Белла Ахмадулина

Белла Ахатовна Ахмадулина (1937–2010) родилась в Москве, в семье, которая принадлежала к советской элите. Ее мать была переводчицей, а отец работал таможенным начальником.
Свою фамилию Белла унаследовала от отца, татарина Ахата Ахмадулина, имя Изабелла — от матери-итальянки из рода Стопани, а при крещении она выбрала себе имя Анна в честь Анны-пророчицы и в память об Ахматовой.
Уже в 13 лет она писала взрослые стихи, старшеклассницей работала корреспондентом газеты «Метростроевец». Не поступив на филфак, с легкостью прошла в Литинстинут им. Горького. Но через год была отчислена за отказ участвовать в травле Пастернака, потом с трудом восстановилась и закончила с блестящей дипломной работой.
Уже второй сборник ее стихов был опубликован в Германии эмигрантским издательством «Посев», что в те годы могло быть расценено как измена Родине. За публикацию в альманахе «Метр;поль» (самиздатский сборник неподцензурных текстов известных литераторов) на два года была лишена права публикаций и публичных выступлений, то есть практически — заработка. А ведь у нее было двое детей (сначала появилась приемная дочь Анна, а потом Бог дал и свою, Елизавету). Она была бесстрашна и удивительно свободна и в мыслях, и в поступках, например, ездила в ссылку к Сахарову, рискуя репутацией и карьерой. Она умела покорять мир, не прилагая к этому специальных усилий, например, стала академиком американской Академии литературы. Даже сумела сняться в кино у Шукшина в картине «Живет такой парень».
Ее нельзя было назвать современной, потому что для нее существовал свой порядок времени, свои памятные даты; она переживала события священной истории происходящими здесь и сейчас.
Утонченная, аристократичная. Совершенно "не советская", выражавшая чувства возвышенным, архаичным языком.
Белла Ахмадулина - неповторимая, незабываемая поэтесса, любимая миллионами читателей. И... мать, совершенно не соответствующая представлениям обывателей об идеале родителя.
"Без нее шестидесятые были бы тощее, костистее. Она была мягкой тканью, плотью женской", - говорил об Ахмадулиной писатель Виктор Ерофеев. Он, как и многие другие мужчины, был без ума от харизматичной женщины, одаренной и такой возвышенной.

Белла Ахмадулина обладала неординарной внешностью и отличным вкусом, восхищая окружающих своей "нестандартностью".
В обычной жизни Белла, увлеченная эмоциями и творчеством, была совершенно не практична, не обращала внимания на быт, порой перебарщивала с алкоголем, смело экспериментировала в интимном.
То, что давало пищу великолепным стихам, было несовместимо с традиционной ролью жены и матери. Тем не менее, у Беллы Ахмадулиной были две дочери, которые, вспоминая о маме, находят слова любви и благодарности.
Отличительной особенностью литературы 1990-х годов было ее разнообразие. С исчезновением цензуры читатель получил доступ к произведениям, запрещенным в годы советской власти. На прилавках появились никогда не публиковавшиеся или труднодоступные в СССР книги выдающихся русских прозаиков и поэтов — Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Михаила Булгакова, Владимира Набокова, Андрея Платонова, Александра Солженицына, Иосифа Бродского, Евгения Замятина и многих других известных авторов.
Ее первый поэтический сборник «Струна» вышел в 1962 году. К этому времени Ахмадулина и другие поэты-шестидесятники периода «оттепели» — Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Булат Окуджава собирали на своих выступлениях огромные залы, стадионы, площади. В 1950–1960-е годы возрос интерес именно к озвученному поэтическому слову.  Особое, завораживающее впечатление на публику производил звонкий, хрустальный голос поэтессы Ахмадулиной Ее жизнь не протекала гладко и безмятежно. Были семейные проблемы, были и серьезные трудности личного свойства, о которых она пишет в своих стихах, что не держит больше вина в шкафу или что алкоголь ее казнит, разделяя ее саму с собой. Но, с Божьей помощью, она преодолевала все эти напасти, твердо полагаясь на волю Божью и на Божье водительство. Ее называли беззащитной, так как она убирала всякую защиту при общении, потому что в каждом человеке прежде всего видела хорошее, и доверялась даже незнакомым людям. А вот измену идеалам и предательство переносила тяжело и могла расстаться даже с близким человеком, но всегда принимала прощение и сама была очень деликатна.
