Хорошо шагаешь, Вася!

- Ма-амка! Вот он! Явился! - призывно крикнула Натка, быстро отлепившись от косяка двери и сиганув в родительскую спальню.
Василий погасил радостную улыбку и хмыкнул:
- Прям как про чужого дядю...
Натка недружелюбно затаилась. Василий сделал вид, что совсем обиделся на дочь. Они иногда так с Наткой играют, оба оттягивая счастливый момент встречи после долгого дня. Зато уж потом их не разлучить, пока ревнивая Верка не вскипятится: «Оставь ты ее в покое, пусть своим делом займется - дылда уж, на шею вешаться!»
Стянув с себя брезентовую куртку, в которой валялся под машиной, готовя ее к дальнему рейсу, пристроил на крайнем крючке вешалки, отдельно от остальной одежды, хотел и сапоги тут же снять, но оглядел их, вышел в сени и вскоре вернулся в одних носках:  Верка приучила не сорить в доме, а на подошвах вон сколько грязи наприставало - август выдался дождливым.
Натка опять торчала в горнице и как-то искоса следила за Василием.
- Так-таки и не признала отца родного? - гремя рукомойником и с удовольствием отфыркиваясь, спросил Василий.
Та не отозвалась.
Утеревшись полотенцем, пахнущим свежестью - Верка придумала перекладывать белье душистым мылом, - Василий неожиданно резко шагнул к дочери, раскинув свои огромные руки, и зарычал:
- А вот я тебя тогда ка-ак словлю, да ка-ак слопаю!
- Ма-амка! - взвизгнула Натка и кинулась назад, задев бочком угол серванта, отчего посуда в нем разом задребезжала.
Василий замер, испугавшись:
- Ты что это, как ошпаренная!
- Ничто! - донеслось из-за створок спальни.
- Ушиблась ведь?
- Не-ка!
- А то иди, пожалею.
Натка промолчала.
- Вер, скажи ей, чего носится!
Жена тоже промолчала.
- Ну, как знаете, - успокоившись за дочь, крикнул им Василий и пошел на кухню. Очень уж хотелось есть.
Пока собирал на стол, думал о разном, о том, что завтра часов в пять, если выехать во второй половине дня, можно очутиться в городе. Там надо задержаться - поискать коляску, какую Верка велит, с капюшоном от дождя и на высокой оси. Усмехнулся - кто это ей разрешит в непогоду с дитем кататься? Ну, раз хочет, чего не купить - купит. Натке заскочить взять все к школе: первоклашкой нынче будет дочь, надо же. О будущем ребенке подумал, что хорошо бы теперь парня родить, продолжение рода Михеевых. Тогда Верка перестанет от него Натку гнать: появится новая забава, не до Натки будет... Верку пожалел: тяжело нынче ходит и все норовит присесть или прилечь. Наверное, и теперь уснула, раз не вышла встретить. А вообще-то она Василия встречает. То на пороге, а то и у калитки. Улыбается, правда, сдержанно, все как в девках, когда очень уж себе цену держала, потом лениво так отзовется на его ласку, чтоб вокруг видели, что не больно-то она празднует мужа, и пойдет на кухню греметь кастрюлями и выговаривать: «Другие на тракторе домой мотаются почем зря, а ты на полчаса машину жалеешь. Что с ней станется-то? Загнешься на сухом куске, кто нас с дочерью кормить будет?» Чудная, словно только это и важно, что кормильца у них не станет.
Василий жену не ломает, видит, что это она перед подружками красуется, вот, мол, какого себе отхватила да пятку сразу на него и поставила! Пускай себе воображает. Ей это даже как-то идет, расцветает она от этого вся и такая Василию нравится. Такая нравится даже больше: неприступная, гордая и чуть-чуть всегда чужая. Потому и не обращает Василий внимания на ее слегка прохладный тон и отвечает с улыбкой, довольный, что жена о нем все же беспокоится: «Загнусь!» Ну даешь! Мне же сносу не видно!» В этом Василий твердо уверен, и, попроси Верка еще чего большего для семьи сделать, он и поднапрячься может. Ради Верки все может.
- Зря ты, Вася, демонстрируешь бабе свои чувства, зря. Она ведь, баба, как только усекет, что ты от нее без ума, так и интерес к тебе терять начнет, - как-то взялись учить Василия в гараже. - К бабе через порог ступать надо с плеткой, Вася, иначе она тебе хвост покажет.
Он отмахивался:
- Да ну вас, с плеткой! Это еще за что?
Про себя думал, зная, что не у всех с женами лад такой, как у него: «Поди, тоже завидуют? Ну и мужики!» И чувство глубокого счастья и какого-то устоявшегося покоя не покидало его даже после таких разговоров.
А работает Василий и сейчас за двоих. Вот еще одно дело себе нашел, стал уходить из дому чуть свет и возвращаться в потемках - охота поскорее «Жигули» купить. Как дом отстроил, так сразу о них и замечтал. Верка, правда, и тут возразила: «Сдались они тебе! Казенная баранка руки не намотала?» А сама спит и видит их, «Жигули» эти. И тут ей надо притворяться...
Хлеб не находился. Василий все ящики пооткрывал, на полку заглянул - нету. Кликнул Натку, та объявилась.
- Мать спит, что ли? - спросил.
- Не-ка.
- А где буханки, не знаешь?
- Не-ка!
- Занекала. Позови мать, раз не спит, - велел Василий.
Он помнил: третьего дня сам привез из райцентра целых шесть штук. Животину, выходит, подкармливают, вот уж не дело!
Натка не двинулась с места.
- Долго я ждать буду? - неохотно поднялся Василий и пошел сам, но Натка шепотом прокричала:
- Не трогай мамку! Она тебя видеть не хочет!
- Это еще почему? - оглянулся на дочь Василий.
- Потому что!
«Смотри, как в роль вошла», - весело подумал он о дочери. Но остановился.
- Вижу, сегодня меня в этом доме никто признавать не хочет, а?
Натка не шелохнулась.
Василий присел перед дочкой на корточки. Она глянула на него колюче и в руки не далась.
- Ну, будет тебе выступать, будет. Чего про мамку-то удумала?
- «Удумала»! - Натка вовсе насупилась. - Ничего не «удумала»! Сам, что ли, не видишь?
- Кого?
- А вон кого! - Натка обвела взглядом комнату. Василий тоже посмотрел вокруг и присвистнул: в доме, оказывается, было все вверх дном!
- Ну, это на неделю теперь! Чем тут вас ударило - уборку затеять? То-то я и гляжу - совсем свалилась мать! Спит, что ли?
- Да не спит она! - Натка вдруг расстроено шмыгнула носом. - Правда, видеть тебя не хочет!
- Та-ак... - протянул Василий, уже не утруждая себя игрой с дочерью, но и не понимая еще, что все это значит. - Так, так...
- Мамка собралась тебя из дому прогнать, - тихо, чтоб в спальне не услышали, произнесла Натка. - Вещи приготовила.
- Мне?
- Ага.
- Какие вещи?
