Истории клуба Трёх львов

                ИСТОРИИ «КЛУБА ТРЁХ ЛЬВОВ»
                (Небольшая повесть в коротких рассказах)

В эту пятницу очередь принимать гостей была за Львом Сергеевичем. Он жил недалеко от Ботанического сада в старом «сталинском» доме, одиноко стоявшем среди однообразных пятиэтажек. Первым пришёл Лев Аршакович. Потирая руки, он прошёл сразу на кухню и осмотрел стол. Красная икра, лососина, «Рокфор» и разная мелочь типа грибков и маринованных огурчиков, выстроилась вокруг продолговатого блюда с мясной нарезкой. Красно-серый ростбиф соседствовал с бужениной, рядом ломтики языка, рулет из индейки. Всё это великолепие окружали глянцево-влажные стручки маринованного перца.
  Поправив на армянском носу массивные очки в чёрной оправе, гость произвёл ревизию холодильника. Вынул бутылку «Белуги» и вопросительно взглянул на хозяина.
  - На подоконнике, - кивнул тот в ответ.
Аршакович подошёл к окну и взял в руки бутылку «Ахтамара», удовлетворённо покачал головой.  Будучи  армянином «московского разлива, он всё же всякому другому напитку  предпочитал коньяк исторической родины.
 В дверь позвонили, и хозяин пошёл открывать. В прихожую, заполняя мощной фигурой пространство, вошёл адмирал в полной форме, он расцеловался с Львом Сергеевичем и пробасил:
   - Доктор опаздывает?
  - Я здесь, ваше превосходительство! – отозвался голос из кухни.
 - Проходите,  ребята, проходите! – подтолкнул хозяин вновь пришедших в столовую.
  Все были в сборе – Лев Сергеевич, Лев Аршакович и Лев Константинович. Раз месяц, в конце последней недели каждый «накрывал поляну».  Хороший стол сопровождал главное развлечение – друзья играли в преферанс.
  Не садясь, опрокинули по стопке, закусили, пошли в столовую. На полированном столе их ждал большой лист ватманской бумаги, аккуратно расчерченный под «пульку». Рядом сверкали девственной упаковкой две колоды. По очереди, раскрыв карты, определили рассадку. Лев Сергеевич сел в торце, игроки – по бокам. Сегодня расписывали «сочинку».  Доктор сдавал быстро и умело, карты стройно легли перед каждым.
  С первой же сдачи адмирал подсел на «Гору». Лист украсили первые висты. Так же традиционно первую посадку отметили рюмкой. Они погрузились в мир расчёта и азарта, волнения и капризной удачи. Серьёзные люди играли в серьёзную, умную игру.
   Они знали друг друга больше четверти века, после того, как судьба свела в одной далёкой жаркой, воинственной  и бедной стране, корреспондента, доктора и помощника военного атташе. Когда выяснилось, что их любимая игра – преферанс, они стали собираться на «пульку». Долгими вечерами из схожих пристрастий, взглядов, юмора и привычек из зародившейся человеческой приязни, выросла настоящая дружба. За границей часто бывает, что люди, оказавшиеся в условиях вынужденного сожительства, сбиваются в компании, ходят в гости, вместе отмечают общие и семейные праздники, вернувшись же домой, ещё какое-то время по инерции поддерживают отношения, а потом их навсегда разводят линии судьбы.
   С ними такого не случилось. Годы, прожитые в гордой, но почти нищей стране, сблизили, память о  молодом прошлом не ушла, а потребность видеться, делиться жизненными проблемами, помогать и заботиться друг о друге, только окрепла, и со временем их отношения превратились в почти родственные.
Когда-то сослуживцы  прозвали их компанию  «Клубом трёх львов». Знакомый художник даже нарисовал их герб – на белом поле рыцарского щита, который лапами держали два золотых льва, находился ещё один красный щит со львом посередине. Герб перекрещивали мечи, на голубой ленте, вьющейся по низу был начертан девиз – «Королю – королевское».  Со львами всё было понятно, по поводу королейпоиронизировали и  решили, что это относится к карточным персонажам.
Чтобы дым не шёл в столовую, и назавтра за это Льву Сергеевичу не нагорело от супруги, закончив играть, перешли на кухню. Курили адмирал и доктор. Адмирал – трубку, а Лев Аршакович – исключительно «Мальборо».
  - Лёва, ты же врач, какой пример для пациентов ! – возмущался хозяин дома.
  - Мне можно! – неизменно отвечал на эти упрёки доктор.
Выразительно поглядев на Льва Сергеевича, доктор сделал обиженное лицо:
   -  Нет, это просто геноцид какой-то, к коньяку даже дольки лимона не даёте!
 Вместо ответа Лев Сергеевич достал из холодильника хрустальную тарелочку с прозрачными дольками лимона, посыпанными сахарной пудрой.
  - Не извольте беспокоиться, да-ра-гой гость!
Но доктор не унимался:
   - А бастурмагдэ? Спросил он с нарочитым акцентом, сделав рукой характерный жест.
  Лев Сергеевич только молча пододвинул к кавказскому гостю, прятавшееся за рыбной тарелкой, блюдо тонко нарезанной  коричневой бастурмы  с ободком красного перца.,
  Застолье без тоста – обычная пьянка. Теперь никто из них не мог вспомнить, кто, где и по какому случаю произнёс эту фразу из чеховского рассказа. Но она им так понравилась, так показалась к месту, что с тех пор всегда говорилась, как первый тост хозяином вечера.
  - Лёва, говори!
Лев Сергеевич поднялся:
 - Увидев, что на столе осталось мало водки, доктор выпил две рюмки, не чокаясь!
Кивнув друг другу, выпили и принялись за закуски. Просто на ура пошли солёные рыжики,  презент, который передал через знакомых их общий друг Владимир Петрович, ныне пенсионер, а совсем ещё недавно вице-губернатор северной столицы.
   - Петрович, - кивнув на грибы, спросил адмирал, - ну, как он?
 Мне он недавно звонил, сказал своё «ничего», - откликнулся доктор.
- А давайте, съездим к нему в Питер! – оживился Лев Сергеевич.
- Тебе хорошо, ты вольный художник, а я на государевой службе! - адмирал выпил ещё рюмку.
 - Ну, что пару дней не найдёшь, что ли?
 - Найдёт, найдёт! – за друга ответил доктор, с видимым удовольствием прожёвывая лимонную дольку.
 И они условились отправиться в Петербург на ближайшие выходные. Петровичу пока звонить не стали, благоразумно решив,  отложить это до совещания с жёнами. Открыли окно и закурили. Ароматный дымок, покружив по комнате, уносился в ночное окно. Вдруг с улицы сначала повеяло прохладным воздухом, затем на тёмном небе сверкнула молния, и вдалеке громыхнул раскат грома. И вслед за этим внезапный сильный порыв ветра забросил   лёгкую штору в комнату, чуть не сбив графин на столе, и со стуком сомкнул оконные рамы.
  Доктор бросился к окну и защёлкнул его на старомодный шпингалет. Дождь зашумел, забарабанил по железному подоконнику и стеклу. Но от этого в кухне под неярким светом персикового с бахромой абажура, за уставленным столом стало даже уютнее. Грозы в июне сильные, но не долгие. В это время над головой послышался скрежещущий звук,  как будто  кто-то передвигал тяжёлую мебель. Они подняли головы, прислушиваясь. Ветер швырнул в стекло гроздь дождя, и что-то застучало в стене за холодильником.
  - Там стояк проходит, - пояснил хозяин.
И тут же за его словами зазвенела стуком чугунная батарея. Адмирал указал рукой на окно:
  - Смотрите, какая птица!
Прижавшись к стеклу, и кося на людей горящей бусинкой глаза, сидела не похожая на голубя не городская крупная птица.
  - Из ботанического сада, верно, прилетела, - предположил Лев Сергеевич.
  Батарея опять взорвалась стуком.
  - А это кто, домовой?,
И они засмеялись.
 - Зря смеётесь,  может, и домовой…
Они с удивлением посмотрели на доктора. Он был серьёзен.
- Лёва, выпей коньячку!
Но доктор к шуткам был не расположен. Поправив очки на переносице, он спокойно произнёс:
  - Папа его видел.
                Рассказ первый «Домовой»
   Дело было после войны. Папа  закончил  2-й мединститут и устроился в детскую поликлинику, что на Проточном  переулке. Клиника эта обслуживала, в том числе Арбат. Вот пришёл он как-то по вызову в дом, где теперь ресторан «Му-Му». Лифта, конечно, нет, запыхался, поднимаясь на четвёртый этаж. Дверь ему открыла молодая мамаша и провела в комнату, где сидел, закутанный в шаль, мальчик лет пяти.