О своей вере в интервью газетe «Московский железнодорожник» поэтесса призналась: «Утешением человеку может быть чистая и ясная вера в Бога. Я не церковный человек, не принадлежу к прихожанам, но без веры в Господа не понимаю жизни. Кстати, крестили меня уже в возрасте, в грузинском храме Светицховели. Мою крестную, которую зовут Манана, я очень люблю». Также в интервью она говорила о том, что ездит в Санаксарский монастырь к отцу Иерониму, которого очень почитает.
, ее манера исполнения своих произведений.

Она выпустила огромное количество сборников своих стихотворений, а также была прекрасным переводчиком с английского, французского, польского, итальянского, чешского, грузинского, армянского, сербскохорватского и других языков.
Творчество Ахмадулиной тесно связано с классической русской поэзией и восходит к Державину и Пушкину. Ахмадулина сама не раз подчеркивала свое родство с литературной традицией:
Влечет меня старинный слог.
Есть обаянье в древней речи.
Она бывает наших слов
и современнее и резче.
Поэт Евгений Евтушенко сказал о ней: «Не знаю, как Бог расположил места, но она будет где-то рядом с Цветаевой и Ахматовой».
Ахмадулина большое количество своих стихотворений посвятила Марине Цветаевой.

В отличие от других шестидесятников, порой увлекавшихся политическими темами в своем творчестве, Ахмадулина избегала социальных тем. Ее творчество — разговор о человеческой душе вне социальных страстей. Ее лирика — камерная, эмоциональная, обладающая изысканной музыкальностью:
...Не время ль уступить зиме,
с ее деревьями и мглою,
чужое место на земле,
некстати занятое мною?
Стихи, словно без труда слетевшие на бумагу, сочетающие легкость и простоту с изысканной высокопарностью, содержащие многоуровневые философские смыслы, граничащие с пророчеством, кажутся чудом, которым надо любоваться, но не анализировать.

Белла Ахмадулина много раз ездила за границу: бывала во Франции, чтобы встретится с Марком Шагалом, и в Швейцарии, чтобы познакомиться с Владимиром Набоковым. Находясь в США, она читала лекции по русской литературе в Калифорнийском университете.
 «Сейчас вы услышите лучшее, что есть в русском языке, — Беллу Ахмадулину», — так отрекомендовал поэтессу своим американским студентам Иосиф Бродский.
В зрелом возрасте Белла Ахмадулина была крещена с именем Анна, но, как она сама говорила, «прилежным прихожанином» не была. Однако в одном из своих интервью призналась: «Утешением человеку может быть чистая и ясная вера в Бога. Я не церковный человек, не принадлежу к прихожанам, но без веры в Господа не понимаю жизни».
Ахмадулина часто посещала духовные обители Русского Севера, жила вблизи Ферапонтова монастыря, о чем рассказала в книге-дневнике «Нечаяние».
Перед началом Великого поста она в своих стихах-молитвах призывала Иоанна Крестителя прийти с призывом покаяния в наш грешный край:
Несть нам отверзий принесть покаяние
И не прозреть пелены.
Ходу не имем, приди, Иоанне,
К нам на брега полыньи.
(Март 1986, Иваново)
 В конце 1990-х годов Ахмадулина тяжело болеет и даже переживает состояние комы, которую поэтесса назвала «глубоким обмороком». В этот сложный период в своем поэтическом творчестве она сосредотачивается на собственном внутреннем мире, обращается к православной вере.
Лежа в больнице, среди болезней, страданий и смерти, Белла, вдохновленная новогодней елкой, стоящей в коридоре, воспевает Рождество Христово.
Вечно радуйся, Дево! Младенца Ты в ночь принесла
Оснований других не оставлено для упованья,
Но они так важны, так огромны, так несть им числа,
Что прощен и утешен безвестный затворник подвальный.

Стихотворение «На мотив икоса» имеет точную датировку. Оно написано в ночь на 20 января 1999 года, когда Белле Ахмадулиной было уже 62 года. В этом же году поэтесса пережила состояние комы, которое сильно повлияло на ее творчество.
Стихотворение входило  в лирический цикл «Возле ёлки». Читателями и критиками появление нового цикла стихотворений поэтессы было воспринято как значительное литературное событие. Основа всех стихотворений цикла — религиозная. Ахмадулина посвящает стихи Рождеству, Крещению, пишет авторские святочные колядки, пытается осмыслить свое отношение к Богу.
