Любовница Геббельса

         
      ЛЮБОВНИЦА ГЕББЕЛЬСА


Осень 1944 года. Такого тумана в Берлине не было давно. Разобраться, где какая улица, можно было только, изрядно поблуждав вокруг, и долго чертыхаясь по поводу погоды и её фокусов. Иди пойми, где эта Фридрих штрассе, а где Линден аллея, когда всё, что видишь перед собой, тщательно замаскировано тускло подсвеченной фонарями тьмой и невероятно плотным туманом.
Бронированная машина, полная гестаповцев, остановилась у одного из домов.
- Кажется, это здесь, - сказал водитель тому, кто в гестаповской форме сидел рядом с ним.
- Придётся выйти, Фриц, - ответил ему тот, -   и убедиться в том, что мы в нужном месте. 
 Водитель вышел и вернулся.
- Мы в нужном месте, герр Шварцкопф.
- Так, в этом доме находится их явочная квартира, – повернул голову Шварцкопф к сидящим за ним гестаповцам. Мы  с Куртом и Иоганном подымаемся наверх. Адольф, Карл и Вольфган, будете стоять под окнами, где я вас оставлю. В случае попытки одного из этих придурков выпрыгнуть из окна, старайтесь не убить его, а поймать. В крайнем случае, цельтесь ему в ноги. Это личный приказ Геббельса. Кто-то из этих коммунистов зачем-то позарез понадобился ему, – усмехнулся он.

Дверь заскрипела под напором тел, а затем просто рухнула вовнутрь. В пролом тут же рванули гестаповцы навстречу четырём людям, сбившимся у стола под низким абажуром.  Вообще-то их было пятеро. Пятый метнулся к окну и исчез за ним, но, похоже, был остановлен выстрелами тех, кто дежурил под окном. Арестованных свели по лестнице вниз и силой запихнули в фургон, который следовал за машиной гестаповцев. Туда же швырнули и пойманного пятого.  Его звали Вильфред и он был тем, кто вдруг зинтересовал собой нацистского министра культуры и  пропаганды Геббельса.

В гестапо их сразу повели на допрос. В большой комнате им навстречу поднялся из-за стола гестаповец, захватив со стола при этом наган и хлыст. Их заставили раздеться.  Гестаповец сказал, что им вернут их одежду, накормят и напоят и даже выпустят на свободу, если они немедленно согласятся составить список всех членов их организации, адреса явок и пароли.      

- Выпустим вас на свободу. Не так уж мало, - усмехнулся он и изо всех сил ткнул под солнечное сплетение  рукояткой от хлыста подпольщика стоявшего рядом с Вильфредом. Пока тот, перегнувшись пополам стонал и ловил ртом воздух, он подошёл к Вильфреду. Встал у него за спиной. Вильфред весь поджался, ожидая худшего и желая себе лишь одного, чтобы избиение, которое, как он предчувствовал, вот-вот произойдёт, уже было позади и чтобы в самый болевой момент сознание покинуло его. 
- Ты сложён ужасно, – сказал ему, обходя его со всех сторон, гестаповец. Что это за тело? – грубо пересчитал он рукояткой хлыста его рёбра. А эти мышцы – разве это мышцы? - При этом он так  больно захватил пальцами одну из мышц плеча, что  Вильфред закричал. – Учти, – продолжил  гестаповец, – моим любимым предметом в школе была анатомия. Я отделю каждый твой мускул от кости и ты будешь у меня плясать от дикой боли, если откажешься сотрудничать с нами.  При этом, я постараюсь учесть, что ты такой дохлятина и не доставлю тебе удовольствие быстро сдохнуть.  Садись и пиши. Не обращай внимание на остальных. Они - падаль. И они за тебя твою жизнь не проживут. Тебе повезло, доходяга. Твоя дочь - одна из известных актрис Рейха, но учти - даже она не спасёт тебя от тех пыток, которые я приготовил для особых упрямцев.  -  Он усадил Вильфреда за свой стол, вложил ему в пальцы ручку. Приказал: «Пиши!». После того, как Вильфред отшвырнул ручку от себя, его, как и остальных, стали избивать, топтать ногами, хлестать, зажимать пальцы дверьми. А потом, после пыток, швырнули  в камеру на цементный пол, оставив их всех до утра, полного всё тех же избиений и пыток.
- Грязные свиньи, – пробурчал один из гестаповцев, закрывая дверь камеры и оглядывая свою рубашку в пятнах крови. -  Я весь перемазался из-за них.
На третий день в камеру почему-то зашёл человек в белом халате с маленьким саквояжем. 
Вильфреда посадили на появившийся  откуда-то стул. Мужчина в халате смазал чем-то его раны и ссадины на лице.  Слегка проложил лицо гримом. Через минут десять в камеру зашёл надзиратель. «На свидание!» - рявкнул он сидевшему на стуле Вильфреду. Его отвели в другую комнату, велели сесть. А затем открылась дверь с противоположной стороны и в комнату вошла дочь Вильфреда. Она бросилась было к отцу, но её тут же предупредили: «не касаться друг друга, не шептаться и ничего не пытаться передать друг другу. В случае нарушения правил свидание будет немедленно прекращено, а заключённый подвергнут дисциплинарному наказанию».