  Послушал его, помял животик – ничего серьёзного, обычная простуда. Выписал лекарство.
  - Доктор, чайку выпьете? – предложила женщина.
Торопиться было некуда и он не отказался. Сидели, пили чай, и она рассказала, что с мужем они перебрались из Подмосковья, он нашёл работу на заводе «Серп и Молот». Она пока с ребёнком сидит. Всего третий месяц, как на новом месте.
  В это время раздался стук по батарее. Через минуту – опять, настырный такой, требовательный.
  - Кто это у вас хулиганит?
- Да вот уж недели две, как соседи съехали, так и началось. Мы и наверх ходили и вниз в квартиры спускались, все говорят, что не стучали, но стук слышали.
  - Надо бы вам в домоуправление пожаловаться.
 - Ой, доктор, не хотела говорить, но тут и милиция не поможет!
 - А что такое? – заинтересовался отец.
И молодуха эта больше ещё крестьянка, чем городская женщина, наклонившись к нему опасливо почти шёпотом проговорила:
  - Домовой это колобродит…
Отец, вот как вы сейчас, только рассмеялся.
  - Да что вы, какие домовые, вы, что в эти сказки верите?
- А как не верить, если я его видела!
  - Вы серьёзно?
 - Я с кухни  иду, а он по коридору прошмыгнул в чулан. Маленький такой в рубашке в горошек ис балалайкой!
  - Не играл случайно? – всё смеётся доктор.
Но женщина только перекрестилась.
  Короче говоря, пошла она папу провожать.  Вышли в коридор тусклый такой, в обшарпанных обоях, сундуки какие-то стоят, тазы, детская коляска, велосипед. Коридор длинный,   в середине дверь в ванную.
  И вдруг дверь открывается и выходит из неё мужичок, не просто маленький – и полуметра не будет. Спутанные патлы почти до пояса, но рубашечка синенькая в горох  и босыми ножками быстренько так топ-топ-топ, и за углом скрылся.
  Так всё быстро и неожиданно случилось, что доктор с мамашей не успели и шагу сделать так и остались у приоткрытой двери. Отец оторопел. Не то, что испугался, но сам себе, своим глазам поверить не мог.
  - Вы видели?! – обернулся он к мамаше.
Та стоит бледная, руки к груди прижала,  -  не жива, ни мертва.
- Видела, видела! Опять он!
Потом в отца вцепилась:
- Доктор, миленький, не уходите, подождите, сейчас муж с работы вернётся, я одна боюсь!
Пришлось остаться. Почти час просидели, обсуждая увиденное. Чайник полный выпили.  Потом отец признавался, что в туалет ему хотелось просто страшно, но пока муж не вернулся, выходить из комнаты ему было почему-то боязно.
  Муж этот оказался парнем вполне деревенского вида, лицо красное, видно, капилляры близко к коже расположены. Оказалось, что сам он из Опалихи. Он на полном серьёзе начал объяснять, что это де соседский домовой и безобразничает он, потому что они уехали , а его не взяли.
  - Ты можешь себе представить, - рассказывал папа, - в каком я был состоянии, если с этим деревенским парнем стал рассуждать, как это можно домового с собой взять.
 - А очень просто, -говорит тот, - мне ещё бабка рассказывала, когда в деревнях раньше на новое место переезжали, специально для домового у порога ставили валенок вот в нём он и перебирался.
   Друзья молча выслушали горячий рассказ доктора.
- Разумеется, многого мы не знаем, но…
Закончить Льву Сергеевичу доктор не дал: 
   - Ребята, отец мой был врач, не страдал галлюцинациями, интеллигентный, образованный человек. Он говорил о том, что видел своими глазами!
  - Вот доктор, ты не дослушал, а я ведь на твою мельницу хотел воду пролить, - продолжил журналист, - правда не знаю, относится ли это к чудесам или просто совпадение, сами рассудите.
                Рассказ второй «Жизнь в подарок»
-  С юности у меня была страстная мечта побывать за границей, тогда это было совсем не просто. Туристы выезжали в основном в социалистические страны и только организовано, так сказать, под присмотром. Постоянную же  работу за рубежом имели избранные. Но вот когда я такую возможность получил, то стал из каждой страны на память привозить камень. Не какой-то особенный, а самый обычный небольшой по размеру. Их я складывал в верхнем ящике письменного стола. Но был в этой коллекции один особенно ценный для меня и дорогой. Вот почему.
 Летом 1973 года я оказался в Афинах. Город показался мне сумбурным и даже безалаберным. Жизнь в нём закипала после полуночи, на улицах в центре народ толпился, гудели автомобили, работали бары и рестораны. И смотреть-то в нём особо оказалось нечего. Но над городом парил  Парфенон. И вот туда я отправился поутру в волнении и предвкушении свидания с чем-то  необычным. Скажу сразу, храм произвёл на меня неизгладимое впечатление.
 Храм стоит на вершине холма и называется это место Акрополем. Наверх ведёт довольно крутая извилистая дорога со ступенями. Молодой и энергичный я довольно споро оказался у величественного сооружения, по пути познакомившись с парой ровесников из Штатов. Если меня манила встреча с античностью, то у этих ребят была сугубо  прагматическая цель   - они собирались отпилить от подножия какой-то из колонн  кусочек настоящего тысячелетнего мрамора.
Поскольку я неплохо говорил на английском  этот парень с девушкой приняли меня за своего  и посвятили в детали дела. Каждый день на холм доставляется тонна каменных обломков, расхищаемых туристами на сувениры и пребывающих в уверенности, что они увозят частичку подлинного храма. Американцев такая перспектива не устраивала. Они запаслись специальной ножовкой, и решили, пока один будет отвлекать охрану, другой, скорее всего подруга, быстро отпилят небольшой кусочек. Для верности они пригласили и меня постоять на ступенях, отвлекая внимание служащих.
Признаюсь, возможность получить не подделку, а настоящую частичку Парфенона лишила меня разума и я согласился.
Я уселся на смотровой площадке и не отрываясь смотрел чуть с низу, как белые колонны Парфенона плывут в небе немыслимой синевы. Дух захватывало от сознания, что на этом месте может быть стояли за сотни лет до нашей эры великие герои и правители Афин, пришедшие поклониться Зевсу-громовержцу, чья статуя работы Фидия украшала святилище. Восторженные мечтания мои прервало лёгкое похлопывание по плечу. Теперь, конечно, я не помню его имени, но пусть он будет Джон, который знаками пригласил меня выполнить свою задачу.
 Не без робости, но всё же с уверенным видом я подошёл к подножию храма, а потом и влез на парапет у колонн. Тот час раздались свистки и ко мне устремились охранники в униформе. Я делал вид, что ничего  не слышу, и только наводил на строение объектив камеры. Через пару минут меня стащили с возвышения и стали выяснять кто я и откуда, почему нарушаю порядок. Это было как раз то, что и планировалось нашей жульковатой компанией. В конце концов, стражи отпустили меня.
 В заранее условленном месте в низу мы встретились, и я стал обладателем маленькой частицы великого символа Греции. Дома я предполагал оправить его в серебро и носить на цепочке. На следующий день из газет я узнал, что минувшим вечером пара американских студентов пыталась похитить из посольства США национальный флаг. Без всякого сомнения,  это были мои друзья, и я  весь похолодел от ужаса, представив, куда меня могла завести охота за сувенирами!
Но это, как говориться, только присказка. Как-то, возвратясь  из командировки с новым экспонатом, я обнаружил, что ящичек заветный пуст, не было и следа от моей коллекции.
  - Я затеяла генеральную уборку, с избавлением дома от всякого ненужного хлама, и в столе твоём обнаружила кучу каких-то камней. Я их, конечно, выкинула! – ответила на мой вопрос жена.  Ну, что ты будешь делать!
Пришлось смириться и постараться следовать мудрой американской  поговорке  - какой смысл жалеть о пролитом молоке!
 Но вот  один камень уцелел, он при уборке завалился в ящик ниже и замечен не был. Это оказался « камень жизни», привезённый из Мексики. Там у пирамид в заброшенном городе Теотиукиан я ждал у сувенирной палатки своего приятеля, который в немыслимом пекле носился между пирамид, поднимался по ступенькам на их крутые вершины. Когда сияя от восторга и  жары он, наконец , устав двигаться и снимать,  подошёл ко мне, мы решили на память купить по сомбреро.
