Знаки

     Себастьян Рудольфович вышел на манеж весь из себя такой... Элегантный. В руке гибкий хлыст, которым он слегка стегает по филейной части Цезаря и тот покорно, но поистине с кошачьей гибкостью и королевским достоинством, безупречно выполняет все самые  замысловатые трюки. Публика рукоплещет... Приближается финальная точка представления. Апофеоз. Музыка смолкает, зрители замирают и в этой, полной напряжённого ожидания тишине, раздаётся барабанная дробь.

Сначала тихо, исподволь, а потом громче, чаще, по нарастающей...  Себастьян Рудольфович делает много раз отрепетированное движение и Цезарь послушно открывает свою пасть. Барабанная дробь достигает своей высшей точки звучания, когда укротитель с лёгкой улыбкой бесстрашно кладёт свою голову в отверстую пасть и... Цезарь смыкает челюсти! Дикая боль в районе шеи и брызги хлещущей крови...

Себастьян Рудольфович испуганно открыл глаза. Фу, чёрт! Приснится же такое! И самое главное накануне первого показа! Сердце колотилось так, что в голове стучало. На лбу выступила испарина.
- Чёрт, чёрт, чёрт! Никак вещий сон?- испуганно бормотал Себастьян Рудольфович, массируя задеревеневшую шею и размазывая ладонями пот. Потом немного подумал и добавил: - Какая глупость. Что, это моё первое выступление? Первая новая программа? Раньше спал как убитый. И никаких снов. Вообще никаких. 
Облегчённо махнул рукой и пошёл на кухню ставить чайник.

С улицы послышался истошный вой. Он выглянул в окно.  На газоне ожесточённо дрались подвальные коты. Было неясно по какой причине, но драка была нешуточная - шерсть клоками летела во все стороны, и на загривке пятнистого кота расплылись бурые пятна.
Себастьян Рудольфович почувствовал, как внутри образовалась противная мелкая дрожь и постепенно стала заполнять его тело.
- Это  неспроста, - думал он, дрожащей рукой размешивая сахар. - Всё одно к одному. Окровавленные коты... Сон... Мне НИКОГДА сны не снились. Это неспроста... Знак... Да, да! Знак!

Заметался по крошечной кухоньке не понимая, чтобы такое предпринять. Попил валерьянки. Подышал.  Не в силах больше справиться с одолевающим беспокойством, оделся и выскочил на улицу.
На свежем воздухе немного попустило и, не желая возвращаться в замкнутое пространство убогого жилища, решил немного прогуляться, что ему вообще было не свойственно.
- Что-то со мной непонятное происходит,- думал он, размашисто шагая по знакомой улице. - Наверное, на пенсию пора... Но как до неё дотянуть?

Неожиданно путь преградила металлическая ограда.
- А это ещё, что такое?
За оградой виднелась белокаменная церковь с золотистыми луковками куполов.
Себастьян Рудольфович почувствовал раздражение. Было непонятно откуда она здесь появилась. Столько раз проходил и никогда не видел. А теперь вот, здрас-с-сти вам...

Он резко развернулся, намереваясь уйти, но оступился с высокого поребрика и растянулся во весь рост  на пыльном тротуаре.
- Что, сынок, грехов много? В церковь хотел, а они не пускают? - съехидничала проходившая мимо старушка.
- Какие грехи, - огрызнулся Себастьян Рудольфович, отряхивая пыль со светлых брюк.

И впрямь. Жил он один. Семьи не было. Характер имел покладистый и никогда не участвовал ни в каких конфликтах. Ни  на работе, ни в общественных местах. Правда, любил покушать и выпить, но кто не любит? Хотя... Чревоугодие, вроде грех. А выпивка? Тоже грех? Чёрт знает эти правила...
 Он беспомощно огляделся вокруг.
- Бабка, наверное, не зря про грехи сказала. Вот бы спросить откуда она это взяла? Неужели что-то заметно?

Он потёр лоб, словно стараясь стереть на нём невидимые следы и решил зайти.
- Может я не так уж и грешен, но свечку поставлю, пусть отстанет...
Неприязненно покосился на тёмный лик Спасителя, освещённый тусклым светом лампадки, торопливо ткнул тоненькую свечечку и как ошпаренный выскочил на улицу.

