Сентябрьская малина

Данная повесть является своего рода послесловием ко всему циклу о "Городе Дождей"

Глава 1.

 * * *

...Сентябрь выдался солнечным, теплым, “бархатным”. Будто Природа, расщедрившись, решила подарить четвертый месяц лета - уж слишком “кислым”, мрачным и дождливым выдалось оно, будто и не лето, а так, намек...

 Сентябрь одуряюще пахнул яблоками, коих уродилось великое множество, да все как на подбор - румяно-розовые, тонкокожие, сахаристые... Цвел и плодоносил шиповник, цвели поздние розы, а наряду с ними - и скромные сиреневые звездочки “сентябринок”, удивительно нежные, удивительно прелестные в своей показной скромности.

 И каждый день удивлял безмятежным солнцем. Не убийственно жарким, но теплым, ласковым... будто извиняющимся за то, что летом слишком часто пряталось за плотными дождевыми облаками.

...И Ручьёв неожиданно ощутил, что свободен. Это было странное чувство, чувство непривычное, может, даже неудобное... и уж точно нежеланное.

 Он ощутил, что свободен от... нет, не любви к чужой жене, накрывшей, настигнувшей его пять лет назад и как совсем недавно казалось - насовсем.

 Отнюдь. Он ощутил, что свободен от зависимости.

 Нет, он не возненавидел Анну, отнюдь, да и откуда взяться этой ненависти? Вариант “любовь-ненависть” был им уже пройден, выражаясь языком психологов, проработан, и неожиданный выстрел - выстрел из его, Ручьёва, оружия, чудом не убивший его возлюбленную (хотя он-то планировал убить себя, сейчас сама мысль об этом казалась безумной), так вот, этот нелепый выстрел всё-таки достиг цели. Истинной цели.

 Женщина, из-за которой он едва не лишил себя жизни (но ее Ручьёв не винил ни в чем, как можно винить другого в том, что ты от него (от нее) зависишь? Это твои и только твои чувства (или, если хотите, перверзии) и справляться с ними ты обязан самостоятельно), эта утонченная, бесспорно красивая и еще достаточно молодая (тридцать - разве возраст для той, кто умеет ухаживать за собой и имеет для этого все возможности?) женщина с несколько напряженным взглядом сейчас сидела напротив него в беседке больничного сквера, рассеянно отщипывая ягоды с гроздей винограда и еще не знала, нет, она могла лишь предчувствовать, что всё изменилось.

 А Ручьёв это знал точно. Знал, едва ее увидел - еще больше похудевшую, осунувшуюся после полуторамесячного пребывания в больнице, но по-прежнему прекрасную и... чужую.

 Именно-чужую.

 Позже, по своей всегдашней привычке анализировать, он найдет уйму причин для того, чтобы больше не испытывать к ней прежних чувств. Причин... ни одна из которых, по большому счету, не имела для него значения раньше... совсем недавно. И которые вдруг приобрели вес. И стали иметь значение.

 Ее увлечение мальчишкой (смазливым мальчишкой-студентом, бывшим служащим его, Ручьёва, охранного агентства). Ее (явно нарочитая, слишком преувеличенная) ревность к Валерии, его, Ручьёва, случайной девушке (хотя вот об этом не надо, об этом его совесть настойчиво зудела, да что поделаешь? Нельзя заставить себя любить...). Наконец, ее, Анны, издевательское (именно издевательское) отношение к его, Ручьёва, чувствам. Ей нравилась “игра” его чувствами. Ей вообще нравилось играть.

 Вот только любые игры надоедают. Тем более надоедают тому, с кем играют.

...- Так в чем дело? - Анна в очередной раз отщипнула от грозди прозрачно-зеленую, продолговатую ягоду. Он не догадался у нее уточнить (по телефону), какой сорт винограда она внезапно полюбила (взамен гладкокожих персиков), поэтому принес всего понемногу - и черную кисть “изабеллы”, и кисть розовую, и кисть зеленую, без косточек (которую она и предпочла). - Вид у тебя...

 - Какой? - отозвался Ручьёв, заставив себя улыбнуться. Это было совсем несложно. Охватившая его легкость от осознания того, что он больше ничего (ну, почти ничего) не испытывает к этой женщине, заставляла губы будто бы невольно складываться в улыбку. И не только губы. 

 Однако Анне эта улыбка определенно не нравилась. И наверняка не нравилось выражение его глаз. Не всегдашнее “щенячье” выражение, к которому она привыкла.

 - Будто выиграл в лотерею.

 Ответ был банальным и даже нелепым. Она не могла не знать, что ее супруг сполна расплатился с Ручьёвым за оказанную услугу (эти деньги лежали на его, Ручьёва, оффшорном счету).

 - Я не играю в лотерею, - мягко ответил Сергей. - И тебе это отлично известно.

 По ее лицу словно бы пробежала тень. Нижняя губка на миг была прикушена. Похоже, она впервые не знала, как с ним говорить. Похоже, она была настроена совсем на другой разговор.

 - Ты хорошо выглядишь, - сказал Ручьёв (просто оттого, что говорить следовало), - Сразу видно, идешь на поправку.

 Ее глаза потемнели и сузились.

 - Твоими молитвами, - в голосе прорезался холод. Не забывай, милый, по чьей вине я оказалась в больнице (а если все-таки забудешь, я не премину напомнить).

 “А ведь она действительно стерва, - с неожиданной грустью отметил Ручьёв, - Истинная стерва.”

 Раньше его это не смущало. Раньше ему это даже в чем-то импонировало.

 Но не сейчас.

 Даже если его попустило лишь на время, даже если завтра он проснется с мыслью, что опять дико хочет ее (хочет. Ее), этот сегодняшний момент легкости и свободы надо было ценить.

 Он и ценил.

 - Я атеист, - мягко парировал Ручьёв. Тем самым косвенно подтвердив ее подозрения. Подозрения насчет того, что случившееся не прошло бесследно. Что некоторых вещей забыть попросту нельзя.

 К примеру, предательства.

 - Слушай, зачем ты пришел? - уже не скрывая раздражения, спросила Анна. Не мягким голосом. Отнюдь не мягким. 

 Он пожал плечами.

 - Ты попросила - я и пришел.

 - Я... - она словно бы задохнулась, бледные щеки порозовели, и Ручьёву даже стало ее жаль. Но только жаль. Прежние чувства не проснулись. Либо впали в кому, либо... попросту умерли.

 И это было хорошо. Господи, как же чертовски это было хорошо!

 -То есть, если б я тебе не позвонила... - сдавленно сказала она, - Ты...

 -Милая, у тебя ведь есть законный супруг, - мягко (очень мягко) напомнил Ручьёв, - Который мне даже пригрозил принятием суровых мер, если заново осмелюсь с тобой... видеться.

 И не смог сдержать ухмылки. Своей мальчишеской ухмылки, обычно очень нравящейся женщинам (и крайне не нравящейся мужьям этих женщин).

 Опять - потемневший взгляд и снова закушенная губа.

 -Слушай, - наконец, медленно сказала Анна, - Если ты решил так меня наказать...

 -За что? - он, наконец, посерьезнел. -Ты ведь сделала свой выбор. Нет, не тогда, когда улетела к морю со своим “щенком”, - Ручьёв протестующим жестом пресек ее реплику, ее попытку возразить, - Ты сделала выбор, когда улетела в Швейцарию, помнишь? Помнишь, как я умолял тебя остаться? И что ты ответила?

 Лицо Анны начало медленно краснеть.

 -Тогда была другая ситуация, - сказала она неуверенно. Впервые ее голос при разговоре с ним, Ручьёвым, звучал по-настоящему неуверенно, и он окончательно осознал - всё, финита, он ее разлюбил. Нет, даже так, по слогам - раз-лю-бил. Ибо нельзя любить ту, кто начинает жалко оправдываться. 

 Нельзя.

 -Ситуация? - он тоже потянулся к винограду и оторвал от черной грозди пару ягод. Подумал - вернется домой и с удовольствием махнет коньяку. Граммов сто пятьдесят, как минимум. Отпразднует начало новой жизни.

 Жизни, в которой больше нет Анны.

 -Ситуация тут ни при чем, милая (с языка едва не сорвалось привычное - любимая, а вот это уже являлось бы наглым враньем), - Ситуация всегда была одной - тебя устраивала жизнь, которую тебе обеспечивал муж, и ничего менять ты не хотела. А я... так, для разнообразия. - чуть подался вперед, глядя ей прямо в глаза. В ее удлиненные, яркие, синие и стервозные глаза. - Знаешь, как меня назвал Зарецкий? Твоим товарищем по играм, ни больше, ни меньше. Удивительно точно, не находишь?

 -Сволочь, - сказала Анна. Как-то обреченно сказала. Выдохнула.

 Ручьёв пожал плечами. Сволочь - так сволочь. Мужчина всегда превращается в сволочь, когда перестает любить.

 -Зачем ты явился? - глухо спросила Анна, больше не пытаясь обжечь его взглядом. Она опустила глаза. Впервые в разговоре с ним она опустила глаза. - Чтобы меня унизить?

 Всё-таки она его достала. Как-никак, дипломированный филолог-переводчик. При желании умела найти нужные слова. Слова, которые способны задеть.

 -Чем я тебя унизил? - холодно поинтересовался Ручьёв. - Тем, что не падаю ниц, как обычно? Прости, что-то пропало желание.

 Его щеку обожгла пощечина. Довольно слабая пощечина, но дело-то ведь было отнюдь не в силе удара.

 И он понял, что, в отличие от него, Анна к нему отнюдь не равнодушна.

 Он понял, что она в данную минуту его ненавидит. 

 

 * * *

 

 “Это просто мелкая месть, - растерянно подумала Анна, - Он имеет полное право злиться, он...”

 Вот только раньше он не злился. И мелочности не проявлял. И уж тем более не мстил...

 Да что с ней такое? Мучительное пребывание в больнице (причем, целых две недели в реанимации, под “аппаратами”) как-то сказалось на ее восприятии окружающего мира?

 Нет, слишком уж пафосно звучит. Не в этом дело, не в окружающем мире... мир остался прежним. Изменилась она.

 Она всё осознала. Она осознала свои ошибки, свои промахи, свое поведение, наконец (отвратительное поведение!).

 Она осознала, что по-настоящему боится только одного -потерять. Нет, не ту сверхкомфортную жизнь, которую ей обеспечивал муж. Не свой высокий статус. 

 Она по-настоящему не хотела терять единственного человека, который ее любил.

 И, конечно, судьба не могла над ней не посмеяться.

 Этот высокий, русоволосый, еще достаточно молодой мужчина с ироничным взглядом, этот мерзавец (красивый мерзавец, нельзя не признать), бывший ее неизменным любовником на протяжении нескольких лет, этот мужчина, который, как ей казалось, уж точно никуда от нее не денется, неожиданно стал другим.

 Чужим.

 В его обычно теплых глазах появился холод. Именно так - холодно, изучающе - он теперь на нее смотрел. Он даже улыбался холодно. Усмехался. Ухмылялся (да, как выяснилось, он умел и ухмыляться. Оскорбительно).

 И эти его слова (“Прости, но нет желания падать перед тобой ниц”), они ее действительно добили.

 В общем, доигралась, девочка. Допрыгалась.

 Поверила в “вечную любовь”, дура. Поверила в то, что никуда он от нее не денется, ее “рыцарь”, ее верный возлюбленный, ее...

 Больше не ее, как только что выяснилось.

 Она соскучилась, она за время пребывания в больничных стенах (пусть повышенной комфортности, но от того не менее отвратительных, казенных) дико (просто дико!) соскучилась по Ручьёву, по его рукам, по его прикосновениям, по его теплым взглядам (и теплым улыбкам), по мягким интонациям его голоса... по его ласкам.

 Именно его ласкам.

 А он, похоже, нет. 

 ...Сейчас следовало встать из-за столика и уйти, не оглядываясь. Ни в коей мере не выказывая своих истинных чувств (хотя она их выказала предельно конкретно, закатив Ручьёву пощечину. Заслуженную или все-таки нет, другой вопрос). Но по крайней мере не показав своих слез (а она, дура-баба, знала, что разревется, что непременно разревется, как школьница, не добившаяся взаимности от дебила-одноклассника). Следовало...

 Теплая мужская рука мягко легла на ее ладонь. Она опять вскинула на Ручьёва глаза, уже не без опаски (да нет, со страхом! Со страхом снова увидеть эту его презрительную ухмылку-усмешку, увидеть холод в его серо-синих (или серо-зеленых?) глазах.

 Не было ухмылки. И глаза его потеплели. Ручьёв тихонько сжал ее пальцы.

 -Извини. Что-то меня и впрямь занесло. Какая-то нелепая обида. Когда ты улетела к морю с этим...

 Она ни разу не вспомнила о Кирилле. С каким-то пугающим удивлением она вдруг осознала, что не вспомнила об этом парне (о том, кого называла милым мальчиком и стонала в его объятиях) ни разу. Выходит, не влюбленность это была и даже не страсть. А всего лишь увлечение. Мимолетное увлечение.

 -Забудь, - сказала она внезапно осипшим голосом. - Как я забыла.

 Несколько секунд Ручьёв не отводил от нее пристального взгляда, и опять ей померещилось, что смотрел он на нее с грустью и сожалением. Потом чуть сильнее стиснул ее ладонь.

 - Хорошо.

 Вот и всё. Не “Давай рванем ко мне, я страшно соскучился”, не поцелуй (сначала в уголок рта, а потом и в губы, полноценный, страстный). Всего лишь - “хорошо”. И что означало это “хорошо”? Хорошо, что ты его забыла или просто... ладно, забыла - так забыла, собственно, мне всё равно?

 А ему действительно всё равно? - со страхом подумала Анна.

 И что ей делать, если Ручьёву внезапно стало всё равно?

 Что, черт возьми, ей делать в таком случае?

 И несмотря на очень теплый, очень летний сентябрь ее обдало холодом. Поистине ноябрьским.

 

 * * *

 

 “Нельзя с ней так, - эта мысль была трезвой и, пожалуй, расчетливой. -Нельзя сразу ее огорошить... Она не простит.”

 А на что способна разъяренная, разочарованная и отвергнутая женщина, Ручьёв знал очень хорошо. И по собственному опыту знал, и по углубленному курсу психологии, который в свое время добросовестно проштудировал (в силу профессии, разумеется).

 Поэтому он постарался максимально смягчить и взгляд, и голос, и улыбку. И с некоей горькой иронией не мог не признать - порой притворство действует куда эффективнее, нежели искренность. Во всяком случае, на людей (перед “братьями меньшими” притворство попросту не работает, животные любую фальшь чувствуют инстинктивно).

 -Если хочешь, поедем ко мне, - предложил он, почти наверняка зная - Анна именно такого предложения от него и ждет. - Если, конечно, ты достаточно поправилась.

 Она словно бы ненадолго задумалась. Все еще не до конца ему веря. Хотя уже готова была снова обманываться. Поверить в то, что он действительно лишь немного (совсем чуть-чуть) отыгрался на ней из-за ее связи со студентом. Кратковременной связи с мальчишкой.

 Потом она встряхнула волосами. Чистыми, не мог не отметить он. Она действительно привела себя в порядок перед встречей с ним. Она ждала, она желала этой встречи.

 Точнее, не этой встречи. Не такой.

 Поэтому вскинула на него потемневшие, похолодевшие глаза.

 -Извини, я не очень хорошо себя чувствую. Лучше пойду прилягу. - и, растянув губы в улыбке (при том, что глаза оставались неулыбающимися), добавила мягко, - Спасибо, что навестил... милый.

 Ручьёву сделалось стыдно. Не потому, что он лгал, что притворялся, ему к этому было не привыкать, его, в конце концов, натаскивали на такие приемы... нет. Просто он впервые лгал и притворялся в присутствии Анны. Притворялся и лгал любимой женщине.

 Некогда любимой женщине.

 

 * * *

 

...Когда сентябрьское солнце начало клониться к закату, Ручьёв вышел на свой приусадебный участок (в свой сад, как он его называл, хотя несколько яблонь, пару вишен и одно сливовое дерево вряд ли можно было назвать полноценным садом), приблизился к кустам малины и с удивлением обнаружил на нем спелые, густо-красные ягоды. Не удержался, сорвал и едва не зажмурился от удовольствия, от их неожиданной сладости, от их аромата. Наверное, в выходной можно совершить и вылазку по грибы, вместе с компаньоном (и верным другом) Кравченко, тот не в пример ему, Ручьёву, любитель и мастак “тихой охоты”...

