Солнце встает с востока. 87. Об абстракции

Он позвонил через три дня, мол, есть квартиранты, и я договорился, что они завтра будут смотреть квартиру.

-А ты, а ты, Дима? – спросила его Нина Николаевна.

-Я не могу. Сейчас я в Катеринополе. Хотя…Но там будет видно. Может, и приеду.

-Так когда?

-Я еще завтра перезвоню.

-Зря мы с ним связались, - сказал Туренин.

В семь часов вечера солнце, сделав большой полукруг, садилось за соседними домами. Закат мог быть прекрасным, если б Туренин, который смотрел в окно, не сравнил тут белое небо у самых верхушек высоких сосен и на нем розовый солнечный след со свиным  подчеревком. Он не радовал его. Его душе мил был рассвет.

Очарование Димой у него прошло. То, что тот какой-то особенный – заблуждение, и это даже не заслуга Димы, а его надежда на лучшее. Вот она остановилась на нем. «Забавно было смотреть, как он пыжиться, выдавая себя то за молодого, то за капиталиста, что неправда: и не молодой, в окружении молодых он всегда будет динозавром мезозойской эры, и не капиталист.  Да он сам верит в это. Есть люди, да что там люди! – воскликнул он. - Есть целые народы, которые живут мечтой, и других заставляют  жить так, или навязывая другим религию, или как теперь - вредную гипертрофированную, доведенную до абсурда идею о своей исключительности».

Один верит в мечту о вечной молодости и десяти квартирах, другая - о трехстах платьях, если ни об этом и ни о том, то о третьем – о потустороннем мире. Но что такое Ленины триста платьев. Когда она говорила о них, то должна была подумать, что их надо где-то держать: у нее нет квартиры, есть однокомнатная квартира у матери, но там квартиранты, она же живет в половине крошечного домика, которая досталась ей от ее родителей. Потом Славик, чтоб совсем запутать Туренина, к платьям  прибавил еще двести пар обуви.

В последний раз Лена пришла с мамой – немолодой уже женщиной, но выглядела та лучше Нины Николаевны: подведенные ресницы и веки, красные губы, цвет такой насыщенный, будто на них наклеили красный скотч, ни одной морщины – сама она небольшого роста, брюнетка, на ней белые кроссовки, джинсы и красная нейлоновая куртка. Она молчала и украдкой смотрела на Туренина.

Лена боялась, что Туренины не вернут ей залоговую сумму. Ее можно было понять: когда Туренин сказал ей, что она все лжет, и обозвал Славика дебилом, когда тот напал на него:«Вы оскорбили мою жену. Она плачет». На что она могла рассчитывать, на какие деньги? «Какая она ему жена? Она на десять лет старше его. И они не расписаны, - хмыкнул тогда Туренин. – Она не только врала, но еще и украла вешалки». Нина Николаевна на следующий день после окончательного расчета с Леной позвонила той: где вешалки. Лена ответила ей таким тоном, как будто это они ее обворовали, с таким презрением в голосе, что Нина Николаевна не только услышала это, но и представила, как та, подтянув кверху низ лица, подняла верхнюю губу, как бы выворачивая ее наружу, из-за чего она стала больше, и посмотрела на нее сверху вниз: «Вам что, принести вешалки?»

Они: и Дима из Израиля, и Лена со Славиком – в это веря, заставляют поверить в их собственную иллюзию Туренина.

А это всего лишь сон, абстракция, как невидимая линия, разделяющая жизнь на сон и на не сон, то же самое, что, после заклинания, разделить воду озера пополам и на дне взять упавшее украшение, которое было в волосах красивой девушки из гарема. Девушка из гарема – сказка? Конечно, сказка. Но, когда Моисей разделяет воды Красного моря, в это верят.
 
Это как сон, и перед тем, как совсем проснуться, досказать его: к тем квартирам, которые уже есть, добавить еще и еще, и дворец с черепичной крышей в испано-мавританском стиле где-то на берегу океана, - но владелец такой недвижимости верно мечтает об островах и континентах, а то, может, и о самом Марсе, вообразив себя Марсом, готовит проекты будущего всего человечества, и тут, как говорится, пошли чертить чертежники.
 
Конечно, его размышления об иллюзии несколько наивны, но откуда-то идет это зло, кто-то поставляет людям этот опиум для народа, он даже знал кто, и опять, одернув себя, думал, что это глупость.
 
Он тоже вроде как бредил. В его сознании все дни до вокзала и после него спрессовались в куб, который разделили на две части, в тексте части неровные, а в жизни, кто его разберет, что равное, а что не равное. Но суть не в этом. А в другом – в линии, разделившей его куб. Она тоже - абстракция.

Воспоминания и все эти размышления об абстрактном были для него неприятны и утомительны. Может быть, поэтому из него вдруг выскочило: «А давай скажем Диме, что мы обойдемся без него».

Тут Нина Николаевна психанула: «Ты хочешь сдавать квартиру, или не хочешь? И потом, как я буду смотреть ему в глаза: попросила найти квартирантов и на тебе, передумала. Что он обо мне подумает? Подумает, что несерьезная».

Туренин дал заднюю: «Я просто так сказал».

В тот день они весь вечер выясняли, кто что сказал.

-Ладно, завтра посмотрим, что за люди, а там будет видно, может, позвоним Косте, - наконец, согласилась с ним Нина Николаевна.

-Да, все завтра, - эхом ответил ей он.