Сахалин - моя любовь 1

                ЮРЧА* - судьбы людские

  Посвящается памяти моего дорогого отца Юрченко А. Г.

  ЛЮБЯТ РОДИНУ НЕ ЗА ТО, ЧТО ОНА ВЕЛИКА, А ЗА ТО, ЧТО СВОЯ. - Сенека Луций Анней. (Древнеримский философ).

  Я СЫН ВОЛЬНЫХ ВЕТОВ - С.А. Юрченко-Целищев (крик души.)

  Я сын вольных ветров, я сын белых метелей
  Я сын гребня волны, и штормов канителей,
  Я сын шёпота елей, сын тайфунов лихих
  Я сын сопок и тундры, и лесов вековых.

  Я родился в буран, там где солнце встаёт
  Где волна неустанно, с ветром песни поёт,
  Где под рёв океана, тихо чайки кружат
  Где прибрежные ели, от прибоя дрожат.

  Моя родина остров, где морские дары
  Грибы, ягоды, кедры, овод и комары,
  Где солёны туманы, где везде дикий зверь
  То есть я с Сахалина, так что знайте теперь!

                РОДИТЕЛИ. САХАЛИН

  Мои родители родом из одной и той же деревне. В 60-е годы, ещё до моего рождения, они по объявлению в газете завербовались на заработки на остров Сахалин. Тогда это было модно.
  Жили мы в посёлке Гастелло на берегу Тихого океана у залива Терпения. Мама работала в поселковой столовой поваром, а отец - трактористом в леспромхозе.
  Жили мы в японской фанзе, в так называемом ДОСе - дом офицерского состава. В нём во время войны проживали японские офицеры. С нами жила моя бабушка Женя, мама моего отца, и её второй муж, японец Куро де массао - бывший самурай, капитан квантунской армии, попавший когда-то в плен. Все его называли по русски Миша. Они сильно любили друг друга, потом были и похоронены рядышком.
  Дед Миша, по словам моей мамы, меня сильно любил и без конца нянчил, называл: "Серёньчка му". Я помню те далёкие годы и мамины руки. Отчётливо помню, как она меня несла на руках мимо старого трансформатора, начался дождь, а она подкидывала меня на руках говорила мне: "Чук чук...". Странно, но это мгновение я запомнил на всю жизнь, всё было как будто вчера...
  Но так вышло, что брак родителей распался. Мама забрала меня и уехала на свою родину - в Сибирь, в Хакасию, потом - в Казахстан. Отец остался на острове навсегда.

                КАЗАХСТАН

  Оставив меня с дедушкой и бабушкой в Казахстане, в посёлке Каракемир, мама вернулась на работу на Сахалин. В Каракемире мои родные жили в бараке большоё семьёй:дед Дмитрий, бабушка Маня, четыре родные мамины сестры - Нина, Рая, Таня, Лида, дядя Петя, и его дети - Юрий, Лена и Оля.
  В то время мне было три года. Неожиданно я заснул летаргическим сном и спал пять суток. Врачи не могли дать точного ответа, когда я проснусь. Милиция допрашивала всех подряд, подозревали, что меня отравили или я наелся каких-то таблеток, допрашивали и воспитателей детского сада, куда я ходил. Но после переливания крови я проснулся. Тогда сообщили маме, и она вернулась с Сахалина ко мне навсегда. Я помню, как она сидела на корточках, а я стоял и смотрел на неё, и не мог понять, кто это. Рядом со мной были две мамины сестры Рая и Таня. Когда они мне сказали, что это - моя мама, я бросился к ней на шею, и мы больше не расставались.
  Как-то моя бабушка поехала навестить свою сестру в слободу Кашары Ростовской области. Ей понравились те места и люди. Она, недолго думая, уговорила переехать туда всех своих дочерей и родственников на постоянное жительство. В 1971 году в Кашары переехали бабушка Маня, я с мамой, три мамины сестры, позже - дед Дмитрий, Пётр с женой Ниной и со своими детьми, то есть с моими двоюродными братом Юрой и сёстрами Леной и Олей. Потом вернулся из армии мамин родной брат Гена.

