Откровения старого дома

Рассказ по картинам художника Леонида Баранова.

Ох-ох-хоооо…Зима – это вам не лето благодатное, соками налитое, когда только и млеешь под солнышком. И день летом долог как жизнь. Зима — это ночи бесконечные да дни скоротечные. И вьюга тебе. И мороз. Вчера весь день мело, по глазам мелкой крошкой швыряло. Хорошо, что шапка моя треугольная крепко сидит, а то унесло бы. Но к вечеру улеглось, улеглось. Закат краской налился, что рак в кипятке. И морозец подкрался.
Стою вот на высоком берегу, трубой попыхиваю. Хозяин заложил берёзовые дрова — дымищеее! Валит он из моей трубы, да и висит в воздухе – мороз. Только ставни потрескивают. Да кто мимо пробежит, поскрипит по снежку. А так тихо. Куда ни глянь – никого.
А у меня красотааа. Дед у печки сидит, сигарку покуривает. Плита почти докрасна накалилась. Поубавить бы жару. У бабы вот и кастрюля кипит, и сковородка скворчит – над печкой колдует, хозяюшка. Ишь, разжарились, форточку приоткрыли. Пар из неё вверх поднимается. Брови оконные инеем взялись, помахровели. Махра-то нет-нет, и опадает хлопьями. С паром опять нарастает. И так, пока форточку не захлопнут.

Солнце сегодня светит вовсю. Глаза слепит. Луч упал на Мурзика, что на подоконнике нежится. Зажмурился бездельник, зевнул, потянулся. Заметил пятнышко, что по игрушкам бегает. Ёлочные игрушки лежат у меня на ватной подушке между двух рам. Хотел было котяра схватить пятнышко, да стукнулся лбом о стекло. А солнечный зайчик всё бегает, всё дразнит кота. А тот так и мотает башкой за пятнышком.

Дед с бабой завтракать садятся. Яичницей на сальце да картошкой рассыпчатой. Огурчик - вприкуску. У Мурзика заурчало в животе. Нет, огурчик он не любит. Вот если капустки ему дадут, навернёт её с треском за ушами. Вишь, бросил гоняться за зайчиком и спрыгнул с подоконника. Замурчал. Да душевно так, хоть за стол сажай. Не обижают хозяева – и яйцо ему разбили – любит сырое, и картошечки положили, и молочка запить. Все вместе завтракают. И душа, стало быть, на месте. Не один век мне ещё стоять, пока есть кому за стол садиться да кому под стол подкидывать.

Наелись. Теперича яблочком балуются. Баба ножиком-то его на скибочки, да на тарелочку. Деду только и знай, что подкладывает. А как же. Без деда и яблоко-то не выросло бы - много сил саду отдаёт. Хорошо им вдвоём, и грех на жизнь жаловаться. Конечно, ребятня выросла да разлетелась. Внуки пожалуют только летом. А пока на пару сидят, подшучивают друг над другом да молодость вспоминают.

Помнится, шумнуло рядом. И скрипнуло. Я - глядь, а на берёзе, что у окна, сидят двое. Молодёхоньки. Да в одних повязках, что на бедре. Испуганные. Головами вертят. Слышал я, выперли их из рая.

Огляделись. На землю спустились. Приютил их тогда – тоскливо ж одному. Обжились они потихоньку. Вот и сад вырастили. Яблоневый. Срывай яблоко, какое хочешь. Через любой плод мир познаётся – и добро, и зло. Только наблюдай. Да, может, не ругать уже змея? Много времени с тех пор прошло. Хотя вижу, нет-нет, и сидят под тем деревом. Всё на небо глядят. Скучают, видать, по саду райскому. А чего скучать-то, свой вон какой. Только лета дождаться.

Дед пошурудил кочергой в печке, разбил крупные уголья на мелочь, только искры полетели. Прикрыл поддувало и взял с печурки валенки. Знамо дело – за водой собираются. На речку. Видать, бабе стирать приспичило. Речная вода мягкая, легко мылится, грех ею не стирать. Бельё после стирки развесят на улице, и будет оно колом стоять дня три, пока не занесут домой. Вместе с морозной свежестью. Бельё потом мягонькое. Спят на нём, как сурки, сладкие сны смотрят. И Мурзик к бокам лепится, мурчит, что колыбелит.

Речка давно льдом схватилась. За берега держится. Стоять ей так до весны. Ночью мороз опять лупанул и затянул прорубь. Колоть лёд придётся. Дед взял топорик и оглянулся на бабу. Та обед закладывает в чугунок. Крупу гречневую, печёнку говяжью, яблоко на тёрку и – печке в рот. Печка своё дело знает – истомит чугунок, каше с печёнкой – таять во рту.  Смотрю, а дед тайком из-под лавки взял пару коньков и вышмыгнул в сени. "Она же скажет, какие, мол, коньки в мороз," – про себя подумал и добавил: "Но мы ещё поглядим, поглядим".
– Меня-то обожди! – крикнула вслед баба. И уже себе под нос добавила:
 - Э как выскочил! Хитрит что-то…

Вижу, пошли. И Шарик за ними дунул – хвост калачом – того и гляди, что впереди хозяина покатится. Начерпали воды во флягу. Санки тяжело нагружены, а бегут легко. Я по звонкому ледку тоже проехался бы. Да тепло растерять нельзя, держу. Дело моё – всех собрать и обогреть. А по льду, как и по свету, они и без меня намотаются. Так что ждём стариков – я, их старый домишко, да такой же тёртый калач самовар. Вон он стоит, дуется. Не терпится ему чаем с листом смородиновым да малиновым хозяев напоить. Истомился весь уже, заждался, когда чаёвничать с мороза сядут. А это они шибко любят. Чаю нальют. На хлеб, что и зимой пахнет разогретой под солнцем пшеницей, маслица навернут. Поверх – повидло яблочное, да побольше. Вот он, рай. А если ещё и вздремнут опосля…

Ох, гляди, что творит!
Дед, будто невзначай, толкнул бабу в снег и сам – шмяк на спину. Лежит, руки раскинул. Она ругается, мол, пенёк старый. А сама румяная, весёлая. Так и норовит снегом ему в лицо попасть. Да за шиворот. А он уворачивается, хохочет. Как дети малые. Будто века не прошло – так же играют, как и тогда, когда с дерева слезли. Встают только – за руки держатся. Животы от смеха заболели, да поясница, видать, уже не та – поскрипывает.

Немного погодя смотрю, а они уже на коньках разъезжают. То один за другим, а то за руки держатся. И задом, и боком. А то и на пятой точке. Шарик-то наш не выдержал, и туда же. Следом мотается. И заливается лаем! То весёлым, пока на боку или на пузе катится. А как врежется в берег, так злится, строжится. На льду-то руль его не работает. А лёд, что зеркало – облака по нему поплыли. И дед с бабой на облаках тех. Считай, в раю.
Покинут меня скоро, не ровён час. 
А я внуков дождусь, может, кто и останется жить со мною.