Я выбрал самый простой вариант, кстати, потом, подозреваю не без участия благоверной, оно то же таинственным образом исчезло, приятель же приобрёл вариант с серебряным позументом. Мы уже собрались к машине, как в это время к нам подошёл старик-мексиканец с лицом древнего ацтека.
- Синьоры, откуда вы?
 - Из России.
Старик помолчал, потом достал из старенькой сумки два небольших плоских чёрных камня:
 - Я не знаю, где ваша страна, но у вас добрые лица, купите эти камни они из города древних майя, и называются «камни жизни». У меня их было семь, остались эти. Купите, и может быть, они когда-нибудь помогут вам.
Мы переглянулись, и отдали старику деньги.
Вернулись в Мехико и стали собираться. На следующий день нам предстояло лететь домой. Вечером на прощальном ужине мой друг советник-посланник Валера Погрушевский передал просьбу  посла -  на день задержаться, так как у него возникла потребность через нас передать документы в МИД.
- Старик, это невозможно, у нас же билеты! – запротестовал я.
- Валерий Иванович,  это берёт на себя, - настаивал дипломат.
Честно говоря, свою работу мы уже выполнили, и хотелось домой, и оттягивать девятичасовой  полёт через океан, желания не было. Мы ещё поприперались, ссылаясь на своё начальство,  но последним аргументом – посол имеет право на это время командировку вашу продлить, Валера проблему решил.
Билеты наши он забрал и уехал. Утром мы были у посла, он извинился, и в качестве компенсации предложил показать свой излюбленный ресторан. В это время раздался зуммер внутреннего телефона. Посол снял трубку, слушал молча, как-то странно поглядывая на нас. Закончив разговор, некоторое время помолчал. Потом поднялся из-за стола, подошёл к застеклённому шкафу  с сувенирами, достал замысловатую бутылку текилы и рюмки. Налил  и произнёс:
- Ну, ребята, с днём рождения!
Мы недоумённо уставились на него. Валерий Иванович кивком предложил нам выпить, выпил сам и пояснил:
 - Я не шутил, самолёт «Эр Франс», которым вы должны были лететь, загорелся над океаном,  с трудом развернулся и дотянул до аэропорта, есть жертвы.
Помолчав, адмирал и доктор чокнулись с Львом Сергеевичем:
  - Ну, как сказано, было -  с Днём рождения! А камешек этот ты береги!
    - Ну, что же , господа офицеры, чувствую, что и  моя история в эту тему укладывается, пусть не по сути, но по неожиданным своим поворотам, вполне,- поудобнее усевшись, адмирал раскурил трубку.
                Рассказ третий « Яхта Елена»
- Я не очень-то верю в какие-то высшие силы и таинственные знаки. Но уж коли речь зашла об этом хочу рассказать одну историю, которая заставляет задуматься о необычных совпадениях и присутствие  нашей жизни какой-то предопределённости.
В годы моей учебы в Ленинграде мы, курсанты мореходки, дружили с ребятами с журналистского факультета университета. Они-то эту историю и рассказали. Ручались, что всё в ней правда, хотя мне кажется, что творческая фантазия немало приукрасила события художественным вымыслом, не исключаю, что и вовсе она просто придумана. Но как красиво!
 Значит так. Учился на этом  факультете правнук знаменитого адмирала Геннадия Ивановича Невельского, что нам,  будущим морякам, было особенно приятно. Адмирал вошёл в историю русского флота, как исследователь Дальнего Востока и основатель города Николаевска -  на Амуре. На ничейной тогда территории поднял он Российский флаг, что его начальство сочло недопустимой дерзостью. Но вот Николай [ посчитал по-другому и начертал такую резолюцию «Там, где российский флаг поднят, опускаться он не должен!» Каково!
 - Лёва, только не говори, что это точная цитата!
 - Зря вы, доктор, ехидничаете, нас хорошо учили, - спокойно отпарировал адмирал.
Был будущий журналист  страстным поклонником писателя Булгакова и где-то достал даже текст его знаменитого романа «Мастер и Маргарита». Случилось так, что в середине мая оказался он с другом в Москве. В один из дней отправились на Новодевичье кладбище, где покоился прах одного из дядьёв  потомка  Невельского. Походили у великих могил и набрели на место упокоения писателя.
- Вы знаете, что на могилу Михаила Александровича по просьбе жены Елены Сергеевны установили камень, который раньше лежал на могилеН.В.Гоголя? – поинтересовался у друзей Лев Сергеевич.
Доктор промолчал, а моряк ответил утвердительно и продолжил
  -  Постояли, и затем этот парень положил к камню красную розу. Только они собрались уходить, как к ним подошла пожилая невысокая женщина с черноволосой густо украшенной сединой шевелюрой. На лице хранились следы бывшей необыкновенной привлекательности. Была она худа, одета в чёрное,  держалась строго и достойно.
 - Молодой человек, - обратилась она к журналисту, - назовите, пожалуйста, ваше имя и адрес.
Ну, с какой, скажите, стати называть себя, да ещё и адрес какой-то незнакомой старухе?  И, где – на кладбище! Но что-то было в ней такое, что студент даже минуты не колеблясь, написал всё, что она просила. Старая дама в ответ подала ему листок бумаги, на котором стояло «Елена Сергеевна Булгакова» и был приписан номер её домашнего телефона. Поклонилась, и неспешно пошла по аллее к выходу. Ошарашенные столь неожиданным знакомством, друзья всю дорогу в Ленинград обсуждали невероятную встречу.
А ещё через месяц произошло самое удивительное – наш студент получил почтовое извещение о денежном переводе из Москвы. Гадая и недоумевая, что бы всё это значило, приходит он на Главпочтамт, предъявляет паспорт и получает огромные в несколько десятков тысяч рублей деньги! К переводу прилагалось письмо от вдовы писателя. Тут вся загадка и раскрылась. Оказывается,  Михаил Александрович поручил супруге отправить гонорар за первое полное  издание «Мастера и Маргариты» тому незнакомцу, который первым в его день рождения положит на его могилу цветы. Вот он и оказался этим человеком.
Но тем дело не кончилось. Как бы поступил на месте нашего героя другой счастливец? Нетрудно догадаться. Но потомок русских моряков не посрамил чести предков. На эти деньги он построил небольшую яхту и назвал её «Елена». В июле 1970 года на этой яхте по Мариинской водной системе прибыл из Ленинграда в Москву. Позвонил Елене Сергеевне и в ответ услышал, что её накануне похоронили.
      Вот такая история.
- Удивительные всё-таки вещи порой происходят на свете, - сказал доктор, характерным жестом отправив очки на переносицу, - а вы в домовых не верите. Но я, иногда думаю, что, так называемое, мифологическое сознание -  пройденный этап, и  вспоминать о нём осталось с доброй насмешкой. Дед мой рассказывал, что на медицинском факультете Сорбоны,  где он, как сын богатых родителей до революции  имел счастье получать образование, их учили тому, что инфекция имеет цикличный характер. В советской медицине считалось наоборот – причина таких заболеваний исключительно социальная. Ну, в самом деле, настроили бань, ванных, профилактикой занялись и такая зараза, как чесотка исчезла, как класс. Только вот в середине 70-х – новая вспышка  свежая и сильная. Социальных причин нет, а чесотка – вот она!  Откуда?
  - Это ты к чему?
  - Я, кажется,  тебя понял, - оживился адмирал, - ты хочешь сказать, что мир многообразен и сложен, и мы в своём познании его, со временем возвращаемся к, так скажем, древним текстам. Цикл прошёл и на новом витке знаний мы начинаем понимать, что в мире так много всего непознанного и неизвестного, что между, тем каким-то пока неуловимым способом связывает людей.  То, что казалось не реальным, невозможным, как Атлантида, может  иметь реальную почву.
  - Именно! Ведь и старику Гомеру до Шлимана не верили, но Троя-то была! Знаете, кто из мирян  в Бога верует истовее и осмысленнее всех?  Врачи!
- Не верим мы природе, не бережём её, а она нас бережёт. Судьба то бросает спасательный круг, то тут подскажет, то там, а мы не понимаем, не слышим.  Вот и идёт она параллельным с человеком  курсом, или сидит на берегу, пригорюнившись, нас дожидаючись.  Шибко, понимашь, в себя мы влюблены, -  адмирал последние слова произнёс, подражая первому президенту России.