                КАШАРЫ.

  Когда мы переехали в Кашары, мне было пять лет. Мама устроилась на работу в кафе "Минутка". Она снова вышла замуж, и отчим, Савченко Николай Ильич, заменил мне родного отца. Мама взяла его фамилию, а я пока ещё оставался на девичьей фамилии матери, так как мои родители жили на Сахалине в гражданском браке и не были официально зарегистрированы.
  В семь лет я пошёл в школу. С виду, наверное, я казался простым мальчиком, но в моей душе постоянно присутствовала какая-то тоска, печаль, тревога. Став по старше, я надоедал матери с расспросами о родном отце, о Сахалине. Мама всегда с радостью рассказывала о природе Сахалина. Там - море, сопки и тайга, богатая грибами, черемшой, ягодами (морошкой, голубикой, клоповкой, растущей только на Сахалине), корейские кедры, из шишек которых добывают кедровые орешки, реки, полные форели и другой рыбы, неисчерпаемые дары океана, многочисленная дичь... И изредка рассказывала об отце... почти одно и тоже: любит охоту, рыбалку...
  Мы жили в большом доме Елекоевых по улице Андреевской. Потом - в съёмном доме у Подкуйко. Работая в кафе, мама всегда приносила с работы в сумочке, пропахшей какими-то духами, ириски "Золотой ключик", я до сих пор помню их запах, но я их почему-то называл "гнилыми" конфетами. "Мама, принеси мне "гнилых" конфет", - говорил я.
  Позже мы жили на горе, возле старой "Сельхозтехники". Мама тогда работала на базе, и я часто ходил с ней на работу, где играл в боксах в неисправных грузовиках, сидел в кабине и крутил тугой руль. Потом мама работала в колхозной столовой, и я ездил с ней на ферму за белыми петушками. Когда пошёл в школу, она работала в районной столовой поваром и, бывало, продавала на летней площадке пиво в ларьке возле старой общественной бани. Работала в кулинарии, и я на большой перемене прибегал к ней, чтобы поесть пирожное по 22 копейки и попить свой любимый берёзовый сок, продававшийся на разлив.
  Летом мама работала поваром в Терновой - в пионерском лагере "Чайка", где я проводил с ней целое лето. Играл с детворой, ел бесплатное мороженное, купался в реке, смотрел кино по вечерам. Помню, как я сильно испугался и плакал, когда на праздновании Дня Нептуна "нечистые" схватили маму и понесли топить в реке. Помню, как уезжали домой. Был некрытый грузовик, мы сидели в кузове на самодельных лавках и ехали по ухабам, мама просила меня для тёток спеть песню и почитать стих "Гибель Чапаева", и я читал:

                В уральских степях непогода и мрак,
                Лисицей во тьме пробирается враг,
                Чапаев не слышит, чапаевцы спят,
                Дозор боевой неприятелем снят...

  Я знал его весь наизусть, так как мама мне его часто читала, а память у меня была феноменальная, вся родня думала, что я буду в школе круглым отличником, но они ошиблись. Я не любил школу. А песню пел часто, встану на стул и пою:

                Не печалься о сыне,
                Злую долю кляня,
                По бурлящей России
                Он торопит коня...