- Ну всё. Теперь можно не переживать, - думал он с облегчением покидая территорию церкви. - Бог не Яшка, видит кому тяжко...
Настроение поправилось и Себастьян Рудольфович завернул в ближайший алкомаркет.
- Сейчас стаканчик пропущу и жизнь заиграет новыми красками, - ободрял себя, чувствуя приятную тяжесть четырёх бутылок, призывно позвякивающих в полиэтиленовом пакете.

Дрожа от нетерпения, поставил бутылки на кухонный стол и стал искать  запропастившийся штопор. Кухня была крошечной и наклонившись к очередному ящику, он нечаянно толкнул стол. Бутылки возмущённо стукнулись друг о друга и, раскатившись, попадали на пол.
Одна разбилась и Себастьян Рудольфович пристально наблюдал, как по замызганной керамической плитке расползлось красноватое пятно.
- Как кровь, - подумал он и передёрнул плечами, как от озноба. Выпить расхотелось, но чтобы унять внутреннее возбуждение от увиденного, налил себе валерьянки в приготовленный стакан, плеснул немного воды и выпил.

- Знаки. Кругом знаки. Нельзя их игнорировать. Вон, Жан-Пьер игнорировал-игнорировал,  теперь на костылях ходит, - думал он подъезжая к цирку.
Жан-Пьер, в быту Иван Петров был акробатом. И тоже был не дурак выпить. Перед тем, как  травмироваться, уверял всех, что  ему выходить на манеж опасно, потому что в последнее время видит разные знаки. Но директор передвижного цирка, Степан Евдокимович был непреклонен: - Пить меньше надо тогда и знаков никаких не будешь видеть.

- Но я то трезв, как стёклышко, - заранее оправдывался Себастьян Рудольфович. - И вчера не пил. Из-за этой... Заразы.
Заразой была Татьяна, работавшая в цирке ковёрной и, по совместительству, кассиршей. Она всё время строила ему глазки и, даже иногда, снисходила до свиданий. Себастьян Рудольфович, как последний лох, вчера попался на удочку и пригласил её домой на свидание и даже сам картошки  поджарил. И накануне не выпивал, чтобы не вызвать шквал очередных упрёков в неумеренности. А она так и не пришла...
- А ведь тоже... Знак поди, - думал он, направляясь прямиком к Степану Евдокимовичу. - Танька чисто лиса. Заранее неприятности чует. Не хочет в больнице навещать...
- Впрочем, какая больница? Там, во сне... Напрочь...

***
- С дуба рухнул!? - рассердился Степан Евдокимович. - Программа свёрстана. Билеты проданы. Программки напечатаны. Да и кого я поставлю вместо?
- Ну бывают же обстоятельства непреодолимой силы.
- Какие такие обстоятельства!? Ты что, умер? Цезарь голову откусил?
- Нет, - помертвел Себастьян Рудольфович. - Живой... Пока что.

- Раз живой, то иди отсюда. Не мешай работать, - хлопнул по столу директор. - С ума с вами сойдёшь, с алкашами. Вот разберусь с делами и займусь... Пора половину выгнать к чёртовой матери. Тебя в первую очередь. А то распустились, понимаешь... Попробуй только, сорви мне представление! Вылетишь пулей, без выходного пособия. Не посмотрю, что мы с тобой друзья.

Он что-то ещё орал вслед, но Себастьян Рудольфович уже не слушал. Быстро выскочил на улицу и добежал до ближайшей аптеки. Купил пузырёк валерьянки и вернувшись в цирк выпил прямо из горлышка почти половину.
Постепенно его попустило и он пошёл в гримёрку переодеваться. С трудом влез в узкие штаны и с грустью подумал, что уже некуда расставлять костюм и надо бы новый...
- Полнею, старею...
Дальше думать не хотелось и он, припудрив щёки на дрожащих ногах пошёл к кулисам.

***
     - Жрать хочется, - мрачно думал Цезарь. - Но придётся сейчас выходить на манеж. Выполнять дурацкие команды этого плешивого придурка... Надоело всё. От него вечно воняет чёрти чем. Небось, вчера опять нажрался, как свинья. Задохнусь от перегара...
Мимо клетки прошёл Семён.
- Плохой знак, - пронеслось в голове Цезаря.

Цезарь его недолюбливал, потому что тот никогда не упускал случая  подразнить. После представления, прежде чем покормить, долго кривлялся, прыгая у клетки с куском обглоданной коровьей ноги и отдавал её только после того, как раздавался грозный рык.
Он знал, что Семён приворовывает от его ужина, а чтобы скрыть свои возрастающие аппетиты валил всё на него. Типа, рычит, потому что разожрался и требует всё больше и больше мяса.