 ... “Приватное” свидание в больничном сквере оставило послевкусие чего-то горького и, по большому счету, ненужного. “Звони”, - бросила она напоследок, возвращаясь в больничный корпус (в сопровождении охранника), и он, конечно, ответил: “Непременно”, уже зная, что сам, по собственной инициативе не позвонит, а если станет звонить она, отделается какими-нибудь малозначащими, дежурными фразами, вроде “Привет, как дела”.

 “В конце концов, у нее муж и ребенок, и прекрасная, комфортная жизнь за кордоном”, - Ручьёв словно мысленно оправдывал свое охлаждение к той, по которой совсем недавно (ну совсем, совсем недавно!) сходил с ума. Так, наверное, бывает во время затяжной болезни, когда больной уже свыкся со страданиями и разуверился выздороветь, но внезапно, проснувшись одним поистине прекрасным утром вдруг осознает, что его отпустило, что болезнь отступила, что пришло облегчение, и пусть это даже не настоящее выздоровление, а всего лишь временная ремиссия, как же здорово осознать эту легкость, это освобождение...

 Он нарвал целую горсть поздней малины (как, однако, умеет расщедриться ранняя осень, когда захочет), потом вернулся в сад и собрал упавшие яблоки (пусть слегка побитые, однако, еще свежие, одуряюще пахнущие (почему-то медом и земляникой), решил, что непременно явится с целой корзиной в агентство, чтобы наделить этой внезапной плодовой роскошью своих парней, а на сон грядущий все же махнул сто пятьдесят граммов “Хеннеси” и спал крепко, без сновидений...

 И очень сладко.

 

 * * *

Глава 2.

Два года спустя

 

...Сергей Владиславович Зарецкий, успешный финансист, преуспевающий делец и проч., и проч., без стука вошел в комнату жены. Анна полулежала на диване, ноутбук - на коленях, в ушах наушники, вид отстраненный, вид сонный, а когда она вскинула на него глаза, он уже не удивился, что зрачки у нее расширены (как всегда в последнее время). 

 - Выйдешь к обеду?

 Она отрицательно мотнула головой, вынула наушники из ушей.

 - Я не голодна, - голос тоже был замедленный, плавающий.

 Она опять накидалась опиатов. После того инцидента в доме у ее любовника (Сергей Владиславович привык называть вещи своими именами, даже мысленно. Точнее, тем более мысленно) она ухитрилась-таки “подсесть” на таблетки. Хорошо, что не на уколы (это уже был бы “край”), но, если и дальше все пойдет такими темпами, то и до уколов недалеко.

 Он опустился на край просторного, мягкого дивана.

 - Приди в себя, - постарался максимально смягчить голос. - Вспомни, наконец, о ребенке.

 Она криво усмехнулась.

 - Ребенок под надзором нянек. И твоим. В конце концов,ты хотел этого ребенка. Ты его получил. Что опять не так? Не устраиваю - разводись, - и нагло зевнула, прикрыв рот ладонью, будто и впрямь этот разговор нагонял на нее скуку. Хотя, возможно, и нагонял. 

 - Послушай, - он совсем не хотел скандала. Хотя Анна определенно на скандал нарывалась, - Есть хорошая клиника, где избавляют от зависимости...

 Она взвилась. Буквально взвилась. Подскочила на диване, ноутбук брякнулся на пол (ну и что? Беречь эту технику? Зачем?). Лицо, все еще красивое, исказила злоба.

 - Не вздумай, - прошипела Анна, глаза ее сузились и потемнели. - Как бы ты ни старался на меня воздействовать, у меня всегда найдется чем ответить. Ясно? - выдохнула, подняла с пола компьютер (с ним ничего не случилось, даже экран не погас), опять взгромоздила себе на колени.

 - Ты хочешь лишить меня единственного, что еще держит меня “на плаву”? - спросила спокойным, тусклым, каким-то безликим голосом, - Ты знаешь, чем это закончится.

 Он знал, отлично знал. Год назад ее едва откачали из-за передоза. И самым страшным было то, что передоз являлся не случайным. Зарецкий точно знал - не случайным.

 - Что мне еще сделать? - обреченность грозила накрыть его с головой. - Связаться с Ручьёвым и просить его приехать? Это тебя вразумит?

 Она немедленно начала краснеть. Теперь голос напоминал шипение.

 - Нет. Но если тыпреподнесешь мне на блюде его голову, пожалуй, это меня развеселит. Ненадолго.

 И рассмеялась. Причем, от этого смеха Зарецкого пробрал озноб. Это был чрезвычайно злой смех. И отчаянный.

 Он, разумеется, не знал, что произошло между ней и Ручьёвым в тот единственный раз, когда тот все же навестил ее в больнице (несмотря на его, Зарецкого, угрозы, которые этому авантюристу, видимо, казались смешными), они недолго (около получаса) просидели в беседке больничного сквера, потом разошлись, обменявшись дежурным поцелуем в щеку, а вернулась она уже другой. С потухшим взглядом. Потухшим голосом.

 После чего, видимо, сговорившись с кем-то из медперсонала (ибо деньги всегда имели решающее значение, а уж в этой стране особенно), она стала принимать таблетки. Якобы всего лишь от боли, на самом деле чтобы забыться.

 На время они действительно помогали. Она взбадривалась, становилась оживленной, даже более разговорчивой, чем обычно, вот только глаза сияли “стеклянным” блеском, а румянец на щеках явно был вызван не физической активностью на свежем воздухе.

... Ручьёв больше в стенах больничного корпуса не появлялся. 

 Похоже, желание господина Зарецкого (чтобы его жена, наконец, рассталась со своим любовником (признанным любовником, постоянным, едва ли не “членом семьи”) сбылось. Вот только последствия “сбывшихся желаний” обычно бывают непредсказуемыми...

 И, кажется, он уже жалел, что ее нечастые встречи с Ручьёвым прекратились. “На плаву” ее держали не наркотики... “на плаву” ее держал он, Ручьёв. Тот самый, кто оказал Зарецкому не одну услугу (называя вещи своими именами, неоценимую услугу, что, собственно, его и примиряло с существованием у супруги “товарища по играм”). Однако, как известно, оказанная услуга услугой не является, да и расплатился он с этим авантюристом (бывшим шпионом, хотя бывают ли они “бывшими”? А, возможно, даже диверсантом) сполна. И (вот уж нечаянный подарок) Ручьёв исчез из его поля зрения и, что важнее, как он, Зарецкий, думал, из жизни Анны, а Анна теперь “сидит” на наркоте, причем так плотно сидит, что, похоже, в их кругах начали об этом “шептаться”, и ребенком совсем не интересуется, да, собственно, ничем не интересуется...

 Кроме таблеток.

 

 * * *

 

Ручьёв

...Итак, дела шли как надо, за исключением тех, что решительно шли наперекосяк.

 Почему он вспомнил эту фразу, приписываемую английскому юмористу-фантасту Пратчетту?

 Видимо, потому что его-то дела действительно шли “как надо”, даже до отвращения “как надо”, агентство приносило прибыль, они с компаньоном Кравченко вдобавок открыли пару “дочерних” филиалов в области, собственно, в сфере бизнеса грех было жаловаться, как, собственно, и в сфере личного, полгода назад он познакомился с симпатичной помощницей прокурора-криминалиста Ирочкой и между ними начались те самые отношения, которые могли перерасти и в нечто большее (а могли и не перерасти, тут уж как “карта ляжет”), и события двухгодовалой осени уходили, уплывали, скрывались за туманной завесой прошлого, того самого прошлого, которое следовало забыть как можно прочнее.

 ...А вот вам хрен, дорогие товарищи. Заснув в постели одной женщины (скажем так -вполне устраивающей его женщины, никаких горячих чувств Ручьёв по отношению к ней не испытывал, да и ни к кому другому не питал он таких чувств, все отошло и слава Богу), так вот, заснув рядом с одной, он увидел сон совсем о другой.

 Они находились на песчаном пляже, вместе с Анной, и она была в купальнике, с кокетливо повязанной на бедрах тканью (дань недавней моде), изящная, длинноногая, восхитительно стройная. Анна шла к воде, а он отчего-то находился на берегу, раздираемый желанием и странной опаской (ибо каким-то образом знал, что ему нельзя к ней приближаться, касаться ее). Она заходила в воду, не оглядываясь, и лишь оказавшись в воде по плечи, обернулась, обожгла его взглядом своих немыслимых синих глаз, махнула рукой, будто приглашая его за собой, а потом поплыла брассом, а он все не решался к ней присоединиться, хотя плотское желание разгоралось всё сильнее, а она уплывала от него все дальше и дальше, и вот он, наконец, тоже бросается в воду (теплую, ласковую воду великой реки), а Анна внезапно исчезает и его настигает тошнотворное чувство, что она попала в беду, что она, черт возьми, ТОНЕТ, ее нужно спасать, нужно нырять и спасать ее, тонущую... и он пытается нырнуть, но ничего не выходит, вода приобретает плотность желе, он в этом желе вязнет, руки и ноги перестают слушаться...

  Ручьёв с великим облегчением проснулся. С облегчением, которое немедленно сменилось тревогой.

 С ней что-то случилось.

 Он поднялся с постели, стараясь двигаться тихо, не разбудить спящую подругу. Направился под душ, окончательно проснуться поможет чашка (а то и две) крепкого кофе, но он не хотел этого делать здесь, в квартире любовницы, он сейчас поедет домой к себе, в свой коттедж, и уже там все обдумает, поскольку такие вещи следует обдумывать в одиночестве.

 Он слишком часто сталкивался с ситуациями, требующими быстрых решений. И он верил в предчувствия.

 Слишком часто они сбывались.

 

 * * *

 

 Взбодрившись, наконец, свежесваренным кофе, он решился на звонок в Берн. Впрочем, уверенности никакой не было. Она могла сменить номер (когда он в последний раз набирал этот номер? Аккурат под Новый год, а сейчас стоял август, то бишь, прошло больше полугода), она могла не ответить попросту от злости на него (а насколько злопамятной она могла быть, Ручьёв знал слишком хорошо), наконец, она попросту заблокировала его номер... но предчувствие дурного не только не отпускало, оно усилилось, и он тем не менее ее номер набрал.

 Она отозвалась секунд через десять, когда Ручьёв уже готов был прервать связь. Голос звучал глухо и как-то не совсем внятно.

 - Привет, - сказал он.

 Пауза. А потом неожиданный смешок. Странный смешок, который навел его на подозрение, что Анна не слишком трезва.

 - Ручьёв? С какого перепугу?

 - Ты в порядке? - осторожно спросил он, уже почти зная - нет, не в порядке.Далеко не в порядке.

 - Тебе-то что? - и откровенно злое, - Ты ж хотел исчезнуть из моей жизни - вот и исчез. Или мне господина банкира к телефону пригласить? Ой, прости, он сейчас занят. Сам ему потом перезвонишь, ладно?..

 Он неожиданно ощутил тошноту. Как бы Анна ни была на него обижена, даже оскорблена, с ним сейчас говорила не она. 

 - Извини, ты... пьяна?

 Молчание. И неожиданно четкое, недвусмысленное:

 - Иди на х... И-ди на ...уй.

 Вызов прервался.

 Собственно, на этом можно было и закончить. Вот только он все еще отчетливо помнил свой тревожный сон.

 Он снова воспользовался быстрой связью. На сей раз ответила Анна почти сразу.

 - Что тебе надо?

 - Если хочешь, я приеду, - он обреченно понял, что ничего (ничего) к чертям не закончилось. Это был очередной виток сансары. Это была та самая его проклятая карма, это был, если хотите, безусловный рефлекс, который буквально обязывал его мчаться к ней на помощь, а помощь - он был в этом уверен почти на сто процентов - ей была необходима.

 - Не хочу, - отозвалась Анна голосом тусклым, равнодушным и усталым, - Оставьте меня все в покое. Тебя Зарецкий, что ли, попросил? В этом случае он полный идиот. Вы. Оба. Идиоты. И вообще отстань, я спать хочу. 

 - Послушай, - Ручьёва осенило. И эта догадка была настолько ужасной, что... он действительно предпочел бы любые упреки с ее стороны, любые “обвинения” - и справедливые, и надуманные, - лишь бы неэто. - Ты что-то...приняла?

 - Даже если и так, тебе что за печаль? Ты вроде решил начать новую жизнь без меня - так начинай. И передай этому иезуиту, что я в вашей поддержке не нуждаюсь. Не нуждаюсь, понятно? Не нуждаюсь, - ее голос словно бы затухал и действительно создавалось впечатление, что ее клонит в сон.

 - Аня, - сказал он безнадежно, ибо уже совершенно ясно было, что она в данный момент попросту неадекватна, - Я приеду, слышишь? Приеду...

 ...но она уже прервала связь. И, заново набрав ее номер, он услышал лишь бесконечные длинные гудки, а потом равнодушный голос робота “Абонент недоступен. Оставьте сообщение”.

 

 * * *

 

 - Ты спятил? - обреченно спросил Кравченко, неизменный зам, компаньон, в прошлом сослуживец и просто - лучший друг, - Может, мне сразу санитаров вызвать?

 Ручьёв иной реакции и не ожидал. В глазах его заместителя Анна всегда была не просто “фамм фаталь”, а самой настоящей ведьмой, в свое время напустившей на Ручьёва порчу и даже (чего уж там?) попросту исковеркавшей его жизнь.

 - Игорь, не нужно, - Сергей слегка поморщился, достал сигарету, но закурить не спешил, в конце концов, сейчас не те времена, и на курильщиков смотрят косо. - Всего пару дней (во всяком случае, Ручьёв на это надеялся, хотя “чуйка” подсказывала, что за день-два проблему не решишь, а что проблема имеется, он уже был уверен абсолютно), неотложных дел нет, а если и будут - ты, как всегда, справишься.

 - Я-то справлюсь, - буркнул Кравченко. - А ты с собой, похоже, справиться не способен. Она что, тебе позвонила и чего-то снова потребовала?

 - Неважно, - лучший друг, не лучший, но некоторые вещи Ручьёв огласке не предавал. К примеру, собственные дурные предчувствия.

 - Ладно, - компаньон, шумно выдохнув, умостил свой немалый зад на стуле, придвинутом к столу Ручьёва, - Не хотел ворошить это “осиное гнездо”, однако... - вскинул на руководителя агентства “Феникс” глаза - маленькие, карие и очень пронзительные, - По слухам, твоя пассия подсела на наркоту. Достоверно ничего не знаю, но... есть такие шепотки.

 Ручьёва замутило. Не то, чтобы известие стало для него такой уж неожиданностью, но одно дело - предчувствовать, и совсем другое - услышать доказательство своих предчувствий. Пусть даже от человека, не постороннего.

 - Тогда тем более полечу, - сказал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул (как дрогнуло сердце или, если хотите, дрогнула душа (если уверовать в ее существование), - Чтобы убедиться в правдивости... шепотков.

 - У нее законный муж есть, - “напомнил” Кравченко крайне недовольным тоном, - И если проблемы есть, то это - его проблемы.

 Ручьёв не сдержал горькой усмешки. Во всем, что не касалось финансовых спекуляций, господин Зарецкий был сущим профаном. Это не мешало ему сколотить капитал. Но что касалось отношений с супругой... нет, на Анну ему узду не накинуть. Ни разу. Сколько бы ни пытался (собственно, с определенного момента он уже и не пытался. Ему и ребенка-то у нее удалось выпросить с огромным трудом... точнее, шантажом. Самой Анне ребенок был не нужен (во всяком случае, от него).

 - Игорь, я всё решил, - сухо сказал Ручьёв. Максимально сухо, тем самым давая понять другу, что дальнейшая дискуссия попросту бесполезна, - Я лечу в Берн, а ты, как всегда, будь на связи, - и придвинул к себе деловые бумаги, хотя в настоящий момент он знал, что сосредоточиться на них не удастся.

 - Я-то буду, - проворчал Кравченко, поднимаясь с насиженного места и, направившись к двери, напоследок все-таки обернулся, - А тебе все же советую... - и неожиданно махнул досадливо рукой, - Хотя какие советы...