Самое пронзительное и сложное стихотворение цикла, «На мотив икоса», написано в молитвенном ключе сразу после великого праздника Крещения Господня. Это один из главных христианских праздников, установленный в честь события евангельской истории — крещения Иисуса Христа в реке Иордан Иоанном Крестителем. В стихотворении выражено новое христианское чувство автора. Попытка обращения к Творцу рождает надежду восхождения поэта в лирический, «словесный рай», который является частью Божественного мира.
В своих стихах Ахмадулина всегда пыталась решить ключевой вопрос: «Стихи — вознагражденье или плата за все грехи?» В стихотворении «На мотив икоса» она снова обращается к этой проблеме. Здесь Ахмадулина высказывает самоуничижительную оценку своему поэтическому ремеслу: «Для чего свои сочинять слова — без меня светла слава икоса». Также для автора особенно важна мысль, что поэтическое творчество не может существовать без Божественного Слова.
Стихотворение Беллы Ахмадулиной необычно: в его строфах авторские слова чередуются с церковнославянскими цитатами из богослужебных текстов. «На мотив икоса» — удивительное сочетание священного текста и откровенного человеческого слова. В основе стихотворения — канонический акафист Иисусу Сладчайшему. Акафист — это разновидность хвалебного церковного песнопения, молитва Спасителю. Акафисты совершаются молящимися стоя. В состав акафиста входит 12 икосов. Икос — это песнь, также содержащая восхваление и прославление Иисуса, чтимого святого или празднуемого церковного события. К примеру, в своем тексте Ахмадулина дословно цитирует 1-й икос: «Ангелов Творче и Господи Сил, / отверзи ми недоуменный ум» (Перевод: «Ангелов Творец и Господь небесных Сил! / Ум мой немощный открой»).
Когда Ахмадулина пишет «Во пречудный Твой, в мой словесный рай» — это значит, что поэтический дар слова — несомненно дар Божий. Словесный рай — это рай молитвы. Ахмадулина сама дает пояснение своему стихотворению в книге «Нечаяние»: «По молитвеннику — словесный рай есть обитель не словес, не словесности, но духа, духовный рай. Искомая, совершенная и счастливая, неразъятость того и другого — это ведь Слово и есть». В каждом поэтическом слове — Слово Божие. Здесь Белла Ахмадулина близка к русской классической поэзии, в которой мысль о том, что поэт — глашатай Бога, была одной из важнейших.
Поэт Белла Ахмадулина  умерла 29 ноября 2010.
Отпевали ее в храме Космы и Дамиана в Шубине. Глава грузинской Церкви, Католикос-Патриарх Всея Грузии Илия Второй, выразив соболезнования в связи с кончиной поэтессы и переводчицы грузинских авторов, сказал: «Своим пребыванием в этой жизни Белла Ахатовна принесла духовную радость миллионам людей. Она относится к числу избранных, сердце которых вмещает весь мир».
Подспудно высказанные в ее произведениях семена веры дали свои всходы, и многие из тех, кто когда-то читал ее «Сказку о Дожде», сегодня ходят в храмы и ставят свою свечку за упокоение души рабы Божьей Анны.

На мотив икоса
Украшения отрясает ель.
Божье дерево отдохнёт от дел.
День Крещения отошёл во темь,
января настал двудесятый день.
Покаянная, так душа слаба,
будто хмурый кто смотрит искоса.
Для чего свои сочинять слова —
без меня светла слава икоса.
Сглазу ль, порчи ли помыслом сим
возбранён призор в новогодье лун.
Ангелов Творче и Господи сил,
отверзи ми недоуменный ум.
Неумение просвети ума,
поозяб в ночи занемогший мозг.
Сыне Божий, Спасе, помилуй мя,
не забуди мене, Предивный мой.
Стану тихо жить, затвержу псалтирь,
помяну Минеи дней имена.
К Тебе аз воззвах — мене Ты простил
в обстояниях, Надеждо моя.
Отмолю, отплачу грехи свои.
Живодавче мой, не в небесный край —
восхожу в ночи при огне свечи
во 1999 год пречудный Твой, в мой словесный рай.


