней паутина.»
«Чем истончённей кровля крыши, тем откровенней шум дождей. То несказанно справедливо. Но, научившись жить без песен, есть риск остаться и без струн. И, чем изящней гребни волн, тем угловатей лик обломков. В том дней текущих весь и рок. Чем присвояемей борьба, тем отчуждаемей победа. И, чем бедней на краски круг, тем облачённей в пёстрость угол. Чем упраздняемей призы, тем сохраняемей делёжка. Увы и ах, сие закон.»
«Чем расточительней деревья, тем бережливей топоры. Нам беспросветным то не знать ли. Чем неосознанней летишь, тем неопознанней и бьёшься. Как ни печально, то есть факт. И, чем милей вас нарисуют, тем омерзительней сотрут. Чем равномерней ход колёс, тем неуёмней стая палок. Здесь угнетающий сей принцип вшит в суть вместивших нас реалий, с наидревнейших из времён. И, чем замок верней починен, тем безнадёжней сломан ключ. И не бывать, увы, иначе, сколь бесконечно ни живи. Чем безмятежней зыбкость глади, тем смертоносней топкость дна. Но, чем мощней горит кабак, тем веселей гремит посуда. Тем сумасбродным и живём.»
«Я б, откровенно вам сказать, точь в точь и сам бы распинался - всласть, без зазрений и всерьёз: коль, как холерой иль чумой, вдруг заразился б оптимизмом иль опрометчивость пригрел бы и возлюбил до высшей дрожи. Чем хаотичней вальс снежинок, тем равномерней шлейф снегов. Тем, на тоски кручинной воз, в век нам отмеренный чумной не обнадёжить и безумца - коль хоть на каплю тот знаком с тем, что есть участь, быль и рок. Но, чем опасней голова, тем боязливей гильотина. То, в самом деле, справедливо — в ничуть не в меньшей, кстати, мере, чем ненадёжно иль чудно. И не совсем уж несуразно — и рисковать, и уповать. Чем худосочней почва были, тем плодородней всходы грёз. Но, как ни тщетно и ни горько, сей прыть вселяющий расклад, сколь бесконечно таковой сто сотен раз ни распрекрасен, всё ж до трагизма крайне хлипок и переменчив, как ветра иль настроение кокетки. И, чем быть правилом бесславней, тем исключением больней. И не осталось уж в помине тех здесь из фактов и вещей, что впрямь спасти б тебя сулили иль хоть отвлечь чуть-чуть могли. Чем приглушённей блеск вершин, тем отрешённей акт подъёма. Столь оголтело беспощадной сей зряшной данности дрянной ни на единую минуту, увы, никто не отменял. И безутешно всё, что есть — и притязания, и средства. И пустотелый внешний фарс. И, чем изящней скорлупа, тем суть птенца, увы, поганей. Чем эксклюзивней пёстрость листьев, тем тривиальней вкус плодов.»
«Чем беспросветней бездна тайн, тем беспризорней искры истин. То нерушимейше верно. И не настроить жизнь иначе, не переправить, как ни рвись. Чем гармоничней маховик, тем сумасбродней хаос сбоев. И, чем верней нас жизнь хранит, тем несуразней после тратит. Чем постепенней разгоняют, тем скоротечней тормозят. И никуда, увы, не деться, не ускакать, не ускользнуть — ни от порочности подобной, ни от иных из мук и бед, ни от вменённого извне, ни от накарканного лично. Чем горячительней азарт, тем хладнокровней авантюры. В том беспросветном вся и боль. Но, чем суть пира пустотелей, тем экспрессивней акт чумы. Тут ни напёрстка исключений, сколь неустанно ни ищи — хоть с ярче солнца фонарём, хоть с шире пашни склянкой лупы. И, чем добротней сделан кнут, тем, жаль, дрянней сготовлен пряник.»
«Чем горделивей вид у мельниц, тем у муки дрянней сорта. И, чем обширней парус цели, тем бездыханней ветер средств. Чем изощрённей суть побед, тем примитивней суть провалов.  То к дням текущим пристращённей, чем к оторочке сарафана зреть утомившийся репей.Чем обескровленней приманка, тем позолоченней крючок. И, чем поломанней ваш компас, тем отключённей маяки. В том дней сих бренных и досада. Чем исправляемей изъяны, тем бесконечней их объём. И, чем вод лжи объём щедрей, тем растворяемей соль правды. И всё строптиво - от и до. Без хоть случайных исключений. И, чем изящней плоть рассудка, тем, жаль, острей капкан безумств.»
«Чем беспросветней бездна следствий, тем безразличней рой причин. В том весь вменёный нам и хаос. И, чем обильней мера тайн, тем безразличней мера знаний. Чем однотипней изобилье, тем многогранней дефицит. То здесь на каждом из углов — с лет самых вышветших давнишних и до конца земных времён. Но, чем бесхитростней игра, тем беспристрастней и фортуна. Без постоянства гнёта рисков, мир уж подавно б износился — от поглотившей бы всё скуки и всласть плешь высекшей тоски. Так что дерзайте, рейте, вейтесь — и не за крошек горсть скупую, а лишь за полный только торт. Чем созидательней протест, тем разрушительней покорность. Не забывайте о подобном — ни спать идя, ни по утру. И не кручиньтесь, то, что нет - ни обещаний, ни гарантий. Тут по-другому и не выйдет, не состоится, не взойдёт. Чем неизбежней шанс на вечность, тем безразличней хват за миг.»
«Чем продаваемей азарт, тем покупаемей фортуна. С тем всяк, кто в разуме, знаком. И, чем прискорбней жизнь без шляпы, тем веселей без головы. То, сколь ни горестно, бессменно. Но всё ж пытайтесь — хоть чуть-чуть. И не гнушайтесь ошибаться иль, проигравши, браться вновь. Чем упускаемей улов, тем сберегаемей приманка. Но, чем добротней сухость дров, тем непотребней сырость спичек. С сим гиблым тоже не поспоришь. Чем тривиальней объективность, тем замороченней подтекст. И, чем милей быль дров сожжённых, тем сбережённых тяжелей. Чем ускользаемей азартность, тем прилипаемей надрыв. В том ни кратчайших из сомнений. И, чем прискорбней башни строить, тем веселей, увы, ломать. Сколь ни безрадостно с тем жить, но угнетающий сей принцип тут, коль хоть вскользь крой дней окинуть, увы и ах, почти во всём. И не избавиться от боли, не упростить — ни дум, ни дел. Чем затуплённей мыс иглы, тем протяжённей акт прокола. И хоть нутром ты всем воспрянь, но, всем и каждому, кто жив, на с шар земной наш безысходность, увы и ах, сие есть факт. Не грандиозней, ни ничтожней. И, чем верней бежишь на свет, тем регулярней видишь тени. Здесь погрустить лишь да принять. И уж подавно не дивиться. Ведь, всё, что выдано нам миром иль вздор насквозь иль напрочь боль. И, чем добротней скроен парус, тем несуразней собран трюм. С сим окаянным не расстаться, не разойтись, как с шёлка швы, не разбежаться, как две тени от порвать, как с правдой лжец. Не распрощаться. В том и горесть. Чем забываемей ожоги, тем вспоминаемей костры.»
«Чем потаённей близость бури, тем откровенней вера в штиль. Тут нескончаемо согласен. Но, жаль, чем больше понимаешь, тем протяжённей лишь грустишь.»
Тут, речь закончивши, расстались — до неизбежных скорых оных и до об лучшем новостей, что хоть до боли и редки, но всё ж до ужаса желанны.