- Здравствуй, отец!
- Здравствуй, Эльза!  Как тебе удалось добиться свидания?
- Я была на приёме у министра пропаганды. Я ведь всё ещё одна из известных актрис Третьего Рейха.
- Никто не просил тебя это делать.
- Папа, я твоя дочь и я стараюсь делать всё, чтобы помочь тебе. Разве это так странно?
- И что же он тебе сказал, этот немецкий Бог, обитающий на Олимпе Третьего Рейха?
- Как видишь, мне разрешили  с тобой встретиться. Теперь моя цель - добиться твоего освобождения.
- Забавно, в обмен на что?
- Это не должно тебя интересовать.
- Свидание закончилось – объявил внезапно следивший за их разговором охранник...

Над зданием министерства пропаганды развивался громадный нацистский флаг. Эльза вышла из машины и вошла в здание. Через несколько минут лифт поднял её на третий этаж, где была рейхсканцелярия министра пропаганды Йозефа Геббельса.   Минута ожидания в приёмной и вот секретарь, широко распахнув двери, произнёс:
- Фройляйн ... герр министр ждёт вас. 
Геббельс встретил её у порога в свой кабинет. Он всегда встречал дам у порога, чтобы они не обращали лишний раз внимание на его хромоту.  Враги называли его «хромым дьяволом», но ему всегда были интересны лишь мнения дам, за которыми он ухаживал с манерами вышколенного аристократа: поцелуй ручки, куртуазно подвинутый для разговора стул или кресло, предложение выпить кофе или что-нибудь покрепче.  Пускалось в ход всё, что вело к победе над сердцем, а точнее, над телом  будущей пассии.   
- Вы не поверите, Эльза, но я только что говорил именно о вас с директором киностудии Йоганном Линдером.  Главная роль в следующем фильме вам обеспечена, -  сказал Геббельс, отодвигая стул, стоявший рядом с письменным столом и предлагая Эльзе сесть. - Я выполняю то, что я обещал. А вот и кое-что ещё.   Он придвинул к Эльзе большую резную шкатулку. Открыл крышку. Она оказалась заполненной доверху ювелирными изделиями.
- Откуда они у вас? – поинтересовалась Эльза.
- Мы конфисковали их у тех, кто многие годы бессовестно, пользуясь нашей слабостью, грабил немецкий народ. – с пафосом произнёс Геббельс. 
- Вот  это колье, я думаю, очень подойдёт к вашей лебединой шее,  - сказал он и, обойдя Эльзу со спины, одел его ей на шею. А затем попытался опустить ладони ниже шеи. Но она остановила его. Сказала решительно: «только, когда освободят моего отца».
- Ладно, вашего отца выпустят, но я хочу вас предупредить, милая Эльза, что если он ещё раз свяжется с этими недобитыми коммунистами, с этими гнусными тельмановцами, то тогда ему точно не поздоровится. Я его выпускаю исключительно под ваше честное слово, Эльза. Вы мне очень милы и я готов многое сделать для вас, поверьте мне.  Оставьте это колье себе, оно ваше. Мы с вами встретимся... он стал перелистывать настольный календарь, - во вторник, в шесть вечера. За вами приедет мой шофёр. 
- Вам повезло, - продолжил он, провожая Эльзу к двери, - когда вы приедете домой, по радио будут как раз транслировать мою лучшую речь. Фюрер сказал, что эта речь более, чем какая-либо другая, свидетельствует о моих блестящих способностях как оратора. Фюрер ведь и сам блестящий оратор. Получить похвалу от такого оратора – это высшая честь для любого. Мда...  -  Своего отца можете забрать завтра в 9 утра. Скажите ему, – улыбнулся Геббельс, - что благодаря вам, - и он сделал выразительный жест, проведя ладонью по шее,  - ваш отец в этот раз избежал гильотины.    