 Ручьёв промолчал.

 

 * * *

 

Анна

 

...Как обычно в последнее время, проснулась она вязко, с головной болью (не сильной, но, если немедленно не проглотить привычную дозу таблеток, голова начнет раскалываться, пока не станет пылать огнем, а следом придет тошнота, и ломота в теле, в общем, наступят все признаки наркотической ломки, вот до чего докатилась, девочка, вот до чего довела себя, дура, не способная, как выяснилось, совладать со своими чувствами, взять себя в руки... а, собственно, зачем? Чем быстрее всё закончится (закончится ее бессмысленное существование), тем лучше, разве нет? Для всех лучше. И для Зарецкого, и для...

 “Ты могла бы взять себя в руки хотя бы ради ребенка”, - напомнил внутренний голос, обычно в такие отвратительные моменты напоминающий о себе.

 Конечно. Ребенок - это “святое”. Ребенок от любимого человека. А не рожденный лишь потому, что этого потребовал нелюбимый муж.

 У ребенка куча “мамок” и нянек, он на нее, Анну, смотрит как на постороннюю... и вообще, хватит об этом. Вот если б это был ребенок Ручьёва...

 Нет, срочно принять таблетки, срочно! Чтобы хоть мысли о Ручьёве не донимали...

 А странный ей привиделся сон... будто бы Ручьёв действительно звонил и даже обещал приехать... галлюцинация, не иначе. Неужели она докатилась до галлюцинаций? Впрочем, нет, конечно. Просто очень яркий сон. Препарат вдобавок ко всему имеет и такой эффект - порой ей снились настолько реалистичные сны, что реальность по сравнению с ними заметно тускнела...

 Лежащий на прикроватном столике телефон коротко звякнул, напомнив о пришедшем сообщении. Подождет. Сначала умыться, мало-мальски привести себя в порядок, потом...

 Но сначала - таблетки.

...О телефоне она вспомнила уже после того, как вяло, без аппетита перекусила - пополдничала (режим дня летел к чертям, она могла не спать ночами и проспать целый день, какая, на фиг, разница?). Взяла в руки смартфон и... сердце противно екнуло.

 Это действительно был непринятый вызов. Непринятый вызов от Ручьёва.

 Анна спешно пролистала вызовы и теперь ее затошнило отнюдь не по причине “ломки”.

 Нет, до галлюцинаций она, слава Богу, еще не докатилась. Хотя принять реальность за яркий сон - тоже плохой признак.

 Ручьёв ей на самом деле звонил. Дважды. Разговоры были короткими, и прерывала связь, конечно, она, однако, что она успела ему наговорить - в полусне, полу-наркотическом бреду? 

 Палец сам потянулся к кнопке набора его номера, но Анна вовремя отдернула руку. Зачем? Нет, ну в самом деле, зачем ему перезванивать? В конце концов, не она поставила точку в их отношениях. Отнюдь не она.

 Ручьёв сам так решил.

 Так какой смысл звонить? К тому же она подозревала, что явно наговорила ему лишнего. Извиниться? А за что?

 “Право, как все это глупо”, - подумала Анна, опускаясь на привычный (можно сказать, любимый) диван и беря в руки лэптоп. Обойдется. Все обойдутся -и Ручьёв, и постылый супруг со своими нудными угрозами “упечь” ее в какую-то идиотскую клинику... обойдутся.

 А ее ждет очередной сезон обожаемого “Доктора Хауса”. А потом, как всегда, сон. Пусть не совсем естественный, можно сказать, “химический”, зато четкий и яркий. Куда ярче тусклой реальности...

 

 * * *

 

Ручьёв

...В очередной раз его посетило очередное дежавю. Да по-другому и быть не могло: ведь это была та же самая кофейня, как и три с лишним года назад, и он даже (инстинктивно?) сел за тот же столик у окна, лицом ко входу (выработанная стойкая “шпионская” привычка), и опять-таки на какие-то мгновения его посетила неуверенность - а следовало ли приезжать, не лишнее ли это, не прав ли его компаньон Кравченко, говоря, что он собирается вмешаться не в свои проблемы?

 Он не стал звонить Анне (не хотел слышать в очередной раз ее ядовитых реплик, а еще пуще - снова услышать этот плавающий, замедленный голос). Просто отправил ей сообщение с указанием места и времени, убедился, что сообщение доставлено и прочитано, вот только ответа не последовало. Что ж, он подождет ее здесь какое-то время (время, достаточное для того, чтобы не спеша выпить пару чашек кофе), а потом... что потом? Он не знал, лишь мог предполагать. Либо отправится к особняку господина Зарецкого (куда его с высокой степенью вероятности не пропустят), либо свяжется с Зарецким по телефону (а тот станет с ним разговаривать? Он серьезно?), либо... что-то еще.

 Что “либо еще”, он додумать не успел, ибо в кофейню вошла она. Вопреки его потаенным страхам, почти не изменившаяся. Может, разве что слишком похудевшая, но как всегда изящная, элегантная, с безупречно красивым, тонким и бледным лицом (да, это была нехорошая бледность, раньше такого не было, это была бледность до прозрачности), но в целом это была прежняя Анна, и его сердце против воли заколотилось сильнее, он, может, и хотел бы оставаться равнодушным, спокойным, невозмутимым (и внешне он именно таким и был, но именно внешне).

 Если она и потеряла свою власть над ним, то ненамного. Сейчас Ручьёв это осознал как никогда ясно. И так же ясно осознал, что не оставит ее, что бы ни случилось.

 (Раз уже оставил. И, разумеется, дурное не замедлило случиться).

 - Привет, - сказала она без улыбки, голосом немного глуховатым, но в целом - трезвым. 

 Он встал, отодвинул для нее стул.

 - Здравствуй, - а вот его голос слегка осип, отметил Ручьёв с неудовольствием. В конце концов, нужно взять себя в руки. Не показывать, что ему чертовски (как выяснилось) хотелось ее увидеть. Что он дико (как оказалось) по ней соскучился. Что он сейчас готов как щенок, подпрыгивать и лизать ей руки...

 Впрочем, это чувство было тоже недолгим. Хоть и сильным.

 - Так зачем ты приехал? - спросила Анна спокойно. Слишком даже спокойно. Равнодушно. 

 Только в этот момент он догадался присмотреться к ней внимательнее. И отметил ее чуть расширенные зрачки. И заострившиеся черты лица. И отчетливые тени под глазами. И волосы, слегка потерявшие свой обычный блеск. Она выглядела... нет, не больной, но определенно нездоровой.

 - Хотел тебя увидеть, - “на автомате” ответил Ручьёв. Сердце начинало ныть. Ей требовалась помощь, это уже было очевидно, вот только сумеет ли он помочь? Сумеет, если она сама этого не хочет?

 Она опустила глаза, взялась за кофейную чашку, которую принес шустрый, услужливый “гарсон”, но пить не стала.

 - Ты звонил, - сказала утвердительно.

 - Да, - не стал отрицать Ручьёв.

 - А я была не... - немного замялась, подбирая подходящее слово.

 - Немного несобранной, - мягко подсказал Ручьёв (другие слова, которые вертелись на языке - “неадекватной”, “под кайфом” следовало сдерживать. Пока, по крайней мере. Пока Анна не разозлилась, не встала и не ушла. Заблокировав его телефонный номер.)

 Бледные щеки немного порозовели.

 - Ты просто меня невовремя разбудил.

 Он кивнул. Пусть так. Не вести же по-настоящему серьезный разговор в общественном месте?

 - Так зачем ты приехал? - повторила она, причем, уже настойчивее. Даже с некоторой агрессией.

 - Соскучился, - Ручьёв вытянул руку над столом и поймал ее ладонь, оказавшуюся не теплой (как обычно), а холодной, почти ледяной. - Чертовски соскучился.

 Анна криво усмехнулась.

 - Хорошо, что ты не Пиноккио, а то нос уже в стену бы упирался, - вскинула на него потемневшие глаза, - Зарецкий этого потребовал?

 Он опешил. Действительно опешил от неожиданности. Что вообще происходит? Точнее, что должно произойти, чтобы господин финансист потребовал его встречи со своей супругой? Абсурд? Определенно абсурд.

 Тем не менее Анна отняла свою руку и на сей раз сделала пару маленьких глотков кофе. Крепкого, черного, без молока, сливок и сахара.

 - А то ты не знаешь, - сказала глухо, - Слухи дошли, что я “сижу” на веществах?

 Ручьёва обдало холодом. Поистине ледяным холодом и (что кривить душой?) страхом. Одно дело - предполагать, даже слышать чужие наветы, и совсем другое - убедиться, что предположения верны, а “наветы” не такие уж наветы.

 - На каких? - голос звучал сипло, но здесь он ничего не мог поделать. - Опиаты?

 Она улыбнулась как Снежная Королева. Холодно и даже в чем-то торжествующе. Дескать, что ты мне сделаешь, смертный? В свое время еще мог что-то сделать, вот только я теперь не в твоей власти.

 - А если и так? - изящно подперла подбородок ладонью, - Тебе что за печаль? Повторяю - Зарецкий инициировал твой приезд? Если так, передай этой сволочи, что это попытка с негодными средствами.

 Она продолжала улыбаться так ясно, так безмятежно, что Ручьёву неудержимо захотелось закатить ей пощечину. Просто чтобы привести в чувство.

 - Дура, - выдохнул он сквозь зубы и, встав, уже бесцеремонно взял ее за предплечье, заставил подняться из-за столика, - Идем... точнее, едем.

 - Куда? - наконец-то идиотская улыбка сошла с ее неестественно бледного лица, - Уж не в мотель ли? И отпусти мою руку, никуда я с тобой не...

 - Поедешь, - он не отпустил ее руки. Потащил к выходу. - Домой поедешь. Вместе со мной.

 Она резко остановилась. Наконец посмотрела на него нормально, без наигрыша - растерянно, едва ли не со страхом.

 - С ума сошел?

 - Не задавай глупых вопросов, - отрезал Ручьёв, - И не заставляй меня применять силу. Мне этого очень не хочется.

 Секунду она смотрела на него пристально, потом, видимо, желая сохранить достоинство, повела плечом. Что означало - “делай как знаешь, не мне же отвечать за последствия”.

 

 * * *

...То, что он собирался совершить, было, конечно, неслыханно. Но иного выхода Ручьёв в данный момент попросту не видел. Не находил.

Зарецкий мог, разумеется, настаивать на помещении супруги в частную, комфортабельную, высокооплачиваемую (и высокопрофессиональную, безусловно) клинику, но реально это не дало бы никакого результата. Или почти никакого. Он, Ручьёв, слишком хорошо знал ее “бунтарский” характер. Анна скорее наложила бы на себя руки (эта мысль была совершенно невыносимой, но... да, теперь он допускал и такую возможность), чем согласилась бы на что-то, совершаемое против ее воли. 

 Значит, следовало сделать так, чтобы она сама захотела соскочить. А тут, увы, господин Зарецкий был бессилен. Впрочем, Ручьёв не был уверен, что и у него получится.

 - Ты не на машине? - на всякий случай обратился он к Анне, когда они вышли из кофейни.

 Та отрицательно мотнула головой. Потом ненадолго прикусила нижнюю губу и спросила уже без ернических интонаций:

 - Что ты задумал?

 - Увезти тебя отсюда, - честно ответил Ручьёв, - Тебе здесь плохо.

 Она неуверенно улыбнулась, как улыбаются шутке, смысл которой не совсем понятен.

 - И где же мне, по-твоему, будет... не плохо?

 - Со мной.

 - Ты ненормальный, - констатировала она даже с некоторой грустью, - А Зарецкий тебе зачем? Увози уж так, без спросу...

 - Не хочу, чтобы меня посадили за киднеппинг, - он назвал таксисту адрес на немецком (которым владел ничуть не хуже Анны) и пропустил ее вперед, в машину. Она бросила на него очередной растерянный взгляд, но повиновалась.

 - Даже интересно, - пробормотала себе под нос. - Понимаешь ли ты, что делаешь.

 Ручьёв промолчал. По правде говоря, ему самому было интересно.

.....

 - Ну хватит дурака валять, - обратилась к нему Анна усталым голосом, когда они вышли из машины - аккурат перед довольно скромным (по меркам российских нуворишей) особняком господина Зарецкого. - Поезжай на родину. Будем считать, что свой долг ты...

 Ручьёв снова взял ее за предплечье.

 - Идем, - сказал негромко, таким тоном, каким обычно обращался к подчиненным, но отнюдь не к единственной женщине, которую когда-то едва не боготворил. - Теряем время.

 - Ты же не серьезно, - сказала Анна как-то уж совсем беспомощно.

 Он промолчал и попросту увлек ее за собой. Она недовольно сбросила со своего плеча его руку, но тоже ничего не произнесла, по крайней мере до того момента, когда они (вместе!) вошли в дом.

 Обстановка не потрясала безумной (и бессмысленной) роскошью, хотя наверняка являлась очень дорогой. У банкира был хороший вкус, этого не отнимешь. А, возможно, тут роль сыграл и вкус Анны (тоже, Ручьёв знал, безупречный).

 Навстречу им вышел сам начальник охраны, все тот же Лебедев. Посмотрел вопросительно на Анну, на Ручьёва.

 - Добрый день, - поздоровался Ручьёв.

 - Вы, простите... - в некоторой растерянности начал секьюрити, Ручьёв его перебил:

 - К твоему хозяину. Проводишь?

 - Простите... одну минуту, - Лебедев направился к лестнице, ведущей, вероятно, к рабочему кабинету банкира.

 - Ну, вы сами разбирайтесь, - сказала Анна несколько раздраженно, на ходу сбрасывая жакет и тоже направилась к лестнице. Причем, шла, не оборачиваясь, с идеально прямой спиной и гордо вскинутой головой, всем видом демонстрируя, что ей решительно плевать, зачем и, главное, о чем будут договариваться ее супруг и ее (бывший?) любовник.

 Зарецкий вышел в холл, как обычно, с лицом немного утомленным, но вот невозмутимым? Нет. Скорее слегка недоуменным.

 - Чем обязан, Сергей Александрович?

 - Хотелось бы поговорить. Приватно. По вопросу, касающемуся вас непосредственно.

 Банкир слегка пожал плечами, словно бы ненадолго замялся, потом жестом пригласил Ручьёва последовать за собой.

...Ручьёв дождался, когда дверь кабинета Зарецкого (опять же, просторного и отделанного с большим вкусом и без ненужных излишеств) мягко закрылась.

 - И в чем заключается ваш... вопрос? - банкир опустился в мягкое кожаное кресло. Ручьёв остался стоять.

 - Давно Анна на препаратах? - ни к чему было устраивать долгих прелюдий, топтаться вокруг да около, да и не те они с финансостом были люди, чтобы затягивать решение проблем. Тем более, что совместно решать проблемы им уже приходилось.

 Зарецкий снова поднялся, подошел к бару, извлек оттуда графин с коньяком, пару бокалов. Вопросительно глянул на Ручьёва.

 - Будете?

 Он неопределенно пожал плечами. Отчего нет? В конце концов, пить-то он не обязан. Достаточно просто из вежливости подержать бокал в руке.

 После пары глотков коньяка Зарецкий снова устроился в кресле, жестом пригласил Ручьёва тоже устраиваться на диване.

 - Она вам таки позвонила, - сказал утвердительно.

 - Нет, позвонил я, - возразил Ручьёв, - Она была немного... не в себе.

 Зарецкий криво усмехнулся. Веселья в этой усмешке, разумеется, не было.

 - В последнее время она “не в себе” постоянно.

 - Как долго? - повторил Ручьёв свой вопрос.

 - Да как только выписалась из больницы. Куда угодила не без вашего участия.

 Ручьёв спокойно выдержал взгляд желто-зеленых, пронзительных глаз финансиста.

 - То была трагическая случайность, вы не хуже меня это знаете. Значит, она на... веществах почти два года?

 Это было скверно. Это было более чем скверно. Это значило, что придется нелегко... очень нелегко. Тем не менее отказываться от своего замысла Ручьёв не собирался.

 Банкир кивнул. Снова глотнул коньяку. Кажется, раньше он проявлял в выпивке куда больше умеренности.

