Румянец

Был у нас медосмотр в восьмом классе где-то в конце улицы Чапыгина, всем классом ходили. Вот уж где нас досконально проверяли-прощупывали, причём и у мальчишек все врачи женщины были. И вот, значит, посмотрела хирург в мои ясные очи, и говорит, мол, показано Вам, молодой человек, оперативное вмешательство. Сердце моё заячье прямо в пятки ушло: - Это что такое? – в надежде уточнил я. – В больнице на операционном столе резать надо – подбодрила она. - Может не надо? – совсем я с лица сошёл. – В запущенном варианте чревато бесплодием. – А случилось-то чего? – Наверно тяжёлое чего поднял - это самый распространённый случай. Я ни о чём другом ближайшее время думать просто не мог: мало того, что резать, да ещё и в таком месте – святая святых, можно сказать! Адреналин мне ещё пару дней спать не давал: уж какие я себе картины навоображал лучше и не вспоминать!
Пока по врачам ходили - справки собирали, пока с местом определялись… Положили меня в итоге в больницу Раухфуса, что на Лиговском, рядом с площадью Восстания, аккурат на летние каникулы спланировали. Палата большая – человек на восемь-десять, потолки высоченные, лепнина, коридоры длиннющие в плитке кафельной – это же до революции больница принца Ольденбургского была. Ну и приятным дополнением было большое количество девчонок – практиканток из какого-то медицинского училища. Симпатичные, на год-два нас постарше, ходили по палатам – помогали с замерами температуры, таблетками, ну и так, по мелочи, даже уколы иногда делали. Стеснялись мы, правда, по первости перед ними оголяться.
Подошёл, значит, день операции - она под общим наркозом, кстати, была. Из одежды только майка короткая разрешалась. На каталке до стола операционного довезли. Операционная тоже немалая была – столов не то на четыре, не то на шесть. Встаю я, значит, с каталки-то, руками прикрываюсь. И так адреналин зашкаливает, а тут ещё засада такая: вдоль стен девчонки наши стоят, человек двадцать, наверно. Шепчутся чего-то, с ноги на ногу переминаются. В большинстве своём знакомые уже, с некоторыми из них я до операции ещё и пофлиртовать успел. Если бы не холод и нервяк, то я бы, наверное, весь пунцовым стал. На операционный стол прикрывшись руками не залезешь – уж и не знаю, что больший дискомфорт вызывало: сама операция или девчонки эти.
Вмешательство это оперативное, в принципе, простое было – минут на 15-20: разрезали живот, как для аппендицита, перевязывали вену и обратно. Только после этого приток крови менялся, что сопровождалось сильной эрекцией. Так, что у девчонок шоу по полной программе было. После операции кто как себя с ними вёл: кто стеснялся-отворачивался, кто просто краснел; самым сорвиголовам как будто всё равно было. Я тоже старался делать вид, что ничего особенного не произошло, но предательский румянец всё-таки проступал. Были и ребята, для которых это ну прям травма. Очень их переживания мне созвучны были: возраст ранимый – пубертат в самом разгаре, хочется казаться взрослее и мужественнее; а тут на тебе - на публичное обозрение, да ещё в таком виде! К этому нас в школе не готовили! А девчонки – они девчонки и есть: подходят, градусник протягивают, улыбаются...
Лежишь после операции коконом: пресс разрезан – ни разогнуться, ни чихнуть, а потому те, что к выписке ближе, ходили по палате и анекдоты рассказывали. Традиция такая сложилась. Полпалаты стонет, половина - смеётся.
Был у нас в палате парнишка один – нас чуть помладше: класса седьмого где-то (палата, считай, одного возраста и диагноза, кроме него, была). Характером обладал лёгким, жизнерадостным, одним словом - лучистый. И настроение поднимет и за словом в карман не лез. Плёл он из капельниц поделки разные – рыбок там, и тому подобную красоту. Хорошо это у него получалось, я так и не научился. Очень популярное занятие тогда было, только капельниц не достать, а ему врачи сами приносили: каждый тоже, кто слово доброе, кто погладит. Спросил я у медсестры, мол, с чем лежит – явно не по нашей части. У него, говорит, у левого лёгкого из трёх долей две удалили, через пару недель у правого тоже две доли удалять будут. Любимец он наш, не сдаётся парень и светлый очень. Он мне перед уходом рыбку свою подарил. Она у меня несколько лет на лампе настольной висела – часто его вспоминал. Потом капельница эта рассохлась и лопнула, я рыбку в стол убрал. А потом она и вовсе исчезла – мама, наверно, во время очередной уборки выбросила. Я до сих пор его, как сейчас, вижу, значит жив ещё – там, на волне моей памяти.