 - Чему нас учат семья и школа? Ничего невозможного в жизни нет! – заключил доктор.
 Гроза закончилась, но дождь сыпал не переставая. Внизу раскачивались под ветром верхушки деревьев, поднимая брызги пробегали машины, на другой стороне улицы из светящихся дверей гастронома, торопливо раскрывая зонты, выходили люди.
ххх
  Как-то очередное заседание клуба совпало с праздником Великой Победы. И, естественно, речь зашла о фронтовых делах,  об отцах, воевавших за Родину.
                Рассказ четвёртый «Случай на войне»
 - Отец мой, Сергей Николаевич,  дошёл до Вены в звании майора, но о войне говорить не любил, - начал свою повесть адмирал.
 Во всяком случае, в детстве я от него про боевые дела не слышал ничего. Мальчишками мы во дворе друг перед другом хвастались подвигами отцов. Почти у всех они вернулись с фронта.  Я от других не отставал, фантазировал, придумывал. Очень гордился, когда отец появлялся во дворе в парадном мундире, увешанном наградами.
Я запомнил этот день, мне было лет пятнадцать, возраст, когда юноши уже начинают  понемногу соображать.  Рано утром я с отцом  шёл на парад, посвящённый 9 Мая. Мы тогда жили в большом городе на Урале, где размещался штаб военного округа, а отец был замом командующего. Чтобы пройти на центральную площадь,  ему не нужно было показывать милиции и строгим ребятам в штатском пригласительный билет. Я гордо вышагивал рядом с отцом, которому офицеры оцепления отдавали честь, становясь по стойке смирно.
   Я остался смотреть парад на месте для гостей сбоку от центральной трибуны, на которой стояло всё областное руководство, в том числе и отец. Командующий округом генерал-полковник Комаров объезжал парадные расчёты на длинной открытой чёрной машине, похожей на американский лимузин. Ростом он был невелик, но с огромными «будёновскими» усами. Мундир со стоячим вышитым золотом воротником, сверкающие бутылки сапогов со шпорами, на боку шашка. Красавец!
Два солдата бегом тащили к оркестру высокую тумбу для дирижёра, он молодецки взбегал на неё, взмах рукой в белой перчатке и трубачи поднимали горны, и они пели торжественные позывные «Слушайте все!» Наступала тишина и затем над застывшими войсками разносилась, отдаваясь эхом, речь командующего. Оркестр перестраивался, отступая вглубь,  так же проворно на новое место относилась эта тумба, окрашенная в металлический цвет. Где-то на трибуне находился, как бы  теперь сказали, распорядитель, который в микрофон объявлял какая часть вступает на площадь, и под какую музыку марширует.
 Мне почему-то особенно запомнилось, как в такт маршам взвивался над оркестром бунчук с кистями и гордо летел  над площадью, усиленный динамиками голос:
  - Марш 32-й Гвардейской Ленинградской дивизии!
   Гремел и звенел оркестр. Под развёрнутыми знамёнами, ровными шеренгами, в касках,  с блестящими штыками карабинов, сотрясая площадь грозной  тяжёлой поступью,  шли ротные коробки. У трибуны офицеры-командиры, салютуя, разом выбрасывали вверх сверкающие клинки и потом, резко опустив их вниз и чуть отвернув в сторону, печатали шаг. Озноб восторга слезил глаза. Моя армия!
    Позади трибун шумела нарядная толпа. В величественном громадном здании Оперного театра работали буфеты. Сюда приглашались знатные люди, начальство, передовики производства, известные деятели культуры. Иногда с трибуны сбегали генералы. Звеня шпорами, и на ходу отдавая приветствия, они проходили в фойе подкрепиться. Время от времени  генералы  что-то обсуждая, собирались небольшими группами и тогда от их парадных мундиров цвета морской волны, золотых поясов, зеркальных  на особый манер сшитых сапогов,  витых эфесов шашек, какой-то не штатской манеры держаться  веяло чуть страшноватой, уверенной и властной силой.
Весёлые люди, весеннее солнце, настоящий праздник!
   Отец повёл меня в театральное фойе напоить лимонадом.
 - Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться! – услышали мы голос за спиной.
Перед нами стоял полковник с орденами на груди. Руку он держал у козырька и глаза его смеялись.
  - Николай! Колька! – отец и полковник обнялись.
Так я познакомился с фронтовым другом отца, которого стал называть просто дядя Коля. Оказывается и мама была посвящена в их близкие отношения. Три дня у нас на служебной даче и на квартире в так называемом «генеральском доме» отмечали и праздновали День Победы и эту встречу. Потом дядя Коля уехал к себе на Дальний Восток, где он командовал полком.  Приезжал-то он к дочери, которая училась в нашем политехническом институте и с тех пор стала бывать у нас в доме. Отец и мама помогали этой скромной и не очень броской девушке. Но вскоре она вышла замуж и уехала с мужем к нему на родину, кажется, в Саратов.
  Вот когда с военного аэродрома проводили мы дядю Колю, который улетел бортом, устроенным ему отцом, поскольку отправлялся он как раз в те места , где дядя Коля служил, мы с папой поехали домой и там вдвоём заночевали.Мама с сестрой остались на даче. Первый раз отец со мной так много разговаривал, как со взрослым. Помню его, сидящим на диване в белой майке, босого и в галифе с лампасами, спущенные с плеч подтяжки болтались по бокам.
  Мне было велено достать из холодильника закуску и водку.  Я принёс,оставшиеся со вчерашнего тарелки с сыром, шпротами, холодным мясом и соленья.
  Я уже тогда покуривал и, возвращаясь домой, жевал кардамон, мыл руки в луже. Но, видно, мои хитрости не были для отца секретом. Отец выпил  полстакана, меньшую дозу он не признавал, и вдруг потребовал:
  - Дай ка мне сигареты, а то я свои забыл!
Я понял, что врать бесполезно и выложил на стол неполную пачку «Шипки», были тогда такие дешёвые болгарские сигареты. Отец закурил, но возвращать мне сигареты он явно не собирался. Только сказал:
  - При мне и дома не кури!
 И я внутренне вспыхнул от радости  неожиданного этого разрешения, почувствовал себя взрослым. В тот день я услышал от отца о войне больше, чем за все прошлые годы, да, и будущие то же. Видимо,  встреча с боевым товарищем всколыхнула  его память, нужно было с кем-то поделиться ею, или просто под влиянием минуты он решил рассказать сыну о себе,  почувствовал, что я готов слушать и понимать. Вот, что я услышал.
- Коля Старшинов был в моём  взводе командиром отделения, сержантом. В августе41-го мы выходили из окружения. Таясь, шли по бездорожью, осторожно заходя в деревни, почти не отдыхая. Три дня шли по направлению к линии  фронта. Канонада слышалась то близко, то совсем замирала и мы понимали, что фронт отдалялся от нас.  Однажды, устав блукать по полям, вышли на шоссе, идти стало легче.
  Вдруг слышим сзади грохот моторов, укрыться негде, стоим и смотрим, как нас догоняют немецкие танки. Вот показался передний, едет прямо на нас. Стоим. Он только дулом в нашу сторону повёл, но не выстрелил и прошёл мимо. Потом они один за другим, поднимая пыль, двинулись по шоссе, не обращая на нас никакого внимания.  Пошли и мы, идём по обочине, а немцы едут рядом. Никто не остановился, чтобы хоть оружие у нас отобрать, только на одном люк на башне открылся и танкист, смеясь, бросил нам сигареты.
  Явно не до нас им было, помчались дальше. И охватила меня такая жуткая усталая злость от беспомощности и унижения. К вечеру вышли к лесу и свернули в него. И очень вовремя. За танками шла фашистская пехота, штабные машины. Здесь бы нам уже несдобровать. Вышли мы к болоту. Думали отдохнуть немного, но слышим голоса, немецкая речь. Влезли в это болото, молча стоим  ближе к кустам на берегу.
  Немцы, видно, прочёсывали окрестности, выискивая  отступающих. Мы  впервые тогда видели врага так близко, автоматчики были совсем рядом, шли цепью в рост, спокойно перекликались.
  Страшно было в плен попасть.
 На двенадцать мужиковбыло у нас  два мешочка отрубей. В болотной воде размачивали на ладони и глотали.  Полтора суток так в воде и  простояли.  Трое бойцов были ранены. Не вынесли.