- Ты будешь жить у меня. Сейчас не самое лучшее время искать для тебя квартиру. Я уезжаю на съёмки фильма и меня не будет несколько дней. Прислугу я отослала, нам не нужны лишние свидетели здесь, - сказала Эльза, повернув голову к сидящему за секретером отцу. Еду я тебе приготовила.  Деньги я тебе оставлю. И умоляю тебя - не связывайся ты со своими коммунистами.  От вас вообще осталась жалкая кучка тех, кто ещё не арестован.  Нам повезло, отец, что я вовремя сунула взятку этому Штюрмеру и он выдал справку тебе и мне об арийской чистоте. Это мне стоило, конечно, недёшево. Но если бы не эта справка, мы бы с тобой были сейчас в концлагере, куда уже всё чаще и чаще отправляют даже таких, как мы, полу-евреев. 
Она ушла в спальню переодеться, но оставила дверь отрытой и продолжила разговор с отцом. 
- Я с большим трудом вытащила тебя из этой ужасной тюрьмы. Нам надо постараться как-то пережить всё это, папа. Я думаю, что осталось уже недолго. Дела на фронте идут всё хуже и хуже. Надо дождаться, когда всё это кончится и тогда для нас начнётся новая жизнь. Сейчас самое главное - это выжить. Нельзя терять надежду. Займи себя чем-то, найди себе какое-нибудь нерискованное занятие, ведь ты же любил когда-то рисовать, даже ходил в студию, помнишь, папа. 
- Да, ходил. Сто лет назад. 
- И, кроме того, ты же знаешь языки. Меня научил английскому. Ты мог бы устроиться куда-нибудь переводчиком. Это могло бы быть полезно и интересно для тебя.  Ничего, папа, будет ещё и на нашей улице праздник, – сказала выходя из спальни Эльза.-  Поверь мне. А сейчас мне надо идти. Слышишь – шофёр уже гудит. Всё - ухожу, ухожу. Не скучай тут без меня.
Она поцеловала отца в лоб, открыла дверь и застучала каблучками по лестнице. У подъезда её  ждала машина, которую прислал за ней Геббельс.   

- Ты прекрасна, Эльза.  Обожаю, когда обнажённая женщина пьёт вино. Как это идёт ей! Ты просто невиданная красавица. Все остальные рядом с тобой замухрышки. - Геббельс склонился над Эльзой. Прошёлся губами по её телу. Спальня была полу-спальней, полу-кинозалом. На экране, установленном напротив ложа, всё время демонстрировались два фильма с участием Эльзы. Геббельс обожал  заниматься любовью с актрисами на фоне фильмов с их участием. Это придавало, по его мнению, особую пикантность сексу с ними. 
- Я так счастлив провести с тобой, Эльза, эти дни, – ворковал он. - Жаль, что высокие государственные дела так часто отрывают нас от прекрасных мгновений. Если бы не они, я был бы весь твой. А ты - моя, - добавил он. - Но ничего, мы весьма близки к победе, несмотря на ряд неудач на отдельных участках фронта. Вот-вот мы создадим такое оружие, что всем нашим врагам не поздоровится. Заверяю тебя - очень не поздоровится. И тогда мы решим еврейский вопрос в Германии и во всём мире. Впрочем, не только этот вопрос. А я смогу,  наконец, заняться тем, к чему испытывал влечение с юности - литературой.   Представляешь, я отправлял свои произведения в разные газеты и журналы, но там везде правили бал евреи и они мне отказывали. В нашей немецкой прессе всем заправляли евреи.  И я, немец, шёл на поклон к ним. Смешно, - улыбнулся он, - ты не поверишь, но когда я впервые услышал речь Гитлера, я решил, что он просто чокнутый антисемит. Несмотря на все свои обиды и унижения со стороны евреев, я, молодой олух, не отдавал себе тогда отчёта, насколько серьёзно и пагубно их влияние в Германии. У меня ведь была девушка еврейка и еврей-профессор в университете, который помог мне с докторской диссертацией. Но Гитлер мне открыл глаза. И я, благодаря ему, понял: они уничтожали и уничтожают всё, что дорого истинному немцу. Это левые евреи ездили на фронт и разлагали нашу армию, призывая солдат бросать оружие и брататься с врагом, в результате чего мы проиграли войну. Это они захватили все места в финансовом мире в Германии, это они заставили нас подписать позорный Версальский договор, который причинил так много ущерба нашей родине.   