 - Ребенком не интересуется, - глухо сказал он, больше не глядя на Ручьёва, - Ну, почти. Вообще ничем не интересуется, кроме этих своих... таблеток, - произнес с явным омерзением.

 - Где она их достает? - сухо спросил Ручьёв, - Уж это-то вы должны знать?

 - Водит дружбу с какой-то медичкой. Или медиком. Что, лучше было бы, если б шаталась по злачным местам? Я слышал, уж если человек подсел на эту дурь, способ всегда найдет, тем более, когда есть средства...

 Ручьёв вздохнул. Да, он знал. Он это даже слишком хорошо знал. Собственного родного брата (младшего) в свое время вытаскивал из этой трясины.

 Слава Богу, все осталось в далеком прошлом. Сейчас Константин благополучно проживал с Канаде, с женой, двумя детьми и собакой, имея отлично оплачиваемую работу айтишника.

 - Ладно, это неважно, - сказал он, поднимаясь с дивана (и так и не отпив из своего бокала очень хорошего (по запаху определил), очень дорогого напитка), - Я намереваюсь ее забрать с собой, - и протестующе поднял руку, пресекая возражения банкира.

 Впрочем, тот и не собирался возражать, настолько был изумлен. Что явственно отразилось на его лице.

 - Не насовсем. Мне потребуется недели четыре, от силы месяц. Я собираюсь ее увезти на Балтийское побережье, в Юрмалу. Там у меня небольшой дом, точнее, вилла.

 Зарецкий несколько секунд не отводил от него пристального взгляда, потом тоже поднялся.

 - И?

 - Она не примет ни грамма опиатов. Она будет полностью под моим контролем.

 - Считаете, ваше общество ей поможет? - Зарецкий снова как-то криво улыбнулся.

 - Ей поможет море, свежий воздух и здоровая атмосфера, - спокойно сказал Ручьёв, - А я просто за ней присмотрю.  Поскольку в первые дни у нее будет жесткая ломка, ей будет нужен кто-то, кто за ней присмотрит. К слову, у меня имеются фельдшерские навыки. И навыки обращения с... зависимыми. И терпения мне не занимать.

 - Все это звучит, простите, слишком самоуверенно, - сказал банкир, но сказал далеко не категоричным тоном. Возможно, слова Ручьёва вселили в него надежду. Не сами слова, а тон, каким они были произнесены.

 - Под моим присмотром с ней все будет в порядке, - заверил Ручьёв. - А главное, вы избежите огласки. Которая неизменно последует, если вы просто поместите ее в клинику, где еще неизвестно, насколько ей помогут, но вот навредить могут, вводя другие, совсем небезопасные препараты. 

 - Но вы... Вы с ней уже все обговорили?

 Ручьёв еле заметно усмехнулся.

 - Нет. К чему? Придет время - и я просто поставлю ее перед фактом.

 Банкир словно бы в растерянности провел ладонью по лицу.

 - Бред какой-то, - пробормотал, ни к кому не обращаясь, - Я должен отпустить жену с любовником, неизвестно, куда, неизвестно, на какой срок...

 - Срок я вам назвал, - мягко возразил Ручьёв, уж зная - Зарецкий сдастся. Попросту оттого, что другого выхода нет. Точнее, есть... но куда худший. - А насчет “неизвестно куда” - мы будем с вами поддерживать связь. Круглосуточно, в любое время. В любой момент вы можете потребовать ее возвращения. Я каждый вечер могу с вами связываться и рассказывать о ее состоянии. Лучше, конечно, в форме переписки. Я ничего не скрываю, я просто... 

 Я, как и вы, не хочу ее терять, - закончил Ручьёв, - Вне зависимости от того, в каких мы отношениях - а с момента, как ее выписали из больницы и вы увезли ее сюда, в Швейцарию, никаких отношений у нас с ней, собственно, и не было... я не хочу, чтобы с ней случилось худшее.

 “Я себе этого никогда не прощу”, - добавил мысленно. 

 - Ладно, я... должен все обдумать. И обсудить со своим человеком, - Зарецкий опять словно в замешательстве потер переносицу, на несколько секунд сняв очки в тонкой оправе. - Ну, и нужно спросить Анну, хотя в ее-то согласии я не сомневаюсь.

 Снова очередной острый, пронизывающий взгляд.

 - Хорошо, - покладисто согласился Ручьёв, - До завтра я остановился в отеле... - назвал отель, - Телефон свой я вам оставлю, хотя, думаю, позвоню завтра сам, часам к девяти, вас устроит?

 Зарецкий кивнул.

 - Согласен.

 - И еще, - Ручьёв немного понизил голос, - Обязуйте своего начальника охраны как следует обыскать ее комнату, ванную, словом, все помещения, где она могла бы устроить “тайник”. Чтобы по возвращении она не нашла ни одной - подчеркиваю, ни одной! - таблетки кодеина, морфина или что там еще она принимает... Только сделайте это не сейчас, а после ее отъезда.

 Зарецкий кивнул.

 - Я понял. Распоряжусь. Кстати... - словно бы ненадолго замялся, - Вам понадобятся средства...

 - Не понадобятся, - оборвал его Ручьёв, - Просто не блокируйте ее карты.

 И позволил себе коротко улыбнуться. Той самой мальчишеской улыбкой, которая обычно привлекала женщин (и крайне не нравилась мужьям этих женщин).

 

 * * *

 

 ...В назначенный час Ручьёв ждал ее в аэропорту. И нервничал (хотя, разумеется, не показывал вида). Хоть Зарецкий и сказал ему по телефону, что “всё обговорено” и даже “надеюсь, всё будет нормально”, Ручьёв совсем не был уверен, как Анна отнесется к его затее, ибо - уж таковы женщины, - даже согласившись, могла в последний момент передумать. Попросту решить, что ей это не нужно.

 Он, пожалуй, повел себя слишком самоуверенно. С чего он решил, что она все еще питает по отношению к нему какие-то чувства? Пришла в кофейню? Возможно, всего лишь из любопытства. Нет, определенно он спятил. Самоуверенный болван. И поделом...

 ...Она появилась в сопровождении Лебедева, который нес за ней небольшую дорожную сумку. С видом независимым и не слишком приветливым. Лебедев после приветствия отозвал Ручьёва в сторонку и незаметно передал плотный конверт, “на непредвиденные расходы”. Ручьёв не стал “ломаться”, хотя в средствах в настоящий момент отнюдь не был стеснен. “Будьте на связи и, если что, сразу...” - сказал Лебедев и Ручьёв кивнул: “Само собой”.

 Анна, конечно, опять успела “закинуться”, о чем говорили слегка расширенные зрачки и даже легкий румянец на щеках.

 - Не знаю, что ты замыслил, но ничего у тебя не выйдет, - шепнула, когда они уже оказались в самолете, на соседних креслах.

 - Посмотрим, - он помог ей пристегнуться ремнем и, подозвав стюардессу, попросил минеральной воды.

 - Даже не выпьешь? - с издевкой спросила Анна.

 - Не хочу, - Ручьёв демонстративно достал из кейса папку с бумагами (кое-что по работе он забрал с собой, чтобы совсем не “закиснуть” в поездке) и углубился в их изучение.

 Анна отвернулась к иллюминатору.

 - Не понимаю, зачем тебе это нужно, - произнесла еле слышно, - Ты же меня больше не любишь.

 - Люблю, - вздохнул Ручьёв и понял, что не соврал. Ни капельки.

 - Лгун, - сказала Анна с легким презрением, не поворачивая головы. У нее была очень красивая посадка головы. “Лебединая” шея. Коротко и изысканно подстриженные темно-каштановые волосы были тщательно уложены. Она не настолько увязла в своей зависимости, чтобы перестать следить за собой.

 - Как скажешь, - он тихонько провел кончиками пальцев по ее щеке, и Анна заметно вздрогнула. Повернула к нему лицо.

 - Ты сволочь, - сказала шепотом, а потом сама коснулась его ладони и сжала. И по ее глазам он понял, что ей страшно. Страшно поверить в то, что он ее по-прежнему любит. И еще страшнее - не поверить.

 Он потянулся к ней, легонько поцеловал в уголок рта. И подумал с грустью, что совсем скоро она его по-настоящему возненавидит.

...Дорога до Юрмалы прошла спокойно. Слишком даже спокойно, ибо большую часть пути Анна дремала, с плеером и наушниками (скорее всего, слушала свою любимую классику). Пару раз выходила в туалет и Ручьёв предполагал, там минимум еще раз закинулась очередной дозой, ибо глаза приобрели характерный блеск. Он не препятствовал, меньше всего хотел скандалить сейчас.

 ...Войдя, наконец, в его дом, она осмотрелась. Одарила его насмешливым взглядом. 

 - Уютная меня ожидает “тюрьма”.

 Он невольно поморщился.

 - Не надо, - отнес ее дорожную сумку в просторную спальню на втором этаже (вилла была двухэтажной, с мансардой и видом на морское побережье с соснами. Тихое, уединенное место.)

 - Таблетки прямо сейчас отберешь? - поинтересовалась она спокойно. - Ну и документы с картами, конечно, чтобы не сбежала. Мобильник тоже не оставишь?

 В проницательности ей было не отказать. Да и в уме тоже.

 - Отберу, - вздохнул он, - Есть соблазн заставить тебя “отломаться всухую”, но это может быть чревато, так что станем постепенно уменьшать дозу. Сначала на треть, потом на половину, потом на две трети... и так далее.

 Она чуть прищурилась.

 - Что ж, гуманно. А, может, все-таки сразу? Раз - и всё.

 -Ломка все равно будет, - мрачно сказал Ручьёв, - Если слишком сильная, мне придется вводить тебе седативные или релаксанты.

 - А ты и в наркологии разбираешься? Чего еще я о тебе не знаю?

 Он вздохнул.

 - Многого. Но насчет документов и карт - прости, действительно отберу.

Она покладисто протянула ему свою сумку.

 - Косметику оставь.

 - Разумеется. Ты мне просто сама их отдашь.

 - Зря мне доверяешь.

 Он пожал плечами.

 - Пока не доказано обратное, отчего же не доверять?

 Она хмыкнула.

 - То есть, я тебя никогда не обманывала?

 - Давай не будем, - попросил Ручьёв, - Не нужно ворошить прошлое. Кстати, ты голодна? Сейчас я что-нибудь сварганю.

 Она неопределенно повела плечами. Если наркотик еще действовал (а он действовал), вряд ли она испытывала сильную потребность в пище.

 Оказавшись на кухне, оснащенной по последнему слову техники, она опустилась на кухонный диванчик (так называемый “уголок”) и достала из сумки сигареты (свои излюбленные “Вогг”). Не спеша закурила (Ручьёв поставил перед ней керамическую пепельницу).

 - В чем все-таки подвох? - спросила она, сощурившись. - Почему я здесь и почему готова идти у тебя на поводу?

 - Потому что сама понимаешь, что тебе нужна помощь, - ответил Ручьёв без улыбки. - И я постараюсь тебе помочь. Только... придется набраться терпения. (И добавил мысленно: “Нам обоим.”)

 * * *

Глава 3.

 ...Спать она легла рано, еще засветло - устала с дороги. Ручьёв разобрал ей широкую кровать в спальне, застелил свежим бельем (хоть приезжал сюда нечасто, чаще он свою виллу сдавал (проверенным людям). Поставил на прикроватный столик бутылку с минеральной водой, стакан. Немного подумал, добавил пару таблеток. Знал, что Анна проснется с признаками ломки, а заставлять человека “отломаться всухую” - не просто жестоко, а элементарно рискованно, неизвестно, как отреагирует организм (а организм у нее “железным” здоровьем не отличался, и Ручьёв “на глазок” определил, что весила Анна не больше пятидесяти кило).

 Вышел из дома, связался по телефону с компаньоном, коротко обрисовал ситуацию. Конечно, Кравченко тут же недовольно засопел. Потом пробурчал: “А я предчувствовал. Как только она появляется, начинаются проблемы.” “Не наговаривай, Игорь”, - отозвался Ручьёв. “Не наговаривай?! - взвился Кравченко, - Тобой опять манипулируют, только ты один, слепец, этого не понимаешь! Тебя не настораживает, что эти проблемы с “дурью” у нее начались, как только ты исчез из ее жизни? И вот ты опять, как недоделанный сэр Ланселот, спешишь на помощь, забросив все свои дела... кстати, а своей криминалистке ты как объяснишь исчезновение минимум на месяц? Или ты уже забыл, как ее зовут?”

 “Высказался? - утомленно спросил Ручьёв, как только Кравченко, выдав свою гневную тираду, наконец, сделал паузу. - А теперь, будь любезен, выслушай своего шефа. Связь будем держать постоянно, но буду тебе очень признателен, если вопросы, которые вы способны решить самостоятельно, станете решать самостоятельно. За исключением тех, конечно, которые решить не способны.”

 “Это ты не способен с собой совладать”, - проворчал Кравченко (но уже не столь гневливо и возмущенно).

 “Отчитываться будешь еженедельно, - сухо произнес Ручьёв, - По всем вопросам.”

 Прошелся по побережью (не выпуская из поля зрения своей виллы, конечно, хотя Анна, похоже, на побег настроена не была, сейчас, во всяком случае. О непредвиденном, что может последовать в ближайшие дни, он постарался не думать, проблемы станем решать в порядке поступления). Набрал номер Зарецкого, коротко сказал, что всё нормально, Анна в порядке, утомилась с дороги, задремала. “Держите в курсе”, - коротко ответил банкир, вряд ли так уж воодушевленный перспективой “отдыха” жены в компании бывшего (бывшего ли?) любовника.

 Потом вернулся в дом, повел ревизию содержимого холодильника. Его доверенный человек, которому он поручил привести виллу в порядок к их с Анной приезду, отнесся к поручению добросовестно, однако Ручьёв подумал, что надо бы позаботиться о свежих фруктах и овощах, возможно, соках. Тяжелую пищу организм Анны во время “ломки” попросту не примет.

 Заглянул в спальню. Она спала, но как-то беспокойно. Таблетки не тронуты, как и вода.

 Удержался от искушения подойти к ней, под предлогом поправить одеяло. Ничего не закончилось, будто и не было этих двух лет. Скучных лет. Включающих в себя необременительную связь со скучной женщиной, увидевшей в нем, Ручьёве, потенциального “спутника жизни”. Зря, конечно.

 Единственная, кто была ему нужна, находилась здесь. И нуждалась в помощи.

 

 * * *

...На следующий день к завтраку она вышла вполне нормальная, переодевшись в вельветовые брюки и блузку, даже на ногах были изящные тапочки в виде босоножек. Выглядела свежей и собранной.

 Ручьёв к этому времени успел приготовить омлет и нарезать салат, сварил кофе. Она уселась за стол, но к еде не спешила прикасаться.

 - Может, на этом и закончим? - спросила спокойно, даже немного устало. Он подумал, оставленные им таблетки она все-таки приняла (или у нее где-то был еще запрятан некий НЗ).

 - Закончим что? - он предвидел такую ее реакцию, она его не огорошила.

 - Твой эксперимент, - она достала сигареты и зажигалку, придвинула к себе пепельницу, - Что с того, что я здесь проведу месяц без дури? Все равно же, когда вернусь к законному супругу, - невеселая усмешка, - Все вернется на круги своя рано или поздно, ты не можешь вечно меня контролировать, ты же не ангел-хранитель. - выпустила дым узкой струйкой в сторону (она и курить умела красиво, в духе утонченных леди середины прошлого века), - У тебя - свой бизнес, надолго его забрасывать нельзя. Возможно, даже личная жизнь, подруга...- чуть сощурилась, - И не ври, что за два года ты никого себе не нашел. К чему со мной возиться? 

 Ручьёв тоже уселся за кухонный стол, поставил перед собой блюдо с омлетом.

 - Кстати, кто тебе поставлял эту дурь? - спросил невозмутимо, ибо вся ее тирада, по большому счету, не значила ничего. - Ты что, регулярно посещала какого-то частного врача, и он за определенную мзду выписывал тебе рецепты?

 Она начала краснеть. Резким движением затушила сигарету в пепельнице.

 - Положим.

 Он отправил в рот кусок омлета, прожевал, проглотил. Вытер рот салфеткой.