Натка пожала плечами, потом сосредоточенно стала вспоминать:
- Вот чемодан...
- Вижу.
Василий подошел к столу, на котором громоздился клетчатый чемодан с оббитым углом и большой яркой наклейкой. С ним он проделал путь с Волги до этих степных мест. Оббил по дороге, после закинул на чердак вместе с другой рухлядью. Теперь в нем грудой лежало белье.
- В грязный-то зачем? - еще спокойным голосом спросил он  Натку.
Та опять пожала плечами.
- И музыку, что ли, мне? - увидел рядом с чемоданом баян.
- Тебе, - громче шмыгнула носом Натка и мазнула ладонью по глазам.
- Не пожалела мамка, а? Гляди-ка, - усмехнулся Василий. - И тебе не жалко?
- Кого?
- Ну кого! Не меня же. Его. - Василий кивнул на инструмент. Он уже научил  Натку играть «Польку», и та требовала скорее еще что-нибудь.
- Не-ка! - произнесла свое неизменное дочь. В это время Василий услышал нелегкий шаг жены, обрадовался ей. Разворачиваясь, спросил:
- Слышь, чего наша дочь несет тут? Ну актерка...
И осекся. Верка стояла перед ним опухшая и зареванная. Понекрасивевшая вдруг. У Василия заломило сердце: никак раньше времени надумала? Спросил:
- Вер, ты что, а?
Она только головой покачала.
- Плохо так, да? - забеспокоился Василий. - Стариков бы позвала. Почему  Натку не сгоняла за ними - одна весь день!
- Сгоняла. Придут сейчас... - перехваченным горлом отозвалась Верка.
- И ладно... А в больницу как? Надо везти, что ли?
Большой и сильный, Василий почувствовал, как стоит он перед такой своей женой беспомощным.
- Меня-то? Меня пока никуда не надо, - поднесла  Верка ладони к вискам и сжала их, словно усмиряя боль. Василий вовсе растерялся.
- Тогда это... Иди, полежи еще. Мать поможет, поди! Скоро они или я еще сбегаю?
- Отбегался, - проронила Верка.
- Как это? - не понял Василий.
- Так это! - В голосе жены появилась злоба.
Василий попробовал поусерднее вдуматься в ее слова, но так ничего для себя и не решил. Однако волнение, от которого он в силу своей туго заводной натуры еще недавно отмахивался, поселилось-таки в нем и даже слегка оглушило.
- Что стряслось-то тогда? - спросил.
Верка подняла на него горячий взгляд. Василия обдало ненавистью.
- А то сам не знаешь?
- Сам? Откуда? Я же с шести под машиной, - окончательно заволновался Василий.
- И никого не видал?
- Когда?
- А домой шел когда.
- Сидориху встретил. Зойку около дома, а что?
- И они промолчали?
Василий напрягся.
- Умер кто, что ли? Скажи же!
- Умер... - Верка еще крепче сжала виски. - Ты умер, а, выходит, еще и не догадался...
Василию сделалось страшно за жену. В ее положении, слышал, разное бывает, только что же это она? Наткой ходила - ни разу тяжело не вздохнула, а тут вон как...
Василий подошел к жене, намереваясь обнять ее за плечи, но она с силой оттолкнулась. Василий опешил:
- Натка! Хоть бы ты толком объяснила, чего в доме творится!
Но дочь выскочила в сени и захлопнула за собой дверь. Оттуда послышался ее рев. Плакала Натка редко и то от большой обиды. Это Василий помнил и теперь подумал: «Значит, что-то крупное, раз она так зашлась». Верку, однако, пытать дальше не стал, решил стариков дождаться и, обычно не суетливый, нетерпеливо прошелся по комнате, остановился у окна, резко отдернул тяжелую штору, так, что чуть гардина не свалилась, всмотрелся: в начавшихся сумерках дорога была еще видна и по ней торопились Веркины родители.
- С ног валятся, как бегут, - сообщил он жене и снова спросил: - Да что стряслось-то, не пойму? Все вроде живы-здоровы...
Теща, похожая на свою дочь статью и твердым взглядом, вошла стремительно, чуть не сшиблась с Василием, но не посторонилась, а тотчас кинулась в спальню, к Верке, куда  та, опять тяжело ступая, унесла себя. Семеныч пропустил  Натку, потоптался за порогом, перешагнул, зыркнул исподлобья. Это Василия обидело.
- Ты-то, батя, с какого полка свалился?
Семеныч вовсе нахмурился:
- Со своего, Вася... Я-то со своего, - ужатым, оттого и колючим голосом произнес старик.
Василий отметил его отчужденность. Подумал: «Ну, ладно -  Верка, ей простительно, а этот с чего зашелся?»
Так и спросил.
Семеныч обвел лицо коричневой ладонью, как умылся, бросил беглый взгляд в сторону притихших женщин.
- Будто сам не знаешь?
- Да вот не знаю.
- И Верка будто еще не сказала?
- Вас сильно ждала.
- Прямо уж, - не поверил Семеныч.
Василий еле сдержался от крепкого слова.  Семеныч понял, но все тянул:
- С чего я-то должон  такое, а? - Он давно отвык говорить в доме первым и теперь не знал, как начать. - Вер, а Вер, - снова посмотрел в сторону спальни. - Ты уж давай сама сперва...
Верка резко шагнула к кровати и кинулась на нее плашмя. Старуха вскрикнула:
- Ой, беда-то какая! Убьешь ведь ты так ребеночка, Вера!
Василий шагнул в спальню.
- Ты это!.. Брось дурить! Если что с животом натворишь, не помилую!
Старуха развернулась, уперлась Василию в грудь еще крепкими своими кулаками, потеснила из спальни.
- Ступай ты! Ступай от греха подальше! Ступай!.. «Не помилует» он...
- О-ой! - громко застонала Верка, запрятав голову под подушку. - О-ой! Не знает! Не догадывается, гад ползучий! Паразит! Кобель! Не догадывается! О-ой!
Василия как поленом в затылок шибануло от таких слов. Хотел вздернуться, да тормоза еще работали, хватанул только стул, покрутил его за спинку и с шумом поставил на место. Семеныч, сидевший на краю табуретки у двери, вздрогнул испуганно:
- Ты, Вась, брось! Не тебе сёдня ерепениться... Мы ить узнали все. Вот так!
- Что узнали? - Василий вмиг оказался рядом и навис над стариком.
Семеныч задрал вверх бороденку, но взглядом все так и продолжал увиливать. Буркнул:
- А про твою семью...
Василий уставился на него, словно только что увидел. «Да и этот сдурел, - мелькнуло. - Где у меня семья-то? Отец с войны не вернулся, мать за год до того, как сюда собраться, похоронил... Валька, сеструха? Так та со своей оравой где жила, там и живет. С ней разве что?» Спросил с неохотой:
- От Вальки что пришло?
Семеныч недоуменно глянул на зятя:
- А чего от нее должно притить?
- Ну мало ли... В ларьке работает...
Семеныч мотнул головой.
