Июльский кризис Временного правительства

Расстрел демонстрации на Невском проспекте 4 июля 1917 г.

ПЕРВЫЙ ВСЕРОССИЙСКИЙ СЪЕЗД СОВЕТОВ И ДЕМОНСТРАЦИЯ 18 ИЮНЯ  http://proza.ru/2025/02/12/193

                ЛЕТНЕЕ ПОРАЖЕНИЕ НА ФРОНТЕ

Исполняя данное союзником обещание, Временное правительство стало готовить армию к активизации боевых действий, фактически прекратившихся после революции. Уже 11 мая Керенский выехал на фронт, открывая агитационную кампанию в пользу наступления.  22 мая уволен был осторожный генерал Алексеев и заменен, в качестве верховного главнокомандующего, более гибким и предприимчивым генералом Брусиловым. Однако на фронте эта политика не имела поддержки. В течение всего мая донесения командного состава, снизу доверху, варьировали одну и ту же мысль: "Отношение к наступлению в общем отрицательное, особенно в пехоте". Иногда прибавляли: "Несколько лучше в кавалерии и довольно бодрое в артиллерии". 4 июня, менее чем за две недели до начала наступления, начальник штаба ставки доносил: "Северный фронт еще находится в состоянии брожения, братание продолжается, отношение к наступлению в пехоте отрицательное... На Западном фронте положение неопределенное. На Юго-Западном отмечается некоторое улучшение настроения... На Румынском особого улучшения не наблюдается, пехота наступать не желает".

Наступление, обещанное ставкой союзникам на раннюю весну, откладывалось с недели на неделю. Но теперь Антанта решительно не соглашалась на дальнейшие отсрочки. 16 июня в приказе по армии и флоту Керенский, со ссылкою на верховного главнокомандующего, "обвеянного победами вождя", доказывал необходимость "немедленного и решительного удара" и заканчивал словами: "Приказываю вам – вперед!" Главный удар предполагалось, согласно давно выработанному плану, нанести силами Юго-Западного фронта в направлении на Львов; на Северный и Западный фронты ложились задачи вспомогательного характера. Наступление должно было начаться одновременно на всех фронтах.

Никакого воодушевления в войсках этот приказ, впрочем, не вызвал. Командный состав почти сплошь считал, что наступление, безнадежное в военном отношении, вызывается исключительно политическим расчетом. Деникин после объезда своего фронта доложил Брусилову: "Ни в какой успех наступления не верю".  Действительно, вскоре выяснилось, что одновременное выступление невозможно. Решили поднимать фронты один за другим, начиная со второстепенных. Но и это оказалось неосуществимым. "Тогда верховное командование, – говорит Деникин, – решило отказаться от всякой стратегической планомерности и вынуждено было предоставить фронтам начинать операцию по мере готовности". Наступление началось: 16 июня – на Юго-Западном фронте; 7 июля – на Западном; 8-го – на Северном; 9 июля – на Румынском. Выступление последних трех фронтов, в сущности, фиктивное, совпало уже с началом крушения основного, т. е. Юго-Западного фронта.

Неприятель сперва оказался крайне слаб и отходил, не принимая боя, которого, впрочем, наступающие и не могли бы дать. Но неприятель не рассыпался, а перегруппировывался и сосредоточивался. Продвинувшись на два-три десятка километров вглубь, русские солдаты открывали картину, достаточно знакомую им по опыту предшествующих лет: неприятель ждал их на новых, укрепленных позициях. Тут-то и обнаруживалось, что если солдаты еще соглашались дать толчок в пользу мира, то они вовсе не хотели войны. Втянутые в нее сочетанием насилия, морального давления и, главное, обманом, они с тем большим возмущением повернули назад. "После невиданной со стороны русских, по своей мощности и силе, артиллерийской подготовки, – говорит русский историк мировой войны генерал Зайончковский, – войска заняли почти без потерь неприятельскую позицию и не захотели идти дальше. Началось сплошное дезертирство и уход с позиций целых частей".

6 июля австрийцы, поддержанные германскими частями, перешли в контрнаступление и прорвали русский фронт на протяжении 12 верст в ширину и 10 в глубину. К концу июля он откатился на линию Броды – Збараж – река Збруч. Русские потеряли около 130 тыс. убитыми, ранеными и пленными. 9 июля комитеты и комиссары 11-й армии телеграфировали правительству: "Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте 11-й армии разрастается в неизмеримое бедствие... В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу – на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом".

Провал июньского наступления стал личной катастрофой для Керенского, который рассчитывал с его помощью объединить разобщенную страну вокруг себя и правительства. Проиграв все, он сделался подозрительным, раздражительным, испытывал все большую растерянность. В таком состоянии он начал совершать непростительные ошибки, и это превратило его из обожаемого вождя в козла отпущения, одинаково презираемого и левыми и правыми.               

                РОСТ АНТИПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫХ НАСТРОЕНИЙ В АРМИИ

Провал июньского наступления чрезвычайно ускорило политическую эволюцию армии. Популярность большевиков, единственной партии, заранее поднявшей голос против наступления, стала быстро расти.  Троцкий пишет, что «котлом кипел не только Кронштадт, но и весь Балтийский флот, базировавшийся в Гельсингфорсе». Большим влиянием среди моряков пользовался Антонов-Овсеенко, еще в качестве юного офицера участвовавший в севастопольском восстании 1905 года, меньшевик в годы реакции, эмигрант-интернационалист в годы войны, примкнувший после возвращения из эмиграции к большевикам. Политически шаткий, но лично мужественный, импульсивный и беспорядочный, но способный к инициативе и импровизации, Антонов-Овсеенко занял в дальнейших событиях революции далеко не последнее место.

Солдаты также были охвачены революционным брожением. Собрания в казармах принимали все более грозовой характер. Во главе петроградского гарнизона стояли пулеметчики, которые и открыли шлюзы июльскому потоку.

Политический кризис был ускорен решением правительства отослать части Петроградского гарнизона на фронт. Вызванное главным образом военными соображениями, решение это позволяло одновременно вывести из столицы части, наиболее сильно поддавшиеся большевистской пропаганде. Большевикам это сулило беду, поскольку угрожало лишить их тех сил, на которые они рассчитывали опереться при следующей попытке захватить власть. Они организовали яростную пропагандистскую кампанию в частях гарнизона, нападая на «буржуазное» правительство, обличая «империалистическую» войну и призывая солдат отказываться идти на фронт.

Основную поддержку большевики рассчитывали получить со стороны Первого пулеметного полка — самой большой части гарнизона, насчитывавшей 11 340 рядовых и около 300 офицеров, в значительной части принадлежавших к «левой» интеллигенции. Многие из них были переведены в этот полк из других частей за несоответствие должности, некомпетентность и неповиновение. Размещенный на Выборгской стороне, вблизи фабрик с радикально настроенными рабочими, полк находился на грани мятежа.

20 июня в полк поступил приказ отправить на фронт 500 пулеметных расчетов. На следующий день войска собрались на митинг и приняли резолюцию (судя по содержанию, подсказанную большевиками), что отправятся на фронт, если война будет носить революционный характер, а из правительства будут выведены все «капиталисты» и власть перейдет к Совету. Однако 22 июня «Солдатская правда» обратилась к солдатам и рабочим с призывом воздерживаться от демонстраций без прямых указаний со стороны партии: «К выступлению Военная организация не призывает. Военная организация, в случае необходимости, призовет к выступлению в согласии с руководящими учреждениями нашей партии — Центральным Комитетом и Петербургским комитетом». Смирившись, полк выделил для отправки на фронт 500 пулеметных расчетов.

                КОМПРОМАТ ПРОТИВ ЛЕНИНА И ЕГО ОТЪЕЗД

Вопросы о том, какую роль сыграла Германия в революционных событиях в России, справедливы или нет сведения о сношениях Ленина и большевиков с врагом, остаются актуальным по сей день. По версии Троцкого первоисточником всех обвинений  стали показания некоего Ермоленко. Облик этого героя исчерпывается официальными данными: в период от японской войны до 1913 года – агент контрразведки; в 1913 году – уволен, по неустановленной причине, со службы в чине зауряд-прапорщика; в 1914 году призван в действующую армию; доблестно попал в плен. Начальник штаба ставки генерал Деникин придал или притворился, что придает показаниям Ермоленко большое значение, и при надлежащем письме препроводил их 16 мая 1917 г. военному министру. Керенский, надо полагать, обменялся мнениями с Церетели или Чхеидзе, но не придал письмо огласке. Доклад Ермоленко – Деникина в течение полутора месяцев оставался под спудом. Контрразведка отпустила Ермоленко за ненадобностью.

О возможных преступных связях большевиков с правительством враждебного государства в это время якобы не были осведомлены даже те лица, которые обязаны были это знать по своему служебному положению. "Такими сведениями, – писал бывший начальник петроградской охраны генерал Глобачев, – чтобы Ленин работал в России во вред ей и на германские деньги, охранное отделение, по крайней мере за время моего служения, не располагало". Другой охранник, Якубов, начальник контрразведывательного отделения Петроградского военного округа, показывал: "Мне ничего не известно о связи Ленина и его единомышленников с германским генеральным штабом, а равно я ничего не знаю о тех средствах, на которые работал Ленин".

По официальному заявлению, пишет Троцкий, глаза Временному правительству глаза на "немецкую шпионскую организацию в Стокгольме, возглавляемую Парвусом" раскрыл некий купец 3. Бурштейн. По показаниям Бурштейна, Ленин находился с этой организацией в связи через польских революционеров, Ганецкого и Козловского.  На этот раз Керенский не поколебался признать показания Бурштейна "чрезвычайно серьезными". Он решил, что пришло время выдвинуть против Ленина и руководства большевиков официальные обвинения. 

Свою лепту в выстраивание обвинений против большевиков внесли и союзники. 21 июня, пишет Пайпс,  капитан французской разведки Пьер Лоран передал в русскую контрразведку четырнадцать перехваченных сообщений, свидетельствующих о сношениях большевиков Петрограда с германской агентурой в Стокгольме и об их сговоре с врагом; чуть позднее он представил еще пятнадцать документов (о сути обвинений и о том, насколько они серьезны, уже говорилось выше). Таким образом, к концу июня правительство располагало достаточным числом улик для возбуждения дела, и был отдан приказ об аресте в течение недели двадцати восьми главных большевиков.