 - Не сходится, - сказал даже с некоторым сожалением, - Слишком часто пришлось бы бегать. Скорее всего, тебе эту дурь поставляли. Кто-то из обслуги. Или из охраны.

 Она на мгновение плотно сжала губы. Потом подняла на него глаза, в которых не было в помине ни тепла, ни приязни.

 - И что? Ты действительно считаешь, что я прямо так, сходу, выложу, кто это, ты немедленно свяжешься с Зарецким и тот уж примет соответствующие карательные меры? - растянула губы в улыбке, тоже отнюдь не веселой, - Нет уж, ничего я рассказывать тебе не собираюсь. Если так нужно - сами выясняйте. И это, знаешь ли, не панацея. Слышал поговорку - кто ищет, тот всегда найдет?

 Ручьёв кивнул.

 - Слышал. Так кто твой дилер? Человек из охраны?

 Она промолчала. Протянула руку к кофейнику, налила себе в чашку (как обычно, без молока и сахара), сделала маленький глоток.

 - Нет, - задумчиво сказал Ручьёв, опять принимаясь за омлет, - Вряд ли Лебедев мог допустить такую промашку. Все-таки его парни хорошо вышколены. Это либо кто-то из горничных, либо из кухонной обслуги. Доверенная особа, нуждающаяся в деньгах. Вероятно, именно она и бегала за рецептами. А, возможно, и таблетками.

 Анна прикусила губу.

 - И что? - снова заговорила, с отчетливыми неприязненными нотками в голосе, - Ладно, выгонит Зарецкий одного, по-твоему, я не найду другого?

 Ручьёв вздохнул.

 - Ты для начала выдержи хотя бы месяц. Учти, ты еще не слезла, даже не попыталась слезть. Просто слегка уменьшила дозу. Завтра, как я и сказал, таблеток будет вполовину меньше. Послезавтра... возможно, лишь одна штука. Потом не будет совсем. Я знаю, что тебе будет плохо. Знаю. Но ты справишься. Я помогу.

 - Зачем? - спросила она совсем уж безнадежно и тоскливо, - Какой смысл, объясни? Да, ты, возможно, поможешь... даже наверняка. Или хотя бы попытаешься. А потом?

 ...Я скажу, что будет потом, - добавила Анна совсем уж тихо, - Потом меня опять накроет депрессия, и Зарецкому в любом случае придется подыскивать для меня если не нарколога, то психиатра. Все с той же дурью, только другого химического состава. Так что не стоит эта овчинка выделки, совершенно не стОит, - и вышла из-за стола.

 Ручьёв усилием воли заставил себя остаться на месте. Эта реакция не была неожиданной, он, собственно, ее предвидел. Только и его посетило крайне неприятное чувство собственного бессилия. А, может, и впрямь погорячился? Ладно, пройдет она через ломку (они оба пройдут, он Анну не оставит), через какое-то время восстановится, но... что потом? Для того, чтобы преодолеть тягу к этой отраве, нужен действительно сильный стимул. Ребенок? Похоже, с этим проблемы. В свое время Зарецкий так старательно ограждал ее от тягот материнства, что необходимая связь матери с ребенком оказалась слишком слаба, чтобы удержать Анну от пристрастия к опиатам. Что еще?

 А ничего. Нужен интерес к жизни, вот и все. Тот самый интерес, который Анна, похоже, утратила.

 И по чьей вине, позвольте поинтересоваться? Он заново вспомнил тот солнечный, бархатный, прямо-таки райский сентябрь, когда внезапно ощутил себя освобожденным. 

 Он-то почувствовал, а что чувствовала она?

 И почему сейчас у него душа буквально изнылась от жалости к Анне, от тоски по ней? Какого черта сейчас-то? Сны эти “вещие”, звонки, прилет в Швейцарию, уговор с Зарецким, его, Ручьёва, самоуверенные обещания...

 А чем все закончится?

 “Ничего толком и не начиналось”, - сказал он себе, в два глотка допивая свой кофе (тоже без сахара и сливок), после чего направился в комнату, куда Анна удалилась. Она лежала поверх застеленной кровати, свернувшись в “позе эмбриона”. Просто уставилась в стену, без выражения, похоже, без желания что-либо делать, двигаться... или хотя бы взять книгу из хорошо сохранившейся дедовой библиотеки, которую Ручьёв частично перевез сюда.

 - Не хочешь прогуляться по берегу? Погода располагает, - предложил он, присаживаясь с ней рядом, на край кровати.

 - Не хочу, - она отвернулась, - Отвали. Ничего не хочу.

 Он попытался тронуть ее за плечо, но она резко дернулась.

 - Пожалуйста, без рук. Кажется, о домогательствах мы не уговаривались.

 Он вздохнул. Что ж, вот начало того, чего он, собственно, и предвидел.

 Воодушевления это, конечно, не вызывало. Как, впрочем, и большого огорчения.

 Он, в конце концов, был к этому готов.

 В том, что касалось Анны, он был готов практически ко всему.

 Кроме одного.

 Потерять ее снова.

 

 * * *

...Настаивать он не собирался - порой настойчивые уговоры имеют совершенно противоположный ожидаемому эффект. Вышел из комнаты (спальни), обосновался в холле (если Анна все же соизволит подняться, мимо него пройдет в любом случае), раскрыл свой ноут, соединился с замом. Никаких эксцессов, никаких чп. Собственно, в настоящий момент его непосредственного присутствия в агентстве не требовалось. На сей раз от язвительных реплик по адресу Анны Кравченко воздержался.

 Зарецкому Ручьёв решил не звонить. В конце концов, сам свяжется. 

 Часа через два он подумал, что нужно либо заказать обед из ресторана, либо попробовать что-то сварганить самому (из полуфабрикатов).

 Еще через полчаса Анна соизволила встать. Нервно прошлась по комнатам (в его сторону бросила лишь короткий взгляд, ничего при этом не сказав). Он все-таки спросил: “Как ты?” и удостоился лишь презрительного фырканья. Организм определенно требовал привычного “зелья”, нервы расходились.

 - Если не хочешь пройтись по побережью, хотя бы выйди в мансарду, - предложил Ручьёв. - Воздухом подыши.

 - Зачем? - тускло спросила она. - Не лучше ли просто вернуть мне документы и заодно вызвать “мотор” до аэропорта?

 - Нет, - отрезал он.

 - Сволочь, - констатировала она. 

 Ручьёв промолчал. Всё это было предсказуемо, все шло “по схеме”.

 - Что он тебе пообещал за мое пребывание в этой “тюряге”? - вкрадчиво спросила Анна. - Вероятно, нечто очень ценное?

 Ручьёв вздохнул.

 - Хватит бредить. Переоденься, идем гулять. 

 - Я же сказала - не хочу.

 - Мало ли, что ты не хочешь. Я сейчас за тебя отвечаю. А ты - неадекватна. Так что соизволь делать, что я говорю.

 - Иначе что? - сощурилась. - Силу применишь?

 - Не применю, пока не вынудишь.

 - Иди ты...

 Опять удалилась в свою комнату, он встал, отложив ноут, направился следом.

 Она действительно достала одежду для прогулки - джинсы и легкий свитер.

 - Умница.

 Анна бросила на него поистине испепеляющий взгляд.

 - Ненавижу тебя. Всех вас ненавижу. Твари.

 “Ломка” начиналась. Причем, стремительно.

 - Только мебель не начинай крушить, - попросил Ручьёв, - В противном случае мне придется выставить счет твоему иезуиту.

 - Ха! - ответила она с горьким смешком, -Кто из вас больший иезуит, еще вопрос.

 Но все же переоделась (попросив его выйти из комнаты. Он послушно отвернулся, но остался в проеме двери).

...Красоты Балтийского побережья оставили ее равнодушной. Она шла, скорее, сомнамбулически. Лицо опять приобрело нехорошую бледность. Все попытки Ручьёва завязать разговор наталкивались на каменную стену глухого молчания.

 По возвращении на виллу (прогулка заняла ровно сорок минут) он опять протянул ей “дозу” - на сей раз, полторы таблетки. Секунду она смотрела на его ладонь, потом с силой ударила по ней.

 - Нет уж. Собрался меня убить, убивай сразу, с-скотина.

 И снова ушла в спальню (ставшую ее комнатой), на сей раз хлопнув дверью. Удерживать ее Ручьёв не стал.

 К вечеру он постучал (для приличия) в дверь ее убежища (или тюремной камеры, пользуясь ее терминологией), вошел.

 Она лежала на кровати ничком. Не удосужившись переодеться. Только кроссовки скинула.

 - Перестань капризничать. Прими таблетки и идем ужинать. Голодовка тебе на пользу не пойдет.

 - Отвали, - она даже не повернула головы.

 - Аня... - он приблизился к постели, присел рядом, тронул ее за плечо, - Ну не валяй ты дурака. Будет только хуже.

 - А то я не знаю, - буркнула она, оставаясь в том же лежачем положении, хотя на него и посмотрела. Искоса. И без выражения. - Будто я не знаю, как будет. Будто я не пробовала соскочить... однажды сорок дней выдержала. “Всухую”. И знаешь что? - приподнялась, села. - А ничего. Потом снова потянуло. Не устояла. Это называется психической зависимостью, Ручьёв. И она, в отличие от физической, так просто не проходит. Если проходит вообще.

 - Я знаю. А сейчас прими остатки этой дряни и съешь хоть немного овощей. И хватит болтать.

 Вышел, не оглядываясь.

 Спустя несколько минут она вошла в кухню-столовую, молча взяла со стола оставленные им таблетки, демонстративно проглотила, запив из стакана с минералкой, опустилась на кухонный диванчик.

 - Настойчивый да? Такой сильный и волевой... - сказала с неприкрытой горечью, - А ведь могло ничего этого и не быть, если б два года назад ты меня не бросил. Скажешь, не так?

 - Я был неправ, - Ручьёв знал, что в данный момент спорить с ней, тем более что-то доказывать бесполезно. Поставил перед ней блюдо с салатом из свежих овощей, тарелку с сыром, нарезанным тонкими ломтями, вазочку с орехами.

 - Ты такой правильный временами, - заметила Анна, - Что тебя хочется убить.

 Он опять промолчал. В какой-то степени она его и убила... два с лишним года назад. Да вот досада, не до конца.

 * * *

Глава 4.

...Кошмар начался на четвертый день. Накануне Ручьёв ей выдал половину “волшебной таблетки” (чтобы ночью она худо-бедно все-таки выспалась), а на утро зелья уже не было. Разумеется, головная боль не преминула заявить о себе, угрожая лишь усилиться. 

 Она все-таки заставила себя встать с постели, даже умыться, впрочем, сил на косметику уже не оставалось. Притащилась на кухню, молча выпила кофе, в теле нарастали слабость и ломота, на пищу смотреть не хотелось. Вернулась в спальню, снова забралась под одеяло, свернулась в позе эмбриона. Если набраться терпения, можно и задремать... чтобы проснуться с головной болью, уже невыносимой. Такой болью, от которой хочется кричать (вот только на крики сил тоже нет). Терпеть, задерживая дыхание. Стонать (про себя). Время от времени пить воду (больше ничего). Найти в себе силы дойти до туалета. Ни на что другое сил нет. Лишь бы сейчас он не приставал. Хотя бы сейчас оставил в покое, “спасатель” хренов.

 Она выдержит. Она такое уже выдерживала, дважды. На следующий день должно стать легче. В крайнем случае, через день... А пока остается корчиться в муках.

 На какой-то период опять пришел спасительный сон. Увы, короткий. Время потеряло свое значение. Утро, день или вечер - она не могла бы сказать. Да, собственно, было все равно.

 Потом пришла тошнота, и она все-таки не сдержала стона. Услышала, что в спальню вошел Ручьёв, но головы в его сторону не повернула (глаза открыть было больно, не то, что шеей вертеть). Что-то невнятно пробормотала. Вроде: “Уйди”. Ощутила, как он стягивает с нее одеяло, после его руки опустились туда, куда опускаться им вовсе не следовало (а уж в данной ситуации - тем более). Он попросту стягивал с нее пижамные брюки. “Отвали”, - опять еле прошелестела запекшимися губами.

 - Успокойся, -как через слой плотной ткани донесся до нее голос Ручьёва, - Я собираюсь ввести тебе препарат, который облегчит боль, только и всего. Противосудорожное. 

 Она лишь сильнее стиснула зубы.

 Шприц вошел в ягодицу почти незаметно (похоже, у Ручьёва имелся немалый опыт в подобных вещах, ну, конечно, он когда-то обмолвился, что имеет вдобавок ко всему и фельдшерское образование), лекарство он тоже вводил медленно, не сразу, хотя на фоне ее общих мук этот укол был почти неощутим.

 Но легче действительно стало. Нет, боль окончательно не ушла (голова по-прежнему была в адском огне, но этот огонь слегка притушили), пришло некоторое успокоение, равнодушие, что ли, боль начала восприниматься не остро, а будто со стороны, и кажется, снова потянуло в сон.

 - Спасибо, - прошептала еле слышно. Прохладные губы Ручьёва коснулись ее в данный момент пылающего лба.

 - Держись, девочка, - ласково провел ладонью по ее волосам, по щеке, - Мы справимся.

 “Мы?”- она действительно стала - нет, не уплывать в сон, скорее, проваливаться в темную бездну, но в этой бездне ждало прекращение боли (пусть и временное), а, значит, она была желанной.

...Второй день “сухой” ломки большого облегчения не принес. Голова по-прежнему была больной и тяжелой, встать с кровати не было сил. Ручьёв принес ей завтрак в комнату - какую-то дурацкую кашку (вроде овсяную), со свежими ягодами. Она еле приподнялась на постели, заставила себя сесть.

 - Как ты?

 - А сам как думаешь? - буркнула она в ответ, но без враждебности (на враждебность сил не было, да и ненависти она к нему не испытывала, даже напротив, прорезалось что-то сродни благодарности - ухаживает, заботится, вон даже укол всадил, который хоть и не сильно, однако, помог...)

 - Съешь хоть пару ложек. Силы нужно поддерживать.

 Она не сдержала усмешки (которая тут же сменилась гримасой боли, ибо даже двигать лицевыми мускулами было болезненно).

 - Ты прямо сестра милосердия. Точнее, брат. Братец...

 Но пару ложек каши послушно съела. Чтобы спустя недолгое время, успев дойти до унитаза, выблевать эту кашу вместе с желчью.

 - Прости, - пробормотала, подошла к раковине, сполоснула рот, плеснула водой в лицо.

 - Ничего страшного, так бывает, -мягко сказал Ручьёв. - Тебе сейчас нужно больше спать.

 И она, разумеется, снова поплелась в кровать, укуталась одеялом едва ли не с головой, поскольку в теле возник озноб (что тоже было нормально в период ломки).

 -Слушай, я оставлю тут аспирин, - положил на прикроватный столик четыре таблетки, - Если уж совсем будет невыносимо. И, если почувствуешь судороги, тут же зови.

 Оставил воду (в бутылке) и наполовину наполненный стакан. Словно бы немного замешкался, потом опять наклонился, коснулся губами ее щеки.

 - Все будет хорошо.

 Глаза у него были внимательными и... грустными? Нет, скорее жалеющими. 

 - Не смотри на меня как на больную зверушку, - прошептала она, - Я еще не подохла.

 Ручьёв улыбнулся. Коротко улыбнулся, но это была та самая мальчишеская улыбка, которая когда-то ее покорила.

 - Даже и не думай. Ты, кстати, отлично держишься.

 - Посиди со мной, - попросила она, - Пока не засну. Если тебе не противно.

 Он вздохнул, во взгляде мелькнуло снисхождение.

 - Не говори ерунды.

 И остался рядом. Пока через какое-то время ее снова не стало клонить в сон.

...Ночью пришла очередная тошнота, закончившаяся очередными рвотными позывами. И новый виток мук в виде головной боли. 

 ... Ручьёв сделал ей очередной укол седативного препарата, уменьшив дозу - организм ее сейчас был чрезвычайно ослаблен.

 Дождался, когда Анна снова заснет и сам, выйдя в холл, прилег на диван, забывшись беспокойным, поверхностным сном, то и дело просыпаясь при малейшем шорохе.

 Но на сей раз “инцидентов” не было, хоть она пару раз и простонала во сне.

...А потом кризис миновал.