- Я человек искусства, – сказала, встав с постели и одевая пеньюар Эльза. - Моё дело - доставлять наслаждение своей игрой на экране. А политики пусть занимаются политикой. Наш сосед по дому на старой квартире был евреем. Он, насколько я знаю, воевал на фронте, получил железный крест за храбрость, потерял руку под Верденом. Он не виноват в том, что какой-то болван из евреев пытался, пока он воевал, разложить немецкую армию.
- А я уверен – возразил Геббельс, - что твой сосед, я надеюсь, что он сейчас в концлагере, где место вообще всем евреям, был полон, по большому счёту, симпатий к евреям-паразитам, которые приложили столько усилий, чтобы подорвать тевтонский дух нашего народа. Кровные симпатии, даже если они не видны на поверхности, очень многое определяют в человеке. Так что он лишь жалкое исключение из правил. Ты наивная, Эльза. И ты должна быть более патриотичной. Заруби себе на носу, Эльза, все евреи – враги. Мне не нравится твоя попытка их оправдать. Хорошо, что твои аргументы слышу только я и слышу их здесь. В других условиях и, имея дело с другой, я велел бы немедленно арестовать её.   Но ты - великая актриса, Эльза. Я так рад, что,  в отличие от этой мрази Марлен Дитрих, ты всё же осталась с нами. Она прозябает там, в своём Голливуде на жалких вторых ролях, а ты вполне заслужила быть первой актрисой Рейха и, поверь мне,  я об этом позабочусь.

- Я смотрю, что ты в плохом настроении, Эльза, – сказал Геббельс утром за завтраком. Тебе чем-то не угодила моя прислуга? А может быть, от восхищения по поводу того, что я здесь говорю, ты потеряла дар речи, – засмеялся Геббельс.  - Ты слышала мою речь по радио? Помнишь, я тебе посоветовал её послушать. Правда – она потрясающая?  Я был тогда воистину в ударе. - Он откинулся на спинку стула. – Я говорил, Эльза на киностудии о тебе. Первая роль в фильме «Рабыня большой любви» тебе обеспечена. Я надавил на них, чтобы они выплатили тебе авансом 80 процентов положенной тебе суммы за роль. Это большие деньги. Можешь получить их в любой момент. Но вот что у меня на уме.... Я задумал мощный пропагандистский фильм. Он будет посильней фильма о нашем Рейхе «Триумф воли», который   сделала Лени Рифеншталь. Говорю тебе всё это потому что ты прекрасна, Эльза, и я очень хочу, чтобы ты снялась в пропагандистском фильме, который я задумал.  Ты его украсишь собой.  Их американский еврейчик Чаплин создал фильм-карикатуру на нашего фюрера, но клянусь тебе, я создам такой мощный фильм, что  они там будут кусать локти от досады и злости.  Сейчас трудное время для нас и такой фильм необходим для поднятия духа нашего великого народа. Мы приблизим этим фильмом нашу победу.   Но если мы погибнем всё же, - вздохнул он, - то мы потянем за собой весь мир. Германия превыше всего. Мир не стоит того, чтобы существовать без неё. 

Ей пришлось оставаться на вилле Геббельса дольше, чем она предполагала. Он не отпускал её. Уезжал, приезжал и снова уезжал, а её тем временем держал на вилле под присмотром внимательных слуг. Его жена Магда догадывалась, что он врёт ей, говоря, что он вынужден оставаться после работы в министерстве для того, чтобы выполнять особые поручения фюрера. Она знала и терпела. Однажды она уже устроила скандал по поводу измен своего супруга и даже призвала на помощь Гитлера, но теперь она решила, что главное - это сохранить семью и мужа в семье. Без него она погибнет. Да и детям будет очень трудно.