  Мама долгое время работала пекарем на старом хлебозаводе, и я много времени проводил с ней, катался на хлебных вагонетках, ел вынутый из печи горячий хлеб, лепил из теста крабов и разных зверушек, и мама выпекала их в печи вместе с хлебом. Работала на укладке асфальта, как тогда говорили - "на лопате". И там я бывал с ней в летний зной, сидел в душной будке и всё время ждал обеда. А ездил лишь ради того, чтобы покататься на машине. По отчиму у меня было два сводных брата - Виктор и Юрий. Помню забеременела мама моим братом Юрием и легла в больницу на сохранение. Я остался с отчимом, дом был без неё неуютен и пуст. Я сильно тосковал и плакал о том, что мамы нет дома. От тоски надел на себя её вишнёвую вязанную кофточку, сохранившую родной запах, и спал в ней.
  Куда бы мама не ездила, я всегда был с ней - будь то Волгоград, Большая Мартыновка, или Миллерово. Чаще всего она ездила именно в Миллерово, чтобы сделать завивку. Я любил эти поездки, так как мама всегда водила меня в мою любимую столовую с красивыми шторами, скатертями на столах, на которых стояли стаканы с аккуратно сложенными белыми салфетками. Эта столовая тогда находилась на ж/д вокзале. Там всегда был вкусный борщ, второе, компот и пирожки.
  В старших классах на уроках географии я подолгу рассматривал географический атлас, карту Сахалина, мечтал побывать там. Зачитывался книгами о Сибири, Дальнем Востоке, о жизни людей Севера - эвенков, нанайцев, чукчей... Меня не интересовали приключения и фантастика, как многих моих сверстников и друзей. У меня был свой мир, непонятный другим людям.

  У нас в школе была завуч, Колузонова Анна Емельяновна, она вела урок географии. Я, если честно сказать, не любил этот предмет, он мне был просто неинтересен. Я не любил ни контурные карты раскрашивать, ни показывать указкой у доски, где находится то или иное государство. Мне было всё равно, где и что добывают. Я только мог любоваться, глядя в атлас или на карту СССР, дальним Востоком, Сибирью и своей недосягаемой родиной, моим милым сердцу Сахалином. Мало того, учитель географии была очень строга и придирчива ко всем - мпо крайней мере нам так казалось. Мы её страшно боялись и иногда даже ненавидели, лично я не любил её и её предмет, то есть географию, и никогда не учил её. Дома начну читать, прочту пол страницы, ничего не поняв, и откладываю книгу на полку к учебникам. Анна Емельяновна, когда открывала на уроке журнал и говорила:
  - Отвечать будет... - и делала паузу, глядя в журнал, пытливо выискивая кого бы "наказать ответом", в тот момент все ученики, опустив головы, смирно сидели и смотрели, как провинившиеся, в парту.
  И вот она подняла меня, и это было в последний четверти 8 класса. Я встал и, не  скрывая своего недовольства и неприязни к этой учительнице, чуть не плача сказал:
  - Я не знаю урока, я не учил.
  Она что-то грубо стала мне говорить, и я в отместку сказал:
  - Я больше никогда не буду ходить на ваши уроки.
  Ответ учителя был немного взволнованным и может даже с плохо скрываемой обидой, как мне показалось:
  - Ну и не ходи!
  И я ни разу больше не был на её уроках. Не знаю почему, но мне везло. Никто меня не ругал и не корил ни в школе, ни дома, за то, что я не ходил на уроки географии. И мне по окончании школы в табеле и в Свидетельстве об окончании 8 классов поставили твёрдую тройку. В то время всем двоечникам ставили при выпуске из школы тройки, чтобы смогли учиться дальше, например в ПТУ.

  И вот спустя десятилетия мне в руки попались два старых школьных учебника - по географии и по истории. Признаюсь честно, нашёл их на свалке среди многочисленных детских книжек разных авторов - Маршака, Даниила Хармса и других. Вы не поверите, я эти оба учебника взял домой как частичку ностальгии по детству. И дома я прочитал их от корки до корки. Настолько они были интересны, что мне захотелось прочитать все-все учебники  того времени за все классы. Как я сожалел, что в школе я не учил эти предметы и не читал о том, о чём я прочитал сейчас. Увы!...
  ...Как-то я оказался проездом на автовокзале Ростова-на-Дону. Увидел молодую девушку с родителями. Услышав их чистую русскую речь, я почувствовал что-то близкое и родное, вмешался в разговор и спросил:
  - Откуда вы?
  - Мы с Урала, - ответила девушка, - едем жить в город Константиновск.
  - А на Урале тайга есть? - спросил я.
  - Есть, - ответила девушка.
  - За чем же вы уезжаете? - недоумевал я. - Там же - охота, лес, грибы...
  - Ну и что? - засмеялась девушка. - Смешной ты какой-то!
  Но мне было не до смеха - взяла обида и тоска за этих людей. Расстроенный я проводил новых знакомых на их автобус и остался один мна один с чужим ночным городом, с его сонным вокзалом.

