Сопливое

Он возник в вагоне между «Техноложкой» и «Сенной», как диссонансная нота в партитуре обыденности. Петербургское метро, этот подземный собор с люстрами-медузами, вдруг замер, завороженный его невозмутимой хаотичностью. Его пальцы, обвившие поручень, напоминали корни дерева, проросшего сквозь асфальт богемного квартала — грубые, но несущие в изгибах память о каких-то иных, диких ритмах. В глазах, цвета ночного канала под мостом Лейтенанта Шмидта, плавали огни несуществующих кораблей. Мы сидели напротив, разделенные толпой, которая колыхалаcь, как занавес в старом Мариинском театре перед началом странного балета.

Он изучал пространство сквозь меня, будто я была витражным стеклом в окне, через которое виден лишь абрис истинного сюжета. На его воротнике застрял лепесток розы — абсурдный иероглиф в этом царстве гранита и позолоты. Я начала сочинять сонет: его шрам на скуле — партитура забытого концерта, часы на запястье — маятник, отмеряющий время между ураганами, каблуки — молотки, высекающие искры из плит андеграунда. Поезд вскрикнул на повороте, и наши отражения в стекле на миг сложились в сюрреалистический дуэт — две скрипки в футлярах из человеческой кожи.

На «Невском проспекте» мы встали синхронно, будто нас вызвали на дуэль невидимым камертоном. Эскалатор возносил нас к поверхности, где туман обнимал шпили, как дирижер, потерявший контроль над оркестром. Он шел впереди, его плащ развевался партитурой ветра, а я — за ним, сверяя шаги с невидимым ритмом, который пульсировал в венах города. В голове звучали аккорды ненаписанного вальса: стаккато взглядов, фермата протянутой руки, крещендо невысказанного «остановись».

У выхода, под часами, чьи стрелки всегда указывали на «слишком поздно», его ждала Она. Девушка с гитарным футляром, похожим на крыло падшего ангела, и глазами, в которых мерцали все незажженные фонари Петербурга. Ее пальцы, украшенные кольцами-нотами, коснулись его ладони — жест, сравнимый с тем, как смычок находит потерянную струну. Он наклонился, и в его позе появилась странная гармония — словно мост, который после веков сопротивления наконец позволил реке обнять свои опоры.

Я замерла, став немой свидетельницей симфонии, для которой не нужны зрители. Ее смех прозвучал как каденция в бесконечной фуге — легкая, освобождающая. Они растворились в тумане, где силуэты зданий переплетались как ноты на в старинных записках неизвестного композитора, а я осталась с билетом в один конец до станции «Что-если».

Возвращаясь в подземку, нашла на ступенях тот лепесток розы. Теперь он напоминал скомканный черновик стихотворения, которое так и не долетело до адресата. Где-то в городе, чьи мосты разводятся под вздохи влюбленных, они сейчас создавали свою оперу: ария сближающихся теней, хор фонарей под аккомпанемент капель, увертюра из сплетенных дыханий.

Петербург, этот вечный импресарио, ронял с неба конфетти из мокрого снега. А я, поднося лепесток к губам, вдруг ощутила вкус — смесь кофе из старой турки и обещаний, данных шепотом на рассвете. Возможно, завтра я куплю гитару. Или научусь читать партитуры дождя. Или просто буду ждать в вагонах метро, пока рельсы не споют мне ответ на вопрос, который так и не прозвучал.