Как-то он не выдержал и, просунув лапу сквозь прутья,  цапнул за кость в  Семёновых  руках, чтобы тот не успел обрезать. Визгу было! А после житья совсем не стало.
- Вот сволочь, опять обрежет мякоть. Придётся кость глодать, а зубы и так болят, - думал Цезарь провожая того взглядом. - Вот взять бы его и хорошенько цапнуть за мягкое... Или разодрать...
 Он мечтательно прищурился и облизнулся.

- Что облизываешься? Жрать охота? - Семён ехидно ухмыльнулся. - Не заработал ещё. Да скоро, может и не заработаешь. Директор грозился твоего Себастьяна выгнать. Значит и ты никому не нужен будешь. На живодёрню тебя определят.
- Вот, точно. Когда Семён дежурит в зверинце это всегда плохой знак. От него ничего хорошего не бывает, кроме воровства. Но эта новость уж ни в какие ворота...

Цезарь надеялся дожить при цирке до почтенного возраста, чтобы его потом, как Мишку Топтыгина благополучно отдали в такой же, как у них передвижной зоосад, доживать свой век в покое. А получается, что из-за этого недотёпы, его надеждам не суждено было сбыться.
- Разорву его, ей-Богу!
 
У клетки появилась кассирша Татьяна.
- Плохой знак, - поморщился Цезарь. - Сейчас начнёт жаловаться и портить настроение прямо перед самим выходом, когда надо сосредоточиться.
Ему нравилась Татьяна, потому что она была жалостливая и всегда приносила что-то вкусненькое. Особенно, когда не клеилось с Себастьяном. Тогда все бутерброды и прочие вкусности, которые предназначались королю её сердца, Татьяна  скармливала Цезарю.

Но, как правило, это всегда происходило после представления, когда Себастьян Рудольфович, переодевшись в "гражданское" заходил к нему поблагодарить за сдержанность и благоразумие во время вступления. Да и было за что. Укротитель всё чаще забывал и путал очерёдность трюков и подаваемые для этого знаки. Но Цезарь знал программу наизусть и просто из вежливости делал вид, что слушается своего напарника.

Но сегодня! Зачем-то Себастьян решил, что  нужно совать голову в пасть... А у него так болят зубы! Даже челюсти сводит. Надо бы сосредоточиться, чтобы нечаянно не прикусить этого... А тут эта. Как-то не к месту...
Он лег в дальнем углу и демонстративно отвернулся. Но Татьяна не обращая никакого внимания, присела у клетки на корточках и завела одну и ту же пластинку.

- Не любит меня Себастьян. Уж чего я только не делала. Не любит и хоть ты удавись. А я его люблю. Главное, сама не понимаю, за что? Толстый, лысый, вечно пьяненький... А поди ж ты... Всю душу вытрепал. И все знаки мне подсказывают, что я напрасно с ним вожкаюсь... Я вот подумала, что в моём возрасте уже пора к какому-то берегу прибиваться. Брошу его к чёртовой матери... За Семёна пойду...
- Совсем с ума сошла, - подумал Цезарь и вскочил на ноги. - Чего удумала!

- Я уже вчера  его бросила, - торопливо поведала Татьяна, вытирая мокрые щёки скомканным платком. - Он меня домой пригласил... Вот иду, а мне кошка - наперерез. Чернющая, как сажа. Понимаешь, Цезарюшка, плохой знак. Думаю, он наверное, опять пьяный. Опять поругаемся. И не пошла.
Цезарь подошёл поближе и возмущённо засопел.

- И теперь мне ТАК плохо! - хлюпнула носом Татьяна и протянула ему на ладошке угощение. - Съешь, миленький. Небось голодный.
Он смахнул угощение  в мгновение ока и облизнулся. - то ли было, то ли нет... Ох, плохой знак. Нельзя жрать перед выходом на манеж. Но Татьяна всегда приносит вкусное. Только мало.

- Как жить теперь-то, Цезарюшка? Увидела его и словно солнушко выкатилось. Глазиньками моргаю, моргаю, а он мимо. Гордый.  Обиделся. А сегодня ещё Степан Евдокимович грозился его выгнать. А это плохой знак. Пропадёт ведь. Сопьётся... 
Она немного посопела и робко предложила:
- Ты бы его, Цезарюшка, тяпнул, что ли... Немножко. Чуть-чуть. Ну, чтобы ему пока не выступать, а дома посидеть. Отдохнуть, подлечиться. Глядишь и Степан Евдокимович одумается.