- Тогда не знаю. Одна Валька от семьи осталась.
Старик уныло произнес:
- Не о той я.
- А о какой?
Семеныч опять ушел взглядом в сторону.
- Где у тебя сыновья растут. О ней, выходит...
Василий зло изумился:
- Сыновья? Это еще откуда?
- Оттуда... - Семеныч зыркнул в его сторону. Василий не знал, то ли ему расхохотаться, то ли обидеться. Но, вспомнив, что в их селе сплетни каруселью вертятся, произнес с упреком:
- Да... Хорошо кто-то вам наплел, а вы уши развесили! На скандал пошли? А?
- Никто нам не наплел, - возразил старик. - Это нам по телевизору показали.
- А? - Василий посмотрел на Семеныча как-то заторможенно. - По какому телевизору?
- По всем сразу. Все видели тебя с сыновьями.
- Да ну вас! - рубанул рукой Василий. - «Видели!» Кого вы видеть-то могли?
- Пацанов твоих, чего уж дурачком теперь прикидываться.
Василию почудилось, что тестя подменили: и говорит не своим голосом - шершаво, и глядит, как чего своровал. И кишки все вымотал - толком объяснить не может. А раньше они отлично понимали друг друга с полуслова.
- Прямо взяли и показали? - Василий решил не ждать, а все побыстрее вытянуть. Спросив, усмехнулся, однако, нелепости подозрения.
Семеныч мгновенно отреагировал:
- А ты не ухмыляйся, Вась, не ухмыляйся. Прямо ли, криво ли, а вот показали.
- И объявили: это сыны Василия Антоновича Михеева?
- Нет, чего не было, про то не совру.
- Вон как!
- Ага... Кино-то все бесфамильное шло.
- А с чего ж вы тогда взяли, что пацаны те лично мои?
- Уж взяли... Не дурнее других. Да и глаза еще на месте. Разглядели.
- Кого?
- Тебя, кого! Там не только пацаны, там и эта была... - Семеныч поостерегся произнести «жена твоя» и сказал: - Мать их была. Да...
- Свихнулись! - решил вслух Василий. - Или угорели.
- Не угорели! - постепенно повышая голос, вспомнив наконец, что ему навязана роль прокурора, возразил Семеныч. - И вообще, тебе, Василий, сразу-то было б лучше нам сообчить. Теперь бы все уже и забылось бы!
- Что забылось бы? Что? - не принял упрека Василий.
- А то, что женатый был. Вон сколько годов-то прошло, привыкли б теперь... А тут - как снег на голову. А ей еще рожать!
Верка в спальне опять застонала. Василий совсем взорвался:
- Ты, батя, кончай! Никого у меня, кроме вашей Верки  нет и не было! И ее не травите! Если что с ней случится, и вас не обойду!
- Тю-тю-тю... - пропел Семеныч. - Заугрожал. Гляди-ка!
- А ну его! - звонко крикнула из спальни теща. - Уперся как бык!
- Ну дак уперся!.. А чего уж, если все видели-то! - податливо подхватил старик: он почувствовал - худо ли, бедно, но провел главную часть разговора, самую трудную. И даже вздохнул облегченно.
Василий наконец всерьез обиделся. Сдернул с крючка куртку, вышел в сени, нащупал в кармане пачку сигарет, закурил. Равновесия не наступало. Походил по двору, думая о том, как это так можно накидываться гуртом, не разобравшись, как можно вообще нести такую чушь, словно они не знают его, первый раз видят.
Прокрутив на несколько раз услышанное, только плечами пожал: «Тут еще Верка блажью зашлась, вон как выплеснулась! Выходит, наготове эта ругань у нее была, про запас в душе носила, а тут на волю выпустила. Сроду не думал, что она так орать умеет, голову наотрез бы отдал, если б о таком с кем спорить пришлось. Как же теперь жить? Это же все помниться будет... Конечно, будет...» И такая досада его взяла!
Еще покурив и озябнув, решил: «Надо выудить все у Семеныча до конца. Может, хоть тогда что прояснится. Нет же у меня никого, кроме Верки с Наткой, нечего и лепить! По телевизору им, видите ли, показали! Как же! Глупее придумать ничего не могли. Спутали с кем-то и сразу накидываться...»
Затушив сигарету, пошел к крыльцу, запнулся в потемках о вырванные на зиму колья из лунок, рассыпал, но задерживаться не стал. Резко потянул на себя дверь и, встав в проеме, потребовал:
- Значит так, батя! Советую: бросай темнить! Все по порядку давай выкладывай, а я слушать буду!
Семеныч сопел и барабанил по краю табуретки пальцами. Тон Василия его не устроил, и он огрызнулся:
- А ты не приказывай! Нечего! Это когда по-доброму жил, я к тебе с уважением, а раз ты так - и мы с харахтером!
- Для нее прибереги, - кивнул Василий в сторону спальни: сколько знает он Семеныча, характер его в кармане тещиного передника болтается.
Старик унял пальцы, но сопеть не кончил. Василий поторопил:
- Давай, батя, соберись с мыслями. Мне уж и любопытно теперь стало.
Семеныч пустым голосом произнес:
- Любопытно это им, - махнул в сторону Зойкиного дома и, надо полагать, всех деревенских. - Полдня гудят. А нам хоть в землю проваливайся со стыда... Думаешь, чего Верка так ревет? Опозорил ты ее, да и нам дерьма под крыльцо подсыпал. - Семеныч хотел продолжить, но наткнулся на взгляд Василия и только рукой махнул. - Просто бы узналось, куда ни шло, а вот так...
Василий ждал.
Старик посмотрел подольше на зятя: оно вроде и похоже, что мужик ничего еще не знает, но только что это меняет? Видел же своими глазами - такого другого поди найди! «Эх, Вася, Вася! - вздохнул про себя. - Кто думал, что ты с двойным дном у нас окажешься!..»
Василий понял заминку Семеныча по-своему.
- Что, весь вышел? И дальше сказать нечего?
- Так знаешь же сам, какой из меня рассказчик... - на миг забывшись, прежним тоном напомнил Семеныч и спохватился. - Счас, счас, только самое начало вспомню, - сказал уже сердито. - Мать, а мать!
Из спальни не ответили.
Семеныч потер лоб.
- Да ну с ним, с началом! Я его, кажется, и не видел. Ага, не видел. В огороде был. Гляжу - Натка летит, орет: «Телевизор! Включайте телевизор! Там папка мой!» Ну, думаю, наконец-то и Василия заметили, а то о других сымают, а он, сколько ни вкалывает, только зарплату и имеет.
Василия задело:
- Как же! Вон она - премия, - кивнул на баян. Семеныч поморщился.
- Так чего это! Сам таких с десяток купить можешь... Ну ладно, значит, побежал в дом, а он уже работает, телевизор, до того кино было, старуха смотрела...
- Ну! - подтолкнул Василий.