III
Средь кулуаров ресторана, за тканью ширмы в зал для встреч, ест и тоскует молодой печальный образ - Марина Павловна Пропащих, что променявши бездну дома на суетливый светский свет, ждёт шанс случайного знакомства и утопает в путах дум. По приглушённым сторонам — пир однотипности и скуки, немногозначность редких лиц да заунывный звон посуды. Всё столь же тщетно, сколь статично. И столь же стянуто в статичность и монотонность суеты. И ни азартности, ни страсти. Лишь заурядность да покой. Близ декорации камина — чуть всполошённый силуэт в широкопольной бледной шляпе и с всласть улыбчивым лицом. Не ловелас, не Аполлон. Но озадачить всё же сдюжил.
И вот, решившись подойти, Марина Павловна привстала и, поборов привычный страх, прямолинейно подошла и незаметно села рядом:
«Я предложить бы вам хотела... Но не нелепицу иль дикость, а просто напросто себя...»
«А что, подсказку предложи, есть несуразней и нелепей, чем твой тщедушный куцый образ, что лишь как пугало и годен иль от удачи оберег.»
«Да, пообщалась на ура...» - с тоской вздохнула героиня и, деликатно попрощавшись, без лишних слов ушла назад, а позже, спешно взявши вещи, в невольной спешке вышла вон:
«Как всё убого, как бесславно. Хоть в самом деле провались. Нет, не черпать мне ложкой счастья. Не восходить звездой. А жаль...»
Она ускорила темп шага и, растврившись, скрылась прочь — в немой бесстрастный шлейф тумана, где лишь невзрачность и печаль.

IV
Средь боль впитавшей бездны улиц, до бередящего пустых и обездоленно бесстрастных, длит неприкаянность маршрута в грусть погружённый силуэт - Кирилл Архипович Предсмертный, что от меж дел на ум нахлынувшей тоски, не ударяясь в муть гаданий, незамедлительно собрался и поволокся вглубь широт. По одиноким сторонам, впрок отстранённым и от красок, и от хоть исподволь присущей, смысл привносящей полноты — пир всласть разверзнутой разрухи, всяк из углов сплошь взявших в плен: тлен, сиротливость да бесхозность, всех из разливов и сортов. Даль равнодушна. День уныл. Край летаргично безучастен. Лад в унисон с тем, что вокруг, смесь из надлома и хандры в свой безвозвратно счахший склеп взахлёб вобравшего настроя без хоть сомнительнейших шансов неизлечимо отрешён и озадаченно понурен. В навзрыд в боль впавшей голове шторм обуявшей безнадёги, взвесь застарелого надрыва и нескончаемость тревог. И ни отрад, ни упований.
«Как всё ж убог и бренен мир, как обездолен и ненастен. Как беспощаден и нелеп. Что в самом деле тут и есть — дней окаянности помимо, что из пристрастий, дел и сфер монументально и всерьёз с лихвой способно дать и радость, и страсть стремиться и горесть, и вожделенный привкус смысла, и безмятежный свет надежд. Нет, не отыщешь, не приметишь. Ни полноты, ни волшебства. Вот взять, к примеру, тот же воздух — ну разве общий он у нас, ну разве всем один и тот же...Ведь кто счастливой грудью дышит, а кто бесцельной и пустой. Кто с упованием и верой, а кто с досадой да груной. Всем своё. Энным пуд, энным унция. Энным вовсе ничто. Это жизнь. Да, это жизнь, не умолишь. Но жизнь ли это... В самом деле. Я б так и близко не назвал. Хоть даже бредить стань во всю и безвозвратно помешайся. А люд всё мается, живёт... И я средь них на рой какой-то. Вот угораздило ж на милость. Хоть здесь в петлю и полезай.»
Герой потерянно вздохнул и, одиноко развернувшись, впав в пессимизм, пошёл домой.