А я буду за ним ухаживать. Бульончик сварю. Картошечки нажарю. Он любит жареную картошечку... И если будешь тяпать, то лучше всего за ногу. Чтоб в магазин не мог пойти.
- Дура, - подумал Цезарь. - Нашла время  душу изливать. Перед самим выступлением. Я и так зол сегодня. Одни плохие знаки. И её приход... Как придёт, то наговорит с три короба. А я уже старый стал. Нервы ни к чёрту. Так и хочется кого-нибудь тяпнуть.
У клетки опять возник Семён...

***

     За день летнее солнце накалило сонные улицы городка до невозможности и под куполом передвижного цирка было невыносимо жарко. Потные акробаты не могли удержать скользкие тела своих товарищей и выступили из рук вон плохо. Клоуны потели в своих нелепых нарядах и откровенно халтурили... Зрители аплодировали вяло и жиденько. Часть публики, измученная духотой, стала покидать представление и Степан Евдокимович был весь как на иголках.
- Плохой знак. Разнесут по посёлку, что не интересно и нам крышка. Интересно, сколько билетов раскупили на завтра?
Сбегал к Татьяне и вернулся расстроенный.
- Надо срочно что-то предпринимать...

- А что тут предпримешь? - удивился появившийся на костылях Жан-Пьер. - Жарища такая, что шевелится не хочется.
- Но ты же припёрся, - не стерпел Степан Евдокимович. - Сидел бы дома, раз шевелиться не хочется.
- Так у меня знак был, что вы сегодня зарплату будете давать.
- А у тебя знака не было где я денег возьму?
- Это не мой уровень знаков, - огрызнулся Жан-Пьер. - Такие знаки только вам доступны.

- Знаки, знаки, - думал Степан Евдокимович. - Народишко, в основном, мелкий и знаки у них соответствующего масштаба... Вот такая жара это точно плохой знак. Всё к тому, что разоримся.
Он осторожно выглянул из-за кулис.
- Ой-йой-йой! Зрители разбегаются. Надо срочно...
Из соседнего фургона раздался протяжный рёв.
- Цезарь! Чего это он?

Рядом возник Себастьян Рудольфович.
- Слышали? - Он кивнул в сторону фургона с Цезарем. - Нервный какой-то сегодня... Плохой знак. Я отказываюсь!
-Себастьян, не дури.
- Не буду, хоть режьте!
- Полторы ставки, - ляпнул  от отчаянья Степан Евдокимович.
Себастьян Рудольфович замер.
- Можно новые штаны купить. Или эти расшить. Ещё и останется.
Цезарь опять зарычал и он только раскрыл рот, чтобы отказаться, потому как это был ОЧЕНЬ нехороший знак, как Степан Евдокимович его опередил:
- ДВЕ!

У Себастьяна Рудольфовича перехватило дыхание и тот, не дав ему опомнится сказал:
- Ваш выход немедленно.
- Это почему?
- Пока публика не разбежалась. Ведь все только на тебя с Цезарем идут. Вы - гвоздь программы, - подлизался Степан Евдокимович и, чтобы избежать возможных возражений и последствий своей, неожиданной, щедрости, быстренько испарился.

***

     - Дурак! Старый дурак, - в сердцах выругал себя Себастьян Рудольфович. - Сдались тебе эти две ставки. Если Цезарь тяпнет, то они вряд ли пригодятся...
Но отступать было поздно. Уже объявили  выход и немного приободрившаяся публика разразилась жиденькими аплодисментами.
 
Он дрожащими руками открыл бутылочку с валерьянкой и опрокинул всю в рот. Струйки маслянистой жидкости поползли по подбородку, скатились на потную шею, оставляя коричневые следы на белой манишке.
На ватных ногах вышел на манеж и ничего не видя из-за пота, солёными струйками скатывающегося со лба, заученно раскланялся.