- Вот и не выключила. Пока на кухню сходила, вернулась, а уж тебя и показывают. Шел ты по дороге и усмехался чего-то. Потом о других пошло, об этих, ну об этих самых... - Семеныч свел брови на переносице, осмысливая, как бы поаккуратнее все же передать увиденное, но махнул рукой - легче ничего не выдумывать. - Об алкашах. Пили, значит, в отделение вас повезли. Кто дома остался, погрузить не сумели, так тех, сказали, опосля заберут.
- И я пил? - спросил Василий.
- Тебя старуха вроде с ними не рассмотрела.
- Так-то...
- А это уже сам видал: беседовали с вами, про то, к чему глупость такую делаете - семьи рушите, детей сиротами оставляете.
- Со мной тоже беседовали?
Семеныч пожал плечами:
- Так кто боком сидел, кто рукой заслонялся... Один, который заслонялся, все кричал: «Отымите мою голову у собак, отымите!» Ему, вишь, чудилось, что те вместо футбола его башку гоняют.
- Уж не я ли это кричал, по-твоему?
- Не встревай, а то я спутаю, - велел Семеныч. - И так язык не поворачивается...
Василий дал понять, что замолчал.
- Много, значит, говорили про вред... что и свое здоровье губите и других доводите.
- Говорил уже! - не сдержался Василий. - Только я тут - ни при чем.
Семеныч прокашлялся.
- А дальше и ты «при чем» оказался. Дальше-то опять про тебя пошло.
- Ну! - снова изумился Василий. - Про меня-то что?
- Уже под конец. Когда один там такой... лысенький, в очках, доктор, значит, все еще карандашиком по столу постукивал... Вот он стал говорить, что не все, мол, оказываются подлецами отпетыми, есть, которые все же одумываются... Лечатся, бросают пить, домой едут... Тут тебя и показали опять.
- И что? Я тоже поехал?
- Ты чего-то пешком пошел.
- Здрасьте! - вдруг оскорбился Василий. - Денег на билет, что ли, не нашлось?
- А пошел и все, - не захотел вникать Семеныч. - Я откуда знаю, чего ты пошел.
- А потом?
- Потом эту бабу с детьми показали, - нехотя досказал старик.
- И что сказали? Мои, мол?
- Ничего не сказали. Пошел ты к ним и все.
- В избу?
- Да нет. Они тебя за рекой ждали. Баба из-под ладони глядела, а потом, когда подошел, руку опустила и заплакала, а пацаны у тебя на шее повисли. Вот и все.
- Ерунда-то какая... - наморщил лоб Василий.
- Мне бы тоже так хотелось подумать, если б не сам видел.
Старик уже не бегал от него взглядом, но теперь Василию не просто было на него глаза поднять: как уж так получилось, но они уверены, что видели его...
- Ты про милицию, про милицию! - подала голос теща. - Как их с милицией разыскивали!
- Да ты что? - Василий даже слегка растерялся. - Неужели еще и с милицией?
- Ну...
- Убил кого я по пьянке?
- Ну уж, убил... - Семеныч хмыкнул. - Сидел бы ты счас тут... За алименты вас разыскивали.
- Час от часу не легче! - Василий походил по комнате и сел на стул, поставил локти на колени и ладонями обхватил голову. Она уже слегка трещала. Опять горько усмехнулся: - А я и не знал... - Посидел, пораскачивался из стороны в сторону, пытаясь хоть что-то понять, но это было не в его силах. - Может, у меня память отшибло, батя?
Тот пожал плечами. Василий его успокоил:
- Да нет. Бульдозер по мне еще не проезжал.
Семеныч подвигался на табуретке, но не встал. Спросил только совсем тихо:
- А там, раньше, у тебя никого не было? Девки? Ну, чтоб за мужа тебя выдавала.
Василий отнял руки от головы.
- А яснее не можешь, батя?
Тот как-то замялся, в несколько приемов придвинулся вместе с табуреткой к Василию и зашептал:
- Я чего, пока ты на дворе был, решил, Вась?
- Не знаю.
- Я решил, что она на самом-то деле есть с этими пацанами, но ты тут сбоку припека.
- Не понял, батя, - выпрямился на стуле Василий. Он на самом деле не понял.
Семеныч продолжил с какой-то сложной интонацией:
- А вот... ну... с одним моим товарищем, скажем, по молодости что произошло? А то, что баба его захомутала на алименты, и платил он их, пока срок не кончился. А сын вовсе и не его был, на которого платил-то.
- Ты в уме, батя? Как это? - удивился Василий. - Дурак этот товарищ был, выходит?
- Не дурак, - Семеныч вздохнул горько. - Закон был дурацкий. По этому закону бабе стоило двух свидетелей в суде выставить, что, мол, захаживал, чай пил - и баста! Плати как миленький!
- Уже не с тобой ли самим это случилось? - Василий через силу пошутил, но Семеныч вдруг взъерошился:
- Ты брось с больной головы на здоровую  валить! Брось! Ему еще ходы всякие отыскиваешь, а он лягается.
- Да я ведь просто. Не с тобой так не с тобой. Только и со мной похожего не было.
- Смотри... - Семеныч покачал головой. - Одно и находилось оправдание, а иначе складывается, что правду в кино этом показали.
О чем-то своем подумав, Василий взялся расспрашивать уже сосредоточеннее:
- Большое кино было?
- Ничего себе...
- И все про меня?
- Не-ет. Вась, говорю, в ём много было.
Отревевшись, вышла из спальни Верка. Прошла, пошатываясь, к ведру на лавке, стала отмачивать лицо. Василия снова полоснула жалостью.
- Ты, Вер, выбрось из головы ерунду.
Она как не услышала.
Семеныч совсем спохватился, взял сторону зятя.
- И я уж тут говорил: ерунда! - глядя на всякий случай мимо Василия, произнес старик. - Ну одного бы... а то двоих. Когда б это он тебе успел?
- Долгое дело! - охрипшим голосом все же ответила Верка.
Семеныч даже руками теперь всплеснул:
- Дак вы уже восемь лет живете! А тогда какой он совсем был! Василий усмехнулся про себя: «Ну, наконец повернул оглобли».
- Ты, батя, никак телевизор в темных очках смотрел? - намекнула Верка. - Сам же днем ахал...
Семеныч заерзал на табуретке.
- А если все же не он это? Похожий просто? Да... Он ить иной раз такое покажет, телевизор ваш... Сроду б по мне его не было!
- Брось! - голос у Верки сорвался на крик. - Брось!
- Эх вы! - в сердцах произнес Василий. - До чего бабу довели!
- Так мы, что ли? Тут до нас к ней прибегали, подруженьки, язви их...
- Тоже меня узнали?
- Ну!
За окном совсем потемнело. В сарае давно зычно мычала корова, но ее не слышали. Кто-то хрустнул веткой под окном. Семеныч проворчал:
- Зойку все черти носят, не угомонится. Наговорила тут Верке кучу всякого, что и в соседнем селе еще у тебя запасная есть... - понизив голос, сообщил Семеныч.
Василию уже было все равно. Но спросил:
- Кто это?