  Через двое суток мы вышли к своим. Поскольку мы оружия, документы не бросили  нас как своих приняли. Первым делом накормили. Повар из котла полевой кухни наложил нам полные котелки лапши с мясом. Наелись до отвала, сняли одежду и развесили её сушиться, а сами разбрелись кто куда. Один парень лёг на орудийный лафет. Я собирался лечь на траву рядом. Тут мой сержант и говорит:
  - Товарищ лейтенант, давайте лучше в теньке на опушке под берёзками ляжем.
Я посмотрел, и правда, в теньке-то лучше. Прохладнее.  Там и легли. Коля через минуту уже спал. Я лежу, смотрю в небо. Синее, мирное. Слышу слабое кудахтанье мотора. Не очень высоко кружит «рама» немецкий самолёт-разведчик. Полетал кругами и вдруг понёсся прямо на нас, свалился с неба, как коршун. Пронёсся над поляной и дал очередь. И очередью этой тому бойцу, что голый на лафете лежал,  прошило живот,  и вся, ещё не сварившаяся лапша, с кусками мяса вывалилась наружу. А ведь если бы не Коля я бы то же там лежал. Но лапшу с мясом я с тех пор никогда не ел.
   Прекрасно помню, что тогда, слушая  этот рассказ, я боялся поднять на отца глаза, чтобы он не увидел моих слёз. Про себя мысленно и быстро-быстро, как молитву я повторял: «Спасибо, дядя Коля, спасибо, спасибо…»
  - В 42-м на Калининском фронте, - продолжал отец, - я уже ротным был. Коля со мной в ординарцах. Зимой были тяжёлые бои. Немец был очень силён. Я пошёл к артиллеристам, посмотреть, как у них дела. Тут как раз и начался артобстрел. Я упал в снег и очнулся от того, что кто-то расстёгивает на мне гимнастёрку. Смотрю, а это незнакомый солдат достаёт мои документы и пытается сорвать награды. Руки у него в крови. Мне показалась, что я закричал, а на самом деле прохрипел:
  - Ты, что, сука, делаешь!
А он мне в ответ:
  - Сам ты, сука! Тебе всё равно подыхать, а мне эти побрякушки пригодятся!
 Потом я потерял сознание и пришёл в себя, когда почувствовал, что меня тащат по снегу. Это мой Коля, снял свою шинель, положил меня на неё и тащит. Он ведь спохватился после артобстрела, что я пропал, и нашёл-таки своего командира, и, практически, во второй раз спас мне жизнь.
  - А того гада, который документы воровал,  нашли?
 - Да, особисты отыскали, подлый человечишка, у него нашли часы, портсигары, мародёрствовал. Его перед строем расстреляли.
   Я месяц в госпитале провалялся – ранение в плечо и правую ногу. Николай, за то, что вынес с поля боя раненного командира, был представлен к награде. А разлучила нас с ним война в 44-м, меня тогда с тяжелым ранением в Ташкент отправили, там мы с твоей мамой и познакомились, она после окончания мединститута туда была направлена. Я же в свою часть вернулся, воевал на 3-м Украинском фронте, Вену брал. А Коля после войны в армии остался, закончил училище.  Вот до полковника дослужился. К нам в гости приезжал не раз, переписывались . Родной он человек.
  - Вот так, -  закончил  журналист, - сводила война людей и разводила.
                Рассказ  пятый «Над Веной»
Лев Сергеевич сходил в столовую и вернулся с большой деревянной очень красивой резной шкатулкой. Когда он её открыл,  друзья увидели множество орденов и медалей,  большинство советских, но было несколько и иностранных.
 - Папины награды, я их здесь храню.
Ты погляди! – воскликнул адмирал, взяв в руки медаль на голубой с синим орденской планке, - это же медаль «За взятие Вены», у моего старика есть такая же!
- Про город этот он мне однажды такой вот трагикомический случай рассказал. Дело было в апреле 45-го. Берлин ещё не пал, а Вена уже была наша. Батя тогда служил  в Дунайской военной флотилии, участвовал в захвате Имперского моста.
  В двух словах. Мост этот был единственным неразрушенным в городе, вёл в самый центр, то есть на военном языке являлся объектом стратегическим. Немцы за него держались изо всех сил, но наши морячки пробились к нему с десантом и взяли. За эту операция, кстати, командующий флотилией адмирал Холостяков получил от короля Великобритании Трафальгарский крест, между прочим, он стал первым иностранцем кавалером высшей морской награды «владычицы морей».
   И вот отец мой, и ещё один молодой офицер пошли погулять по австрийской столице, благодаря
им же отделавшейся при взятии малой кровью городских разрушений. Идут моряки-герои по Вене, любуются старинными зданиями, дворцами и памятниками. Наконец очутились на главной площади у собора Святого Стефана. Задрали головы, разглядывают украшения фасада. Башни собора, похожие на ключи в небо, в самые облака упираются.
   - А что, товарищ капитан-лейтенант, - обращается один к другому, - слабо на башню эту слазить?
  - Никак нет, - отвечает товарищ, - только бы вы не сдрейфили!
Не стали отвлекаться на внутреннее убранство, и пошли вверх по крутой винтовой лестнице. С налёта штурм башни не удался. Два раза останавливались отдышаться. Добрались до смотровой площадки. Долго стояли не в силах глаз оторвать от раскинувшейся вокруг красоты. Давно известно, с воды или сверху город выглядит, или иначе сказать, открывается по иному, чем  при пешей прогулке. Санкт-Петербург или Амстердам – на взгляд с катера на канале два разных города, как Париж с высоты Эйфелевой башни  или Москва из окна ресторана на башне Телецентра.
   Как говорил мой отец, в молодости кефир в одном месте играет. Красавцы-удальцы сняли мундиры и полезли ещё выше по шпилю собора. Первым полез отец, товарищ – за ним. Почти  до самого верха добрались, цепляясь за выступы и скобы.  Когда убедились, что «вес взят», стали спускаться. Отец мне потом признавался, что в принципе высоты боится, но тут дело чести, кто же станет свою слабину демонстрировать! Одним словом, юношеская бравада, глупость, взяли верх над здравым смыслом, простым инстинктом самосохранения.
Через какое-то время дружок сообщил, что он на месте. Отец, держась за последнюю скобу, повис на руках и стал искать ногой опору. Подвигал ногой туда-сюда – нет подоконника. Поглядел вниз и сердце оборвалось и похолодело внизу живота. Взял себя в руки и задвигал ногой энергичнее – ничего не выходит. Ну, нет проклятого выступа!
- Вась, - обращается он к дружку, - я что-то места ноге не нахожу!
 - Тот в ответ смеётся, - кончай, - говорит выёживаться, слезай!
 - Вот представь, эту картину, - рассказывал отец, - висит над Веной на высоте ста сорока метров советский офицер и дёргает ногами, а второй офицер стоит на смотровой площадке курит и насмехается над висящим.
  - Какого, - кричу хрена, ты веселишься!  У меня руки немеют, я их сейчас отпущу!
Васька хватает мою пятку, подвигает её на пять сантиметров в сторону, и я чувствую твёрдую опору. Эти несколько сантиметров могли стоить мне жизни.
     - Эх, ребята, мы ведь из того последнего поколения, которое о войне знает не только из кино и книг, а из впечатлений детства, рассказов  живых её участников, близких и дорогих людей.
  - Это вы, адмирал, точно подметили, - согласился Лев Сергеевич.
  - Дети-то наши уже своих имеют, а я иногда смотрю на них и молюсь, не дай им Господь таких совпадений, что спасают жизнь, и таких минут, которые по глупой случайности могут её отнять, - произнёс доктор, поднимая рюмку.
 И стоя выпили уже пожилые мужчины за Победу, за отцов своих и за дружбу.
ххх
   Не часто это бывало, но всё-таки случалось  - на эти дружеские встречи попадал кто-то из близких им знакомых. Горжусь, что бывал в этой компании и я. Естественно,  приглашались любители преферанса, причём не просто игроки с авторитетом,  а непременно тот, кто обладал не рядовой биографией и мог не только поддержать беседу, но и украсить вечер каким-то интересным рассказом.
  На одну из таких встреч  меня пригласили на дачу к адмиралу Льву Константиновичу.Время было осеннее и Подмосковье оделось в яркие одежды печального прощания природы. Вместе с захватившим меня доктором,  на его красной «Мазде» мы около часа ехали мимо разнообразныхкотеджных посёлков, по нешироким дорогам  сквозь уже прозрачно темневшие леса, и оказались в городке, некогда деревне, а теперь, вставшим к шоссе жилыми городскими домами, и нагло раскрашенными продуктовыми магазинчиками и кавказскими ресторанчиками. И только на «второй линии» остались прежние частные домики , да  дачи-новостройки  за стальными и каменными заборами.