V
Близ сортировочной посылок, за тенью тонкой летней крыши, чуть накренённой и косой, распростирает свой досуг пренеприметная фигура - Лев Александрович Безвестный, сплошь угнетённый грузом дум и всеобъемлюще потухший, как обесточенный фонарь. Вновь неприкаянно скитаясь, он размышляет о текущем, о беспричинности событий и повсеместности утрат. О постоянстве безнадёги, непродолжительности шансов да о несбыточности грёз.
«Что за мир, что за участь и время. Как наяву вершимый ад. Ни достоверности, ни смысла, ни объяснимости стезей. Что в мире было здесь благого. Что вправду стоящего быть. Вот за какую из валют за весь предшествующий срок тут покупалось кем-то счастье... Что изо всех приобретений хоть одному из обладателей с дней старта впрямь приносило высший прок. Что здесь случалось не за зря иль созидалось не впустую. Что обладало чудом блага и восседало над иным. Кто был поистине любимым и сам действительно любил. Кто был здесь нужным... Хоть один. И кто когда-нибудь ли будет. Не бесполезным, не чужим. А впрямь оправданным, весомым. Всецело понятым, своим. Непроницаемым для грязи. И застрахованным от лжи. Был ли тот, кто был вправду не тщетен... Хоть единственный кто был иль нет... Тут вновь посылки сортируют. Есть ль хоть в одной из них добро. Хоть в самой мизернейшей мере. Иль хоть в зародыше, в зерне. Есть ли смысл в обещаниях, в письмах. В неутолимости разлук и неизбежности финалов. Есть ли смысл. Хоть какой-то, хоть в чём... Впрямь коль бы знать то, было б легче. А впрочем было ль бы ещё...»
Герой заманчиво зевнул и, встрасть уставившись вглубь дали, впал в мысль и дальше — насовсем, а после, выпав, огляделся и, чуть замявшись, развернулся и потащил себя домой.

VI
Средь местной выставки, где вазы да остальной фарфорий хлам, шквал взявшей в круг неразберихи: каскад запруженных прилавков, пляс лиц, плоть тел, гул фраз и пир товаров. Всё, от отдельных прихожан до совокупной аатмосферы и до последних из сокрытых в ней оголтелой мелочей, сплошь беспощадно суетливо, неисправимо сумасбродно и, коль взирать извне и в целом, до безутешного скучно. Пред наибольшим из прилавков, что ни на мизерность не диво, наикрупнейший сброд зевак — всяк в наивысшей мере лих, бесцеремонно деловит и показательно напорист. Средь от и до ретивых прочих, как средь безжизненной пустыни жизнь привносящая вода, без впечатляющих эмоций и в сжавшей исподволь тоске всклень наливает грусть в досуг немногословный сникший образ - Марина Павловна Пропащих, что, созерцая общий хаос, обеспокоенно вздыхает, переполняется бессильем и изнывает от тревог. В её растерянном нутре вьёт сеть постылая пассивность, всепроникающе больная и посильней любых ножей всласть заострённая об сердце. Ни упований, ни порывов ни на напёрсток, ни на грош, ни на иной прескромный мизер. Лишь отрешённость да печаль.
«Ты что уставился, болван? Я б твой крой морды разнесчастной как той вон вазой бы огрела — в миг в никуда б улепетал. Иль попытаться всё же, вдарить? Уж коль вербально не дошло.» - одна из дам в конце толпы взяла не вазу, но авоську, и, театрально размахнувшись, в миг зарядила ей об череп пред ней стоящего юнца.
«Что за безвыходнейший ад!? Что за вселенческий кошмар?!» -  Марина Павловна вздохнула и, опустив померкший взор, не согласившись ждать развязки, посеменила с дрожью прочь: «Ведь ждёшь всё, ищешь, помышляешь. Быть хочешь сразу и наградой, и нескончаемой рабой. Так хочешь броситься, отдаться. И всю себя в раз посвятить. А здесь смотреть не позволяют. И по лицу свободно бьют. А я одна. Всё жду, всё верю. А не сжинают, не берут.»
Она бесстрастно вышла прочь и, растворившись, потерялась — средь бездны уличной махины, навзрыд утопленной в туман, где лишь фасады да тоска и ни огня, ни пешеходов.

VII
Средь сонной комнаты с цветами на распростёршем ширь столе — благоухающий всласть образ:  Марина Павловна Пропащих, что, разделяя плен покоя, пьёт неприкаянность покоя и утопает в безднах дня.
«Вновь одна. Вновь в ненужности бреши. Вновь с лентой времени вдвоём. И столь медлителен ход стрелок, столь непростительно ленив...» - она застенчиво вздохнула и, подошедши ко столу, тайком придвинула букет: три ярко красных алых розы, неумолимо полных цвета и сохранивших аромат в его точь в точь начальном виде, с не меньшей терпкостью и страстью и с той же ласковостью нот. Вдох. Выдох. Вдох и задержать. Она растерянно забылась, а после, вновь придя в себя, неторопливо отошла и, повозившись возле шкафа, взяв пребольшущую коробку и взгромоздив её на стул, неприхотливо села рядом и беззаветно впала в мысль.
Тут смысл имеет сообщить, что на коробке, строго сверху, был расположен скромный текст: «Не открывать до лучших лет». И в эту самую коробку, за разом раз, как подходящий был момент, она складировала вещи — те, что по сумме убеждений определялись в ряд полезных и должных скрасить явь в грядущем, как ипостась вменённых будней обременится чувством смысла и обретёт благой сюжет. Вот и сейчас, чуть чуть подумав и однозначно порешив перевести цветы в гербарий и, засушив, отдать коробке — напоминать тайком в грядущем об сих цветных и юных днях, она рассеянно очнулась и, захотевши почитать, подобрала, не глядя, книжку, как оказалось, том стихов, и принялась блуждать по строкам:
«На старой площади близ порта и трактира
Строй провожающих, пред баржей вставших в круг
Там медью труб сто крат отпетых пассажиров
Передают с тоской в плен тесности кают