Кто-то из членов правительства предупредил Ленина об опасности. Скорее всего, полагает Пайпс, здесь можно подозревать поверенного Петроградской судебной палаты Каринского. По воспоминаниям Бонч-Бруевича, вечером 29 июня на его даче в Ниволе неподалеку от финского города Выборг, куда можно было легко добраться пассажирским поездом из Петрограда, появился неожиданный гость. Это был Ленин. Он скрывался в Финляндии с 29 июня до раннего утра 4 июля. Но отсутствие Ленина в Петрограде не означает, что он не имел влияния на развернувшиеся там события.

                ОТСТАВКА МИНИСТРОВ-КАДЕТОВ. НАЧАЛО КРИЗИСА

Столица чувствовала себя накануне какого-то взрыва. И выступление действительно разразилось. Толчок ему дали сверху, из правящих сфер. 2 июля четыре министра-кадета, взорвав коалицию, вышли из состава правительства. В качестве повода они выбрали неприемлемый для их великодержавных претензий компромисс, который их коллеги-социалисты заключили с Украиной. (Они протестовали против опубликованной декларации Временного правительства, в которой говорилось о признании им Генерального секретариата как высшего распорядительного органа Украины, а также о том, что правительство благосклонно отнесётся к разработке Украинской радой проекта национально-политического статута Украины). Выбор момента подсказан был провалом наступления, пока еще не признанным официально, но уже не составлявшим сомнения для посвященных. Либералы сочли своевременным оставить своих левых союзников лицом к лицу с поражением и с большевиками.

Слух об отставке кадетов немедленно распространился по столице и политически обобщил все текущие конфликты. Солдаты и рабочие считали, что от разрешения вопроса о том, кто будет дальше править страной, буржуазия или их собственные советы, зависят все другие вопросы: и о заработной плате, и о цене на хлеб, и о том, придется ли погибать на фронте неведомо за что.

                ПОДГОТОВКА ВЫСТУПЛЕНИЯ

События ускорили поступившие в Пулеметный полк сведения о решении правительства раскассировать его и всех людей отправить на фронт. 2 июля большевики организовали совместное заседание с полком в Народном доме. Все выступавшие не от полка ораторы были большевиками, среди них Троцкий и Луначарский. Троцкий поносил правительство за июньское наступление и требовал передачи власти Советам. Военная организация настояла, чтобы собрание приняло резолюцию с требованием передать власть Советам.

3 июля с утра несколько тысяч пулеметчиков, сорвав собрание ротных и полкового комитетов своего полка, выбрали собственного председателя и потребовали немедленного обсуждения вопроса о вооруженном выступлении. Митинг сразу принял бурное течение. Говорили в основном анархисты, призывавший войска выходить на улицы с оружием в руках и поднять вооруженное восстание. Вопрос о фронте пересекся с кризисом власти. Председатель собрания, большевик Головин, пробовал тормозить, предлагая сговориться предварительно с другими частями и Военной организацией. Но каждый намек на оттяжку выводил солдат из себя...

Военная организация большевиков, которую известили о том, что на митинге у пулеметчиков царит температура кипения, одного за другим посылала к ним своих агитаторов. Прибыл вскоре и сам Невский, почитаемый солдатами руководитель Военной организации. Его как будто послушались. Но настроения тянувшегося без конца митинга менялись, как и его состав. Вместо старого полкового комитета митингующие избрали Временный революционный комитет, по два человека от роты, под председательством большевика прапорщика Семашко. Все это произошло между двумя и тремя часами дня.  Семашко направил людей на фабрики, в казармы и в Кронштадт. Следственные материалы такими словами характеризовали позже действия прапорщика Семашко: "...требовал с заводов автомобили, вооружал их пулеметами, рассылал их к Таврическому дворцу и другим местам, указывая маршруты, лично вывел полк из казармы в город, ездил в запасный батальон Московского полка с целью склонить его к выступлению, что и достиг, обещал солдатам Пулеметного полка поддержку полков Военной организации, поддерживал постоянную связь с этой организацией, пребывающей в доме Кшесинской, и лидером большевиков, Лениным, высылал караулы для охраны Военной организации". Ссылка на Ленина, замечает Троцкий, здесь сделана для полноты картины. На самом деле Ленина ни в этот день, ни в предшествующие не было в Петрограде: он находился на даче в Финляндии.  В результате всех озвученных мероприятий несколько подразделений гарнизона согласились выступить. Остальные выступить отказались. Преображенский, Измайловский, Семеновский гвардейские полки объявили «нейтралитет». Не имевшим оружия солдатам выдавали винтовки, некоторым – бомбы, на каждый грузовик, доставлявшийся с заводов, ставили по три пулемета с прислугой. Полк должен был выступить на улицу в боевом порядке.

К вооруженной демонстрации солдат вскоре стали присоединяться рабочие. Рабочий завода "Рено" рассказывает: "После обеда к нам прибежало несколько пулеметчиков с просьбой дать им грузовые автомобили. Несмотря на протест нашего коллектива (большевиков), пришлось автомобили дать... Срочно нагрузили они на грузовики "максимы" (пулеметы) и покатили на Невский. Тут уж наших рабочих больше удержать не удалось... Все, в чем работали, прямо в передниках, от станков, вышли на двор". Протесты заводских большевиков, признает Троцкий, не всегда имели настойчивый характер. Наиболее долгая борьба шла за Путиловский завод. Около 2 часов дня прошел по цехам слух, что прибыла делегация от пулеметной команды и созывает митинг. Тысяч десять рабочих собралось у конторы. Под крики одобрения пулеметчики рассказали, что им дан приказ отправиться 4 июля на фронт, но они решили "ехать не на германский фронт, против германского пролетариата, а против своих министров-капиталистов". Настроение поднялось. "Двинем, двинем", – закричали рабочие. Секретарь завкома, большевик, возражал, предлагая запросить партию. Тем временем группа рабочих и солдат принесла весть, что Выборгская сторона уже двинулась к Таврическому дворцу. Дальше сдерживать стало невозможно. Решено было идти. Путиловский рабочий Ефимов забежал в районный комитет партии, чтобы справиться: "Что будем делать?" Ему ответили: "Выступать не будем, но оставить рабочих на произвол судьбы не можем, поэтому идем с ними вместе". В этот момент появился член районного комитета Чудин с вестью, что во всех районах рабочие выступают, придется партийным "поддерживать порядок". Так большевики, пишет Троцкий, захватывались движением и втягивались в него, подыскивая оправдание своим действиям, шедшим вразрез с официальным решением партии.

                КОЛЕБАНИЯ БОЛЬШЕВИКОВ

Руководство большевиков находилось в особняке Кшесинской, где проходила их общегородская конференция. В 3 часа пополудни 3 июля в особняк прибыли два делегата от пулеметчиков с сообщением, что их полк решил выступать. Никто не ожидал, и никто не хотел этого. Томский заявил: "Выступившие полки поступили не по-товарищески, не пригласив на обсуждение вопроса о выступлении комитет нашей партии. Центральный Комитет предлагает конференции: во-первых, выпустить воззвание, чтобы удержать массы, во-вторых, выработать обращение к Исполнительному комитету – взять власть в свои руки. Говорить сейчас о выступлении без желания новой революции нельзя". Томский, старый рабочий-большевик, запечатлевший свою верность партии годами каторги, известный впоследствии руководитель профессиональных союзов, был по характеру вообще более склонен удерживать от выступлений, чем призывать к ним. Но на этот раз, пишет Троцкий, он только развивал мысль Ленина: "говорить сейчас о выступлении без желания новой революции нельзя".  Подавляющее большинство конференции было солидарно с Томским: надо во что бы то ни стало оттянуть развязку! Наступление на фронте держало в напряжении всю страну. Неудача его была предрешена, как и готовность правительства свалить ответственность за поражение на большевиков.  Разумнее было не вмешиваться в ход событий, дабы соглашатели сами окончательно себя скомпрометировали. Володарский ответил пулеметчикам от имени конференции в том смысле, что полк должен подчиниться решению партии. Пулеметчики с протестом ушли.

В то время как Томский делал свои заявления, руководители большевистской партии  — Зиновьев, Каменев, Троцкий — находились в Таврическом дворце. Они планировали, пишет Пайпс, взять под контроль рабочую секцию Совета (где большевики находились в меньшинстве), от ее имени объявить о передаче Совету власти и поставить Исполком, солдатскую секцию и Пленум перед свершившимся фактом. Поводом должно было послужить непреодолимое якобы давление со стороны масс. Следуя этому плану, большевики потребовав от Исполкома незамедлительного созыва чрезвычайной сессии рабочей секции на три часа дня. Таким образом большевистская фракция не оставила времени, чтобы оповестить членов секции от эсеров и меньшевиков, что и обеспечило им временное большинство. Зиновьев открыл заседание требованием к Совету принять на себя всю полноту правительственной власти. Присутствовавшие меньшевики и эсеры возражали ему и требовали, чтобы большевики помогли остановить Пулеметный полк. Когда большевики отказались это сделать, меньшевики и эсеры покинули заседание, оставив своих противников распоряжаться по их усмотрению. Последние избрали Бюро рабочей секции, а оно незамедлительно одобрило предложенную Каменевым резолюцию, которая начиналась так: «Ввиду кризиса власти рабочая секция считает необходимым настаивать на том, чтобы Всер, съезд СРС и К. Деп. взял в свои руки всю власть». Покончив с этим, Зиновьев, Каменев и Троцкий отправились в дом Кшесинской для встречи с Центральным Комитетом. «Маленький путч» (по словам, Пайпса), устроенный ими в рабочей секции, не повлиял на прежнее решение.  В 4 часа, пишет Троцкий, Центральный Комитет подтвердил решение конференции. Члены его разошлись по районам и заводам, чтобы удержать массы от выступления. Соответственное воззвание было послано в "Правду" для напечатания на первой странице на следующее утро. Сталину поручили довести о решении партии до сведения объединенного заседания исполнительных комитетов. (Позже, в докладе VI съезду партии Сталин заявлял, что в 4 часа пополудни 3 июля ЦК выступил против проведения вооруженной демонстрации.)

Между тем события развивались (если верить воспоминаниям Троцкого и других вождей партии) совсем не так, как хотелось бы большевикам. К семи часам вечера те части Пулеметного полка, которые проголосовали за участие в демонстрации (всего около 5000 человек, уточняет Пайпс, то есть половина состава), собрались в казармах. Передовые группы в конфискованных автомобилях с установленными на них пулеметами уже были рассредоточены в центре Петрограда. "Для нас было величайшей неожиданностью, – вспоминал позже руководитель Военной организации Подвойский, – когда в 7 часов вечера прискакал верховой известить, что... пулеметчики вновь постановили выступить".

                ВООРУЖЕННАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ 3 ИЮЛЯ

Промышленная жизнь столицы, пишет Троцкий, к семи часам вечера совершенно прекратилась. Завод за заводом поднимался, выстраивался, снаряжались отряды Красной гвардии.  Сампсониевский проспект, главная артерия Выборгской стороны, был забит народом. Вправо и влево от него – сплошные колонны рабочих. Посредине проспекта проходил Пулеметный полк, позвоночный столб шествия. Во главе каждой роты – грузовые автомобили с "максимами". За Пулеметным полком шли рабочие; в арьергарде, прикрывая манифестацию, части Московского полка. Над каждым отрядом развивалось знамя: "Вся власть советам".  Около 8 часов вечера Пулеметный полк и за ним Московский подошли ко дворцу Кшесинской. Популярные большевики Невский, Лашевич, Подвойский пытались с балкона повернуть полки домой. Им отвечали снизу: долой! Таких криков, замечает Троцкий,  большевистский балкон от солдат еще не слышал, и это было тревожным признаком. За спиною полков показались заводы: "Вся власть советам!" "Долой 10 министров-капиталистов!" Это были знамена 18 июня. Но теперь они были окружены штыками.

В десять вечера демонстранты перешли Троицкий мост. В этот момент их видел Набоков: у них были, говорит он, «те же безумные, тупые, зверские лица, какие мы все помним в февральские дни». Перейдя мост, войска разделились на две колонны, одна из которых направилась к Таврическому, другая — к Мариинскому дворцу, где располагались, соответственно, Совет и правительство.

"Известия" рисовали такую схему событий 3 июля: "В 5 часов дня выступили вооруженными 1-й Пулеметный, часть Московского, часть гренадерского и часть Павловского полков. К ним присоединились толпы рабочих... К 8 часам вечера ко дворцу Кшесинской стали стекаться отдельные части полков в полном боевом вооружении, с красными знаменами и плакатами, требующими перехода власти к советам. С балкона раздаются речи... В 10 с половиной часов на площади у здания Таврического дворца идет митинг... Части выбрали депутацию во Всероссийский центральный исполнительный комитет, которая предъявила от них следующие требования: долой 10 буржуазных министров, вся власть Совету, прекратить наступление, конфискация типографий буржуазных газет, земля – государственная собственность, контроль над производством".

                ОТВЕТНЫЕ ДЕЙСТВИЯ ИСПОЛКОМА

Правительство и Исполком Совета решили не поддаваться давлению, а дать отпор «контрреволюционной вылазке» большевиков. За подписями Чхеидзе и других членов бюро Исполкома пошли в разные военные учреждения требования доставить к Таврическому дворцу броневые машины, 3-дюймовые орудия, снаряды. В то же время чуть не все полки получили приказание выслать вооруженные отряды для защиты дворца. Но на этом не остановились. Бюро поспешило в тот же день протелеграфировать на фронт, в ближайшую к столице 5-ю армию, предписание "выслать в Петроград дивизию кавалерии, бригаду пехоты и броневики". Меньшевик Войтинский, на которого возложена была забота о безопасности Исполнительного комитета, позже вспоминал: "В первый день демонстрации в нашем распоряжении было только 100 человек – больше сил у нас не было. Мы разослали комиссаров по всем полкам с просьбой дать нам солдат для несения караула... Но каждый полк озирался на другой, – как тот поступит. Нужно было во что бы то ни стало прекратить это безобразие, и мы вызвали с фронта войска".

Весть о том, что к Таврическому дворцу подошли вооруженные рабочие и пулеметчики, вызвала в зале, где шло заседание, величайшее возбуждение. На трибуну поднялся Каменев. "Мы не призывали к выступлению, – заявил он от имени большевиков, – но народные массы сами вышли на улицу... А раз массы вышли – наше место среди них... Наша задача теперь в том, чтобы придать движению организованный характер". Каменев закончил предложением выбрать комиссию в составе 25 человек для руководства движением. Троцкий поддержал это предложение. Но Чхеидзе не доверял большевистской комиссии и настаивал на передаче вопроса в Исполнительный комитет. Прения приняли бурный характер. Окончательно убедившись, что они вместе составляют не больше трети собрания, меньшевики и эсеры покинули зал.

В отсутствие оппозиции 276 голосами была принята резолюция, призывающая Центральный исполнительный комитет взять в свои руки власть. Тут же были произведены выборы пятнадцати членов комиссии: десять мест оставили для меньшинства; но они так и остались незанятыми.

Незадолго до полуночи снова открылось объединенное заседание исполнительных комитетов. В конце концов собрание еще раз подтвердило всеми голосами против 11, что вооруженное выступление является ударом в спину революционной армии и прочее. Заседание закрылось в 5 часов утра 4 июля.

                БОЛЬШЕВИКИ СТАНОВЯТСЯ ВО ГЛАВЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ

Большевики все еще колебались.  Тревожила возможная реакция на переворот прифронтовых частей: несмотря на усиленную пропаганду, большевикам удалось вызвать симпатии только в нескольких полках, в первую очередь — в Латышском стрелковом. Большая часть боевых сил сохраняла верность Временному правительству. Даже настроение Петроградского гарнизона было далеко не очевидно. Тем не менее рост беспорядков и информация о том, что тысячи путиловских рабочих с женами и детьми собрались перед Таврическим дворцом, заставили их побороть свои сомнения.

В этой ситуации, пишет Троцкий, члены петроградского комитета вместе с делегатами конференции и представителями полков и заводов постановили: перерешить вопрос, прекратить бесплодные одергивания, направить развернувшееся движение на то, чтобы правительственный кризис разрешился в интересах народа; с этой целью призвать солдат и рабочих идти мирно к Таврическому дворцу, избрать делегатов и через них предъявить свои требования Исполнительному комитету. Наличные члены Центрального Комитета санкционировали изменение тактики. Новое решение, возвещенное с балкона, было встречено приветственными кликами и марсельезой. Движение таким образом оказалось легализовано партией: пулеметчики могли вздохнуть с облегчением. Часть полка тут же вступила в Петропавловскую крепость, чтобы воздействовать на ее гарнизон и, в случае надобности, оградить от удара дворец Кшесинской, который был отделен от крепости узким Кронверкским проливом.

Матросы Кронштадта склонялись выступить на Петроград. Их большевистским лидерам Рошалю и Раскольникову удалось на некоторое время их задержать и связаться с большевистским штабом. После телефонных переговоров со штабом Раскольников объявил матросам, что партия большевиков приняла решение участвовать в вооруженной демонстрации, и присутствующие моряки единодушно проголосовали за присоединение к ней.

В 11 часов 40 минут вечера, когда восставшие войска разошлись по казармам и в городе был восстановлен порядок, Центральный Комитет принял резолюцию, призывающую к свержению Временного правительства с помощью оружия: «Обсудив происходящие сейчас в Петербурге события, заседание находит: создавшийся кризис власти не будет разрешен в интересах народа, если революционный пролетариат и гарнизон твердо и определенно немедленно не заявит о том, что он за переход власти к С. Р. и Кр. Деп. С этой целью рекомендуется немедленное выступление рабочих и солдат на улицу для того, чтобы продемонстрировать выявление своей воли».

Цель большевиков была недвусмысленна, но тактика отличалась осторожностью. Участник событий Калинин писал: «Перед ответственными партийными работниками встал деликатный вопрос: «Что это — демонстрация или что-то большее? Может, это начало пролетарской революции, начало захвата власти?» В то время это казалось очень важным, и они очень донимали [Ленина]. Он отвечал: «Посмотрим, что будет, сейчас сказать ничего нельзя!» <…> Это было в действительности смотром революционных сил, их числа, качества, активности <…> Этот смотр мог оказаться и решительной схваткой, все зависело от соотношения сил и от целого ряда случайностей. На всякий случай, как бы страховкой от неприятных неожиданностей, решением командующего было: посмотрим. Это вовсе не закрывало возможности бросить полки в бой при благоприятном соотношении или, с другой стороны, отступить с наименьшими, по возможности, потерями, что и случилось 4 июля». Поскольку, замечает Пайпс, Ленин в описанных событиях участия не принимал, Калинин, видимо, пересказывает разговор следующего дня.

Непосредственное руководство движением окончательно перешло с этого момента в руки Петроградского комитета партии, главной агитаторской силой которого был Володарский. Мобилизация гарнизона легла на Военную организацию. Во главе ее, пишет Троцкий, еще с марта поставлены были два старых большевика, которым организация во многом обязана была своим дальнейшим развитием: Подвойский (яркая и своеобразная фигура в рядах большевизма, с чертами русского революционера старого типа, из семинаристов, человек большой, хотя и недисциплинированной энергии, с творческой фантазией, которая, правда, легко переходила в прожектерство) и Невский (в прошлом приват-доцент, более прозаического склада, чем Подвойский, но не менее его преданный партии, совсем не организатор, который привлекал к себе солдат простотой, общительностью и внимательной мягкостью). Вокруг этих руководителей собралась группа ближайших помощников, солдат и молодых офицеров, из которых некоторым предстояло в дальнейшем сыграть немалую роль. В ночь на 4 июля Военная организация сразу выдвинулась на передний план. При Подвойском, который без труда завладел функциями командования, был создан импровизированный штаб.  Всю следующую ночь Подвойский и его помощники провели на фабриках и в сочувствующих большевикам воинских частях, побуждая к участию в намеченном мероприятии и давая распоряжения относительно маршрутов. Чтобы охранять демонстрантов от нападений, у мостов, ведущих из окраин к центру, и на узловых пунктах важнейших артерий приказано было разместить броневые машины. Пулеметчики уже с ночи выставили собственный караул у Петропавловской крепости. По телефону и через нарочных были оповещены о завтрашней демонстрации гарнизоны Ораниенбаума, Петергофа, Красного Села и других ближайших к столице пунктов. Общее политическое руководство осталось в руках Центрального Комитета.

Считается, пишет Пайпс, что о предпринятых большевиками действиях Ленин впервые узнал от курьера в шесть часов утра, после чего немедленно отбыл в столицу в сопровождении Крупской и Бонч-Бруевича. Если Ленин и принимал важные решения в эту ночь, мы о них ничего не знаем.

                СОБЫТИЯ 4 ИЮЛЯ

Рано утром 4 июля командующий Петроградским военным округом генерал Половцев вывесил объявления, запрещающие вооруженные демонстрации и «предлагающие» воинским частям «приступить немедленно к восстановлению порядка». Штаб армии попытался собрать силы, достаточные для подавления уличных беспорядков, но выяснилось, что опереться не на кого: 100 человек из Преображенского гвардейского полка, одна рота из Владимирской военной академии, 2000 казаков, 50 инвалидов — вот все, что удалось набрать. Остальные части гарнизона не выразили ни малейшего желания противостоять мятежным войскам.