  Нас как раз такой забор и встретил, но на воротах красовались латунные львиные морды с продетыми в пастях кольцами. Потом оказалось, что надевались они исключительно к приезду гостей, в остальное время хранились в доме.
  - Украдут! – спокойно объяснил адмирал, открывая ворота. Был он в  тёплой камуфляжной куртке и таких же брюках полевой формы комсостава.
  Сразу по дорожке возник высокий каменный гараж, а дальше вглубь уходил обширный фруктовый сад и лес высоченных сосен. Всё это выглядело,  как ухоженное запустение.
  - Сам сажал, - с видимой гордостью указал хозяин на взрослые деревья и молодые подрастающие голубые ели.
  Слева стоял дом с крытым крыльцом, окнами в стеклопакетах и мансардой. Дверь была стальная тёмно-коричневого цвета, такого же, как бордюр светло-бежевых стен. И нарядно, и скромно. Большую комнату украшали книжные полки, выдававшие пристрастия Льва Константиновича. Стояла тут полная Библиотечка всемирной литературы, мемуары военные и политические, книги по истории и философии, и что меня удивило – сочинения эзотериков.
  Доктор, видя мой интерес с некоторой иронией пояснил:
 - Лёва у нас адмирал-философ, он считает, что именно эзотерика объясняет устройство этой и той, при  этом он палец поднял к потолку, - жизни. На старинном буфете  - ваза с цветами и  семейные фотографии. На сенах висели пейзажи, скорее наброски, чем законченные картины, но явно подобранные со вкусом. И лишь одна большая овальная картина в золотой гипсовой раме выбивалась из стиля и непритязательного интерьера. Она имела  какой-то даже музейный вид.  Взгляд притягивали, изображённые искусной кистью,  роскошные фрукты в серебряной вазе.
  - Трофейный натюрмортик, из Вены, то ли из музея, то ли с барахолки , - в своей манере откоментировал  доктор.
  - Да, уж лучше бы там была селёдка с бараниной, кусок окорока, а ещё лучше – пельмени! – поддержал друга Лев Сергеевич.
 Но адмирал, видимо, привыкший к подколам друзей, даже ухом не повёл, деловито осмотрев накрытый стол, пригласил выпить по первой. На столе было, на что посмотреть. Сизая сельдь, под кольцами сочного лука, переливалась тронутая нежным золотом деревенского подсолнечного масла, солёные грузди с чесноком в хрустальной вазочке,  красная икра размером с рябиновую гроздь – подарок сахалинских коллег, бело-розовые клешни устрашающих размеров камчатского краба, свежая, просто живая, буженина, дымящаяся вареная картошка, посыпанная петрушкой, прозрачный пузатый графин водки  и,конечно,  непременная бутылка марочного армянского коньяка.
   Как всегда проиграл Лев Сергеевич. Мне, как гостю, даже неудобно было принимать скромный выигрыш.
- Нет уж, нет уж! – прекратил мои сомнения потерпевший, - игра есть игра, карточный долг – долг чести!
  Выпивали и закусывали не торопясь, с удовольствием и знанием дела.
- Вы у нас гость, - можете курить, не выходя, мои уже в этом году сюда заглядывать будут редко –  предложил хозяин дома и закурил сам, следом за ним – доктор.
  - Два года, как бросил, - сознался я.
  - Разумно и похвально, - одобрил доктор, с явным удовольствием выпуская струю дыма.
- Но с вас, коллега, история, - обратился ко мне Лев Сергеевич.
 - Скажу сразу,  что приключения эти произошли не со мной, а с моим старшим товарищем по «Правде», который в середине 60-х работал собственным корреспондентом газеты в Найроби. События эти, по моему мнению, столь  занимательны, что представляют несомненный интерес.
Рссказ шестой «Лобстер по-русски»
  Имя этого довольно известного писателя -фронтовика называть я не буду, может быть, он сам когда-нибудь захочет придать им какую-то литературную форму.  Исходя из традиций вашего клуба, я назову его Львом.
 При этом слушатели, одобрительно заулыбались, признав ход рассказчика удачным, а Лев Аршакович даже зааплодировал.
  Итак, мой товарищ в Кении подружился с нашим послом настолько, что тот в порыве доброжелательности предложил купить у него «Мерскдес». По мидовским правилам служебная машина посла менялась каждые два года. Так что, можете представить,  какая это была новая шикарная машина. Но Лев стал отказываться, ссылаясь на смету, которая такие дорогостоящие покупки не предусматривала.
  - Да, брось ты! – убеждал дипломат, - бери за символическую плату, хоть  за сто долларов!
На том и сошлись, и стал журналист разъезжать по кенийской столице на шикарном авто.
  -Никогда не думал, - сказал ему миллионер из ЮАР, - что советские журналисты такие богатые!
Сказал во время их обеда в гостиничном ресторане. С этим господином Лев познакомился на международной экономической конференции. Люди одного возраста, сюмором, они друг другу понравились, и когда дельцу пришла пора Найроби покидать, он пригласил нашего журналиста к себе в гости. Обещал прислать официальное приглашение. Прислал.
 Без всякой надежды на успех, но Лев всё же приглашение это переправил в «Правду».  Каково же было его удивление, когда пришёл положительный ответ. Москву особенно интересовали алмазные разработки.
И вот наш соотечественник выходит в аэропорту столицы апартеида Йоханесбурге. Смело подаёт свой «серпастый - молоткастый» офицеру паспортного контроля, а сам весь в напряжении - ведь между нашими странами нет дипломатических отношений. Возможен скандал, даже арест! Но пограничник поднимает глаза на улыбающегося белого крепыша в очках, и с размаху ставит на чистую страницу девятидневную туристическую визу.
  Лев попадает в объятия встречающего его миллионера, тот показывает всё  о чём просит новый друг, в том числе и алмазные копи. В один из последних  перед отлётом дней он говорит: «Сегодня на званом ужине я представлю тебя своим друзьям, оденься соответственно». Что это такое Лев знал, потому отправился в ателье, где взял на прокат смокинг. И не пожалел. На лужайке перед домом хозяина были расставлены столы под белоснежными скатертями и чернокожие слуги в таких же белых смокингах разносили блюда и наливали прекрасное местное вино. Мужчины в бабочках, дамы в вечерних платьях.
  - Сюрприз для нашего гостя! – объявил  миллионер, - лобстер по-русски!
Принесли огромного рака, а как его есть Лев понятия не имеет, поскольку видит это чудовище впервые в жизни. Но ничего, посмотрел, как другие орудуют щипчиками и крючочками и справился. Появился шеф повар,  бородатый мужик в белом колпаке.
 - Понравилось, сэр? – осведомляется у журналиста, - всё ли соответствует русскому рецепту?
Все замерли, ожидая, что скажет гость из коммунистической страны. Лев  промокнул  салфеткой губы, поблагодарил, подняв большой палец, и ответствовал:
  - Превосходно, но у нас в Воронеже обычно к лобстеру добавляют немного горчички!
Повар записал новый ингредиент и, откланявшись, удалился.
  А вот самое неожиданное и тревожное началось утром. Сдав смокинг, Лев отправился за билетом. В какое бы агентство он не заходил, ответ был один – на завтра билетов в Найроби нет! Осталась последняя надежда – «Эр Франс» . Звякнул колокольчик над дверью и из-за стойки поднялся молодой русоголовый парень лет тридцати.
  - Чем могу быть полезен?
- Мне нужен билет в Найроби. На завтра.
Клерк полистал журнал:
- Весьма сожалею, билеты есть только на послезавтра.
- Тут у меня, - рассказывал правдист, - совсем руки опустились и в глазах потемнело, - чтоже, -говорю, - мне делать, ведь у меня завтра виза заканчивается?
- О, это совсем просто, идёте в своё посольство и продлеваете визу.
- Нет у нас тут посольства, - говорю с отчаянием.
- А вы, откуда?
- Из Москвы.
  От изумления глаза у парня, буквально, полезли на лоб.
 - Так вы – русский?
- Русский, русский, - отвечаю уныло. И вдруг слышу в ответ:
  - И я –русский!
Оказалось, что он сын иммигрантов, давно обосновавшихся в Париже, а сюда переведён на повышение главой представительства.