И кто молчит, кто прячется, кто плачет
Кто дум нахлынувших вьёт тусклое сукно
Кто, в грусть ушедши, непрестанно жадно машет
И льнёт к стеклу, чтоб что-то крикнуть сквозь окно

И кто-то важный, кто-то робкий, кто-то броский
И путь у всех из отплывать пришедших свой
И хоть причал и теплоход сейчас и общий
И общий якорь, мачта и прибой

Но не сыграть на всех, увы, из труб
И всех из слёз в платков не спрятать бреши
Не все слова уместно выпадут из губ
Не всех уплывших по прибытию вновь встретят

А мир, как встарь, всё тот же, хоть убей
И вновь и труб, и слёз опять навалом
И раз за разом провожающих людей
И рейс за рейсом принимающих причалов»
«Как всё ж глубинно, как волшебно. Как ни в одних из оных строк. Ведь кто-то чувствует ведь тоже. И тоже буйствует. Живёт. И не одна я в мире этом. Не распропащая совсем. Лишь отыскаться б нам подобным. Сосредоточиться сойтись. Не разминуться по незнанью. Не затеряться, не пропасть...»
Она с задумчивостью встала и, подышав ещё цветами, в шаль облачившись и взяв сумку, не торопясь захлопнув дверь, поволочилась в бездну улиц.

VIII
Средь одинокой блёклой залы два вновь мостящих речь лица - Лев Александрович за креслом, Кирилл Архипович поодаль, на табурете близ окна.
«Что всё ж в дней вверенных основе — рок, зряшность, хаос аль случайность. Иль лишь один сплошной надрыв? Что за плечами у реалий, что вне сюжета и за кадром, вне глаз, а строго под сукном и в кулуарах закулисья...» -  Лев Александрович вздохнул и, чуть поёжившись, замялся.
«Тут, жаль, едва ль нам кто ответит. Да и потребно ль отвечать. Всё ж всё равно один лишь фарс иль наваждение да ересь. Чем подневольней роль напёрстка, тем своевольней жизнь иглы. Здесь по-другому не бывает. И, чем беспечней явь на вид, тем безутешней на изнанку. Но, как ни дико признавать, всё ж даже этим шанс есть греться. И утешаться. И гореть. Чем бездыханней вид пустыни, тем безмятежней вкус воды. В том, сколь ни гибло, есть и правда. Чем безболезненней просчёты, тем безразличней суть задач. Но, чем сильней искусан пряник, тем, жаль, и кнут щедрей истёрт. И, чем на пламя ставки гуще, тем худосочней скорбь к золе. В том, коль подумать и отрада — не отличать чуму и пир. Чем беспросветней свод небес, тем белоснежней перья крыльев. То до нещадности верно — хоть век назад, хоть десять после. Лишь не рискуйте проверять. Чем угловатей сущность правил, тем грациозней их обход. Сколь ни досадно и смешно, но и сие всяк раз правдиво. Но, чем короче путь до нот, тем продолжительней до клавиш. Здесь ни ветшайших из сомнений. Ни на кратчайший самый срок. Так мир наш пустошный уж создан. В том наибольший и трагизм. Чем произвольней чёткость правил, тем однозначней строгость игр.»
«Чем беззащитней гладь стекла, тем невиновней автор трещин. Сей факт, как встарь, неистребим. И, чем расслабленней хозяин, тем напряжённей поводок. Но в том, быть может, и надежда. Иль хоть клочок от таковой. Чем оголтелей реет тьма, тем скороспелей зреет пламя. Ведь, чем подков цена формальней, тем беспристрастней стук копыт.»
«Что не посеешь - не взойдёт, что не затопчешь - не исчезнет. Не забывайте и об сим. И не ведитесь на уловки. Хоть с пят по шляпу те свяжи. Чем деликатней хват оков, тем притуплённей страсть к свободе. Чем незаметней мягкость слов, тем ощутимей грубость пауз. То, как ни тяжко, неизменно и повсеместно — не сбежишь. И, чем трудней о пламя греться, тем, жаль, удобней в нём гореть. Но в безысходности вменённой есть, как ни вздорно, всё ж и ключ. И иногда вполне и сносный — позолочённый и резной. Чем обездоленней карманы, тем равнодушней к ним ворьё.»
«Чем достоверней чуешь кнут, тем безупречней помнишь пряник. Сим утешаться не впервой. Чем искромётней блеск зеркал, тем незаметней тусклость рыла. Но, чем сложней унять огонь, тем беспрепятственней и проще без выдающихся усилий, как и без видимых следов, освободиться от золы и от решившихся согреться. Тут, как ни жаль без разночтений. И, чем взойти твердят милей, тем, жаль, грубей велят сорваться. То и часов любых точней в дней окаянных здешних пору. Чем непригодней плот покоя, тем грациозней шторм тревог.»
«Чем тренированней стрелок, тем дрессированней осечки. Уж так, извольте, нам твердят. И иногда ведь впрямь не брешут. Но, чем исхоженней путь в страх, тем, жаль, истоптанней и в ужас. И, чем посеянней бутоны, тем пожинаемей шипы. Увы и ах, но то закон. Чем утончённей сущность дум, тем утолщённей шлейф сомнений. И, чем насыщенней ваш фильм, тем скоротечней путь до титров. И по-другому тут не быть. Чем распускаемей мечты, тем собираемей невзгоды. Но, сколь тягостно, всё ж верьте. Не угасайте до золы. Пусть хоть и хаос лишь повсюду. Чем предсказуемей упадок, тем беспричинней ренессанс.»
«С сим непотребством мы знакомы. Чем беспричинней никнет звук, тем беззаветней длится эхо. Но то во снах лишь да в мечтах. И, чем прямей путь до проблем, тем витьеватей до решений. Чем протяжённей вера в случай, тем краткосрочней вера в смысл. И, чем ценней тот гвоздь, что выпал, тем тот противней, что застрял. Увы и ах, сие всё правда. И оттого ещё прискорбней. Невыносимей и страшней. Но не про страх иль боль беседа, а про безвыходность, про рок. Неизгладимый и надрывный, как во трубе в февраль ветра. Чем беззаветней держишь свечку, тем безответней та горит.»
«Чем непредвиденней трамплины, тем неожиданней прыжки. Всё ж не поспоришь ведь и с этим. Не отбивайтесь от надежд. Пусть даже часто и от мёртвых. И не чурайтесь упразднять: брать, драть с корнями и сжигать — то всё, что к сердцу не прилипло. Ведь, как известно, выгнать муху всё ж посподручней, чем слона. Не разузнав об сей из истин, есть безутешно гиблый риск так и спустить весь век на фальшь. Не забывайте ни на миг - чем тошнотворней дёготь встреч, тем бесподобней мёд разлуки.»