Вооруженная манифестация была назначена на десять часов утра. 4 июля «Правда» вышла с большим незапечатанным пятном на первой странице, наглядно доказывающим, что статья Каменева и Зиновьева, призывающая массы к сдержанности, была ночью из номера изъята.

Демонстранты собрались только к 11 часам утра. Воинские части выступили еще позже. Командующему войсками округа удалось выбросить против демонстрантов лишь мелкие отряды казаков и юнкеров. В течение дня они вызывали бессмысленные перестрелки и кровавые столкновения. Наибольший размах демонстрации придало появление на петроградской арене кронштадтских моряков. В двенадцатом часу дня на буксирах и пассажирских пароходах в устье Невы вошли около 10 тысяч вооруженных матросов, солдат и рабочих. Высадившись по обе стороны реки, они соединились в процессию, с винтовками на ремнях, с оркестром музыки. За отрядами матросов и солдат выступали колонны рабочих Петроградского и Васильеостровского районов, вперемежку с дружинами Красной гвардии. По бокам ехали броневые автомобили. Над головами развивались бесчисленные знамена и плакаты.

Вытянувшись в длинную колонну с лозунгами «Вся власть Советам!», моряки пересекли Васильевский остров и по Биржевому мосту, через Александровский парк направились к большевистскому штабу. Там к ним обратились с балкона Свердлов, Луначарский, Подвойский и Лашевич. «Маленький, худощавый, черный как смоль Свердлов, - рассказывает Троцкий, - один из коренных организаторов партии, введенный на апрельской конференции в Центральный Комитет стоял на балконе дворца Кшесинской и деловито, как всегда, отдавал сверху распоряжения своим могучим басом: "Голову шествия продвинуть вперед, стать плотнее, подтянуть задние ряды". Демонстрантов приветствовал с балкона Луначарский, всегда готовый заразиться настроениями окружающих, импонирующий своим видом и голосом, декламаторски красноречивый, не очень надежный, но часто незаменимый. Ему бурно аплодировали снизу. Но демонстрантам больше всего хотелось послушать самого Ленина – его в это утро вызвали из его временного финляндского убежища, – и матросы так настойчиво добивались своего, что, несмотря на нездоровье, Ленин не смог уклониться. Необузданной, чисто кронштадтской волной восторга встретили снизу появление вождя на балконе. Нетерпеливо и, как всегда, полусмущенно пережидая приветствия, Ленин начал прежде, чем голоса смолкли. Его речь, которую потом в течение недель на все лады трепала враждебная печать, состояла из нескольких простых фраз: привет демонстрантам; выражение уверенности в том, что лозунг "Вся власть советам" в конце концов победит; призыв к выдержке и стойкости. С новыми кликами манифестация развернулась под звуки оркестра».

Матросы отправились к Таврическому дворцу. Суханов так передает рассказ Луначарского о происходившем в штабе большевиков после их ухода: «Ленин в ночь на 4 июля, посылая в "Правду" плакат с призывом к мирной манифестации, имел определенный план государственного переворота. Власть, фактически передаваемая в руки большевистского Ц.К., официально должна быть воплощена в "советском" министерстве из выдающихся и популярных большевиков. Пока что было намечено три министра: Ленин, Троцкий и Луначарский. Это правительство должно было немедленно издать декреты о мире и о земле, привлечь этим все симпатии миллионных масс столицы и провинции и закрепить этим свою власть. Такого рода соглашение было решено между Лениным, Троцким и Луначарским. Это состоялось тогда, когда кронштадтцы направились от дома Кшесинской к Таврическому дворцу <…> акт переворота должен был произойти так. 176-й полк, пришедший из Красного Села, тот самый, который Дан расставлял в Таврическом дворце на караулы, должен был арестовать ЦИК. К тому времени Ленин должен был приехать на место действия и провозгласить новую власть».

Матросы, предводительствуемые Раскольниковым, двигались вниз по Невскому. К ним присоединились низшие чины сухопутных и красногвардейцы. Впереди, по бокам и позади колонны ехали броневики. Люди несли полотнища с лозунгами, подготовленные большевистским Центральным Комитетом. На углу Невского и Литейного арьергард демонстрации был неожиданно обстрелян, несколько человек пострадало. Более жестокий обстрел последовал на углу Литейного и Пантелеймоновской улицы. Руководитель кронштадтцев Раскольников вспоминал, как остро ударила по демонстрантам "неизвестность: где враг? откуда, с какой стороны стреляют?". Матросы схватились за винтовки, началась беспорядочная стрельба во все стороны, несколько человек было убито и ранено. Лишь с большим трудом удалось восстановить подобие порядка. Шествие снова двинулось вперед под звуки музыки, но от праздничной приподнятости уже не осталось и следа.

Подобных кровавых стычек в тот день в разных частях города было немало.  "...Когда демонстрирующие солдаты, – вспоминал позже Подвойский, – стали проходить Невским и прилегающими к нему кварталами, населенными по преимуществу буржуазией, стали появляться зловещие признаки столкновения: странные, неизвестно откуда и кем производимые выстрелы... Колоннами сначала овладело смущение, затем наименее твердые и выдержанные стали открывать беспорядочную стрельбу". В официальных "Известиях" меньшевик Канторович описывал обстрел одной из рабочих колонн следующими словами: "На Садовой улице шла 60-тысячная толпа рабочих многих заводов. Во время того как они проходили мимо церкви, раздался звон с колокольни, и, как бы по сигналу, с крыши домов началась стрельба, оружейная и пулеметная. Когда толпа рабочих бросилась на другую сторону улицы, то с крыш противоположной стороны также раздались выстрелы". На чердаках и крышах, где в феврале помещались с пулеметами "фараоны" Протопопова, действовали теперь члены офицерских организаций. Путем обстрела демонстрантов они не без успеха стремились сеять панику и вызывать столкновения воинских частей между собою. При обысках домов, из которых стреляли, находили пулеметные гнезда, а иногда и самих пулеметчиков.

Самый сильный отпор демонстранты встретили у Литейного моста, где их атаковали две казачьи сотни, имевшие при себе несколько легких пушек.  «Казаки действовали пачками патронов, – отмечал в своих записках рабочий Метелев, – рабочие и солдаты, рассыпавшись в прикрытиях или просто лежа под огнем на панелях, отвечали тем же». Огонь солдат заставляет казаков отступить. Пробившись на набережную Невы, они из орудий дали три залпа (выстрелы из пушек отмечены также "Известиями"), но, настигаемые ружейным огнем, отступили в сторону Таврического дворца. Встречная колонна рабочих оказала казакам решительный отпор. Бросая орудия, лошадей, винтовки, казаки рассеивались или прятались в подъездах буржуазных домов. Столкновение на Литейном (настоящее маленькое сражение!), пишет Троцкий, было самым крупным военным эпизодом июльских дней. Было убито 7 казаков, ранено и контужено 19. Среди демонстрантов было убито 6, ранено около 20. Здесь и там валялись трупы лошадей. Это сражение создало в развитии демонстрации резкий перелом.  Группы солдат из расстроенных полков стали действовать вразброд. "Присосавшиеся к ним темные элементы и провокаторы подбивали их на анархические действия", – пишет Подвойский. В поисках виновников стрельбы из домов группы матросов и солдат производили повальные обыски. Под предлогом обысков кое-где вспыхивали грабежи.

К Совету (Таврическому дворцу) демонстранты  прибыли к четырем часам пополудни и были встречены громким ликованием солдат Пулеметного полка. Большевики привели к Таврическому дворцу путиловских рабочих (их численность оценивается по разным источникам в 11–25 тыс. человек). Милюков так описывал разворачивавшуюся перед дворцом картину: «Таврический дворец сделался настоящим центром борьбы. В течение целого дня к нему подходили вооруженные части, раздраженно требовавшие, чтобы Совет взял, наконец, власть. Кронштадтцы требовали министра юстиции Переверзева для объяснений, почему арестован на даче Дурново кронштадтский матрос Железняков и анархисты. Вышел Церетели и объявил враждебно настроенной толпе, что Переверзева нет здесь и что он уже подал в отставку и больше не министр. Первое было верно, второе неверно. Лишившись непосредственного предлога, толпа немного смутилась, но затем начались крики, что министры все ответственны друг за друга, и сделана была попытка арестовать Церетели. Он успел скрыться в дверях Дворца. Из дворца вышел для успокоения толпы Чернов. Толпа тотчас бросилась к нему, требуя обыскать, нет ли у него оружия. Чернов заявил, что в таком случае он не будет разговаривать с ними. Толпа замолкла. Чернов начал длинную речь о деятельности министров-социалистов вообще и своей, как министра земледелия, в частности. Что касается министров — к.-д., то «скатертью им дорога». Чернову кричали в ответ: «Что же вы раньше этого не говорили? Объявите немедленно, что земля переходит к трудящемуся народу, а власть — к Советам».  Среди поднявшегося шума несколько человек схватили Чернова и потащили к автомобилю. Другие тащили ко дворцу. Порвав на министре пиджак, кронштадтцы втащили его в автомобиль и объявили, что не выпустят, пока Совет не возьмет всю власть. В зал заседания ворвались возбужденные рабочие с криком: «Товарищи, Чернова избивают». Среди суматохи Чхеидзе объявил, что товарищам Каменеву, Стеклову, Мартову поручается освободить Чернова. Но освободил его подъехавший Троцкий: кронштадтцы его послушались. В сопровождении Троцкого Чернов вернулся в залу».

События разворачивались не только у дворца. Пока толпы сходились к местоположению Советов, пишет Пайпс, небольшие вооруженные отряды под руководством Военной организации оккупировали стратегически важные пункты. Шансы большевиков резко возросли, когда на их сторону перешел гарнизон Петропавловской крепости, числом до 8000 человек. Моторизованные отряды большевиков заняли типографии некоторых антибольшевистских газет; самая откровенная, «Новое время», была занята анархистами. Другие отряды взяли под контроль Финляндский и Николаевский вокзалы; на Невском и прилегающих улицах были установлены пулеметные гнезда, что отрезало штаб Петроградского военного округа от Таврического дворца. Один вооруженный отряд атаковал отделение контрразведки, в котором хранились материалы о сношениях Ленина с Германией. Ни один из этих отрядов не встретил сопротивления. Все было подготовлено для формального переворота. В преддверии этого венчающего события большевики отобрали делегацию «представителей» пятидесяти четырех фабрик, которые должны были обратиться в Таврический дворец с прошением о передаче власти Советам. Несколько делегатов прорвались в комнату, где заседал Исполком. Некоторым из них дали слово. Мартов и Спиридонова поддержали высказанное ими требование, причем Мартов заявил, что это воля истории. В тот момент, казалось, восставшие готовы были захватить помещение Совета. Совет не мог противостоять этой угрозе: вся его охрана состояла из шести часовых. И все же большевики не нанесли последнего удара. Скорее, причиной послужило то, предполагает Пайпс, что «верховный главнокомандующий» в последнюю минуту занервничал. Ленин попросту не мог прийти ни к какому решению; по словам Зиновьева, бывшего с ним бок о бок все эти дни, он постоянно размышлял вслух, пора или не пора «попробовать», и в конце концов решил, что не пора.