 - Ну, вот что, - говорит неожиданный соплеменник, - завтра есть случайно один билет в Конго, но к Чомбе. Зато там, через речку Демократическое Конго, откуда сразу можно улететь в Кению. Если подходит, я это устрою.
 - Давай, дорогой, - чуть не кричу, - скорее выписывай билет!
Когда все процедуры были закончены, он мне и говорит:
- Вам никогда не приходилось прыгать с высоты в восемь тысяч метров без парашюта?
  - Нет, - удивляюсь.
Так вот, если вы в самолёте скажете, кто вы, вам придётся сделать это. Весь самолёт закуплен наёмниками, летящими воевать с Лумумбой.
Всего можно было ожидать, только не этого. Ну, думаю, отступать некуда, как-нибудь выкручусь.
Залез в самолёт, смотрю вокруг ходят какие-то хари, между кресел и на полках военная амуниция, базуки, автоматы.  Открывается люк и входит мой русский француз.
  - От имени авиакомпании «Эр Франс» благодарю вас, сэр, за удачную сделку и желаю счастливого полёта!
 А глаза его говорят: «Всё, что могу лично!».
 Ставит передо мной большую корзину с разными бутылками и фруктами, и уходит.
  Взлетели. Рядом со мной  детина в камуфляже, рыжий, небритый. Присматривается ко мне и спрашивает:
  - Ты, швед что ли?
- Швед, швед! – радостно подтверждаю.
- Ненавижу шведов! – кривит он морду, - ну, ладно, выпьем или как?
 - С удовольствием!
 - Ребята, - кричит он, - здесь классный швед летит, всех угощает!
И потянулась эта братва к нам. Рослые, загорелые блондины, почти все западные немцы. Пока летели, из разговоров стало ясно -  кто и где их  вербует, не стесняясь «классного шведа» называли они имена и адреса. Но, знаешь, что было самым ужасным? Когда они говорили, что их отцы воевали на Восточном фронте и они сами своими  руками «душили бы этих « комми»,  меня просто подмывало встать и сказать: « Я русский офицер-десантник! Это я ваших отцов на войне и бил!» С трудом удерживался!
  В Конго прямо к трапу подкатил «Мерседес» авиакомпании, подвёз меня к парому, на другом берегу  ждал такой же, и вечером я был в Найроби. Через неделю в «Правде» появилась статья на  полосу. В ней подробно описывался весь процесс вербовки наёмников в Конго. Шуму было на весь мир. А я и по сей день с благодарностью вспоминаю того русского парня из Парижа, который спас меня от многих неприятностей.
  Рассказ явно произвёл впечатление. А потом Лев Сергеевич вздохнул:
  - Везёт же людям! Какие приключения!
 - Лёва, Господь с тобой, это, что журналистский азарт в тебе взыграл? Человека-то, по сути, счастливый случай спас! А если бы чего? – укорил друга доктор.
 -Это, да! – но всё равно в голосе Льва Сергеевича слышались нотки зависти.
 - Опять я за своё, - подключился адмирал, -  человеку в самых неожиданных ситуациях судьба даёт шанс, вот только воспользоваться им может не каждый. Тут мужество и находчивость – в помощь ангелу-хранителю.
-  А если ангел  отлетел в это время  по своим делам? –  с серьёзным видом спросил доктор.
- Ну, если за сигаретами , то это не надолго. Успеет, - добродушно улыбнулся адмирал.
ххх
  Я уже упомянул,что с «Клубом трёх львов» меня связывают особые отношения, зародившиеся ещё за границей и хотя тогда дальше приятного знакомство они не зашли, но здесь, в Москве, постепенно оформились в нечто более близкое.  Мне было интересно бывать у них, а они признавались, что и им интересны мои истории, и они всегда с удовольствием встречаются с моими друзьями, которым, как правило, есть, чем поделиться, а то и удивить даже этих бывалых людей.  Так случилось с одним моим приятелем, приглашённым мной в гости к доктору, где происходил в этот день традиционный сбор друзей.
  Как всегда, чтобы ничто им не мешало, они старались устраивать свои встречи у того из них, кто на время оставался в одиночестве. Лев Аршакович, к тому  времени уже ставший доктором медицины и приобретший в своих кругах не просто авторитет и известность, а звание светилы , отправил жену с детьми и тёщей отдыхать в Эмираты, сам же оставался на работе, как требовали дела возглавляемой им клиники. В этот зимний день собрались у него.
 Та вот, о моём приятеле. Интересный это был собеседник, знаток языка и истории Поднебесной. Руководил он каким-то научным направлением в академическом институте, занимавшемся проблемами Дальнего Востока. А вот внешность у него была самая  неприметная.  Росточка небольшого, полненький, но не толстый, слегка блеклые глаза, рыжеватые не густые волосы, одет скромно. Пожалуй, только руки с красивыми ухоженными ногтями обращали на себя внимание какой-то аристократической изящной формой. А так – ничем не примечательный, рядовой представитель любой гуманитарной профессии. Его легко можно было представить врачом или учителем, чиновником среднего разряда, даже продавцом книжного магазина.
  Но при более близком знакомстве  это впечатление  быстро  рассеивалось, так  интересно и увлекательно говорил он о трудных и философски сложных понятиях, связанных с проблемами взаимоотношений разных цивилизаций, государств и народов. А в копилке его личных историй было немало интригующих  сюжетов, которые, попади они в руки настоящего литературного мастера или кинематографиста,  могли бы стать  основой приключенческого романа или фильма.
Вот, например, какую историю рассказал моим друзьям Борис Петрович в уютной квартире доктора на Дорогомиловской улице.
                Рассказ седьмой «Миссия в Гонконге»
  Юрий Владимирович Андропов в бытность свою секретарём ЦК КПСС, курировавшим отношения с социалистическими странами, бывало, собирал,  нас, китаистов, у себя для консультаций по нашей теме. Так что ему, как говорится, я был лично известен. Затем, всем известно, он возглавил КГБ. И тут наши контакты не прервались, хотя стали совсем редкими. Потому я не очень удивился, когда мне позвонили и сказали, что Юрий Владимирович просит подъехать к нему на Лубянку. Было это в середине 70-х в пору нашей резкой полемики и конфронтации с Китаем.
  Пришёл я на эту встречу, уверенный, что нужна какая-то консультация, справка или, что-то в этом роде. Удивило, однако, что в приёмной не было никого из коллег. Я поинтересовался, кого ещё из китаистов пригласили на совещание. Ответили, что никакого совещания не планируется, и на этот час назначено только мне. Тут стало несколько тревожно, хоть и бояться, вроде, нечего, но, кто его знает…
  Но вот приглашают в кабинет. Вхожу, Андропов вежливо здоровается и приглашает присесть к столу заседаний. Жизнью интересуется, здоровьем, работой. Пьём чай. И тут он переходит к делу.
  - Боря, - говорит, - не тебе рассказывать какой  оголтелой пропаганде со стороны Китая мы подвергаемся. Сейчас нас волнует, а точнее, интересует, где они печатают всю эту макулатуру, которую по всему миру засылают, и к нам пытаются. Теперь мы знаем, что это Гонконг, но где именно находятся там типографии, очень хотели бы знать. Не стану тебе объяснять, но, поверь, есть серьёзные причины, по которым я не могу послать туда своих ребят.
 Догадываюсь, о чём пойдёт речь, но всё же спрашиваю:
- Юрий Владимирович, чем я-то могу быть в этом деле полезен?
- Ты, - отвечает, - в  Пекине учился, работал, хорошо знаешь страну и китайцев. Они тебя знают, как учёного, своего друга. Вот почему, предлагаю тебе эту командировку.
  - Юрий Владимирович, я-то готов, но у нас же нет дипотношений с Гонконгом, как визу получить?
 - Мне, - говорит, - наш посол, - и называет страну, - обещал тебе визу сделать. И вот тебе телефон, по нему звони в случае сложностей непредвиденных. Своей рукой на листочке написал и мне отдал.
  И началась моя одиссея по разным странам в поисках визы. Скажу только, что проехал я пять государств в Европе и Азии и, наконец, оказался в Японии.  В остальных послам ничем помочь мне было невозможно. Но вот молодой дипломат в консульском отделе мне говорит:
- Пойдёте в консульский отдел Великобританского посольства, вас примет его руководитель. В паспорт положите купюру в 100 долларов, ничего не говоря, отдайте чиновнику. Дальше он скажет, что делать.
  Так я и поступил. Молча протягиваю паспорт, он так же молча его берёт. На бумажке  пишет: «Через час», показывает мне и бумажку сжигает. Прихожу через час, он молча протягивает мне паспорт с визой. Молча киваем друг другу, и я счастливый удаляюсь.