  ОТЧИЗНА - ЭТО КРАЙ, ГДЕ ПЛЕННИЦА ДУША. - Вольтер.

                ***
  Все свои школьные годы я мечтал увидеть родного отца и свою родину. Мать всячески скрывала его настоящее место жительства и давала мне неточный адрес. Я писал отцу письма. Но они, к величайшему сожалению, приходили назад с надписью на конверте "Указан неточный адрес"...
  Когда мне исполнилось восемнадцать лет, пришла телеграмма, где было сообщение о том, что отец приглашает меня на переговоры. Я прибыл в назначенное время на телеграф. Хорошо помню, что моя кабинка была № 2. Мы стали говорить с ним по телефону, и оба - с небольшим волнением. Волновался отец, не зная, что говорить, волновался и я. Потом завязалась наша переписка. В начале мая я ушёл служить в армию, переписывались с ним и там. Отец присылал мне посылки, в которых были солёные горбуши, дальневосточные консервы...
  После демобилизации в 1987 году я через месяц женился и наконец-то получил вызов от отца. Началось долгожданное путешествие на родину. На подаренные на свадьбу деньги мы с женой Светланой купили билеты на самолёт рейсом Москва - Южно-Сахалинск. Это было наше свадебное путешествие.

  ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ - ПЕРВОЕ ДОСТОИНСТВО ЦИВИЛИЗОВАННОГО ЧЕЛОВЕКА. - Наполеон.

                И СНОВА САХАЛИН...

  Через восемь часов полёта шасси самолёта коснулось сахалинской земли. Пограничный контроль проверил паспорта, после чего все пассажиры стали не спеша выходить из салона самолёта под проливной дождь. Зайдя в багажное отделение, я вдруг услышал громкий незнакомый голос:
  - Сергей Юрченко-Целищев есть?!
  - Есть! - закричал я.
  На выходе нас встретил пожилой загорелый мужчина. Подошёл ко мне, взял руками за плечи, посмотрел пристально в глаза и сказал:
  - Здравствуй, сынок!
  Обнялись. Это была та самая первая встреча с отцом, о которой я мечтал долгие годы. Представил Светлану. Взяли вещи и пошли по бурлящим дождевым потокам, которые рекой лились по асфальту. Мы с женой были удивлены - никогда раньше не видели такого дождя. Позже поняли, что на Сахалине это обычное явление. Поехали на ж/д вокзал, купили билеты до станции Гастелло. Сели в поезд, и ещё долгих 6 часов он нас укачивал. Это была "мотриса" - японский поезд, который нас вёз вдоль Тихого океана по узкоколейной железной дороге в мой родной посёлок Гастелло.
  Мы понемногу пили коньяк, бутылку которого отец купил на вокзале в Южно-Сахалинске, и разговаривали.
  - Далеко ли до моря? - спросил я.
  - А море везде, - ответил отец.
  Я взглянул в окно поезда, но ничего, кроме темноты, не увидел.
  - Сейчас ночь, - сказал отец, - его не видно. Вот утром приедем - увидишь.
  Отец признался мне потом, как он боялся нашей встречи. "Ну вот увижу я его... Как он меня встретит? О чём мы будем говорить? Не осудит ли он меня"? - переживал он.
  А я не сердился, наоборот, был счастливее всех, что увидел наконец-то отца. В пути жена спала, а мы с отцом вдвоём коротали ночь в поезде и так и не заснули.