Столкновения, жертвы, безрезультатность борьбы и неосязаемость ее практической цели — все это исчерпало движение. Центральный Комитет большевиков постановил: призвать рабочих и солдат прекратить демонстрацию. Этот призыв, немедленно доведенный до сведения Исполнительного комитета, почти не встречал уже сопротивления в низах. Массы схлынули на окраины и не собирались завтра возобновлять борьбу. Они почувствовали, что с вопросом о власти советов дело обстоит гораздо сложнее, чем им казалось.

                ЗИНОВЬЕВ

В агитации под стенами Таврического дворца, пишет Троцкий, как и вообще в агитационном вихре того периода, большое место занимал Зиновьев, оратор исключительной силы. Его высокий теноровый голос в первый момент удивлял, а затем подкупал своеобразной музыкальностью. Зиновьев был прирожденный агитатор. Он умел заражаться настроением массы, волноваться ее волнениями и находить для ее чувств и мыслей, может быть, несколько расплывчатое, но захватывающее выражение. Противники называли Зиновьева наибольшим демагогом среди большевиков. Этим они обычно отдавали дань наиболее сильной его черте, т. е. способности проникать в душу демоса и играть на ее струнах. Нельзя, однако, отрицать того, что, будучи только агитатором, не теоретиком, не революционным стратегом, Зиновьев, когда его не сдерживала внешняя дисциплина, легко соскальзывал на путь демагогии, уже не в обывательском, а в научном смысле этого слова, т. е. проявлял склонность жертвовать длительными интересами во имя успехов момента. Агитаторская чуткость Зиновьева делала его чрезвычайно ценным советником, поскольку дело касалось конъюнктурных политических оценок, но не глубже этого. На собраниях партии он умел убеждать, завоевывать, завораживать, когда являлся с готовой политической идеей, проверенной на массовых митингах и как бы насыщенной надеждами и ненавистью рабочих и солдат. Зиновьев способен был, с другой стороны, во враждебном собрании, даже в тогдашнем Исполнительном комитете, придавать самым крайним и взрывчатым мыслям обволакивающую, вкрадчивую форму, забираясь в головы тех, которые относились к нему с заранее готовым недоверием. Чтобы достигать таких неоценимых результатов, ему мало было одного лишь сознания своей правоты; ему необходима была успокоительная уверенность в том, что политическая ответственность снята с него надежной и крепкой рукою. Такую уверенность давал ему Ленин. Вооруженный готовой стратегической формулой, вскрывающей самую суть вопроса, Зиновьев находчиво и чутко наполнял ее свежими, только что перехваченными на улице, на заводе или в казарме возгласами, протестами, требованиями. В такие моменты это был идеальный передаточный механизм между Лениным и массой, отчасти между массой и Лениным. За своим учителем Зиновьев следовал всегда, за вычетом совсем немногих случаев; но час разногласий наступал как раз тогда, когда решалась судьба партии, класса, страны. Агитатору революции не хватало революционного характера. Поскольку дело шло о завоевании голов и душ, Зиновьев оставался неутомимым бойцом. Но он сразу терял боевую уверенность, когда становился лицом к лицу с необходимостью действия. Тут он отшатывался от массы, как и от Ленина, реагировал только на голоса нерешительности, подхватывал сомнения, видел одни препятствия, и его вкрадчивый, почти женственный голос, теряя убедительность, выдавал внутреннюю слабость. Под стенами Таврического дворца в июльские дни Зиновьев был чрезвычайно деятелен, находчив и силен. Он поднимал до самых высоких нот возбуждение масс – не для того, чтобы звать к решающим действиям, а, наоборот, чтобы удерживать от них. Это отвечало моменту и политике партии. Зиновьев был полностью в своей стихии.

                ПЕРЕЛОМ В СОБЫТИЯХ УТРОМ 5 ИЮЛЯ

Осада с Таврического дворца была окончательно снята, прилегающие улицы стояли пусты. Но бдение исполнительных комитетов, пишет Троцкий, продолжалось, с перерывами, тягучими речами, без смысла и цели. Только позже обнаружилось, что эсеры и меньшевики чего-то дожидались. В соседних помещениях все еще томились делегаты заводов и полков. «Уже перевалило далеко за полночь, – рассказывает Метелев, – а мы все ждем "решения"... Мучась от усталости и голода, мы бродили по Александровскому залу... В четыре часа утра на пятое июля нашим ожиданиям был положен конец... В раскрытые двери главного подъезда дворца с шумом врывались вооруженные офицеры и солдаты". Все здание огласилось медными звуками марсельезы. Топот ног и гром инструментов в этот предутренний час вызвали в зале заседаний чрезвычайное волнение. Депутаты повскакивали с мест. Новая опасность? Но тут на трибуну поднялся Дан... "Товарищи, – провозгласил он. – Успокойтесь! Никакой опасности нет! Это пришли полки, верные революции". На трибуну поднялся поручик Кучин, видный меньшевик, в походной форме. Председательствующий Дан принял его в свои объятия при победных звуках оркестра».

Только теперь, продолжает Троцкий, наблюдая бьющую ключом радость большинства, левое крыло начало понимать по-настоящему, насколько изолирован оказался верховный орган официальной демократии, когда подлинная демократия вышла на улицу. Эти люди в течение 36 часов по очереди исчезали за кулисы, чтобы из телефонной будки сноситься со штабом, с Керенским на фронте, требовать войск, звать, убеждать, умолять, снова и снова посылать агитаторов и снова ждать. Опасность прошла, но инерция страха осталась. И топот "верных" в пятом часу утра прозвучал в их ушах, как симфония освобождения. С трибуны раздались, наконец, откровенные речи о счастливо подавленном вооруженном мятеже и о необходимости расправиться на этот раз с большевиками до конца.

                ОБВИНЕНИЯ ПРОТИВ ЛЕНИНА. ПОРАЖЕНИЕ БОЛЬШЕВИКОВ

Отряд, вступивший в Таврический дворец, не прибыл с фронта, как показалось многим сгоряча: он был выделен из состава петроградского гарнизона, преимущественно из трех гвардейских батальонов: Преображенского, Семеновского и Измайловского. 3 июля они объявили себя нейтральными. Тщетно пытались взять их авторитетом правительства и Исполнительного комитета: солдаты угрюмо сидели по казармам, выжидая.

Только во вторую половину 4 июля власти открыли, наконец, сильнодействующее средство. Министр юстиции Переверзев решил опубликовать часть имеющейся в его распоряжении информации о связях Ленина с Германией, надеясь, что это вызовет в войсках резкую антибольшевистскую реакцию. Он уже две недели пытался предать эти сведения гласности, но кабинет препятствовал ему на том основании, что (как было сказано в меньшевистской газете) «необходима была осторожность, когда речь шла о лидере большевистской партии». Переверзев пригласил в свою канцелярию более восьмидесяти представителей, находящихся в городе и под Петроградом воинских частей и журналистов. Было пять часов вечера, возбуждение вокруг Таврического дворца достигло критической точки, и большевистский переворот, казалось, случится с минуты на минуту. При этом, отмечает Пайпс, Переверзев представил только часть имевшихся у него доказательств, причем самые неубедительные. Выступил лейтенант Ермоленко, не очень уверенно рассказавший, как, будучи в немецком плену, слышал, что Ленин работает на Германию. Эти показания с чужих слов дискредитировали правительство, особенно в глазах социалистов. Переверзев представил также часть информации о большевистских финансовых отношениях с Берлином, осуществляемых через Стокгольм. Неблагоразумно он поступил и обратившись к Алексинскому, когда-то скомпрометированному большевистскому депутату Думы, с просьбой подтвердить истинность слов Ермоленко.

Однако это крайнее средство подействовало. Весть пошла по полкам. Офицеры, члены полковых комитетов, агитаторы Исполнительного комитета заработали вовсю. Настроение нейтральных батальонов переломилось. К рассвету удалось собрать их и провести по безлюдным улицам к опустевшему Таврическому дворцу. Марсельезу исполнял оркестр Измайловского полка, того самого, на который возложена была 3 декабря 1905 года задача арестовать первый Петроградский Совет рабочих депутатов, заседавший под председательством Троцкого.

Сотрудник министерства юстиции Каринский, сочувствующий большевикам, немедленно предупредил их о планах Переверзева, после чего Сталин обратился в Исполком с требованием остановить распространение «клеветнической» информации о Ленине. Чхеидзе и Церетели послушно обзвонили редакции петроградских газет, требуя от имени Исполкома воздержаться от публикации правительственного сообщения. Так же поступил кн. Львов; то же сделали Терещенко и Некрасов. 

Весть о разоблачении связей Ленина с Германией между тем была разнесена по частям представителями полков, побывавшими у Переверзева, и сильно поразила войска: их мало интересовало, кто будет править Россией — Временное правительство совместно с Советом или один Совет, но к сотрудничеству с врагом они относились принципиально иначе. То, что Ленин проехал через вражескую территорию, усугубило подозрения и крайне восстановило против него войска; солдаты так возненавидели Ленина, рассказывал Церетели, что тому пришлось просить защиты у Исполкома. Впрочем, Ленин не стал дожидаться решения по своему вопросу и поспешно покинул  Таврический дворец еще до появления войск — как только услыхал от Карийского о действиях Переверзева. (Следующую ночь он провел в доме Кшесинской под защитой матросов Раскольникова).

Когда Каменев попытался напомнить членам президиума Исполнительного комитета о заключенном несколько часов тому назад соглашении, ему ответили: "Теперь соотношение сил изменилось".  Делегация кронштадтцев, во главе с Раскольниковым, несколько раз вызывалась в Военную комиссию Исполкома, где требования, повышавшиеся с часу на час, разрешились ультиматумом: немедленно согласиться на разоружение кронштадтцев. "Уйдя с заседания Военной комиссии, – вспоминал Раскольников, – мы возобновили наше совещание с Троцким и Каменевым. Лев Давыдович (Троцкий) посоветовал немедленно и тайком отправить кронштадтцев домой. Было принято решение разослать товарищей по казармам и предупредить кронштадтцев о готовящемся насильственном разоружении". Большинство кронштадтцев уехали своевременно; остались только небольшие отряды в доме Кшесинской и в Петропавловской крепости.