IX
Средь монотонной серой бездны в хворь впавших уличных широт, вьёт флаги сброд пришедших в школу — ученики, учителя и толстомордый образ мэра, ведь как учиться без властей. Все подозрительно бодры, свежи и скрашены азартом. На дырах лиц — гурьба улыбок, в речах огонь и хвастовство.
«А сейчас, чтоб всем было отрадней, мы будем запускать шары в ваше светлое будущее!» - произнесла одна из тёток и позвала к себе детей.
«Что за неистовый обман. Что за цинизм, к издёвке близкий. Что за глумление и фарс.» - с тоской вздохнул стоящий рядом Кирилл Архипович Предсмертный, вновь взявший риск покинуть дом и прогуляться по широтам: «Ведь кто из них счастливым будет? Ну хоть единственный один. Кто обретёт любовь и нужность. Кто не сгорит и не сгниёт, а вправду сбудется, свершится и облачится в благодать. Есть ли хоть кто-то с их числа лишь народившихся недавно, кто не напрасно, не за зря... Я б не поставил и копейки.»
Кирилл Архипович вздохнул, без слов окинул взглядом действо и, невзначай подавшись прочь к в шаль пелены укрытым далям, сплошь беспросветным и немым, неторопливо растворился.

X
Средь беспросветной гущи улиц, где лишь неистовство тумана да в нём потерянный пейзаж, в боль впавши, топчет тратуарность, сплошь безутешный силуэт -  Марина Павловна Пропащих, что, растворяясь в безнадёге, немногозначно топчет город и созерцает пир пустот.
«Что за явь, кто б ответил, такая, что ни свершений, ни прикрас. Лишь роковая данность ждать. Да принудительность пытаться. Без хоть хилейших из гарантий. Без поощрений. Без огня. Как в самом деле в неком склепе, мне заменяющем тут жизнь. Я тут. А счастье где-то в оном. И не найти его, не взять. Не изваять из пены дней. Вновь обольститься всласть лишь только. Да об печаль себя разбить. Да в труп под финиш обратиться, так ничего и не сумев. Как безысходно то, как тошно. Хоть прям сейчас в петлю и лезь. А всё ж взять смочь бы, состояться. Стать обожаемой, своей. Не оплошать, не потеряться. А впрямь случиться, расцвести. И никогда не увядать. И ни за что не осыпаться... И просто жить. Пылать. Любить. Как в самом ласковом из снов. Где забытьё лишь и блаженство. И ни никчёмных лишних рвений, ни обстоятельств, ни утрат, ни постоянной пустоты, ни каждодневного надрыва, ни перманентных вечных тягот, ни неотступных едких мук. Ни неизбежности спешить, ни бесполезности бороться.»

XI
Средь толкотни трамвая ждущей остановки — шквал ждущей транспорта толпы: рой морд, лес тел — горбатых, угловатых, плешивых, мелочных, убогих, сварливых, мятых и косых, да нескончаемость кривляний. И вот, всласть пыжась и гремя, из мглы является трамвай. Все начинают резко мчаться. Близ задних самых из дверей вдруг, неожиданно столкнувшись, впадают в драку две фигуры — с клюкой и сумкой лысый дед и тощий юноша в пенсне. Последний, тщетно проиграв, держась за грудь, отходит в бок и, задрожав, плюётся кровью.
Дед поднимается в вагон: «А ну ка встали! Место, живо!»
Люд озадаченно встаёт.
Средь бездны вставших - Лев Безвестный, всех потрясённей и робей: «Эх, быль. Вот выпало ж родиться. Так чуть забудешься — убьют. Чуть отвлекёшься — покалечат. Так век весь целый и дрожи. Что за действительность — дрянь дрянью. Нет, не поеду. Выйду прочь.»
Герой продвинулся к дверям и, спешно спрыгнувши, дал дёру — прочь от людей и их уродств и ближе к улицам и ночи, уж опустившейся густеть и окаймившей от и до всё позабытое под небом и ожидающееся шанса на забытьё в тисках покоя, в истоме мглы и путах сна.