 

 * * *

 

...Она проснулась с ощущением необыкновенной легкости и освобождения. Голова не болела. Вообще. Совсем. Наверняка, легкая боль все-таки “проснется”, но именно легкая. Почти неощутимая. Немного ноющая. Сделала попытку встать с постели - за окном, похоже, уже наступил полноценный день, - и тут поняла, что ощущает себя не сильнее котенка. Слабость накатила, накрыла, заставила пошатнуться, даже схватиться рукой за спинку кровати.

 Ручьёв, как обычно, появился вовремя. Она подняла на него глаза и только в этот момент заметила, насколько он осунулся, что под глазами залегли тени, что он даже небрит (что совсем уж неслыханно)... и испытала сильный, неконтролируемый, спонтанный прилив нежности к этому мужчине. Именно. Мужчине. С большой буквы.

 - Добрый день. Не рано поднялась?

 Она улыбнулась ему. Улыбнулась вполне естественно. Без натяжки.

 - Нет. Хочу под душ... только не уверена, что добреду. Слабость страшная...

 Он тут же подошел, позволил опереться на него, что она и сделала (опять же, не без тени удовольствия). Обхватил за талию.

 - Идем, помогу. Как общее самочувствие?

 - Ничего не болит. Даже... голова.

 - Отлично, - его лицо тоже осветила короткая улыбка. - Значит, дело идет на поправку.

 Она не была настолько наивна, чтобы решить, что действительно поправилась (тем более, что от рецидива никто не гарантирован, а уж человек, зависимый от веществ, особенно), но решила, что сейчас об этом говорить неуместно. И послушно повторила:

 - Похоже, идет.

 Он помог ей устроиться в ванной (ее нагота не вызывала сейчас никакой похоти (ну, почти никакой, он с внезапно сжавшимся сердцем осознал, насколько она худа (конечно, не как узница концлагеря, отнюдь, но явно килограмм пяток ей не помешало бы нарастить), отметил и страшный шрам под правой грудью (след ранения от выстрела, произведенного из его пистолета, его бывшей любовницей Валерией, сейчас периодически проходящей лечение в психиатрической клинике, откуда ее на время выписывали, а потом снова, в период регулярных обострений помещали - Ручьёв периодически беседовал с лечащим врачом и переводил некоторые суммы “на дефицитные лекарства”), отметил выступающие ребра, и бедренные кости, и тонкие ключицы...). Намылил варежку, стал осторожно, круговыми движениями проводить по ее тонкой, нежной, атласной коже. Она не возражала, выглядела ребенком, нуждающимся в заботе, этакой лолитой (стоп, об этом тоже не нужно). Включив душ, смыл мыльную пену.

 - Голову тоже, наверное, нужно вымыть, но я сама, - сказала Анна, дотягиваясь до бутылки с шампунем, который он “наугад” для нее купил (недовольства она не выказала, и то слава богу). -Спасибо тебе.

 Он ответил: “Хорошо” (внезапно охрипшим голосом), вышел из ванной.

 Спустя минут десять услышал: “Серж!”, немедленно вернулся обратно.

 - Черт, голова кружится, - она подняла на него беспомощные глаза, - Помоги вылезти, боюсь... поскользнуться.

 Он взял в руки заранее приготовленное махровое полотенце, размерами больше напоминающее простыню, укутал ее в него, как с ребенка, с головой, легко подхватил на руки, донес до спальни, осторожно усадил на кровать.

 - Прости, - прошептала Анна. На щеках проступил легкий румянец. - Возишься со мной как с дитем, хоть вовсе не обязан...

 - Опять глупости говоришь, - он коротко чмокнул ее в лоб. - Что тебе принести? Из еды, питья?

 - Завари мне чаю, пожалуйста, - попросила она, - Ужасно вдруг захотелось... Только не слишком крепкого.

 Он заварил черный (листовой, разумеется) чай, нарезал лимон, отдельно в “розетку” положил меду (натурального, с пасеки, не магазинного, приобретенного у проверенного пасечника), добавил мягкую булку (авось, аппетит у нее все же проснется), поставил все это на поднос, принес в спальню, установил на прикроватный столик.

 Анна тем временем успела слегка обсушить волосы, но оставалась все еще замотанной в полотенце.

 - Извини, но... у тебя не найдется чистой футболки, чтобы я могла на себя натянуть? Не так уж много я барахла с собой захватила...

 - Само собой, - он не сдержал улыбки. - Найдется.

 В его футболке она, конечно, “утонула”, но та вполне могла прослужить заменой ночной рубашки.

 - Присядь, - попросила она, и когда он опустился на край постели, взяла его за кисть руки своими на сей раз не ледяными, а горячими пальцами. 

 - То, что я тебе говорила... совсем недавно, все те гадости - это все вранье. Мне просто было плохо. Очень плохо.

 - Я всё понимаю, - мягко ответил Ручьёв, с трудом удерживаясь от желания обнять ее, наконец, по-настоящему, прижать к себе, как раньше, покрыть поцелуями ее нежное лицо и...

 И опять остановил себя - не сейчас. Она слишком слаба, и она все еще больна. Да, сейчас у нее нечто вроде эйфории по причине того, что боль ушла, и самое тяжелое - позади, что вовсе не значит, что не будет и судорог (в икроножных мышцах), не будет учащенного сердцебиения, головокружений... организм (особенно, мозг, лишенный привычной отравы) так просто не сдастся.

 Поэтому расслабляться пока рано.

 Но главное, что кризис (он очень на это надеялся) миновал.

 

 * * *

“Пустил козла в огород”, - эта мысль не отпускала Зарецкого с момента, когда он, скрепя сердце, дал согласие на отъезд Анны, своей, черт ее побери , единственной и неповторимой, красивой и стервозной супруги вместе с этим авантюристом (если не сказать - прохиндеем) Ручьёвым в Прибалтику (где у него с некоторых пор возникла вилла, Зарецкий был практически уверен - с его, да именно его финансов (выплаченных в качестве вознаграждения за весьма специфическую услугу, которую этот подлец ему в свое время оказал и о которой следовало забыть, как о кошмарном сне, если уж честно).

 Но что было делать? Ежедневно продолжать наблюдать, как она с сонным видом смотрит свои бесконечные (и бессмысленные) сериалы, ни разу не взяв в руки книгу (похоже, ее любовь к Достоевскому, Бальзаку и прочим корифеям литературы (над которой господин Зарецкий порой беззлобно подтрунивал), сменилась любовью к поп-культуре и наркотикам (если уж называть вещи своими именами)), а Анна, в конце концов, мать, мать его единственного сына, черт возьми! Только вот с его сыном возятся няни (одна полячка, другая эмигрантка с некой сопредельной республики, с педагогическим образованием и знанием двух языков, не считая русского), а Анна если и заходит в детскую, то так, переброситься парой фраз с нянькой и полчаса (от силы) потетешкаться с ребенком, который смотрит на нее с некоторой даже опаской, поскольку она теперь для него - чужая (это родная-то мать?!), а ей, собственно, всё равно, и когда он (в отчаянии, больше не зная, что предпринять) предложил уволить обеих нянек, предоставив ей полностью инициативу по воспитанию дитяти, она посмотрела на него, законного мужа, с таким ужасом, даже паникой, что он больше этого вопроса не затрагивал.

 “Откуда я знаю, когда ты в очередной раз шантажом заставишь меня отказаться от Егора? (упорно называла Геру этим плебейским “Егор”, тоже, конечно, ему, Зарецкому, в отместку). Так что лучше уж мне к нему сильно не привязываться”.  И улыбнулась настолько ядовито, что ему неудержимо захотелось кулаком (именно кулаком. Это ему-то, который и в молодые годы практически никогда физически ни с кем не дрался...) стереть эту улыбочку, и не стал он этого делать лишь потому, что в этом случае она немедленно собрала бы вещи и рванула на родину, а уж там связалась бы (со стопроцентной вероятностью) со своим (не таким уж бывшим, как выяснилось) дружком (Ручьёвым, с кем же еще?), ну а на что способен этот мерзавец, Зарецкий знал слишком хорошо.

 Конечно, можно было (нет, даже нужно!) определить Анну на лечение в хорошую клинику, вот только Зарецкому совсем не хотелось определенной огласки в своих кругах и, соответственно, потери репутации (части репутации, в основном репутация его была безупречна, над этим он тоже работал с “младых ногтей”), посему предложение Ручьёва в какой-то момент показалось ему вполне приемлемым выходом, но, господь всемилостивый, он, вероятно, либо временно потерял рассудок или заново поддался гипнотическому обаянию этого мерзавца.

 Он же не “просто так” повез Анну в этот уединенный домишко на Балтийском побережье? И почему бы им сейчас не проводить время в свое удовольствие, посмеиваясь над старым, глупым мужем-рогоносцем?

 От таких мыслей ему даже поплохело, но он все-таки взял себя в руки, махнул граммов пятьдесят коньяку (похоже, ему скоро самому понадобится нарколог, если он и дальше будет снимать стресс таким способом) и совершил видеовызов.

 Ручьёв отозвался не сразу, а когда отозвался, Зарецкий не мог не отметить его несобранный, даже усталый вид.

 - Добрый вечер, Сергей Владиславович, - говорил мерзавец, как всегда, крайне вежливо (порода сказывалась, как-никак из семьи дипломата), - Все идет нормально, Анна уже пять дней без веществ, думаю, она сама настроена на поправку.

 - Я могу ее увидеть и поговорить? - сухо спросил банкир.

 Ручьёв словно бы немного замялся.

 - Кажется, сейчас она задремала... но я могу ее позвать, раз вы настаиваете.

 - Да, настаиваю, - отозвался Зарецкий, внутренне закипая. Пока он своими глазами не убедится, что она не под кайфом, слова этого... короче, слова не значили ничего.

...Ждать пришлось четыре минуты (Зарецкий засек время).

 После чего он увидел лицо своей жены. Осунувшееся, без косметики, с темными провалами под глазами. 

 - Все нормально, - голос ее звучал определенно устало. И определенно трезво.

 - Как ты себя чувствуешь? - не нашел других слов. Хотя и так было понятно, что чувствует она себя далеко не прекрасно.

 - Уже лучше, - тускло ответила Анна, - Было гораздо хуже.

 - Ты...

 - Я выполняю все предписания твоего порученца, - сказала Анна четко и, похоже, зло. -Он в этом разбирается. Что еще? Хочешь, чтобы я приехала домой? Я приеду. Сразу же. Только тогда со мной будешь уже возиться ты. Лично. - и ее испепеляющий взгляд, который буквально обжег господина Зарецкого, явственно говорил - “И тебе это очень не понравится”.

 - Хорошо, - вздохнул он, - Пусть доводит дело до конца (“До какого конца?”). С ребенком не хочешь поговорить?

 Она немного смутилась. Даже, как ему показалось, покраснела. И отвела глаза.

 - Знаешь, не сейчас. Я сейчас, как видишь, не совсем в форме. Лучше скинь его фото на телефон. А лучше видео.

 - Ладно. В общем, если что...

 - Да, я позвоню, если что, - ядовито ответила его единственная и неповторимая змея, после чего связь была прервана.

 Что ж, по крайней мере, она не выглядела ни довольной, ни счастливой, а именно так, как и следовало выглядеть человеку, начавшему оправляться от болезни.

 Зарецкий обернулся к Лебедеву (который, безусловно, наблюдал за всем, но, не высовываясь - доверенное лицо).

 Тот пожал плечами.

 - Думаю, Анна Валентиновна действительно сейчас в состоянии некоторой абстиненции.  Определенно не под веществами. Да и какой смысл господину Ручьёву разыгрывать перед вами комедию? Он, по-моему, не меньше вашего обеспокоен ее зависимостью.

 - Ну-ну, - неопределенно буркнул Зарецкий и направился в детскую, где его малыш безмятежно играл с любимой нянькой-хохлушкой (или кто она там в действительности по национальности).

 - Маме привет передашь? Ручкой помашешь? 

 Малыш ясно улыбнулся. Конечно, помашет. Этой красивой тете, которую он обязан называть мамой. Красивой... и чужой.

 

 * * *

...На обед он сварил куриный бульон, и Анна (определенно, без аппетита, просто желая выглядеть “послушной девочкой”, проглотила пару ложек). Ручьёв опасался, что спустя минуту она опять побежит в туалет, но нет, этого не произошло, желудок не взбунтовался (очередной хороший признак).

 -Поставь мне какой-нибудь фильм, - попросила, снова устраиваясь на кровати, и он, перенеся в ее спальню “плазму”, щелкнул пультом, предложив - “Выбирай”. Она выбрала какой-то триллер, бросила на Ручьёва короткий взгляд. “Посмотришь со мной?”

 Он собирался связаться с Кравченко, послушать его отчет о делах в агентстве, но, вероятно, ничего срочного и требующего его пусть виртуального, но присутствия, не было, поэтому он согласился. Присел рядом с ней, и она тихонько, доверчиво (как-то даже по-детски) привалилась к его плечу, ее волосы пахли шампунем, и он ощутил очередной прилив нежности к ней (как он мог, дурак, даже предполагать, что его чувства к ней угасли? Не только не угасли, похоже, разгорались заново...), но, конечно, сейчас какое-либо сближение было исключено, она была сейчас слаба, как недельного возраста котенок и обращаться с ней нужно было крайне деликатно.

 Где-то на середине фильма (не такого уж нудного, но определенно и не сильно захватывающего) ее начало клонить в сон, и он осторожно уложил ее на подушки, выключив “плазму” (но пульт, конечно, ей оставил), сам вышел, спустился в холл, связался с агентством.

 Вечером позвонил Зарецкий, и это не могло не подпортить Ручьёву настроения. Однако, что поделаешь, этот человек привык всё держать под контролем, да и конфликтовать с ним Сергей не имел ни сил, ни желания.

 Пришлось разбудить Анну, чтобы та поговорила с мужем лично. И этот разговор (Ручьёв на время вышел из холла) настроения ей определенно не поднял.

 Он подумал, что не мешало бы ей в очередной сделать инъекцию седативного препарата (для предупреждения ночных эксцессов, кошмаров или бессонницы, или ночных (не приведи Бог) судорог, но она посмотрела на него так тоскливо, что Ручьёв передумал, просто положил на столик у ее кровати пару маленьких таблеток (для лучшего засыпания), и она послушно их проглотила, запила водой.

 -Если завтра будет лучше, прогуляемся по берегу.

 -Если не будет дождя, - пробормотала она сонным голосом.

 -Если не будет дождя, - согласился Ручьёв, оставляя ей ночник, опять же - на непредвиденный случай.

 

 * * *

...Она сама пришла к нему, ночью, в тот самый час, который называют “ведьминым” (он допоздна засиделся за ноутбуком, проверял кое-какую отчетность, присланную замом), посему лег поздно, где-то в половине второго ночи, и отчего-то еще долго не мог заснуть, беспокойно ворочаясь, а когда, наконец, заснул, его разбудили ее шаги, после чего она опустилась на его постель (точнее, на разложенный им диван), тихонько прилегла и неожиданно прижалась к нему всем телом.

 -Мне холодно, Серж. Очень холодно... согрей.

 Он молча ее обнял, не испытывая в данный момент никакой похоти, и она притихла, замерла в его объятиях. Потом он услышал ее шепот: “Прости...” “За что?” “Просто... за всё”. Он теснее прижал ее к себе, провел ладонями по ее телу, она не сопротивлялась. Она и не думала сопротивляться. Она сама его обняла.

 И впервые за два года, будто и не было этих пустых, этих ненужных лет, они снова были вместе.

 Были вместе по-настоящему.

 И заснули под утро, не размыкая рук.

 

 * * *

 Глава 5.


Ручьёв

 

 ...Проснулся он с абсурдным ощущением, что проспал. Несколько секунд ушло на то, чтобы сориентироваться, где находится (и по какой причине) и немедленно шарахнуло - где Анна?

 Встал, быстро натянул на себя адидасовский костюм, сунул ноги в шлепанцы и лишь в эти мгновение услышал донесшиеся из кухни запахи пищи (не подгорелой!) и звуки готовки.

 - Привет, - Анна выглянула из кухни. Улыбающаяся. - Я тут решила немного похозяйничать... ты не против?

 - Отнюдь, - он тоже не сдержал улыбки (улыбки облегчения - не сбежала, чертовка...), - Как самочувствие?