Все газеты кроме одной выказали послушание требованиям Исполкома. Исключение составила многотиражная газета «Живое слово», вышедшая на следующее утро с аншлагом «Ленин, Ганецкий и Кo — шпионы», под которым помещалось сообщение Ермоленко и подробности, касающиеся денежных сумм, посылаемых немцами Козловскому и Суменсон через Ганецкого. Под статьей стояла подпись Алексинского. Плакаты с текстом того же содержания были расклеены по всему городу. Запрет был прорван, и через день вся пресса была полна этой сенсации.

На рассвете 5 июля, когда уличные торговцы начали разносить свежие номера «Живого слова», Ленин и Свердлов выскользнули из особняка Кшесинской и укрылись в частной квартире, принадлежавшей их приятелю). Другие лидеры большевиков, за исключением Зиновьева, оставались на виду.

Пайпс пишет, что Совет так и не проявил интереса к предъявленным Ленину обвинениям и ничто не помешало ему вынести окончательное решение в пользу обвиняемых. Среди социалистов, бросившихся защищать Ленина и называющих выдвинутые против него обвинения «клеветой», был и Мартов. Больше того, Исполком приложил невероятные усилия, чтобы вывести большевиков из-под удара правительства. 5 июля делегация от Исполкома отправилась в дом Кшесинской обговорить с большевиками условия мирного завершения дела. Сошлись на том, что против партии не будет проводиться никаких репрессий и будут отпущены на свободу все арестованные в связи с событиями последних двух дней. Затем Исполком потребовал от Половцева воздержаться от штурма большевистского штаба, хотя это являлось его непосредственной обязанностью. Также была принята резолюция, воспрещавшая публикацию каких бы то ни было правительственных сообщений, содержавших обвинения против Ленина.

Политика правительства была заметно жестче. Разгром демонстрации привел к разгрому штаб-квартиры большевиков. С ведома и согласия министров-социалистов князь Львов еще 4-го отдал генералу Половцеву письменное распоряжение "арестовать большевиков, занимающих дом Кшесинской, очистить его и занять войсками".

Надо было привести особняк в оборонительное состояние. Здесь продолжали работать бок о бок Центральный Комитет, Петроградский комитет и Военная организация. Последняя назначила комендантом здания Раскольникова.  "В доме Кшесинской, – рассказывает Раскольников, – непрестанно толклась масса народу. Одни приходили по делам в тот или иной секретариат, другие – в книжный склад, третьи – в редакцию "Солдатской правды", четвертые – на какое-нибудь заседание. Собрания происходили очень часто, иногда беспрерывно – либо в просторном широком зале внизу, либо в комнате с длинным столом наверху, очевидно, бывшей столовой балерины". 

5 июля около 6 часов утра у помещения редакции "Правды" остановился автомобиль, нагруженный юнкерами и солдатами с пулеметом, который тут же был поставлен на окно. После ухода непрошеных гостей, пишет Троцкий, редакция представляла картину разрушения: ящики столов сломаны, пол завален изорванными рукописями, телефоны оборваны. Караульные и служащие редакции и конторы были избиты и арестованы. Еще большему разгрому подверглась типография: ротационные машины разрушены, испорчены монотипы, разбиты клавиатурные машины.

В 3 часа ночи 6 июля к дому Кшесинской и Петропавловской крепости, отделенным друг от друга полосой воды, были двинуты: запасный батальон Петроградского полка, пулеметная команда, рота семеновцев, рота преображенцев, учебная команда Волынского полка, 2 орудия и броневой отряд из 8 машин. В 7 часов утра помощник командующего округом эсер Кузьмин потребовал очистить особняк. Не желая сдавать оружие, кронштадтцы, которых оставалось во дворце не более 120 человек, начали совершать перебежку в Петропавловскую крепость. Когда правительственные войска заняли особняк, там уже никого, кроме нескольких служащих, не было.

Последним оплотом недовольных оставалась Петропавловская крепость. По поручению Центрального Комитета Сталин предложил вождям советов принять совместно меры к бескровной ликвидации выступления кронштадтцев. Вдвоем с меньшевиком Богдановым они без особенного труда убедили матросов принять вчерашний ультиматум. Когда правительственные броневики приблизились к Петропавловской крепости, из ворот ее вышла депутация с заявлением, что гарнизон подчиняется Исполнительному комитету. Сданное матросами и солдатами оружие увозилось на грузовиках. Безоружные матросы отправлялись на баржи для возвращения в Кронштадт. Сдачу крепости можно считать заключительным эпизодом июльского движения. По подсчетам следственной комиссии, убитых было 29 человек, раненых 114, приблизительно поровну с обеих сторон.

Наутро 6-го июля рабочие возвратились к работе. На улицах дефилировали только войска, вызванные с фронта. Агенты контрразведки проверяли паспорта и арестовывали всех подозрительных. В течение дня прибывали, эшелон за эшелоном, кавалерийская дивизия, Донской казачий полк, уланская дивизия, Изборский полк. Малороссийский, драгунский полк и другие. "Прибывшие в большом количестве казачьи части, - пишет газета Горького, – настроены очень агрессивно". Действия проправительственных войск были жесткими: арестовывались представители рабочих, захватывалось оружие, отрезался один район города от другого.

Подлинными героями буржуазного Петрограда стали в эти дни казаки. "Были случаи, – рассказывает казачий офицер Греков, – когда при входе кого-либо в казачьей форме в присутственное место, в ресторан, где было много публики, все вставали и приветствовали вошедшего рукоплесканиями".

Оценивая июльские дни сейчас же по их завершению, Ленин писал: "Противоправительственная демонстрация – таково было бы формально наиболее точное описание событий. Но в том-то и дело, что это не обычная демонстрация, это нечто значительно большее, чем демонстрация, и меньшее, чем революция". Наткнувшись на вооруженный отпор, поясняет Троцкий, со стороны того самого органа, которому они хотели передать власть, рабочие и солдаты потеряли сознание цели. Из могущественного массового движения оказался выдернут его политический стержень. Июльский поход свелся к демонстрации, частично произведенной средствами вооруженного восстания. С таким же правом можно сказать, что это было полувосстание во имя цели, не допускавшей иных методов, кроме демонстрации.

Ленин писал далее: "Действительной ошибкой нашей партии в дни 3–4 июля, обнаруженной теперь событиями, было только то... что партия считала еще возможным мирное развитие политических преобразований путем перемены политики советами, тогда как на самом деле меньшевики и эсеры настолько уже запутали и связали себя соглашательством с буржуазией, а буржуазия настолько стала контрреволюционна, что ни о каком мирном развитии не могло уже быть и речи".

                БОЛЬШЕВИКИ ПОСЛЕ ИЮЛЬСКОГО ПОРАЖЕНИЯ

6-го вечером прибыл с фронта Керенский и потребовал решительных мер против большевиков. Около 2 часов ночи правительство постановило привлечь к ответственности всех руководителей "вооруженного восстания" и расформировать полки, участвовавшие в мятеже. Воинский отряд, посланный на квартиру Ленина для обыска и ареста, должен был ограничиться обыском, так как хозяина уже не оказалось дома. Ленин в течение следующих пяти суток оставался еще в Петрограде, но скрывался в подполье, меняя местоположение дважды на день. Он написал в свою защиту несколько коротеньких статей. В письме, опубликованном в «Новой жизни» и подписанном им совместно с Зиновьевым и Каменевым, Ленин клялся, что не получал «ни копейки» от Ганецкого и Козловского ни для себя лично, ни для партии. Вся история была выставлена новым делом Дрейфуса или Бейлиса, сфабрикованным Алексинским с подачи контрреволюционеров. 7 июля Ленин заявил, что отказывается предстать перед судом, поскольку в складывающихся обстоятельствах ни он, ни Зиновьев не ждут к себе справедливого отношения.

После того как поймали и едва не убили Каменева, Ленин решил больше не рисковать. В ночь с 9-го на 10 июля он сел в поезд на маленькой пригородной железнодорожной станции и в сопровождении Зиновьева, а также рабочего Емельянова отбыл из Петрограда в Разлив — железнодорожную станцию в дачной местности под Петроградом. Скрывавшихся от властей большевиков устроили в находившемся неподалеку шалаше, который должен был служить им пристанищем в течение месяца. Ленин и Зиновьев жили вдвоем, скрытно, но поддерживали связь со столицей с помощью курьеров.

Между тем, после разрушения редакции "Правды" и типографии большевиков было разгромлено помещение союза металлистов. Следующие удары были направлены на районные советы.  Член Петроградского комитета большевиков Лацис, впоследствии известный деятель "Чека", записывал в своем дневнике: "9 июля. В городе разгромлены все наши типографии. Никто не осмеливается печатать наши газеты и листовки. Прибегаем к оборудованию подпольной типографии. Выборгский район стал убежищем для всех. Сюда переехали и Петроградский комитет, и преследуемые члены Центрального Комитета. В сторожке завода Рено происходит совещание Комитета с Лениным. Стоит вопрос о всеобщей забастовке. У нас в комитете голоса разделились. Я стоял за призыв к забастовке. Ленин, выяснив положение, предложил от этого отказаться... 12 июля. Контрреволюция побеждает. Советы безвластны. Расходившиеся юнкера стали громить уже и меньшевиков. Среди части партии неуверенность. Приостановился прилив членов... Но бегства из наших рядов еще нет".

В то время как агитаторы враждебного лагеря рассказывали на все лады, что Ленин не то на миноносце, не то на подводной лодке бежал в Германию, большинство Исполнительного комитета поторопилось осудить Ленина за уклонение от следствия. Резолюция Исполкома от 13 июля не только признавала поведение Ленина и Зиновьева "совершенно недопустимым", но и требовала от большевистской фракции "немедленного, категорического и ясного осуждения" своих вождей. Фракция единодушно отклонила требование Исполнительного комитета.

15-го Ленин и Зиновьев объясняли в кронштадтской большевистской газете, которую власти не посмели закрыть, почему они не считают возможным отдать себя в руки властей: «Из письма бывшего министра юстиции Переверзева, напечатанного в воскресенье в газете "Новое время", стало совершенно ясно, что "дело" о шпионстве Ленина и других подстроено совершенно обдуманно партией контрреволюции. Переверзев вполне открыто признает, что он пустил в ход непроверенные обвинения, дабы поднять ярость (дословное выражение) солдат против нашей партии. Это признает вчерашний министр юстиции!.. Никаких гарантий правосудия в России в данный момент нет. Отдать себя в руки властей – значило бы отдать себя в руки Милюковых, Алексинских, Переверзевых, в руки разъяренных контрреволюционеров, для которых все обвинения против нас являются простым эпизодом в гражданской войне».