XII
Средь тёмной комнаты, тайком, от всех и каждого украдкой, час наслаждений затевая, зрит в бездну стен чуть сонный образ - Марина Павловна Пропащих, что, беспричинно впавши в негу, непринуждённо отдыхает, взахлёб смакуя безмятежность растворяясь в узах нег. Свой ход замедлившее время до неприличного вальяжно и упоительно тихо. Строй боязливых изысканий до трафаретного банален и сиротливо небогат — освободиться от терзаний, уединиться, отдохнуть, смочь убедительно забыться и оторваться от забот да окунуться во шкодливость и плен бесстыдства и страстей.
«Вновь одиночество, вновь томность. И никого, кто б утолил. Как то чудовищно нелепо, как непростительно дрянно. Как без конца несправедливо. Хоть разрыдайся иль завой...»
Марина Павловна вздохнула и, опустивши пальцы к лону, чуть на мгновение отвлёкшись, всласть развела меж делом бёдра и, охватившись вихрем зноя, в миг растворилась во блаженстве, непроизвольно задыхаясь и заходясь в лавине ласк. И вот, дойдя уже до пика и закрепив успех повторно, подобхватив себя и сзади и без стеснения пронёсшись сквозь весь доступный спектр утех, она беспомощно обмякла и провались в забытьё.
«Ох как прекрасно, как волшебно. Как в лучшем мыслимом из мест. Что всё ж за чудо наша плоть, что за бесценнейший подарок, что лишь застыть и не дышать...»
Она с игривостью зевнула и, облизав беспечно пальцы, чуть для порядка покрасневши, вновь возвратила их назад.

