Балет без звука

Проснулся я с бутылкой во рту. Не помнил, чья она — моя или вчерашней стюардессы, которая орала, что я гений, пока не кончился джин. Выплюнул пробку, встал, наступив на очки. Хруст линз напомнил, как ломаются мечты. Пошел в «Гробовщик» — бар, где водка дешевле слез, а надежду подают только с похмельным рассолом.

Барменша Таня, женщина с грудями как мешки цемента и душой ржавой бритвы, бросила мне стопку: «Слышала, ты балет делаешь. Сдохнешь, как те крысы за углом». Я опрокинул огонь в глотку, ответил: «Не балет. ****ец в ритме вальса».

Идея приползла ко мне три недели назад, когда я валялся под забором, наблюдая, как бомж танцует с тенью от фонаря. Его ноги вихлялись, как провода под напряжением, а лицо кривилось в немой песне. «Вот оно, ****ое искусство», — пробормотал я, вытирая рвоту с рубахи.

В углу «Гробовщика» сидел тип в костюме, который когда-то был белым. Лицо — помятая маска Пьеро. «Ты тот, кто хочет убить музыку?» — спросил он, тыкая в меня пальцем, пахнущим формалином.

«Музыка давно сдохла, — я достал из кармана мятую пачку «camel». — Ее насиловали попсой, пока не остался хрип. Я хочу, чтобы они слышали стук своих ребер».

Он заказал два стакана водки. «Я дирижировал оркестром в 90-х. Потом пришли чеченцы с обрезами и спросили: «Сыграй нам похоронный марш». Я сыграл на рояле, залитом кровью. Теперь они все там, а я тут».

Я толкнул к нему тетрадь, заляпанную пивом и чем-то похожим на кровь. «Почитай. Там про падение Икара без гребаных скрипок».

Он листал, щурясь: «Здесь… танцовщик рвет связки, пытаясь достать до неба? А здесь… кордебалет ползет на коленях, как тараканы от ДДТ?»

«Да. Без фокусов, без пачек. Просто мясо и кости под лампой».

Он засмеялся, выплевывая дым. «В Мариинке тебя съедят. Сначала критики, потом крысы».

«Крысы честнее, — я налил ему в стакан жижи из своей фляги. — Они не притворяются, что понимают Бетховена».

Таня крикнула: «Прекратите философствовать, ублюдки! Вы распугали клиентов!» Клиентов было двое: алкаш, спящий в луже, и проститутка, считающая мелочь для метадона.

«Почему балет?» — спросил Пьеро, вдруг серьезный, как врач перед ампутацией.

«Потому что все уже сказали. Слова — блевотина. Музыка — стон кровати в борделе. Осталось только тело. Оно не врет. Попробуй станцевать, когда тебя предали. Или когда хочешь кого-то трахнуть. Или убить».

Он достал из портфеля флакон: «Валерьянка. Для нервов. Тебе пригодится».

Репетировали в подвале, который пах трупами мышей и надеждой. Моя труппа: бывшая гимнастка Светка с синяками от мужа-дальнобойщика, парень Женя, который когда-то прыгал за колбасу в цирке, и старик Васька, танцор стриптиза 80-х.

«Снимайте кроссовки, — сказал я, разливая самогон по пластиковым стаканам. — Вы будете босыми. Как наши души».

Светка спросила: «А под что танцевать?»

«Под вой своей печени. Под грохот пустого желудка. Под звук того, как твое сердце рвется на части, когда понимаешь, что тебе ***во и всегда будет хуёво».

Васька закашлял: «Я не могу без музыки. Мне нужен ритм».

Я разбил бутылку об стену. Стекло зазвенело. «Вот твой ритм. Танцуй, пока не забыл».

К премьере мы были готовы, как самоубийцы на краю крыши. Зал ДК «Горняк» пах спермой и пылью. Пришли пьяницы, три студентки-мазохистки и критик в очках, похожий на слепого крота.

Когда занавес упал, свет ударил в глаза, как приговор. Они вышли. Босые, в рваных майках. Первый жест — Светка схватилась за горло, как будто пытаясь вырвать крик. Женя прыгнул в пустоту, приземлился на колени. Васька закрутился, как пёс, гонящийся за хвостом, которого нет.

Тишина. Потом кто-то засмеялся. Критик встал: «Это не искусство! Это клиника!»

Но к середине второго акта они замолчали. Слышно было, как скрипят зубы, как падает пот на пол, как Женя сломал ноготь, цепляясь за паркет. Женщина в третьем ряду выла, как шаманка на тризне.

Когда закончили, аплодисментов не было. Только звук шагов — они уходили, давясь собственным стыдом. Светка плакала, размазывая тушь: «Мы провалились».

Я выпил залпом флягу: «Нет. Мы их заставили почувствовать. Теперь они будут ненавидеть нас, как зеркало в сортире».

В «Гробовщике» Пьеро ждал меня с бутылкой «Столичной». «Ты видел их лица? Они боялись. Как кролики перед удавом».

«Искусство должно пугать, — я уронил голову на стойку. — Иначе это реклама трусов».

Он ушел, оставив на столе ноты. Пустые листы с пятнами вина. На обороте: «Дирижируй тишиной».

На рассвете я нашел Светку на мосту. Она курила, глядя на воду. «Хочешь уйти из проекта?» — спросил я.

«Нет. Я поняла: когда танцуешь без музыки, слышишь, как внутри ломаются те самые стены, которые ты строила, чтобы не сойти с ума».

Мы выпили вдвоем, пока солнце не взошло, красное, как стыд после пьянки.

Балет умер через неделю. ДК «Горняк» закрыли на дезинфекцию. Васька вернулся в стриптиз, Женя украл ящик водки и сел в психушку.

Но иногда, в «Гробовщике», когда Таня выключает свет, я ставлю на стол пустую бутылку. И мы с Пьеро молча смотрим на нее, пока тени не начинают танцевать под вой ветра в вытяжке.

«Вот он, ****ый шедевр», — говорит он.

А я допиваю остатки вчерашнего ада и смеюсь. Потому что знаю: если бы Бах родился в наше время, он бы играл на разбитых нервах и пустых бутылках. А мы просто сделали шаг в сторону от кладбища под названием «культура».

И теперь тишина пахнет дешевым портвейном и потом тех, кто осмелился шевелить костями, пока остальные притворяются мертвыми.