Загнанный в подполье, Ленин оказался вынужден в течение 111 дней, с 6 июля до 25 октября, ограничить свои встречи даже с членами Центрального Комитета. Вместе с Зиновьевым он провел несколько недель  близ Сестрорецка, в лесу; ночевать приходилось в стоге сена. Когда во второй половине лета их жилище стали заливать дожди, Зиновьев решил вернуться в Петроград, а Ленин направился в Хельсинки. Для пересечения финской границы у него были подложные документы, по которым он значился рабочим. Под видом кочегара Ленин переехал на паровозе через финляндскую границу и укрылся на квартире гельсингфорсского полицмейстера, бывшего петроградского рабочего; затем переселился ближе к русской границе, в Выборг. С конца сентября он тайно жил в Петрограде, чтобы в день восстания, после почти четырехмесячного отсутствия, появиться на открытой арене.

В первые месяцы своего подполья Ленин работал над книгой "Государство и революция", главные материалы для которой были им подобраны еще в эмиграции, в годы войны. С той же тщательностью, рассказывает Троцкий, с какою он обдумывал практические задачи дня, он разрабатывает теперь теоретические проблемы государства.  Завоевав власть, надо не перевоспитывать старый аппарат, а разбить вдребезги. Чем заменить его? Советами. Из руководителей революционных масс, из органов восстания они станут органами нового государственного порядка.

Большевикам потребовалось несколько недель чтобы преодолеть последствия июльского поражения. Удар был сильный, но партия устояла. После июльских дней "на питерских заводах было сильное эсеровское влияние", пишет рабочий Сиско. Изоляция большевиков автоматически повышала вес и самочувствие соглашателей. 16 июля делегат с Васильевского острова докладывал на большевистской городской конференции, что настроение в районе "в общем" бодрое, за исключением нескольких заводов. "На Балтийском заводе эсеры и меньшевики забивают нас". Здесь дело зашло очень далеко: заводской комитет постановил, чтобы большевики шли провожать убитых казаков, что те и выполнили. Официальная убыль членов партии, правда, незначительна: во всем районе из 4000 членов открыто выбыло не более 100. Но гораздо большее число в первые дни молча отошло в сторонку.

За подписью следователя по особо важным делам Александрова и прокурора судебной палаты Карийского опубликовано было 21 июля постановление о привлечении к суду, по обвинению в «государственной измене и организации вооруженного мятежа» Ленина и его соратников. Аресту подлежали: Зиновьев, Коллонтай, Козловский, Суменсон, Парвус, Ганецкий, Раскольников, Рошаль и Семашко. Те же статьи уголовного уложения, 51, 100 и 108, были распространены затем на Троцкого и Луначарского, арестованных воинскими отрядами 23 июля. Согласно тексту постановления, лидеры большевиков, "являясь русскими гражданами, по предварительному между собою и другими лицами уговору, в целях способствования находящимся с Россией государствам во враждебных против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии. Для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных против неприятеля действий, а также в тех же целях в период 3–5 июля 1917 года организовали в Петрограде вооруженное восстание".  Сразу были задержаны Суменсон и Козловский. Охота за большевистскими вожаками шла несколько дней. В конце концов около 800 участников вооруженной демонстрации были взяты под стражу.

В то же время Петроградский Совет со своей стороны не предпринимал никаких шагов по преследованию большевиков, выжидая заключения следственной комиссии, которая, однако, так и не приступила к работе. В Москве, где борьба между большевиками и другими социалистическими партиями имела смягченный характер, соединенное заседание обоих советов, рабочего и солдатского, постановило 10 июля "выпустить и расклеить воззвание, в котором указать, что обвинение фракции большевиков в шпионстве является клеветой и происками контрреволюции".

Однако, пишет Троцкий, обвинение большевиков в службе Германии не могло не произвести впечатления даже на петроградских рабочих, по крайней мере на значительную часть их. Кто колебался, тот отшатнулся. Кто готов был примкнуть, тот заколебался. Ольга Равич, одна из старых и активных деятельниц партии, член Петроградского комитета, говорила впоследствии в своем докладе: "Июльские дни принесли организации такой разгром, что о какой бы то ни было деятельности в течение первых трех недель не могло быть и речи", Равич имеет здесь в виду главным образом открытую деятельность партии. Долго нельзя было наладить выпуск партийной газеты: не находилось типографии, которая соглашалась бы обслуживать большевиков. Не всегда при этом сопротивление исходило от владельцев: в одной типографии рабочие пригрозили прекратить работу в случае печатанья большевистской газеты, и собственник отказался от уже заключенной сделки. В течение некоторого времени Петроград обслуживался кронштадтской газетой.

Особенно сокрушительно июльский кризис ударил по петроградскому гарнизону. Волна враждебности к большевикам взметнулась здесь очень высоко. "После поражения, – рассказывает бывший солдат Митревич, – не являюсь в свою роту, а то там можно быть убитым, пока пройдет шквал". В Кронштадте партия недосчитывала 250 членов. Настроение гарнизона большевистской крепости сильно упало.

Не многим иначе шли дела и в Москве. "Травля буржуазной печати, – вспоминал Пятницкий, – подействовала панически даже на некоторых членов Московского комитета". Организация после июльских дней численно ослабела. "Появление документов, опубликованных Алексинским, – пишет московский артиллерист Давыдовский, – вызвало страшную сумятицу в бригаде. Наша батарея, самая большевистская, и то зашаталась под напором этой гнусной лжи... Казалось, что мы потеряли всякое доверие".

На фронте, где все отношения обнаженнее, июльская реакция приняла особенно жесткий характер. Ставка использовала события прежде всего для создания особых частей "долга перед свободной родиной". При полках организовались свои ударные команды.  "Реакция не медлила, – рассказывал об отсталом Румынском фронте эсер Дегтярев, примкнувший впоследствии к большевикам. – Много солдат было арестовано, как дезертиры. Офицеры подняли головы и стали пренебрегать войсковыми комитетами; кое-где офицеры пытались вернуться к отданию чести".

И все же, пишет Троцкий, реакция в среде рабочих и солдат, нервная и бурная, не была ни глубокой, ни прочной. Упадок в рядах партии и отлив от нее рабочих и солдат длились недолго, в течение нескольких недель. Возрождение наступило столь скоро и, главное, столь бурно, что наполовину стерло самое воспоминание о днях угнетения и упадка. Передовые заводы в Петрограде стали оправляться уже в течение ближайших дней после разгрома. Открытая агитационная работа большевиков в Петрограде возобновилась, по свидетельству Ольги Равич, в 20-х числах июля. Начала оправляться Военная организация, особенно жестоко пострадавшая от разгрома.

                УГЛУБЛЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОГО КРИЗИСА. СМЕНА ГЛАВЫ КАБИНЕТА

Июльские события изменили соотношение сил в Петрограде. Роль и влияние правительства как будто повысились.  До этого, особенно в первые два месяца революции, власть фактически сосредоточивалась в руках Совета. В следующие два месяца, пишет Троцкий, часть влияния на массы перешла к большевикам, частицу власти министры-социалисты перенесли в своих портфелях в коалиционное правительство. С началом подготовки наступления автоматически укрепилось значение командного состава, органов финансового капитала и кадетской партии.  Взяв верх в противостоянии с большевиками, министры обрели на короткий срок реальные рычаги влияния. "В начале июля, – писал впоследствии либерал Набоков, – был один короткий момент, когда словно поднялся опять авторитет власти; это было после подавления первого большевистского выступления. Но этим моментом Временное правительство не сумело воспользоваться, и тогдашние благоприятные условия были пропущены. Они более не повторились".

Прежде всего Керенский постарался лишить влияния те части, которые сыграли ключевую роль в событиях 3–4 июля. На Дворцовой площади были разоружены пулеметчики. Несколько запасных полков были расформированы, а солдаты небольшими партиями отправлены на пополнение фронта. Гарнизон предполагалось сократить до 100 тыс. человек. Параллельно разоружались рабочие, хотя и с меньшим успехом. Кронштадтскому Исполнительному комитету правительство предъявило требование немедленно выдать в распоряжение следственных властей Раскольникова, Рошаля и прапорщика Ремнева под угрозой блокады острова. В Гельсингфорсе наряду с большевиками арестованы были впервые и левые эсеры.

Между тем разгон демонстрации не положил конец правительственному кризису, а только углубил его. 7 июля правительство приняло решение о целом ряде репрессивных мер. Но на том же заседании министры-социалисты предложили приступить к осуществлению программы июньского съезда советов. Это привело к дальнейшему распаду правительства. Крупный землевладелец князь Львов обвинил социалистов в том, что их аграрная политика "подрывает народное правосознание". Помещиков беспокоило не то, что они могут лишиться наследственных владений, а то, что эсеры и меньшевики "стремятся поставить Учредительное собрание перед фактом уже разрешенного вопроса". Заявив свой протест, Львов ушел с постов главы кабинета и министра внутренних дел. В тот же день ушел в отставку министр юстиции Переверзев.

Правительство постановило пост министра-председателя возложить на Керенского с сохранением за ним военного и морского портфелей. Церетели, новому министру внутренних дел, пришлось давать в Исполнительном комитете ответ по поводу арестов большевиков. Протестующий запрос исходил от Мартова, и Церетели бесцеремонно ответил своему старшему товарищу по партии, что предпочитает иметь дело с Лениным, а не с Мартовым: с первым он знает, как надо обращаться, а второй связывает ему руки... – "Я беру на себя ответственность за эти аресты", – с вызовом бросил министр в насторожившемся зале.

Однако, отмечает Пайпс, несмотря на проявленную решимость, Временное правительство не устроило публичного процесса, на котором можно было представить все имевшиеся в его распоряжении свидетельства изменнической деятельности большевиков. Для подготовки судебного дела была назначена комиссия под руководством нового министра юстиции Зарудного. Комиссия прилежно собирала материалы (объем их к началу октября составлял уже восемьдесят томов), но судебное преследование так и не было возбуждено. Произошло это по двум причинам: из-за боязни контрреволюции и нежелания выступать против Исполкома. В итоге возмущение большевиками, вызванное сообщением Переверзева, постепенно улеглось.