- Так не назвала. Намекнула только... Ты ее гони, Зойку эту, лаз в заборе заделай, а то получается - одним двором живете...
- Ладно, - пообещал Василий и вздохнул. - Вот, выходит, за что тут меня из собственного дома выставлять собрались. Дочь говорит - чемодан с манатками изготовили.
Натка подала голос из дальней комнаты.
- Чемодан этот тоже показали по телевизору.
- Ну... - посмотрел в ее сторону Василий. - А как ты его узнала?
- А так. По картинке. Ее хорошо было видать!
Василий наморщил лоб, что-то вдруг соображая - такое с ним часто случалось уже - та главная мысль, спасительная, что ли, в данный момент ускользала, промелькнув, словно играла с ним в прятки. Потом объявлялась насовсем, но то было потом, когда и так все становилось ясным. Мать это называла «умом на задворках».
- Чемодан, говоришь?..
Семеныч зашарил ладонью по колену, отыскал ниточку, дернул, долго рассматривал затяжку на ветхих брюках, потом тихо подтвердил:
- Ага, Вась, чемодан-то и я видел. Ты его все битым углом к себе повертывал.
- Ну и дела! - недоуменно покачал головой Василий. - Ну и дела...
- То-то же и оно, что дела... невеселые больно... - отозвался Семеныч. - По чемодану-то мы и вовсе опознали тебя. Да...
- Гляди, слова-то какие нашлись: «опознали». Не преступник же! - напомнил Василий.
Семеныч оправдался.
- Дак раз с милицией тебя разыскивали. Куда уж по-другому говорить...
- И костюм на тебе был в полоску! - объявилась на пороге Натка. - Мамка пиджак с чердака достала, мы все смотрели!
- Брысь спать, выдумщица! - по привычке скомандовал Василий, но Верке крикнул:
- Вер! Какой еще пиджак? И вообще: чего вы тут все наплели - не размотаешь!
И тогда Верка еще раз появилась... То ли каких лекарств дурных напилась, то ли было это в ней, да Василию не удалось ни разу разглядеть, но уже скоро он почувствовал, что все вокруг рушится, образовывается пустота. Даже в ушах зазвенело от той пустоты, а жена все кричала и кричала, топала ногами, а теща вилась около, хваталась за Верку, пробуя унять, но Верка и ее оттолкнула так, что теща отлетела к самой стене, еле удержалась на ногах и - снова кинулась к Верке. Опять залилась ревом Натка. Дом загудел, закружился, и Василию стало нехорошо.
- Чтоб ноги твоей тут не было, чтоб провалиться тебе, гаду, чтоб сдохнуть где-нибудь под забором, как последней собаке! - орала Верка. - Сколько жила, знала, что трепло! Рейсы у него, как же! По бабам у тебя рейсы!
Была она страшной, и Василий постарался не смотреть в ее сторону. Потом, чтоб все разом прекратить, он поднялся, спросил только: «А жалеть не будешь?» И вышел. Семеныч выпрыгнул за ним, громко хлопнув дверьми.
В огороде остановились, отдышались. Семеныч взялся чиркать спичками - руки у него тряслись, и спички не загорались. Василий отнял коробок, высек огонь. Семенычу показалось, что лицо у Василия стало каменным.
- Ну уж... ты чего! Так и окочуриться можно.
- Не бойся, батя, не окочурюсь. - Говорить Василию было трудно - он еле вытолкнул эти слова.
- Да что же это такое с нами приключилось? - Старик поднял на Василия глаза, пробуя в темноте еще раз его разглядеть. Но теперь ему это не удалось. Тогда он посоветовал: - Ты вот что... Ты на Верку зла давай не копи, если чего не так... ну, если мы ошиблись. Она  в положении каком? А! Как бы вообще чего ночью не вышло.
Василий промолчал.
- Если ошиблись, тогда...
- Не ошиблись. Я это был, - вдруг сказал Василий. - Вот так.
Семеныч ахнул:
- Ты все же!
- Ага. - Василий сделал глубокую затяжку. - Только без всяких там пацанов и баб.
- А как? - придвинулся к нему вплотную Семеныч, потому что из дому вышла старуха с ведром.
- Да погоди, батя. Соберусь вот с мыслями...
Теща протопала к сараю, повозилась там, фонарь зажгла. За ней Натка выбежала - к клетушке. Тотчас поросята забеспокоились, еду учуяли. Теща недовольно крикнула Натке:
- Я тебе велела мать одну оставлять? Без тебя б не управилась!
- А она легла.
- Ну, мало ли - «легла». Марш в дом!
Натка бросилась к дверям.
- Если что, зови меня, - велела теща. Семеныч закашлялся. Василий сам над собой хрипло усмехнулся в темноте:
- Ведь расскажи сейчас - сроду не поверит!
- Верка-то?
- Верка, кто же... Да и ты... - Семеныч зашелся в кашле на холоде. Василий переждал. - Никто в такое не поверит.
- А скажи! - попросил Семеныч. - Мало ли...
Теперь уж Василий не знал, с чего начинать. Кружилось все одно и то же: «Давай на меня, Васек, давай! Хорошо, хорошо шагаешь, Вася! От-лич-но!» И ловко пятящийся в жгучем обрамлении волнистых волос кругленький человечек... Тогда он знал, как его звали... Еще помнились дорога и утомленное слегка солнце. И то, как его приманивали и приманивали рукой. А по обе стороны поля птицы - со всего света.
- Было, говорю, такое. - Василий слегка отступил к калитке. Семеныч шагнул за ним. - Только не заговори  Натка про чемодан, ни за что бы не вспомнил.
- А чего чемодан? - не догадался Семеныч.
- Так я с ним же приехал.
- И что?
- А то, что по дороге заночевал в гостинице. Там он и был.
- Кто? - Семенычу не терпелось все скорее узнать.
- Забыл, как его звать... Он уборку приехал снимать, из города. Погоду пережидал.
- А чего ему погода далась?
- Так говорю же - снимать приехал! А тут дождь зарядил.
- А ты не кричи пока. Вон бабка в сарае, - напомнил Семеныч. Василий отмахнулся:
- Да ну ее, это-то пусть слушает!
Семеныч подумал, сказал: «Пусть!» Потом ворчливо поинтересовался:
- А ты чего там торчал? Машина, что ли, встала?
- Какая машина? Откуда!
Семеныч запутался:
- А с чего тебя тогда в гостиницу занесло?
Василий развел руками:
- Ну, батя, ты уж совсем какой-то стал... Я ж еще сюда, в Поспелиху вашу, только добирался.
- «Вашу», - передразнил старик. - Будто тебе она чужая.
- Так то теперь. А тогда я о ней что знал? Еще только гадал, где осяду.
- И чего?
- Ну, посидели мы, правда, с ним тогда вечерок, я ж не спешил шибко, подружились... О чем только не говорили. Встречаться хотели, он тоже охоту любит.
- Знаю я эти встречи, - сухо сказал Семеныч. - Пока рюмки на столе - так и братья!
- Рюмок не было. У него пластмассовые стаканчики в коробе были.