XIII
И вновь акт близости с беседой, и вновь всё те же два лица - Лев Александрович у стенки, Кирилл Архипович чуть дальше, на безразмерности тахты.
«Что в нашем сущем нынче есть? Увы и ах, совсем немного. Смрад, безысходность да уродства. Сплошь — от и до и там и тут. И ведь и разум в помощь дан, и весь набор плодов прогресса, но всё равно едва ль здоров — и мир, и люд, и всяк, кто в нём. И, чем острей бесславность фильма, тем восхищённей кинозал. Как ни прискорбно, то есть правда. И никакой другой и нет. И дней убогость, как ни жаль, есть их первейший же и козырь. И не бывать дровам в цене в тех из краёв, где в моде пепел. То аксиома и закон. И, чем никчёмней ценят труд, тем вожделенней чтут усталость. И не бывать канве иной. Чем признаваемей отмычки, тем отрицаемей ключи. И чем радушней кличут кнут, тем бессердечней гонят пряник. Увы и ах, увы и ах. И, чем сомнительней слова, тем убедительней тон речи. Уж, коль однажды так пошло, то лишь сим образом и будет. Как ни терпи и ни крепись. И ведь пытаешься, живёшь. Не рассыпаешься, плетёшься. Но, чем туманней маяки, тем обезличенней и скалы. Тут ни сомнений ни мельчайших, ни исключений хоть пусть с мышь. Чем хаотичней рой штрихов, тем монолитней суть портрета. И, чем случайней вас зажгут, тем, жаль, спонтанней и потушат. То у судьбы и лет в основах — сплошь из досады состоять. Чем отвратительней приманка, тем соблазнительней улов. С тем роковым и существуем.»
«Коль возжелать всерьёз поверить, то и из пепла извлечёшь — и искр ростки, и плоть пожара. Чем аккуратней держат гроб, тем вдохновенней стынет тело. В том и отрада и напасть. Всё как изволите смотреть. Со стороны иль из процесса. И, чем от хаоса светлей, тем тяжелей от совпадений. Но не уйти всё ж от тоски, не утаиться — ни за дверью, ни под кроватью, ни в шкафу. И, чем пространней знаешь дно, тем безразличней учишь волны. Но, к справедливости сказать, кто лих, лишь в том прок и находит. Чем уязвимей прочность крыльев, тем нерушимей страсть летать. Лишь предоставили бы небо. Но, жаль, чем правила напрасней, тем бесполезней и призы. И, чем восторженней маршруты, тем безутешней тупики.»
«Чем безработней станет пряник, тем утомлённей будет кнут. С тем в век текущий мы знакомы. И, чем прощаемей поджёгший, тем заклеймляемей виной тот, кто пытался потушить иль смел рискнуть позвать на помощь. И вроде просто всё снаружи, а в суть полезь — мрак, смрад да фарс. И ведь и методов есть уйма, и механизмов, и ходов. Но, чем изысканней капканы, тем привередливей зверьё. С тем злополучным лишь смириться. Да поскорбеть — навзрыд и власть. Чем безутешней ветхость струн, тем сладострастней плавность песен. Увы и ах, сие закон. И чем пожар скупей проводят, тем сердобольней ждут потоп.»
«Чем приглушённей страсть гореть, тем обострённей тяга меркнуть. Так, как ни траурно, и есть. И, чем бесцельней струны треплют, тем беспричиннее и рвут. Но, не изведав мышеловку, не ощутить, увы, и сыр. Уж, сам наш мир дрянной так скроен. И не бывать ему иным. Хоть слёз фонтанами улейся иль до икоты оборись. И, чем изменчивей баланс, тем гомогенней хаотичность. Чем энергичней шторм печалей, тем бездыханней штиль надежд. И всё равно ведь что-то ищешь, ждёшь, уповаешь, вьёшь пути. И сам себя же убеждаешь, что не совсем уж всё за зря. Но, чем по вёслам громче плач, тем по гребцам скормней поминки. Увы и ах, сие есть факт. И, чем несметней груз ума, тем невесомей гильотина. С тем прокажённым быль и длить. Чем неказистей борт у лодки, тем аккуратней ширь у дна. И, чем проблем бесцельней суть, тем и решений зряшней сущность. И, сколь напрасно грёз ни строй, увы и ах, иной не стать уж — ни повседневности вменённой, ни предрешённой в ней канве. И, чем поспешней сад цветёт, тем преждевременней и вянет. И есть и шансы, и порывы, но, что вскользь взглядом ни окинешь, сплошь от и до во всём подвох. И, чем приятней плод на вкус, тем, жаль, и червь на вид милее. С тем беспросветным и живём. И, чем беспочвенней акт пира, тем беспричинней и чума. В том игр, нам данных, и прискорбность, та, что из мести аль со скуки всласть маскируют под изыск. И не зажечься, не воспрянуть, не расцвести — пусть хоть на миг. Ведь, чем обыденней ключи, тем незатейливей и двери. И, чем изношенней ворс кисти, тем и холста протёртей ткань. С сим, как и с оным, лишь смириться. И чем точней настроен компас, тем бестолковей паруса. Но от сгоревших есть хоть прах, а от их сжёгших - лишь безвестность. То худо ль бедно ль всё ж причина — пусть не пылать, так хоть коптить.»
«С тем от и до насквозь согласен. В наикрепчайшей из манер. Но, что в семян нутро не спрятать, то и в плодах не проявить. И, чем цветней калейдоскоп, тем замутнённей взор смотрящих. Чем неприступней сейф на крышку, тем уязвимей на пароль. В том всех из бед ведь и исток. Чем обозначенней сигнал, тем потаённей получатель. Но, не разжившись головой, не щеголять, увы, и шляпой. Здесь, коль вглядеться, вся и соль. А про подвохов повсеместность — тут вы не в бровь, а точно в глаз. Сих в век наш пакостный хватает. Сплошь, всклень, с запасом и внахлёст. И, чем бледней всяк ёж на вид, тем осязаемей наощупь. То, как и оное — лишь факт. Тот, что отрадней не заметить. Но, чем беспечней режиссёр, тем отстранённей, жаль, и зритель. И не людей подчас вина, что обезуметь порешили. В том пьес, нам выпавших, и суть — лить из порожнего в пустое. Чем утончённей текст без слов, тем испохабленней без пауз. Сколь ни мучительно — до слёз, а то то и вовсе аж до воя, но не сыскать страшней калек, чем нам доставшийся труп яви. В том наибольший и надрыв — что от и до тут всё бесплодно: и дни, и мысли, и дела. И, чем сложней оригинал, тем примитивней строй подобий. Что, в прыть ударившись ни строй, всё равнозначно бесполезно. И пыл, и трепетность, и риск. И, чем смываемей лицо, тем сохраняемей шлейф грима. Тут, как ни горько, только так. И, чем бессмысленней корабль, тем вожделенней брешь пробоин. С тем нам потопленным и плыть. Но и надежд всё ж горсть оставьте, не на потеху иль погибель, а беспричинно — про запас. Как знать, авось и пригодятся, есть и таким подчас сюжетам в час икс вменяемый тут ход; коль и взаправду так случится — всё ж не даром улыбнётесь, шанс, хоть и мизернейший самый, но иногда то ведь и есть, пусть даже в нынешнем кошмаре, пусть эфемерный, пусть пустой, не совсем ведь и абсурдный, коль прозорливо мочь смотреть, а заодно уметь и видеть - ведь, чем продажней лесорубы, тем неподкупней топоры.»
Здесь, пыл истративши, простились.

XIV
Средь день встречающего сквера — рай в сон объятого застоя, плен однотипности пейзажа, взвесь монотонной безнадёги и равномерность пустоты.  Ни неожиданных прохожих, ни потаённой полноты. Лишь сиротливая забвенность да неприкаянный покой. И в сей застенчивой картине, точь в точь как в гроба крышке гвоздь, неприхотливый тусклый образ -  Марина Павловна Пропащих, уже мучительно седая и растерявшая весь зной. Она наивно смотрит вдаль — без интереса иль азарта и отмеряет бренность дня. Из всех эмоций лишь унылость. И ни восторга, ни затей. Ни неуёмности стремлений.
«Вновь день. Вновь будничность. Вновь я. И вновь одна. А век к концу. И уж немного и осталось. Добыть. Отмучаться. Да в гроб. Там мне, наверное, и место... Коль не нашлось его уж тут...» - она застенчиво вздохнула и вдруг, миг позже, краем взора непроизвольно различив близ полной зелени беседки в тени стоящую фигуру, определённо оживилась и, оторвавшись от раздумий, без отлагательств подошла и попыталась впасть в знакомство:
«День добрый! Лучших из посылов. Я б шанс на близость разыграла, на то, чтоб общим чем сплестись...»
«Я тут утюг в ломбард отнёс. Так ты от вырученных средств и двух грошей, поверь, не стоишь. Как расхвалить себя ни рвись. Ты восвояси бы ступала. Плач неуместен. Как и торг.»
«Удостоверили, бывайте.» - Марина Павловна вздохнула и, безучастно удалившись, необратимо скрылась в боль: «Что за курс долюшки нещадный, что хоть навзрыд весь век и вой. Нет, не про счастье срок земной мой, не про удачу, не про смысл...»
Она беспомощно вздохнула и, безутешнейше померкнув, поволочилась, пятясь, прочь.