После освобождения Вильфреда из тюрьмы,  у дома, где он жил у Эльзы, постоянно слонялся шпик из гестапо. Ему было приказано следить за контактами Вильфреда, выяснить не продолжает ли он связываться со всё ещё остававшимися на свободе подпольщиками-коммунистами. Но после разговора с Эльзой он и не думал это делать. Однажды, выйдя на улицу, он, дерзкой шутки ради, попытался уйти от  следовавшего за ним шпика и в какой-то момент обнаружил себя между двумя шпиками. Один приближался к нему спереди, другой сзади. Они  сошлись и дали ему понять, чтобы он даже не думал удирать от них. А он как раз направлялся в агенство для переводчиков, куда собирался устроиться на работу.   Оказалась, что там была острая нехватка людей со знанием английского и французского. Его тут же завалили работой. Через неделю начальник отдела вызвал его к себе в кабинет.  В кабинете сидели два человека в гестаповской форме. Вильфред решил, что его   собираются снова арестовать. Но начальник заговорил о другом. А потом с ним стал говорить один из гестаповцев.
- Вы знаете английский и французский. Ваш начальник сказал, что вы владете ими в совершенстве. Нам нужен такой человек, как вы. Работа будет хорошо оплачиваться. Всё, что вам надо будет делать – это переводить и держать язык за зубами. Вы будете выполнять также и другую работу, но это будет оговорено позднее.  Вы согласны?
- Я должен подумать.
- Об этом не может быть и речи. Вы соглашаетесь немедленно или... Впрочем, должен вас откровенно предупредить, что после этого разговора с нами это «или» не самый лучший для вас вариант.
Выяснилось, что Вильфред   оказался в этот раз «нужным» не Геббельсу, а Генриху Гиммлеру, который, понимая, что крах, скорее всего, неминуем, решил вдруг поучаствовать в спасении евреев. При этом он запросил за спасение евреев огромную сумму, считая, что богатые евреи готовы будут щедро раскошелиться ради своих соплеменников. Вильфред должен был сыграть роль переводчика и посредника между людьми Гиммлера и сионистскими организациями, заинтересовавшимися этой неожиданной «сделкой с дьяволом».      
Тем временем, Эльза заехала по дороге домой на киностудию и получила обещанный Геббельсом аванс. Когда она вернулась домой, то застала отца у стола, заваленного бумагами, которые он попытался быстро убрать.  Она заметила его попытку сделать это. Вильфред решил, что глупо скрывать от дочери то, что он делает.
- Ты права, Эльза ,– сказал он, повернувшись к ней на вертящемся стуле. После разговора с тобой я понял, что коммунисты обречены. Но я не могу сидеть сложа руки, когда такое творится вокруг. Я сейчас связан с людьми, которые стараются вытащить из концлагерей как можно больше евреев и переправить их в другие страны. Эти люди контактируют с самим Гиммлером, который согласился за большие деньги «продать» часть евреев. Всё это, конечно, делается под секретом.  Нам нужны деньги, Эльза. Много денег. Мы уже обратились к разным еврейским организациям за границей. Деньги идут, но нам нужно их как можно больше. Чем больше тем лучше. За каждой суммой спасённая человеческая жизнь.
Эльза поцеловала отца в щеку, ушла в другую комнату. Вышла с пачкой денег, отдала отцу.
- Это вам, для ваших усилий.  Хочу тебе также что-то сказать и я знаю, что это здорово разозлит тебя. Я обманула тебя, когда сказала, что уезжаю на съёмки фильма. На самом деле я провела неделю на вилле Геббельса. Я – его любовница. Вот так, папа. Я тебе во всём призналась, а теперь можешь презирать меня сколько тебе угодно.
Она увидела, как напряглись от гнева скулы у отца.
– Что? – поднявшись со стула громко спросил он. - Ему захотелось дать волю своему гневу, выругаться по адресу дочери, закатить ей звонкую оплеуху, но он внутренне одёрнул себя. Сжав кулаки, он только спокойно произнёс:
- Что ж, это твоя жизнь, Эльза. Нравится мне это или нет, но я надеюсь, что ты знаешь, что ты делаешь.
- До сих пор я знала, но сейчас, кажется, у меня появилась ещё одна цель.
Она опять ушла в другую комнату, вышла оттуда с атласной коробкой, в которую обычно кладут ювелирные изделия. Открыла её, вывалила всё содержимое на стол. Это всё ваше, папа. Эти богатства, которые он мне подарил,  принадлежали  когда-то евреям, пусть они теперь послужать им на благо.
- Так ты с нами, Эльза?
- Да, отец, я с вами.
- Что ж, ты будешь нашей Юдифью, – улыбнулся Вильфред.
Эльза засмеялась. – Ну, отсечённой головы я вам точно не обещаю, за мной там следят десятки глаз. У меня такое чувство, что даже в туалете я не одна. Но он одаривает меня в обмен на моё тело роскошными подарками. Они ограбили так много ювелирных магазинов по всему миру, что он может черпать драгоценности лопатами.
- Ладно, Эльза, раз уж так всё сложилось - будь с ним поласковей. Теперь, моя девочка, то, что ты делаешь - это почти библейский подвиг.   