- Ты чего стал, как вкопанный? Пройди вперёд, - прошипел сзади Семён, подоспевший к выходу с Цезарем, и  толкнул укротителя в спину. Тот, не ожидавший тычка, немного пробежался на заплетающихся ногах и рухнул на манеж.
Пока Себастьян Рудольфович копошился, пытаясь принять вертикальное положение, в цирке послышались разрозненные смешки.
Укротитель почти встал на дрожащие ноги, когда появился Цезарь. Он потянул ноздрями и удивился. Сегодня от партнёра пахло чем-то удивительно привлекательным. Цезарь подошёл и потёрся облезлой гривой о Себастьяновы коленки, что послужило  причиной следующего падения.

В кулисах появился Степан Евдокимович. Со страдальческой миной он схватил себя за голову и стал изображать, что рвёт волосы, хотя там уже давно ничего не росло. Пока Себастьян Рудольфович беспомощно барахтался на засыпанном опилками манеже, Цезарь, нанюхавшись пьянящего аромата волнами исходящего от потного укротителя, впал в лёгкую эйфорию.
Ему вдруг вспомнилось беззаботное детство и весёлая возня с такими же, как он юными котятами. Он упал рядом и лапами стиснул помертвевшего от страха Себастьяна.

Семён, подтянув поближе пожарный рукав, взглянул на Степана Евдокимовича, ожидая его команды, чтобы мощной струей "остудить" не в меру разгулявшегося Цезаря. Тот уже поднял руку, как робкие смешки превратились в смех, волнами пробежавшими под куполом изнывающего от жары цирка. Директор опустил руку на лысую голову и замер. Семён, не понял его телодвижений, но на всякий случай подтянул брандспойт поближе к сетке, отделяющей манеж от остальных участников представления.

- Вот сволочь. Опять явился. Опять издеваться..., - пронеслось в затуманенном мозгу Цезаря. - Ну, щас я тебя!
 Он отряхнулся и с грозным рыком, в два прыжка приблизился к решётке. Семён от неожиданности попятился назад, но запнулся и упал.
Никто потом не мог вспомнить, как так получилось, что мощная струя из пожарного рукава ударила в спину Степану Евдокимовичу и он, не выдержав её напора, выскочил на манеж и сшиб с ног только-только поднявшегося укротителя.

Пока они под напором воды вдвоём  барахтались на грязном полу зрители изнемогали от хохота и аплодировали не жалея ладоней.
- Это успех! - пробулькал директор, выплёвывая мокрые опилки прямо в лицо дрессировщика.
- Какой успех!? - простонал Себастьян Рудольфович, стараясь  ответными плевками попасть в багровое директорское лицо
- Самый настоящий! Слышишь, какой хохот? Давай, продолжай теперь сам.

И Степан Евдокимович  на четвереньках поспешил из манежа к спасительному выходу.
Себастьян бросился было за ним, но директор изловчился и захлопнул металлическую решётку прямо перед его носом. Укротитель  со страшной силой потряс решётку и, поняв тщетность своих намерений стал карабкаться вверх в глупой надежде перелезть через неё и покинуть эту юдоль неприятностей.

Цезарь, убедившись, что Семён  отступил с поля боя, вернулся  и принюхавшись обнаружил, что источник приятного запаха притаился наверху. Он встал на задние лапы и легонько похлопал своего повелителя по пятой точке, приглашая к продолжению номера.
Старые трико и так трещавшие по швам, разошлись, обнажив зад Себастьяна Рудольфовича в сатиновых "семейных" трусах в крупный красный горох.

Публика на такой конфуз отреагировала хохотом и бурными овациями. Некоторые зрители, ранее покинувшие представление, заслышав оживление за брезентовым пологом, стали возвращаться так напористо, что чуть не затоптали пьяненького Василича, стоявшего на входе. Степан Евдокимович был вынужден отправить Семёна с брандспойтом, защищать вход и Василича.

У кассы, привлеченная гомерическим хохотом, собралась целая толпа желающих приобрести билеты на следующее представление и уже раздавались возмущённые возгласы, чтобы не лезли без очереди.
Прибежала в слезах Татьяна.
- Степан Евдокимович - беда! Требуют ограничить продажу билетов в одни руки! Такой скандал устроили!

- Это не скандал, - обрадовался директор.- Это знак!
- Какой ещё знак?
- Знак, что разорение откладывается на неопределённый срок. А там видно будет... Короче - хорошо.
- Конечно, хорошо, - согласился Жан-Пьер, возникший со своими костылями, как чёрт из табакерки. - Раз денюжка появилась - гони зарплату.
Директор тяжело вздохнул и под неусыпным взором акробата, неохотно поплёлся к источнику денег - в кассу.