Стихотворение имеет точную датировку – 20 января. Оно написано сразу после праздника Богоявления. Это одно из главных христианских торжеств, которое установлено в честь евангельского события – крещения Господа нашего Иисуса Христа в реке Иордан Иоанном Предтечей. Оно описывается у трех евангелистов – Матфея, Луки и Марка. Иоанн Богослов события Крещения опускает, но передает монолог последнего ветхозаветного пророка – его свидетельство об Иисусе как «Агнце Божием» (Ин. 1:29-34).  «На мотив икоса» необычно тем, что слова автора чередуются со строками акафиста Иисусу Сладчайшему. В его состав входит двенадцать икосов, представляющих собой хвалебную песнь Христу. Белла Ахмадулина точно цитирует начало 1-го икоса: «Ангелов Тво;рче и Го;споди си;л, отве;рзи ми; недоуме;нный у;м».
 Поэтесса умело сочетала в своих стихотворениях высокую лексику с незамысловатой, повседневной, а церковнославянизмы с неологизмами. «На мотив икоса» — замечательный тому пример.
Темь — то же, что и тьма.
Двудесятый — двадцатый.
Икос — богослужебная песнь, содержащая восхваление и прославление святого или празднуемого церковного события.
Сглаз — воображаемая, сверхъестественная способность при помощи взгляда отрицательно повлиять на человека: вызвать у него какую-либо болезнь или изменить его судьбу к худшему.
Порча — болезнь; в народных представлениях — недуг, напущенный злой ворожбой.
Помысел — мысль, намерение, замысел.
Возбранить (устар.) — запретить.
Призор — присмотр, наблюдение; внимание.
Отверзать — открыть, отомкнуть, дать доступ.
Недоуменный — выражающий состояние сомнения, колебания.
Занемогший — болезненный.
Предивный — прекрасный, дивный.
Затвердить — запомнить наизусть.
Псалтирь — одна из библейских книг Ветхого Завета. Состоит из псалмов — хвалебных песен-благодарений Богу.
Минея (от греч. «месячный, длящийся месяц) — общее название нескольких церковных книг, предназначенных для богослужения и для домашнего чтения.
Обстояние — напасть; беда.
Живодавче — Податель жизни.
Пречудный — удивительный, чудесный.



Белла Ахмадулина

Сказка о дожде
1
Со мной с утра не расставался Дождь.
— О, отвяжись! — я говорила грубо.
Он отступал, но преданно и грустно
вновь шел за мной, как маленькая дочь.
Дождь, как крыло, прирос к моей спине.
Его корила я: — Стыдись, негодник!
К тебе в слезах взывает огородник!
Иди к цветам! Что ты нашел во мне?
Меж тем вокруг стоял суровый зной.
Дождь был со мной, забыв про все на свете.
Вокруг меня приплясывали дети,
как около машины поливной.
Я, с хитростью в душе, вошла в кафе.
Я спряталась за стол, укрытый нишей.
Дождь за окном пристроился, как нищий,
и сквозь стекло желал пройти ко мне.
Я вышла. И была моя щека
наказана пощечиною влаги,
но тут же Дождь, в печали и отваге,
омыл мне губы запахом щенка.
Я думаю, что вид мой стал смешон.
Сырым платком я шею обвязала.
Дождь на моем плече, как обезьяна,
сидел. И город этим был смущен.
Обрадованный слабостью моей,
он детским пальцем щекотал мне ухо.
Сгущалась засуха. Все было сухо.
И только я промокла до костей.
2
Но я была в тот дом приглашена,
где строго ждали моего привета,
где над янтарным озером паркета
всходила люстры чистая луна.
Я думала: что делать мне с Дождем?
Ведь он со мной расстаться не захочет.
Он наследит там. Он ковры замочит.
Да с ним меня вообще не пустят в дом.
Я строго объяснила: — Доброта
во мне сильна, но все ж не безгранична.
Тебе ходить со мною неприлично. —
Дождь на меня смотрел, как сирота.
— Ну, черт с тобой, — решила я, — иди!
Какой любовью на меня ты пролит?
Ах, этот странный климат, будь он проклят! —
Прощенный Дождь запрыгал впереди.
3
Хозяин дома оказал мне честь,
которой я не стоила. Однако,
промокшая всей шкурой, как ондатра,
я у дверей звонила ровно в шесть.
Дождь, притаившись за моей спиной,
дышал в затылок жалко и щекотно.
Шаги — глазок — молчание — щеколда.
Я извинилась: — Этот Дождь со мной.
Позвольте, он побудет на крыльце?
Он слишком влажный, слишком удлиненный
для комнат. — Вот как? — молвил удивленный
хозяин, изменившийся в лице.
4
Признаться, я любила этот дом.
В нем свой балет всегда вершила легкость.