- Где?
- А где эта камера умещается. Ну, в таком - кожаном.
Старуха вынесла ведро, поставила его осторожно на землю, прикрыла двери сарая. Проходя мимо бросила:
- Я тут останусь, переночую. А тебе, Василий, лучше сегодня в дом не заходить - скинет еще Верка.
- Вот те раз! - оскорбился Василий. - Куда же мне теперь, в хлев?
- Брось ты уж, «в хлев». Вон с Семенычем ступай.
- А и правда. Давай к нам, чего тут толочься! - подхватился Семеныч и потянул Василия за рукав.
До избы они немного не дошли. Когда Василий по дороге рассказал Семенычу все, как было, тот остановился:
- Ну, а баба эта откуда тогда взялась?
Василий тоже встал. Потер лоб.
- А черт ее знает. Никого вокруг не было.
- И пацанов не было?
- Говорю - никого. Нам надо было трассу через поля пройти. Мы с ним и пошли.
- И чего?
- Вот он и снял. На память, сказал. Видный ты, Вася, парень, сказал, грех такого не запечатлеть. Я шел, а он снимал. И все.
- То-то, я вижу, молодой ты там совсем, - вспомнил Семеныч. Потом озлобился: - Запечатлел, зараза.
- Да ты погоди на него, батя. Мужик он хороший. Тут чего-то не так.
- А как? - Семеныч не двигался с места.
- Почем я знаю - как... - сокрушенно произнес Василий.
Их обогнала соседка Семеныча, рыхлая, но еще верткая Маруська, не оглядываясь и даже прибавив шаг, словно на нее кинутся следом, бросила:
- Ну и как? Поперли, вижу, тебя, Василек, из дому? - И даже захохотала. - Так вас, кобелей проклятых. Так! Понаплодят безотцовщину, а потом майся с ними!
- То-то ты и наплодила, гляжу! - взвился разом Семеныч. - Куриного яйца за всю жизнь не снесла, а все туда же!
Маруська была бездетная, оттого с годами все больше и больше зверела.
- Оставь, батя! - велел Василий.
- А чего она! - отмахнулся тот. - Зараза!
- А и тебе, Семеныч, рта бы не открывать! - уже за своей калиткой прокричала Маруська, упустив укор старика. - Мне ведь твоя Наталья в свое время кое-что на ухо нашептала!
- Иди ты! - огрызнулся Семеныч, заворачивая за угол. - Обе вы с Натальей заразы!
- Смотри, я передам! - посулила Маруська, шумно отряхивая ноги на крыльце.
- Сделай милость! - никак не остывая, отозвался Семеныч.
За углом опять постояли. Семеныч взялся ругать Маруську, но Василий попросил:
- Ты, батя, лучше про мое подумай. Две головы - не одна... А то я что-то совсем увяз.
Семеныч затих на полуслове. Пожал плечами.
- И я увяз... Никого, говоришь, не было, а в кино вон - полным составом...
- А это точно я? - опять спросил Василий.
- Кабы один кто смотрел, Вася...
Минут через десять решили пойти к Павлу, на другой конец улицы, поскольку вспомнили, что того год назад показывали по телевизору как передовика сельскохозяйственного производства.
- Думаешь, он что скажет? - крупно шагая, посомневался Василий. Семеныч был уверен.
- А то как же?

Когда Василий с Семенычем к нему постучали, Павел чинил утюг. Услышал, распахнул двери, обрадовался:
- А я уж тут волком выл от одинокости! Моя вчера вздумала в город податься, к детям гостить.
- Вот и хорошо! - обрадовался Семеныч. - Лишних ушей не будет.
- Ты о чем? - Павел прошел к плитке и убрал с нее большой ковш с бурлящей водой. Потом поискал заварку, встряхивая поочередно мелкие жестяные баночки и прислушиваясь. - Да садитесь же вы, чего встали? Сейчас ужинать будем.
- Ты погоди, Паша. Не до ужина нам. Погоди, а?
Павел повернулся к Василию.
- А что случилось?
Семеныч хмыкнул.
- Будто не знаешь?
- Скажите, узнаю. А пока не догадываюсь.
Василий взялся слоняться из угла в угол, а Семеныч опять пристроился у двери на табуретке.
Павел, так и не найдя заварку, махнул рукой и сел на старый кожаный диван, занимавший чуть ли не треть комнаты. Вверху, в спинке дивана, было зеркало, и Василий мелькал в нем всякий раз, проходя мимо, и всякий раз хмурился - чего-то даже собственное отражение начало его раздражать.
- В глазах от тебя рябит. - Павел выставил ногу, и Василий запнулся. - Садись, что ли, уж.
Когда потолковали, выяснилось, что телевизор Павел не смотрел, слышать о Василии  ничего не слышал, потому как хоть и в отпуске, но допоздна в сарае прокрутился, загородку делал, а вот как Василию в кино этом бабу с ребятишками подсунули, об этом он и догадываться не берется: когда его прошлым летом самого снимали, то ничего лишнего не показали после, разве что наоборот - крутили свою машинку долго, измучили всего, а покрасовался он на экране минуты три не больше.
- Надо же! - сокрушенно сказал Василий. - А тут целое кино из ничего сляпали, вон Семеныч говорит.
Павел задумался, потом произнес:
- Ты меня, Вась, прости, но из ничего кино не сделаешь...
- Да ты что, не веришь?! - Василий вскочил, и пружины дивана застонали. - Ты? Мне?!
Павел примирительно сказал:
- Ну хорошо, хорошо. Верю. А откуда тогда они свалились на твою шею?
- Затем и пришел к тебе, думал, ты объяснишь.
- Нашел кого - объяснять. Я ведь днями в гараже верчусь, а не в этом... как его... Голливуде.
- Зря, выходит, побеспокоили. - Василий набычился и пошел к двери. - Извините, выходит. Вставай давай, батя!
- Схлынь! - окликнул Павел, а когда Василий все же толкнул дверь от себя, подскочив, перехватил его руку. - Схлынь, говорю. Будем анализировать, раз так.
Анализировали часа два. Семеныч уже стал порываться домой улизнуть от пустых разговоров, как Павел предложил:
- Тебе, Вася, просто-напросто надо справку взять, что ты никому алименты не платишь.
- Еще чего! - возмутился, не дослушав даже, Василий.- Стану позориться!
Семеныч напомнил:
- Дак дальше уж некуда... Все ить видели. А кто не видел, тому доложат эти... - Он хотел сказать что-нибудь покрепче, но произнес свое: - Заразы.
- Да уж чего тут, - кивнул Павел. - Надо ее взять. Тогда пусть болтают.
- А где? - через время угасшим тоном спросил Василий, понимая, что без веских доказательств нынче к Верке и соваться не стоит.
- У участкового. Сходи к нему, он все и сделает.
- Мне завтра в рейс. Разве приеду, тогда.
- Можно и тогда, - согласно кивнул Павел.
Василий задумался, пробуя представить, как их неповоротливый участковый Силкин станет за него хлопотать. Получилось, что дальше разговора дело Василия не двинется.