    На манеже Цезарь, утопающий в волнах восхитительного запаха, исходившего от Себастьяна Рудольфовича, пытался запрыгнуть на тумбу, но промахнулся и филейной частью нечаянно  толкнул своего партнера в бок. Тот нелепо замахал руками и, боком пробежав несколько метров, опять растянулся в сырых опилках.
- Конец, - пронеслось у него в голове. - Теперь точно уволят!

Так как терять было больше нечего, он резво пополз на четвереньках к выходу, но Цезарь догнал и в порыве нежности стал, как маленький котёнок, тереться лохматой головой о бока укротителя. Тот ловко изворачиваясь, семенил к выходу. Трико расходилось, обнажая трусы в бесстыдных горохах, публика неистовствовала.

***

     После представления, переодевший штаны Себастьян Рудольфович стоял у клетки с Цезарем, повесив голову.
- Ну, и что теперь будем делать? - обратился  к Цезарю, у которого лёгкая эйфория сменилась тяжёлым похмельным синдромом и теперь он понуро стоял посреди клетки.
- Довыпендривался? - вгрызался в мозг сварливый голос укротителя. - Вот, куда теперь идти? Я ведь ничего больше не умею... Ну, ладно. Может Татьяна не бросит... Нет... Уже. Она и так через губу  разговаривала, а теперь мне  и подойти страшно будет. Зачем я ей сдался?

Он тяжело вздохнул и искоса посмотрел на льва.
- А тебе, вообще - хана. Ты тоже никому не нужен.
У Цезаря от дурного предчувствия даже лапы задрожали и он бессильно свалился на пол.
- А-а-а, вот ты где, - раздался директорский голос и Себастьян Рудольфович даже голову в плечи  втянул.
- Ты вот, что, Савушка...

Себастьян Рудольфович от неожиданности поперхнулся воздухом. Давненько Степан Евдокимович его Савушкой не называл. Почитай, лет десять. Это что за знак такой? Хочет без выходного пособия вытолкать, что ли?
- Ты это... Завтра тоже такой же пердимонокль устрой со своим Цезарем. Публика в восторге. Слышал, как хлопали?
Себастьян Рудольфович даже опешил:
- Да, как же я такое опять устрою? Невозможно. Это же случайно...
- Савушка, голубчик, постарайся. Почти все билеты проданы. Народ требует...

В проходе появилась сияющая Татьяна.
- Степан Евдокимович, за билетами - столпотворение. Может цену поднять, а?
- Умно. Лишние деньги нам не помешают. Я ведь твоему Себастьяну расценки поднял, да и костюм новый надо ему купить... Они же с Цезарем у нас гвоздь программы.

Севастьян Рудольфович немного  приободрился и решил уточнить:
- А, вы, Степан Евдокимович, тоже будете с нами выступать?
Директор запнулся.
- У меня своих дел полно. Зачем я вам?
- С вами веселее. Мы же сегодня вдвоём выступали.  Почему это я теперь один должен отдуваться? - борзел от безнаказанности укротитель.

Директор беспомощно огляделся и, заметив Семёна с огрызком коровьего мосла, призывно замахал  руками.
- Плохой знак, - подумал Семён. - Наверное, узнал, что мясо обрезаю...
На ватных ногах он подошёл поближе.

- Вот что, голубчик. Хватит  тут, на вторых ролях... Поступаешь в полное распоряжение Савуш... Себастьяна Рудольфовича. Будешь с ним и с Цезарем выступать. Лев тебя хорошо знает, проблем не будет. Ты же его кормилец, можно сказать, - распорядился Степан Евдокимович и, чтобы не слушать возражения, быстренько ретировался.

От неожиданности и испуга, Семён уронил ошкуренный мосол  и жалобно взвыл, прыгая на одной ноге.
Цезарь подхватился на лапы и плотоядно облизнулся:
- Хороший знак, далеко не убежит теперь.

Себастьян Рудольфович, не слушая испуганные вопли Семёна, танцующей походкой догнал Татьяну и смачно хлопнул по круглым булкам, аппетитно перекатывающимся под лёгким сарафаном.
Татьяна радостно взвизгнула и, глядя в спину удаляющемуся дрессировщику, подумала:
- Хороший знак. Может всё-таки любит...

- Хороший знак, - подумал Себастьян Рудольфович,  ожидавший в ответ на его невиданную храбрость получить хорошую затрещину, - наверное, надо сегодня картошку жарить...