 Она неопределенно повела плечами.

 - Да вроде ничего.

 - Отлично, - подошел к ней, чмокнул в щеку, - Тогда иду умываться и будем завтракать.

...На завтрак она приготовила омлет с помидорами, поджарила гренки. Придраться к ее стряпне было нельзя, всё было на удивление вкусно, он даже не ожидал. 

 - Недоумеваешь? - Ручьёв поймал ее смеющийся взгляд, - Как эта “белоручка” к плите подошла? - и, посерьезнев, добавила, - Я, между прочим, лет с десяти готовлю. Когда мы с папой остались вдвоем, - на миг по лицу словно пробежала тень, - Так что воленс-ноленс пришлось учиться. Конечно, господин “Зет” быстро меня от этой плебейской (усмешка) привычки отвадил, но все же не до конца. Два с половиной года назад, когда опять стала жить сама по себе, - чуточку покраснела, -Вспомнила утраченные навыки... В общем, садись на стол.

 Ручьёв не стал чиниться.

 Она (что тоже его удивило) присоединилась к завтраку, и даже налила себе кофе со сливками и парой ложек сахара. 

 - Что-то на сладкое потянуло, - извиняющаяся (и лукавая) улыбка. - Означает ли это, что я иду на поправку?

 - Определенно идешь, - подтвердил Ручьёв, хоть сердце слегка кольнуло. Слишком быстро закончилась ее “ломка”... что значило лишь одно - наступил короткий период ремиссии. Впрочем, не следовало искушать судьбу.

...После завтрака она сказала, что совсем не прочь прогуляться.

 - Конечно, идем, - сказал Ручьёв, -Только оденься потеплее, на море прохладно.

 Анна несколько картинно вздохнула и непринужденно поинтересовалась, не найдется ли у него какого-нибудь “старенького свитера”, поскольку шмоток она с собой захватила совсем немного, да и те, похоже, уже нуждались в стирке.

 Свитер, разумеется, нашелся.

 Они прошлись по песчаному берегу (и на сей раз Анна отметила, насколько живописна тут местность).

 - Кто тебя надоумил купить эту виллу?

 - Никто, сам захотел. Кстати, обошлась она сравнительно недорого, ибо требовала ремонта и отделки - как внутри, так и снаружи.

 - Хорошо здесь, - мечтательно сказала Анна, а потом процитировала Гоголя, - Вот бы жить здесь и ловить рыбу...

 Ручьёв улыбнулся.

 - Доживу до пенсии - если доживу, - то этим и займусь.

 Она чуть теснее прижалась к нему, и он подумал -какого черта, к чему себя сдерживать, особенно после сегодняшней ночи? Приподнял ее лицо за подбородок и поцеловал в губы. Она не отстранилась, ответила на поцелуй. Но, обнимая ее, он не мог не заметить, что Анна все же слегка дрожит.

 - Не замерзла? - был довольно холодный ветер, - Может, вернемся в дом?

 Она кивнула.

...Ремиссия действительно оказалась недолгой (как Ручьёв и предчувствовал, а может, накаркал?) Едва они оказались в доме, Анна, не успев снять кроссовки, сильно побледнела и, пробормотав: “Кажется, катастрофа... “, едва ли не бегом бросилась в сторону туалета. “Что?”, -едва успел он спросить, услышав, - “Нет, не ходи за мной, это не тошнота...”

 Это был, разумеется, понос.

 Он нашел в аптечке несколько препаратов от диареи, выбрал наиболее сильный, добавив несколько таблеток активированного угля. Конечно, дежурить у двери уборной было крайне бестактно, он поднялся на второй этаж, при этом напряженно прислушиваясь, не раздастся ли нехороших звуков с первого. Нехороших звуков не раздалось (помимо звуков сливаемой воды в бачке унитаза, а потом шума воды из крана).

 Анна, снова осунувшаяся и бледная, вошла в холл второго этажа.

 - Похоже, чем-то траванулась, - пробормотала, не глядя на него.

 - Нет, это все та же ломка, - он протянул ей таблетки и стакан с водой, - Организм освобождается от отравы, так и должно быть.

 - Ни фига себе должно, - она послушно проглотила таблетки, сделала пару глотков воды, а потом, скривившись, опять побежала в сторону туалета. Обернулась, - Слушай, может, ты... погуляешь без меня? Это так мерзко...

 - Это нормально в данной ситуации, - мягко сказал Ручьёв, но все же покладисто спустился на первый этаж, взялся за ручку входной двери, чуть помешкал... да нет, не могла она притворяться, и зачем, в самом деле? Чтобы в его отсутствие обыскать дом на предмет опиатов, которые были надежно сокрыты в оборудованном им тайнике, в гараже? Вздохнул. Сколько можно поддаваться паранойе, в самом деле? Она ему доверилась, именно так, в противном случае не стоило все это и затевать.

...Дошел до небольшого супермаркета, купил там овощной сок и побольше минеральной воды (без газа). Чем больше питья во время “ломки”, тем быстрее токсины выведутся из организма.

 Когда (примерно через час) вернулся домой, там царила тишина. Заглянул в спальню - Анна забралась под одеяло, и хоть не спала, но выглядела бледной, под глазами снова залегли тени. Да что там? Паршиво она выглядела. Приблизился, тронул за плечо. Ощутил, что она мелко дрожит.

 - Полегчало? - спросил на всякий случай.

 - Да... только знобит что-то. И... боюсь, будут судороги. Голень свело...

 - Ладно, сейчас я тебе введу препарат, - и, заметив мелькнувший страх в ее глазах, постарался успокоить, - Это то же, что тебе кололи бы или прокапывали в больнице. Мышечный релаксант. Ты просто расслабишься. Может, даже поспишь. Чем больше сна, тем лучше.

 Она бледно улыбнулась.

 - Прошлой ночью мне спалось нормально. Точнее, под утро.

 Он нагнулся, поцеловал ее в уголок рта.

 - Все будет хорошо.

 Принес из аптечки ампулу, одноразовый шприц, спирт, вату. И резиновый жгут.

 - Лучше колоть в вену, но, если боишься...

 - Делай, как считаешь нужным, - прошелестел ее голос, и Ручьёва опять захлестнула волна нежности - строго говоря, Анна была сейчас не его любовницей, а его ребенком. Нуждающимся в защите любимым ребенком.

 ...В вену удалось попасть с первого раза. Анна лишь слегка поморщилась и отвернулась, чтобы не видеть шприца. Он тщательно протер ватой место укола, согнул ее тонкую руку в локте.

 - А сейчас постарайся заснуть.

 - Да, папуля, - и как бы плохо ей сейчас ни было, он опять заметил в ее глазах смешинки.

 - Нашла “папулю”, - проворчал он (тоже не скрыв усмешки), - Я на шесть лет старше тебя, пигалица.

 

 * * *

 

 На следующий день эксцессов не случалось, если не считать “эксцессом” того, что Анна проспала весь день и встала с постели в пять вечера.

 На его вопросительный взгляд проворчала:

 - Только не начинай опять, как дела. Лучше дела, определенно лучше, только башка снова начинает трещать.

 - Сильно?

 - Да нет... терпимо.

 - Примешь аспирин? Если хочешь, растворимый, чтобы не раздражать желудок.

 - А это не вредно в моем состоянии? - усомнилась Анна.

 - Напротив. Это тебе в твоем состоянии показано.

 Спустя примерно полчаса после того, как выпила треть стакана с разведенными в воде парой таблеток байеровской ацетилсалициловой кислоты, она заметно оживилась и даже повеселела.

 - У тебя тут имеется отличная библиотека, могу взглянуть?

 - Ну, разумеется, - Ручьёв проводил ее в комнату, действительно служившую чем-то вроде избы-читальни - книжные полки, уютное кожаное кресло, журнальный столик. На стене - лесной пейзаж довольно известного современного художника, пишущего в манере передвижников. Анна остановилась у картины.

 - Неплохо. Сам выбрал?

 - Да так... попался на глаза.

 - Не скромничай, - она тихонько, очень осторожно тронула раму. - Знаю я этого живописца. Не лично, разумеется, но когда-то была на его выставке. Талант.

 - Принести тебе чаю? - предложил Ручьёв, - Или что-нибудь посущественнее?

 - Посущественнее? Маленький кусочек сыру. Ты ж знаешь, мне сейчас больше не съесть.

 Он принес в “избу-читальню”, помимо чая и блюдечка с тонко нарезанным сыром, вазочку с крекерами. 

 - Это тебе тоже не повредит.

 Она уже сняла с полки пару книг и просматривала другие.

 - Чья это библиотека? То есть, ты сам ее собирал?

 - Нет, - вздохнул Ручьёв, - Собирал мой дед. Я ее лишь немного дополнил.

 - Обожаю рыться в книгах, - Анна словно бы слегка смутилась. Не пристало светской красавице, истинной леди, выказывать себя “книжным червем”. Но Ручьёв знал ее и с этой стороны. Более того, эта ее сторона ему даже импонировала.

 Кажется, Анна постепенно приходила в себя. Черт возьми, она действительно шла на поправку.

 

 * * *

...Оставив Анну в библиотеке (она уютно устроилась на кресле с ногами, раскрыв том Мериме), ушел в холл, связался по скайпу с Кравченко, выслушал его подробный отчет, дал несколько указаний. Кравченко перебросил ему на электронную почту пару проектов договоров, потом, после некоторого колебания, пробурчал: “Как продвигаются дела, товарищ нарколог?” Ручьёв знал, что за ерничаньем его компаньон скрывает беспокойство, поэтому на колкость внимания не обратил. “Потихоньку”. “Ладно, - зам шумно вздохнул, - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь... до связи”. “До связи”, - ответил Ручьёв и постарался сосредоточиться на деловых бумагах, внося в них кое-какие исправления.

 Время летело незаметно. Бросив взгляд на настенные часы, даже удивился - стрелки двигались к часу ночи. Откинулся на спинку дивана, потянулся. Что-то Анна притихла... задремала, что ли? Только решил пойти глянуть, как она, когда Анна сама вошла в холл.

 - Заработался? - спросила мягко, приблизилась к нему и неожиданно очень медленно, очень нежно провела ладонью по его щеке. Ручьёв заметил блеск в ее глазах. Совсем не тот “стеклянный”, наркотический блеск.Другой. В ее глазах было ожидание.

 Он поднялся с дивана, в свою очередь обнял ее хрупкое (на данный момент - слишком даже хрупкое) тело.

 - Побудь рядом, - прошептала она, - С тобой мне не страшно.

 И он подхватил ее на руки. И отнес в спальню. И не ушел.

................

 - Ох, Серж... - она медленно провела ладошкой по его груди, - Я стала забывать, как с тобойсладко...

 Он в очередной раз потянулся к ее губам, ее руки немедленно обвили его шею, пальцы зарылись в волосы на затылке.

 - Соври, что до сих пор любишь...

 Неожиданно нахлынуло дежавю - такие же слова когда-то произносил он, уговаривая ее остаться с ним.

 Тогда она не осталась. Отделалась какой-то шутливой отговоркой. А сейчас сама (сама!) обращается к нему с почти такими же словами... Что изменилось? Что изменилось в ней?

 - Ты сама знаешь, что люблю, - он в свою очередь запустил пальцы в ее мягкие, густые волосы, - И не переставал любить.

 Она отстранилась. В полумраке ее лицо выглядело таинственно прекрасным, у него даже сердце защемило.

 - Почему же тогда бросил? - теперь в ее голосе отчетливо прорезались нотки горечи.

 - Не бросал я тебя, - вздохнул Ручьёв, - Просто... (Просто решил, дурень, что она с ним, как обычно, играет. Как кошка с глупым мышом.)

 - Просто решил, что ты ведь в любом случае останешься с Зарецким. И потом, ребенок...

 Ее лицо словно окаменело.

 - Ребенка нужно заводить от того, кого любишь, - сказала Анна каким-то замороженным голосом. - Иначе это не ребенок, а кукленок. А я в куклы перестала играть уже лет с четырех... с тех пор, как мать бросила нас с папой. Не развился во мне материнский инстинкт, - вздохнула, откинулась на подушки, - Я, конечно, его люблю, я даже им горжусь - он такой милый, ясноглазый, щекастый, - на сей раз улыбка ее была по-настоящему теплой,- Улыбчивый, общительный... развитой для своего возраста. Только я для него - тетя.

 Прикусила губу, сморщилась, и Ручьёв понял, что она расплачется. Вот в эту самую минуту.

 Снова обнял, прижал ее голову к своей груди. И действительно ощутил, что щеки ее стали мокрыми.

 “Поплачь, девочка, порой это просто необходимо. Поплачь... только не слишком долго.”

 Погладил ее по голове как маленькую девочку.

 - Хочешь попить?

 Она молча кивнула.

 Он взял с прикроватного столика бутылку минералки, плеснул в стакан, протянул ей.

 - Спасибо, - пробормотала Анна невнятно, сделав несколько глотков воды, - Минутная слабость.

 - Все нормально. Я тебя понимаю.

 Он забрал стакан из ее рук, опять поставил на столик.

 Она быстро провела ладонями по щекам, стирая слезы, попыталась улыбнуться.

 - Ты говорил, у тебя есть племянники?

 - Есть. Племянник и племянница. Соответственно, трех и шести лет.

 - И ты их... часто видишь?

 - В основном, по скайпу и на фото. Сама понимаешь, где брат, а где я...

 - Но ты ведь их любишь?

 - Как не любить единственную родню?

 Она коротко вздохнула.

 - Иногда мне кажется... только кажется, и, пожалуйста, не принимай мои слова слишком всерьез...

 - Говори.

 - Мне кажется, что, кроме тебя, у меня никого по-настоящему близкого и нет. Знаешь, когда я испытала самый сильный ужас в жизни, не считая того, когда папы не стало?

 Ручьёв сглотнул неуместный ком в горле, догадываясь и в то же время отказываясь верить в то, что она сейчас скажет.

 И не ошибся.

 - Когда поняла, что могу потерять тебя насовсем, - сказала Анна еле слышно, - Понимаешь? Совсем.

 - Но не потеряла же, - мягко сказал он, опасаясь, что она снова расплачется. Но она не расплакалась. Напротив, кажется, рассердилась. Несильно ударила его кулачком по груди.

 - Нельзя заигрывать со смертью, Серж! Никогда нельзя!

 - Тихо, тихо, - он снова ее обнял, снова притянул к себе, снова начал целовать - и высокую шею, и ее атласные плечи, и небольшую, почти идеальной формы грудь с напряженными сосками, ощущая нарастающее возбуждение, - Тихо, малыш, иди ко мне...

 И она пришла. Во всех смыслах.

 * * *

...- Ну и что ты думаешь по этому поводу? - обратился Зарецкий к своему начальнику охраны, доверенному лицу, в свое время доказавшему свою преданность (что, однако, отнюдь не гарантировало, что в случае катастрофы тот не сбежит, как прочие крысы - но не нужно о грустном).

 После очередного “сеанса связи” с Анной и ее... кем? Компаньоном? Или даже в данный момент опекуном? Зарецкого неожиданно снова охватило прескверное предчувствие. Создавалось впечатление, что с ним просто не хотели говорить. Вначале этот мерзавец (выглядел уже не так плохо, усталости ни в лице, ни в голосе не было), но слова он цедил сквозь зубы, а после - Анна, которая хоть и выглядела немного осунувшейся, но в целом... да, в целом она выглядела очень неплохо.

 - Я же вам уже говорил, Сергей Владиславович, что период восстановления займет не меньше месяца, - заявил Ручьёв этаким утомленным тоном, будто разговаривал с нерадивым подчиненным (а не тем, кто в любой момент, при желании мог бы раздавить его в лепешку... по крайней мере, так было до событий двухгодовой давности, о которых Зарецкий крайне неохотно вспоминал... точнее, предпочел бы не вспоминать вообще).

 - Я вернусь, если ты так этого хочешь, - в свою очередь заявила его законная стерва (без малейшего тепла, разумеется. Даже с неприязнью), - Только подыщи мне хорошего психотерапевта, сразу, к моему приезду. Поскольку нервы у меня сейчас гуляют, что неудивительно, твое счастье, тебе неизвестно, что такое “ломка”...