XV
Средь молчаливости квартала, где ни прикрас, ни новизны, вьёт курс безвестного маршрута в боль вовлечённый блёклый образ - Лев Александрович Безвестный, что, отколов себя от быта, сопоставляя курс маршрута из неоткуда в никуда. По сторонам, всласть разгулявшись, неумолимо громоздит пир беспробудной безнадёги смесь непогоды и хандры. Сплошь распростёршаяся слякоть, над всем вокруг беря свой верх, заполоняет каждый угол и привечая шлейф тумана, непрекращаемость озноба и беспросветность уз тоски.
«Ни в днях оставшихся, ни в сердце — ни вдохновенности, ни чувств, ни прав на смысл и полноценность. Как то неправильно, как горько. Как рьяно глупо и дрянно. Как и совсем тут вправду нету ни продуктивности, ни средств. Ни нерушимо веских целей. Ни ум пленяющих интриг. Лишь утомительность реалий да неприкаянность стези - как в непомерно зряшном шоу, где ни сюжета, ни призов. Нет, не суметь, не изловчиться — ни состояться, ни расцвесть. Да и когда уж расцветать, коль и судьбы лишь с фунт осталось. Да и была ль она, судьба, чтоб впрямь по праву мочь так зваться иль хоть чего да нести. Эх, быль — бессмыслица да тщетность. И ни свершений, ни отрад...»
Лев Александрович вздохнул и, погрузивши разум в мысли, не торопясь, побрёл домой.

XVI
Средь сникших комнатных просторов — дотла сгоревший силуэт: Марина Павловна Пропащих, что окончательно иссякнув на жизнерадостность и прыть и до плачевного увядши, с тоской и болью смотрит вдаль и утопает в путах дум и к ним приросшего надлома.
«Ну вот и жизни уж конец. А ни исходов, ни находок. Ни разделённости, ни чувств. Что накопить я тут сумела, что по итогу нажила... Уз одиночества помимо. Да безнадёги окромя. Всё собирала, всё мечтала. Всё дней до лучших время жгла. А вот оно уж и сгорело. А дней тех лучших нет как нет. Как нет уж более и смысла ждать, обольщаться иль жалеть. Всё спето, песней что звалось. Всё исчерпано, кончено, крыто. И ни шансов вторых, ни призов. Лишь безутешная бесхозность да неуёмный гнёт досад, с днём каждым жгущих всё сильнее, хоть нет того уже подавно, что не успело б прогореть. Как всё ж убого, как прискорбно — то, что судьбой тут нареклось. Как несказанно бесполезно. Хоть в раз всех слёз земных объём незамедлительно лить бросься. Иль, взвыв, в петли приют залезь. Нет, не откроется уж больше, не осчастливит, не спасёт. Лишь, так ничто и не неся, вновь бередить бесплодно будет да оставаться не у дел. Так никчемушной прочь и сгину. Так в никуда и пропаду.»
Она безропотно вздохнула и, обессиленно собравшись, взяв злополучную коробку и на ходу накинув плащ, не торопясь, спустилась вниз и удалилась в бездну улиц.
По обезличенно неброским, в скорбь облачённым сторонам — плен безучастности и скука: ни хаотичных пешеходов, ни устремлённых вдаль машин, ни хоть отчасти ярких красок, ни глаз привлечь способных видов, ни остальных мирских щедрот. И вот немного прогулявшись и даже несколько устав, Марина Павловна присела на скамейку и, с равнодушием вздохнув, поработилась бездной мыслей и отпустила разум в грусть:
«Ну вот век мой прочь умчавший, так понимаю, и сочтён. Оттрепетала, отбыла. Отнаблюдала. Отболела. Как непростительно напрасно. Как несуразно. Как в бреду. И ничего уж не вернёшь ведь. Не обратишь. Не умолишь. Что ж в самом деле и поделать. Лишь беспрепятственно принять да, всё приемля, взять за данность. Да, что оставлено добыть. И в никуда, в закат, в забвенье. Атак недавно столь ещё так убедительно пылала. И от порывов задыхалась. И от бесстыдности плыла. Вот и доплавалась, как вижу. Так берегов и не сыскав.»
Она с неловкостью зевнула и, обречённо порешив так и оставить смысл изжившую коробку быть неприкаянно забытой средь сих пустующих аллей, с на ум напавшею хандрой, не торопясь, безмолвно встала и побрела с печалью прочь — вглубь к горизонту устремляющих дорожек, где лишь безвестность да туман.


ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Близ старой маленькой скамейки — чуть различимый силуэт: Лев Александрович Безвестный, что возвращаясь с похорон, где прочь почил земную твердь  Кирилл Архипович Предсмертный, вдруг заглянул в сон пьющий сквер и неожиданно застыл: на неприметной, с досок собранной скамейке, как с неоткуда вдруг возьмись, глаз не ища, лежит коробка. На таковой же сверху надпись «Не открывать до лучших лет...»
«Эх, кто-то верил, уповал. Так, я гляжу, и не дождался. А здесь сейчас, в наш век ещё, так не открытою и будет. Нет лет их лучших, не дано. Да и едва ль уже и будут. Ну а коробку всё ж возьму. Хоть открывать, само собой, до дней скончания не буду. А уж помру — там порешат, в чьих рук приют её приладить и чьим вниманием объять.»
Лев Александрович нагнулся и, осторожно сняв коробку, сжал, бережливо взяв в охапку, и потащил пешком домой.