- По всей стране надо, - сказал сам себе. - Как он искать-то будет?
- Участковый?
- Ну.
- Найдет. Обязан найти.
- А искать ему кого?
- Так этих пацанов.
- Чьих?
- Твоих.
- А их нету! Где взять?! - снова взъерошился Василий.
Павел успокоил.
- Значит, и не найдет. Тогда и справку выдаст. Семеныч громко крякнул.
- До морковкиного заговенья это будет...
- Что? - не понял Павел. - А!.. Зато уж наверняка: ему кто - алиментщик, а он тому документ на лоб - извините-подвиньтесь.
Василий совсем скис:
- Оно и верно: с год протянется.
- Тогда не знаю, - отступил Павел. - Хоть вы что со мной - не знаю...
Часам к одиннадцати вечера Павлу пришла мысль сходить к киномеханику Гошке Перелыгину: в городе парень учился, все про все знает, а про кино - просто обязан!
- И как это мы про него сразу не вспомнили? - изумился Павел.

Гошка спал, когда они поторкались в двери. Отворила жена, недорослая, щупленькая учительница в больших очках. Очень удивилась их неурочному визиту, но пригласила проходить, срывая спешно со спинок стульев брошенное к ночи белье и смущаясь.
- Кто знал, что гости будут?..
Павел извинился:
- Дело такое, Галина Михайловна, ждать не может.
Гошка брыкался, вставать не хотел - успел разоспаться. Еле усадили его на постели, подсунув под спину подушку, еле вдолбили, зачем пришли и что им от Гошки надо. Он зевал, вяло слушал, но когда Павел сознался, что они битый вечер провели зря, так ничего и не придумав, приосанился, самодовольно переспросил:
- Это три-то лба? - И велел еще на разок все повторить. Слушал он теперь сосредоточенно, сломав углом белесые бровки и уставившись в противоположную стенку твердым взглядом, изредка отрывисто вставляя вопросы и недовольно морщась, если ответ, по его мнению, был слишком пространным. Потом опустил тонкие ноги вниз, поискал длинными пальцами тапки и, как был в гороховых трусах и майке со спущенной лямкой, встал и важно прошелся по комнате. Все ждали, а Галина Михайловна бросилась застилать постель.
- Вот что я вам прежде всего, мужики, скажу, - остановился перед ними Гошка. - Чтоб не снимать и показать в кино твою физиономию - такое исключено. До такого, что характерно, мы еще не дошли...
- Дак показали ж! - встрял Семеныч. Гошка поднял руку, что означало: не перебивать. И стал развивать свою мысль дальше:
- Исключено, говорю! Отсюда следует вывод: или это был не Василий...
- Он, он это был! - подтвердили уже в один голос и Семеныч, и Галина Михайловна. Правда, учительница тут же зарделась и уронила взгляд в пол - невольно себя выдала, что тоже кино про Василия видела.
Гошка не стал ни о чем ее расспрашивать, досказал:
- Или его снимали скрытой камерой...
- Какой? - захотел понять Семеныч.
- Скрытой, дедуля. Это значит, человек не подозревает, что за ним следят, а его запечатлевают.
Семеныч хмыкнул.
- Ну уж... А если, скажем, я в это время зануждаюсь на угол сбегать?
Гошка опять вскинул руку:
- Что характерно, дедуля: ты зануждаться можешь, а в тебе уж - навряд ли.
Семеныч обиделся:
- Чего это ты меня раньше времени списываешь? Да о таких, как я, цельные дни фильмы гонят! Что ни старее, то теперь и в цене!
- Это о тех, что и в молодости кое-чего стоили, дедуля. - Гошка опять сломал бровки углом, давая понять, что ему мешают, и Василий дернул Семеныча за рукав.
- Всего того, что показали, на самом деле, как Василий-то говорит, не было, Гош, разве это мы тебе не рассказали? - Павел оглядел остальных. Василий пожал плечами - он уж сбился со счету, сколько одно и то же сегодня повторять приходится.
Гошка вскинул руку.
- Не имеет значения, - сказал. И Павел понял, что лекции на час, какую Гошка, начав крутить в селе кино, закатывал перед фильмом, не миновать. Тогда, правда, его отучили, но сегодня праздник на его улице. Сегодня они сами к нему за тем пришли. Гошка это тоже понимал и не желал скоро уходить из центра внимания.
- ...Или перед нами был обыкновенный монтаж! - наконец победно сказал он.
Все, кроме Галины Михайловны, переглянулись, а она согласно кивнула мужу:
- Я склонна остановиться на монтаже, Гошенька.
Галина Михайловна, видя, как надолго грозит затянуться разговор, успела уже заварить чай и собрать нехитрую еду на стол. Никто от ее предложения теперь не отказался, только Гошка отмахнулся, продолжая разгуливать по комнате и говорить, то вздымая, то резко роняя руку и набирая голос. Говорил он вдохновенно: о какой-то производственной необходимости монтажа эпизодов, об эффекте воздействия его на зрителей, о том, что монтаж нынче стал пластилином, из которого режиссеры лепят мир по своему усмотрению.
Семеныч горько усмехнулся:
- Вот, вот, он и слепил нашего Василия по себе, поди, у самого не то что две жены - гарем имеется! Его бы в это кино!
- Да при чем он-то, батя! - одернул Семеныча Василий. - Сказал же тебе - мужик мировой, редкий даже.
Гошка прервался, позлорадствовал:
- А это ты зря, Василий. Дерьмо он редкое!
Василий изумился:
- Ты что, Гоша! Ты же его не видел даже!
- Мне и не к чему. И так ясно.
- Откуда? - Василий смотрел на Гошку озадаченно.
- Выходит, до вас ничего не дошло? Зря старался?!
Павел с Семенычем в испуге даже чашки от себя отодвинули и уставились на Гошку.
- Или вам надо разжевывать до манной кашки? Извольте, мы и это можем! - сказал Гошка спокойно, но внутри у него начало что-то подрагивать - он уже взвинтил себя, настроил против этих «твердолобых», как часто теперь думал об остальных мужиках села. Сейчас он окончательно определит дистанцию между ним, Гошей, и другими. А то на улице еле рот разжимают поздороваться, а как чего - вламываются среди ночи!
- Извольте! Мы можем! - повторил Гошка и как школьникам по слогам пояснил: - Монтаж - это когда разные куски пленки склеивают! Куски, снятые даже в разные годы и в разных частях све-та.
За столом пошевелились, но опять не поняли. Гошка выдержал паузу, для вида наморщив лоб, словно вспоминая что-то, давно им пройденное и забытое, потом подобрался весь и встал в позу.
- Одному режиссеру - его имя вам все равно ничего не скажет - понадобилась в кино идеальная женщина... - Гошка обвел взглядом мужиков. Те напряглись. - Перебрал сотни, тысячи - не подходили. И вот он решил ее создать сам! А как?
Павел пожал плечами за всех.