                ВСТРЕЧА С ОКЕАНОМ.

  Местный вокзал расположился среди густых приплюснутых морским туманом елей, рядом с бушующим морем. Был небольшой шторм. Потом была встреча и знакомство с женой отца Бобовой Александрой, а по-простому - с Шурой. Богатый стол, самогон, выгнанный из проросшей пшеницы, так как отец дрожжи не признавал, корейские кимчи, папоротник, соя. Отец открыл трёхлитровую банку лососёвой икры, но она почему-то ему не понравилась.
  - Шура, - окликнул жену отец, - принеси другую банку!...
  А эту - вывернули свинье.
  На следующий день я пошёл рано утром на берег моря. Долго стоял, слушал прибой и плакал от счастья. Слёзы жгли щёки, их подсушивал ласковый морской ветер. Я словно потерял разум: припадал к берегу, к своей родной земле, целовал её и плакал. Свершилось то, к чему я так долго стремился, о чём мечтал все свои двадцать лет... Усталый я вернулся в дом отца. Тогда я написал своё первое стихотворение о Сахалине:

                БОЛЬ ДУШИ.

  Море тихо шумит,
  Лихо катит волной,
  И о берег родной
  Бьётся гребень волны.
  Сяду я на песок
  И вгляжусь сладко в даль,
  И увижу вдали
  Снова детство своё.
  Как мальчишкой мечтал
  Я приехать сюда,
  Чтоб к родным берегам
  Жадно грудью припасть
  И запеть от души,
  И наплакаться всласть...
  Я приехал сюда
  Лишь спустя много лет
  И на море пришёл,
  Когда был сильный шторм.
  Ветер дул мне в лицо
  И волной окатил,
  Сахалин прокричал:
  - Ты вернулся, мой сын!
  Я стоял чуть дыша,
  Слёзы щёки пекли,
  А залив бушевал,
  Будто рад был залив.

  Сначала мы просто отдыхали... Много рыбы и трёхлитровые банки лососёвой икры.
  Ходили с отцом по грибы, уж чего-чего, а там их хватает. Ходили на охоту, на рыбалку, ловили на перекатах таёжной реки Гастелловки гольца, форель, на варёную икру - лосося. Отец доверял мне ружьё, мотоцикл.

                "НА УДАР"

  Помню, взял меня отец с собой на работу в тайгу, он работал на челюстном погрузчике, грузил лес лес на лесовозы. Сели мы в японский лесовоз "Комацу" и едем по сопочным серпантинам на перевал. Отец показывает мне на высокую заснеженную сопку и говорит: "Едем в зиму". На вершине перевала лежал слепящий глаза от солнца нежно-голубой и сверкающий снег, и стояла зловещая тишина. Приехали. Отец завёл "челюстник", погрузил уже заготовленный лес, и - обратно вниз - к дому.
  Поехали мы как-то с ним на рыбалку ловить форель, а он взял с собой ружьё и манок на рябчика. На реке он мне говорит под шум бегущей по круглым камням воды:
  - Ну, ты лови тут, а я пойду в ельничек рябчика посвистаю.
  Дело в том, что этот манок, когда в него дуешь, сводит рябчика с ума, зазывая его на брачные игры. Бывали случаи, когда эти птицы, слетая с веток ели, садились на голову или плечо охотника. Отец ушёл в ельник, в любимую обитель рябчиков, и стал насвистывать, постепенно отдаляясь от меня.
  Я впервые в жизни самостоятельно ловил форель, но, к счастью, не клевало. Оставив удочку на берегу, я пошёл к отцу. Три выстрела - три рябчика. Вернулись к тому месту, где я ловил рыбу, а рядом с удочкой на земле - свежие следы медведя и куча после него. Я изумлённо говорю:
  - Хорошо, что я к тебе пошёл, а если бы не пошёл, что тогда было бы?
  - Да ты бы свою кучу рядом наложил. - Рассмеялся отец. - А что же ты не стал ловить то?
  - Так не клюёт что-то. И как определить, когда клюёт? Только заброшу удочку, а поплавок сразу же уносит течением.
  - Ты не туда забрасывал, - сказал отец. - Нужно забрасывать на спокойную воду, на заводь, где тихо и нет течения. Давай пробуй ещё.
  Я забросил, и тут же оторвался поплавок, и его мгновенно унесло течением.
  - Ничего, - утешает меня отец, - пробуй "на удар" ловить.
  Как это понять - "на удар"?
  - Эх, где ты только воспитывался! - посетовал отец на мою бестолковость. - Ловишь без поплавка. Когда рыба берёт наживку и уходит, то происходит толчок, и удочка в руках дёргается - чувствуется удар, - объяснил отец.
  Взял он удочку, нацепил варёную икру лосося и забросил в тихую заводь. Долго ждать не пришлось, голец попался, дёрнула рыба леску, и отец выудил её на берег. После чего "на удар" стал ловить я. Форель за форелью, голец за гольцом. И так по всей реке, на всех тихих заводях и всё - "на удар".