-  Хотите, я познакомлю вас со своим музеем, – сказал ей Геббельс, когда она в очередной раз приехала на его виллу. - Это не Лувр, конечно. Но назовём его так - моим частным маленьким Лувром. Он открыл одну дверь, другую и они оказались в большом ярко освещённом зале, густо «нафаршированном» картинами и гобеленами.  Вот, полюбуйтесь, - сказал он, подведя её к стене, – Кранах собственной персоной. А это Боттичелли. Вы любите Боттичелли? Прекрасный колорист и романтик. А вот портрет девушки, между прочим, кисти Рафаэля. И вы знаете, Эльза, станьте вот так.-  Он развернул её лицо. - Она слегка похожа на вас.
- Окуда это всё? Вы купили их? – спросила Эльза.   
- Мы их конфисковали у евреев. Не только эти картины. Много картин, скульптур, гобеленов, которые они скупали когда-то за деньги, заработав их на крови и поте нашего народа. Да, но этот пейзаж, - остановилась Эльза у одной из картин - я, кажется,  видела однажды в нидерландском музее. 
- Вы спутали её с какой-то другой картиной, – насупил брови Геббельс. - Ничего, вот кончится нашей победой война и мы построим грандиозный музей на родине фюрера в Линце и выставим там все шедевры, которые мы отобрали у евреев по всему миру. Вот тогда все забудут про Лувр, а музей в Линце станет новым Лувром, который ещё будут мечтать  посетить те, кто будет жить в том мире, который мы построим... А вот эта картина, Эльза, она здесь самая большая. Это Джорджоне «Юдифь». Главная героиня еврейско-библейских выдумок и фантазий, которыми они заморочили голову всему человечеству.
У Эльзы дрогнуло сердце при имени Юдифь, но она и виду не подала. Она решила больше не спорить с ним. Он должен быть доволен ею. А она теперь действительно - своего рода Юдифь. Юдифь в постели. И она ублажала его вовсю, имитируя страсть и желание, даже имитируя порой оргазм, только бы он был ею и собой доволен. Он стал отныне в её глазах мостиком спасения для тех, кого он с такой яростью собирался стереть с лица земли.   

- А потом он развлекал меня игрой на фортепьяно, - рассказывала она отцу после очередного возвращения от Геббельса, а потом... - Она вдруг замялась смущённо.  Замолчала.
- Ты знаешь, отец, когда он играл Шуберта, я вспомнила, как ты меня малышку повёл в музыкальную школу. Помнишь, ты ужасно хотел, чтобы я научилась играть на фортепиано, но из этого ничего не вышло.  Меня так напугали чёрные клавиши, по которым носились пальцы преподавателя, предложившего мне послушать мелодию, что я схватила тебя за руку и заставила тебя уйти. Я очень боялась всего чёрного после того, как умерла мама, И до сих пор этого боюсь. Ведь все тогда на похоронах были в чёрном, и женщины и мужчины. Мне казалось, что если я пройдусь пальцами по чёрным клавишам, то и ты можешь умереть.  Я даже представила себя тогда одну, без тебя, и мне стало так страшно, так страшно. 
 В этот раз, отец,  он не подарил мне ничего ценного из того, что могло бы пойти на пользу вашему делу, – вздохнула Эльза. - Может быть, из-за того, что я осмелилась спорить с ним.
- Ну что ж, несмотря на это, - решил утешить свою дочь Вильфред, - ты хорошо поработала на нас.  Мои друзья велели передать тебе огромное спасибо.
- Вот всё, отец, что он дал мне сегодня,  «на память» как он выразился. Свой роман, который он когда-то молодым безуспешно пытался напечатать. Она подала отцу книгу Геббельса. Под обложкой оказалась дарственная надпись «несравненной и мной любимой».
– Он сказал мне, что когда-нибудь этой книге не будет цены, такой она окажется востребованной многими людьми в новой Германии, которую он и Гитлер оставят после себя.
- Обожает он пафос – этот твой Геббельс. А между тем, Германия его трещит по швам, хотя это не мешает нашему немецкому Молоху пожирать днём и ночью несчастные жертвы, которых уже не сосчитать.
- Да, отец, это так. Я вот подумала, что было бы с ним, если бы он не встретил Гитлера. Был бы, наверно, обычным немцем со своими амбициями и разными там литературными грёзами и планами. И может быть, мир не был бы таким несчастным, как сегодня. 
- Что сейчас рассуждать об этом? Он – монстр. Был ли он таким всегда или в том, что он стал таким виноват Гитлер – какое это имеет значение? Он что – нравится тебе? Уж не влюблена ли ты в него, Эльза?
Эльза замешкалась с ответом, но отец не успокаивался. – Эльза, ты что влюблена в него?
- Нет, отец, что ты? – сказала, наконец, Эльза. -  Просто я задумалась, извини. Он сказал, что завтра приедет ко мне на киностудию поддержать меня. Я так волнуюсь, отец, это ведь первый мой крупный фильм после долгого перерыва.  - Ты знаешь, я так рада, что Отто успел уехать.
- Отто? Ах да, Отто. Я и забыл о нём. Странно, что ты вдруг вспомнила о нём. Как-то не вяжется всё это: Отто, Геббельс и ты. Тебе не кажется, Эльза?   
- А мы, отец,  договорились с Отто. Мы не знали, когда мы ещё встретимся и договорились, что у каждого из нас  может быть своя личная жизнь, но всё равно мы будем любить друг друга и ждать встречи друг с другом.
- Должен признаться, моя девочка, что я плохо понимаю ваше поколение, - обнял Вильфред дочь. - У вас какая-то, как это выразиться - разнузданная жизнь. Я только одно знаю, что в этой голове – он коснулся пальцем лба Эльзы, – хорошенькая каша и, знаешь, когда-нибудь тебе придётся её расхлёбывать.  Ты что-то получаешь от Отто?
- Последний раз он передал мне весточку через Гольдшмитов. Сообщил, что он в Женеве, что очень по мне соскучился, что когда у него припадки меланхолии, он смотрит на мою фотографию, которую всегда носит с собой, и ему становится немного легче. 