О, здесь углы не ушибают локоть,
здесь палец не порежется ножом.
Любила все: как медленно хрустят
шелка хозяйки, затененной шарфом,
и, более всего, плененный шкафом —
мою царевну спящую — хрусталь.
Тот, в семь румянцев розовевший спектр,
в гробу стеклянном, мертвый и прелестный.
Но я очнулась. Ритуал приветствий,
как опера, станцован был и спет.
5
Хозяйка дома, честно говоря,
меня бы не любила непременно,
но робость поступить несовременно
чуть-чуть мешала ей, что было зря.
— Как поживаете? (О блеск грозы,
смиренный в тонком горлышке гордячки!)
-Благодарю, — сказала я, — в горячке
я провалялась, как свинья в грязи.
(Со мной творилось что-то в этот раз.
Ведь я хотела, поклонившись слабо,
сказать: — Живу хоть суетно, но славно,
тем более, что снова вижу вас.)
Она произнесла: — Я вас браню.
Помилуйте, такая одаренность!
Сквозь дождь! И расстоянья отдаленность! —
Вскричали все: — К огню ее, к огню!
— Когда-нибудь, во времени другом,
на площади, средь музыки и брани,
мы б свидеться могли при барабане,
вскричали б вы: — В огонь ее, в огонь!
За все! За дождь! За после! За тогда!
За чернокнижье двух зрачков чернейших,
за звуки, с губ, как косточки черешни,
летящие без всякого труда!
Привет тебе! Нацель в меня прыжок.
Огонь, мой брат, мой пес многоязыкий!
Лижи мне руки в нежности великой!
Ты — тоже Дождь! Как влажен твой ожог!
— Ваш несколько причудлив монолог, —
проговорил хозяин уязвленный. —
Но, впрочем, слава поросли зеленой!
Есть прелесть в поколенье молодом.
— Не слушайте меня! Ведь я в бреду! —
просила я. — Все это Дождь наделал.
Он целый день меня казнил, как демон.
Да, это Дождь вовлек меня в беду.
И вдруг я увидала — там, в окне,
мой верный Дождь один стоял и плакал.
В моих глазах двумя слезами плавал
лишь след его, оставшийся во мне.
6
Одна из гостий, протянув бокал,
туманная, как голубь над карнизом,
спросила с неприязнью и капризом:
— Скажите, правда, что ваш муж богат?
— Богат ли он? Не знаю. Не вполне.
Но он богат. Ему легка работа.
Хотите знать один секрет? — Есть что-то
неизлечимо нищее во мне.
Его я научила колдовству —
во мне была такая откровенность-
он разом обратит любую ценность
в круг на воде, в зверька или траву.
Я докажу вам! Дайте мне кольцо.
Спасем звезду из тесноты колечка! —
Она кольца мне не дала, конечно,
в недоуменье отстранив лицо.
— И, знаете, еще одна деталь-
меня влечет подохнуть под забором.
(Язык мой так и воспалялся вздором.
О, это Дождь твердил мне свой диктант.)
7
Все, Дождь, тебе припомнится потом!
Другая гостья, голосом глубоким,
осведомилась: — Одаренных богом
кто одаряет? И каким путем?
Как погремушкой, мной гремел озноб:
-Приходит бог, преласков и превесел,
немножко старомоден, как профессор,
и милостью ваш осеняет лоб.
А далее — летите вверх и вниз,
в кровь разбивая локти и коленки
о снег, о воздух, об углы Кваренги,
о простыни гостиницей больниц.
Василия Блаженного, в зубцах,
тот острый купол помните? Представьте —
всей кожей об него! — Да вы присядьте! —
она меня одернула в сердцах.
8
Тем временем, для радости гостей,
творилось что-то новое, родное:
в гостиную впускали кружевное,
серебряное облако детей.
Хозяюшка, прости меня, я зла!
Я все лгала, я поступала дурно!
В тебе, как на губах у стеклодува,
явился выдох чистого стекла.
Душой твоей насыщенный сосуд,
дитя твое, отлитое так нежно!
Как точен контур, обводящий нечто!
О том не знала я, не обессудь.
Хозяюшка, звериный гений твой
в отчаянье вселенном и всенощном
над детищем твоим, о, над сыночком
великой поникает головой.
Дождь мои губы звал к ее руке.
Я плакала: — Прости меня! Прости же!
Глаза твои премудры и пречисты!
9
Тут хор детей возник невдалеке:
Наш номер был объявлен.