                ДУНЬКИН ПУП.

  В 9 километрах от села Гастелло находится сопка со странным названием - Дунькин пуп. Старожилы рассказывают о происхождении этого названия следующую легенду.
  Незадолго дот революции, в самом начале ХХ века, у подножия этой горы вела хозяйство одинокая женщина. Неизвестно, была ли она писаной красавицей, но старатели, мывшие золото у соседнего Степанова ключа, после тяжёлого рабочего сезона непременно навещали Евдокию. Они жаждали ласки, а Дуня - золота. Причём плату она установила необычную: количество золота, которое вместится в её пупок. Старатели были согласны... Много лет золотой песок сыпался в Дунькину "ёмкость", а перед революцией она распродала хозяйство и уехала неизвестно куда. А название осталось.
  Помню, как отец меня познакомил с горой Дунькин пуп - это огромная пологая сопка, на которой много ягод. Как-то  спускались мы с ним с Елового перевала, и он показал мне лысую сопку, на которой не растут деревья.
  - Это змеиная гора, - говорил отец, - здесь в войну был японский серпентарий, они в нём разводили гадюк. Это единственное место на Сахалине, где до сих пор живут эти твари.
  Отец сделал из меня охотника, выписал охотничий билет, он заведовал этим, собирал с охотников взносы, выдавал путёвки на отстрел дичи. Батя купил мне ружьё тридцать второго калибра, научил ловить маленькой сплавной сетью корюшку, горбушу - сачком. Зимой научил ловле корюшки на блесну на судоходной реке Поронай, навагу, бычков, камбалу и больших камчатских крабов - на обыкновенный шпагат с большим гвоздём, которым нужно просто проткнуть от головы до хвоста рыбу. Крабов ловили на море вдали от берега. Но об этом я расскажу ниже. Отец раскрыл множество охотничьих тайн и секретов. Научил добывать в полёте диких уток, куликов - на берегу океана.
  Но самое большое, что меня поразило, так это то, как тяжело погибает, отметав икру, горбуша.
  Стоим мы с ним как-то на берегу реки Гастелловка, а он натянул леску рукой и, согнув удилище дугой, говорит:
  - Серый, смотри, - а сам опустил натянутую леску в воду и у самого дна засунул в рот горбуше, подсёк и приподнял к поверхности воды, и я увидел большую особь, ещё совершенно живую, но покрытую гнилым бледно-серым мхом. У горбуши гнило всё тело - голова, плавники и хвост, - и она медленно умирала. Когда я присмотрелся к воде, то увидел массу, целые слои точно такой же несчастной рыбы в ожидании своего мучительного конца.

  ЮРЧА* - моё школьное прозвище.

  Сергей Юрченко-Целищев.