На киностудию Геббельс, как он это обещал Эльзе, так и не пришёл. Да и она сама так и не поехала на киностудию. Берлин в эти дни подвергся массированной бомбардировке. Бомбы вылетали гроздьями из брюшины бомбардировщиков и неслись со страшным свистом на крыши Берлина, Дрездена и других немецких городов.  Почти весь квартал рядом с домом, где жила Эльза, в мгновение ока превратился в руины. На  следующий день должны были быть именины Гитлера и Геббельс распорядился развесить повсюду нацистские флаги, но никто, похоже, даже не собирался делать это. Дух тех, кто вчера ещё восторгался «великим» фюрером  и был упоён победами на фронте, явно поугас. Немцами всё больше овладевала паника, которая нарастала по мере того, как увеличивалось количество бомбёжек.  Люди боялись выходить на улицу и боялись оставаться дома. Магазины закрылись и неизвестно было, когда они откроются. Начались грабежи остававшихся в магазинах продуктов. Группу женщин пытавшихся ограбить такой магазин арестовали. Часть из них были по приказу Геббельса гильотинированы в назидание другим.

Очередная бомбёжка застала Эльзу и её отца на улице. Бомбы сыпались лавиной. Одна за другой. Они подбежали к ближайшему бомбоубежищу, но их туда не пустили: «Здесь и так полно, - сказал им какой-то толстый бюргер. Уходите, уходите!» – потребовал он.
Они перебежали через дорогу и спрятались у въезда во двор какого-то чудом уцелевшего дома. Пыль от оседающих наземь домов застилала глаза, но они всё же успели увидеть, как одна из бомб попала прямо в дом с бомбоубежищем, куда они так хотели попасть. От дома, где оно было, остались одни руины, молчаливые, как композиция страшных памятников какого-то скульптора-сюрреалиста.
Эльза посмотрела на отца. Они обнялись. – Видишь, отец, – сказала она. - Бог хранит нас для чего-то.   Представляешь, мы с тобой могли бы погибнуть, если бы нас пустили в бомбоубежище. Я вся дрожу от мысли об этом.
Все эти дни Геббельс не звонил Эльзе. Ему было явно не до неё. Поговаривали, что советская армия находится уже на подступах к Берлину. 
Геббельс перестал транслировать свои пропагандистские передачи. Оборвалась всякая связь между населением Берлина и верхушкой Третьего рейха, скопившейся в огромном с замысловатыми туннелями гитлеровском бункере.  По Берлину поползи слухи, что Геббельс покончил с собой.  Жуткий шум от выстрелов пушек и танков становился всё ближе к Берлину. В сам город стали просачиваться всё больше и больше передовые отряды советской армии.  И вот уже Берлин оказался полностью под их контролем. Всё чаще и чаще стал слышен обмен пулемётным огнём между фольксштурмовцами, засевшими тут и там в домах, и пытавшимися выкурить их оттуда советскими бойцами.  Эльза с отцом, каждый со своим чемоданом, прячась за развалинами, пытались покинуть зону особо интенсивных боёв.   У одного из уцелевших домов, рядом с развалинами, их задержали. Попытки со стороны Эльзы и её отца объясниться с советскими автоматчиками ничего не дали. Отец стал бить себя в грудь и повторять, как рефрен, одно и то же: «Ich been communist,  Ich been communist», но это ничего не изменило в становившейся всё более напряжённой ситуации.
- Коммунист, коммунист, – передразнивая Вилфреда сказал один из бойцов. Все они кричат теперь, что они коммунисты. Сволочь он, а не коммунист, нутром чувствую. Наверняка какой-нибудь эсесовец, переодевшийся в гражданское.  Нас всех предупредили, что такое может быть.
- Да что с ним панькаться! – крикнул один из автоматчиков.
- Ладно – сказал тот, кто был, видно, командиром. - Деваху отведи вон к тем руинам и завяжи ей рот. Можешь засунуть ей в рот кляп, меньше будет возможностей кричать.
Он подождал пока Эльзу отвели, а затем втащил Вильфреда в парадное дома и застрелил его в подъезде.
- Так, - распорядился он, обращаясь к одному из бойцов. - Я пойду к девахе, а ты собери всех и идите туда же. Предупреди бойцов, чтоб не слишком шумели. Эх, давно бабу под собой не чувствовал.

