Фиса

   Она была аккуратистка, Фиса. Чулки капроновые, модные в то время, без намека на затяжку. И в них, длинные стройные ноги Фисы, ещё стройней, ещё притягательней. А еще темная юбка в обтяжку на узких девичьих бедрах, и всегда свежайшая блузка. Может и из самого обычного штапеля, но накрахмаленная до кристального блеска.
   Красивая женщина Фиса.

   Работала Фиса официанткой в ресторане при единственной в городе гостинице. Сначала ресторан назывался по-иностранному – «Норд». Но когда и до провинции докатились веяния о немодности иностранщины, его благополучно переименовали в «Север», что точно соответствовало переводу и географическому расположению ресторана.

   Несмотря на демократизм цен, ресторан чаще всего пустовал, и одна официантка вполне справлялась с обслуживанием. Иными словами, зашел в ресторан – мимо Фисы не пройдешь.
   После сиротской пищи в гарнизонной столовой запах мяса настоящего бифштекса мутит голову похлеще водки. От сытости я даже захмелел, хотя спиртного не заказывал. И под хмель Фиса мне и вовсе показалась красавицей.

   Почему бы и нет? Для человека из таежного гарнизона, где общество женщин исчерпывалось редкими офицерскими да прапорщическими женами и двумя-тремя незамужними девушками, хорошо известными всем холостым мужчинам гарнизона настойчивым желанием выйти замуж, любой меня поймет и согласится: Фиса для меня в ту минуту была самой красивой женщиной в мире!

    Она была очень привлекательной. И это при том, что вроде бы ничем не примечательные глаза неопределенно светлого цвета, беспородный небольшой нос, губы с постным вдовьим выражением. А чистота, промытость, запах свежести, которой улавливался от Фисы на расстоянии, аккуратная одежда, волосы на прямой пробор, собранные сзади в неприметный узел.

   В конце концов, кто это определил точно, что такое красота? Здоровье и чистота. По-моему, этого достаточно для красоты.

   Впрочем, я, наверное, напрасно расписываю красоту Фисы и доказываю, что в неё невозможно было не влюбиться. Я только топтался на пороге, как провинциал на входе в Большой театр, а судьба моя была уже решена: Фисе понравился мальчик-боровичок в ладном мундирчике и двумя звездочками на погонах. В чем она и призналась, когда мы сидели в моем номере в ее обеденный перерыв, её подменяла другая официантка.

   Фиса оказалась не только чистюлей и привлекательной женщиной, но и мудрой-премудрой, угадывающей мои мысли и желания наперед. 

   Я только начал сомневаться, когда мне обнять Фису, сразу после того, как выпьем вина, перед её уходом или сделать это после вечернего сеанса в местном клубе, куда я намеревался её пригласить?  Разрушила все мои сомнения, не дав им по-настоящему оформиться.

   -Я, пожалуй, сниму блузочку, а то помнётся, - сказала спокойно Фиса и повесила без единой морщинки блузку на спинку стула.

   Она права: могла помяться. Могли даже остаться пятна – от волнения у меня даже ладони вспотели. И сколько я их не тёр носовым платком, они оставались влажными.

   И понеслось-покатилось время. Я истово подгонял дни недели  поближе к воскресенью. Случалось, одной неделей эта гонка не заканчивалась – служба выходных не имеет. И не всякое воскресенье было свободно у Фисы. Но наши чувства не знали перерывов и горели самым жарким пламенем.
   Но всё когда-нибудь кончается: в какой-то момент я почувствовал, что Фиса выскальзывает из моих рук.

   Причины её охлаждения мне были неизвестны довольно долго, ведь я по большому счету мало знал её – раза два побывал в её комнате, в коммунальной квартире, необыкновенно чистенькой, как и сама Фиса. Ещё глуше были мои сведения о её прежней жизни – неудачном замужестве, дочери детсадовского возраста – все совершалось само собой, без планов и задумок на будущее. По крайней мере, с моей стороны.

   Фиса была старше меня. Насколько, не известно – не спрашивать же Фису, сколько ей лет. Она знала. И, скорее всего, в этом и причина нашего расставания. Впрочем, позже оказалось, что я и в этом ошибался. А на тот момент, как говорил Иван Алексеевич Бунин: « разлюбила, и стал ей чужой». Скажу честно: я не обиделся на Фису и когда узнал, почему расстались. А тут и новая история, главной героиней которой снова Фиса.