 “Нервы гуляют? - подумал Зарецкий, внутренне закипая, - А негуляешь ли ты со своим бывший “фейсом” ? (хотя бывшими они не бывают, конечно).”

 Но связь прервал, причем, прервал вежливо, даже пожелал Анне “скорейшего выздоровления”, после чего обратился к Лебедеву с вопросом, что тот думает по этому поводу (нет надобности напоминать, что весь разговор Лебедев слышал. От первого до последнего слова).

 - Вообще-то, психологическая зависимость - серьезная штука, - сказало доверенное лицо с некоторой задумчивостью, - Если физическая “ломка” занимает неделю-две, то психологическая... да, собственно, она вообще может остаться.

 - Как остаться? - осторожно переспросил Зарецкий.

 Лебедев невозмутимо пожал широкими плечами.

 - Насовсем.

 - Ну спасибо, “обнадежил”, - выдохнул финансист, откидываясь на спинку кресла. Взглядом указал Лебедеву на мини-бар. -Плесни граммов сто. И себе можешь. Черт, ты выражения-то выбирай!

 - В присутствии Ручьёва она вряд ли сорвется, - “успокоил” его Лебедев (ни черта, конечно, в действительности не успокоив, даже наоборот), - Он имеет на нее влияние.

 - Какого рода? - буркнул Зарецкий, “махнув” сразу полбокала Remy Martin, как вульгарную самогонку, - Тоже мне, Кашпировский...

 - В структуре, где он некогда служил, обучают таким вещам, какие доморощенным “кашпировским” и не снились, - негромко заметил Лебедев. - Да вы и сами видели - Анна больше не на препаратах.

 - Но ведь в любой момент может сорваться, - пробормотал Зарецкий, - Вот что меня беспокоит. Может, действительно ей нужен “мозгоправ”?

 - Может, - согласился Лебедев без энтузиазма, покачивая коньяк в бокале и любуясь темно-янтарной, по виду маслянистой жидкостью. Никакой “мозгоправ” Анне Валентиновне, конечно, не нужен. Ей вполне достаточно Ручьёва. Ей всегда было достаточно Ручьёва. Ну, не будут же они сидеть по углам в его вполне комфортабельном доме целый месяц?

 - Если, вернувшись, она снова не потянется к “дури”, “мозгоправ” не обязателен, - сказал Лебедев, - Уверяю вас.

 - Слушай, - Зарецкий вскинул на своего начальника охраны глаза, - А не махнуть ли тебе тоже в эту Юрмалу?

 - Простите... зачем? - Лебедев весьма искусно изобразил недоумение, - Чтобы спровоцировать у Анны Валентиновны стресс? Тем более, что осталось-то всего ничего, каких-то недели три. Она вернется, лично я в этом нисколько не сомневаюсь. Может, даже раньше, но никак не позже. У Ручьёва свой бизнес, он его надолго не забросит, это не какой-то рантье... Да и не забывайте, что она все-таки мать...

 - Паршивая мать, - проворчал Зарецкий, - Иначе вообще не “села” бы на “дурь”. Ладно, дождемся, а там посмотрим. Кстати, ты “вычислил”, кто ей поставлял эту дрянь?

 Лебедев вздохнул.

 - Я над этим работаю, босс. Одно пока совершенно ясно - это не мои люди.

 - Значит, прощупай баб, - раздраженно сказал Зарецкий, и Лебедев с готовностью кивнул.

 - Так точно, шеф.

 

 * * *

 Глава 6.

 - Как обычно, он всё портит, - Анна со злостью захлопнула крышку своего лэптопа, по которому разговаривала с законным супругом.

 Ручьёв приблизился, мягко обнял ее за плечи.

 - А ты, как обычно, не обращай внимания...

 Она наклонила голову набок, прижалась щекой к его руке.

 - Ты бы знал, как мне всё это надоело... И как мне не хочется возвращаться туда...

 Он молча ее обнял, и она охотно к нему прильнула.

 - Всё не так просто, - сказал Ручьёв с явным сожалением. - У тебя там ребенок.

 - Да, ребенок, - она неожиданно вскинула на него глаза, в настоящий момент совершенно серьезные и пытливые, - А кто сказал, что у меня не может быть ребенка здесь? - и добавила вкрадчиво, - Другого ребенка?

 Он немедленно отстранился, в замешательстве взъерошил волосы.

 - Ты же знаешь, я... 

 - Нет, не знаю, - ответила она без тени улыбки. - Понятия не имею. Кто тебе сказал, что ты не можешь иметь детей? Первая жена, которая, несмотря на три брака и немереное количество любовников, так и не удосужилась забеременеть?

 Ручьёв ощутил жар в щеках.

 - Не только. Я сдавал анализы и после...

 Анна фыркнула.

 - И тебе сказали это со стопроцентной вероятностью? Извини, не поверю. Как мужчина ты в полном порядке. И никакой стопроцентной уверенности лично у меня нет. Даже пятидесятипроцентной нет. Мы ведь постоянно предохранялись. Ты этого не учитываешь? Мы с тобой предохранялись с самого начала. Я регулярно принимала таблетки. У нас с тобой и шанса не было убедиться, так ли правы эти так называемые врачи, а точнее - лаборанты. И потом, сейчас существуют препараты нового поколения... которые наверняка способны всё исправить. Если, конечно, ты сам этого хочешь.

 - Мне бы твой оптимизм, - Ручьёв заставил себя улыбнуться.

 - Это не оптимизм. Это элементарная логика. Может случиться всё, пока не доказано обратное, - убежденно сказала Анна. - Но даже если и так... если прав ты... это что, веская причина не быть вместе?

 - Наверное, нет, - он ощутил даже не замешательство, а самую настоящую растерянность. Наверняка, в ней все еще говорит чертов “синдром отмены”, а когда она окончательно избавится от токсинов, которые (вероятно) и туманят ей мозг, когда заново трезво посмотрит на вещи...

 Она приблизилась к нему вплотную, обняла.

 - Единственное, что я точно знаю, это то, что к нему больше не вернусь. Финита. Примешь ты меня или нет - другой вопрос... но к Зарецкому я не вернусь. Я намерена с ним развестись.

 - Это будет не так просто, - осторожно заметил Ручьёв.

 - И что? - она холодно пожала плечами, - Убьет он меня, что ли?

 - Нет, разумеется, но...

 - Оставит без денег? Вообще-то, и это у него не выйдет, какую-то сумму я все же получу. По закону. Если он, конечно, не захочет “подмочить” свою репутацию, которой дорожит больше жизни, - она усмехнулась (но тоже без тепла). - Я вернусь в Берн только для того, чтобы начать бракоразводный процесс. И больше ни для чего.

 - Он пригрозит ребенком, - Ручьёву очень не хотелось ей об этом напоминать, но она должна знать обо всех ожидающих ее “подводных камнях” (по крайней мере, о большинстве), - Он даже может обвинить тебя в злоупотреблении содержащими наркотики препаратами.

 - Да неужто? - Анна издала короткий смешок, - Я официально не проходила лечения ни в наркологической клинике, ни у психотерапевта. Я чиста, Серж. Больше к опиатам не прикоснусь, как не прикоснусь и к прочей “дури”. Пусть настаивает на освидетельствовании, пусть нанимает экспертов... Это не Россия, - добавила она с холодной усмешкой, - Там не так-то просто всех подкупить...

 - И ты собираешься остаться...

 - С тобой, - просто сказала она, - Если ты, конечно, этого захочешь.

 - Еще спрашиваешь, - выдохнул он, - Ты еще спрашиваешь? - обнял ее, крепко обнял и его уха коснулось ее дыхание.

 - Люблю тебя, бестолочь, - прошептала Анна, - Чертов мой шпион...

......................

 Через два дня (за это время не случилось никаких “эксцессов”, Анна определенно шла на поправку и чувствовала себя нормально), она предложила “смотаться” в город, походить по бутикам, поскольку сочла необходимым “немного обновить свой гардероб”. Ручьёв, разумеется, возражать не стал. “Зарецкий тебе выдал что-нибудь на мое содержание?” - спросила с усмешкой. “Десять штук зелени, налом”, - не стал он лгать. “Щедро,” - заметила Анна. “Я их не собираюсь тратить, они твои.” Она пожала плечами. “Твое дело. Но, может, ты и прав. Услышав про развод, мои карты он почти наверняка заблокирует.” “Переживем”, - сказал Ручьёв, не желая раньше времени развивать тему “развода”, все еще опасаясь, что она может передумать.

 Они поехали в город, и Анна, конечно, посетила не один бутик и кое-что себе присмотрела (он ее остановил, когда она собралась расплатиться своей картой). “Не унижай мое мужское естество”. Она рассмеялась. “Ну как знаешь.” Он подумал - всё идет настолько хорошо, что это даже настораживает.

 Однако, “ложка дегтя” не преминула о себе напомнить - ему позвонила Ирина, подруга-криминалист, недавняя его женщина (Анна в этот момент, на его счастье, находилась в примерочной). Он вышел на улицу, с мобильником у уха. “Ты куда запропастился? Звонила тебе в агентство, там говорят, в какой-то деловой поездке... Когда вернешься?” 

 -Боюсь, не вернусь, - ответил Ручьёв, подпустив в голос нотки сожаления (которого в данный момент не испытывал).

 Последовала тяжелая пауза.

 -Так ты что, решил “поставить точку” в наших отношениях? - спросила Ирина, все еще не веря, что именно это Ручьёв и решил. 

 -Прости, твоей вины в этом нет, - сказал он мягко, намереваясь прервать связь, но его остановил истеричный голос:

 -Сволочь! Значит, это правда, что говорят, будто ты опять связался со старой любовницей?!

 -Она не старая, - мягко поправил Ручьёв, после чего прервал связь и заблокировал входящий номер.

 Вернулся в бутик. Анна, закончившая выбирать покупки, бросила на него короткий взгляд.

 -Что-то срочное? С работы?

 -Ерунда, - ответил он вполне искренне, доставая свой бумажник и дебетовую карту, чтобы оплатить ее “шмотки” (не запредельно дорогие, но определенно изысканные, ибо безвкусно одетой он Анну не видел никогда).

 После она предложила прогуляться по прибалтийскому городку, а он спросил, как она отнесется к тому, чтобы перекусить в кофейне.

 -Они русских не любят, - сказала Анна с легким недовольством и вдруг озорно улыбнулась, - А не прикинуться ли нам пиндосами или англосаксами?

 -А почему не немцами? - подыграл ей Ручьёв.

 Она с шутливым сожалением вздохнула.

 -Для немцев мы с тобой слишком красивы... - и легонько чмокнула его в щеку.

 -Уж ты-то определенно, - он ответил на поцелуй. - Хорошо, попрактикуемся в английском...

 Она засмеялась.

 -Это будет забавно...

 И это действительно было забавно.

...............................

...Хандра его посетила за три дня до ее отъезда. Анна тоже выглядела невеселой, однако слов, которых он боялся (“Прости, погорячилась, не могу бросить ребенка и устоявшийся быт”), Ручьёв от нее не услышал.

 ...Ночью, после очередного сеанса любви, закончившегося, как обычно в последние недели, взрывами, вспышками и фейерверками, она опять прижалась к нему, прошептала на ухо: “Обещай, что дождешься.”

 -Могла бы и не спрашивать. Я готов тебя ждать сколько угодно.

 -Это не будет слишком долго, - заверила его Анна. - Я вернусь совсем скоро.

 Он промолчал. Ему очень хотелось ей верить, но хотеть верить и верить - две слишком большие разницы...

 Накануне того дня, когда они собрались вернуться на родину, Ручьёв протянул ей конверт с долларами, так им и не тронутый, который вручил ему банкир. Анна взяла, заглянула в него, потом отсчитала ровно две тысячи, а оставшиеся деньги положила на журнальный столик.

 -Они еще понадобятся. После того, как я вернусь.

 Ручьёв не стал спорить.

 -И еще, - она несколько напряженно прикусила нижнюю губу (признак замешательства). - Наркоту ты тоже верни. Не сейчас, - поспешила добавить, - В аэропорту, где меня будет встречать Лебедев. Ему и передашь.

 -А в чем смысл? Лишний раз доказать, что ты “соскочила”?

 -Я ему кое-что должна сказать, - Анна чуть покраснела, - Это гнусно, конечно, с моей стороны, но я назову ему имя той, кто доставал мне таблетки. Надо, в конце концов, расставить точки над i.

.................

 Как Ручьёв ни надеялся, что рейс до Берна отменят, или случится еще что-то непредвиденное, форс-мажора не случилось. И Лебедев действительно ждал ее в аэропорту.

 “На людях” они обниматься не стали. Он передал ей пузырек с таблетками, она кивнула, сунула их в сумочку. Легко коснулась губами его щеки.

 -Я вернусь, обещаю, - шепнула ему на ухо, и по ее глазам Ручьёв понял, что она сама в это верит.  По крайней мере, в данный момент.

 -Удачи, - он остался на месте, глядя как вместе с Лебедевым Анна проходит таможенный контроль и идет на посадку.

 Он оставался на месте, пока не увидел, как самолет прочертит на ясном, ослепительно синем небе августа белый шрам.

 И лишь после этого поехал домой. В агентстве появляться он сегодня не хотел. Хотел провести день в обществе любимого сенбернара по кличке Малыш, который весь этот месяц проживал у его бессменного адъютанта Саша Ивушкина и наверняка соскучился по хозяину не меньше, чем хозяин - по нему.

 

 * * *

 Вместо эпилога



  ...Сентябрь выдался на удивление теплым, солнечным, “бархатным”. Будто лето, стеснительно извиняясь за то, что выдалось слишком пасмурным, ветреным и дождливым, решило побаловать людей дополнительным месяцем - с буйным цветением фиолетовых осенних астр и бордовых георгинов, оранжевых настурций и ярко-красного шиповника, и всех оттенков розового садовых роз.

 Яблок тоже уродилось на славу, Ручьев даже не знал, куда их девать - четыре яблони на его участке расщедрились на урожай, и каждое яблоко выглядело диковинным, “волшебным” - прозрачным, золотисто-розовым, истекающим сладким соком, вкусом напоминающим почему-то землянику и мед.

 Кусты малины на границе участка с подлеском неожиданно разродились заново спелыми ягодами, темно-красными, упоительно ароматными. Он нарвал целую горсть, отнес в дом. Взял корзину, чтобы собрать упавшие яблоки, совсем слегка “побитые”, но еще свежие, головокружительно благоухающие. Нужно бы отнести пару корзин в агентство, угостить своих парней...

 В дверь ограды позвонили. Он с недоумением посмотрел на часы - половина седьмого вечера, кто мог вломиться к нему без предупреждения? Малыш глухо тявкнул, но не враждебно, да и хвост его ходил из стороны в сторону, сенбернар чуял, что пришел не чужак.

 Ручьёв отправился открывать и, распахнув калитку, замер.

 Анна улыбнулась светло и безмятежно. Держа в руке дорожную сумку. И одетая тоже по-дорожному - в джинсы и легкомысленную футболку (тепло было по-летнему).

 -Ты? Откуда? - выдохнул он, а губы сами собой уже растягивались в дурацкой улыбке. Дурацкой, неверящей, счастливой улыбке.

 - Неужто не ожидал? - усмехнулась она, - Я же обещала, что вернусь.

 Ручьёв шагнул к ней, обнял, нашел губами ее губы, немедленно раскрывшиеся в ответном поцелуе, и подумал, что всё происходящее слишком напоминает сон... только не бывает столь ярких снов.

 -Эй, не так бурно, - со смешком сказала она, отстраняясь. - Хотя бы в дом пригласи.

 Он, разумеется, увлек ее за собой, забрав у нее дорожную сумку и не снимая руки с ее талии.

 - Кстати, малину будешь?

 - Малину? - ее смеющиеся глаза сияли вполне естественным блеском (не тем, что полтора месяца назад, но не будем вспоминать о плохом), и такой же здоровый румянец играл на ее щеках. -Ты ничего не попутал? Осень на дворе...

 - Бабье лето, - поправил Ручьёв, откровенно любуясь ею. Своей женщиной. По-настоящему своей. - И ты еще не пробовала сентябрьской малины. Она чертовски... хороша.

 - Я тебе верю, - серьезно ответила Анна.

 

 * * *

 

Конец

Февраль 2024