Эльза услышала выстрел. Она обернулась на него. Громко и истерично закричала «Отец!», но в следующий же миг ей засунули кляп в рот и потащили в сторону руин. В какой-то момент от шока того, что происходит с ней, она потеряла сознание. Когда она очнулась, рядом не было никого. Она лежала одна среди руин, распятая на сорванной бомбёжкой двери и боялась лишний раз пошевелиться. Каждое движение отдавало нестерпимой болью во всём теле. Собрав всю свою волю в кулак, сгибаясь от боли, она заставила себя подняться и выйти из руин. Вдруг она вспомнила о своём чемодане.  Она обнаружила его у дороги, по которой сновали время от времени советские танки вперемешку с грузовиками и американскими джипами.  От усталости и боли она снова потеряла сознание. Один из проносившихся джипов подобрал её у дороги.
Эльза долго приходила в себя. Пока она лежала в больнице, американцы и русские разобрались с зонами контроля в Берлине. Эльза оказалась в американской зоне, которая со временем стала называться Западным Берлином и стала частью нового государственного образования - ФРГ.   Жизнь Эльзы, как и жизнь вообще Берлина, налаживалась с громадным трудом.  Она была теперь совсем одна. Попытки отыскать Отто ни к чему не привели. Вестей от него не было. Позже она узнала, что он погиб на горнолыжном курорте в Швейцарии.  Книгу Геббельса она продала за большие деньги антиквару, который собирал и перепродавал нацистские реликвии. Эти деньги она перевела в израильский фонд помощи ветеранам Второй мировой войны. В ответ Эльзе  прислали из Израиля письмо, в котором сообщалось, что, учитывая её заслуги в спасении евреев, её  выбрали почётной гражданкой страны.  В Израиле жил её двоюродный брат. «Почётная гражданка! Ау – где ты? - написал он в ответ на её письмо. – Не пора ли тебе поселиться где-нибудь здесь рядом со мной?».
Она  никак не могла решить оставаться ей в Германии или уехать, пока какой-то бульварный журнальчик не напечатал сенсационную статью о ней и её отношениях с Геббельсом. В статье была её фотография и фотокопия с дарственной надписью книги Геббельса, которую она продала антиквару. Оставаться в Германии после этого было для Эльзы невыносимо. После статьи она стала узнаваемой и ей не давали проходу фоторепортёры из разных стран.
В берлинском аэропорту, ожидая свой рейс, она обратила внимание на мужчину, который то терялся в толпе, то выныривал из неё и время от времени, как ей показалалось, бросал взгляды в её сторону. «Чёрт! Наверное, репортёр» - подумала она и, натянув свою шляпку поглубже, одела чёрные очки. Посмотрела в зеркальце. Она показалась себе похожей на Грету Гарбо, которая постоянно маскировалась вовсю, чтобы сбить со следа назойливых репортёров.  В  самолёте, в котором она летела в Израиль, она себя плохо почувствовала. Сказались переживания последних месяцев, да и сам полёт, в целом, был трудным из-за начавшейся в полёте грозы. 
На вопрос брата, как прошёл полёт, она ответила коротко: «Головокружительно плохо».
«Подожди меня здесь, - забирая её чемодан, сказал ей брат, когда они вышли из здания аэропорта. - Я пойду за машиной и подъеду к тебе».
Почти вслед за этим, из толпы, собравшейся у стоянки такси, вышел и направился к ней человек в чёрном костюме. Эльза узнала его. Это был тот самый «репортёр», которого она заметила в берлинском аэропорту. «Похоже, что он идёт ко мне» - подумала она.  Он  действительно приблизился к ней, неожиданно выхватил пистолет из кармана и со словами «Получай своё, нацистская шлюха!» выстрелил в неё. Она упала замертво. Убийца исчез, а вокруг неё в одну минуту столпились люди.  Сквозь толпу, словно они только ждали этого,  протолкнулась целая стайка папарацци. Они щёлкали фотоаппаратами, обходя со всех сторон лежавшую на тротуаре  Эльзу.   Один из них нагнулся и задрал ей юбку. « Убитая любовница Геббельса» - виделось им в громадных газетных заголовках. Все опять защёлкали фотоаппаратами. Между тем, появился брат Эльзы. Встревоженный, он стал протискиваться сквозь толпу, а увидев лежащую Эльзу, принялся отталкивать от неё папарацци. Но они и так, бросая на него насмешливые взгляды, стали расходиться кто куда под звучащую всё ближе и ближе сирену скорой помощи.