   Было самое прекрасное время:  уже пообедали, а ещё целых минут пятнадцать до начала работы.

   Дымили сигаретами, как можно дымить от безделья в двадцать с небольшим лет при полном здоровье. Лениво перекидывались словами, а большинство молча дремали.

   Тут и прорезался четкий командирский голос Блинникова:
   - Приглашаю всех в ближайшую субботу на свадьбу.
   Удивил, так удивил: в тайге отыскать невесту? На медведице, может, женится?

     Конечно, первый и главный вопрос к жениху: кто избранница?
     Надо сказать, странный малый этот Блинников. Замкнутый, болезненно самолюбивый – любое слово, а не дай Бог, замечание в его сторону, принимал как личное оскорбление. Наверное, поэтому лицо всегда напряженное, бледное, с отчетливыми по белизне родинками.

   А так, парень ничего, даже в меру  симпатичный - высокий, по-спортивному поджарый, хотя спортом не увлекался. По-моему, ничем не увлекался.

   Блинников долго молчал и становился ещё бледнее, хотя казалось и так больше некуда.

   Голос не дрогнул, но стал глуше.
   - Да вы её знаете, - мялся Блинников, похоже, уже жалея, что вообще затеял этот разговор.
   - Кто? Кто! – ревели вокруг, интуитивно предчувствуя что-то необыкновенное.

    Блинников не просто так проговорился. Он хорошо знал нашу реакцию на новость.
   - Фиса, - спокойно, с достоинством произнес жених.

   Будь цех не из металлоконструкций, а, к примеру, из кирпича, и даже бетона, он враз развалился бы  от громового хохота луженых суровыми северными ветрами глоток.

   Смеялись долго, без остановок и перерывов на перекур. Некоторые даже постанывали то ли от смеха, то ли уже приморились, вытирая глаза носовыми платками.

   И в наступившей тишине запахло грустью и печалью.
   Тогда самый разбитной, но умудренный жизнью, кстати, самый близкий друг Блинникова, Виталик Анисимов, демонстративно пожал плечами:
   - Ты это серьезно?

   - Дай сигаретку! – вместо ответа сказал Блинников. А затянувшись, закашлялся – никогда не курил, даже громко заявлял, что презирает безвольных курильщиков. И, только откашлявшись и выбросив сигарету в урну, повторил для непонятливых:

   - Я женюсь на официантке из ресторана «Север», на Фисе.
   Как огонь по сухой соломе среди сидящих прямо на полу цеха пополз шёпот с подсвистом: фс, фс, фс…

   Первым от наваждения избавился Виталик. Он решительно поднялся в полный гренадерский рост, требуя тишины, хотя никто и не пытался говорить.

   -  Стоп, стоп… Раз дело серьезное, мы как твои друзья должны честно сказать, кто такая Фиса.
   - Не надо. Я хорошо знаю.
   - Нет, ты не знаешь, Юра! – уже, явно горячась, громко говорил  Виталик.
   - Знаю, знаю! Была замужем, есть маленькая дочь…

   - И это ещё не всё, Юра! – И, уже обращаясь ко всем: - Мужики! Сами видите, всё очень серьезно. И поэтому прошу без бл…ва ответить: кто был с Фисой, встаньте.

   Смущенно поглядывая друг на друга стали подниматься один, другой. И вот уже из человек двадцати сидящих, остались на полу одиночки.
   - Мы тебе друзья, Юра, - убеждал Виталик. – Да она охотилась на каждого новенького!

   - Друзья, говоришь. Сволочи вы, а не друзья! – удивительно спокойным голосом отозвался Блинников. И продолжил: - Кто захочет прийти на свадьбу – милости прошу.
   Резко повернулся и выбежал из цеха, громко стукнув калиткой в громадных цеховых воротах.

   Свадьбы не было. Блинников передумал.
   Надо отдать должное ребятам, никто ни словом, ни полусловом не  обмолвился о том разговоре. Тайну хранит и цех периодического ремонта, где этот  разговор случился. И каждый, наверное, не без гордости считает, что поступил благородно – удержал товарища от рокового шага. Так думал какое-то время и я. Сейчас я полностью согласен с Блинниковым:  сволочи мы!
   А Юра так и не женился, прожил жизнь холостяком. По крайней мере, до тех пор, пока я что-то слышал о нём – разбросала нас по стране армейская судьба.