   Это сегодня Гонконг, Пекин, Шанхай и другие китайские города можно сравнивать с лучшими мировыми центрами, а тогда Гонконг  - была просто другая планета. Большой комфортабельный город небоскрёбов, порядка, шикарных магазинов, офисов, рекламы, западных авто. Невероятный контраст с бедным одноэтажным, одетым в полувоенную форму Китаем. Признаюсь, и на меня Гонконг произвёл впечатление.
  Поселился я  в очень приличном отеле и довольно быстро узнал, почти всё, что и нужно было узнать. Довольный,  возвращаюсь в свой номер. На рецепшене портье передаёт мне конверт. Открыл, читаю: « Позвони по этому телефону». Что-то нехорошее шевельнулось в душе. Набираю номер:
  - Меня просили позвонить.
   - Уезжай, пожалуйста! – слышу незнакомый мужской голос, в котором явственно  звучит пекинский акцент.
  Дел-то у меня оставалось ещё , буквально, на несколько часов. Не скажу, чтобы очень напуганный, но встревоженный, переезжаю в гостиницу  поскромнее. Быстро в город по делам и к обеду опять в отель. Та же история – звонок, тот же голос, но тон другой:
  -  Уезжай, а то убьём!
Дело плохо, хотя в китайском такое предупреждение не означает угрозу жизни буквально. Но это уже где-то на грани. К вечеру я оказался в обшарпанной гостинице на окраине.  Телефон только  на стойке портье. Вот к нему меня буквально через минут сорок зовёт хозяин. Беру трубку и слышу уже знакомый голос:
   - Уезжай, а то убьём до смерти! -  при этом называет он меня именем известным только близким друзьям по Пекинскому университету.
  Что и говорить, но этой же ночью я вылетел из Гонконга в Бомбей. Из аэропорта позвонил в наше генконсульство, меня забрали и утром посадили на самолёт Аэрофлота. Через несколько часов приземлились в Ташкенте. Стоянка час. Гуляю по транзитному залу, как вдруг, усиленный динамиками, разносится голос диспетчера:
  - Гражданин, оставивший в салоне самолёта из Бомбея плащ коричневого цвета, вас просят срочно подойти к стойке информации!
  Подхожу и вижу  двух молодых ребят и человека постарше, все в цивильном, но что-то военное в них угадывается. Проводят они меня в комнату без окон, стол и два стула. Один занял мужчина  постарше, напротив сел я, ребята остановились у двери. Попросили паспорт, билет и после этого мужчина обратился ко мне:
  - Как вы оказались в Бомбее?
 - Летел из Гонконга.
На лице собеседника отразилось страшное удивление.
  - Откуда, откуда? – переспрашивает.
Я повторяю. Тогда он резко наклоняется ко мне и зловещим голосом произносит:
  - А вы знаете, какая литература в вашем плаще? Это же антисоветчина!
  - Знаю, - радостно объявляю я ему, - у меня в багаже ещё два чемодана такой же!
 - Мы вас задерживаем!
  - Товарищи, - начинаю объяснять, - мне срочно нужно в Москву, меня ждут!
 - Это понятно, что ждут, только вот кто? – не без злорадства говорит старший.
  Ну, не рассказывать же мне ему, кем и зачем я послан!
- А вы, собственно, кто? – начинаю напирать.
- А мы, собственно, вот кто! – и показывает мне служебное удостоверение майора госбезопасности.
 И тут я вспоминаю про напутствие Юрия Владимировича, достаю  заветный листок, вручённый им мне перед отлётом.
  - Позвоните, пожалуйста, по этому телефону!
 - Позвоним, позвоним, - только от нас!
- Самолёт улетит, меня ждут! – повторяю , всё без толку!
Кое -  как уговорил. На столе у него стоял телефон без диска. Он с кем-то связался и назвал цифры из записки.  Через минуту там, видимо, ответили и звонивший представился:
  - Майор  Иванов!
И тут он стал меняться на глазах – поднялся, стал по стойке смирно, и,  запинаясь доложил обстановку, кончился его разговор одним коротким словом – есть! После чего он протянул трубку мне.
- Боря, с прилётом! – услышал я знакомый голос, - тебя встретят в Шереметьево.
К трапу меня доставили на машине и, прощаясь, офицеры на глазах удивлённых стюардес,   взяли под козырёк.
  Пока шёл рассказ я украдкой  наблюдал за реакцией искушённых слушателей. Их эта история явно заинтриговала, приковала внимание. А сам рассказчик явно был симпатичен. К сожалению, Борис Петрович не мог в этот вечер посидеть за дружеским столом, но с него взялиторжествен-ное обещание, что эта встреча не последняя.
Проводить гостя мы пошли с хозяином и адмиралом. Протягивая учёному на прощание руку, адмирал с улыбкой произнёс:
  - Рад был повидаться, Валерий Николаевич!
Китаист бросил на него остренький, но весёлый взгляд, улыбнулся в ответ и, поклонившись всем, ответил:
  - Спасибо за прекрасный вечер! А вам, Лев Константинович, за визу!
После того, как за гостем закрылась дверь,  и мы возвратились к столу, я до крайности удивлённый, воззрился на адмирала:
  - Лев Константинович, поверить, что вы перепутали имя учёного я, простите, не могу. Объясните, что всё это значит?
  - Да, Лёва, колись! – первым поддержал меня доктор, а затем к нему присоединились и остальные.
  Видя, что от ответа не уйти, адмирал согласился.
 - Тут вот какое дело, на последнем курсе нашего института, курсантов посылают на стажировку в какое-нибудь посольство. Мне выпало Токио. Однажды вызвал меня военный атташе   и сообщил, что сейчас подойдёт  очень важный коллега, и мне поручается проинструктировать его насчёт визы в Гонконг. И он дал мне самому инструкцию, что нужно сказать. В общем, тем молодым дипломатом, о котором говорил Борис Петрович, был я. Правда, тогда я знал его, как Валерия Николаевича.
  - А почему ваш начальник сам не встретился, как вы говорите, с коллегой?
  - Этого я не знаю, - честно сознался адмирал.
  И завертелся разговор о том, что не всегда  и не всё мы знаем  даже  о самых близких друзьях. При этом Лев Аршакович поднимал рюмку и, многозначительно глядя на адмирала,  с нарочитой серьёзностью кланялся в его сторону.  Тот  отвечал ему тем же.
  На многие размышления наводила сама мысль – а так уж ли обязательно быть в курсе всего, что происходит или случалось в жизни близких людей. Конечно, искренность и доверие – непременное условие настоящей дружбы. Но ведь и у откровенности есть мера. Разве  это не  проявление настоящего товарищества , когда человек не просит помощи если может справиться с обстоятельствами сам? Не лучше ли поберечь друзей не , не перекладывая без крайней надобности заботы свои на их плечи? 
Да, стоит признаться – нет на земле такого человека, что не таил бы в своей душе, что-то стыдное,   воспоминания о чём далеко запрятаны и хорошо если  не тревожат душу раскаянием.  Нужны ли такие откровения кому-нибудь кроме Бога, если ты и на собственной исповеди  стараешься не ранить себя ими.
 Вот о чём я думал, возвращаясь домой. Прошёл по Бородинскому мосту, поднялся к Смоленской площади и зашёл в «Седьмой континент», что рядом с МИДом.  За витринным стеклом выстроились торты. Всех цветов и украшений. Эта сладкая детская память  о трёх толстяках поедающих необыкновенные десерты, остановила меня перед соблазнительной  и, увы, уже запретной красотой. И вспомнилось мне, как с будущей женой, укрыв в колясочке спящего сына, мы под козырьком этого самого гастронома,  спрятавшись от дождя, ели самое вкусное в мире московское эскимо.
  Оторвавшись от сливочно-шоколадного великолепия, я направился к прилавку с блинами, но бросив взгляд налево, остановился. На стеллажах со сладостями  меня привлекла коробка конфет с никогда раньше невиданным рисунком – на тёмно-бордовом фоне золотой лев, стоя на задних лапах, в передних держал  торт с горящими свечами. И  сразу  возникла метафора, тем более яркая, что  прямо перекликалась с только что прошедшей встречей, - лев, это понятно о чём, а вот торт со свечами – это приз каждому из друзей за нерасплёсканную  в мелочах дружбу, умение говорить и слушать, ценить умное слово и радоваться ему. Я купил четыре коробки.