Уста младенцев. Жуть.
Мы — яблочки от яблонь.
Вот наша месть и суть.
Вниманье! Детский лепет.
Мы вас не подведем.
Не зря великолепен
камин, согревший дом.
В лопатках — холод милый
и острия двух крыл.
Нам кожу алюминий,
как изморозь, покрыл.
Чтоб было жить не скучно,
нас трогает порой
искусствочко, искусство,
ребеночек чужой.
Дождливость есть оплошность
пустых небес. Ура!
О пошлость, ты не подлость,
ты лишь уют ума.
От боли и от гнева
ты нас спасешь потом.
Целуем, королева,
твой бархатный подол!
10
Лень, как болезнь, во мне смыкала круг.
Мое плечо вело чужую руку.
Я, как птенца, в ладони грела рюмку.
Попискивал ее открытый клюв.
Хозяюшка, вы ощущали грусть,
над мальчиком, заснувшим спозаранку,
в уста его, в ту алчущую ранку,
отравленную проливая грудь?
Вдруг в нем, как в перламутровом яйце,
спала пружина музыки согбенной?
Как радуга — в бутоне краски белой?
Как тайный мускул красоты — в лице?
Как в Сашеньке — непробужденный Блок?
Медведица, вы для какой забавы
в детеныше влюбленными зубами
выщелкивали бога, словно блох?
11
Хозяйка налила мне коньяка:
— Вас лихорадит. Грейтесь у камина. —
Прощай, мой Дождь! Как весело, как мило
принять мороз на кончик языка!
Как крепко пахнет розой от вина!
Вино, лишь ты ни в чем не виновато.
Во мне расщеплен атом винограда,
во мне горит двух разных роз война.
Вино мое, я твой заблудший князь,
привязанный к двум деревам склоненным.
Разъединяй! Не бойся же! Со звоном
меня со мной пусть разлучает казнь!
Я делаюсь все больше, все добрей!
Смотрите — я уже добра, как клоун,
вам в ноги опрокинутый поклоном!
Уж тесно мне средь окон и дверей!
О господи, какая доброта!
Скорей! Жалеть до слез! Пасть на колени!
Я вас люблю! Застенчивость калеки
бледнит мне щеки и кривит уста.
Что сделать мне для вас хотя бы раз?
Обидьте! Не жалейте, обижая!
Вот кожа моя — голая, большая:
как холст для красок, чист простор для ран!
Я вас люблю без меры и стыда!
Как небеса, круглы мои объятья.
Мы из одной купели. Все мы братья.
Мой мальчик, Дождь! Скорей иди сюда!
12
Прошел по спинам быстрый холодок.
В тиши раздался страшный крик хозяйки.
И ржавые, оранжевые знаки
вдруг выплыли на белый потолок.
И — хлынул Дождь! Его ловили в таз.
В него впивались веники и щетки.
Он вырывался. Он летел на щеки,
прозрачной слепотой вставал у глаз.
Отплясывал нечаянный канкан.
Звенел, играя с хрусталем воскресшим.
Дом над Дождем уж замыкал свой скрежет,
как мышцы обрывающий капкан.
Дождь с выраженьем ласки и тоски,
паркет марая, полз ко мне на брюхе.
В него мужчины, поднимая брюки,
примерившись, вбивали каблуки.
Его скрутили тряпкой половой
и выжимали, брезгуя, в уборной.
Гортанью, вдруг охрипшей и убогой,
кричала я: — Не трогайте! Он мой!
Он был живой, как зверь или дитя.
О, вашим детям жить в беде и муке!
Слепые, тайн не знающие руки
зачем вы окунули в кровь Дождя?
Хозяин дома прошептал: — Учти,
еще ответишь ты за эту встречу! —
Я засмеялась: — Знаю, что отвечу.
Вы безобразны. Дайте мне пройти.
13
Пугал прохожих вид моей беды.
Я говорила: — Ничего. Оставьте.
Пройдет и это. — На сухом асфальте
я целовала пятнышко воды.
Земли перекалялась нагота,
и горизонт вкруг города был розов.
Повергнутое в страх Бюро прогнозов
осадков не сулило никогда.
Стихи были написаны в 1962 году, когда поэтессе было 25 лет. Они посвящены Евгению Евтушенко — бывшему мужу Беллы Ахмадулиной. Это сказка для взрослых. Стихи были написаны от женского лица и несколько скорректированы для мужского прочтения без изменения содержания.