На заседании 9 июля Дан заявил: "Россия стоит перед военной диктатурой. Мы обязаны вырвать штык из рук военной диктатуры. А это мы можем сделать только признанием Временного правительства Комитетом общественного спасения. Мы должны дать ему неограниченные полномочия, чтобы оно могло в корне подорвать анархию слева и контрреволюцию справа..." 252 голосами при 47 воздержавшихся объединенное собрание постановило: "1. Страна и революция в опасности. 2. Временное правительство объявляется правительством спасения революции. 3. За ним признаются неограниченные полномочия".

                ГЕНЕРАЛ КОРНИЛОВ

Лавр Георгиевич Корнилов родился в 1870 году в сибирской казацкой семье. Отец его был крестьянин и солдат, мать — домохозяйка. Своим плебейским происхождением, пишет Пайпс,  Корнилов резко отличался от Керенского и Ленина, отцы которых принадлежали к высшему слою служилого дворянства. Юные годы его прошли среди казахов и киргизов, и он на всю жизнь сохранил привязанность к Азии и азиатам. Выйдя из военного училища, Корнилов поступил в Академию Генерального штаба, которую окончил с отличием. Служба его началась в Туркестане, где он возглавил экспедиции в Афганистан и Персию. Корнилов овладел языками среднеазиатских народов. Он любил окружать себя телохранителями из текинцев, которые ходили в красных халатах. Он говорил с ними на их родном языке, а они называли его Уллу Бояр — Великий боярин. Корнилов участвовал в русско-японской войне и после этого был назначен военным атташе в Китае. В апреле 1915 года, командуя дивизией, он был серьезно ранен, попал в плен к австрийцам, однако бежал и вернулся в Россию. В начале 1917 года Временный комитет Думы обратился к Николаю II с просьбой назначить его командующим Петроградским военным округом. Этот пост он занимал до апреля, затем начались организованные большевиками волнения, и, отказавшись от должности, он уехал на фронт. О его отваге ходили легенды.  Корнилова отличали живой практический ум и здравый смысл, хотя, как многие солдаты, он невысоко ставил политику и политиков.

После июльских событий Керенский обратился к Корнилову в надежде, что тот сможет восстановить дисциплину в армии и отразить контрнаступление немцев. В ночь с 7 на 8 июля он поручил Корнилову командование Юго-западным фронтом, на который должен был прийтись главный удар противника, а три дня спустя, следуя совету своего помощника Бориса Савинкова, предложил ему пост Верховного главнокомандующего. Корнилов не торопился принимать это предложение. Он не видел смысла в том, чтобы брать на себя ответственность за ведение военных действий, пока правительство не возьмется всерьез за решение проблем, ставивших под вопрос судьбу всей военной кампании. Проблемы эти были двоякого рода: чисто военные и более широкие — политические и экономические. Проведя консультации с другими генералами, Корнилов объявил, что все они в общем согласны в определении мер, необходимых для восстановления боеспособности и военной мощи. Следовало распустить или существенно ограничить в правах армейские комитеты, введенные Приказом № 1; вернуть командирам дисциплинарные права; восстановить порядок в тыловых гарнизонах. Корнилов потребовал, чтобы в армии вновь была введена смертная казнь за дезертирство и мятеж — как на фронте, так и в тылу. Но он не остановился на этом. Зная о планах мобилизации в других воюющих странах, он потребовал такого же плана для России. Он также настаивал на необходимости подчинить военному командованию оборонную промышленность и транспорт — отрасли, во многом определяющие успех военных действий. Требуя полномочий, которых не имели его предшественники, он следовал примеру генерала Людендорфа, получившего в декабре 1916 года по сути диктаторские права, дававшие ему власть над экономикой Германии: благодаря этому можно было мобилизовать для победы все хозяйственные ресурсы страны. Программа, разработанная Корниловым вместе с начальником Генерального штаба генералом Лукомским, стала главным источником конфликта между ним, как представителем всего офицерского корпуса и убежденным противником социализма, и Керенским, который вынужден был действовать под неусыпным надзором Совета.

                ПРЕОДОЛЕНИЕ КРИЗИСА. НОВЫЙ СОСТАВ ПРАВИТЕЛЬСТВА

Ведя переговоры с Корниловым, Керенский одновременно продолжал консультации с покинувшими правительство кадетами. Те поставили свои условия: ответственность членов правительства "исключительно перед своей совестью"; полное единение с союзниками; восстановление дисциплины в армии; никаких социальных реформ до Учредительного собрания. Керенский ответил на ультиматум кадетской партии в том смысле, что предъявленные ею требования "не могут служить препятствием для вхождения во Временное правительство". Замаскированной капитуляции либералам было, однако, уже недостаточно. Им нужно было поставить соглашателей на колени. Центральный комитет кадетской партии заявил, что изданная после расторжения коалиции правительственная декларация 8 июля – набор демократических общих мест – для него неприемлема, и прервал переговоры.

Исполнительный комитет снова подтвердил свою резолюцию о наделении правительства спасения "всеми полномочиями": это означало согласие на независимость правительства от советов. В тот же день Церетели в качестве министра внутренних дел разослал циркуляр о принятии "скорых и решительных мер к прекращению всех самоуправных действий в области земельных отношений". Министр продовольствия Пешехонов требовал со своей стороны прекращения "насильственных и преступных выступлений против землевладельцев".  В связи с этим министр земледелия Чернов, на которого кадеты перенесли обвинение в связи с немцами, увидел себя вынужденным "в целях реабилитации" подать в отставку. В торжественной ноте к союзникам по случаю трехлетия мировой войны правительство не только повторило ритуальную клятву верности, но и докладывало о счастливом подавлении мятежа, вызванного неприятельскими агентами.

12 июля в угоду кадетам был издан декрет, ограничивающий заключение земельных сделок.

16 июля Керенский созвал в ставке совещание старших военачальников с участием Терещенко и Савинкова. Корнилов отсутствовал: откат на его фронте шел полным ходом и приостановился лишь через несколько дней, когда немцы сами задержались у старой государственной границы.

В результате совещания 19 июля произошла смена верховного командования. Податливый и гибкий Брусилов был смещен, и на его место назначен генерал Корнилов. Смену мотивировали неодинаково: кадетам обещали, что Корнилов установит железную дисциплину; эсеров и меньшевиков заверяли, что Корнилов – Друг комитетов и комиссаров; сам Савинков ручается за его республиканские чувства. Впрочем, генерал не спешил вступать в новую должность. В тот же день Корнилов сообщил Керенскому условия, на которых он готов принять верховное командование: 1) он будет отвечать только перед собственной совестью и перед народом; 2) он будет совершенно независим, отдавая приказы и производя назначения; 3) дисциплинарные меры, которые он обсуждал с правительством, включая смертную казнь, будут действовать также и для тыловых частей; 4) правительство примет предложения, выдвинутые им прежде. Керенский хотел немедленно уволить Корнилова, но не встретил поддержки в своем правительстве. В результате переговоры затянулись.

Тем временем условия, на которых Корнилов соглашался принять командование вооруженными силами, просочились в печать, вероятно, не без помощи его офицера по связям с общественностью Завойко. Публикация их в «Русском слове» 21 июля произвела сенсацию, сделав Корнилова необыкновенно популярным в не-социалистических кругах и вызвав к нему столь же сильную ненависть со стороны левых.

Чтобы ускорить соглашение с кадетами Керенский подал в отставку и уехал за город. После этого обе стороны - кадеты и социалисты - без труда навязали обезглавленному министерству решение самоупраздниться, поручив Керенскому создать правительство заново по единоличному своему усмотрению. Фракции меньшевиков и эсеров заседали всю ночь на 24 июля. В конце концов исполнительные комитеты большинством 147 голосов против 46 при 42 воздержавшихся одобрили передачу власти Керенскому без условий и без ограничений. 

В ночь, когда созидалось новое министерство, в Петрограде были арестованы Троцкий и Луначарский, а на фронте – прапорщик Крыленко. Сложившееся после трехнедельного кризиса правительство, по словам Троцкого, состояло из фигур второго и третьего плана. В состав него вошли 5 эсеров, 2 меньшевика, 4 кадета, 2 радикальных демократа и 2 беспартийных. Численный перевес в этом правительстве был у социалистов, но, по существу, оно реализовывало кадетскую программу. Ключевые фигуры нового правительства были следующие. Керенский (эсер) - министр-председатель, военный и морской министр. Заместителем председателя оказался инженер Некрасов, левый кадет. Беспартийный и безличный писатель Прокопович стал министром промышленности и торговли. Бывший прокурор, затем радикальный адвокат Зарудный, сын "либерального" министра Александра II, призван был к руководству юстицией. Председатель крестьянского Исполнительного комитета Авксентьев получил портфель министра внутренних дел. Беспартийный Терещенко вновь занял пост министра иностранных дел. Министром труда остался меньшевик Скобелев, министром продовольствия – народный социалист Пешехонов.  На пост министра земледелия неожиданно вернулся Чернов. Керенский был в правительстве не представителем советов, как прежде Церетели или Чернов, а живой связью между буржуазией и демократией. Церетели – Чернов представляли одну из сторон коалиции. Керенский, по словам Троцкого, являлся персональным воплощением самой коалиции.

Тогда же официально вступил в должность новый главнокомандующий. Корнилов согласился в устном объяснении признать, что ответственность перед народом он понимает как ответственность перед Временным правительством. В остальном ультиматум с небольшими оговорками был принят. В действительности, пишет Пайпс, Керенский не мог выполнить своих обещаний Корнилову, да и не стал бы их выполнять. Не мог он этого сделать, так как не был свободен в своих действиях, а должен был исполнять волю Исполкома, который рассматривал любые меры, направленные на восстановление армейской дисциплины (особенно в тылу) как «контрреволюционные» и отклонял их. Пойти на эти реформы означало поэтому для Керенского порвать с социалистами, которые были его главной политической опорой. 

Вскоре Временное правительство перебралось из Мариинского дворца в свободную часть Зимнего дворца. (Зимний дворец к этому времени уже два года был госпиталем, рассчитанным на тысячу коек; практически все помещения дворца, кроме Георгиевского (тронного) зала, были переоборудованы под палаты, операционные и перевязочные – стены и колонны были укрыты марлей и фанерой, паркетные полы — линолеумом, дорогие предметы интерьера вынесены). Правительство заняло те комнаты, в которых прежде размещались личные покои царской семьи: библиотеку Николая II, малахитовую гостиную и малую столовую. (Тот угол Зимнего, что выходит на Дворцовый мост). Пишут, что Керенский спал в постели Александра III и работал за его письменным столом.

МЕЖДУ ИЮЛЬСКИМ И АВГУСТОВСКИМ КРИЗИСАМИ   http://proza.ru/2025/02/23/251

Великая Российская революция 1917-1922 гг.  http://proza.ru/2011/09/03/226