- Очень просто, - усмехнулся над ними Гошка. - Оч-чень просто: нашел одну с лицом - снял, нашел другую, с бедрами - снял, ножки снял у третьей, глаза у четвертой, а потом все склеил, и никто даже ни о чем не догадался!
Семеныч крякнул:
- Да ты брось, Георгий, эти сказки. Не бывает такого!
- Что характерно, бывает еще и не такое, дедуля. - Гошка теперь даже не надулся на Семеныча - больно уж растерянным у того оказалось лицо. Пообещал великодушно: - Приходи как-нибудь ко мне в клуб до фильма, я тебя, так уж и быть, просвещу.
- Ишь ты... - после паузы покачал головой Павел. - Оказывается, вон как делается... А мы смотрим да верим.
Гошка и ему кивнул снисходительно.
- А оно все обман, выходит?
Тот пожал плечами:
- Это с какой стороны.
- Да хоть с какой! Вранье и только.
- Тебе-то чего обижаться? - Гошке вдруг захотелось как следует растравить мужиков. - Тебя тем летом ведь без обмана снимали? Что было, то и вышло потом.
Все поняли Гошкину издевку: Павел с годами стал совсем некрасивым, да и нос вроде вдвое вырос, так и был на экране - нос, нос, нос, еще нос, а уж после Павел.
- Так то другое, - не обиделся Павел. - Какой из меня артист?
- И Василию до него далеко. Не в художественном же вас снимали, а просто - в документальном. Это разные вещи. В такой любой попасть может.
- Как Вася? - испугался Семеныч. Гошка не ответил.
- А ты сейчас нам о каком говорил, Гош? - опять сбился Павел.
- О любом. Разницы нет.
- Как это? - Павел не согласился. - Мне, говорю же, никого не подсунули.
Гошка захохотал.
- Тебе и подсунули - никто б не поверил. А Василий - другое дело.
Он не мог упустить возможности царапнуть при случае, но Павел и тут не отреагировал. Произнес только: «Как же можно!»
Гошка опять залез с ногами на кровать и отчеканил:
- Вот и говорю - дерьмо был, Василий, твой дружок, продал тебя за целковый.
Василий глубоко вздохнул.
Потом все захотели узнать про бабу и пацанов. Как это они у Василия на шее-то оказались. Гошка руками всплеснул.
- И после-то всего не догадываетесь?!
- Могли бы, к тебе бы не притопали. Чего-то уж ты совсем, Гошка, разважничался, - перестал осторожничать Семеныч. То, что Василий просто-напросто влип в историю безвинным, он для себя понял, остальное было не так важным, хоть и любопытным.
- Не догадываетесь! Конечно, куда вам, - ловя последние минуты своего превосходства над мужиками, произнес Гошка и подтолкнул подушку под локоть. Галине Михайловне уже давно было неловко за мужа, но она привыкла скрывать свое настроение от посторонних глаз да и по натуре своей не слыла выскочкой, иначе, давно уже все поняв, разошлись бы мужики по домам. Одно ей было неведомо: как быть Василию дальше - ехать в город к «другу-киношнику» или плюнуть и переждать, когда в селе об этом забудут? «Нет, - тут же сказала она себе, - не скоро забудут, а плюнуть Вера не даст. Она баба с норовом...»
- Проще пареной репы - с Василием, - важно говорил в это время Гошка. - Сняли его тогда, скажем, на память, проявили, полюбовались - вон какой он у нас, а потом? Выбросить жалко, да и дрожат они за пленку, это я точно знаю. И положили в архив, пока не подвернется случай. У них в архивах этих - кого только нет. Годами лежат. А как случай подвернулся, так тот «дружок» Василия и пристроил.
- Хоть бы сообчил: мол, так и так, семью подготовь, да и сам не переживай... - посокрушался Семеныч. Гошку такая уступчивость не устроила.
- Да за подобное, дедуля, физиономию мало перекроить, за такое под суд отдают, если знать хочешь!
Семеныч повернулся к Галине Михайловне. Та кивнула.
- Конечно, Василий может подать в суд.
Василий промолчал, а Гошка докончил свою мысль:
- Да и «сообчать», дедуля, куда? Тебе на деревню? Он же не знал, где Василий осядет, думал - на край света подастся, а тот возьми и дальше Поспелихи не пожелай ехать. Под самым носом притаился.
- Чего это я притаился? - не понравилось Василию. - Я жить остался, да и все.
- Ну, какие мы! - Гошка махнул рукой в сторону Василия. - Это ты для него вроде бы притаился. Чтоб теперь поехать и сунуть его как следует носом в его подонство!
- Да стоило бы, если б отыскать, - согласился Павел.
- Живой если - отыщу! - пообещал вдруг Василий, и все почему-то притихли.
Потом Семеныч напомнил Гошке про бабу с пацанами.
- Ить на шее висели. Он их как Василию на шею приклеил?
- Да это не Василий вовсе был. Такой же ростом, в похожем костюме. Со спины - пойми кто. Что характерно, дедуля, лицом ни один путный на эту роль добровольно не пойдет.
- Ага, - сообразил наконец Семеныч и сам сказал про бабу: - И она не Василия ждала, а этого, подставного!
- Естественно. - Гошка уже начал устраиваться под одеяло.
- Вот зараза! Ну и зараза. Нет, ты и меня с собой возьми, Вась, как поедешь! Я ему покажу, как честных мужиков шельмовать!
- Брось, Семеныч, - осадил его Павел, забеспокоясь, как бы Василий, и правда, не завернул завтра с дороги к тому другу. - Брось!
- Да чего «брось»? - не унялся Семеныч. - Не ты ить к Верке утром пойдешь, а он. А ей эти объяснения - как собаке пятая нога.
Павел подумал.
- Значит, справка нужна.
- Какая еще опять справка-то? - засуетился Семеныч.
- От дирекции. Написать в город, его найдут, тут уж сложностей нет. Разберутся и пришлют справку: мол, такой-то и такой-то другой жены не имеет, а соответственно и алименты ни на кого не платит.
- Пришлют! - перебил его Семеныч. - Жди, как же...
Потом мужики поднялись:
- Ну, давай, Гоша, спи, что ли.
С Галиной Михайловной попрощались и вышли.
Уже начало светать и к Семенычу Василий не пошел, а сразу в гараж. У дома Павла постояли, помолчали, Василий крепко пожал ему руку - на трое суток прощался - и быстро зашагал в сторону от его дома.

Вернулся Василий в село нескоро. Сначала его задержали на полмесяца, потом он снова оказался под следствием, а когда отпустили, никакой, конечно, справки для Верки не дав, объявился. Она ее и не спросила, той справки, - все уже давно прояснилось. Так приняла. И даже сына назвала в его честь - Василием. Встречала с тех пор уже далеко за калиткой, ластилась к нему сама и не стыдилась ничьих взглядов. А Василий шел с ней в дом, не отстраняя, но света, как раньше, в душе его теперь не было. И не знал он толком пока, отчего с ним такое, только все ждал, когда кончится, потому как жить стало неинтересно и незачем. Если б не дети.